408 Селиванов Ветрено
Федор Андреевич Селиванов
Федор Селиванов
Ветрено
Рассказы
Только женщина
I
Нет, не тогда по-настоящему тяжело, когда не с кем перекинуться словом, а тогда, когда хочется плакать навзрыд, а плакать не можешь, нет слез. Вот это и есть конец всему, даже оплакать себя нет сил.
Лана Игоревна сидела у кровати с сухими глазами в ночной сорочке и жалела себя, несчастную. Думы текли медленно, как ходит после продолжительной болезни ребенок.
На кровати лежал на спине ее муж с перерезанным горлом. Кровь уже вытекла на постель и на пол. Не сразу, только сейчас женщина позвонила в милицию и сказала как-то обыденно, даже с вызовом:
— Я убила своего мужа.
В этот предрассветный час так мертвецки тихо, что женщине казалось, будто она оглохла. До нее не сразу дошел смысл произнесенных слов: «Я убила своего мужа». Она не понимала вначале, что произошло, ибо просто мстила мужу за измену, за поругание ее женского достоинства, за загубленную жизнь. Она наказала Феликса Сергеевича, будучи уверенной в своей правоте и в своем праве наказывать. И жалела себя, а не мужа.
Наконец, она выкрикнула:
— Я убийца! — и снова затихла.
Лана Игоревна сидела не шевелясь. Не могла заставить себя встать и одеться перед приездом милиции, погасить свет, чтобы не видеть ужасного мертвеца. Она все глубже и глубже погружалась своими думами в прошлое.
II
Мужа она выбрала сама. Мужчинам все нравилось в ней: и острый язычок, и мягкие длинные волосы, и дерзкая грудь, и стройные ножки. Она везде и всегда под взглядами мужчин чувствовала себя женщиной. Даже тогда, когда ее упрекали справедливо в чем- нибудь, она, криво усмехаясь, оправдывалась так:
— Но ведь я женщина!
И не считала себя виноватой. Да, Лана была женщиной, но только ею и была. Подруг она не имела. Интересовали ее только мужчины. И то по-особому. Она не замечала ни в молодости, ни в зрелом возрасте мужчин, которые были заметно старше ее. Их ум, их добродетели не занимали Лану Игоревну, у ней не было потребности в общении с ними. Когда тот или иной мужчина в солидном возрасте спрашивал ее, почему она не ответила на его приветствие при встрече на улице, она смотрела недобрым взглядом на спрашивающего и говорила как человек, который всегда прав:
— А я и не обязана этого делать!
Но все объяснялось просто: она не видела встречных пожилых мужчин, гордо неся себя не для них. Ее разум, память, чувства были придатком к ее полу, ее женской сути.
Эта женщина — только женщина — даже не предполагала, что могут быть какие-то другие отношения с сильной половиной человечества, кроме сексуальных. И будущий муж покорил ее тем, что знал уйму способов эротических игр. Выйдя замуж, Лана перестала работать — ходить в банк, в котором и познакомилась с Феликсом. Оба были довольны друг другом и сытой жизнью.
Шли годы. Какая-то пустота стала наваливаться на Лану. Имя этой пустоты — одиночество. Исчезла радость от близости с мужем по ночам. Днем оба не знали, о чем говорить, что обсуждать. Никто не заходил к ним просто так, просто повидаться, никто не звонил просто так, поговорить.
И тут случилось открытие, вызвавшее оледенение тела и души. Позвонила какая-то женщина и торопливо сообщила о том, что у
III
Феликса Сергеевича есть любовница, и назвала ее имя. Лана Игоревна нашла ее и, увидев, воскликнула:
— Хы! Ни кожи, ни рожи. Что он в ней нашел? Обидно...
Начались скандалы. Лана вцепилась в Феликса, как вцепляется
в темноте летучая мышь в белое одеяние. Она никому не хотела отдавать мужа, но ни к чему хорошему это не привело.
Ночью Лана начала ласкаться к Феликсу, но он отверг ее, да еще грубо, сквозь зубы сказал:
— Уйди, плесень!
Не в состоянии вынести оскорбление, убийственное в своей непонятности, ополоумев, Лана Игоревна побежала на кухню, схватила лежавший на столе большой стальной нож с деревянной ручкой, которым она обычно резала мясо, и...
— Убийца, — повторила Лана. — Да, но я проучила изменника, негодяя!
Ум женщины снова начал подсказывать ей пути самооправдания. Но как бы другой голос спросил:
— Проучила? Но Феликс даже не знает, что наказан. И умер сразу, без мук.
Бессмысленность убийства предстала перед преступницей во всей наготе: злодейство ничем нельзя оправдать. Пораженная этим открытием, она задрожала, как от свирепой стужи. Мысли стали путаться. Был момент, когда Лане Игоревне показалось, что это она лежит на кровати с перерезанным горлом. На душе было пусто, картины прошлой жизни улетучились.
За окном занялся рассвет. Начиналось ласковое июльское утро. Просыпались птицы, деревья, люди. Лана Игоревна встала:
— Пусть меня приговорят к смерти... Не хочу больше жить! Нет смысла, — и подняла с пола окровавленный нож.
Оглушительно зазвенел дверной звонок. Приехала, наконец, милиция.
Федор Андреевич Селиванов
Федор Селиванов
Ветрено
Рассказы
Только женщина
I
Нет, не тогда по-настоящему тяжело, когда не с кем перекинуться словом, а тогда, когда хочется плакать навзрыд, а плакать не можешь, нет слез. Вот это и есть конец всему, даже оплакать себя нет сил.
Лана Игоревна сидела у кровати с сухими глазами в ночной сорочке и жалела себя, несчастную. Думы текли медленно, как ходит после продолжительной болезни ребенок.
На кровати лежал на спине ее муж с перерезанным горлом. Кровь уже вытекла на постель и на пол. Не сразу, только сейчас женщина позвонила в милицию и сказала как-то обыденно, даже с вызовом:
— Я убила своего мужа.
В этот предрассветный час так мертвецки тихо, что женщине казалось, будто она оглохла. До нее не сразу дошел смысл произнесенных слов: «Я убила своего мужа». Она не понимала вначале, что произошло, ибо просто мстила мужу за измену, за поругание ее женского достоинства, за загубленную жизнь. Она наказала Феликса Сергеевича, будучи уверенной в своей правоте и в своем праве наказывать. И жалела себя, а не мужа.
Наконец, она выкрикнула:
— Я убийца! — и снова затихла.
Лана Игоревна сидела не шевелясь. Не могла заставить себя встать и одеться перед приездом милиции, погасить свет, чтобы не видеть ужасного мертвеца. Она все глубже и глубже погружалась своими думами в прошлое.
II
Мужа она выбрала сама. Мужчинам все нравилось в ней: и острый язычок, и мягкие длинные волосы, и дерзкая грудь, и стройные ножки. Она везде и всегда под взглядами мужчин чувствовала себя женщиной. Даже тогда, когда ее упрекали справедливо в чем- нибудь, она, криво усмехаясь, оправдывалась так:
— Но ведь я женщина!
И не считала себя виноватой. Да, Лана была женщиной, но только ею и была. Подруг она не имела. Интересовали ее только мужчины. И то по-особому. Она не замечала ни в молодости, ни в зрелом возрасте мужчин, которые были заметно старше ее. Их ум, их добродетели не занимали Лану Игоревну, у ней не было потребности в общении с ними. Когда тот или иной мужчина в солидном возрасте спрашивал ее, почему она не ответила на его приветствие при встрече на улице, она смотрела недобрым взглядом на спрашивающего и говорила как человек, который всегда прав:
— А я и не обязана этого делать!
Но все объяснялось просто: она не видела встречных пожилых мужчин, гордо неся себя не для них. Ее разум, память, чувства были придатком к ее полу, ее женской сути.
Эта женщина — только женщина — даже не предполагала, что могут быть какие-то другие отношения с сильной половиной человечества, кроме сексуальных. И будущий муж покорил ее тем, что знал уйму способов эротических игр. Выйдя замуж, Лана перестала работать — ходить в банк, в котором и познакомилась с Феликсом. Оба были довольны друг другом и сытой жизнью.
Шли годы. Какая-то пустота стала наваливаться на Лану. Имя этой пустоты — одиночество. Исчезла радость от близости с мужем по ночам. Днем оба не знали, о чем говорить, что обсуждать. Никто не заходил к ним просто так, просто повидаться, никто не звонил просто так, поговорить.
И тут случилось открытие, вызвавшее оледенение тела и души. Позвонила какая-то женщина и торопливо сообщила о том, что у
III
Феликса Сергеевича есть любовница, и назвала ее имя. Лана Игоревна нашла ее и, увидев, воскликнула:
— Хы! Ни кожи, ни рожи. Что он в ней нашел? Обидно...
Начались скандалы. Лана вцепилась в Феликса, как вцепляется
в темноте летучая мышь в белое одеяние. Она никому не хотела отдавать мужа, но ни к чему хорошему это не привело.
Ночью Лана начала ласкаться к Феликсу, но он отверг ее, да еще грубо, сквозь зубы сказал:
— Уйди, плесень!
Не в состоянии вынести оскорбление, убийственное в своей непонятности, ополоумев, Лана Игоревна побежала на кухню, схватила лежавший на столе большой стальной нож с деревянной ручкой, которым она обычно резала мясо, и...
— Убийца, — повторила Лана. — Да, но я проучила изменника, негодяя!
Ум женщины снова начал подсказывать ей пути самооправдания. Но как бы другой голос спросил:
— Проучила? Но Феликс даже не знает, что наказан. И умер сразу, без мук.
Бессмысленность убийства предстала перед преступницей во всей наготе: злодейство ничем нельзя оправдать. Пораженная этим открытием, она задрожала, как от свирепой стужи. Мысли стали путаться. Был момент, когда Лане Игоревне показалось, что это она лежит на кровати с перерезанным горлом. На душе было пусто, картины прошлой жизни улетучились.
За окном занялся рассвет. Начиналось ласковое июльское утро. Просыпались птицы, деревья, люди. Лана Игоревна встала:
— Пусть меня приговорят к смерти... Не хочу больше жить! Нет смысла, — и подняла с пола окровавленный нож.
Оглушительно зазвенел дверной звонок. Приехала, наконец, милиция.