Письма из Сибири
П. А. Словцов




ПИСЬМА ИЗ СИБИРИ 1826 ГОДА[1]



Казанскому обществу любителей словесности

    От почтительнейшего сочлена




В ТОБОЛЬСКЕ, 1 НОЯБРЯ 1827.









Господа любители словесности, милостивые государи!

Посвящая _письма_из_Сибири_ знаменитому обществу словесности, я приношу под сим титлом вам, милостивые государи, давнюю дань справедливого почтения и живейшей признательности за внимание ко мне. Удостоенный в 1815 году лестной чести быть сопричисленным к обществу, я тогда же возложил на себя обязанность поднести имени его первую тетрадь, какая только будет издана от имени моего, и сей обет ныне исполняю.

Не смея хвалиться ни красотой слога, ни тонкой разборчивостью в употреблении языка, я, по крайней мере, прошу у вас, милостивейшие государи, позволения оправдать принятое мною правописание в двух случаях, доныне, кажется, не определенных, а именно:

а. Имя прилагательное на «_ый_» в мужском роде в именительном и винительном падежах употребляют различно; иные на «_ый_» в обоих падежах, иные на «_ой_», или как напишется. Но я нашел больше правильности писать в именительном падеже на «_ый_», а в винительном на «_ой_»; так, например, всякому, имеющему ум образованной, приятен слог красивый. Разность в письме окончаний, не говоря о требованиях глаза, предписывается различным произношением последнего слога, потому что в винительном падеже решительно падает ударение на «_ой_».

б. Заглавные большие буквы соглашенность у нас писать в начале известных существительных имен, например, Россия, Казань, Волга и пр.; но всегда ли следует писать большие буквы в начале прилагательных имен, происходящих от существительных, имеющих право сего присвоения? Например, в словах российская пенька, казанский сафьян, осетрина волжская нет никакого приличия употреблять большие заглавные буквы. Отсюда рождается вопрос: в каких точно случаях прилагательные имена сего рода следует начинать буквами большими? Очевидно, что в подобных словах, как Российская держава, Казанский университет, Волжские колонии требуются уже не строчные буквы. После сего нетрудно орфографии произнесть правило.

Оканчивая сим отчет по части моего правописания, впрочем, честь имею быть с совершеннейшим почтением ваш,

милостивые государи, покорнейший слуга Петр Словцов.




I. ВОСПОМИНАНИЕ


Вот и на пути к Якутску. Вчера оставя Иркутскую гимназию, которую в 1820 году удостоил обозреть один из незабвенных посетителей, каких не бывало, я часа чрез два очутился на верху Хомутова спуска. Знакомые селения Хомутово и Аёк так красивы своим местоположением, своей живописной долиною, представлялись мне со своими окрестностями и со своими воспоминаниями. Откосы гор, на которых летом красуются богатые жатвы; мельницы и плотины, из-под которых темная Куда с шумом, бывало, пенилась; беззаботные стада, которые роскошествовали по паствам долины; луга, с которых иногда доносились до меня вечерние песни сенокосцев, мелькнули в глазах зимним нарядом и со сменой мест подернулись другими впечатлениями.

Кстати, решите вопрос психологический: почему наше воображение всегда в прошедшем, в котором смешивается, по крайней мере, по равному количеству огорчений и удовольствий, освещает одни приятные выдержки, а все черное или бросает в неприметной дали, или в тени погружает! Самые горести, самые слезы после того, как они обсохли, не представляются ли нам в радужных цветах? Вообще воспоминания, несколько крат преломившись, так сказать, в кристалле воображения, при разных разложениях чувствительности не подлежат ли метафизической игре цветных отливов, как и в атмосфере радужные дожди?

Но вот и Кудинская равнина открылась! Вот там, не погневайтесь на воспоминание, оканчивается она прелестными увалами, а тут и здесь, по загорьям, продолжается параллельными долинами. Льзя ли не вспоминать, как это раздолье весною представлялось мне бесконечным морем нежной, аквамариновой изголуба зелени, зелени, которая разливалась в различных вышинах: от подошвы до вершины увалов, от вершины опять до верхушек хвойного леса.

Не без размышления смотрит туда и сюда едущий путешественник, когда видит и слышит, как буряты разноименные посменно являются и исчезают при его пути; это дребезги колоссальной статуи, некогда изумлявшей. Рассыпанные и запачканные сии обломки составляют со своими деревянными юртами древнюю прадедовскую мебель здешнего края, простирающегося верст на 200 по длине дороги. Было время, когда у сих прозаических пастухов, к которым нельзя приложить ни одного полустишия из эклог Виргилия, я кочевал целые недели. Ни воззрение на красоты усмехающейся природы, ни летнее благорастворение воздуха, ни влияние русского соседства, ничто не может доныне тронуть, пробудить их к перемене отвратительного житья. Скорее можно надеяться поднять из-под лав Геркулана целый листок Тацита, нежели успеть провести новый штрих в цепенеющей голове бурята, оседлого по сю сторону Байкала.

В прежнее время, должно присовокупить, я отведывал изъясняться с бурятами и вызывать их к историческим воспоминаниям, но скоро удостоверился, что память их, так сказать, скорчившаяся в себе самих, не досягает даже начал личного своего существования. Отнимите, уничтожьте все способы помнить позади себя о делах человеческих, и обитатель лучшей страны сделается бурятом кудинским или верхоленским. Одни воспоминания изящного, благородного, высокого расширяют жизнь нашу; настоящее мелькает в чаду, и если оно освещается размышлением, так больше по сравнению. Нет жизни совершенной без воспоминаний, чувствования не подарят свыше бытия животного.



    Верхоленское,
    1 февраля 1826 года.




II. О КОМНАТНЫХ УКРАШЕНИЯХ


Non ebur,

Non trabes,

    Horat

Ни о слоновой кости, ни о кедрах или кедровых шишках, ни о черной белке, ни о соболях с реки Олекмы, Витим или Тунгуски, ни даже о вилюитах и мареканитах вы не услышите ничего.

Тогда только дорожат статистическими сведениями дальнего края, когда знакомятся с ним впервые, как и я поступал некогда; но испытав, сколько хлопотливы успехи по сей учености, и притом не домышляясь, чего бы любопытство просвещенное не нашло у всеведущего нашего Зябловского, я воспользуюсь часом досуга, чтобы только заметить, как утончается в Сибири вкус к искусственным украшениям.

Картинки событий 1812 года, тиснутые на грубых досках, можно видеть не только у станционных смотрителей, но и у жителей, не имеющих 14 класса. Будьте уверены, что галерея сего рода в память любви к отечеству продолжается до Якутска от Спасского моста.

Залы хороших домов украшаются эстампами знаменитых военачальников, прославившихся в Отечественную войну. О, с какой торопливостью неожиданно встречаешься с кн. Смоленским в Олекме, в глуши гармонической, где отголосок его славы душа слышит долее. Встречаешься и не робеешь! По праву ли уединения, или самолюбия обращаешься с каким-то равенством в присутствии бессмертного.

В гостиных у чиновников, которые (как говорится) умеют жить, я не без гордости пользуюсь свиданием с портретами настоящих начальников, помещенных в раззолоченные рамы. Приятно про себя замечать, что те же рамы в свою очередь служили и портретами их предместников, по приличию вынесенных в зал для симметрии с Ермаком Тимофеевичем. Глазами почтительными я везде на стенах люблю искать Чичерина, Ламба, но полотно или легкомыслие давно сим правителям изменили, хотя память их иногда вспыхивает в разговоре.

Так вас ли, вас ли умолчу,
О праотцы, делами славны?
Кого ни мзда не ослепляла,
Ни сан, ни лесть, ни блеск пород,
Кого лишь правда научала,
Любя себя, любить народ Любовью мудрой, просвещенной.

    (Из Державина).
Нельзя расстаться с сею материей, чтобы не поздравить Сибирь с новым проявлением искусства ваяния. Сибирский алебастр, который доныне показывался только в украшениях зодчества, с 1825 года облагорожен бюстами Древней Греции и изображениями мифологии. По городам из окошек мещанских домов часто выглядывают Сократ с Клеопатрой или Диана с Софоклом и т.д. Гостеприимство, не спрашивающее о чинах, походит в сем случае на старинное гостеприимство, но в лучшие, как и в богатые дома, всемирные гости древности не могли открыть себе вход, и немудрено. Явясь из отдаленных времен в дешевых костюмах и без газетной рекомендации, могут ли они щекотливым хозяевам доставить для поговорки приличные мыслям их воспоминания?

Вот и изъяснение, почему иногда на одном подножии видишь поставленные друг подле друга гипсовые изображения попугая и Омира.



    Якутск,
    22 февраля.




III. ПУТЕВЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ К ЯКУТСКУ


Вы получаете теперь не письмо, но перечень беглых замечаний, какие случилось мне сделать в продолжение дороги в Якутск – дороги самой скучной по утомительному единообразию берегов реки Лены и по такой же бедности видимого горизонта, отовсюду сжатого горами. Солнце там является только в те часы, когда оно сближается с вышиной зенита.

Лену можно рассматривать в трояком виде: 1) как путь сообщения зимнего и летнего с северо-восточной частью губернии; 2) как собственно реку в естественном состоянии и как линию населенности совместной, потому что вообще в здешнем крае земная поверхность далее 54 широты не способна к человеческой оседлости по сплошному протяжению горных хребтов.




В РАССУЖДЕНИИ ЕСТЕСТВЕННОГО СОСТОЯНИЯ ЛЕНЫ:

а. Она выше Устькута, в межень становясь удобной для брода, делается рекой почтенной уже по слиянии с Витимом, а по соединении с Олекмой течет шириной на версту и больше.

б. Хотя по строгости берега Лены не могут называться нагорными или луговыми, но весь восточный берег обрезистее и неприступнее в сравнении с западным.

в. Хребты, лесом поросшие, примыкаются к Лене или протяжением боков, или их основанием, изредка уступая западному берегу небольшие площадки.

г. Хребты горные, сколько можно видеть по их оконечностям, вообще глинистые, сланцевые.

д. Слои сланцевые видимы были то горизонтальные, то под острым, то под тупым углом к востоку, и, следовательно, под противным углом к западу.

е. Во всех бесчисленных горах по сие время известны только прииски слюдяные по реке Витиму. Г. Щукин, коллежский асессор, открыл в слюдяных пластинах цианиты.

к. Ниже соединения реки Олекмы до Якутска, т.е. от 60°30’ до 62°, по протяжению Лены начинают попеременно дуть два бессменных ветра – то восточный, то западный – так сильно, что поперечные ветры, из боковых ущелий вырывающиеся, уже на Лене теряют частное направление. Не только в помянутой параллели, но и в других меньше северных, ветер северный, как самый резкий, почти ежедневно был чувствуем, если ущелья склонялись от той страны света.

л. Леса, которыми хребты покрыты, вообще хвойные: кедр, сосна, ель, лиственница и пихта; последнюю очень можно бы сибиряку называть _северным_кипарисом._

м. Вид сих лесов издали мрачен, но вблизи довольно зелен, и Тот, _Имя_же_вся_быша__,_ благоволил насадить для зрения жителей вечную весну среди зимы, едва не вечной. Как благодетельна эта развешенная зелень, особливо с половины марта, когда зеркальная поверхность снегов чувствительно расстраивает орган зрения! Ниже зрительной линии, не встречая ничего, кроме белизны, я спасал свои 60-летние глаза уравниванием их с вершинами лесов зеленеющих.

н. В повсеместное доказательство, что премудрость творческая не удовлетворяется одним благодеянием для человека, определила миллионам ценных зверей иметь пропитание в этих хвойных лесах. Белка и кабарга, питающиеся шишкой помянутых лесов, также поростом, и привлекая за собой кровожадного соболя, дарят Сибири, как известно, торговлю и довольство чрез мену на Кяхте.

о. С прибрежных гор довольно нередко падают ключи, и зимой не замерзающие (вероятно, минеральные); также местами вытекают из ущелий небольшие речки, которые в своих устьях, когда зима бывает очень суровая, не находя подо льдом протоки, разливаются поверх Лены на немалые займища.

п. Весной по Лене в перегибах ее сталкиваются громады льда, и от запора, естественно, следуют наводнения и опустошения прибережных хозяйств. При жалобах на такие бедствия жители Лены упоминают об одной только грозной услуге сей реки, когда она (лет за пять) ледяными громадами, словно искусственными машинами, углубила при лимане свои устья, отчего пошла в реку морская рыба в таком количестве, что продажная цена ее после стала в Якутске дешевле в 3 и 4 раза.

р. Температура воздуха во время моей поездки стояла с 1 по 6 между _-_7 и -10°, а потом по 27 февраля – между -25 и -31° Реомюра, а после от Олекмы до Иркутска постепенно умягчалась.


В РАССУЖДЕНИИ НАСЕЛЕННОСТИ:

с. Коренные жители помянутых хребтов суть бедные тунгусы, с места на место бродящие для добычи или зверя, или зверю. В двух прошлых годах многие юрты сих горных звероловов вымерли от горячки, хотя людность их по Киренскому уезду и без того не была численна. По бесприютности подобные болезни неизбежно бывают смертоносны для тунгуса.

т. Русские, по одному почти западному берегу живущие и притом в таком числе, чтобы удовлетворить повинностям почтовой и земской гоньбы, имеют насущный хлеб частью от сего отправления, частью от пашни малоземельной и звероловства. В редкий год все три промысла им удаются.

у. Хлебопашество, к удивлению, продолжается до Олекмы, т.е. до 60 степеней широты. Между Витимом и Олекмой двое хлебопашцев хвалились мне новым приемом в посеве, именно, что в сентябре, когда земля уже замерзает, наскоро сеют на приготовленной пашне яровое зерно, и что посев сего времени, тотчас забороненный, летом всегда почти уходит от инея. Так, м.г., хлебное зерно – сия органическая крупица – кроет в себе тайну своего возрождения в жесточайших морозах. Я нигде так глубоко не поражался животворной силой вещества, как в этом краю, быв проникаем долговременным ощущением холода.

ф. Русские Киренского уезда отличаются простотой и тупостью, во всем их быту заметной; так действует на голову разобщительность с подобными себе! Смышленость их доказывается только тем, что иногда можно увидеть ряд _мутовчатых_мельниц_, одна выше другой поставленных над ключами незамерзающими.

х. Живость и проворство явно выражаются в приемах якутов по Якутской области, где всего меньше можно бы такой движимости ожидать по степеням замирания животной натуры.

ш. Якуты в последние десять лет, независимо от климата, обнаружили удивительную способность к искусствам: вот нравственный феномен, который можно изъяснять только христианством, лет за 15 начавшим распространяться в сей орде. С тех пор, уверясь в умственном превосходстве русских, они тотчас принялись подражать в вещественных отношениях.

щ. Столярная и каменная работа, резьба на дереве и из мамонтовой кости, дело мебелей по московским образцам, портное мастерство и другие искусства, в каких только может нуждаться город областной, ныне без изъятия принадлежат руке якутов.

ъ. Ученики уездного училища из рода якутов отличаются красотой чистописания и успехом в рисовании. Ясно, что гимнастический климат руководствует к равномерности в движениях мышц, и нервная система еще не страждет от прихотей фантастических.

ы. К счастью народа, так склонного к художествам, явился там из Верхнеудинска иконописец Кузьмин с легкой и цветущей кистью и с некоторым знанием о свете и тени. Фигуры, к юношескому возрасту принадлежащие, он изображает с мыслью и приличием только важным фигурам или положениям, не умеет сообщить ни обрисовки, ни осанки. Рисунки Кузьмина в сооружении иконостасов, как случилось мне видеть в двух церквях, показывают довольно вкуса, и эти работы, уповательно, послужат к развитию способностей в якутах.

В прежнюю поездку, которую случилось мне сюда сделать по делам гражданской службы, между прочим, я мечтал о возможности водворить резьбу на мамонтовой кости в Якутской области, мечтал по одному избытку и счетистому провозу сего тяжелого ископаемого. Но не может ли мечтание мое перейти в существенное занятие, если бы якутское купечество, осведомясь о возможных изделиях из ископаемой кости, решилось на складственный капитал доставить способным якутам инструменты, рисунки и мастера на срочное время?

Каких успехов не достигло бы это даровитое племя, если бы тронутая способность его стала больше и больше совершенствоваться? Но когда в то же время по предосудительной подражательности противная сила, страсть к карточной игре усиливается действовать на воображение переимчивого племени, то примите ли вы на себя решить, по какой диагонали впоследствии потечет нравственное бытие якутов? Не раз уже замечено, что орда, не постепенно вступающая в гражданскую жизнь, безвозвратно уклоняется от родимой деятельности, к какой она назначалась своей землей и своим небом.

Еще вопрос: легко ли необразованный народ направить к полезной деятельности? Начните с того, что он не имеет в понятиях логики слышать наставления религии и законов, и в то же время в поведении тех, кого признаешь за высшие существа, видишь опровержения преподаваемых правил; он недолго будет колебаться, пример и перенимаемый навык восторжествуют над недоумением. Приближение же к его знакомству людей благонамеренных, а не алчных приятелей, каковы торгаши, и не тех приставников, которые живут себе на уме.

Вы, может быть, не заботились знать, до какой степени тайна управления постигнута Сибирским Учреждением. В обществах богатых и образованных, где частная доля иногда делает свои отступления, меч достойно и праведно почивает подле закона, но в малолюдной Сибири, где разбросанные жители почти не представляют соединенного общества, где понятия большей части их едва ли выходят из круга нужд животных, где нет общего языка, где должности приемлются за исключительные права над вещами, где чиновник должностной, как бы он ни был мал в степенях службы, проезжая, оставляет имя свое в памяти, скажите: в такой стране не должны ли быть способы управления наименее сложны? Вот уважения, по которым Северная Сибирь, если не ошибаюсь, вверена Учреждением простому управлению отдельных комиссаров.

В Иркутске слыхал я, что до открытия наместничества опрометью сбегались исподлобья смотреть на приезжающего из столицы какого-нибудь сержанта. Не то же ли это, что в Сибири и малая власть полномочна?



    Иркутск,
    20 марта.




IV. ОТЪЕЗД ИЗ ИРКУТСКА НА ТЕЛЬМИНСКУЮ ФАБРИКУ


Еще раз я расстаюсь с Иркутском, когда в преклонных моих летах любил бы и напредки прохаживаться около тамошнего кладбища и потому уже не страшного, что ныне оно охраняется тремя каменными церквями. Не подумайте, чтоб я расставался с этим городом по физическим неудобствам, совсем нет; там барометр обыкновенно стоит выше против Западной Сибири; термометр как ни опускается под вечер, к полудню опять, даже и зимой, всходит на приличную широте высоту; небо почти безоблачно, свод небесный горит и в эпохи равноденствий, в такие времена, в которые по иным местам атмосфера бывает обвешана толстыми туманами. Не раз по вечерам в эти времена я наслаждался на небе зрелищем чудесно оттененного треугольника, известного под именем зодиакального света, тогда как на земле шумела говорливая Ушаковка. Да, вода этой городской любимицы превосходна для питья, в летнее купание целебна. Чего бы еще хотеть в старости? Но бывают другие, не меньше сильные причины, которые отзывают человека на иное место; назовите их, если угодно, метафизическими.

Вам очень понятно, что сверх дешевого хлеба и обилия в чае, есть нужды ума, удовлетворяемые беседой, приличной степени просвещения и сану возраста. Но требования сего рода в такой дали были бы, может быть, неучтивы. Беседуйте за картами, или беседуйте во мраке своего уединения; вот условие – sine qua non. Надобно следовать вкусу лучшего света или уметь впотьмах освещать себя, но легко ли то и другое?

Вы надеетесь, что на проезд я осмотрю казенную Тельминскую фабрику и сообщу вам описание; вот оно.

Фабрика вмещает три производства: суконное, полотняное и стеклянное.

_Производство_суконное_ началось в 1797 году, и все работы продолжались от руки до приезда последнего сибирского генерал-губернатора М.М. Сперанского. При нем вследствие новых распоряжений фабрика в короткое время сделала три верных шага: а) выписала экземпляр сукнодельных машин, б) отрядила чиновника Таланкина осмотреть механизм лучших в России фабрик и в) на месте заготовила с выписных образцов достаточное число машин. После сих мер суконное производство с 1823 года пошло уже на водяном ходу искусственными способами.

В проезд мой работали:

4 экз. машин прядильных, чесальных и кардочных;

1 стана напрядных,

6 – уточных,

20 – основной пряжи, на каждом от 40 до 64 веретен;

10 мотовил для уравнения пряжи.

Весь механизм чесания и прядения, движимый водой, управляется 36 рабочими и 30 мальчиками; они, в сравнении пряжного ручного деланья, заменяют 350 взрослых человек.

Один рабочий день с помощью того механизма дает до 16 пудов пряжи на солдатское сукно.

По части ткацкого искусства и отделки устроено:

65 ткацких станов, на каждом из них по 1 ткачу;

10 станов, тут на каждом по 2 ткача;

1 стана пристригальных, водою действующих.

Годовая работа = 3000 половинок, следовательно, 62000

аршин, запасы сии идут на одежду сибирского войска и служивых команд.

Довольно ли этих подробностей?



    Нижнеудинск,
    15 мая.




V. ПРОДОЛЖЕНИЕ ОПИСАНИЯ ФАБРИКИ


Теперь переведу вас к _производству_фламского_полотна_, и вот вы видите:

– 40 ткацких станов,

200 самопрях и

1 дом с голландером.

Мне остается прибавить в пояснение, что производство полотняное, как здесь небывалое, обязано своим началом и устройством деятельности директора г. Платонова. В 1825 году фабрика сдала в военное ведомство 30000 аршин полотна = 600 кусков, над которым в течение 10 месяцев трудились 200 прядильщиц да 82 ткача с прислужниками.

Вероятно, что доброта сибирского полотна, равно и сукна, не дойдет еще до русских изделий сего рода, к чему в самом деле нужны время и приспособление. Но как в Восточной Сибири по привычке к китайским бумажным тканям жители не радеют о домашних изделиях из пеньки и льна, то полагать должно, что водворение там полотняного искусства было бы делом государственного хозяйства, а не выводом бухгалтерии.

Наконец, извольте пожаловать на _стеклянное_производство._ Оно, правда, здесь не новое, а только в сравнении с прежним больше улучшено; зелень стекла прежде худо отделялась. С 1822 года фабрика приобрела знание выделывать хрусталь довольно белый и другое знание гранения, так что иные поделки по красоте рисунка и мастерству гранения не уступали бы изделиям лучших в России заводов, если бы льдистый цвет стекла не уменьшал цену работы. Но только ли стеклу похвал,

Что нам вино и мед тем слаще стал?

Никак! (Лом. к Шув.) Я видел в фабричной церкви подсвечник 2 аршина вышины из хрусталя, узористо выточенный; и довольно ли сего, чтоб уволить меня от труда пересказывать названия поделок?

В стеклянном заводе:

– 3 плавильные печи, одна гранильная, водою действующая;

27 работников.

Вообще должно заметить насчет всей фабрики, что она по новому устройству своего механизма надолго останется для Сибири единственной. Она также надолго останется в виденной степени совершенства, потому что искусства, поднявшись на известную высоту, медленнее потом подвигаются к высшим усовершенствованиям по подобию тел, вверх восходящих.



    Канск,
    17 мая.




VI. ВЗГЛЯД НА СТРАНУ МЕЖДУ БИРЮСЫ И ЕНИСЕЯ


Берег Бирюсы! И назади остались глухие, пасмурные леса Нижнеудинского уезда. Несмотря на многолюдные, но редкие поселения, мысль необитаемой пустыни там удручает, преследует, и отголосок этой мысли, кажется, слышишь в сопутствующих трещобах. Скоро ли кончится, только и думаешь!

Берег Бирюсы! И за рекой вижу колонну, при подошве которой начинается земля другой губернии, осклабляющая под гербом Енисейским. Леса редеют, видятся просеки, зеленеют пашни, линия земной поверхности волнуется, и сии задатки предуготовляют к видам радостным.

Какой красивый и благословенный край открывается между Каном и Енисеем! Земля, исподволь восходя от наклоненных равнин к холмистым возвышенностям и избегая повсюду горизонтальных плоскостей, представляет широкие, с разными изменениями зрелища, угодья для пастбищ и пашней. Сии пространства, которые проезжал я между 15 и 20 мая, были покрыты анемонами и полевою около дороги цикорией; природа обеими руками рассыпала желтые сии цветы по зеленым покатостям.

Вам угодно знать разницу в обоих краях: и между Каном к Енисею, и между Каном к Бирюсе! Очертание поверхности земной почти одинаково, верхний мелкопесчанистый слой также одинаков; разность в том, что здесь все обсечено, все утоптано толпившимися ордами и их стадами, и красоты обнажены направо и налево, а там прозрачные леса еще венчают холмы; и холмы, и долины по большей части сохраняют девственный покров. Урожай хлеба там и тут благословляется, но населенность в глазах путешественника является очень малой, так что учреждение особой губернии представлялось бы воздушным замком, если бы начальство местное не предполагало среди прекрасных пустырей соразмерного населения. Мало лесов? Пусть засеют их, как было в завоеванной стране между Днестром и Днепром .

Красноярск, новый выведенец между губернских городов, в такое короткое время начинает уже принимать значащий взгляд. В 1822 году, когда указано здесь быть губернии, люди умные уверяли, что этот город не пойдет далее тогдашнего размера, но появление красивых, деревянных и каменных зданий, благоустройство города, публичный сад, своя крупчатка и расширение житейских удобств обличают, что частный ум иногда не умеет прямо понимать правительственного начертания, обличают и вместе ручаются, что Красноярску предстоит прекрасная судьба.

Новый подъезд со стороны западной так счастливо проложен, что путешественник, очутясь у города на вышине, вдруг неожиданно видит целый город с живописными окрестностями в двух превосходных картинах, разделенных улицей, версты на две прямолинейно брошенной, да и сама улица, углом зрения за р. Енисей продолжаемая, не особая ли очаровательная картина?

Мне бы приятно было шепнуть вам, чьему вкусу и распоряжению Красноярск обязан своим благоустройством, так скоро обрисовавшимся, но вправе ли путешественник подсказывать свои суждения о живом правителе губернии?

Пусть он живет, и время, а не я, произнесет имя его!



    Красноярск,
    22 мая.




VII. ПОЕЗДКА В ЕНИСЕЙСК


Я уклоняюсь в Енисейск, в один из старинных, северных городов, и с половины дороги сопутствует мне важный молчаливый Енисей. Физические окрестности, порядочные деревеньки, пашни, луга, каменные там и сям церкви настроили меня к воспоминанию о Тобольске. Сравнение тем обманчивее, чем более сходства не только в местоположениях, в успехах деревенского домостроительства, но и в судьбах городской промышленности. Оба эти города отвели свою очередь непосредственной торговли и богатых ярмарок, какие бывали, уже им не накликать. Что же теперь значит Енисейск?

Не все вдруг, но сперва дайте расположить цветы, на последнем переезде собранные 25 мая.

Вот вам и ветреница, которая здесь уже отцвела, и из ее семьи едва я нашел одну с неопалым венчиком; вот вам старо дубка, лютик, далее цикория и фиалка; далее косатик, медуница, незабудка, первоцвет, жаркий цветок, многомлечник, сочевичник и журавельник. Помянутый Щукин, натуралист иркутский, замечает, что ветреница, фиалка и стародубка цветут около Иркутска между 10 и 20 апреля. Да, стоит только опустить кряжи байкальских гор и уравнить подошву губернии с плоскостью ишимской, тогда с забайкальских яблонных и персиковых дерев буряты снимали бы крупные яблоки и сочные персики, достойные своей широты.

Теперь в нескольких строках доложу, что такое Енисейск. В числе уездных городов он должен в Сибири считаться первым по населению, по ценности домов деревянных и каменных, по числу церквей, довольно даже богато украшенных, и по особливой выразительной набожности, которую тотчас заметит приезжий, если любит наслаждаться утром. Шествие иконы для благословения какого-нибудь дома и воспеваемая молебная песнь располагала меня почти каждое утро к достойному заключению о духе жителей. Вот где нашел я уцелевшую картину прежних русских нравов!

Я уже сказал, что Енисейск отвел свою очередь торговли; не надобно, однако ж, во всей строгости разуметь, что будто бы там иссякли источники богатства, нет; пока хвойные леса в тамошнем крае будут зеленеть, источники богатства не высохнут. Перемена только в том, что енисейская ярмарка, некогда шумная, уже не празднуется, вероятно, потому, что сами енисейцы основали непосредственные связи с Кяхтой и с Н.Н. городом. Город перестал видеть приятную тревогу торгового съезда, но граждане его продолжают торговать.

Ныне Якутск не далее от Ирбити, как и Тюмень, так дороги и люди сделались коротки! По таким же обстоятельствам во многих северных городах ярмарки, некогда процветавшие, упали или падут; и излишен был бы вопрос, к лучшему ли это? К лучшему для единоторжия, а прочим, само по себе разумеется, пора смекать об искусствах. Таков жребий трудолюбия, что искусства бывают иногда современными торговле, иногда потомками ее.

По сим переменам в оборотах промышленности и не меньше по местным неудобствам, что года через 3 или 4 периодически Енисейск чуть не весь купается в весенней воде, что после бани весенней еще надобно все лето и осень ходить в сетке по краям даже города от бездны насекомых, я бы смел предугадывать, что едва ли в Красноярск, где все расцветает, не переместятся многие из здешних граждан?



    Енисейск,
    28 мая.




VIII. ДОРОГА ЧЕРЕЗ КЕМЧУГИ


В Кемчугах, в отмете Саянских гор, ныне в первый раз я пользовался всеми удобствами дороги. Везде спуски, подъемы облегчены, мосты строены, крутизны обнесены надолбами красивыми, все выровнено, все улажено, и 135 гористых верст представляют непрерывную линию усилий и побежденных препятств.

Сколь ни суровы виды Кемчугов, но флора, умеющая таинственным манием украшать и болотные зыби, к проезду моему (т.е. ко 2 июня) приготовила около дороги выставку цветов. Нарядные макушки пышных пионов или роскошно раскидывались, или, еще нежась, тихонько выглядывали из-под зеленых пелен. Просеки и перелесья красовались то жаркими (Trollus asiaticus), то желтыми цветами (Ranunculus acris). Медунка аптекарская, журавельник болотный, polemonium coeruleum и pedicularis incarnata были наградой моего зрения. Флора, улыбаясь, удалялась в леса и топи и цветочной вязью помавала следовать за нею, но как следовать, когда ополчения перепончатокрылых и двукрылых (hymenoptera et siptera) со всех сторон слышались против меня? Надобно быть поверенным Линнея, чтобы согласиться иметь дело пытливости среди людоедов пернатых, так ловко крейсировавших в моей атмосфере.

Если не умеете быть поверенным Линнея, вдруг шепнул внутренний голос, так учитесь у этих шумных, неумолкающих демагоговважнейшим тайнам человека.

Например? – спросило самохранение.

Тайне паки бытия.

Точно так: неоднократное превращение насекомых есть чудесный, поразительный символ будущего моего восстания, но я не Спиноза и не Саддукей.

А другая тайна чистоты? Можно ли принимать только к сведению ту истину, что насекомое живет дни, недели, месяцы, годы и тотчас умирает, коль скоро уступит влечению к чувствительности?

Конечно, иносказание поучительно, превосходно, пускай же пользуются им Аристиппы современные.

Но когда с подъездом к Ачинску кончились натиски насекомых, я на свободе глубже почувствовал те таинственные намеки, те бесчисленные услуги, какие человек заимствует от общества насекомых. Эти заразительные болота, наполненные гниющих организмов, кем очищаются, как не прожорливыми личинками комаров? Эти пышные облачения, которыми украшаются служители храмов в Енисейске, эти покровы престола и чаши Господней, чьи ткани, как не ничтожного червя, в страдании перерождающегося? Чья высокая кармазинная краска, как не влага клопов, на известных растениях живущих, сих пылинок, которых по миниатюрному виду называем или семенем, или червецом? Чьи огромные запасы с медовыми ладьями движутся из округ алтайских в Иркутск и Ирбит? Чьи это работы, как не тех трудолюбивых... Но удивительно, как скоро, как поспешно Ачинск оправдывает имя города, давно ли пожалованное ему Сибирским Учреждением! Вон вытягиваются новые улицы!

Приветствуйте Сибирь, что по пустыне ее не в одном уже месте развеваются флаги новых городов.



    Ачинск,
    3 июня.




IX. СВИДАНИЕ НА БАРАБЕ


Солон, когда странствовал в Египет, должен был подвергнуться множеству опасностей от морских разбойников и от нападения неприятельских судов египетского паши, но за все оскорбления он был сугубо награжден беседой с мудрыми жрецами Илиополя. Царица Савская, шествовавшая в Иерусалим от южных пределов счастливой и пустой Аравии, также была угрожаема в дальнем пути со стороны бедуинов и вехабитов, но зато насмотрелась на преславный двор Востока и наслаждалась разговорами и притчами Соломона – мудрейшего из царей древности. В свою очередь и я за все беспокойства и опасности, каким обыкновенно подвергаются на Барабе в летние жары, ожидал себе одной награды в свидании с приятелем Федулом Кондратьевичем – столетним старцем, с которым за 16 лет познакомился в деревне Каменевой. Он любит рассказывать летописи Барабы.

«Видите ли эту рощу? – раз сказал он мне. – Когда при начале водворения, т.е. за 60 лет, все жгли да рубили, я один отстоял ее. Теперь она, – продолжал, – служит нашей деревне по зиме защитой от метелей, а летом – убежищем скоту от тьмы тем насекомых». Доказательства рассказа оканчивались благодарным подтверждением соседей.

Посудите, каких услуг еще важнейших можно требовать от простолюдина? Отводов от града? Но они уже изобретены. Услуг Минина? Но наша Бараба осаждается неприятелями из другого царства, которых стратагеммою рощи и победил мой приятель. Сверх того, добросовестность, хозяйство, гостеприимство и радушная говорливость – суть такие права и таланты, которые привлекают и почтенных особ в дом Ф.К. Вам, конечно, неизвестно, что незабвенный генерал-губернатор, которого имя лежит у сердца крестьян Сибири, почтил старика сего трогательным разговором.

Ныне, по приезде моем в Каменеву, исторический барабинец тотчас узнает меня, торопится встать с завалины, ведет в дом, говорит, и я слышу только: _«Да-ду,_да-ду,_кормилец_». В продолжение часа, пока я оставался в доме, он много раз начинал отвечать на мои напоминания, говорил по нескольку минут, но все выходило не больше, как «да-ду» с жалобным финалом «кормилец». Кто поймет этот разговор души? Но когда воображу выражение лица его, трогательную перемену в голосе, когда вспомню тусклые, но одушевленные глаза его, тусклые, но быстро смотрящие, как бы из вечности, я и теперь словно вижу, как сетовал со мной утружденный странник при конце юдоли, как беседовал со мной бессмертный дух другого мира; я и теперь чувствую в себе теплое смущение мыслей.

Так повторение двух слогов «да-ду, да-ду» останется для меня языком нового красноречия. При росстанях я от всей души благословил провожавшего меня, или, лучше сказать, мною провожаемого переселенца вечности, благословил гостеприимную семью его и сказал другими только словами:

Vivite felices, quibus est fortuna peracta

Jam sua: nos alia ex aliis in fata vocamur.



    Тага,
    22 июня.




X. О ЕРМАКОВОЙ ПЕРЕКОПИ


Вы читали _описание_Сибирского_царства_, в 1750 году историографом Миллером изданное, и, конечно, припомните его сказание о переколи Иртыша, Ермаком сделанной для обхода вагайской луки к востоку, локтем уклонившейся, или попросту, о _перекопи_Ермаковой_. Чтобы поверить изложение историографа о перекопи, давно мне казавшееся недовольно ясным, ныне, не доезжая до Тобольска, я остановился за 45 верст в старом погосте.

Дозвольте мне наперед совокупить показания, какие Миллер поместил о перекопи, потом записать мои поверки, на местах взятые, и вы, сличив одни с другими, будете в состоянии судить, точен ли был историограф в статье оподозриваемой? В описании его гласит: 1) что перекопь длиной с версту и кончится не в дальнем расстоянии от реки Вагая, 2) что Ермак велел перекопать сухопутную прямую дорожку, дабы не делать околицы рекой, 3) что околица, или кривизна реки, будет шесть верст, 4) что по той кривизне течет мало воды со времени перекопи, по которой река почти вся направилась, и 5) что Ермак в вечеру гибельной ночи, в которую утонул, доплыв с Вагая до перекопи, ночевал на берегу острова, который окружен водой и перекопью.

Итак, выходит по Миллеру, что Ермак с частью дружины, поехав дней на десять вверх по Иртышу, прорыл между делами канал на версту и, великую реку заставя идти по новой постели, сократил тем течение ее шестью верстами. Столь быстрая казачья гидротехника была бы чудесна, если бы можно было увериться в действительности такой важной услуги для судоходства, но поверите ли, что никто из близ живущих сибиряков не слыхал о повествуемом переводе Иртыша, который, как ныне, так и прежде, льется по неизменному ложу той же лукой, которую Миллер называет вагайскою. Это физическая и всенародная истина, которую, впрочем, совестно и доказывать наряднее. Поищем же перекопи другой и действительной.

Под руководством крестьянина Завьялова, спустясь из селения на луговую западную сторону Иртыша, я поехал на NО и верстах в двух встретил озеро Табай (во 100 сажен в ширину и в 300 длины). Из сего озера проходит на 8 сухое разложистое русло, соединяющееся с Иртышом; такая же сухая жолобовина, больше изгибистая, с другого края озера идет к N. Обе желобовины в водополь наводняются будто бы из Иртыша. Нельзя не видеть, что оба сии рукава Табая образовались естественно, хотя в народном предании слывут малой перекопью Ермаковой. Линия обоих рукавов, проводимая через озеро, будет основанием вагайской луки, выгибающейся на 4 версты, по словам вожатая, следовательно, она будет кратчайшая для лодки, которая бы сим путем миновала кривизну Иртыша. Озерко, сверх того, для лодочной флотилии было бы наилучшей гаванью, но вот помеха, что в августе, когда Ермак делал перекопь и вместе ею пользовался, рукава не могли быть поняты водой. Скорее можно думать, что Ермак, следуя на Вагай, велел для пробы кое-где расчистить эти рукава, в дождливое лето, вероятно, наводняемые, что, может быть, работа и началась руками покоренных жителей; и вот имоверное основание, для чего табайские сухие рукава получили название _малой_перекопи_.

Стало, есть _большая_перекопь_Ермакова_? Точно так, если вы хотите следовать народному преданию, которое отвергать было бы некстати по недавности происшествий, и, если хотите, также следовать прямым и несбивчивым указаниям моего вожатая.

От южного рукава малой перекопи, поворотив к Иртышу на О, я скоро поравнялся с другим озерком, называемым _Становое_, и самим названием возбужден был к сообразному примечанию. Из него на 8 выходит рукав, водой наполненный, и, продолжаясь сажень на 200, соединяется чрез _Собачье_ озерко с самим Иртышом немного повыше _Ермаковой_заводи_. Возвращаясь к Становому, я обогнул его и нашел на противоположном крае другой рукав, направляющийся сквозь тростник сперва к ОN, потом к О, потом к W, и который, кривляясь версты на две в своем течении, всегда водяном, наконец направляется к N и прямолинейно падает в Иртыш. Вот эти два рукава называются _большою_перекопью_Ермаковой_. Линия сей перекопи, если бы исключить кривизны, составляет меньшую хорду вагайской луки в сравнении с хордой малоперекопной; да и сия перекопь, хотя водяная, не только не приняла в себя Иртыш, но и нигде не показывает живой струи. Рукав южный теснее, прямее, во всем правильнее и больше походит на копань, нежели северный, который, следуя естественной ложбине, мог быть искусством прочеркнут только при конце.

Таким образом, показав следы большой перекопи Ермаковой, удостоверяемой преданием, поверкой местной и согласием всего того, с названиями памятуемыми, я полагаю:

1. Как прорытие сей перекопи не могло стоить ни времени, ни труда, и как лодочному конвою, сверх других выгод, обеспечивалось от преследований неприятеля двоякое убежище Иртышом или перекопью, то, вероятно, рукава озера Станового были соединены с Иртышом с N и Z для кратчайшего плавания в казачьих лодках.

2. Легко по сему судить, что перекопь не с версту; а расстояние южного края перекопи от Вагая в двух верстах.

3. Что перекопание дорожки прямой или кривой не есть признак доказательный.

4. В мере вагайской луки, глазомерно определяемой Миллером и моим вожатаем, можно разойтись миролюбно.

5. В опровержение перевода Иртыша в какую-то перекопь я как самовидец приглашаю вас во свидетели, что Иртыш постоянно катится по древнему ложу мимо двух оконечностей водопровода, завоевателем Сибири наскоро, может быть, сделанного.

В рассуждении последнего ночлега Ермакова на острове трудно понять Миллера, который остров он разумеет: отделенный ли от матерого берега мнимым течением Иртыша, или истинный, близ которого кружится заводь Ермакова, но который из них ни примите, все истории перекопи пора бы обмелеть.



    Старый погост,
    30 июня.




XI. ПОСЕЩЕНИЕ ИСКЕРА, СТОЛИЦЫ КУЧУМОВОЙ


Солнце взошло и осветило меня на знакомом крутояре, окруженном грозными стремнинами. В радостном воспоминании озираюсь на все стороны и вижу – там позолоченные маковиды Абалакской обители, там приметы скрывающейся в горах пленительной Межугорской пустыни, там через пропасть, по которой в молчании бежит ручей Сибирка, вижу веселую Преображенскую равнину с белеющимся храмом и колокольней, а тут, перед глазами, раскинута чудесная панорама природы – широкая река, самоловы, параллельные заливы. Деревни с угодьями, рощи, кладбища магометанские. И чего тут не вижу?

Теряясь в прелестях зрения, я стоял почти неподвижно на крутояре, на той исторической пядени земли, где в низложении сильнейшего владетеля завоевана вся Сибирь, где было державное стойбище Кучума, словом, я стоял в Искере.

Искер не Пентакапея, не Пальмира; я стоял не на гордых развалинах, но на развеянном пепелище куреня, который перестал дымиться с падением первенствующей юрты и который перестал в высшем смысле дымить столь обширную область, какова Сибирь. В летописи Искера достопамятна одна минута, когда от кадила христианского воскурился ко Всевышнему фимиам благодарственный, ибо после того долженствовала со временем и озариться мысль обитателя, и исчезнуть мгла невежества.

Итак, не для древних кладов, не в надежде отрыть старинные металлические безделки и не на смену Миллера и Фишера, которые лет за 75 сюда являлись с резцом истории, я пришел теперь по перлам утренней росы. Нет, я пришел для идеала красоты, чтобы при восходе солнца насладиться утренним освещением Искера, насладиться пышным, царским видом с этой вышины и обогреться воспоминанием загородных сюда прогулок в кругу тобольских приятелей. В сих незабвенных развлечениях и вы, просвещенный друг, участвовали за несколько лет.

Все вспыхнуло в памяти: и то, как поверяя старые описания академиков, мы шагами исчисляли длину и ширину Кучумовой столицы; и то, как по сравнению нашей меры площадь столицы уже убавилась от осыпей; и то, как мы свидетельствовали поросшие травой следы рва и вала с северной стороны. Я вспомнил, как один из приятелей дня утверждал, что эта пустынная глыба земли способна быть только для подножия колоссальной статуи Ермака; как другой сравнивал славу царства Кучумова с ручьем Сибиркой, которого с вышины Искера не видно и не слышно, течет ли он или нет.

Сравнение, надобно признаться, заключало в себе больше правды и больше смысла, нежели сколько хотели тогда в нем подозревать. Сибирка – это так: и не слышна, и не видна, но все течет да течет по дну пропасти; равномерно история державы Кучумовой ничтожна, если взглянуть на нее с лествицы истории всемирной. Но знаете ли вы установление, два с лишком столетия не прерывающееся, установление покоренного племени? Татары окрестных юрт чрез 3 или 3 года в средине лета постоянно стекаются на Искер в торжественном виде совершать поминовение по Кучуму? Итак, повторим: Сибирка течет, хотя не слышно ее и не видно.

Тобольск близко! Близко Тобольск! Радости или печали там ожидают меня? Но венцом тех или других будут седины мои.



    1 июля.




XII. СУЖДЕНИЕ О СИБИРСКОЙ ЛЕТОПИСИ, 1821 ГОДА ИЗДАННОЙ


Я не могу забыть, как при объявлении о _Сибирской_летописи_, в 1821 году изданной г. Спасским и сопровожденной лестными отзывами некоторых журналистов, возбудилось и здесь тогда заметное внимание к старине сибирской. Зауральские книгочеи заглянули в Миллера и Фишера, и я, следуя также потоку впечатлений, желал как бы осмотреться кругом Тобольска и, дабы лучше воспользоваться чтением ожидаемой Летописи, объехал достопамятную часть правого берега Иртыша, пока не подоспела сюда Летопись.

Дозвольте мне вывесть на свет тогдашние мои примечания: а) в рассуждении обозрения местного, б) по части Сибирской летописи.




А. ОБОЗРЕНИЕ МЕСТНОЕ

Правый берег Иртыша в продолжение 30 верст, т.е. от Абалака до Сузгуна, был, по письменным сказкам, во время Кучума цепью придворных юрт. В Искере – пребывание самого хана, в Абалаке – подмосковное его, в Тобольске на Панином бугре – стойбище одной жены его, в Сузгуне – кочевье другой жены. Все это протяжение берега к приходу Ермака было укреплено или приведено в наблюдательное состояние, чему и ныне видны доказательства: сторожевые курганы, также валы и рвы, полумесяцем склоняющиеся к краям нагорного берега.

Одно из примечательнейших мест сего нагорья есть то, где Ермак с саблей в руке, пробившись сквозь толпы татар, вскарабкался с дружиной по крутой теснине на гору и тут же взял укрепление, ожидавшее нападение с горы, а не из-под горы. Это было у Подчувашского мыса, где и в наше время, как бы в воспоминание, гарнизонная артиллерийская команда представляет потешный городок.

Возвращаясь к Искеру, как к главной точке древней населенности, нельзя не сделать себе вопрос: с чего ручей, текущий при подошве сего места и у татар не носящий никакого имени, назван у нас Сибиркой? Миллер замечает, что еще в половине XVI века царь Иоанн Грозный титуловался обладателем сибирских земель, а как обладание его около Урала простиралось по путям звериной промышленности в тесном размере трех или четырех степеней широты, то и надобно искать корень слову «Сибирь» в наречии живших тут народов. Жили тут вогулы и остяки – переселенцы Средней Азии; следовательно, происхождение сего слова занесено на Урал оттуда, чему есть примета и за Байкалом в разнозвучном имени, например, _шибирь._ Но дело в том, что дружина Ермакова, пока жила на Чусовой, льстилась за Уралом завоевать мнимую Сибирь и, покорив все до Искера, но нигде не встретив Сибири, стала называть, как видно из письменных летописцев и из простонародного употребления, столицу Кучумову Сибирью, а речку, при подошве ее текущую, Сибиркою. Легко чувствовать, что так наименованы два урочища по подобию (per analogiam), которое при встрече незнакомых предметов весьма сродно уму человеческому и которое в настоящем случае было так близко для удальцов-москвичей, помнящих, что в их отечестве и столица, и река столичная называются Москвой.

По случаю изъяснения, что слово «Сибирь» может быть взято из словаря загобийского, нельзя не подивиться странной судьбе немногих слов, которые следовали за переселениями своих народов из края в край и которые, независимо от сиротства, так как не стало народов – родителей их, живут в памяти сменивших племен и мелькают, как надгробия в пустыне времен. Я хочу к сей мысли привязать свое замечание о слове «Урал». Известно, какой хребет так называется, но не всем, может быть, известно, что так же называется близ Тунки кряж гор, к китайской границе простирающихся; что так же называется в Нижнеудинском уезде хребет по левую сторону р. Уды, к югу лежащий; что так же называется видимая между Каном и Енисеем цепь гор, к Саянскому хребту прилегающих. Само наименование моря Аральского не принадлежит ли к одному и тому же корню? Таким образом, многократное повторение одного слова от Байкала до устья р. Печоры не припоминает ли нам ночлегов одного народа, в одну или не в одну пору жившего на том великом пространстве?


Б. РАССМОТРЕНИЕ СИБИРСКОЙ ЛЕТОПИСИ

Не касаясь тайны, какой г. издатель покрывает счастливый случай открытия Летописи, я хотел бы придержаться одного вопроса: стоит ли эта тетрадь имени Летопись? На сей конец довольно было бы приметить одни главные черты, в ней высказывающиеся, и вот они.

1) Что невозможные движения, которых ни опыт, ни рассудок не мог допустить, Летопись, заключая в краткий промежуток времени, никак не может показывать погрешностей хронологии, если бы погрешности и были доказаны в истории Миллера и Фишера верной методой, а не per petitionem principii.

2) Что она за Югорским камнем, не зная ни имен урочищ, ни времени происшествий, очевидно, избегает исторической части о завоевании Сибири, не избегнув, однако ж, укоризн в неведении.

3) Что она, зная некоторые подробности на западной стороне Урала около Усолья и чусовских городков и ревнуя чести одной помещичьей фамилии, обнаруживает место своего составления.

4) Что странное заключение Летописи служит тому подтверждением.

5) Что слог, уклоняясь от повествовательного к смешному патетическому, показывает затейливость сочинителя, не заботящегося о предмете сказания.

6) Что Летопись, наконец, не только сама по себе, но и по милости примечаний, которыми обогатил ее г. издатель, впала в противоречия, притом, в существенном вопросе времени.

Все сии категории могут быть доказаны из чтения самой Летописи, а потому, не принимая на себя утомительной обязанности опровержений, я остановлю ваше внимание только на первой и последней статьях.

На 17 стр. Летописи повествуется, что Строгоновы с 1 сентября 7090 года отпустили Ермака и дружину его числом 840 человек в Сибирь против салтана Сибирского, и сие ополчение в б дней дошло до сибирской дороги, сделав на речке Кокуй городок того имени, и чрез 25 поприщь (что за мера?) перевезлось за волок на другую речку, с которой ополчение вышло за р. Туру, а в 9-й день (на 26 стр.) по поражении каких-то городков и улусов татарских доплыло по Туре до устья Тавды чудеса! Пусть так, что 400 верст, притом против воды и в мелководье по Чусовой и особенно по речке Серебрянке, Ермакова флотилия могла в 6 суток пройти до вершины Серебрянки, но в 3-й день поспеть оттуда на устье Тавды – статочное ли дело, если взглянуть на карту? Ибо надлежало бы:

1) перетащить посуху 41 лодку, полагая по 20 чел. на каждую, и около 20 лодок транспортных, не считая от устья Серебрянки до Кокуя;

2) оттуда до Туры, где она способна для лодочного хода, перенести на плечах весь караван чрез крутые, обрывистые и доныне лесистые Уральские горы, полагая сей переход не меньше, как в 100 верст;

3) отсюда переплыть около 2000 верст, считая беспрестанные излучины Туры;

4) неоднократно воевать с прибрежными улусами, и все подвиги на суше и на воде совершить _в_двое_с_половиной_суток_, когда и ныне при свободном и облегченном судоходстве четверть того хода, т.е. от Туринска до устья Тавды, пробегают _в_пять_суток._

Нет, м.г., летописи, с которыми соображались наши старые академики, эти летописи, рассказывая о Ермаковых городищах, в переход через Урал строенных, притом географически и исторически не сумнительных, не наобум дозволяют завоевателю Сибири зимовать при Урале и в Тюмени, не доходя до Тавды. Того требовали непреодолимые препятства чрезвычайного пути. Если бы г. издатель новой Летописи ныне даже посмотрел по следам Ермака Урал и помянутые реки, он бы услышал изустные предания, подтверждающие Миллерову историю Сибири. Есть происшествия, которые без букв врезываются в памяти племен и веков.

Если, таким образом, доказано, что сокращать маршрут Ермакова каравана от чусовских городков до Тавды на число 8^1^/^2^ суток, было бы противно не только всякой вероятности, но и физической возможности, то отсюда выходят два последствия: или Ермак ранее таким временем, как требовалось на поход, а не 1 сентября 7090 года, пошел с Чусовой, или таким же промежутком времени позже должен был взять Искер, нежели как следовало бы по новой Летописи.

Если бы за всем тем еще хотели бросать в глаза пыль от грамоты, на Чусовую последовавшей от 16 ноября 7091 года, то опять, встречая тут же физическую невозможность, какая представилась при рассмотрении времени, Летописью определенного, я равномерно опасаюсь принять грамоту за основание времени событий.

Уклоняясь порядка опровержений, я остановлюсь на одном летосчислении, которое будто бы поправлено г. Спасским. Не знаю, однако ж, кому верить: Летописи ли рассматриваемой, или грамоте упомянутой, или самому г. издателю, потому что нет между ними согласия.

Летопись, как видели, полагает отход Ермака с Чусовой 1 сентября 7090 (1581) года, грамота – 1 сентября 7091 (1582) года, а г. издатель, принимая одну за образцовую, как _для_славы_и_блага_отечества_ изданную, а другую, как _показывающую_истинное_время_отправления_Ермака_в_Сибирь_, негодует (стр. 79) на Миллера, вопреки своей Летописи и грамоте, что будто бы сей историк _все_последующие_происшествия_показал_2_годами,_2_месяцами_и_18_днями_ ранее самой истины. Я, напротив, утверждаю, что если бы все три полномочия были согласны между собой, приговор г. издателя и тогда не был бы заключителен как по недостатку следствия, так и per petitionem principii. Далее ж недоверчивость мою к трем свидетельствам подтверждаю следующими изъяснениями.

_Первое._ Издатель Летописи при соглашении старинного нашего летосчисления от с. м. с летосчислением от р. X не привел себе на память, что из первой суммы лет надобно вычитать 5509 в первую треть старого года, а в прочие месяцы 5508; и вот причина, что он не так смотрит на свою грамоту и Летопись, усугубя несовершенства последней переводом летосчисления на новое как в тексте историческом, так и в примечаниях.

_Второе._ Взяв по сему из Летописи 1 сентября 7090 (1581) года, выходит, против чаяния г. издателя, что завладение Искером по тобольскому летописцу, как и по Сибирской летописи, полагается в 26 октября 1581 года; следовательно, время главного происшествия не разнится ни одним днем, а разнится только началом похода с Чусовой.

_Третье._ Если взять время грамоты, которая, впрочем, сама еще требует рассмотрения, то и по ней выйдет взятие Сибири позже только годом, а не по словам г. издателя.

Теперь предаю на ваш суд, к чему Летопись, не согласная ни с возможностью физической, ни с грамотой, ни с суждением самого издателя, а согласная, против чаяния, с тем летописцем, который им опорочивается, к чему может служить? Притом, не заключая в себе цепи происшествия далее Тобольска, справедливо ли названа важным титулом _Сибирской_летописи_?



    Тобольск,
    20 ноября.




XIII. ПОЕЗДКА В БЕРЕЗОВ


Опять, как намагниченный металл, я склонился к северу и перенесся в расстояние 64 градуса широты. Приехав в Березов 30 ноября, когда земля текла по самому верьху эклиптики, и когда солнечные лучи только скользили по горизонтам здешних параллелей, я должен был опасаться терметрического чувствования, а вышло совсем иначе. Термометр в течение всего ноября показывал в Березове однажды -14°, по большей части от -2 до -5 , а иногда даже от +2° до +7°. Толь чудесная мягкость температуры в такой широте, где ртуть в эту пору, бывало, замертво лежит в трубке, и где дышит самый пронзительный северный ветер, естественно, приводит меня к двум (хотелось бы блеснуть ученостью) трудным вопросам: откуда взялся ныне толикой запас теплотвора? Второе: почему, в нарушение коренных замечаний, постоянно с апреля 1826 года дует здесь южный или юго-западный ветер, когда по новейшим изъяснениям надлежало бы дуть ветру северному от полюса в нижней атмосфере и ветру экваториальному к полюсу в верхней атмосфере для пополнения равновесия?

Если по последним геологическим догадкам полагается, что ядро земного шара наполнено раскаленным металлическим веществом, которого теплота постепенно уменьшается к верхним слоям поверхности, если с другой стороны неоспоримо, что наш шар от кругообращения на оси выше и выше от времени приподнимается по экватору, и, следовательно, в той же соразмерности масса вещества при полюсах умаляется, или, говоря иначе, полупоперечник полярный становится короче, то не следует ли, судя по настоящей теплоте на Севере, заключать, что время обитаемой нами планеты, может быть, сближается с тем числом, когда поверхность полярной толщи, постепенно сплюскивающаяся, так отонела, что начинает уже прогреваться от внутреннего огня по-прежнему, как бывало в незапамятную эпоху мамонтов, жизнью в Сибири наслаждавшихся?

Вы смеетесь учености, но к подтверждению отважной догадки служит и то, что я не видел в здешней атмосфере великолепных явлений, какими в это время должен был расписываться купол ее в здешних широтах. Надеялся насмотреться на декорации северного сияния, не тут-то было; небо закаталось при мне без воздушных картин, без всякой полярной поэзии, как будто в прозаических южных городах. Все то, что приличествует преддверию холодного круга, можно было видеть в порядке человеческого общежития, в порядке, явственно изменившемся.

Обширность деятельности человеческой тут свернулась в простое физическое самопитание. Вы не увидели бы тут ни припрятанного серпа или сошника, ни той пыли, которая в доброй Сибири по задворным гумнам стоит столбом от провеиваемого зерна. Развешенные неводы, сети, морды, прибрежные запруживания, луки со стрелами, птицеловные перевесы, в таловых просеках между вод раскидываемые – вот все орудия местной промышленности и средства народного богатства. Человек, спрятанный в 2 или 3 ряда оленьих туник, встречается вам в следующих положениях: у чувала с трубкой, на проруби с мордой или с луком на лыжах. Как вы думаете, он меряет глубину, ширину и вышину снега, воды и пр.? У него мера протяжений есть шестик, которым правит оленей, подобно как у физика земной полупоперечник, на который прикидывает величины Солнечной системы. Не исчисляя прочих разностей, упомяну еще о том, что сами животные, которых мы употребляем на службу, здесь уже выходят в отставку, и на смену их другие определяются.

Не без гордости хочу вам донести о щегольском выезде, какой я сделал в Березове на летучей нарте, запряженной тройкой белых быстроногих оленей, которых головы, кроме горделивых ветвистых рогов, были еще изукрашены пунцовыми кожаными привесками. Носясь по городу и около города на картинных Дианиных санках, я чувствовал себя в каком-то новом, баснословном положении.

Прежде нежели изготовлю отчет о кое-каких замечаниях, отсрочиваемых до следующей беседы, теперь я имею утешение довести до вашего сведения одно редкое, достопамятное явление в нравственно-гражданском порядке. Именно из всех жителей здешнего города и уезда, где считается их 23803, не было в течение 1^1^/^2^ года ни одного арестанта, а по неизменному их простодушию в Березове вовсе нет и тюрьмы. Я хотел было вспомнить с поэтом Saturnia regna, но в недоверчивой мысли мелькнул вопрос: не принадлежит ли толь многолюдное благонравие к физическим приметам Полярного круга?



    2 декабря,
    в Березове.




XIV. ПУТЕВЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ


Примечания мои в пути были следующие:

A. Едучи Иртышом до Самарова и оттуда Обью до Березова, я опять видел нагорный берег реки на стороне восточной, как и по прочим рекам: Чулыму, Енисею, Ангаре и Лене. Недалеко было до вопроса: отчего произошел такой порядок единообразия при реках, текущих параллельно меридиану? Прежде замечал я такое же единообразие в сибирских реках, которые сперва льются на поперек меридианов и потом склоняются к северу, как, например, в Исети, Тоболе, Ононе и пр. Нельзя ли то и другое изъяснять суточным движением к востоку, если только деление замечаемого единообразия подтверждается и в других частях нашего шара? Ибо от круговращения составные части берега западного, омываясь рекой, всплескиваются кверху на противном вследствие Гюйгенсовой силы.

Б. Нагорный берег Иртыша, во многих местах мною знаемый, состоит из глины и больше из сухого, несвязывающегося суглинка. Цвет осыпающегося берега казался мне таковым же и по Оби, так что заключение мое об одинаковом составе его продолжалось до Атлымского погоста, где из разговоров случилось узнать, что берег этого селения изобилует белым песком, и что тобольские суда по летам запасаются им в немалом количестве. Вы изволите увидеть из засыпки сего письма, сколь бел и мелкозернист этот кремнистый песок. На следующей же станции подали мне отломок камней, какие частью находятся в составе продолжающегося обского берега, и отломок был кремнистым песчаником, проникнутый слюдой и железной окисью.

B. Из уважения к искусной проекции и к превосходной отработке карт, которые издаются при Императорском Депо, я бы смел заметить небольшие погрешности, усмотренные на двух картах России: на _Генеральной_ 1809 года и на _Подробной_, прежде того вышедшей. Вот погрешности, местными сведениями подтверждаемые.

I. На Подробной карте пониже Самарова Обь соединяется с Иртышом двумя рукавами.

_Примечание._ Тут Обь в натуре соединяется одним устьем.

II. На Подробной карте соединенная река через 10 верст делится на два рукава, из коих западный надписан: река Обь.

_Примечание._ Тут Обь не делится, а только из нее выходит пролив, _Прорвою_ называемый, и этот пролив около деревни Белогорской тотчас падает в протоку, или старицу, из Иртыша вышедшую повыше Самарова. Протока же, пролегая по поверхности земли особым путем до _Нарыкарских_юрт_, осенью местами пересыхает и в разных расстояниях носит разные названия, например, название _Байбалаковской,_Васнухольской,_Ендерской._

III. На Генеральной карте хотя начало протоки из Иртыша показано в своем месте, но чертеж ее все неправилен.

_Примечание._ Неправильность в том: а) что протока соединяется с Обью при Кондинском монастыре, а не в поименованных юртах, в чем карта от истины разнится 60 верстами, б) что, кроме Белогорской прорвы, надобно бы означить еще три такие же, и именно: в юртах Воронинских, потом выше Большого Атлыма и напоследок между Кондинского монастыря и юрт Алешок.

IV. На Генеральной карте Обь выше Алешок раздваивается, а протоки уже не стало.

_Примечание._ Напротив, Обь при продолжении помянутой старицы впервые делится 7 верстами выше Чемашского погоста на две ветви. Восточная называется Обью _большою,_ западная – _малою._ Малая 20 верстами ниже того погоста принимает в себя протоку у юрт Нарыкарских.

Еще _примечание._ Выше г. Березова в 20 верстах малая Обь соединяется новой прорвой с р. Соевой, и не иначе, как чрез эту прорву, плывущие сверху суда приходят в город.

V. На Генеральной карте Березов показан при самом устье Сосвы.

_Примечание._ В подлиннике устье Сосвы падает ниже города в 20 верстах.

VI. На Подробной карте Сосва названа малой, а на Генеральной карте большой, вероятно, для различия с пермской рекой сего ж имени.

_Примечание._ Жители называют Сосву просто Соевой, не зная ни малой, ни большой, а карте не дается права переименовывать живые урочища.

Заключить надобно тем, что гипотетические погрешности, которые происходят не от искусства, а от дальности, столь же обыкновенны, как и извинительны.

Г. В Березове получил я от чиновника г. Лебедева коренной зуб особенного вида, еще до моего приезда отделенный от челюсти, которая с прочими зубами досталась в другие руки. Никто из видевших помянутую челюсть не знал наименовать животного, к которому бы она пристала, равно и подаренный мне зуб не лучше был опознан. В нем веса было 2 фунта.

Справясь с книгою «Sur les revolutioms du Globe», где описываются древние большие животные, в Северной Америке открываемые в виде ископаемых остовов, из коих некоторым по причине сосцевидного образования коренных зубов дано знаменитым Кювье имя мастодонтов, я отважился полученный зуб, как по определяемой французским зоологом характеристике, сочесть за принадлежность выморочной породы мастодонтов, во время оно живших на краю сибирского материка.

С сим вместе уверением перешел я к другой достоверности, что если поколение мастодонтов прежде известного переворота вселенной обитало близ Ледовитого моря, то по сходству широты не невозможно было тогда квартировать около Гудзонова залива и поколению наших мамонтов, ибо мамонты не суть тезки мастадонтов. Но ныне мечтание мое об _аноплотерии_ и о _палеотерии_ исчезло от последовавшего замечания ластов в найденном огромном животном.

Д. Желательно бы поговорить о происхождении остяков, вогулов и самоедов, из числа которых я видел только первых, но материя сия, по-видимому решенная, не требует во мнении многих нового взгляда. Нельзя между тем не сказать, что русская населенность, или Сибирь, прошед посреди народов от Урала до Станового хребта, разрознила их на две стороны до такой степени, что теперь трудно опознать, к чему и где приставить на стороне юга обрезки севера, хотя по всем вероятностям должно полагать, что все эти обрезки суть происхождения или финского, или турецкого, или татарского, или монгольского.

Трудность дойти до начала наших северных народов увеличивается и от того, что когда они жили в Средней Азии (а кроме финнов, все там жили), китайцы по известному своенравию давали им наобум странные имена; когда являлись на глаза Европы, греки и римляне коверкали подлинные их названия; когда водворялись в настоящих пределах жительства, опять новые соседи начинали называть их новыми звуками, так что теперь едва ли сами они удержали в памяти общие названия предков-народов, памятуя, вероятно, одни удельные. История их очень походит на историю бабочек, которые проводят разновременные периоды своего бытия то в яичке, то в личинке, то в куколке до совершенного развития.

На чем же надлежало бы особенно основываться в исследовании вопроса? Конечно, не на покрое одеяния, которому народы по нужде научаются у климата, ни на роде промыслов, которые также указывает им инстинкт самосохранения, ни на обычаях, которые часто изменяются от обстоятельств и соседей. Я бы в сем случае посоветовался с языком и с физиономией народов, не помнящих родства, и больше с физиономией, чем с языком, который скорее уступает времени, нежели облик. Из чего изволите заключить, сколь далек я от доверия книжным рассказам о северных наших соседях.

Знали ли (вопрос не лишний) древние географы кого-нибудь из северных наших инородцев по существующим доныне именам? Иродот знал алазонов и аримаспов, Плиний старш. – финнов, коттов и аринфеев, Птоломей также финнов и могулов, Константин порф. – хазаров, или казаров.

Наш трудолюбивый Татищев иногда в аримаспах, иногда в аринфеях видит, как в призме, всех народов, от Лапландии до Енисея живущих, следственно вогулов, остяков и самоедов, как будто бы решено, что настоящие орды тут жили до времен Иродота или Плиния.

С тех пор, как академики наши описали, между прочим, народы, о коих идет речь, почему-то установилось общее мнение, что вогулы (манзи) и остяки (хандыхо) суть такие же сучья финского поколения, как чухонцы и карелы. Описание народов Георги, хотя бы и не было перепорчено поправками и пропусками русского издателя, повторяет то же предубеждение. Сам знаменитый Карамзин без рассмотрения причисляет вогулов и остяков к финнам.

Но повидавшись с остяками, говорящими тем же языком, каким и вогулы, я смею со всей твердостью удостоверить вас, что сии племена отнюдь не финского происхождения, и вот основания: 1) что язык обоих не сходен с финским, кроме слов, по соседству к ним вкравшихся; 2) что русый изрыжа цвет и не плоское расположение лица суть неразлучные приметы финского племени, как, напротив, у наших остяков увидели бы вы волосы, как смоль, лицо смугло-широкое, как полный месяц в уменьшенном размере, а облик вогула разнится от сего портрета только большей смугловатостью. Какие же тут финны? Не правильнее ли называть их первоселенцами Средней Азии, которым облик и цвет не изменили даже по прошествии несчетных столетий.

Чтобы подкрепить мнение дальнейшими доводами, я прошу принять в замечание: 3) что способ ловить сильных зверей таков же у остяков, каков и у монголов, т.е. делая изгороди на несколько верст со скрытыми ямами; 4) что, живучи при больших водах, страшится купаться летом, как делают соседи наши, значит, выказывать, что предки их вышли из сухих или безводных стран, каковы в Средней Азии; 5) что остяки, не в пример северным племенам, сластолюбивы, при волокитстве даже фантазируют песни и притом давно ли (до крещения их митрополитом Филофеем) вели частую войну за любовь в своих котских городках и попеременно осаждали их, как Трою греки; 6) что щегольской обычай мужчин прививать себе разряженные косы, без всякого сомнения, перенят у гобийских народов; 7) что шаманское верослужение, еще незабытое у некрещеных остяков, есть коренной признак, что народ происходит из теплой Азии, и что он научился мнительно сообщаться с горными силами или у древних могулов, или индов, ибо и Дельфийская Пифия, прорекавшая в равных с Шаманкою обстоятельствах (т.е. первая среди курения, а последняя среди курева), есть благовоспитанная дочь одной матери; 8) что, кроме шаманства, у остяков есть много поклонений идолам, много суеверий и колдований. Последняя историческая примета заставляет решительно признавать в вогулах и остяках отроды угров-уйгуров, уклонившихся по Абулгазию к Иртышу для ловли дорогих зверей. Остякам и вогулам по причине неопрятного, ленивого житья в прямом значении принадлежит название _огур,_ или _огурник_; а трудно ли догадаться, что слово «огур» – «уйгур».

Очередь доходит до самоедов. По широкому окладу лица, выполаскивающегося в белый и румяный цвет (от долговременного ли на Севере, или около Кавказа водворения), надобно и их почитать также за первоселенцев Средней Азии. В настоящую эпоху Самоедь, которая протянулась от р. Мезени до залива Хотангского, называя своих детей – мальчика и девочку – одним словом «ниучу», а взрослых мужчин «хазово», присваивает и себе самой, как народу, тоже двоякое имя _ниучу_ и _хазово__._ Первобытные ли эти названия орды или подставные – трудно разгадать, хотя нельзя отрицать, что то и другое, по-видимому, засвидетельствовано историей.

Китайская история, по словам Дегюйня (Бенитез), в конце XII и в начале XIII столетия находит орду оседлую в Печели, Шанси и Шенси и дает ей имя Ниучу. Нет сомнения, что эта орда состояла из однородцев нашей Самоеди, но чем увериться, чтобы северокитайское стойбище было самое место рождения, а не становье?

Другое историческое стойбище Самоеди, может быть, и самое место рождения, было на восточной стороне Кавказа, там, где, бывало, жили древние _хозоги_ (попросту косоги), так, по всей вероятности, переименованные из хазово.

Третье историческое стойбище орды Хазово под именем _Хизахии__,_ замеченное Константином, было на западной стороне Кавказа. Куда же хозоги, или хазахийцы, потом исчезли мгновенно от глаз истории?

Я бы смел утверждать, что _хазары__,_ впоследствии с грозным именем приблизившиеся к России и к Восточной Европе, были прежние хозоги, или наши хазово. Святослав в 965 году, победив хазаров, называет их (в Несторе) ясами и косогами, следовательно, хазары не по одному филологическому выводу, а по самой бывальщине состояли из хосогов, ясов и, вероятно, других соплеменных наименований. Что бы такое значило, что вдруг с лица земли прежде того скрылись обры-авары и оставили по себе у Нестора одну притчу их скоротечности? Не то ли, что орды, в темные времена шатаясь по миру вне закона, часто жертвовали народностью естественному праву сильнейшего и посменно славились под знаменами различных победоносцев? Чем бы вы изволили опровергнуть мою догадку, что обры не иначе исчезли из истории, как смешавшись с превозмогшими их хазарами, и что посему потомков их можно бы открыть в числе наших самоедов, если бы мы сколько-нибудь знали их язык, физиономию и род идолопоклонства. Что же касается до слова «ясы», мудрено ли переиначить его современникам в азы, потом в хазы, когда это слово и однозвучно для уха. Вот пример, что один народ хазово мог у европейцев слыть хазарами, хосогами, асами, а у китайцев под именем ниучу. Известные догадки некоторых, что под именем косогов средней истории не были ли киргис кайсаки, а под именем асов не должно ли понимать кабардинцев, не найдут себе места в критической истории народов.

В большее оправдание моего мнения надобно отдать справедливость хазово – обломкам, что хотя и загнаны в пустынную и холодную глушь, не перестают при своем дородстве быть бодрыми, деятельными и достойными памяти славных предков. Сохраняя в физиономии свидетельство рождения в лучших климатах Азии, они подталкивают истину родословия еще своими нравами и искусствами, приличными лучшей родине. Я хочу заметить в рассуждении неписаных законов или нравов, что у нашей самоеди основания их почерпнуты из чистой, нравственной природы; так, например, за обманы и дурные поступки наказания состоят в объявлении выговора или презрения, при собрании произносимого родоначальником, и виноватые не могут скрыть стыда своего и печали; в расплате же долгов самая строгая честность. В рассуждении искусств самоед умеет: а) хорошо закаливать железо в сталь, б) легко размягчать мамонтовую кость и в) искусно вырезывать из нее одним ножом курительные трубки в китайском рисунке с эллиптической около горлышка плоскостью, кверху погнутой, со всей притом мягкостью в соединении разных плоскостей. Сии толь примерные нравы, и ни в какой другой орде северной не замеченные, равно и искусства, ручаются: 1) что наши ниучу суть потомки нравственно-благородного народа, и 2) что они по искусствам и имени не чужие известной у китайцев орде того же имени, которая, видно, имела сего Кутзия, или Зороастра.

Может быть, после сего проспекта вы сделаете вопрос, когда и каким путем часть орды уклонилась на северные тундры? Не принимая вопроса, можно запросто думать, что она переселилась туда, или спустясь по Енисею, или обогнув Урал, когда пало Хазарское царство на Волге, или когда вышла изза Гоби к верховьям Енисея. Остяки и вогулы, называя самоедь урьяг, т. е. горным народом, кажется, тем намекают, что они встретили сих пришельцев из-за Уральских гор.

Паллас причисляет самоедь к кавказским народам и, кажется, больше по замечаемому сходству в языке, который, надобно признаться, для слуха должен быть приятен по частому соединению букв гласных с согласными, особенно носовыми. Ни от одного ли корня происходит язык Самоеди, Гурии и Абхазии? Я делаю эту смелую догадку не по той одной примете, что и в Гурии, и в Самоеди есть р. _Печора._

Окончив свою речь о происхождении трех племен, особо представляю на ваше рассмотрение _поколенную_роспись_ сих и других соседей, расположенную по одному сходству их языков. Притом, чтобы исчерпать материю до дна, попытаюсь старые имена некоторых народов, у древних географов выше мною замеченные, перевести для примера на настоящие, и вот как.

Иродотовы _алазоны_ могут быть _алъзоны-_буряты, ныне живущие на Кудинской степи. Род, который прежде шел за целый народ, мог после сделаться малочисленной горстью.

Плиниевы _котты_ должны быть сибирские _котовиы__,_ живущие ныне между Абаканом и Канским.

Птоломеевы _могулы_ и _матеры,_ без сомнения, суть известные _монголы_ и _моторы__,_ даром что у Птоломея матеры приурочиваются к р. Куме.

Иродотовы _аримаспы,_ жившие за исседонами, т.е. в Монголии, и Плиниевы _аринфси,_ жившие около Меотийского моря, могут быть нынешние _аримы,_ или _аринцы,_ в числе уменьшившиеся. Кому неизвестно, что не только аримы, но и славные народы убавлялись, убавлялись, да и исчезли.

Изберите кого-нибудь с большим, против моего, терпением, и мы увидели бы любопытный свод северных народов – старых и новых, свод Сибири нашей и Геродотовой.

Е. Я чуть не пропустил включить в замечания, сколь гибельна была для здешнего края необыкновенная теплота, лето и осень некстати здесь продолжавшиеся. Пожары еще летом запылали по лесам Березовского уезда, и огонь местами не погас до сего даже времени. Леса на пространстве, заключающемся между Сургутом, Самарово и Обью, обгорели до тундристых мест к северу. Жители котских городков сетуют о повреждении кедровых лесов, как плодовитых, а с тем вместе и об уходе белки, не находящей уже корма в их соседстве.

В других местах Западной Сибири рыбные озера обмелели, отчего рыба или подохла, или исчерпана снастями; и вот причина, что ныне на ярмарках она продавалась за бесценок, а на будущее лето улов ее по озерам должен последовать самый скудный.



    2 декабря,
    в Березове.

_Поколенная_роспись_сибирских_и_других_народов_но_одному_сходству_их_языков_








_Примечание._ В сем разделении я основывался на сравнительных словарях, в 1787, 89, 90 и 91 годах изданных.




XV. ВОСПОМИНАНИЕ О МЕНЬШИКОВЕ


Березов при всем отдалении не только от театра славы, но и от обыкновенного общежития имеет свои воспоминания, косвенно принадлежащие к бессмертным временам Петра Великого. Здесь в заточении кончил свою жизнь, столь же необыкновенную, как и поучительную, сотрудник и любимец преобразователя России Меньшиков.

При имени сего знаменитого изгнанника нельзя было удержаться, чтобы не вспомнить о правах его на победы в Польше, под Лесным и под Полтавой, о его заслугах, какие он оказал в северной столице первого императора. Но вот следы могилы Меньшикова указывают мне, а вон там, близ другой церкви, развалины хижины его. Какая короткая линия между громкой жизнью и кончины мрачной! Какое сближение славы и ничтожности! Какое расстояние, неизмеримое расстояние между Полтавой и Березовым! Но оно было пройдено и пройдено не по лавровым ветвям. Так, я сегодни видел, где помещался под конец и где наконец вместился этот обширный исполин, которому за сто лет, если правда, тесно было у подножия престола.

Жизнь кн. Меньшикова, конечно, принадлежит истории, но житье Меньшикова принадлежит всякому христианину. Вот несколько слов, дошедших до меня из уст второго поколения березовских жителей. Вы посудите из них о последних занятиях этой сильной души.

«Меньшиков своеручно пособлял строить деревянную церковь, которая уже сгорела. Ходил звонить в колокол, когда наступало время церковного служения. Пел и читал в церкви. По окончании служения любил оставаться там же и читать простолюдинам назидательные книги. Не только не роптал на свою участь, но при всяком случае с живостью благодарил Бога, что он смирил его». Узнаете ли вы в этих чертах генерала и министра Петра Великого?

Как не узнать величия по трогательной простоте? Меньшиков служил Великому, и после, как унизили его гордыню, он пошел служить Всемогущему с превосходнейшим самоотвержением. Чем больше мечтал сперва возвыситься у престола, тем ниже после падал пред алтарем. Один и тот же дух, разнообразно несшийся к высокому, потому что высокое его (земное и горнее) разнилось целым небом, нет, не небом, а всею бесконечностью.

Не знаю, известно ли вам, что он две орденские звезды, которые во дни счастливого очарования упали на него с высоты престола, здесь возложил на оплечье двух богатых священнических риз. Я видел одно из сих облачений, звезда и фризон ризы уже осыпаются, но приношение можно ли не чувствовать, как единственно и как трогательно! Кто бы в этом почерке изгнаннической жизни не прочитал чувств души, еще пылкой, еще горящей и погасающей в курении Царю царей?

Sunt hie etiam sua proemia laudi,

Sunt lachrymae rerum, et mentem mortalia tangent.

Есть и здесь за что похвалить, есть о чем поплакать, и это брение не задевает ли за сердце? Вот мой перевод, потому что вы не жалуете латыни!



    4 декабря, в Березове.




XVI. О ПРОМЫШЛЕННОСТИ Г. ТЮМЕНИ


Посмотрите, подъезжая с востока к Тюмени, посмотрите на эту открытую и усмехающуюся физиономию города; не правда ли, что восточный абрис его живописен?

Тюмень расположена по крутому, высокому берегу Туры, несколько каменных зданий выглядывают из-за крыш передовой линии, а по целой дуге городского берега белеются храмы Господни, воздвигнутые не столько благочестием нашим, сколько услугой времени. Надобно признаться, что делу Божьему и время служит.

Посмотрите, говорю, на открытое лицо города и угадайте о внутренности города! Нет, если сделаете шаг внутрь его, вы увидите части, а не целое, увидите не ряды стелющихся улиц, но буераки, разрознивающие город. Это может служить и вместо иносказания, хотя и не хотелось бы намекать вам о разделении мнений по части вероисповедания.

Прогуляемся лучше туда, где все тюменцы, без различия толков, соединяются в одну мысль; посмотрим лучше многочисленную ярмарку, выставку низших искусств города и округи. Мы увидим тут мочала (не пренебрегайте первоначальной основой русской мануфактурной промышленности), увидим подле мочал циновку, лен и пеньку со всеми их изделиями, шерсть и разноцветные ковры, разноименные кожи и щеголеватую конскую сбрую; увидим колеса, повозку, телегу, соху, кресла, скрыпку и клетку с соловьем, если бы была весна; словом, мы найдем тут все нужное для обихода сельского и полугородского, все, что выделывается для сего двоякого употребления из царств растительного и животного, все, что производится гибкостью перстов, недорогими инструментами вооруженных. Огромное скопление изделий при стечении волнующегося народа появляется каждую неделю в установленный день, и в один день все исчезает с площади за цену или на обмен по требованиям разных округов. Этот день даже без поэзии можно бы назвать праздником Минервы земледельческой.

После сего я бы думал, и не без основания, утверждать, что немногие в Сибири города так хорошо поняли тайну своей промышленности, как Тюмень. Во многих из них слышны жалобы то на упразднение городовых ярмарок, то на отвод большого тракта, но город, где есть своя основная промышленность, едва ли от подобных перемен подвергается чувствительному упадку.

Теперь, оставляя вас в покое, сам уединяюсь в Троицкий монастырь, чтобы еще раз взглянуть на священную твердыню, с детских лет для меня достопамятную. Какие воспоминания, какие тихие, отроческие воспоминания вспыхнули в душе и грели ее несколько минут! Так душа наслаждалась ими, она молча свиделась с собою и, как бы сказать, с собою отроковицей.

Alter ab undecimo tum me jam ceperat annus,

Jam fragile poteram a terra contingere ramos.

Уже мог я тогда засматриваться на иконостас с выпуклой резьбой, дотрагиваться руками до висячих лампад и в невинной простоте умел молиться иконам. Теперь я в том же храме опознаю те же резные украшения, те же иконы и те же лампады. Все то же, кроме меня и позолоченной белояровой свечи! Доска и плинфа сохранили мертвые повапленные формы, потому что они не теплились, не горели в эти пятьдесят лет. Вы по дружбе чувствуете силу слов.

Поднявшись вверх к боковым сводам храма, я очутился посреди двух горних церквей, сооруженных митрополитом Филофеем, который, кажется, желал бы, если бы возможность слушалась ревности, заселить жертвенниками и атмосферу во славу Всевышнего.

Шаг за порог, и вот простое надгробие сего иерарха, завещавшего похоронить свой прах вне церкви, на пути, дабы мимо ходящие попирали его своими ногами. Напротив, кто не поклонится почивающим костям человека Божьего, который благословил Евангелие среди котских городков, который был ходатаем за тюменскую обитель у Петра Великого и который на закате жизни скрылся от света в святом, глубоком образе схимника. Я видался с именем сего боголюбивого старца еще в Иркутске, где есть памятник с поновленною надписью, что в 1719 и 1720 годах он посещал тамошнюю паству.

Благополучна паства, когда евангельская жизнь архипастыря бывает для нее живой проповедью в силе, а не в звуке!



    12 декабря, в Тюмени.




XVII. ПОЕЗДКА В ТУРИНСК


Нечувствительно очутившись при скате нагорья, увидел я внизу городок и с удовольствием смотрел на небольшой, но правильный, красивый городок, и это был Туринск.

Пятьсот пятьдесят домов, и среди них возносится шесть благолепных церквей и столько же колоколен.

Покровская колокольня из всех зданий сего рода есть башня примечательная не по внешней пестроте готических прикрас. Посмотрите, какая стройность в вышине, какая легкость в массе, кроме основания, какая смелость в ширине пролетов, на которые отважился туринский зодчий в двух верхних ярусах! Колокольня держится на одних углах, она отовсюду прозрачна, и соседняя башня, как и луна, очаровательно смотрятся вечером сквозь нее.

Радуйтесь, сибирские юноши, рожденные с тонким организмом, радуйтесь и вы, переимчивые якуты, столь удачно начинающие работать в преддверии зодчества! Радуйтесь – Минерва уже на Урале, но ее наугольник и масштаб, ее палитру и кисти, ее вентебель и шпунтовник со множеством пилочек я видел по сю сторону Урала.

Мысленно обращаясь к Якутску, Енисейску и Березову, к только северным городам, отличающимся числом каменных церквей, не соразмерным со счетом жителей, подобно Туринску, я задал себе вопрос: чему надобно приписывать в этих городах успехи церковного зодчества? Совокупности разных причин, как думал я после.

Частью набожности, потому что за небывалостью искусственных зрелищ и так называемых собраний, жители охотно продолжают посещать церковь, грамотеи их участвуют в пении с трогательной любовью; и простой хор из граждан мечтался мне отголоском, тянущимся от первой апостольской церкви. Частью древности городов, потому что зауральское наше водворение прежде всего шло по северо-востоку. Частью щедротам торга, потому что в северных городах скоплялись капиталы, для закупа мягкой рухляди высылаемые, и по протокам естественного кругообращения, а иногда и по особым движениям благочестия текли на дела богоугодные. Частью неусыпности в земледелии, потому что настала необходимость обеспечивать свое продовольствие искусствами. Частью надобно приписывать там успехи церковного зодчества и естественному прискорбию человеческого ума, который, видя себя заключенным в негостеприимных, сумрачных приделах земной широты, силится наперекор природе украшать горизонт своего пребывания приличными, искусственными памятниками.

Так я изъяснял Туринск в Туринске на досуге, но поверите ли, что в течение трех дней, мною там проведенных, оставалось у меня мало досуга от должностных занятий и неожиданной беседы. Как надеяться встретить в Туринске непринужденный разговор о естественной философии, слышать, между прочим, о Галилеевых открытиях в рассуждении тяжести тел земных, или слышать повторение Кеплеровых законов и т.п.? И этой травлей познаний я любовался не без удивления в доме почтенного судьи NN.

Правду сказать, что для умозрительных знаний самый лучший приют есть такой город, который стоит в тени от вечерних приятных наслаждений. Ни ужины, ни карты, ни собрания не придут возмутить беседу с Уранией.

«Ах, как скучно, должно быть, в таком мещанском городе, где надобно зевать от скуки и убаюкивать ее мечтательными припевами муз», – говорил мне NN в ответ моего живого пересказа.

Верно, он не знает, что у досужливой скуки нередко качалось прекрасное дитя – изобретение или усовершенствование.

Знает, да думает, что очень-очень немногим из скучных мыслителей достается эта честь!

Согласен, но удовольствие от знания, покойное и ровное удовольствие, что тайны вещественного мира, что нравственно-физические отношения человека ко вселенной постигнуты и светятся в уме – это независимое, это самостоятельное удовольствие, подчас беседой воспламеняемое, должно ли уступать наслаждениям утонченной роскоши? В живости чувствований, согласен, но не в живости представлений.

Auditis? An me ludit amabilis

Insanita?

Horat.



    18 декабря,
    в Тюмени.




XVIII. СОКРАЩЕНИЕ О ТРОЯКОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ В СИБИРИ


Повозка моя шаркнула подле стены Рафайлова монастыря, которого верхи и померклые кресты я видел за 16 лет, как проезжал с Урала в Барнаул. Итак. В эту годину я совершил свой эллипсис по Сибири, описав его к югу через копи серебряные, а к северу через места, содержащие под мерзлым черепом не одну мамонтовую кость, но и кость русскую, зашедшую к морю далече.

Теперь я должен остановиться на письме В.П., в котором, заметив, что не все письма, какие имел я честь писать из Сибири к известным лицам, были вами читаны, вы возлагаете на меня обязанность ответствовать на ваш вопрос: какая судьба ожидает впереди Сибирь после стольких попечений о ней со стороны благотворного нашего правительства? Достигнет ли она той степени, к какой назначена запасами физических своих богатств и к какой прочие части России на перерыв направляются?

Сомневаясь, чтобы вопросы, в науке государственного хозяйства почерпнутые, могли быть кстати применяемы в такой стране, где населенность в сравнении с пространством земли ничтожна, где, с одной стороны, пустота, а с другой, теснота продажи противятся добрым мерам троякой промышленности, я тем не менее готов представить в вашу угодность краткое обозрение по главным отделениям.

А. Земледелие, и в тесном, и в пространном смысле взятое, не представляет широких надежд в настоящем географическом состоянии Сибири.

Земледелие, в тесном смысле разумеемое, подлежит естественным бедствиям и другим препятствиям, столь же упорным, как и первые.

Естественные бедствия, южную или иначе лучшую Сибирь расстраивающие, состоят в засухе, в ранних морозах и в повальном скотском падеже, который в двояком значении и орудия, и материи отнимает у пашни вожделенные силы к удобрению. Поражение животного организма свирепствует только в Западной Сибири.

Помянутые препятствия состоят в неведении ученых способов земледелия и в ограниченности расхода на зерно. Ибо могут ли когда-нибудь наставления Экономического и Агрономического обществ сделаться понятными для сибирских земледельцев и, что еще труднее, перейти в их навыки, когда пред глазами их нет практических образцов? Какие при том могут быть побуждения к распространению земледелия, когда по дикому, недружелюбному склонению многоводных рек затрудняется внутреннее перемещение запасов даже между губерниями, рука об руку лежащими; когда с юга прилегают плотоядные орды, которые Сибирь давно, но без успеха учит питаться хлебом; и когда пространные моря, полуокружность страны омывающие, не представляют ни одного исхода для хлебных запасов.

Земледелие, в пространном смысле понимаемое, может с меньшим затруднением прийти в надлежащее преуспеяние.

Посев конопляного и льняного семян довольно заметный в Западной Сибири, далее к востоку очень скуден.

Огородничество народное еще не умеет водиться с зеленью, которая дает приправу и приятность скромному столу. Сельдерей, шпинат и пр. гостят только в огородах редких хозяев.

Садоводство, из подражания так здесь называемое, довольствуется рассаживанием около домов местные бесплодные деревья и дает наслаждаться в жары одной тенью и дерновым диваном. Вероятно, Сибирь, подвинувшись к югу посредством учреждаемых в степи округов, увидит в садах новых городов деревья плодовитые.

Хмелеводство у крестьян в бросовом состоянии. Никто доныне не наставил их способу правильно разводить сию статью, как многозначащую в хозяйстве и торге.

Обладание вишней, дико растущей в южных уездах Тобольской губернии, принадлежит по старому заведению ближним деревням, хотя нельзя не видеть, что размножение и сбережение сей плодовитой лозы требовало бы лучшего внимания, лучших рук и, может быть, другого установления.

Б. Мануфактурная частная промышленность, исключая казенные металлические, гранильные заводы и Тельминскую фабрику, ни в чем не ознаменовала видных производств, показывая одни как бы пробы.

В царстве животном вырабатываются шерстяные ковры для употребления мещанского, мыло и юфтевые кожи на азиатскую руку, но разборчивый сибиряк носит и башмак, и сапог из привозных кож русского дела. По такой скудости можно судить, сколь многих заведений в кожевенных статьях должна желать Сибирь, где кожи разных животных могли бы служить обильными добычами для передельного искусства. За 25 лет был положен сему искусству хороший начин в окрестности Тобольска, но силой обстоятельств (будь то сказано для истории искусства) дело разрушено до основания.

Одни, может быть, заведения сего рода и имели бы обширный расход. При дешевом пропитании мастеровых, при сходной покупке кож из первых рук можно было предполагать, что в сем деле Сибирь скоро стала бы соперничать с Россией.

В царстве растительном писчая бумага низших доброт выделывается в достаточном количестве. Остячки обские приготовляют для себя из крапивы порядочную холстину, а с исетских кросен свиваются трубки тонких холстов; от сих простонародных изделий можно взойти выше с вопросом, для чего бы капиталистам не подумать о заведениях для разных полотен?

В царстве ископаемом частью пользуются мамонтовой костью Якутск, Енисейск и Самоедь. Также начинают делать фаянс и даже, если можно причислять изделия шадринские к сибирским, фарфор, которого основа лет за 50 указана была академиками по челябинским восточным покатостям Урала. Но шадринский фарфор по некрасивым формам, по неживости глазури, по толщине теста и по сплошной позолоте есть прямо сибирский.

Нет сомнения, что многое можно бы завести в Сибири, но где предприимчивые капиталисты, где мастера, где мастеровые и где, говоря короче, капитал и искусство? Когда же водворятся искусство и деятельность, не будут ли опять спрашивать, где место для продажи?

Если всмотреться ближе в надобности и недостатки Сибири, нельзя не встретиться с неизбежным замечанием, что настоящее шествие сибирской промышленности далеко не в смежном с мануфактурами расположении, но еще в состоянии промежуточном, в котором настоит общая нужда в цеховых мастерствах. Hic labor, hic opus. Представьте себе, какие груды мягкой рухляди вывозятся из Сибири, и никто еще не решился здесь выделывать и составлять мехов, так что тобольский купец, какой бы ни отправлял торг пышными товарами, должен выписывать себе мех сибирский из Москвы. Какое изобилие в рыбе всякого рода, но уметь солить ее совсем не наше дело. Мы начинаем только выходить из лесов, но на случай прогулки покупаем трости и тросточки московские. Берега многих озер завалены гусиными перьями, но перо, которым теперь пишу, заваривалось где-то в России. Ишимский уезд снабжает излишками своего сала финский или архангельский порт, но свечу, при которой читаю в Тобольске, заблаговременно выписываю из-за Урала. Какое множество подобных статей, которыми можно укорять Сибирь в беспечной ее нерукодельности!

В. Из сих усмотрений легко заключить, между кем и кем посредничает сибирская торговля и в чьи руки переносит плоды своих трудов. Прикажете ли пояснить?

Внутренняя городская торговля в удовлетворение издерживателей ищет приличных товаров на двух государственных ярмарках и в Москве; она щечится некоторыми изделиями с Линии и с Кяхты. Таким образом, торговля сия, посредствуя между сибиряками и русскими мануфактурами, не меньше услуживает и рукоделиям бухарским и китайским. Она не обширна по небольшому количеству покупщиков, из числа которых надобно еще выключить инородцев и почти всех крестьян, одевающихся и питающихся от своих рук в годы оскудения. Она стала медленно в своих оборотах и от того частью, что сами продавцы едва ли не затрудняют движение ее накладкой несоразмерных процентов. Сумма оборота редко у них выручается даже в годовой срок, как, напротив, при умеренности процентов, соблюдая, впрочем, те же обстоятельства, она могла бы три раза очищаться в году, по крайней мере, на некоторых статьях. Желательно, чтобы силы, какими обыкновенно оживляется внутренняя торговля, успели отвратить неблагоприятное влияние стекающихся помех.

Внешняя торговля, пользуясь на границе правом обмена не в важных итогах, сосредоточивает в одной Кяхте главные отпуски, собираемые не только по Сибири, но и частью в России. Привоз на Кяхту изделий русских превосходнее против привоза сибирских точно так, как привоз произведений в сыром виде значительнее со стороны Сибири против России. Посему заведения русские больше участвуют в торговле китайской, чем сибирские; больше участвуют в ней инородцы, как ловчие, нежели крестьяне. Но чтобы узнать, какими прибылями, в какие годы купечество пользовалось от торговли с Китаем и каким переворотам она подвергалась от начала до 1814 года, я смею указать для прочтения одно из моих писем от 10 июня того года.

Сколь ни кратка предлагаемая статья, нетрудно, однако ж, усмотреть прочеркнутых в ней путей, по которым массы товаров движутся из разных точек севера и с запада к пограничному селению Маймачинам, как и обратно; следственно, торговля наша с Китаем в окончательном выводе благотворна вообще для Сибири ценами за провозы чрез великие расстояния. Короче сказать, сибирская торговля – и внутренняя, и внешняя – по недостатку собственных фабрик и по недалекому перемещению груд товарных есть прямая транзитная торговля, и вот подлинное имя. Имя сие тем с большей справедливостью прилично ей, чем меньше она повелевает ценами по своему соображению и чем больше покоряется требованиям.

Описав сибирскую деятельность в оказательствах троякой промышленности, я предчувствую по ощупи понятий, что вы будете любопытны знать: 1) в какой соответственности к производным силам народного богатства роскошь в Сибири развернулась и 2) в каких степенях образования идут умственные способности азиатцев-русских?

Очень просто можно отвечать на первый вопрос, что крестьяне живут не свыше прибытков, получаемых от своих промыслов, и, следственно по различию кряжей земли; иные едва имеют насущный хлеб, иные же подражанием городской жизни далеко выходят за межу деревенского щегольства. Купечество, по большей части перенимая образ жизни в Москве, расточает себя в нарядах, мебелях, экипажах, угощениях; и вот причина, что в немногих домах образовались капиталы, несмотря на 15-летние щедроты кяхтинской торговли. Чиновники, дабы не уронить народного почтения к их чинам и должностям, хотят жить, как помещики, и держать ворота настежь, но земли, ими владеемые, лежат в цветочных горшках. Пожалейте, что страна, худо возделанная, не мануфактурная, не всегда могущая выгодно торговать, рано начала жить. Не примерами роскоши образуются народы.

Второй вопрос об уме сибирском можно отложить до завтра, до послезавтра; этот мало пахучий букет холодного климата, надеюсь, не выдохнется.



    23 декабря,
    в Рафаиловой слободе.




XIX. О СПОСОБНОСТЯХ СИБИРЯКОВ


Я люблю начинать свысока там, где хочется привлечь внимание к рассказу. Простите методе.

Когда художник конной статуи Петра Великого хотел изобрести достойное изваяние, в чем трудность урока принадлежала ему? Конечно, не в лавровом венке, не в подножии, не в балюстраде, но в царствующем идеале головы, и не в идеале, а в подражании душе великой, которая бы выражалась и в державном мании руки, и во всей державной осанке тела. Жизнь души, все превозмогающей, над всем торжествующей и повелевающей даже с вершины утеса, вот первоначальный эскиз, которым завладел художник, и который пытался он оживить то карандашом, то гипсом, то пробной отливкой; вот в чем задача, а все прочее подчинялось первенствующему образованию. Так превосходное изваяние восприяло свое бессмертие от руки художника! Так Россия с Европой увидели Петра Великого на уподобительной высоте после того, как она видела его на высоте истинной!

Прибавьте к тому, что и сам преобразователь России в творческом рисунке поступал не иначе, как подражатель его художник, ибо, стремившись образовать народ, он начал с головы, а не с подножия, начал Академией наук и посылал в чужие края молодых дворян учиться прямым знаниям.

Так ли поступают сибиряки в своем образовании, как поступали художник России и художник изваяния – вот вопрос, который вы сами изволите решить из последующего, а мой урок в объяснении предлежащей материи не будет так труден, как урок Гельвеция, когда он излагал наименования ума под многообразными титулами являющегося в образованном обществе. Ум сибирский может быть замечаем в трех явлениях: как природный рассудок, как способность подражательная и как склонность к словесности.

Способность обсуживать вещи заметна не только у городских сословий, но и у деревенских жителей как в делах торговли и промыслов, так и вообще в житейских отправлениях. Приписывать надобно сию готовность не меньше и удобству физического существования, так как оно в самом деле не теснит мозга и дает свободу созерцанию без труда обнимать дела текущие. Самая умеренность, с какой лучшее сибирское купечество предается замыслам по торговле, и самая твердость, с какой оно встречает непредвиденные утраты, не доказывают ли присутствие благоразумия? Я знаю, что благоразумие есть только доброе казначейство собранных капиталов, что оно не есть быстрое орудие, которым приводят в движение большие торговые предприятия страны, но я ничего другого и не предлагаю, кроме того усмотрения, что добрый смысл есть удел трудолюбивых сословий Сибири. Есть причина думать, что известная холодность, в которой укоряют сибиряков, медленная движимость и не текучесть разговора играют свою роль в обстоятельствах стоической твердости, но на сей раз я не заведу спора.

Действие ума является шире и разнообразнее в классе чиновном. На поприще службы замечают знание, искусство и исполнительность. В обращении нарядном видят общую вежливость, умение молча важничать, приличие в наружности и все приятности внешней образованности; в обращении обыкновенном слышат плодовитую пересказчивость дел губернских или городской хроники, и с тем вместе суждения по своему вкусу; в обращении полунарядном видят веселость не всегда с бережливостью, чувство смешанного, мимику странностей и, может быть, подчас злословие – это любимое дитя общежития, без которого беседа часто походила бы на школу Пифагорову, но посыпают ли солью пересмешливость, чтоб не чувствовать в разговоре кислоты, слышат ли там другой язык, кроме языка личных отношений, умеют ли с шутливой искренностью говорить про та-бара, я предоставляю решение любителям совокупного препровождения времени. Если нет у нас домов или часов для гостиного чтения, то в замену того можно найти по губернским городам такие дома, где занимаются минералогическими собраниями и даже минц-кабинетами, ни слова о намерениях. Что сказать о картах, по всей Сибири введенных для укорачивания времени, о картах в такой стране, где от соседей ее – Китая и Бухарин – столько же мало занимательных известий, как с соседственных кладбищ, и где, между тем, сутки состоят из 24 часов как в лучшем университете? По чести надобно сознаться, что карты – необходимые друзья сибирских вечеров; ведь не всем плясать, ведь ненадолго достанет 1001 ночи, ведь всякий навык, даже умный, сменяется отдыхом.

Среди толь свежих успехов общежительной образованности вы, надеюсь, не меньше порадуетесь повременным и поместным просвечиваниям ума, похожим на вечерние освещения, какие в Сибири видимы бывают по краям неба во время жатвы. Вы догадываетесь, что я перехожу к мелькающим явлениям словесности. Лет за 35 несколько приезжих соревнователей упражнений в словесности вздумали в Тобольске _превращать_Иртыш_в_Иппокрену_, хотя усилие сие по перемене в обстоятельствах участвовавших лиц не могло быть долго поддержано; издание испытало собственный жребий превращений. Недавно также заезжий любитель умного препровождения времени хотел в Красноярске учредить _Беседу_; голос его, сперва громко повторившийся среди тамошних гор, исчез впоследствии, как исчезает голос человека в пустыне. Должно ли из того заключать, что умная проза и черты фантазии никогда не потекут с пера туземного?

Нет, успехи в словесности, как и в науках, принадлежат условиям порядка, принадлежат принятым в общежитии понятиям и сильному почувствованию необходимости в сих успехах. Какая, напротив, необходимость в приобретениях умственных сибиряку в настоящее время, когда он видит приезжающих из-за Урала без ведения же о науках.

Несмотря на подобные препятства, я заметил повсюду – от Тобольска до Иркутска, – что способность к словесности уже выражает себя в различных положениях; она иногда трогает душу с священной кафедры, в статском слоге похваляется за изложение, и чистоту языка, в историческом роде издавна ведет летописи поместные, в поэзии делает разные попытки, хотя и таится с произведениями от публичного сведения. Я слышал несколько мелких стихотворений, читал в стихах преложение Геснерова Авеля, читал трагедию Зарену, читал описание красивых окрестностей Красноярска и припоминал драму «Ермак», за 50 лет не без достоинств написанную, я. не могу запретить себе ту гордость, чтобы не сказать с Горацием:

Nil intentatum nostril liquere poetae.

Я знаю, что для казистых успехов в словесности требуется чувствительность души, способность к восторгу, углубление в теории изящного, вкус и, следовательно, товарищество, а всего того в Сибири еще нет; но нельзя не видеть, что заботливость об образовании головы начинает больше или меньше оттениваться. Образованные люди, недавно исправлявшие звания учителей, и небольшое племя молодых людей, учившихся в губернских гимназиях, очевидно, способствуют к правильности и ясности гражданского письмоводства, украшая, притом, свои связи небывалыми познаниями. Даже волостное письмоводство по Западной Сибири есть плод уездных училищ. Между тем в залог просвещения не перестает расти скромное семейство наставников, почитающих за честь своего звания посвящать досуги наукам. Они, таясь в уединении гимназий, естественно, не представляют видных лиц и потому уже, что при тихих вечерних лампах у них не отсвечивается посторонних фигур, чрез которые бы лучи беседы преломлялись в общество, но когда-нибудь эти лучи составят приятный, не ослепительный светильник.

Когда ж эти отдельные лучи, ныне как бы поглощающиеся от рассеяния, составят вожделенный светильник для целой Сибири? Когда чувствительность души сольется со способностями мысления, когда восторг, электрический поток потечет по всему существу сибиряка, когда язык, цветущий знаниями, освежит и украсит наши разговоры? В то время, как я вечером повторял в мыслях подобные вопросы, блудящие огни, которые над оградой монастырской по временам чертили атмосферу по линии отвесной, делали какую-то гармонию с перебором моих мыслей.

П.П. Вчера кончив письмо, я сегодни пошел помолиться в монастыре, спешил оттуда зайти на открытое место, с которого, как сказывали крестьяне и как прежде я неоднократно слышал, рафайловские окрестности представляются в одной пленительной картине, где поворачивающийся глаз совокупляет реку, группы березников, поля зеленеющие, выставляющиеся деревни и семь деревенских церквей. Я оборачивался туда и сюда, но в зимнем ландшафте, покрытом как белой холстиной, видел призраки селений и одну повсеместную белизну снега. Так мало расстояние между декабрем и маем, и я не мог усмотреть вожделенной, очаровательной картины; можно ли после сего удивляться, если я не берусь предсказывать, скоро ли отдельные лучи просвещения совокупятся в тихий, озаряющий пламенник для целой отчизны моей?



    Там же,
    27 декабря.




XX. ВОСПИТАНИЕ ДОМАШНЕЕ И ПУБЛИЧНОЕ


Решаясь нечто сказать о воспитании сибирском, я должен предварить вас, что плюмаж и белое перо с витком составляют верх желаний в общем мнении страны. Хорошо так думать, если бы думали и заранее к тому приготовляли детей. Дворяне-отцы, почтившие Сибирь давним пребыванием, обыкновенно устремляли свое внимание, как и зрение, на внешние украшения головы своих сыновей, из чего и выходило, что здешнее дворянское воспитание довольствовалось образованием фигуры. Воспитание высшего купечества, которое ставит себе в единственную честь стяжание капитала, продолжает покупаться на медные деньги сверх физического питания.

Для чего не отсылают детей в лицей, в корпус, в коммерческую академию? Ожидают, пока подрастут, а материнское чувство смиряет, когда вырастут из всех мер. Для чего же заранее не хотят детей учить первым основаниям в уездных училищах, в губернских гимназиях? Есть причины уважительные: чтобы сын простолюдина локтем не задел знаменитую или разнеженную отрасль, чтобы простонародным соседством он не унизил присутствия породы или богатства. Итак, вы, к сожалению, предвидите, что дети привилегированных счастьем родителей со временем могут представляться в новой комедии двойного _недоросля_, если будет новый Фонвизин. Но, к счастью, число их так мало, что можно пройти мимо их в покойном молчании.

Почтенные чиновники, подвигами службы приобретшие свои титла, благомыслящие купцы, попечительные мещане и низшие городские состояния в последние годы начали считать публичные учебные заведения приличными местами для образования своих детей. Некоторым образом участвуя в наблюдении сибирских училищ, я не могу отзываться о них с похвалой, без нарушения приличия и без присвоения чести, но чувством справедливости увлекаюсь удостоверить вас на открытом суде всей Сибири, что лет за десять против настоящего числа учащихся училось публично не больше третьей части.

Другое обстоятельство, которое поставляю в вашем виду, есть выгода не совсем общая, что две дирекции училищ – тобольская и иркутская – владеют собственными капиталами, которых проценты по распоряжению начальства употребляются частью на содержание благородных воспитанников, или на возвышение учительских окладов и частью на дальнейшее приращение самих капиталов. Я означу на особом листе обращающиеся в ломбарде капиталы.

Доныне вы все почти, живущие по западную сторону Урала, принимали в свои счеты одни произведения Сибири: ее металлы, ее мраморы и яшмы, ее аметисты и бериллы, ее промены на Кяхте, ее соболей и бобров. Допустите в ваши счеты хотя на сей раз наши надежды просвещения и взгляните на подносимую табель.



    31 декабря, в Тобольске