Кравцов Под сенью Полярного круга
Александр Борисович Кравцов





АЛЕКСАНДР КРАВЦОВ







ПОД СЕНЬЮ

 ПОЛЯРНОГО КРУГА


Топографу Гринину Владимиру Тимофеевичу и охотоведу Боронкину Олегу Анатольевичу посвящаю.



Повесть, рассказы










ПОД СЕНЬЮ

ПОЛЯРНОГО КРУГА


Via est vita (Дорога - это жизнь)



ПОВЕСТЬ








ГЛАВА ПЕРВАЯ


Тоха проснулся, как обычно, в поло­вине восьмого. Сделал несколько приседаний и помахал кругообразно рука­ми - это означало утреннюю гимнастику - и, захватив полотенце и мыло, побрел умываться. Спустившись на первый  этаж, он с порога кухни буркнул: «Здорово, орлы!» и стал дожидаться своей очереди к умывальнику. «Орлы» лениво, вразнобой, ответили на приветствие.

Кухня была единственной во всем общежитии. Здесь иногда готовили пищу, если у кого было желание и было из чего готовить (все обычно питались в столовой), умывались, гладились, стирались, обменивались мнениями и новостями, а в трудное время - после окончания полевого сезона или когда работяги выезжали на отгулы - она превращалась в «спальные апартаменты».

Комендант общежития Евдокия Михайловна Данилова, она же воспитатель, завхоз, кастелянша и еще Бог знает кто по должности, селила туда самых отпетых бичей. Давала им старые раскладушки и белье похуже, потому что после первой же пьянки оно украшалось желтовато-грязными разводами. Белье это потом выбрасывалось, так как даже на обтирку его отказывались брать механизаторы.

Эти бичи были «золотой жилой» Евдокии Михайловны. Когда проходил пьяный угар, когда мужики начинали соображать, что к чему, они, краснея, совали ей деньги с просьбой восстановить утрату. И что самое удивительное - Тоха, прожив в общежитии более двух лет, никогда не видел абсолютно новых простыней, которые бы Данилова кому-ни­будь выдала.

- Однако весна наступает, - сказал Тоха, ни к кому конкретно не обращаясь. Он стоял у окна и смотрел вдаль, на реку, которая темнела пятнами воды и извивающейся лентой зимника, убегающего  к горизонту.

-  Да, - откликнулся Мишка по кличке Керогаз, прозванный так за выражение: «Вот я керосинил...»; с кем, когда и где - все это изменялось, не менялся лишь Мишка, и только его лицо, как индикатор, показывало цветом, какое количество спиртного было выпито накануне. - Скоро снег весь почти сойдет, а в конце мая, глядишь, и река тронется. Зимник-то уже закрыли. - Мишка толь­ко что пришел на кухню и сразу - к бачку с холодной водой.

-  Ты на Землю нынче собираешься? - спросил его Тоха. - Сколько уже дома не был?

-  Да года четыре... - протянул Мишка. - В том году собрался съездить, но только до Салехарда смог добраться: закеросинил, и деньги почему-то быстро кончились. Пришлось назад баржой плыть. Той, что грузы для нашей экспедиции везла. А съездить надо. Мать вон письмо Гнусову написала, так он мне такого разгона дал и сказал, чтобы через  неделю меня здесь не было. - Мишка все говорил и говорил, между делом приканчивая второй ковш воды. - На днях попробую улететь. - Он достал папиросу и с удовольствием закурил.

-  А я в этом году остаюсь на летнюю рубку. Слыхал, у нас нынче американская техника должна испытываться, так под нее надо будет шести­метровые просеки рубить. Осенью, если удастся, слетаю в свою любимую Одессу, попью пивка в «Гамбринусе», в Черное море окунусь. А по­том к родителям в Солнечногорск двину. Виноград помогу убрать. Душу отведу: яблок, груш, арбузов вволю наемся. - Тоха мечтательно закрыл глаза. - Представь себе: ты утром заходишь в сад, и какое яблоко смотрит на тебя, то и твое. Эх, что там говорить! - он махнул рукой и принялся чистить зубы.

-  А ты меня зимой к себе в бригаду возьмешь? - спросил его Мишка.

-  Ладно. Ты только пораньше при­летай. Поможешь в поле собираться.

-  Тоха, возьми меня с собой на руб­ку, - попросился Жора Диков, заросший двухнедельной щетиной невысокий мужичок неопределенного возраста,который стоял у дверей и курил.

-  Ты же хилой! А там ведь надо лес пластать!

-  Да отойду я! Ты только возьми. А то здесь сопьюсь я совсем. Вон колотит как, - сказал Жора, кивнув на свою руку, в которой держал сигарету. - Уже неделю не беру в столовой первое - пустую ложку ко рту подношу.

-  Так какой же из тебя рубщик? Ты и себе, и людям ноги порубишь. - Тоха рассмеялся.

-  Возьми, Тоха, - жалобным голо­сом попросил Жора. - Я ведь умею работать. А тут ведь сопьюсь совсем. В лесу отлежусь денька три, пока баланду поварю, оклемаюсь - и за топор.

-  Ладно, - согласился Тоха и пошел к выходу. - Просись у Гнусова в мою бригаду.

Поднявшись на второй этаж в свою комнату, он достал из чемодана электробритву, побрился, налил на ладошку из­рядную порцию одеколона «Шипр» и со сдержанным криком растер ее по лицу. Переодевшись, он пошел на завтрак.

-  Здравствуй, радость моя! - весело закричал он, входя в столовую. - Чем сегодня порадуешь?

-  Привет. Блинчики есть и компот холодный, - ответила Тося-буфетчица. - Что тебе выписать?

-  Пару порций блинчиков и пару стаканов кофе или какао. Что там из горячего есть? - Тоха склонился к при­лавку, на котором лежало меню.

-  Кофе есть, - сказала Тося, выписывая чеки. - А компот будешь? Холодный.

-  Нет, пиши кофе.

-  Ты что, вчера не пил? - удивилась она.

-  Все, радость моя, завязал! Сколько же можно, так и «коньки» недолго откинуть, - он взял чеки и пошел на раздачу. Тося уважительно протянула ему вслед:

-  Ну, ты даешь! Орел!

-  Доброго утречка! - Тоха расплылся в улыбке, приветствуя поваров. - Кормить-то будете?

-  А куда же мы тебя, радость наша, денем? Ведь ты у нас один такой, - ответила Рая, подавая ему блинчики и кофе.

Тоха пользовался благосклонностью поваров и старался не терять ее, потому что это давало ему некоторые привилегии: когда в столовой во время обе­денного перерыва была большая толпа, он шел сначала на раздачу, а уж потом, после обеда, сытый, выписывал чеки. Или вечером, после закрытия, он с «черного» хода брал пирожки, котлеты и прочую закуску.






ГЛАВА ВТОРАЯ


После завтрака Тоха пошел на службу. Прошелся по кабинетам, поздоровался со всеми и вышел в коридор курить.

-  Ты знаешь, - сказал ему Витяня Зубарев, начальник топоотряда по при­вязке скважин глубокого бурения, - говорят, что скоро молодые специалистки приезжают.

-  Ну и что же?

-  Как ну и что же? - Витяня даже подпрыгнул. - Ты же у нас пока холостой.

-  А куда торопиться, - сказал Тоха. - Я еще молодой.

-  Ну, ты даешь! Молодой... Хм... - язвительным тоном произнес Витяня. - Ты вон уже мхом оброс, как пень трухлявый! - Витяня начал горячиться, и в его речи появились нелестные для Тохи сравнения. - Тебе, если я не ошибаюсь, двадцать шесть?

-  Так оно. Жениться вроде бы пора, - Тоха задумчиво почесал свою жиденькую бороденку-“клинышек», - а невесту где взять?

-  Я ж тебе толкую: девки молодые едут. Глядишь какую-нибудь и урвешь!

-  Мне «какую-нибудь» не надо! Мне надо самую хорошую.

-  Тебе не угодишь. Смотри, останешься «вечным» холостяком.

-  Кто знает? Может, и останусь, - Тоха затянулся в последний раз и бросил окурок в урну. - Пойдем трудиться.

Только он уселся за свой рабочий стол и приготовил чертежные инструменты, как Лидия Максимовна, его теперешний шеф, попросила снять координаты пунктов взрыва с фотоплана [1 - Фотоплан - фотографическое изображение местности  с нанесенной координатной сеткой и горизонталями.]и решить об­ратные геодезические задачи [2 - Обратная геодезическая задача - метод определения координат точки измерением направления с нее на три и более геодезических пункта.].

Тоха - полевик. Но так как полевой сезон закончился, Гнусов, начальник геодезической  партии, загнал его до начала лет­ней рубки в камералку, чтобы он не болтался  без дела и не смущал остальных.

Сейчас в Заполярье весна. Основной состав партии разъехался в отпуска. Остались только камеральщики да несколько полевиков, которые будут рубить просеки для сейсмических профилей. В камералке они выполняли вспомогательные работы, помогая обрабатывать полевые материалы, делая много мелкой, но нужной работы.

- Толя, сходи за водой. Время ставить чай, - проворковала из своего угла Галочка Лещинская.

Галочка - это «золотой запас» экспедиции,  как окрестил ее Шура Сидоров. На вид она вроде бы ничего: и смазливая мордашка, и фигура есть, но у нее один недостаток - очень болтливый язык. Молотит она им где попало и что попало, смешивая и быль, и небылицы, но все это выдавая за голую правду, за действительность. А фантазия у нее богатая. Она готова выйти за­муж за кого угодно - лишь бы позвал, - и очень уж любвеобильна. Но язык, язык... Вот поэтому топики в неслужебной обстановке стараются избежать общения с ней, хотя им это крайне редко удается. У Галочки отличный нюх на гулянки. Она появляется задолго до прихода гостей и, болтая без умолку, дожидается полного сбора. И хозяину вечеринки волей-неволей приходится приглашать ее разделить вместе с ними кусок хлеба да кружку вина.






ГЛАВА ТРЕТЬЯ


Однажды вечером, когда Тоха лежал на кровати и читал книгу, в комнату вошла Данилова.

-  Голуб! Переселяйся в восемнадцатую комнату, - приказала она.

-  А здесь что? - он встал с кровати. - Почему я должен отсюда уходить?

-  Мы здесь сделаем ремонт, а потом это будет комната для приезжих.

Интересно, кто же будет ремонтировать ? Строители все на новом детсаде. Может, новую бригаду набрали? Приду­мала тоже ремонт. Не может до лета подождать, когда все разъедутся. Все равно и в других комнатах делать будут.

-  Вы бы, Евдокия Михайловна, не торопились с ремонтом и моим выселением, - попросил коменданта Тоха. - Я через недельки две в поле улечу. Чего я с вещами, как дурень со ступою, носиться буду?

-  Я тебе сказала: переезжай и не разговаривай. И сегодня же. - Она вышла из комнаты.

Тоха начал собирать и упаковывать свои вещи и книги. «И чего она меня гоняет туда-сюда? За последний месяц третий раз переезжаю. Вот не везет».

На другой день в комнату, где жил раньше Тоха, Данилова поселила сейсмика. Дня через два еще одного. А когда  она поселила туда двух бичей, которых прислали из Салехарда на летнюю рубку, Тоха не выдержал и пошел к Конькову, начальнику Северной геофизической  экспедиции. Постучав в дверь, он вошел в кабинет.

-  Здравствуйте. Можно? - Тоха за­держался в дверях. Коньков был один.

-  Здравствуй. Проходи, садись. - Он отложил в сторону бумаги, которые просматривал. - С чем пожаловал?

-  Вот, Петр Петрович, какое дело. - Тоха устроился поудобнее на стуле. - Я вот уже месяца полтора как на базе живу. Работаю сейчас в камералке, Гну­сов меня оставил на рубку просек. И вот за это время я сменил три комнаты в общежитии, конечно, не по своей прихоти. Три дня назад Данилова меня опять переселила, ссылаясь на то, что в ком­нате ремонт делать будут, а потом туда бичей поселила.

-  И чего же ты хочешь? Чтобы бичей я сам расселял?

-  Я, Петр Петрович, думаю так: дайте нам комнату или квартиру.

-  Кому это вам? - перебил его Коньков.

-  Нам - это молодым, в смысле не­женатым, топикам. У нас вон сколько холостяков. Вместе нам все-таки интереснее, хоть поговорить есть о чем. Да и другое - вещи у нас там постоянно храниться будут. А то сейчас ведь как: один чемодан на складе партии, другой - у друга, а ящик с книгами в дежурке у коменданта стоит. Разве это жизнь? Хуже чем на вокзале. Да и еще, если честно сказать, бичи замучили. Уже спать пора, а они все «квасят». Утром с больной головой мне приходится на работу идти, а они спят до обеда.

-  Ты же техник, Голуб. Ты должен как-то на них влиять, останавливать их.

-  Как на них повлияешь? Это в поле я на них рублем влияю, а здесь как? Бутылки у них забрать я не могу - прав нет на это. А слова? Что слова. Пьяным им говорить что-либо бесполезно, а трезвые они и сами понимают, что пить вред­но, некрасиво и прочее. Каждый раз с похмелья клянутся всеми святыми не пить больше. Помучаются, переболеют, а дня через два начинают по новой. Вообще жизни нет. Может, вы, Петр Петрович, как-нибудь решите вопрос с жильем ?

-  Вот что, Голуб. Найди Данилову и пригласи ее ко мне.

Когда Тоха и комендант уселись возле стола начальника, Коньков спросил:

-  Евдокия Михайловна! Вот Голуб жалуется на то, что вы его, как зайца, по общежитию гоняете, часто переселяете без видимых на то причин, и просит ему с товарищами комнату дать в постоянное  пользование. В смысле закрепить ее за геодезической партией. Как у вас с жильем? Можно им что-нибудь выделить или нет?

-  Петр Петрович! Ведь свободных комнат сейчас нет. - Евдокия Михайловна пожала плечами. - Я даже не знаю, как быть.

-  Как нет? Как нет?! - заволновался Тоха. - А двадцать шестая комната? Там сейчас двое живут. Один, из партии «Земля», переходит к своим коллегам жить, в поселок, а другого можно переселить на мое место. К тому же они с Козловым  друзья, вот и пускай вместе живут.

-  Так ли это, Евдокия Михайловна? - спросил Коньков. Данилова промолчала.

-  Вот и выделите им эту комнату. Кто там с тобой будет еще жить? - спросил  он Тоху.

-  Шура Сидоров и Сергей Михайлович Абаев. Ну а если когда будет свободное место, то кто-нибудь из топиков, но только кто-нибудь из техников.

-  В общем, Евдокия Михайловна, закрепите эту комнату за топографами и поселите их туда. Все, Голуб, иди, а вы останьтесь, - обратился он к Даниловой, которая вместе с Тохой направилась к двери.

Сияя белозубой улыбкой, Тоха вошел в камералку, взял папиросу и вышел в коридор.

-  Тоха, ты чего такой радостный? - донеслось из камералки.

-  Чего это ты с утра носишься как угорелый? - спросила его Лидия Максимовна, когда тот вернулся с перекура и сел за работу.

Тоха рассказал в лицах про свое мытарство  с жильем, про свой визит к начальнику экспедиции и его решение, о новых отношениях с комендантом, о своих  новых соседях.

-  Это хорошо, что у вас свой угол будет, - высказала свое мнение Надежда  Григорьевна. - Давно бы пора так сделать. Вы ведь не пьяницы какие-нибудь, не забияки.

-  А я ведь пью, Надежда Григорьевна.

-  Да разве ты пьешь? Вот если бы все пили, как ты, то и шуму бы в общежитии не было, да и Данилова бы не бегала в разведком жаловаться на пьянки  да и другие нехорошие дела.

-  А что же им делать еще, как не пить? - вступила в разговор Клавдия Петровна. - Чем еще заняться?

-  Могли бы и не пить. В клуб пусть ходят, - заметила Галочка, жеманно поджав  губки.

-  До клуба еще добраться надо. Зимой  такой мороз, что без носа и ушей можно быстро остаться. Летом же килограмм  по пять глины на ноги намотаешь. Придешь, а там такую муру показывают. Нет, милое дело - гонца в магазин отправить, потом нажраться до поросячьего  визга и спать. Нет, лучше все-таки пить, - убежденно сказал Витяня Зубарев.

-  Надежда Григорьевна, вы бы выделили  нам пару горшков с цветами, так сказать, на новоселье, - попросил Тоха. - Надо же нам как-то комнату облагородить, украсить.

- Возьми этот и вон тот, - она пока­зала, какие можно взять. - Вы только поливать их не забывайте да папиросы в них не тушите, а то завянут.

Разговор потихоньку затих. Все углубились  в работу.






ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ


В первый же вечер, как только Тоха поселился в новой комнате, он сделал генеральную уборку: вымел мусор из всех уголков, тщательно вымыл оконные стекла, шкаф, стол и пол. «Жить надо красиво. Надо здесь создать уют максимально  приближенный к домашнему. Хватит жить как на вокзале», - рассуждал  Тоха, приколачивая к стенке коврик, который он выпросил у Даниловой. Та почему-то расщедрилась и выдала ему одинаковые по расцветке одеяла, покрывала  и прикроватные коврики. Выбрав время, он сходил в столярку и с помощью  своего друга Сереги смастерил полочки  под магнитофон и книги, которые потом на цепочках, сплетенных вечера­ми, прикрепил к стенкам. Старую оконную  занавеску приспособил над платяным  шкафом, чтобы не было видно разнокалиберных чемоданов. На свободное пространство на стенках приклеил не­сколько портретов актрис - спутников всех мужских общежитий, вырезанных  из журнала «Советское кино» и других. При первом же посещении магазина  «Промышленные товары» он обзавелся  комплектом рюмок и стаканов. «Ну вот, теперь, кажется, все. Правда, тот вон цветок надо перевесить да каким-то об­разом зеркало большое у Даниловой выцыганить». Тоха остался доволен творением  рук своих.



Как-то вечером, после ужина, Тоха, до омерзения трезвый, лежал на кровати и вспоминал родимые места. «А у нас дома сейчас весна. Степь красная от тюльпанов. А на островах Маныча какие красивые  они! Красные, желтые, фиолетовые, оранжевые! Красота!» Его воспоминания прервал робкий стук в дверь.

По пути, взглянув в зеркало, при­гладил взъерошенные волосы. Молча открыв дверь, он остолбенел. На пороге была она, та, которой он добивался вот уже второй месяц и которая на все его домогательства гордо отвечала: «нет».

Тохе давно надоела эта игра, и он уже про себя решил отступиться от нее. Ведь она за это время только два раза позволила  проводить себя домой, и то в первый  раз сразу же ушла, холодно кивнув ему головой на прощанье. Во второй  вечер она легко выскользнула из замка его рук, когда Тоха поймал ее в ловушку и прижал ее спиной к стенке в темном коридоре многокомнатного дома-барака. Он хотел ее поцеловать, да чуть ли не носом воткнулся в грязные  панели.

Он, конечно, обиделся, но виду не по­давал. На очередных танцах он, выбрав время, подошел к ней и, учтиво улыбнувшись, пригласил ее на вальс, после которого галантно сопроводил ее на место. И затем он ее как будто забыл. Больше к ней он не подходил, хотя она украдкой бросала довольно-таки откровенные, призывные  взгляды. И на следующих танцевальных  вечерах он ей уделял времени всего на один танец.

Он видел, как она обиженно поджимала свои пухленькие губки, но на это лишь улыбался и продолжал увиваться возле других девушек.

И вот она на пороге.

-  Татьянка! Как я рад тебя видеть! Что случилось? Что тебя привело в мою обитель?

-  Ты один дома? - спросила она, оглядывая через его плечо комнату. Две кровати были тщательно заправлены, и лишь на третьей, за шкафом, было смято покрывало  и лежал полушубок. Возле нее на табуретке стояла банка из-под сгущенного молока, используемая в качестве пепельницы, полная окурков, лежали пачка «Беломора» и коробка спичек.

-  Один я, совсем один. Ребята во полях, а я вот один тут скучаю. Видишь, вместе с Юлианом Семеновым шпионов ловлю, - он показал рукой на книгу. - Проходи, гостем будешь. Можешь садиться где хочешь, а можешь ложиться на любую из коек, а я мигом, - он вытряхнул окурки в помойное ведро, стоявшее в углу за ситцевой занавес­кой. - Чай будешь пить?

-  Потом. Помоги мне снять пальто. - Ее темные глаза как-то странно поблескивали.

Тоха выглянул в коридор, затворил дверь и, немного постояв возле нее в раздумье, решительно повернул ключ в замке. Татьяна стояла посередине комнаты, безвольно опустив руки вдоль тела, и смотрела в окно, на синеющий в су­мерках далекий берег реки.

Приблизившись к ней, он ощутил прелесть  морозного воздуха, запах которого  еще присутствовал на ее одежде. Рас­стегнув верхнюю пуговицу пальто, он как бы невзначай провел руками по ее груди. Она нервно хохотнула. Расстегнув пальто полностью, он мягким движением заставил Татьяну повернуться и, сняв его, бросил на кровать. Затем сзади прижался к ней вплотную, обхватив руками ее небольшую грудь, стал поглаживать большими пальцами ее соски, одновременно мелкими частыми поцелуями покрывая ее шею чуть пони­же левого уха.

Она тихонько посмеивалась, но не оказывала ему никакого сопротивления. Осторожно ступая, он попятился к кровати, увлекая ее за собой. Она же, ощутив меж ягодиц его упругое естество, зябко повела плечами и, мягко присев на его колени, откинулась спиной на­зад.

Тоха освободил свои ноги, широко их раздвинув, позволил Татьяне устроиться поудобнее на кровати.

Вечер быстро наступал. И серый фон за окном сменился на густой, фиолетовый. Потом, через некоторое время, возле конторы экспедиции зажглись уличные фонари, свет которых странно играл на стенах комнаты.

Тоха, продолжая гладить одной рукой грудь, второй начал неторопливо расстегивать пуговичку за пуговичкой ее теплую вязаную кофту. Она прижала своей ладонью его руку, ласкавшую грудь, и он явственно ощутил, как часто и гул­ко стучит ее сердце. Расстегнув пуговицы, он ласково погладил ладонями ее щеки, до сих пор еще сохранившие про­хладу улицы. Затем начал искать пуговицы  на ее блузке.

-  Там нет пуговиц, - прерывающимся от волнения голосом сказала она. - Блузка одевается через голову.

-  Понял, - тоже почему-то шепотом ответил он ей и, захватив кончиками пальцев тонкую ткань блузки, потянул ее вверх из брюк. Как только блузка была высвобождена из брюк, его руки тут же нырнули под нее и, пробежав порхающими движениями по ее мягкому теплому животу, обхватили ее упругие, зажатые тесным бюстгальтером яблочки грудей.

-  Я хочу поласкать их губами, - про­шептал он ей на ушко. В ответ на это она лишь глубоко вздохнула и при по­мощи Тохиных рук встала с кровати. Он одним резким движением сдернул покрывало вместе с одеялом и кивнул ей головой на постель: ложись! Она неуверенно опустилась на краешек кровати.

-  Постой! Я помогу тебе, - он ловким  приемом, как будто всю свою сознательную  жизнь раздевал девушек, снял с нее теплую кофту, блузку и, немножко   помешкав, бюстгальтер. Он нежно  коснулся губами сначала одного соска, потом другого.

Присев рядом с Таней на край кровати, он взял ее лицо в свои ладони и легким поцелуем коснулся уголка рта. Ее губы встрепенулись и потянулись ему навстречу. Закинув ее ноги на кровать, он примостился рядом и укрылся одеялом.

Таню поколачивала  мелкая дрожь. Опять пробежавшись поцелуями по ее лицу, он впился, как вампир, в губы. Ее губы раздвинулись, и ее жаркий язык про­ник к нему в рот. Левая его рука гладила ее плечо и начало груди, а правая начала путешествие по ее телу от одной груди через живот к другой груди. И с каждым разом рука опускалась все ниже и ниже. Вот уже и брюки ее стали мешать. Пробежавшись пальцами сначала по од­ной ноге, затем по другой, мимоходом коснувшись промежности, рука нетерпеливо начала искать застежку брюк.

-  Там... На боку... Пуговица... - вы­дохнула Таня и приподняла свой таз, когда Тоха начал стягивать с нее брюки. Его одолевало такое дикое желание, что, торопясь, он вместе с брюками зацепил и теплые колготки, и рейтузы, и трусы. Приспустив все это хозяйство до колен, он помог себе ногой, рывком сдернув  все напрочь. А его рука тем временем сдергивала трико и плавки.

Оставшись голышом, он с минутку полежал рядом с Таней, привыкая к новым  ощущениям, прижавшись к ее про­хладной ноге. Затем осторожно раздвинул  ей ноги.

-  Я боюсь, - прошептала она.

-  Все будет хорошо, - прошептал он в ответ, устраиваясь поудобнее. - Не бойся! Все будет хорошо.

Она судорожно зажала ногами его бедра. Он опять с жадностью накинулся на ее грудь, ее губы, одновременно бедрами подготавливая себе оперативный простор. Руки, как бабочки, порхали  над ее телом, и она потихоньку расслабилась. Помогая себе пальцами в отыскании пути к заветной цели, он рез­ко вошел в нее. Татьяна охнула и еще крепче обняла его. «Не целка», - разочарованно  подумал он.

Потом, умиротворенный, он лежал с папиросой в руке, обнимая ее напряженное тело, и расспрашивал о том, как она решилась на такой смелый, рискованный шаг.

-  А меня зацепило то, что ты пере­стал обращать на меня внимание. Я по­знакомилась с девчонками из вашей общаги, и они рассказали мне о том, что ты живешь в комнате один, что твои друзья на работе, в тундре. А потом еще другое. Когда я еще успею ухватить свой кусочек счастья? Ты мне сразу понравился, но я хотела, чтобы ты был только мой. Вот я себя так глупо и вела. Ты не обижайся, ладно?

«Из-за этой глупости ты потеряла два месяца», - подумал Тоха, поворачиваясь вновь к Татьяне.

-  Давай скорее, - попросила та. - А то ведь меня дома потеряют.

Через несколько дней, услышав стук в дверь, Тоха подумал: «Неужели опять мне весна подарок приготовила» - и крикнул:

-  Там почти открыто!

-  Топаны здесь живут? - послышался из-за двери знакомый голос.

-  Шура! Дружище! Ты откуда взялся? Здорово, черт!

-  Да тише ты. Ребра поломаешь!

-  Ну-ка, ну-ка, дай я на тебя посмотрю, - он взял Шуру Сидорова за плечи и легонько оттолкнул от себя. - А клювик чего не уберег? Зачем поморозил? Девки любить не будут. А борода-то?! Ты решил на старого морского волка походить, что ли? - Они то обнимались, то хлопали друг друга по плечам.

-  Давай раздевайся. Что это я тебя у порога держу. Да, а какими судьбами ты в поселке оказался? Я слышал, что вас только денька через три должны были вывезти.

-  Понимаешь, я работу закончил дав­но, но пришлось ждать, пока соляру для перегона привезут. Вчера после обеда Гарькавый на своем тракторе притянул нам емкость, и мы с ним сегодня к обеду пришли в сейсмоотряд. И вот под вечер какой-то «шальной» борт залетел. Я только рюкзак да чемодан с полевыми материалами успел захватить.

-  Так ты один вылетел?

-  Да. Мужики к соседям ушли в карты играть, вот и не успели. Ничего, завтра прилетят. Мне «маршал авиации» сказал, что завтра в отряд будет борт. Ну, а ты тут как?

-  Нормально. Жизнь бьет... ключом... по голове, и не отскакивает. Ты поди голодный? - В знак подтверждения Шура развел руками.

-  Ладно. Сейчас что-нибудь приду­маем. - Тоха выглянул в окно. - О, в столовой свет горит, значит, девчата еще стряпают. Ты пока мойся, а я побежал.

-  Девочки! Дайте чего-нибудь пожевать! - закричал Тоха, переступив по­рог кухни.

-  Чего это с тобой, радость наша? Ты же был на ужине, - спросила его Рая, - неужели не наелся?

-  Не в том дело. Понимаешь, Шура прилетел.

-  Тогда понятно. Но у нас уже все остыло, мы уже все в холодильник со­ставили и плиты выключили.

-  Рая, ты же знаешь Шуру. Ему хоть что подавай, лишь бы вкусно было. А что холодное - не беда, у себя разогреем, на электроплитке. Я недавно в поселке приобрел.

-  Ты что возьмешь: котлеты или бифштексы? - крикнула из подсобки Рая.

-  Давай бифштексы, штук десять, и булку хлеба.

-  А во что тебе?

-  Нет у меня ничего. Положи в чаш­ку или тарелку.

-  Чашку, чашку, - сердито проворчала  Рая. - Тянете все в общагу, а обрат­но никто ничего не приносит. Сами ходим  собираем посуду.

-  Рая! Ты же знаешь нас. Да мы...

-  Ладно, ладно. Смотри, завтра лично мне тарелку отдашь. И не забудь чек выписать, Тоси уже нет.

-  Хорошо, начальник! Как скажешь, так и будет.

-  Иди отсюда, баламут, - она замахала  на него руками.

-  Спасибо. Целую ручки. До свидания.



Придя домой, он воскликнул:

-  А вот и я. Шура! Ты чайник дога­дался поставить?

-  За кого ты меня принимаешь? - обиделся  Шура.

-  Ну что ты разворчался, как старик? Кто знает, может, ты во полях все поза­был. Я сейчас бифштексы разогрею, и будет полный порядок. - Он кинул на сковородку кусок сливочного масла, положил  бифштексы и поставил на плит­ку. - Ты, дружище, покарауль, чтобы не сгорело, а я к Вере сгоняю. Может, у нее что-нибудь в заначке есть.

-  Ну, дружище, твое счастье, - Тоха поставил на стол бутылку «Искры». - Кровь из носа, но завтра что-либо подобное  нужно вернуть, или нам кредит закроют. - Он закрыл дверь на ключ и пояснил: - Это чтобы бичи не мешали. Скоро начнут пьяные шарахаться из комнаты в комнату. Там внизу Сеня-Трубач уже кренделя выписывает, похмелиться  ищет. А так посидим спокойно одни, побеседуем.

Тоха говорил и говорил, а сам в то же время достал из ящика стола стаканы, вилки и тарелки, нарезал хлеб, поста­вил на стол варенье и конфеты. Оглядев внимательно сервировку, он удовлетворенно  крякнул и сел к столу рядом  с Сидоровым.

-  Давай, по традиции первую рюмку поднимем за тех, кто в поле, - произнес тост Шура. Они чокнулись и выпили. Тоха медленно жевал, уставившись ни­чего не выражающим взглядом куда-то в угол.

-  Э, дружище! Так не пойдет! Ты чего это глазенки закатил? О чем грустишь?

-  Прости, Шура. Что-то накатило на меня. До того тоскливо чего-то стало, что хоть волком вой. Ты на меня не смотри, а ешь. Я ведь уже ужинал. Рас­скажи, как работалось, какие успехи.

-  Какие там успехи, - махнул рукой Шура. - Видишь, какая рожа у меня? Ты думаешь, это от хорошей жизни? Как бы не так. Жаль, что тебя на 23 февраля не вывезли! Слушай, что было. Вызывает меня Гнусов после праздника и говорит: «Хочешь Восьмое марта в поселке праздновать?» Я отвечаю, что хочу. «Тог­да до пятого марта ты должен сделать сто километров профилей. Я прикинул - сделаю, если погода нормальная будет. «Ну, сто не сто, а километров во­семьдесят сделаю», - говорю ему. «Нет, обязательно надо сто». А через три дня вертолет привозит пакет. Читаю, что Гнусов написал в газете «Голос Заполярья»: «Комсомольско-молодежный коллектив, топографическая бригада техника-геодезиста Сидорова А.А. взяла на себя повышенное социалистическое обязательство - выполнить план сезона к Дню геолога». Представляешь? Это же четыреста километров профилей, поло­вина Песцовой площади. Я первую половину  делал три с половиной месяца, а тут надо за два. И хотя день стал не­много длиннее, все равно, чтобы такое сделать, надо было работать как лошадям. Вот мы тогда и поматерились - всем чертям, видимо, тошно было. А в пакете еще и приказ по экспедиции был. Мы, значит не просто бригада, а комсомольско-молодежный коллектив. Я, значит, руководитель, а Сашка Завьялов, со­ответственно, комсорг. Мужики балде­ют. Пашка Апшеронский смеется: «Надо же, - говорит, - мне скоро на пенсию, а меня Гнусов приказом в комсомол за­писал. Давай, - говорит мне, - я этот приказ в «Комсомолку» отправлю». Мужики ругаются: «Не хотим сопли морозить. Пусть Гнусов сам те кило­метры делает». Покричали, поматерились да и утихли. Хоть круть-верть, хоть верть- круть, а делать надо. Прикинули, что да как, и выходит, что вставать нам надо пораньше, а ложиться спать - попозже.

Тут еще сейсма подкалывает: мол, славы захотелось, а силенок-то маловато - по профилю бегать надо, а вы, как сонные мухи, ползаете. И я не знаю, что повлияло, но мужики выложились полностью. Сделали мы те сто километров, правда, я нос поморозил, да и ребята лег­ко не отделались. А Гнусов слово, на удивление, сдержал и седьмого марта вывез нас на базу, но уже десятого мы опять пластались на Песцовой. Сашка ходил к нему выяснять насчет обязательств, но схлопотал выговор и лишился тринадцатой зарплаты. Сколько раз я ему говорил, чтобы не ходил в контору выпивши правоту свою доказывать, но ему все неймется. Сам ведь, Тоха, знаешь, что трезвого рабочего Гнусов не то что побаивается, а как-то уважительно к такому относится, а с теми, кто пьет, что хочет, то и делает. Как барин какой- то: хочу - казню, хочу - милую. В общем, после Восьмого марта мы решили потянуть, как говорится, резину. А Гну­сов опять статейку в газету и недвусмысленно нам заявил: или вы выполняете любыми путями план, тогда вам будут и деньги, и все остальное, а если нет - не обижайтесь, но продукты вы, видимо, отработаете.

Короче, план я выполнил к Дню геолога. Мне грамоту дали, ребятам благодарность  объявили, а радости мало. Как я тот план сделал? В одном месте вынос, как положено, не сделал, там азимут не определил, там линейная не пошла. Хо­тел все, как надо, делать, но Гнусов торопил: мол, потом доделаешь, а сейчас километры давай! Вот я и надавал, что после той трудовой победы я полтора месяца брак переделывал. То расстояние в пикетажке только в одну сторону за­писано, то ошибка на градус, а есть и на десять градусов, то превышение не идет (в поле неправильно вычислил), а там просчет. Такие вот, Тоха, мы передовики. Печально. Я сейчас не знаю, с какими глазами в камералку заходить. Стыдно.

Ты, видимо, читал его новую заметку. Хвалит он меня чрезмерно, мол, такой молодой, а уже такой способный, а он, значит, мой наставник и помогает мне стать таким классным специалистом. А о браке, паразит, молчит. Выгодно ему это. А что делать, Тоха, не знаю. У меня против него и голова слаба, и нет тех сил, что у него. У него же в главке то ли друг, то ли родственник какой-то большой пост занимает. С ним даже Коньков связываться не хочет. Ладно, поживем - увидим. Давай-ка, Тоха, приберемся да будем спать ложиться, что-то я устал.




ГЛАВА ПЯТАЯ


Дня через два после того, как Шура Сидоров вылетел с полей, у топов про­изошло одно из знаменательных событий- приезд молодых специалистов.

Вообще-то появление в небольшом коллективе нового человека - это всегда  событие, и коллектив отмечает это своеобразно: женщины прихорашиваются, одевая более яркие наряды и стараясь выглядеть лучше, чем они есть на самом деле. Мужчины же пытаются придать своим лицам бесстрастное выражение. Все вольно или невольно пытаются понравиться друг другу.

Из трех молодых специалистов два оказались юными девушками, да к тому же еще и хорошенькими. Вот поэтому небольшой холостяцкий коллектив то- пиков загудел как потревоженный улей. На следующий день после приезда все ребята, спрятав в рюкзаки свои свитера, заявились на работу при галстуках, чем привели женщин в неописуемый восторг. Даже Витяня Зубарев нацепил яркий галстук, расшитый блестящими нитками, которые искрились разноцветными огонька­ми при каждом движении. Вот тут пришлось удивляться и топам, ибо только жена может заставить Витяню надеть галстук, и то в честь великого праздника.

-  А я не хочу выделяться среди вас ничем, - пояснил он на перекуре в ответ на двусмысленные шутки друзей.



Когда перед обедом к столовой под­катил экспедиционный грузовичок-«хозяйка» и две девушки начали принимать сумки и чемоданы, которые сверху им подавал парень, Лидия Максимовна, си­девшая у окна, отставила чашку с чаем и сказала:

-  Смотрите, кажется, молодые специалисты приехали. Вот, Толик, и выбирай, пока не поздно, себе невесту. Какая тебе нравится?

Тоха с интересом посмотрел в окно. «А вон та, в синем пальто, кажется, ни­чего», - отметил он про себя.

-  Давай не теряйся, - услышал он голос  Лидии Максимовны. - Чем черт не шутит, глядишь, по осени и свадьбу сыграете. - Женщины обрадовано зашумели.

-  Ну, все. Как минимум на полчаса завелись, - с тоской подумал Тоха. - И чего людям не хватает? Живет человек хорошо, спокойно. Так нет, надо бы ему жизнь испортить. Женись хоть на ком, хоть на собаке, а как потом жить будешь - никого не интересует, лишь бы свадьбу не зажилил. Сколько им можно  говорить, что это мое личное дело. Сначала они упорно сватали мне Галочку, потом Раю, а теперь новую жертву выберут, и все повторится сначала. - Тоха работал, стараясь не обращать внимания на разговор женщин.

-  Пойдем покурим, - сказал ему Витяня и, схватив папиросу, выскочил в коридор. Они направились к главному входу, где курильщикам был отведен угол, торжественно называвшийся «местом для курения», о чем гласила табличка, прибитая к стене над ведром для окурков. С важным видом они прошли мимо молодых, которые толклись возле кабинета  Гнусова, решая, кому из них заходить первым. Проходя мимо, Тоха успел заметить заинтересованные, изучающие взгляды, которые девушки кинули на них с Витяней. Впоследствии он узнал, что эта первая встреча, этот взгляд решили его дальнейшую жизнь. Как однажды призналась ему Ирина: «Я тебя сразу выбрала. Смотрю, идет блатота по коридору и нос воротит. Ну, думаю, заяц, погоди. Я тебе устрою веселую жизнь!»

Витяня с Тохой стали так, чтобы девушки  были в поле их зрения и в то же время не могли видеть, что за ними наблюдают.

-  Витяня! Что это ты «косяка» да­вишь? - спросил Тоха и пригрозил: - смотри, расскажу Светке.

-  Че Светке! Посмотреть уже нельзя, да?

-  Что уж там, смотри, - великодушно разрешил Тоха.






ГЛАВА ШЕСТАЯ


Вечером Тоха пошел в поселковую библиотеку сменить книги. Хорошая, увлекательная книга способна заменить и телевизор, и кино, и беседу с другом. Имея богатое воображение, можно увидеть за скупыми строчками живого человека. Можно думать вместе с ним, страдать, восторгаться, плакать и петь. Стоит только захотеть - и вот ты пробираешься в стан врага, или убираешь золотой хлеб, или звериными тропами идешь по тайге.

В тот вечер Тохе повезло: кто-то из читателей буквально перед ним сдал томик рассказов Джека Лондона. Выйдя из библиотеки, он некоторое время постоял в раздумье: куда податься? Прочитав афишу у Дома культуры, он все- таки сделал выбор в пользу книг. А может, Витяня в гости заглянет и они с Шурой его уговорят небольшую «пуль­ку» расписать.

По пути домой Тоха зашел к своей подруге, молодой вдовушке, которая радостно захлопотала, суетясь, начала накрывать на стол, так как знала привычку Тохи начинать дело с кружки чая. Выпив  стакана три, он начал собираться домой, пообещав прийти в субботу по­раньше, чтобы помочь с заготовкой дров. Уже на крыльце подруга, с затаенной надеждой спросила: «А может, останешься?» Сославшись на дела, Тоха поскакал с камешка на камешек к деревянному тротуару. Опять кто-то тротуар разворотил трактором, а поправить некому. Так поди и простоит до нового снега, а люди в грязь, как козлы, должны прыгать. А может надо было остаться? Да ладно, до субботы подождет. Надоела уже со своими намеками: как трудно жить одной, без мужа! Сама же его по­садила, а теперь плачет. Подумаешь, цаца. Дал мужик по башке, значит, за дело дал, и нечего по милициям бегать... Кто знает, может, она его специально до тюрьмы довела, чтобы развязать себе руки.

Тоха познакомился с нею в Доме культуры на вечере «Кому за 30», куда он случайно забрел, когда выехал с поля. Он рассчитывал добыть там чего-нибудь спиртного и тихо-мирно удалиться к себе в «стойло», как он по пьянке иронично называл свое место в общежитии. Здесь и подловила его подруга. Время было позднее, буфет уже не работал. Тоха решил остаться и потанцевать. И вот когда между ними завязалась оживленная беседа, она сказала ему, что у нее дома есть спирт. Ушел он от нее рано утром. Ночью они договорились о том, что он будет ее регулярно навещать, но чтобы разговоров о свадьбе-женитьбе не было. У них должна быть свободная любовь.

-  Нет, с ней надо завязывать, - рассуждал он по дороге домой. - Пора расставаться, а то привыкну. А может, все- таки жениться? Галочка не подходит, эта тоже. - Он поймал себя на мысли, что невольно думает о девушке в синем пальто. Все-таки есть в ней что-то не­уловимое. Надо к ней будет более внимательно присмотреться, узнать, как выражается Шура Сидоров, чем она дышит. Тоха размечтался и, не заметив на досках тротуара тонкой корочки льда, грохнулся наземь.

-  Что это вы там интересного увидели, Анатолий Петрович? - спросил он себя, потирая ушибленные места. - Так вам и надо, - ехидно сказал он, дуя на руку, которая покрылась мелкими бисеринками крови, - нечего вам мечтать, а под ноги смотреть надо.



Еще идя по коридору общежития, он услышал шум, смех, оживленный разговор, доносившиеся из их комнаты. Пинком ноги распахнув дверь, Тоха заорал: «Что, суки, не ждали?» - и осекся, потому  что в комнате находились девушки, а он в присутствии прекрасного пола старался не применять грубых слов. Шура Сидоров в этом отношении был более прост. Он в разговоре умел вовремя  вставить такое соленое словечко, что многие потом смеялись над этим эпизодом, рассказывая его друг другу как новый анекдот.

-  О, Тоха пришел, - радостно загомонили ребята, которые сидели на койках и стульях, принесенных из других комнат.

Федя Момонов, Витяня Зубарев и Петя Грищенко по кличке Кабан, расположились  на Тохиной койке. Шура си­дел в окружении дам: слева прильнула к нему Галочка Лещинская, рядом с ней сидела ее подруга (Тоха даже толком не знал как ее зовут - то ли Оля, то ли Таня. Она была ему известна под клич­кой Белая Мышь), а справа сидели молодые специалистки. Витя Ковалев лежал на третьей койке, стоящей у двери, которая предназначалась отсутствующему пока Абаеву. Ваня Цыбуля, Мансур Темирбулатов, Володя Усачев и молодой «спец» сидели на стульях.

-  Тоха пришел! Тоха пришел! - радостно гудели топаны.

-  Здорово, орлы! - поприветствовал он всех и начал раздеваться.

-  Ну-ка иди сюда, мохнорылый! Иди, иди, не боись! Я тебе ребра мал-мал по­мну да пух на щеках пообкусываю! - Саня Киреев, который колдовал у стола с бутылкой мятного ликера, сделал шаг ему навстречу и в тот же миг заболтал ногами в воздухе.

-  Отпусти. Грудную клетку помнешь - не разгладить!

-  Здорово, что ли, - сказал Тоха и опустил его на пол. Они еще раз обнялись и троекратно расцеловались. Давненько мы с тобой, дружище, не виделись. Считай с Нового года...

Ребята благодушно взирали на встречу друзей. Они знали горесть расставаний и радость встреч. То, что вместе, в одной экспедиции работаем, еще не значит, что часто видимся. Бывает, что больше года не удается свидится, хотя разговаривать доводится почти каждый день. Средства связи на высоте, и «Алмаза» вполне достаточно, чтобы спокойно беседовать на расстоянии сто - двести километров. Вот и Тоха с Саней не виделись  более пяти месяцев. Что поделаешь: работа есть работа.

Девчонки тоже с нескрываемым интересом смотрели на эту встречу, как бы пытаясь понять, что сблизило этих внешне очень разных людей. Тоха темноволосый, крупные кудри живописно разметались по большой голове, ниспадая  на самые плечи, борода «а-ля виконт», карие глаза, да и росточком Бог его не обидел. Саня же невысок ростом, едва достигает Тохиного плеча, голубые глаза восхищенно поблескивают из-за стекол  очков, сдвинутых на кончик носа, русые волосы зачесаны на пробор, лицо, если бы не белесый пух, который он пощипывал своими тонкими длинными пальцами, похоже на девичье: белое, круглое, слегка румяное.

И характеры у друзей далеко не схожи. Тоха спокойный, уравновешенный, любит порассуждать. Его не так-то про­сто вывести из себя. Саня - «заводной». Он мгновенно загорается какой-нибудь идеей, но так же быстро охладевает к ней. Единственная его любовь и страсть - это гитара. Даже в поле он не расстается с ней. Правда, он неравнодушен еще и к преферансу.

Так что же сближает их? Видимо то, что они очень любят шутки, розыгрыши, умеют замечать смешные ситуации и нелепые поступки окружающих, уме­ют легко и беззлобно посмеяться над этим.

-  Тоха! Познакомься с новыми топографинями, - предложил Шура, широким жестом указывая на девушек, сидящих рядом с ним.

-  Ира. Нина, - представились дев.

-  Очень приятно! - Тоха склонился в полупоклоне, подавая девушкам руку. - А я, Анатолий Петрович Голуб или про­сто Тоха, как меня в здешних краях называют. И ты топограф? - спросил он незнакомого парнишку.

-  Да, - тот встал со стула и, протягивая руку, сказал: - Меня зовут Сергей.

-  Ну раз топан, тогда держи пять! - Тоха крепко пожал ему руку. - А вы откуда к нам прибыли? - Обратился он к девушкам. - Может, земляки?

-  Из Червономайска, - ответила ему темноволосая девушка. «Однако ее Ни­ной зовут, - отметил про себя Тоха, а Ира рыжевата, да и глаза у нее зеленые как у моей сестры. А сколько у нее золота на лице - как будто она через сито загорала».

-  Из Червономайска, говорите? - он на мгновение задумался. - Это где-то на Украине?

-  Так. А вы тоже с Украины?

-  Нет, девочки, нет. Я с Северного Кавказа. Но если брать масштабы страны, то мы почти земляки. Все-таки от меня до вас ближе, чем сюда. Да, а ка­кой техникум вы заканчивали?

-  Геологоразведочный.

-  А-а-а-а... - протянул он, - значит вы не «чистые» топы.

-  Как это не «чистые»?! - удивились девушки.

-  Ну, это те, кто получил специальность топографа не в топографическом техникуме.

-  А в чем же отличие?

-  Ну как вам сказать? Не тот дух, что ли... Вот, к примеру, у вас в техникуме основная забота, основное внимание уделялось геологам и геофизикам, а к вам отношение было, как к детям от другого брака. Так, или я ошибаюсь?

-  Ну, немного похоже...

-  Я, конечно, сгустил краски, но все- таки чувство ненужности вы, видимо, тоже испытали? Ну ладно. Не будем вас сразу пугать. Осматривайтесь, привыкайте, а что непонятно - спрашивайте, не стесняясь. - Тоха разговаривал с девушками, а сам внимательно следил за выражением их глаз, лиц.

Нина пыталась кокетничать: щурила темно-карие глаза, взмахивая длинны­ми ресницами. При разговоре хитровато улыбалась, словно показывая: вы меня не проведете, я все знаю. В то же время, незаметно поводя плечами, пыталась выставить подальше вперед свою небольшую (я бы сказал: плоскую) грудь.

Ира же отвечала просто, с охотой и взаимным интересом:

- Мы, конечно, слышали раньше о Тюмени. Но когда нам на распределении выпало ехать в Тюмень, то мы и обрадовались, и испугались. Обрадовались потому, что нам доведется принять  хоть какое-то участие в освоении сибирских природных богатств, а страшно потому, что Тюмень - это все- таки Сибирь. А Сибирь - это тайга, медведи, морозы. Мы вот набрали с Ниной много теплых вещей, думали - холодно будет, в палатке придется жить. В Тюмень приехали, а там плюс двадцать. А у нас и в город не в чем выйти. Так и просидели в гостинице, пока нам пропуска в Заполярье выправили.

-  А потом еще и в Лабытнангах пришлось десять дней сидеть, - добавила Нина. - Грязь, самолеты уже не лета­ют. А потом отсюда вертолет пришел за какими-то ящиками и нас с собой прихватил.

-  А в техникум вы как поступали - по выбору души и сердца или лишь бы куда-нибудь? - спросил Шура и принял кружку с чаем, которую передал ему Саня, кивком головы поблагодарил его за это.

-  Как вам сказать, - Ира пожала плечами. - Я, когда поступала, то тол­ком и не знала, что это за специальность  - топограф. Мы ведь в техникуме  первый выпуск. Когда начались занятия, потихоньку втянулась, стало интересно, особенно на полевой практике.

-  А где вы ее проходили? - живо по­интересовался Витяня.

-  На полигоне под городом, - ответила  Нина.

-  Так вы поля-то и не видели, - разочарованно протянул Витяня.

-  А в поле нас сразу куда-нибудь пошлют? - робко подал свой голос молчавший до сих пор парнишка.

Ребята дружно рассмеялись.

-  В поле? Ты-то поедешь обязательно. А удел девушек - камералка, - пояснил Витяня.

-  А почему камералка?! - в один голос воскликнули девушки. - У нас та­кой же диплом, как и у Сережи, только оценки у нас немного получше.

-  Видите ли, милые девушки, - вступил опять в разговор Тоха. - Здесь Север, Заполярье. В бригадах же, главным образом, бичи - люди, которые объехали пол-Союза, некоторые из них побывали и и в «зоне»; и которые, заработав за зимний полевой сезон некоторую толику денег, весной опять «станут на крыло» - подадутся в края доселе им неизвестные. А молодые ребята редко идут в топорабочие, не принимают эту работу всерьез, считая, что носить рей­ку или таскать мерную ленту может любой. Вот поэтому каждый сезон у нас практически новая бригада. Да и старые рабочие бродят от исполнителя к исполнителю по одним им известным причинам. И заработки у нас не так велики. Основная работа экспедиции - это сейсморазведка, а мы считаемся вспомогательным звеном. - Тоха уселся поудобнее, достал папиросу и, спросив разрешения у девушек, с удовольствием закурил.

Ребята, словно ждали какого-то сигнала, дружно полезли в карманы за куревом.

-  Э! - Шура замахал руками. - Не все сразу! У нас противогазов нет, а спать как?

-  Сань! Сыграй что-нибудь для души пользительное, - попросил Тоха Киреева. - Давно я тебя не слышал.

Саня взял свою видавшую виды,оклеенную  переводными картинками, ги­тару, попробовал строй и, спросив Тоху: «Нашу?», вполголоса запел:

Росу голубую склевала синица.
По топким болотам
                  струится рассвет...

Ребята притихли, стали строже лица­ми, серьезнее и тихонько подхватили:

...Мы снова уходим, и снова синильга

Березовой веточкой машет
                                          нам вслед...

Это была одна из самых любимых их песен. И пели ее, обычно, все и везде. И на торжественных вечерах, и на гулянках. Когда поешь, то кажется, что ты снова идешь тем, самым трудным, самым удачным, а поэтому самым счастливым и самым памятным маршрутом.

-  Да, - вздохнул Шура. - Мы снова уходим... - он махнул рукой: - Давай, Сань, еще что-нибудь!

Киреев достал из кармана носовой платок, протер им струны, немножко подстроил гитару и запел. Он пел о тундре, о тайге, о веселых, неунывающих ребятах с рюкзаками. Пел он долго. Одна песня сменялась другой. Все слушали его внимательно. Да и не пытались под­певать. Голос у Сани высокий, с чуть заметной хрипотцой - последствие зим­него сезона.

Ребята хоть и курили по очереди, но дыму в комнате не убавлялось, а с каждой новой затяжкой становилось все больше и больше. Шура открыл дверь в коридор, но и это не помогло.

-  Ладно, топаны, хорош так часто дымить! Давайте или реже дымите, или в коридор ходите курить. А ты чего сидишь, как в гостях? - накинулся он на Тоху. - Марш на кухню чайник ставить, пора кофе пить.

Когда Тоха поднимался к себе на этаж, он встретил Мансура и Белую Мышь с кружками и стаканами.

- Куда это вы?

-  Шура послал полоскать, говорит, что они грязные.

Остальные ребята, кроме Шуры и Сани, стояли в конце коридора и кури­ли.

-  Что, и вам попало под горячую руку? - спросил их Тоха.

-  Нет. Просто Шура там прибирается, вот мы и вышли, чтобы не мешать.

-  Ну а вы чего ждете? Особого приглашения? - проворчал Шура, выглядывая из комнаты. - Можно заходить.

В комнате стало как-то светлее, хотя дым мутным сизым облаком продолжал плавать под потолком. Постели заправлены. На столе печенье, сахар, банка кофе и разнокалиберные ложки.

Мансур принес чайник.

-  Что, уже вскипел? - удивленно спросил  его Тоха и посмотрел на часы. - И десяти минут еще не прошло.

-  А ты видел, что там на плите чай­ник стоял? Когда мы зашли, он уже закипал. Я крикнул в коридор: «Чайник кипит», но никто не отозвался. Тогда я взял кипяток, а туда опять воду поста­вил.

-  Ну, ты даешь! - восхищено воскликнул Тоха. - Я бы до такого ни за что не додумался.

Впоследствии, рассказывая этот случай в другой компании, ему признался Ферапонт, водитель по кличке Малыш: Спасибо, что рассказал, а то я не знал, что и думать. Прихожу я за чай­ником - он еще не вскипел, но уже был на грани. Я решил тем временем в туалет сбегать. Возвращаюсь, а в чайнике вместо кипятка теплая вода. Но чайник-то мой. Заглянул я в не­сколько комнат, откуда голоса раздавались. Везде водку хлещут. Ну, думаю, это у меня с похмелья крыша поехала.»

-  А расскажите, чем вы в поле зимой занимаетесь? - попросила ребят Ира.

-  Что там рассказывать? Работа как работа.

-  Как что рассказывать?! У вас, должно быть, интересные случаи бывают. Вот с вами, - обратилась она к Сидорову, - случалось что-нибудь страшное? Может, звери на вас нападали? Или еще что-ни­будь?

-  Он сам любому зверю глотку пере­грызет, - рассмеялись ребята. - Ему палец в рот не клади - до локтя отхватит.

-  Опять вы за свое, ребята, - обиделся Шура и досадливо махнул рукой. - А ну вас!

-  Не обижайся, мы же шутим. А раз тебя просят, то не ломайся, а рас­скажи.

-  Ну, тогда ладно. Страшных историй я не знаю, а о работе расскажу. Хотя рассказывать надо с самого начала, с того, как мы к полю начинаем готовиться. Но это будет долгая история, - предупредил  он девушек.

-  Расскажите, пожалуйста, расскажи­те, - присоединился к просьбе Иры и Нины молодой парнишка.

-  Хорошо, но как только неинтересно станет, то остановите. А я постараюсь покороче объяснить.



-  На полевые работы мы выезжаем  в конце октября - в начале ноября, как только тундра замерзнет. Но перед тем как покинуть базу экспедиции  или сейсмопартии, мы готовимся как минимум недели две-три. Получаем  продукты на месяц-два, зимнюю спецодежду, оборудование, инструменты, которые тут же проверяем. Хоть каждый из топографов берет один и тот же теодолит, к которому уже привык  и изучил все его достоинства и недостатки, все равно необходимо делать поверки, а вдруг что при транспортировке нарушилось.

Пока, скажем, я получаю со склада вещи, моя бригада занимается ремонтом балка. Вот тут сразу выясняется, что за люди в бригаде. Умеют ли они работать или способны только на то, чтобы вино пить. Работы с балком всегда очень много: надо отремонтировать или сделать новые нары, пере­стлать пол, заделать все щели, что образовались предыдущей зимой, застеклить окна, при необходимости установить новую печь, сколотить ящики под продукты, провести новую сигнализацию  и электропроводку. Мы ведь освещаемся обычно от трактора, а сигнализация нужна при переездах. В общем, дел, как говорится, по самые уши. Потом сдаем экзамены по технике безопасности  - и в путь.

Приезжаем на площадь - это так называется  участок работы - и за дело. Обычно мы идем по сейсмопрофилю высотно-теодолитным ходом с предвари­тельной разбивкой и закреплением пикетажа. Интервал между пикетами, или, как их здесь называют, «пэвэшками», что значит «пункты взрыва», разный. Все за­висит от того, каким методом ведется сейсморазведка. Следом за нами идут буро­вики, они готовят шурфы, а за ними следом  сейсмоотряд. Кроме разбивки пикетажа и привязки профилей в плане и по высоте мы строим переправы для буротряда и сейсмоотряда через реки и ручьи. Вот такая у нас работа. Как видите, ничего страшного.

-  А зимой морозы сильные?

-  Да, бывают, но когда термометр показывает сорок, то мы не работаем: инструкция запрещает.

-  А почему у вас лицо такое? Это же от мороза?

-  Это пустяки, - Сидоров пренебрежительно махнул рукой. - Что вы ко мне пристали? Тоха! Ты, может, стихи почитаешь?

Тоха утвердительно кивнул головой и, закурив сигарету, начал читать:

Мы идем по колено в снегу,
Мы проходим гнилые болота.
Не прогулка, ребята, у нас,
А такая у нас работа.
А где-то на снежных горах
Парни сутками ждут погоду...
Не прогулка, ребята, у них,
Они делают нашу работу.
Благодарны мы, девушки, вам
За вашу любовь и заботу,
И ваши теплые письма
Помогают нам делать работу:
Землю мерить и карты чертить -
День рабочий с зари до захода...
И всю жизнь мы в пути и в пути.
Вот такая у нас работа!

Саня Киреев подхватил эстафету:

Всю зиму поле, поле, поле...
И лишь порой приснится
                           сладкий сон:
Такой манящий привкус
                           морской соли,
На Черном море бархатный
                                     сезон!

- Тогда и я прочту, - сказал Витяня, - но не свои стихи, а Евгения Симакова:

...Изорваны которые

                            перчатки,

Искусаны запястья

                          мошкарой...

Идут геодезисты под горой

И думают они про отдых

                            краткий.

Про дым костра

              у выцветшей палатки,

А не про то, что каждый

                         здесь - герой.

Витяня Зубарев, до этого украдкой посматривавший на часы (видимо жена отпустила его ненадолго), предложил:

- Топаны! Может маленько потанцуем?

Мансур щелкнул тумблером магнитофона, и зазвучала песня «Варвара жарит кур» - так Шура перевел ее первые строки - в исполнении популярного ансамбля «Бони М». Все поднялись со своих мест и, кривляясь, затоптались на месте, ибо простора для танцев не было.

Тоха сходил к соседям через коридор и попросил не обижаться, если будет немножко шумно. Соседи из смежной комнаты почему-то отсутствовали. Вернувшись к себе, он тоже встал в круг.

Магнитофон равномерно, метр за метром, перематывал пленку с одной бобины на другую. Одна мелодия сменяла другую. Часы неутомимо отсчитывали минуты и часы, но за временем никто не следил, даже Витяня Зубарев забыл о нем. Все были увлечены танцами и останавливались лишь тогда, когда нужно было сменить бобину.



Дверь резко, словно от пинка,распахнулась. На пороге в цветастом халате поверх ночной сорочки стояла Данилова.

-  Что это такое?! - кипя от злости, прошипела она. - Голуб! Я тебя спрашиваю: что это такое?!

-  А почему вы без стука в комнату врываетесь? - воскликнул Тоха и вытеснил в коридор Данилову.

-  Ты еще и огрызаешься?! - удивилась она. - А я вот сейчас позвоню Гнусову, чтобы он пришел и уложил своих работников спать! - она со свистящего шепота перешла на крик.

Из соседних комнат начали выглядывать любопытные, а соседки вышли в коридор послушать разгорающийся скандал. Сидоров тоже вышел в коридор, но Тоха втолкнул его обратно, пока тот не успел наговорить грубостей. Ссориться с комендантом у Тохи не было ника­кого желания.

-  Евдокия Михайловна! Успокойтесь! Чего вы кричите?

Но слова его падали в пустоту, и это начинало злить его. «Спокойно, Тоха, спокойно, - успокаивал он себя. - Не надо горячиться!» Он потихоньку тес­нил Данилову к дверям ее комнаты, но та вошла в раж и продолжала кричать:

-  Людям спать не даете! Посмотри, сколько времени!

-  Час скоро. Мы же ведь не очень сильно шумим, да и соседей предупреди­ли о том, что у нас гости, - виноватым голосом оправдывался Тоха. - Так вот обратите внимание: в красном уголке еще телевизор работает, да и в некоторых комнатах шумят погромче нашего.

В это время мимо них прошла Галочка Лещинская со своей подругой, а не­много погодя - молодые специалистки.

-  Бардак разводишь, Голуб! Не за этим тебе комнату дали! - проводив злобным взглядом девушек, она про­шипела: - И эти! Не успели приехать, а сразу в комнату к мужикам. - В ее глазах зажглись торжествующие огоньки. - Ничего, я завтра их на разведком вытяну, пусть им мораль почитают. Не позволим здесь б....... разводить!

Тоха еле сдерживал себя, усмирял свой словесный вулкан.

-  Вы, Евдокия Михайловна, не трогай­те девушек, - выдавил он сквозь зубы. - Это мы их в гости пригласили.

-  В гости... Знаем мы эти гости, - она многозначительно усмехнулась.

Тут Тоха вскипел:

-  Вы бы на себя сначала посмотрели! Тоже мне блюститель морального кодекса! У других соломинку в глазах пытаешься отыскать, а у самой бревна не замечаешь!

От его слов она вздрогнула, как от пощечины, и ошарашенно уставилась на него.

-  А почему ты мне тыкаешь?! Я тебе не эти, - она кивнула головой, - мокрохвостки.

-  Потому и тыкаю, - Тоха, как говорится, закусил удила. - И осуждать их вы не имеете права. Были бы сами безупречны...

-  А что я? Что? - перебила она его.

-  А вы вспомните то, как вы недавно сорок дней по мужу отмечали.

-  У-у-у! - плаксиво протянула она, безуспешно пытаясь выжать слезу. - Вдову обижаешь! - Ее миловидное лицо враз превратилось в подобие печеного яблока, покрытого сетью морщин.

-  Да вас, пожалуй, обидишь! - Тоха бросал каждое слово, как камень. - Вместо поминок устроили пьянку с плясками, да такую, что электролампочка на потолке не знала куда деться!

-  Врешь! - выдохнула она. - Ты нагло  врешь!

-  А зачем мне врать? Я ведь тогда на первом этаже под вашей комнатой жил и все это видел. Так что и свидетели еще есть кроме меня.

Всхлипывая, Данилова скрылась за дверью своей комнаты. Любопытные, что стояли и слушали перебранку Тохи с Даниловой, молчаливо удалились в свои комнаты, словно скрылись в норы.

Тоха зашел к себе и долго грязно ругался, словно это могло вернуть ему хорошее настроение. Пересказав друзьям содержание разговора, он спросил:

-  Что будем делать? Данилова, похоже, ступила на тропу войны. Она не та­кой человек, чтобы простить нам это, и особенно мне. Хотя она мне лично до фонаря, я боюсь, что она девчонкам житья не даст. Будет гадить им при каж­дом удобном случае. Может, сделаем упреждающий маневр и напишем сами бумагу в разведком?

Топаны зашумели, обсуждая создавшуюся ситуацию.

-  Бери, Тоха, бумагу. Напишем про все ее выходки, а там пусть начальство решает, что с ней делать.

-  Нет, други! Я сейчас писать не буду: не смогу - злой очень. Давайте сейчас разбежимся, хорошенько подумаем, а завтра с утра на работе напишем.



Проводив ребят и проветрив комнату, друзья легли спать. Саня завел было разговор о девчонках, но Тоха его остановил - не то настроение. Немного поворочавшись, Саня затих, и через некоторое  время послышалось его равномерное посапывание. «Это надо же, сколько у человека злости, - с неприязнью по­думал он о Даниловой. - Чем же я ей насолил? Чем не понравился? Может тем, что хочу жить как человек. Тем, что спорю с ней из-за грязных простыней и рваных наволочек, или, может, тем, что я не восхищаюсь, открыв рот, ее рассуждениями о других людях, а имею свое мнение. Интересно бы знать: по какому принципу делит она людей на плохих и хороших, по тому, угоден ей чело­век или нет, или по какому другому? - Тоха дотянулся до стола, достал из пачки папиросу и закурил.

-  Что, не спится? - спросил его Шура Сидоров и попросил: - Кинь мне сигаретку и спички.

-  Испортила комендантша мне на­строение вконец. Что за муха ее укусила? Чего это она вдруг прибежала? Бичи, когда пьют, сильнее шумят, так к ним не бегает.

-  Слушай! Может, ей кто-нибудь сказал, что новые девчонки у нас. Вот она и прибежала показать свою власть.

-  А что? Вполне возможно. Завтра надо ставить вопрос так, чтобы ее убрали с должности коменданта. Все, кон­чай базар, спим.

Утром, когда друзья не успели еще выкурить традиционную папиросу, при­шла секретарша Конькова и пригласила их к нему. «Вы что натворили? - поинтересовалась она. - Там к нему Дани­лова пришла, вся зареванная.»

-  Что у вас произошло? - строго спросил Коньков, как только Киреев, Сидоров и Голуб переступили порог кабине­та и сели напротив Даниловой.

-  Вот он, все он, - размазывая по щекам слезы, указала она рукой на Тоху. - И оскорблял, и пьянку устроил.

-  Объясни, - обратился к нему Коньков.

-  Врет она, Петр Петрович! - презрительно скривившись, ответил он.

-  И-и-и! - завыла Данилова. - Даже... тут... он оскорбляет, - выдавила она сквозь слезы.

-  Да замолчите вы, - недовольно бросил ей Коньков. - Ты тоже выбирай выражения.

-  А что их выбирать? Я же говорю: врет она! Не было пьянки, да и не оскорблял я ее. А что вчера погорячился - разговаривал на повышенных тонах, то прошу прощения. - Тоха встал и слегка поклонился.

-  И-и-и! - выла на высокой ноте Данилова, пытаясь вызвать жалость у начальника.

-  Да замолчите вы наконец! Рассказывай!

-  Дело было так, Петр Петрович. Вечером собрались у нас в комнате топаны по случаю приезда наших коллег. Все- таки новые люди, только что с Большой земли прилетели, и нам вместе предстоит  работать. Ну, поговорили о работе, по­пили кофе и, чего греха таить, была у нас бутылка мятного ликера, да и то одна на пятнадцать человек... Ну что еще? Пес­ни пели, стихи читали, танцевали.

-  Спать вы никому  не давали, - вставила реплику Данилова.

-  Теперь насчет шума - соседей я лично предупредил, можете проверить... А времени было около часу ночи, когда Евдокия Михайловна ворвалась к нам в комнату. В красном уголке в то время еще телевизор работал. Вы, Евдокия Михайловна, может объясните начальнику, по какому праву вы врываетесь, я подчеркиваю, именно врываетесь в комнату без стука?!

-  Я стучала, но у вас в комнате было шумно, и вы не слышали.

-  Если бы вы стучали, то мы бы услышали. Так ведь? - обратился он к друзьям. Те утвердительно кивнули голо­вами. - А допустим, что мы не слыша­ли... Зачем же рывком дверь открывать? Или вы считали, что она у нас на запоре? А когда я стал вас успокаивать, вы стали кричать, что мы бардак разводим. Я правильно говорю или сочиняю? - спросил Тоха коменданта. Та молча вытирала остатки слез. - А когда она, Петр Петрович, начала говорить о девчонках, которых она только что увидела, разные гадости, я ей высказал все, что я думаю о ее моральных качествах, я не буду повторять это сейчас. И вообще, Петр Петрович, мы считаем, что Евдокия Михайловна не имеет права быть комендантом.

-  Интересно, кто это вы?

-  Мы - это топики. И через час наше заявление по улучшению порядка и быта в общежитии будет находиться в разведкоме, мы также укажем причины, по которым Евдокия Михайловна не может быть комендантом.

-  Тогда вы сейчас идите на работу, а когда меня ознакомят с вашим заявлением, мы еще раз поговорим.

Друзья чинно, по очереди, покинули кабинет начальника экспедиции.




ГЛАВА СЕДЬМАЯ


С Татьяной Тоха познакомился на танцах. Поселковый клуб, треща от мороза своими бревенчатыми стенами, был при­ютом для одиноких сердец среди белого безмолвия под сенью Полярного круга.

По средам, субботам и воскресеньям его двери гулко хлопали, впуская и вы­пуская, в клубах пара, озабоченную публику. Сегодня танцы. Они манили к себе и геологоразведчиков, и авиаторов из местного аэропорта, и речников, чьи суда остались зимовать на рейде Заполярного, а также местных аборигенов, работающих в оленеводческом совхозе и на рыбозаводе.

Татьяна была родом из Гыданской тундры, где ее отец с семьей пас совхозных оленей, попутно добывая песцов, которых обменивал у пилотов на предмет первой необходимости, то есть спирт. В Заполярном она доучивалась в десятом классе школы-интерната, но жила у тетки, работницы совхозной пошивочной мастерской, в двухквартирном доме, который прилепился наряду с такими же шедеврами архитектурно-строительного искусства вдоль обрывистого коренного берега реки.

Тоху поразили ее огромные, в полтинник величиной, черные глаза, которые сверкали искрами антрацита на широкоскулом лице. Она была одета в девчоночье ярко-синее пальто, своеобразный отличительный знак школы-интерната, и белоснежную песцовую шапку. На ногах были одеты традиционные, искусно вышитые бисером кисы.

Посмотрев на то, как она отказывает приглашающим ее кавалерам, Тоха уди­вился и решил узнать, в чем причина. Оказалось все довольно-таки просто: Татьяна сама не пьет и не переносит запаха спиртного. Он еще не успел принять свою дозу алкоголя, и поэтому она соизволила потанцевать с ним. Договорившись  о том, что он проводит ее до­мой, Тоха переключил свое внимание на других дам.

В тот вечер Татьяна не позволила Тохе не то чтобы обнять и поцеловать ее, а лишь милостиво дала кратковремен­но подержаться за свою руку. Недели через две она запустила его в коридор- тамбур тетиной квартиры и там разрешила ему один поцелуй. Тоху, конечно, задело такое с ним обращение, и он ре­шил добиться своего. Время решает все - так он определил свою тактику. И действительно, со временем Татьяна допустила его до своей большеобъемной груди, а дальше, вернее, ниже - ни в какую. И как только Тоха ее не уговаривал! Распаленный, он уходил на «запасной аэродром» - к веселой вдовушке, которая всегда была готова к встрече с ним.

В конце мая Тохе удалось словесно сломать Татьяну, и она согласилась пойти посмотреть его комнату в об. Нацеловавшись сначала в тамбуре, потом по пути в поселок геологов, где они останавливались полюбоваться красками весеннего неба, они аккуратно про­сочились мимо бдительной вахтерши в комнату.

Тоха вел себя как токующий турухтан. Очень долго уговаривал Татьяну снять пальто, и то ли его словоблудие, то ли комнатная тридцатиградусная плюсовая температура сделали свое дело, и Татьяна осталась в белой блузке и светло-коричневой замшевой юбке с множеством блестящих пуговиц. Уговорив ее присесть на кровать, он на­чал настойчиво добиваться своего.

Руки его начали привычную игру с грудями, которые вызывали не только удивление, но и восхищение. Его рот закрывался только на время поцелуев. И в скором времени Татьяна осталась без блузки и без лифчика. А все попытки проникнуть под юбку решительным образом пресекались. Тогда Тоха начал обрабатывать ее груди своим языком. Пощипывание губами, слабые прикусы довели Татьяну до кондиции. Соски ста­ли торчком, груди набухли, стали еще упруже и тяжелыми шарами перекатывались у него в руках. А когда его шаловливая рука, улучив момент, рванулась к промежности, Татьяна, не оказав ника­кого сопротивления, медленно раздвинула ноги.

Торопливо расстегнув юбку, которая, как оказалось, застегивалась только на три пуговицы, Тоха снял с Татьяны белые плавки и удовлетворенно оглядел дело рук своих. Перед ним было молодое, упругое тело. Татьяна стыдливо при­крыла глаза.

- Ты у меня третий, - прошептала она. - А целку мне тоже русский ломал.

-  А чего же ты ломалась? - вопросил Тоха.

-  Боялась. И тети боялась, и забеременеть боялась. Да и тебя боялась. Девчонки в школе рассказывали, что вы, геологи, сзади любите. И в общежитие боялась идти - вдруг ты не один. Ты уже отдохнул? Давай еще, а то мне до­мой уже бежать надо.

Впоследствии Тоха потерял ее след. По рассказам знакомых, Татьяна после выпускных экзаменов ударилась в разгульную жизнь, пристрастилась к вину и пошла по рукам. А потом родители забрали ее или в тундру, или на Гыданский рыбозавод.






ГЛАВА ВОСЬМАЯ


Середина июня. В конторе экспедиции тишина и прохлада. Время отпусков, и у курилки сейчас редко собирается больше трех человек. Это те, кто не желает ехать в отпуск, или же такие бедолаги, как и мы, кому досталось работать летом.

Комара еще большого нет, поэтому все курят на крылечке конторы, с которого открывается великолепный вид на реку. Тема разговора одна: рыбалка, лодки, моторы, сети.

Сегодня, когда Тоха с Витяней стояли на крыльце, вышел покурить на свежий воздух Яков Васильевич Петушков, главный инженер геодезической партии или ГП, как ее называют для краткости, а сей­час, пока Гнусов в отпуске - исполняющий обязанности начальника партии.

-  Слушай, Тоха! Ты чем сейчас занимаешься? Я смотрю, ты вечно с папиросой на крыльце торчишь.

-  Я, Яков Васильевич, поля жду - ответил Тоха. - Когда думаете отправлять?

Яков Васильевич размял папиросу. Витяня тут же услужливо щелкнул за­жигалкой. Тот подкурил, глубоко затянулся  дымом и уставился на реку, как будто не слыша вопроса. Тоха робко напомнил:

-  Я, Яков Васильевич, спрашиваю вас: когда думаете нас на рубку отправлять? А то меня бичи уже замучили вопросом: когда поедем, когда поедем?

Петушков развернулся всем своим могучим корпусом к Тохе:

-  Скорее всего, в конце месяца. Должно к тому времени в лесу подсохнуть немного. Я вчера вот летал над районом работ, так кое-где еще снег лежит. - Он докурил «беломорину», аккуратно бросил ее в полубочку с водой и пошел в контору. Тоха с Витяней двинулись за ним следом.

-  Так все-таки, Тоха, ты чем сейчас занимаешься? - вновь спросил Петушков, открыв дверь своего кабинета. - Ты тоже зайди ко мне, - сказал он Витяне.

Тот мимо него прошмыгнул в кабинет и сел.

-  А помогаю тому, кому делать нечего - засмеялся Тоха.

-  Ты, давай, не шути. Ты говори серьезно.

-  А если серьезно, то в основном сижу без дела. Камеральщики работу жмут. Самим мало. Редко когда дадут каталог сшить или пересчитать чего. Сейчас вон для него, - Тоха кивнул на Витяню, - делаю схемы высотного обо­снования площадей.

-  Ладно. Иди работай, - он закрыл за собой дверь.

Минут через десять пришел Витяня и выпалил с порога:

-  Давай, Тоха, собирайся.

-  Куда? - Тоха положил кронциркуль на стол.

Витяня, торопливо копаясь в бумагах, лежащих на его столе, ответил:

-  Иди получи инструменты: нивелир, рейки, теодолит. Полетим на Веселую площадь, на Р-138. Привяжешь сейсмокаротаж, а я контроль проведу. Потом залетим в нефтеразведку, я у геолога акты выполненных работ подпишу, и домой.

Тоха аккуратно очистил от туши «крончик», положил его и рейсфедер в готовальню, собрал линейки и не торопясь спрятал все это в стол. Скатав схему в трубочку, положил ее на пол­ку.

Витяня, отыскав нужную бумажку, куда-то убежал.

-  Значит, так, - отдал новые распоряжения Витяня, появившись через полчаса. - Топокарту я получил. Сказал «маршалу авиации», чтобы он под нас вертолет в план поставил. Иди скорее за инструментами, а то тетя Паня тебя уже ждет.

В это время кладовщица тетя Паня заглянула в камералку и спросила:

-  А Тоха не тут?

-  Здесь я, здесь - он вышел из-за шкафа. - Здорово. Долго жить будешь, тетя Паня! Только о тебе разговор был. По­годи маленько, я сейчас.

Он заглянул в соседнюю комнату, в радиорубку.

-  Здравствуйте. Вера, как там у каратажников, комаров много ли? - спросил он у радистки.

-  Ревмя ревут, «Дэту»[3 -  "Дэта” - мазь или крем от кровососущих насекомых.]просят и по­лога. Ты что, туда летишь? - спросила его Вера.

-  Ага. Спасибо за информацию. Тоха пошел к двери.

-  Тогда привет там мужичкам пере­давай.

-  Ладно.



Очень долго им пришлось ждать вертолет. Тоха читал какую-то книгу без обложки о чингизидах и казахах. Книга неинтересная, тем более что у Яна об этом написано гораздо лучше, красочнее, но больше нечего было делать.

Около трех часов пришла «вертушка» из Уренгоя. Они с Витяней быстро загрузились и полетели. Были на Р-175, Р-112 и на подбазе. На Р-112 перекусили, пока вертолет подвозил к буровой трубы. Прилетели в поселок Пионерный около семи часов вечера. А через две недели  они вернулись в свой родной Заполярный. На буровой, в старом, заброшенном балке [4 - Балок - передвижное жилище в виде вагончика на санях.] Тоха нашел какой-то рваный учебник по литературе и поразился тому, что до сих пор не знал такого поэта, как лорд Байрон.

Когда время мое миновало

И звезда закатилась моя,

Недочетов лишь ты не искала

И ошибкам моим не судья..»[5 - Байрон, Стансы к Августе, пер. Б.Пастернака.]

Чувства, описанные в стихах, были просты и понятны Тохе, они заставили его еще раз задуматься о своей жизни, о своих взаимоотношениях с Ириной.






ГЛАВА ДЕВЯТАЯ


Чем Ирина понравилась Тохе, он точно не знал. Его привлекли ее простота, непосредственность, скромность в одежде, простое русское лицо. В ней он увидел тот идеал женщины, о котором часто мечтал.

Шура уехал в отпуск, и Тоха вновь остался один в комнате. Ира с Ниной стали вечерами заглядывать к нему на чашку кофе. И вновь разговоры, разговоры, разговоры... Он ненавязчиво начал оказывать Ирине знаки внимания, но она не принимала их. А когда он по­знакомил ее со своим приятелем Федей, она увлеклась им. И хотя Федя был предупрежден о серьезных Тохиных намерениях, они все-таки начали встречаться. Их часто видели в клубе на вечер­них сеансах кинокартин, на прогулках вдоль реки.

Тундра только-только начала сбрасывать свой зимний наряд. Появились первые проталины. Лед на реке потемнел. Образовались забереги. Медленно и осторожно шло в тундру полярное лето.

В середине июня Ирине исполнялось девятнадцать лет. Посоветовались и ре­шили отметить день рождения в Тохиной комнате. Налепили пельменей, на­готовили несколько тазиков всевозможных закусок и салатов, так что праздничный стол получился неплохой.

Ира сидела рядом с Тохой, и он, как истинный рыцарь, ухаживал за ней. В этот день он хотел сказать ей о многом, но своим поведением и некоторыми репликами она дала ему понять, что ей нравится другой. И Тоха промолчал.

К Тохе подселили молодого техника- геодезиста Мишу Колокольчикова, и в скором времени у того с Ниной началась игра в любовь и дружбу. Как-то вечером Нина пришла одна и Тоха разоткровенничался с ней, рассказав ей о своих чувствах к Ирине. Спустя несколько дней Ирина пришла к нему на разговор.

-  Тоха! Почему ты Нине все говоришь, обо всем рассказываешь, советуешься с ней, а со мной все больше молчишь?

-  Понимаешь, мы с Ниной сейчас как брат и сестра, как два друга, и я ей говорю о том, что у меня на сердце, о чем я думаю, о чем мечтаю. А тебе я это все просто боюсь высказать. Не то что не хочу, а не могу подобрать слова, чтобы сказать о тех чувствах, которые я к тебе питаю.

-  Я тоже хочу быть твоей «сестрой».

-  Понимаешь, ты для меня больше, чем сестра. Я очень волнуюсь и боюсь, что еще не время говорить мне обо всем.

Ирина обиделась и ушла. В тот же вечер она поссорилась и с Федей.



В конце июня Тоха с Мишей собрались  на выпускной вечер в среднюю школу. Они получили приглашение от нескольких девчонок сразу, так как пользовались особой популярностью у северянок. Перед их уходом Тоху вызвал в коридор Федя.

-  Ты не обижаешься на меня за Ирину? - спросил он.

-  Что ты, дорогой! Чего это я должен обижаться?

-  Тогда у меня есть к тебе маленькая просьба. Я слышал, что вы с Мишей уходите на вечер... Дай мне ключ от комнаты, мы с Ириной хотим посидеть вдвоем...

-  Нет, дорогой! У нас другие планы на сегодня.

-  Что же, тогда извини.

Мы побывали на вечере. Натанцевались от души до упаду. Проводили девчонок  домой и к утру вернулись к себе. Ира с Федей в обнимку бродили по высокому берегу реки. Сердце Тохи за­колотилось как бешеное. Переодевшись в домашнюю одежду, он пошел в тундру, к реке. Развел из прутиков карликовой березки небольшой костер и проси­дел возле него пару часов. Обдумав сложившуюся ситуацию, он решил, что пришло время для серьезного разговора с Ириной. Придя домой, он взял свой дневник и записал:



Костер, мой друг! мой верный друг!
Тебе открою, не тая,
Что на душе сейчас лежит:
В тебе сгорает злость моя.
Ты не поможешь мне советом,
И слов любви не произносишь,
Но ты согреешь меня светом,
Теплом своим меня ты греешь.
Ты не опалишь душу мне,
Как та, любимая моя...
А впрочем, что там говорить,
Ведь у нее судьба своя.
И я ее забуду, ты поверь,
Как верил мне всегда доныне.
Моя любовь в тебе живет,
В твоем жару, огне и дыме!

Утром Миша объявил ему, что больше тянуть не намерен, что он решил жениться на Нине и что сегодня же сделает ей предложение. А перед обедом к ним заглянула Ирина.

-  Мне передали, что ты хотел меня видеть. Зачем?

-  Ира! Ты знаешь... я долго раздумывал  и пришел к выводу, что пора тебе все рассказать. Ты, надеюсь, помнишь наш разговор о том, почему я тебе не мог всего говорить?

-  Да, помню.

-  Так вот, Ира! Я тебя люблю и хочу чтобы ты стала моей женой.

Она сразу стала серьезной, умолкла и задумалась. Помедлив, она сказала:

-  Знаешь, Тоха! Ты, конечно, хороший парень, но больше, чем хорошими друзьями, мы быть не можем... И я даже не знаю, что тебе сказать еще.

Они посидели несколько минут молча, и она тихо ушла.



«Что-то круг нашего общения с друзьями сейчас замкнулся на этих девчонках. Мне кажется, что мы можем скоро надоесть друг другу. Надо этот круг как- то размыкать и иногда проводить время по-другому. Встречаться с другими людьми, говорить с ними, а то от чувств, которые меня переполняют, можно и свихнуться. Я уже сдерживаю себя из последних сил. Какое бы доброе сердце у меня ни было, но и оно может не выдержать. В последнее время уж очень большие нагрузки для него. И все-таки, по моим предположениям, Ирина с Федей не будет. Они сейчас встречаются. Воз­можно, он интересный собеседник, и воз­можно, что дело дойдет по постели, но Ирине это счастья не принесет. Это будет для нее большим ударом.

В ней женщина еще не проснулась, я, по крайней мере, этого не чувствую, чего нельзя сказать о Нине. Но если женщина чего-то пожелает, то все доводы, слова летят в пустоту, как пролетели мои слова о любви.

А у меня в жизни если еще раз будет такая любовь, как сейчас, то есть опасения за рассудок. Федя в моих глазах  очень низко пал. Он ведь прекрасно знал о моей любви к Ирине, но не подо­шел ко мне и не предупредил о том, что он тоже будет претендовать на ее любовь. Мне бы было гораздо легче, тем более в моих мыслях, в моем понимании женщина - свята, и право выбора я всегда оставляю за ней. Возможно, что со мной Ирина тоже была бы несчастна, уж слишком мы близки по духу, а плюс на плюс дает плюс. Но мужем для нее я был бы хорошим.

После всех этих разговоров мне уже стало как-то все равно. Найду женщину, которая родит мне детей, поскольку сам я этого делать не могу, а потом она пусть делает все, что ей вздумается. А я теперь буду сторонним наблюдателем, буду готовиться к вступительным экзаменам в госуниверситет. Хотя будет очень трудно, но я все же попытаюсь посту­пить в этом году. Не получится в этом - буду поступать в следующем. Помо­щи мне ждать неоткуда, поэтому надо добиваться всего самому».






ГЛАВА ДЕСЯТАЯ


Вот и пришло на Север долгожданное лето. В конце июня пошел лед на реке. Начали вскрываться озера. В одночасье тундра превратилась в разноцветный ковер.

В начале июля Тоха, Миша и Федя вылетели во поля на рубку просек под сейсмопрофиля. Тоха с Мишей работали на одной площади, километрах в  двадцати  друг от друга, по разные стороны реки Малая Хадырка. Федя же рубил профиля на соседней площади, ближе к реке Варкаселькы, а это уже бассейн реки Таз.

Тоха опять взялся за свой дневник. Вот уже в течение нескольких лет он вел во полях записи в толстой общей тетрадке, где пытался описать явления погоды и природы, свои мысли, свои раз­мышления о жизни. Оставаясь один в палатке, он испытывал какой-то необъяснимый писательский зуд. Свои стихи, хорошие ли, плохие, что рождались в его буйной голове, он также доверял бумаге.



«На базе Пионерной геофизической партии мы сделали ему деревянный настил над крышей нашего вездехода, а на следующий день развезли запас бензина вдоль старой сталинской дороги.

И вот мы на месте. Поставили па­латки, а на ближайшей старице - сети. Потом я пошел выдавать профиль да заодно поблеснить. Выдал профиль двумя буссолями и, как потом выяснилось, неправильно. Пришлось возвращаться и перерубать два с половиной километра просеки. Да и рыбалка на Чебачьем озере мне удачи не принесла.

Когда дорубились до креста с 16-м профилем и возвращались назад, случилось три несчастья:

1)  сломал фотоплан,

2)  «разулись» в реке Салюяха и очень долго возились с машиной, пока ее вы­тащили на косу и одели гусеницу,

3)  защемил себе безымянный палец в рваной обшивке кабины и лишился большого куска кожи вместе с мясом.

 Правда, говорят, что беда одна не ходит. В ночь переехали на крест 7-го и 17-го профилей, стали лагерем в полу­километре от него, у озер. Поставил свою двухместную палатку и с трудом натянул 15-метровую антенну. Левой рукой не могу поднимать ничего тяж, палец ноет тупой, тянущей болью. Спал урывками. Вместо сновидений были какие-то не связанные единой нитью кошмары. Утром был на связи. За­полярный слышу хорошо, а вот Пионерный не слышу».



Имея на службе такое достижение техники, как радиостанции, друзья каждый день обсуждали жизненные изменения, происшедшие этой весной, строили планы на будущее. И с нетерпением ждали прилета вертолета. Ведь  девчонки обещали писать письма. У Тохи еще оставалась надежда на то, что Ира изменит свое решение в его пользу, ведь она ему не сказала ни «да» ни «нет». Вот поэтому он решил первым написать ей.

В том письме он описывал свои чувства. Что когда он видел ее, у него становилось радостно на душе. Жизнь казалась такой прекрасной, люди казались добрыми и милыми. Но стоило ему не видеть ее некоторое время, как в сердце закрадывалась тревога: «Не случилось ли с ней чего-нибудь плохого? Не обидел ли ее кто-нибудь?». И он ходил, как потерянный. Как в той песне: «...по­терял он сон и голову на время потерял». В общем, в том письме был выброс полной информации не только о своих чувствах, но и о прошедшей жизни.



А время как будто бы замедлило свой бег. Правильно говорят: ждать да догонять - хуже некуда! Вертолета все нет и нет.

Лето уже полностью вступило в свои права. Жара стоит невыносимая. К тому же появились полчища комаров и, что самое страшное, мошка. От нее спасенья  нет. Не помогает ни «Дэта», ни деготь. Работать приходится по ночам. Хотя солнце так же ярко светит, но кажется, что не так сильно палит. Лес по­шел тяжелый. Врубились в пойму. Ручьи, ручейки, старицы, протоки. Как будто вся природа против нас. Намахаешься топором, и лишь бы скорей до палатки добраться. Поесть - и в спальный мешок. Тоха записал в своем дневнике:



Ты помнишь, друг, как бугрились
                         мозолями ладони,
И комариный звон гудел в ушах.
Энцефалитка белая от соли
Стояла колом на крутых плечах.
А вечером, окончив рубку,
Помывшись, все ложились спать,
Лишь я, при блеклом свете свечки,
Садился письма вам писать.
Но не было минуты лучше в мире,
Когда, «Алмаз» настроив свой, 
Услышу вдруг: «40! 48 в эфире!
Ну как дела у тебя, друг!»
Да что-то писем нет давно из дома,
Волнуюсь очень, ведь болеет мать.
Да вот еще, не знаю, что и думать, -
Невеста перестала мне писать.
«Невеста? Это ж не жена.
Могла раздумать, полюбить другого,
Ведь женская натура так сложна...»
 <...>
Нет, друг. Невеста есть невеста.
К тому же обещала она ждать...
А если и нашла другого,
Могла бы телеграмму мне послать.
А у тебя что нового, дружище?
Где ты сейчас и много ль нарубил?
«Я на Хадырке все стою,
                          врубился в пойму,
И, кстати, я вчера всю ночь
                                        блудил».



Прибыл долгожданный вертолет, но привез только продукты. Мише тоже писем нет. Я сразу же сел за письмо и все выговорил Нине.

«Сестренка! Пишу тебе второе письмо, а поводом послужил наш сегодняшний разговор с Мишей.

Честно сказать, я очень здорово обижен на тебя. Да-да! Это вполне серьезно. Мы с таким нетерпением ждали вертолет и надеялись (Миша очень-очень, а я чуть-чуть) получить от вас весточку, вернее, от тебя.

Как же это так произошло, что ты не написала ему даже двух строчек? Тем более что борт пришел к нам на четвертый день. Ведь ты точно знала, когда к нам вертолет будет! Какие серьезные причины помешали столь благородному  делу? Ведь ты прекрасно знаешь (по крайней мере, должна догадаться), что топики во полях живут воспоминания­ми о прошлом и мечтами о будущем, а главное - письмами любимых! Эти письма не дают остыть сердцу, поддерживая в нем огонь любви. А без писем сердце становится похожим на спущенный воздушный шарик. Письма же, пусть небольшие, или даже записка порождают нежность. Отсутствие вестей от любимой превращает любого человека, чуть ли не в истерика. В голове нет никаких мыслей, кроме одной: почему она ничего не написала? И начинают строиться предположения, одно нелепее другого, порой доходя до абсурда. Мы тоже не смогли найти оправдания твоему по­ступку.

Поверь, Нина, мне будет жаль потерять тебя! Ведь в данный момент вы с Мишей у меня самые близкие люди. Друзей тяжело найти, а терять их вдвойне тяжело. Ну что же, будем надеяться на лучшее. Ведь надежда укрепляет веру в будущее.

У меня все отлично. Работа движется потихоньку. Передавай привет Ирине и всей камералке. Помни о 27-м числе. Тоха. 20 июля 1978 года.»

А вскоре пришли ответные письма. «Здравствуй Тоха! Ну а вообще-то это здорово, что ты мне написал, честное слово! Ты представляешь - приходим мы из поселка, уставшие как черти, тут приходит Лида и приносит письма. Пришлось поцеловать ее, но это ничего, Нине пришлось эту операцию повторить четырежды.

Сейчас мы с Ниной находимся в вашей комнате, отвечаем на письма. Мы сейчас с ней как графини: хочешь - смотри телевизор, хочешь - слушай маг или проигрыватель. Не нравиться спать в своей комнате - поднимаемся к вам на второй этаж. Только в вашей комнате мы можем побыть вдвоем, отдохнуть от всего.

Тоха, ты пишешь, что не можешь до конца понять меня. Но если тебе так необходимо разобраться во мне, то давай попробуем сделать это вместе. Пиши мне обо всем. Хотя, честно сказать, я сама себя иногда не узнаю. А сей­час мне особенно трудно. Я сегодня по­лучила первое письмо с треугольным штампом, и опять все нахлынуло, не знаю, что даже делать. А ты мне нужен, очень даже нужен - как хороший, верный друг.

А вообще-то будет здорово, когда вы вернетесь на базу. Будет к кому в гости прийти на чашку чая или же просто так, поболтать, отвести душу.

Извини, если что не так написала. Жму твои пять.

Ира. 20 июля 1978 года.»



Вчера опять целый день караулил вертолет. Приготовил ружье, сигнальные ракеты. От нечего делать помылся в озере, благо был ветер, так хоть кома­ров маленько отгонял.

Сегодня с утра опять жду борт. Часов в девять вернулись с работы ребята. Прошли с рубкой только километра полтора, а потом долго ремонтировали  машину. Старые траки, зубья на ведущих звездочках поломаны, вот поэтому она и разувается постоянно и в самых неожиданных местах: то в болоте, то в реке.

Жора Диков сварил грибаницу, целое ведро. Серега Санин, спрыгивая с машины, оступился и подвернул или сломал ногу. Сейчас лежит, стонет. С этим вертолетом отправлю его в Заполярный в больницу.

Читать нечего, а учить нет особого желания. Сейчас сделал наушник и сижу, вернее, лежу и слушаю «Маяк» и в то же время делаю записи в дневнике. Вот сейчас передали сообщение ТАСС о процессах над Филатовым и Щаранским. Я не могу понять, как это можно изменить Родине? Что мешает этим людям жить? Почему люди злобствуют? Да, у нас в стране много чего не хватает, и, естественно, все хотят жить лучше, чем живут сейчас. Но что сделали лично Филатов, Щаранский и им подобные, чтобы наша жизнь стала еще прекрасней?

Красиво говорить могут многие, а попусту говорить - еще больше. Но за словом должно стоять дело. А эти «гос­пода» стали на путь предательства. Мало того, что они клевещут, - они еще занялись и шпионажем, то есть пошли более легким путем: работать не надо, а деньги и слава мучеников им обеспечены. Пожалуй, каждый из них мечтал иметь много денег, машину, дачу в Крыму или на Рижском взморье, мало работать, но много иметь. А честным, добросовестным путем всего этого очень трудно достичь. Для этого надо работать и работать, очень много работать, во многом себя ограничивая. Уместно вспомнить великого француза Виктора Гюго: «Никто не может быть героем, кто идет против свое­го народа».



«В этом году, видимо, мне не удастся поступить - слишком слабые знания. Но, все равно, поеду в Тюмень. Поговорю, посмотрю, и если что, переведу доку­менты на подготовительные курсы (если есть заочные). И на следующий год обязательно должен поступить. Обязательно ! Я думаю: а не избрать ли мне специализацию - экономическая география, хотя меня больше привлекает другая - охрана окружающей среды.

Мне так кажется, что в Тюмень мы поедем вместе с Мишей. Нина может передумать или сорваться. Она уже со­зрела как женщина и может отдаться под настроение даже папуасу. Возможно, это будет и не так, но что-то за Мишу мне больно. А все будет происходить так, как в старых добрых романах.

Вечеринка. Музыка. Вино. Танцы. И если у Нины пойдет «масть», вряд ли она себя будет сдерживать. И ее поволокут  в кусты, в лучшем случае в постель. Этим и закончится любовь Миши и Нины. Слишком уж все хорошо началось и все так хорошо протекало. В общем, любовь - как в кино. Конечно, я бы был рад, если бы ошибся во всем этом.

Но все же я рад за Мишу. У него ведь есть еще Вера. По-моему, он ее не понимает. Молодец девчонка! Столько времени ждет его! Такое редко встретишь в наше время, когда нет ничего святого, все моральные устои рухнули. На сцене разврат, который прикрыт красивой этикеткой - «свободная любовь». Молодежь очень быстро сходится, но вдвое быстрее расходится: не сошлись характерами.

А ведь в семейной жизни постель не самое главное. Это, конечно, тоже важно, но есть еще взаимное доверие и взаимопонимание. Только при этих условиях может быть сохранена семья.

Вертолета сегодня, похоже, не будет. Начался дождь, да такой мерзкий, что нет даже слов. Правильно его называют «сеногноем». В воздухе висят мелкие-мелкие капельки воды. Все живое уже на­поено этой водой до предела, а небо все продолжает посылать ее порцию за порцией. Деревья - и лиственницы, и березки - уныло повесили свои ветки, по которым, капля за каплей, струится вода; лишь изредка встрепенутся они под слабым дуновением ветерка и опять безвольно повиснут. Трава тоже поникла. Лишь мхи равнодушно к этому относятся.

Солнце который уж день не показывается, так что не поймешь, то ли день сейчас, то ли ночь, то ли утро, то ли вечер, и только будильник может подсказать это. В небе не видно птиц. Все в природе притихло в каком-то томительном  ожидании».



«Ира, здравствуй!

Если бы видели меня сейчас за  ваших писем, то вы бы с Ниной как минимум дня три смеялись. Обрадовался я, как ребенок конфетке, а начал читать - разволновался, как мальчишка на первом свидании с поцелуями. Даже руки дрожали, когда я открывал конверты. Большое спасибо, я очень рад.

Когда вчера был борт и ничего мне не привез от вас, я это воспринял очень стойко. Быстро настроил радиостанцию, и слышу в эфире голос Миши, хотя до нашей связи еще целый час. Я обрадовался, закричал ему, но - увы! - и этот «Алмаз» барахлит, не работает. А нам так нужно было с ним поговорить. Особенно ему. Ведь вчера ему исполнилось 20 лет. Я маленько отметил, правда, в гордом одиночестве, но, как мне кажется, я был не одинок. Я очень жалею, что у меня рация отказала.

Ира! Ты пишешь: давай вместе разбираться в том, что я не понимаю в тебе.

Но к чему это теперь? Я сейчас спокоен. Опять стал прежним Тохой, баламутом и шутником. И ты оставайся такой, какая есть. Я буду тебе другом, но таким, какой я Нине, уж извини, быть не смогу. Потому что между нами встает мое «я», а переступить через самого себя я не могу. Да и к чему нам ближе отношения? У человека есть близкие друзья, просто друзья, товарищи и знакомые. Так вот, Миша и Нина у меня сейчас близкие друзья, а ты относишься к просто друзьям. Мишу и Нину я знаю и пони­маю прекрасно, надеюсь, что и они меня тоже.

Видишь ли, иногда можно сильно ошибиться в человеке. Я думал, что с Федей мы будем большими друзьями. Но я ошибся и буду долго жалеть об этом. Ты только пойми меня правильно. Не из-за тебя. Хотя ты невольно помогла мне увидеть, что он за человек. И я рад, что это произошло очень скоро. Мне так легче. Плохого о нем я не могу сказать тебе ничего.

Я не знаю, что тебе посоветовать насчет друга, который в армии, но я хочу дать тебе один совет: в любом деле будь всегда честной сама перед собой. Ведь в каждом из нас есть второе «я», которое, как мне кажется, лучше нас всегда, - то есть это то, на что нам хотелось бы быть похожими. Так вот, если не знаешь, как поступить, по советуйся со своим вторым «я».

К сему Тоха. 28 июля 1978 года».



«Вчера у Миши был день рождения, а нам не удалось поговорить, а уже надо, а то у меня какое-то упадническое настроение. Приходят такие мысли: забиться бы куда-нибудь в глушь, вести наблюдения за рыбами, зверями или же рыбачить и охотиться. Построить себе избушку на берегу реки или озера и быть наедине с природой - это, по-моему, очень здорово!

Пять лет назад и мне было двадцать. И у меня была любовь - Клава. Писал я ей стихи, но мы так и не стали вместе. Как я сейчас анализирую, ей в то время нужны были, мягко выражаясь, постель и семейные узы. А мне она была нужна как жена. Все-таки какой у меня дур­ной характер. Как только мне начинает нравиться девчонка и я начинаю за ней ухаживать, в мыслях представляя нашу семейную жизнь, все происходит совсем наоборот. С такими в большинстве случаев дело не доходит даже до постели. Все ограничивается только разговорами. А с теми, кого сразу тянешь в постель, - наоборот. Она мне нужна только для постели, а я ей как муж.

Если бы я женился раньше, когда мне было лет восемнадцать - двадцать, то я, пожалуй, был бы счастлив. Сейчас я стал уже не тот. Если мне раньше жена была нужна как женщина, то теперь мне жена нужна как друг и товарищ».



«Здравствуй, Тоха!

Я тебе сделаю небольшой втык за Иру. Она ведь со мной одно целое, а ты пишешь, что нас трое. Зачем ты ее ста­вишь в сторону? Она так рада, что у нее такие хорошие друзья как ты, Миша, а ты... Ведь она ждет от вас писем как от богов, а вы...

Ну, если уж так вышло, то оставайтесь хорошими друзьями. И ты должен ей писать! И она будет рада, получая твои письма, и будет знать, что у нее есть еще один хороший и верный друг.

И все-таки чертовски здорово, что у нас такая компания! Да? Ну вот, братик, я заканчиваю свое письмо. А ты не вешай носа. Ведь мы все вместе. И все будет хорошо.

Пока. Нина».



Закончив очередной сеанс радиосвязи, потянувшись несколько раз и мурлыча песенку без слов, Тоха выбрался из спального мешка и занялся утренним моционом. Сделав несколько приседаний и наклонов в разные стороны, он набрал из чайника горячей воды, разведя ее до приемлемой температуры, и, встав перед осколком зеркала, укрепленного вместе с умывальником на ближайшей лиственнице, начал процедуру бритья. О! Это был ритуал. Природа обидела Тоху лицевой растительностью. Если на голове у него была бурная шевелюра, то на лице росли местами какие-то реденькие кустики волос, из которых он пытался вырастить бороду.

Он же все-таки полевик, таежник, и ему уж без бороды возвращаться с по­лей на базу экспедиции как-то зазорно. Вот поэтому он каждое утро выделывался перед зеркалом, втайне завидуя своим рабочим-бородачам, считая чуть ли не каждый волосок и тщательно скобля белесый пух на щеках, способствуя этим, по его мнению, повышению мохнорылости.

Почистив зубы и еще раз критически  осмотрев свое лицо, Тоха, чему-то вздохнув, принялся готовить традиционный в последнюю неделю завтрак. Раз­жег потухшую печь и, срезав в очередной раз семейство маслят, выросших за его палаткой, поставил их жарить.

После завтрака он отправился с контролем на профиль. Его-то работа как раз и заключалась в том, чтобы, правильно выдав профиль в натуру, следить за качеством рубки. Правила требовали, чтобы пеньки были не более одной трети диаметра дерева, чтобы порубочные остатки должным образом были складированы, не захламляя лес, чтобы была выдержана четырехметровая ширина просеки.

Для контроля за правильностью хода профиля ему служили буссоль [6 - Буссоль - высокоточный компас.], мерная лента и фотоплан. На фотоплане было аэрофотографическое изображение местности. Опознаваясь при помощи характерных признаков изгибов речушек и озер, он в нужных случаях корректировал направление.

По пути он примечал особо выдающиеся  грибы, чтобы на обратном пути при­хватить их с собой. «Малопулька» тяжело оттягивала плечо. На песчаных буграх, где изредка попадалась галька, иногда встречались глухари, вот поэтому он и таскал винтовку всегда с собой.

Комары вились над его головой, монотонно гудя, словно где-то работали трактора. Чуть ли не каждые сорок ми­нут приходилось останавливаться, доставать из кармана жестяную баночку, в которой лежала марля, смоченная смесью «Дэты» с дегтем, и натирать открытые места тела: лицо, уши, шею и руки. Но комары все-таки изловчались находить незащищенные места, и Тоха чесался, как чесоточный.

Через три часа он настиг свою бригаду. Съев каши и запив ее парой кружек какао, пошел обратно в свой лагерь. Ребята же после обеда продолжи­ли работу.



Так и жили они от вертолета до вертолета, от письма и до письма. А потом от Ирины перестали приходить письма. Нина сообщила, что ту отправили в дли­тельную командировку в Салехард. А потом случилось так, что судьба свела на профилях две бригады: Тохину и Федину. Вернее, произошло так, что Феде пришлось приехать к Тохе за своей продуктовой заявкой, которую вертолет выгрузил не по адресу.

Когда были выпиты командирские резервы спирта, обговорены все приключения и способы рыбной ловли, рассказаны в который раз старые анекдоты, Тоха с Федей решили прогуляться к близлежащему озеру поблеснить щук да заодно и поговорить.

Что на Федю повлияло - то ли теплый прием, то ли выпитый спирт, - но он разоткровенничался и рассказал о том, что у него произошло весной с Ириной.



Федя стукнул костяшками пальцев о косяк двери и, не дождавшись ответа, на всякий случай толкнул дверь. Та с тихим шорохом распахнулась. Зайдя в комнату, он чуть не споткнулся о большое оцинкованное корыто, стоявшее по­средине, в узком проходе между кроватями, в луже мыльной воды. Аккуратно переступив через него, он про­шел дальше, за ситцевую занавеску. На кровати, открыв рот и широко распахнув глаза от удивления, сидела голая Ирина.

Последовала немая сцена. Затем Ирина, судорожно стиснув в руках влажное полотенце, торопливо прикрыла свою пухлую грудь и подтянула к груди коле­ни. На Федю удивленно глянул ее «копченый глаз», а чуть выше, в густой опушке влажных рыжеватых волос, блеснула розовая улитка.

У Феди вмиг закружилась голова, сердце гулко застучало, как перед дракой, и внизу живота появилась тягучая истома. Хватая пересохшим ртом воздух, он шагнул к кровати.

- Уйди! - свистящим шепотом по­просила Ирина и попыталась одной рукой прикрыть низ живота. Для этого ей пришлось раздвинуть ноги пошире, что­бы накрыть рукой свое сокровище. - Уйди, - еще тише попросила она, и ее лицо залил густой румянец.

Но Федя уже ничего не слышал. Он увидел бледно-розовую щель во всем ее великолепии и молча стал высвобождать свою восставшую плоть. Увидев его движения и поняв его намерения, Ирина суетливо попыталась передвинуться  вдоль стены в уголок кровати, но Федя уже освободил свое­го охальника и, ухватив ее за ноги, плавно, но настойчиво, потянул ее на себя.

Ирина только охнула, когда он с ходу вошел в нее. Ему было очень неудобно в такой позе, поэтому после нескольких мощных движений он взял ее за плечи и развернул вдоль кровати. Умостившись сверху, он продолжил свое дело, упершись руками в перекладину кровати, в более спокойном и размеренном темпе.

Ирина начала тихонько постанывать. Он взглянул на ее напряженное лицо, на ее закрытые глаза с мелко подрагивающими ресницами, на чуть приоткрывшиеся пухлые губы. И чтобы хоть как- то смягчить создавшуюся ситуацию, он поцеловал ее в уголок губ. Ирина за­мычала и, крепко сжав губы, начала уклоняться от поцелуев. Федю это сильно задело. Рассчитав амплитуду мотания ее головы, он в нужный момент впился ей в губы. Она замычала еще сильнее, выказывая этим свое недовольство, но через мгновение ее губы чуть шевельнулись под его губами. Ирина сделала ногами какое-то неуловимое движение, и Феде стало гораздо удобнее познавать ее. В то же время губы ее осмелели, сначала робко, а затем ищуще открылись ему навстречу.

Когда же Федя несколько раз судорожно вздрогнув, затих на ней, она не­смело погладила его по плечам. Затем ее руки, сначала одна, а потом и другая, начали ласкать его голову, перебирая непокорные кудри.

Он выскользнул из нее, и, перевалившись набок, к стенке, молча поцеловал ее груди.

-  Я забыла закрыть дверь! - трагическим шепотом сказала она. - Я сегодня отпросилась пораньше с работы, чтобы помыться без помех, одной, пока девчонок нет, и забыла закрыть дверь.

От его поцелуев соски ее грудей отвердели, превратясь в крупные виноградины, и он вновь ощутил знакомую истому внизу живота.

-  Подожди! - она кошкой метнулась  к двери. - Я закрою, а то вдруг еще кто-нибудь войдет. - Проскрежетал  ключ в замке, и она, подойдя к кровати, остановилась в нерешительности.

Федя взял ее за руку и мягко потянул на себя. Она, слега сопротивляясь, свободной рукой уперлась ему в грудь. Он более настойчиво потянул ее на себя. Она же, упершись коленями в кровать, внимательно рассматривала его лицо, словно хотела открыть для себя что-то новое, затем резко нагнувшись, впилась поцелуем в его губы. Он, привстав на локоть, неторопливыми толчками уложил ее на кровать рядом с собой и вновь принялся обрабатывать своим языком ее груди, одновременно освобождая себя от брюк и трусов. Ирина, просунув руку под него, нежно гладила его спину от пояса до плеча и обратно, а другой рукой торопливо расстегивала пуговицы его рубашки.

Сгорая от нетерпения, Федя перевернул  ее на спину и ... потерял счет времени.






ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ


Тюмень. С огромным волнением Тоха переступил порог университета. Первого сентября - первый экзамен. Он потом долго ругал себя за пререкания с преподавателем географии. От­стаивание своего мнения вылилось ему в трояк. История, математика и литература ему дались легче - две четверки и пятерка. Увидев свою фамилию в списке абитуриентов, он вздохнул с облегчением: прошел! Бессонные ночи в полевых условиях не пропали даром: он победил. Во-первых, победил самого себя, свою лень. Во-вторых, он качественно изменился, студент - это гордое звание.

Прошла установочная сессия. Прошел слет молодых геологов, на который Тоху делегировали от Заполярной геофизической экспедиции. Прошел прощальный ужин с друзьями. А двадцать седьмого сентября Тоха «стал на крыло».

И вот Заполярный. Пока девчонки готовили праздничный ужин, Тоха сходил в поселковую баню и смыл с себя пыль трехдневной дороги. Были и Миша с Ниной, и Ирина, и другие топики. Вы­пили за приезд Тохи, за его поступление в университет, рассказали все экспедиционные и поселковые новости, расспросили о житье-бытье на Большой земле, о Тюмени.

У Ирины вдруг испортилось настроение. Она взяла сигареты и пошла курить. Тоха поразился. Как?! Ирина - и сигареты?! Это же несовместимо! Он держал себя с ней очень просто, балуясь с нею, как с малым дитем. Хотя раньше о таких отношениях он даже думать не мог. И только после краткого разговора с Мишей Тоха понял, что же про­изошло с Ириной. Оказывается, этим летом она «крутила мозги» и Феде, и Мансуру. И, судя по ее письму Мише, все это она делала назло Тохе, так сказать, в пику ему. С Федей она встречалась только ради того, чтобы Тоха не надоедал ей.

Опять море загадок. А как их решать, Тоха не знал. Когда он не видел Ирину, он старался о ней не думать, но как толь­ко они встречались, то все всплывало вновь, и ему приходилось делать равно­душный вид. Но якобы и Мансур, и Федя делали ей предложения, но пока она ни­кому из них не дала положительного ответа, и ее свадьба еще так далека, как утренняя звезда. И у него вновь появилась маленькая надежда.

Вечером, когда все разошлись по до­мам, кроме Нины и Миши, они обсуди­ли их предстоящую свадьбу. На ноябрьские праздники надо гулять, а завтра им надо сходить в загс и подать за­явление.





Вот и закончились веселые деньки. Казалось, что и Тюмень, и Заполярный были красивым, но коротким сном. И опять поля. Сегодня, тринадцатого октября, Тоха ходил на профиль. Снегу еще подвалило, но он такой сырой, что Тоха промок до пояса. Посмотрел, как мужики пластаются, и не позавидовал им. Да, время уже не для рубки, но геодезическая партия не выполняет план, вот Гнусов и держит всех во полях. Он заявил, что будет нас «гноить» до той поры, пока мы профиль не разрубим, а это может затянуться до самых праздников. «А к седьмому ноября я хочу быть в Заполярном. Полем я уже сыт по горло, - рассуждал Тоха. - И плевать мне на то, что в общаге мест нет. Найдем, где приютить свою буйну головушку».

Опять непогода, уже который день. Работать не в чем, все брезентовые рукавицы пришли в негодность, а наши заявки не выполняются. Целый день дует. Временами идет то дождь, то снег. Переговорив с другими бригадами, Тоха вечером дал на базу следующую радио­грамму: «В связи с погодными условия­ми работать стало невозможно. Просим вывезти на базу». А утром Гнусов объявил Тоху зачинщиком, разлагателем бригады. Пообещал ему выдать «на орехи» побольше других и добавил: «Я запрещаю выезд на базу. Самовольный выезд будет считаться отказом от работы с соответствующими последствиями». Тоха ответил ему, что бригады работать дальше не будут. Снегу выпало по коле­но. Ходить по тундре невозможно, все перемело, и невозможно понять, где кочка, где яма. Такое настало время, что ни на лыжах, ни пешком.

Гнусов говорит, что даже к первому ноября не вывезет, и что можно еще работать, он по собственному опыту знает. Но ведь сейчас не годы первых пятилеток, а приближается шестьдесят первая годовщина победы Октябрьской революции. И если Павка Корчагин строил узкоколейку с помощью, как говорится, малой механизации, то есть тачки, и если строители Магнитки, покорители целинных земель жили в палатках, но это же не значит, что и я зимой должен жить в палатке, зарабатывая туберкулез из-за какого-то дуролома. Когда летом бригады из-за отсутствия вертолета сидели без работы недели по две, тогда план никого не интересовал, а сейчас: «Давай, давай!»

Самовольный выезд Тохи обошелся ему строгим выговором. А что его не­приятно поразило - это то, что другие топаны Гнусову ни слова не сказали. За глаза все его хаяли, а в глаза... Лучше уж прогнуться, да жить спокойно. «Да, все-таки еще плохо знаю я людей, - рассуждал Тоха. - Доверять доверяй, но думай и о последствиях. Я-то лично предполагал, каковы они будут, но не предполагал, что остальные бросят меня. Да, они оказались «куриными орлами»».






ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ


Осталось два дня до Мишиной свадьбы, а волнение такое, как будто Тоха сам подвергается столь ответственной процедуре. Ирина совершила столь оригинальный поступок, что мы даже опешили. Она отказалась быть «дружкой» на свадьбе у Нины, хотя она считалась, да и Нина ее считала своей подругой. Тоха же расценил это как подлость. Ну что из того, что он тоже «дружка»? Но течение жизни не остановишь, и даже про­тест Ирины не повлиял на это.

Она ведь давно хочет казаться взрослой, но сама еще дитё и не скоро она станет женщиной. Ведь постель превращает  девушку в женщину только физически, а не умственно. Ирина, конечно, потом поймет разницу, но это будет так поздно. Она как-то на днях дала понять Тохе, что уже не девушка, не зная о лет­ней встрече Феди и Тохи, и что она не отвергает его любовь насовсем, а держит его, скажем, как запасной вариант.







notes


Примечания





1


Фотоплан - фотографическое изображение местности  с нанесенной координатной сеткой и горизонталями.




2


Обратная геодезическая задача - метод определения координат точки измерением направления с нее на три и более геодезических пункта.




3


 "Дэта” - мазь или крем от кровососущих насекомых.




4


Балок - передвижное жилище в виде вагончика на санях.




5


Байрон, Стансы к Августе, пер. Б.Пастернака.




6


Буссоль - высокоточный компас.