Пастуший стан
С. Б. Шумский
ПАСТУШИЙ СТАН
Всего-то и надо было пройти метров двести вдоль станционных путей, чтобы оказаться в этой лесной благости. Здесь я сразу отпускаю Верного с поводка. Можно и раньше давать ему свободу, но он, дурень, иногда убегает к дороге, бросается на машины. Зато в лесу шалеет от радости, носится кругами, исчезает в дебрях, возвращается с ликующими глазами, которые говорят: «Я здесь». Я взмахиваю палкой, и он уносится трехметровыми прыжками по дороге.
А дорога в две колеи. Когда-то тут проезжали на машине или на тракторе, теперь не ездят, и они, колеи, заросли густой зеленью пырея и подорожника. Идти по этим мягким коврам – одно наслаждение. Тишина леса завораживает и ты начинаешь ею жить.
Минут через двадцать дорога выводит нас на круглую поляну, окаймленную сосновым подростом. Кое-где из темной зелени сосен и елей сверкают на солнце золотыми гривами березы – первый наряд осени.
На солнечной стороне поляны всегда растут рыжики – самые любимые мои грибы. Место это я оберегаю, храню как тайну. Но нынче не идут рыжики, засиделись где-то глубоко в земле. Проверял неделю назад – пусто.
И все-таки с надеждой опускаюсь на колени, крещусь, начинаю шарить пальцами в густой траве. Верный подбегает, сует нос заполошно и суетливо туда-сюда, фыркает и исчезает в сосняке, показывая всем своим видом, что это занятие ему неинтересно и у него совсем другие заботы. А сердце мое подпрыгивает в радости, потому что ладонь моя нащупывает и накрывает прохладную упругую выпуклость – это он, рыжик. Первый нынче. Я не спешу его срывать, лежу в траве и потихоньку освобождаю его от травинок, которые опутали его густой сетью.
Эту поляну и тайну рыжиков на ней открыл мне один человек по имени Рудик, который родился в поселке и жил до службы в армии. Потом он работал где-тона Урале, приезжал летом в гости, заходил частенько ко мне и мы бродили по грибным местам, потом... потом спился, как многие из нашего послевоенного поколения. Дядя его, Афонасий Николаевич, фронтовик, со слезами на обезображенном в самолетном пожаре лице часто жаловался мне, что племянник его пристрастился в последнее время «к какому-то зелью». И нашли его прошлой зимой мертвым у вокзальной котельной.
У меня к Рудику всегда теплится трогательное чувство святости родства, благодарности. Ведь и он когда-то вот так же ползал на коленях и радовался каждому рыжику и, наверно, как и я, целовал в макушку эти прекрасные дары природы. После него никто, кроме меня, скорее всего, и не ведает, что они произрастают именно тут, на опушке сосняка под солнечным припеком. Все, я не раз замечал, торопливо обходят эту поляну и спешат в лесную густоту, где есть всякие грибы, нонет рыжиков. Можно сказать, Рудик оставил мне наследство.
Бывали годы, когда я набирал с ведро, а то и больше рыжиков на этом месте. И каких рыжиков! Ядреных, крепких, истекающих в корне сладким соком – золотые червонцы, а не грибы!
И на этот раз мне повезло. Сколько я ползал по траве, час, два ли, не знаю, но набрал, пожалуй, около двух килограммов. Пес давно набегался, отлеживался в траве под теплым сентябрьским солнцем.
Идем обратно не торопясь. На другом краю поляны под двумя соснами замечаю следы большого кострища – стоянка пастуха. У сосны колодина для сиденья, две палки приставлены к стволу, одна большая, скотину гонять, другая в виде ботажка, резная по черемуховой коре – кубики, квадратики, опояски, продольные прорези и завитушки. В детстве я увлекался такими вырезами на черемуховых палках – как приятно вернуться в детство!
Поднимаю по другую сторону сосны кусок жести, под ним – береста и в маленькой бутылочке соль. И у меня тут же возникает желание развести костер, благо спички в кармане. Припасенную бересту жечь не решаюсь, иду в лес, надираю своей бересты, ломаю сучков – костер готов! А через несколько минут держу над огнем пять рыжиков, нанизанных на прутик и подсоленных из бутылочки. На грибах тут же появляются желтые пузырьки, шипят, лопаются. Жарить рыжики много и не требуется. Съедаю я их один за другим с азартным наслаждением.
Господи, до чего же вкусны и добры хрусткие, пахнущие дымком рыжички – тоже далекое увлечение детства! Часто мы, ребятня голодных послевоенных лет, жарили на прутиках сыроежки и рыжики.
А в сущности что человеку надо? Этот лес, тишина и то, что он, лес, дарит нам – тепло костра и эти чудные грибы. Видимо, придет время и все вернутся в лес и продолжат жизнь, которой жили наши предки многие тысячелетия. Короткий, нервозный век цивилизации скоро неминуемо кончится, чад и яд вот-вот поглотят все живое, а что и кто останется – им спасение в лесу.
С этими грустными мыслями возвращаемся теми же ковровыми дорожками домой – и дивное лесное настроение не покидает меня весь день. И ночью снились рыжики и поляна в сосновом аромате.
С. Б. Шумский
ПАСТУШИЙ СТАН
Всего-то и надо было пройти метров двести вдоль станционных путей, чтобы оказаться в этой лесной благости. Здесь я сразу отпускаю Верного с поводка. Можно и раньше давать ему свободу, но он, дурень, иногда убегает к дороге, бросается на машины. Зато в лесу шалеет от радости, носится кругами, исчезает в дебрях, возвращается с ликующими глазами, которые говорят: «Я здесь». Я взмахиваю палкой, и он уносится трехметровыми прыжками по дороге.
А дорога в две колеи. Когда-то тут проезжали на машине или на тракторе, теперь не ездят, и они, колеи, заросли густой зеленью пырея и подорожника. Идти по этим мягким коврам – одно наслаждение. Тишина леса завораживает и ты начинаешь ею жить.
Минут через двадцать дорога выводит нас на круглую поляну, окаймленную сосновым подростом. Кое-где из темной зелени сосен и елей сверкают на солнце золотыми гривами березы – первый наряд осени.
На солнечной стороне поляны всегда растут рыжики – самые любимые мои грибы. Место это я оберегаю, храню как тайну. Но нынче не идут рыжики, засиделись где-то глубоко в земле. Проверял неделю назад – пусто.
И все-таки с надеждой опускаюсь на колени, крещусь, начинаю шарить пальцами в густой траве. Верный подбегает, сует нос заполошно и суетливо туда-сюда, фыркает и исчезает в сосняке, показывая всем своим видом, что это занятие ему неинтересно и у него совсем другие заботы. А сердце мое подпрыгивает в радости, потому что ладонь моя нащупывает и накрывает прохладную упругую выпуклость – это он, рыжик. Первый нынче. Я не спешу его срывать, лежу в траве и потихоньку освобождаю его от травинок, которые опутали его густой сетью.
Эту поляну и тайну рыжиков на ней открыл мне один человек по имени Рудик, который родился в поселке и жил до службы в армии. Потом он работал где-тона Урале, приезжал летом в гости, заходил частенько ко мне и мы бродили по грибным местам, потом... потом спился, как многие из нашего послевоенного поколения. Дядя его, Афонасий Николаевич, фронтовик, со слезами на обезображенном в самолетном пожаре лице часто жаловался мне, что племянник его пристрастился в последнее время «к какому-то зелью». И нашли его прошлой зимой мертвым у вокзальной котельной.
У меня к Рудику всегда теплится трогательное чувство святости родства, благодарности. Ведь и он когда-то вот так же ползал на коленях и радовался каждому рыжику и, наверно, как и я, целовал в макушку эти прекрасные дары природы. После него никто, кроме меня, скорее всего, и не ведает, что они произрастают именно тут, на опушке сосняка под солнечным припеком. Все, я не раз замечал, торопливо обходят эту поляну и спешат в лесную густоту, где есть всякие грибы, нонет рыжиков. Можно сказать, Рудик оставил мне наследство.
Бывали годы, когда я набирал с ведро, а то и больше рыжиков на этом месте. И каких рыжиков! Ядреных, крепких, истекающих в корне сладким соком – золотые червонцы, а не грибы!
И на этот раз мне повезло. Сколько я ползал по траве, час, два ли, не знаю, но набрал, пожалуй, около двух килограммов. Пес давно набегался, отлеживался в траве под теплым сентябрьским солнцем.
Идем обратно не торопясь. На другом краю поляны под двумя соснами замечаю следы большого кострища – стоянка пастуха. У сосны колодина для сиденья, две палки приставлены к стволу, одна большая, скотину гонять, другая в виде ботажка, резная по черемуховой коре – кубики, квадратики, опояски, продольные прорези и завитушки. В детстве я увлекался такими вырезами на черемуховых палках – как приятно вернуться в детство!
Поднимаю по другую сторону сосны кусок жести, под ним – береста и в маленькой бутылочке соль. И у меня тут же возникает желание развести костер, благо спички в кармане. Припасенную бересту жечь не решаюсь, иду в лес, надираю своей бересты, ломаю сучков – костер готов! А через несколько минут держу над огнем пять рыжиков, нанизанных на прутик и подсоленных из бутылочки. На грибах тут же появляются желтые пузырьки, шипят, лопаются. Жарить рыжики много и не требуется. Съедаю я их один за другим с азартным наслаждением.
Господи, до чего же вкусны и добры хрусткие, пахнущие дымком рыжички – тоже далекое увлечение детства! Часто мы, ребятня голодных послевоенных лет, жарили на прутиках сыроежки и рыжики.
А в сущности что человеку надо? Этот лес, тишина и то, что он, лес, дарит нам – тепло костра и эти чудные грибы. Видимо, придет время и все вернутся в лес и продолжат жизнь, которой жили наши предки многие тысячелетия. Короткий, нервозный век цивилизации скоро неминуемо кончится, чад и яд вот-вот поглотят все живое, а что и кто останется – им спасение в лесу.
С этими грустными мыслями возвращаемся теми же ковровыми дорожками домой – и дивное лесное настроение не покидает меня весь день. И ночью снились рыжики и поляна в сосновом аромате.