Осколков Купальская ночь
Максим Леонтьевич Осколков
Максим Осколков
Рассказы
КУРИНАЯ СЛЕПОТА
Вечер. Мы с тетушкой Домной сидим на крылечке, чистим и сортируем грибы. Белые, подберезовики, подосиновики — в одну посуду, сухие грузди — в другую, бычки, сырые грузди и волнушки — в третью.
В воздухе витает сладковато-приторный запах ромашки, затянувшей изумрудно-желтым ковром всю тетушкину ограду. К нему примешивается аромат сырых груздей, укропа, сухого березового листа…
Деревня угнезживается на ночлег. Слышатся неясные звуки, голоса, дальний плач ребенка…
— Че-то я ниче не вижу. Днем при солнышке хорошо все разгляжу, а к вечеру — хоть работу бросай, — вздыхает тетушка, — от чего хоть это, ты не знаешь?
— Так вечер уже, сумерки, — успокаиваю я ее.
— Нет, у меня, наверно, куриная слепота! — смеется Домна.
Вот послушай-ко, че я тебе расскажу. В конце войны это было… Рожь убрали, обмолотили, высушили, просортировали да с красными флагами увезли то ли в Исетск, то ли в Ялуторовск, а может, в Архангельску на голубинку, не знаю… Пшеницу начали жать. Просим у председателя: “Выдай хоть граммов по пятьдесят на трудодень, ребятишки пухнут от голода”. А он — ни в какую! Говорит: “Сначала первую заповедь выполним — хлеб государству сдадим, семена засыплем, а уж че останется, то и разделим”. — “Опять одни отходы останутся!” — ревут бабы… Задумалась я: “Хлеба нам не видать, как проживем? Из прошлой зимы еле выползли: картошка да корова спасли. А нынче и сено не кошено… Че делать-то? Че делать-то?.. Как хоть коровенку продержать?..”
— Сено-то почему не ставили? — удивился я.
— Да когда хоть? Вся жизнь в колхозной тягомотине — от солнышка до темноты. Пришла пора траву косить, а тебе говорят: “Пока колхозный план по сену не выполним, вам косить не дадим”. А кто накосит — сенцо-то обмеряют да за колхозный план и запишут… Не успели на сенокосе отстрадоваться, а уж жатва подоспела. Тут уж совсем хана: мунтылят тебя до полуночи. А чтобы простоев-то не было — там тебя и накормят: баландой какой или кашей, знай работай!..
— А взять-то заработанное тайком нельзя было?
— Украсть-то? Да ты о чем говоришь-то! — вскинулась тетушка. — Обыскивали! То председатель с объездчиками, то уполномоченный с председателем, а то и все вместе — подкараулят да и обшарят. Разуют, в штаны и пазухи залезут да обхватают всю… Ну, а если найдут чего — тюрьма!.. Помню, Ваня в первый класс пошел, а их школьников-то всех собрали да погнали горох лежалый теребить… Они возьми, да в чекушки из-под молока гороху-то и наклади… А сынок, выродок председателев Анфимко убежал с поля-то да отцу-то и донес… Вечером, когда они с пашни-то шли, председатель с объездчиками их и подкараулили. Чекушки с горохом отобрали, а самих в амбар закрыли да часового поставили. Трое суток держали. Приедут, постращают, ведро с водой поставят да снова закроют… Че там творилось!.. Нет, научены были!.. Че-то ты меня совсем закружил — на чем я остановилась-то?
— О корове говорила…
— Вот, вот… Думала я, думала и удумала!.. Робила я тогда на складе, за решетом стояла. Решет с десяток висело под навесом… Приходилось видеть решета-то?
— Так среди сит и решет вырос, — уклонился я от прямого ответа.
— Нет, это не такое. В поперечнике метр ли, боле ли, обичка ладони в три, в ней прорези для рук, а снизу сетка приделана: вот и все устройство… Стою с бабами в ряд, решето кружаю, переговариваюсь с соседками, слежу, чтобы от других не отстать… Тут же уполномоченный похаживает. То к одной куче зерна подойдет, то к другой, наклонится, возьмет горсть пшеницы, на ладони ее подкинет, к самому носу поднесет да мизюрит: все ли ладно… Новый человек, не знаем его. С виду вроде культурный: в драповом пальто, на голове шляпа, при очках… Зовут Александром, а отчество не наше — Стефанович… Дело идет споро: снизу мелкий мусор сыплется, сверху крупный к середке бьется… Смотрю — солнышко закатилось… Сняла решето с крюка, высыпала чистое зерно в свою кучу, и снова кружало к закорючке подцепила… Уполномоченный подошел, зерно поперебирал да говорит: “Молодец, Домна Львовна, зерно у вас самое чистое”. — “Ишь ты, — думаю, — по отчеству навеличивает, худо бы не было…” Бухнула я в решето полную пудовку, покружила да давай зерно вместе с охвостьем в отходы бросать. — “Домна, ты че творишь?” — кричит Маня Кубасова — соседка моя слева. И справа — Шура Зеленина работу бросила, бежит ко мне, ухватила за плечи, трясет: “Домника, да с тобой ладно ли?”
— Бабы, — говорю им с испугом, — ведь я ниче не вижу! А сама шары свои остаканила, руки растопырила да и вожу ими по сторонам. Норовлю ткнуть их, то в грудь, то в лицо. Ну, они меня посадили на перевернутую пудовку, воды в ковше суют… И уполномоченный тут как тут — растолкал всех, перед моим лицом рукой машет да прямо в глаза и зырит. Я на нос его курносый уставилась, не мигаю, а сама рукой опахиваюсь будто душно мне… А он все ближе да ближе. Вот и очки его прямо мне в глаза уперлись. Молюсь: “Господи, укрепи и поддержи…” А он резко так отодвинулся и какое-то мудреное слово сказал. Я ране-то помнила, а теперь забыла, — тетушка призадумалась, видать очень хотелось ей ученое словечко в свой рассказ ввернуть, — лопать… лопия, нет — не помню…
— Может гемералопия? — подсказал я.
— Точно! Так и сказал: “У нее гемералопия”. Все на него уставились, ниче не понимают, переглядываются… “Куриная слепота у нее, — говорит уполномоченный, — от недоедания. Витаминов ей не хватает… Солнышко взойдет, и зрение наладится, а сумерки настанут — опять ослепнет”. Тут все зашевелились, загадали, а он и говорит им: “Отведите ее домой”.
— Господи, эта ложь во спасение, прости меня грешную, — мысленно взмолилась я. Шура с Маней меня тут же под руку взяли и повели… Жила я на краю деревни, за рекой, и подружки мои на этой же улице жили. Довели они меня до моего домишка, а сами заторопились по своим подворьям… Собрала я своих детушек, старшему-то Ване восьмой годок пошел, да и говорю: “Ваня, Валя, Галя, худо я видеть стала, меня с работы домой отпустили, а сено надо косить. Не накосим — коровы нам не видать”. Гляжу, они закупились, носами зашвыркали, а Галя заревела. Пристрожила их: “Я пойду траву косить. А вы не проболтайтесь. Если спросит кто про меня — говорите, что ниче не знаете. Проговоритесь, так меня в тюрьму посадят, поняли?” Сидят, таращатся на меня — вижу, что поняли все… Послала я Ваню за свекровкой Ангелиной Киприяновной. Та пришла, я и ей все обсказала… Перекрестила она меня и благословила… Ваню я вперед отправила, чтобы за дорогой следил, наказала: “Встретишь кого — кричи, как будто корову гонишь домой…” Кустиками, кустиками, да к Сухому болоту: там у меня за топью скрытый покос был…
Утром прихожу на работу как ни в чем не бывало. Бабы окружили меня. Спрашивают: “Че да как?” — “Хорошо вижу, — смеюсь я, — не только вшей ваших, но и гниды ни одной не пропущу, когда искаться-то станем…” Тут же Ванька Пыркин, председатель наш — злой как цепной кобель, уставился на меня, смотрит подозрительно. А уполномоченный мне бутылку сует, говорит: “Витаминный настой тебе приготовил, пей по пять ложек три раза в день и через декаду будешь здорова.” Повернулся к бабам, объясняет им: “Я год назад тоже куриной слепотой переболел — настой этот мне хорошо помог”.
— Тетушка Домна, а что это у вас за исканья были? — повернул я разговор вспять.
— Искаться-то?.. Вши нас заедали. Где только этих тварей не было! Ошкур у юбки отогнешь, а их там как посеяно, в голову руку запустишь, пошаришься и вот она — паразитка! Вглядишься — по лавке ползут, по столу, по лопатинам… У меня чулки льняные самовязаные в рубчик были… Вот ноги зачешутся — спасу нет! Опустишь их, заглянешь, а они в этих рубчиках-то рядками… И как их только не изводили! И жарили, и парили, и давили, а они плодятся и плодятся!..
— А керосином не пробовали?
— Какой карасин!.. Вечером голову намажешь, утром посмотришь, а они там пешком ходят… Привыкли и к карасину!.. Так вот чуть передышка какая, мы сразу искать. Голову на колени товарке положишь, а она ножом, щепкой ли какой волосы дорожит да лупцует эту нечисть вместе с потомством — только треск стоит… И че это тако, откуда они брались? — вздохнула Домна.
— Бабушка моя говорила, что вши появляются у человека тогда, когда печаль его изводит, горе… От безысходности они…
— Сбил ты меня с понталыки. На чем я остановилась-то?
— На настойке…
— Вот так и пошло: солнышко закатится, бабы меня под руки — и домой. Смеются: “Ты, Домника, дольше болей-то, так и мы дома кое-какую работу перетолкнем…” Они меня до порога доведут и по домам, а я опнусь маленько да на покос. Сначала-то вроде темновато, а пригляжусь — ничего. Бород-то много наоставляла, да кто мня за них привяжет?.. Два стожка набухала… Думаю: “Господь мне поможет, так и третий поставлю…”
— Двух-то не хватило бы?..
— С соломкой-то хватило бы и двух, да ведь известное дело: чем больше скота на подворье, да добра в сундуках, тем больше надо. И я размечталась об овечке… Так уж человек устроен: дай ему волю, так он ради интереса горы свернет… Только наладилась, а тут и уполномоченный… Говорит: “Ну, Домна Петровна, теперь ты выздоровела, поработай еще и в ночную смену”. — Да так на меня хитровато смотрит… Я и обомлела: с самого начала знал он, чо никакой куриной слепоты у меня нет. Неловко мне стало, покраснела вся, вспотела… А он смотрит на меня по-хорошему так да улыбается. Поклонилась я ему поясно и сказала: “Спасибо тебе, Александр Стефанович, за доброту твою, за сердце жалостливое от меня и деток моих малых…” Ты бы видел, как я потом робила! Бабы отдыхают, перебираются, а я решето из рук не выпускаю…
Сколько уполномоченных этих перебывало, сколько они жизней человеческих переломали — нет им места в моей, а этого я до конца жизни не забуду.
Максим Леонтьевич Осколков
Максим Осколков
Рассказы
КУРИНАЯ СЛЕПОТА
Вечер. Мы с тетушкой Домной сидим на крылечке, чистим и сортируем грибы. Белые, подберезовики, подосиновики — в одну посуду, сухие грузди — в другую, бычки, сырые грузди и волнушки — в третью.
В воздухе витает сладковато-приторный запах ромашки, затянувшей изумрудно-желтым ковром всю тетушкину ограду. К нему примешивается аромат сырых груздей, укропа, сухого березового листа…
Деревня угнезживается на ночлег. Слышатся неясные звуки, голоса, дальний плач ребенка…
— Че-то я ниче не вижу. Днем при солнышке хорошо все разгляжу, а к вечеру — хоть работу бросай, — вздыхает тетушка, — от чего хоть это, ты не знаешь?
— Так вечер уже, сумерки, — успокаиваю я ее.
— Нет, у меня, наверно, куриная слепота! — смеется Домна.
Вот послушай-ко, че я тебе расскажу. В конце войны это было… Рожь убрали, обмолотили, высушили, просортировали да с красными флагами увезли то ли в Исетск, то ли в Ялуторовск, а может, в Архангельску на голубинку, не знаю… Пшеницу начали жать. Просим у председателя: “Выдай хоть граммов по пятьдесят на трудодень, ребятишки пухнут от голода”. А он — ни в какую! Говорит: “Сначала первую заповедь выполним — хлеб государству сдадим, семена засыплем, а уж че останется, то и разделим”. — “Опять одни отходы останутся!” — ревут бабы… Задумалась я: “Хлеба нам не видать, как проживем? Из прошлой зимы еле выползли: картошка да корова спасли. А нынче и сено не кошено… Че делать-то? Че делать-то?.. Как хоть коровенку продержать?..”
— Сено-то почему не ставили? — удивился я.
— Да когда хоть? Вся жизнь в колхозной тягомотине — от солнышка до темноты. Пришла пора траву косить, а тебе говорят: “Пока колхозный план по сену не выполним, вам косить не дадим”. А кто накосит — сенцо-то обмеряют да за колхозный план и запишут… Не успели на сенокосе отстрадоваться, а уж жатва подоспела. Тут уж совсем хана: мунтылят тебя до полуночи. А чтобы простоев-то не было — там тебя и накормят: баландой какой или кашей, знай работай!..
— А взять-то заработанное тайком нельзя было?
— Украсть-то? Да ты о чем говоришь-то! — вскинулась тетушка. — Обыскивали! То председатель с объездчиками, то уполномоченный с председателем, а то и все вместе — подкараулят да и обшарят. Разуют, в штаны и пазухи залезут да обхватают всю… Ну, а если найдут чего — тюрьма!.. Помню, Ваня в первый класс пошел, а их школьников-то всех собрали да погнали горох лежалый теребить… Они возьми, да в чекушки из-под молока гороху-то и наклади… А сынок, выродок председателев Анфимко убежал с поля-то да отцу-то и донес… Вечером, когда они с пашни-то шли, председатель с объездчиками их и подкараулили. Чекушки с горохом отобрали, а самих в амбар закрыли да часового поставили. Трое суток держали. Приедут, постращают, ведро с водой поставят да снова закроют… Че там творилось!.. Нет, научены были!.. Че-то ты меня совсем закружил — на чем я остановилась-то?
— О корове говорила…
— Вот, вот… Думала я, думала и удумала!.. Робила я тогда на складе, за решетом стояла. Решет с десяток висело под навесом… Приходилось видеть решета-то?
— Так среди сит и решет вырос, — уклонился я от прямого ответа.
— Нет, это не такое. В поперечнике метр ли, боле ли, обичка ладони в три, в ней прорези для рук, а снизу сетка приделана: вот и все устройство… Стою с бабами в ряд, решето кружаю, переговариваюсь с соседками, слежу, чтобы от других не отстать… Тут же уполномоченный похаживает. То к одной куче зерна подойдет, то к другой, наклонится, возьмет горсть пшеницы, на ладони ее подкинет, к самому носу поднесет да мизюрит: все ли ладно… Новый человек, не знаем его. С виду вроде культурный: в драповом пальто, на голове шляпа, при очках… Зовут Александром, а отчество не наше — Стефанович… Дело идет споро: снизу мелкий мусор сыплется, сверху крупный к середке бьется… Смотрю — солнышко закатилось… Сняла решето с крюка, высыпала чистое зерно в свою кучу, и снова кружало к закорючке подцепила… Уполномоченный подошел, зерно поперебирал да говорит: “Молодец, Домна Львовна, зерно у вас самое чистое”. — “Ишь ты, — думаю, — по отчеству навеличивает, худо бы не было…” Бухнула я в решето полную пудовку, покружила да давай зерно вместе с охвостьем в отходы бросать. — “Домна, ты че творишь?” — кричит Маня Кубасова — соседка моя слева. И справа — Шура Зеленина работу бросила, бежит ко мне, ухватила за плечи, трясет: “Домника, да с тобой ладно ли?”
— Бабы, — говорю им с испугом, — ведь я ниче не вижу! А сама шары свои остаканила, руки растопырила да и вожу ими по сторонам. Норовлю ткнуть их, то в грудь, то в лицо. Ну, они меня посадили на перевернутую пудовку, воды в ковше суют… И уполномоченный тут как тут — растолкал всех, перед моим лицом рукой машет да прямо в глаза и зырит. Я на нос его курносый уставилась, не мигаю, а сама рукой опахиваюсь будто душно мне… А он все ближе да ближе. Вот и очки его прямо мне в глаза уперлись. Молюсь: “Господи, укрепи и поддержи…” А он резко так отодвинулся и какое-то мудреное слово сказал. Я ране-то помнила, а теперь забыла, — тетушка призадумалась, видать очень хотелось ей ученое словечко в свой рассказ ввернуть, — лопать… лопия, нет — не помню…
— Может гемералопия? — подсказал я.
— Точно! Так и сказал: “У нее гемералопия”. Все на него уставились, ниче не понимают, переглядываются… “Куриная слепота у нее, — говорит уполномоченный, — от недоедания. Витаминов ей не хватает… Солнышко взойдет, и зрение наладится, а сумерки настанут — опять ослепнет”. Тут все зашевелились, загадали, а он и говорит им: “Отведите ее домой”.
— Господи, эта ложь во спасение, прости меня грешную, — мысленно взмолилась я. Шура с Маней меня тут же под руку взяли и повели… Жила я на краю деревни, за рекой, и подружки мои на этой же улице жили. Довели они меня до моего домишка, а сами заторопились по своим подворьям… Собрала я своих детушек, старшему-то Ване восьмой годок пошел, да и говорю: “Ваня, Валя, Галя, худо я видеть стала, меня с работы домой отпустили, а сено надо косить. Не накосим — коровы нам не видать”. Гляжу, они закупились, носами зашвыркали, а Галя заревела. Пристрожила их: “Я пойду траву косить. А вы не проболтайтесь. Если спросит кто про меня — говорите, что ниче не знаете. Проговоритесь, так меня в тюрьму посадят, поняли?” Сидят, таращатся на меня — вижу, что поняли все… Послала я Ваню за свекровкой Ангелиной Киприяновной. Та пришла, я и ей все обсказала… Перекрестила она меня и благословила… Ваню я вперед отправила, чтобы за дорогой следил, наказала: “Встретишь кого — кричи, как будто корову гонишь домой…” Кустиками, кустиками, да к Сухому болоту: там у меня за топью скрытый покос был…
Утром прихожу на работу как ни в чем не бывало. Бабы окружили меня. Спрашивают: “Че да как?” — “Хорошо вижу, — смеюсь я, — не только вшей ваших, но и гниды ни одной не пропущу, когда искаться-то станем…” Тут же Ванька Пыркин, председатель наш — злой как цепной кобель, уставился на меня, смотрит подозрительно. А уполномоченный мне бутылку сует, говорит: “Витаминный настой тебе приготовил, пей по пять ложек три раза в день и через декаду будешь здорова.” Повернулся к бабам, объясняет им: “Я год назад тоже куриной слепотой переболел — настой этот мне хорошо помог”.
— Тетушка Домна, а что это у вас за исканья были? — повернул я разговор вспять.
— Искаться-то?.. Вши нас заедали. Где только этих тварей не было! Ошкур у юбки отогнешь, а их там как посеяно, в голову руку запустишь, пошаришься и вот она — паразитка! Вглядишься — по лавке ползут, по столу, по лопатинам… У меня чулки льняные самовязаные в рубчик были… Вот ноги зачешутся — спасу нет! Опустишь их, заглянешь, а они в этих рубчиках-то рядками… И как их только не изводили! И жарили, и парили, и давили, а они плодятся и плодятся!..
— А керосином не пробовали?
— Какой карасин!.. Вечером голову намажешь, утром посмотришь, а они там пешком ходят… Привыкли и к карасину!.. Так вот чуть передышка какая, мы сразу искать. Голову на колени товарке положишь, а она ножом, щепкой ли какой волосы дорожит да лупцует эту нечисть вместе с потомством — только треск стоит… И че это тако, откуда они брались? — вздохнула Домна.
— Бабушка моя говорила, что вши появляются у человека тогда, когда печаль его изводит, горе… От безысходности они…
— Сбил ты меня с понталыки. На чем я остановилась-то?
— На настойке…
— Вот так и пошло: солнышко закатится, бабы меня под руки — и домой. Смеются: “Ты, Домника, дольше болей-то, так и мы дома кое-какую работу перетолкнем…” Они меня до порога доведут и по домам, а я опнусь маленько да на покос. Сначала-то вроде темновато, а пригляжусь — ничего. Бород-то много наоставляла, да кто мня за них привяжет?.. Два стожка набухала… Думаю: “Господь мне поможет, так и третий поставлю…”
— Двух-то не хватило бы?..
— С соломкой-то хватило бы и двух, да ведь известное дело: чем больше скота на подворье, да добра в сундуках, тем больше надо. И я размечталась об овечке… Так уж человек устроен: дай ему волю, так он ради интереса горы свернет… Только наладилась, а тут и уполномоченный… Говорит: “Ну, Домна Петровна, теперь ты выздоровела, поработай еще и в ночную смену”. — Да так на меня хитровато смотрит… Я и обомлела: с самого начала знал он, чо никакой куриной слепоты у меня нет. Неловко мне стало, покраснела вся, вспотела… А он смотрит на меня по-хорошему так да улыбается. Поклонилась я ему поясно и сказала: “Спасибо тебе, Александр Стефанович, за доброту твою, за сердце жалостливое от меня и деток моих малых…” Ты бы видел, как я потом робила! Бабы отдыхают, перебираются, а я решето из рук не выпускаю…
Сколько уполномоченных этих перебывало, сколько они жизней человеческих переломали — нет им места в моей, а этого я до конца жизни не забуду.