От речки до печки
Ирина Андреевна Андреева








Ирина АНДРЕЕВА 





От речки до печки



_ПОВЕСТИ,_РАССКАЗЫ_ 






Юркины пионы



ПОВЕСТЬ





Юра, сынок, иди ужинать! – доносится с балкона старой пятиэтажки.

Играющие во дворе ребята продолжают азартно носиться за мячом.

– Юрочка, ужели не слышишь?! Я блинчиков твоих любимых испекла, нафаршировала, иди, простынут совсем! – не унимается мать.

Юрка Павлов единственный сын у матери-одиночки, свет в окошке, награда и надежда. Холит, бережет она свою кровинушку, пестует, как умеет, и не напрасно: сын отвечает ей любовью и заботой. И с чужими людьми Юрка доброжелательный, отзывчивый, веселый. Друзья в нем души не чают, никогда не подведет этот мировой парень.

Вообще-то Юрка не безотцовщина. Была у него полная семья, только отец давно бросил их – ушел к молодой успешной женщине.

Юркину мать – Таисию Павловну (в обиходе – Тоську), с раннего детства преследуют неудачи. Будучи полугодовалым младенцем, лежала она в люльке под матицей тесного деревенского домика, круглыми синими глазами глядела в низкий потолок. Мать наказала престарелой свекрови, лежащей на печи, присматривать за детьми, сама убежала доить корову. Старшие – сын и дочь играли на полу пластмассовой игрушкой. Едва захлопнулась за матерью дверь, Митька подбежал к русской печи, дотянулся до коробка спичек, быстро вытянул спичку, чиркнул, едва вспыхнув, та погасла. Недолго думая мальчишка высыпал содержимое коробка на пол, обратился к сестренке:

– Держи рыбку, попробую ей хвост поджечь. Татьянка сделала страшные глаза:

– Нельзя, мама ругаться будет!

– Кому говорю: «Держи!» – не унимался мальчишка, – Свяжешься с вами, там эта корова в зыбке все «а, да а-а-а», никакой жизни от вас нет, четыре бабы в доме!

Насчет четырех «баб» Митька это от отца перенял, имея в виду мать, бабушку и двух сестренок.

Бабка подала голос с печи:

– Чегой-то вы там копошитеся, сорванцы? Подали ба мне Тоську, целее будет.

– Лежи, лежи, баушка, спит твоя Тоська и пузыри пускает – уверенным голосом возразил Митька. 

Сам между тем упорно толкал игрушку в руки сестренки. Танюшка покорно взяла рыбку. С третьей попытки от игрушки повалил едкий черный дым, затем она вспыхнула разом алым высоким пламенем. Танюшка зажмурилась от страха и резко отбросила горящий факел, который угодил прямиком в висящую люльку.

Бабка увидев яркое пламя, заблажила на весь дом:

– Ах, острожники, чтой-то вы натворили! Маруся, иди быстрея! Маруся-я-я!

Истошный крик детей и вопли старухи заставили поспешить хозяйку дома. Едва ступив на порог, с полным ведром молока, она увидела полыхающую люльку, и, не раздумывая, вылила на нее содержимое подойника. Жизнь младшей дочки была спасена, но страшная отметина навсегда изуродовала правую половину лица девочки.

Едва Тоське исполнился годик, новая беда пришла в дом Павла Дубинина: у Тоськи на зубы понос приключился. Девочка сильно ослабла, вызвали фельдшерицу, та категорически рекомендовала отвезти ребенка в больницу в районный центр.

Павел незадолго до этого заметил странное в поведении жены: Мария стала передвигаться какой-то шаткой неуверенной походкой. То заговорит несуразное, то забудется на полуслове. Павел настоял, чтобы супруга поехала с дочкой:

– Сама там подлечишься. Через неделю вырвусь с работы, навещу.

За десять дней, что пролежала жена с дочкой в больнице, Павлу так и не удалось съездить к ним. В воскресный день он отправился туда на коне, запряженном в телегу.

Встал, чуть рассветало – путь не близок. Прихватил немудреный узелок гостинцев. К полудню прибыл в окрестности районного центра. Оказалось, за это время вышла из берегов река. На противоположный берег попадешь только на пароме. Потолкавшись в очереди среди разномастной публики: пешего и конного люда, машин и мотоциклов, Павел, наконец, переправился. В больничном покое назвал фамилию жены. Его провели в ординаторскую, предложили присесть. Неуверенно приткнулся на клеенчатой кушетке. Пожилой врач писал какую-то бумагу, изредка взглядывая на посетителя из-под роговых очков. Наконец, обратился к нему:

– Как вас по батюшке? 

– Павел Игнатьевич.

– Примите, Павел Игнатьевич, наше искреннее соболезнование. Труп когда забирать думаете?

– Какой труп? – непонимающе переспросил Павел с великим волнением. В сердце его шевельнулась ужасная догадка: «Померла, видно, дочка».

– Разве вам не сообщили сегодня утром? Ваша жена – Дубинина Мария Дмитриевна скончалась ночью. Опухоль головного мозга, вот вам выписка. На ее основании получите по месту жительства свидетельство о смерти. Ваша дочка здорова, можете забирать. Вы на чем прибыли?

Как обухом по голове прозвучали слова о смерти жены. Павел не ответил на заданный вопрос. Врач обескуражено повторил еще раз:

– Вам же звонили сегодня по телефону.

– По какому такому телехвону? Он у нас на всю деревню один

– в правлении. Управляющий приходит туда в семь часов, а я в четыре выехал.

– Понятно, – сочувственно проговорил врач. – Тело мы пока в морге пристроить можем, а дочку переведем в детское отделение. Решайте вопрос с транспортом.

– Чего мне его решать, сразу и заберу обоих. На лошади я, как знал, в телегу впряг. Только вот где гроб добыть?

– В этом я вам помогу. Вот вам записка, поезжайте на пилораму, спросите там Пимена Макаровича, вот с ним и решите этот вопрос. На паромной переправе завидев скорбную повозку с грубым неотесанным гробом-ящиком, с понурым возницей, на коленях которого жалась годовалая кроха, люди шарахались, уступали очередь. Павел растерянным взглядом поводил по сторонам, изредка кидал одну и ту же фразу: «Вот так вот, люди добрые! Как же я теперь жить стану? Дома еще три рта».

Казалось, нескончаемо долго вез свое огромное горе Павел Дубинин в деревню. Встречавшиеся редкие конные подводы невольно сбавляли ход. Мужики снимали кепки, бабы крестились вслед. Глаза Павла мутились соленой слезой. Тоська, уткнувшись в отцову подмышку, спала. Проголодалась, заплакала. Павел свернул на пологом месте на поляну, вольно отпустил поводья – дал подкрепиться лошади, накормил дочку – пригодился узелок с гостинцем. Сам только пригубил воды, вновь двинулся в путь.

Домой прибыл в сумерки. Деревенские новости разносятся быстро. Голосили сбежавшиеся бабы, мужики мялись у порога. 

Мать-старуха, выживающая из ума, как говорили на селе – заедающая чужой век, почти безучастно сидела у гроба, сгорбившись, изредка взглядывала на людей. Шестилетний Митька и четырехлетняя Татьянка, забившись за печь, затравленно выглядывали оттуда, изредка шушукались о чем-то между собой. Сердобольные бабки с рук на руки передавали Тоську, жалели, ласкали, подносили гостинцы – кто сунет кусочек сахару, кто сухую баранку. Сокрушались рассказом Павла, как младшенькая дочка лежала до утра под боком у остывающей матери, тискала пустую грудь.

Неделю спустя в дом к Дубининым пришли две женщины: молодая из сельского Совета, старшая из районной опеки. Павел в душе обрадовался: может, помогут чем, надоумят, как ему управляться с осиротевшим без матери семейством. Но, едва уразумев причину визита (ему предложили оформить младших детей в детский дом), разгорячился и чуть не взашей выставил незваных гостей из дома:

– Для того я на фронте кровь и пот проливал, чтобы мои дети по миру, по приютам маялись?! Не бывать этому никогда, и забудьте дорогу в мой дом! Матки нет? А разве я не родитель им?!

Однако трудные семейные обстоятельства изрядно подкосили его. Управившись с утра на личном хозяйстве со скотиной, приносил в дом дрова и воду, далее Павел ломил на совхозном скотном дворе.

А дома дети полуголодные, дряхлая мать, на которую нельзя положиться ни в хозяйстве, ни в присмотре за детьми. И пошел Павел по вечерам из ворот в ворота к солдатским вдовам. Христа ради просил: «Бабоньки, пожалейте сирот, хоть которая-нибудь пойдите за меня, век не обижу, Богом клянусь!» В трудное послевоенное время вдовы, сами хлебнувшие лиха, отказывали земляку. Не хотелось им взваливать на надорванные плечи двойной гуж. Едва закрывалась за Павлом калитка, горестно качали головами:

«У тебя, Пал Игнатьич, трое, да бабка полумертвая, да у меня четверо, а еще как совместных два-три народится, куда мы с этой оравой, по миру? Надо тебе в другой стороне поискать счастья». Никто в селе не осудил Павла, мол, не успели у жены ноги как следует остыть, он уж свататься пошел. Сочувствовали от души: шутка ли в деле в такой беде остаться?! Вот и уговорились: может, найдется для купца товар подходящий. 

Вскоре, оповещенная бабами, дальняя родственница Павла поспешила к нему на совет. Отозвала на дальний двор и без обиняков заявила:

– Сказывают бабы, на ленинском отделении бабочка приезжая объявилась на возрасте. Беглая из-за горы. Говорят, там у их в колхозе полная голодовка: работают за трудодни. Чтобы выправить паспорт, заключила фиктивный брак с одним мужиком и была такова. Из многодетной семьи, в перестарках засиделась. Взамужем по-настоящему не была, но шибко желает. Не сосватать ли ее тебе, Павел Игнатьич? Хочешь, в свахи пойду, ужо мы ее улестим!

– Спасибо, Домнушка, вот спасибо! – обрадовался Павел.

В первый же воскресный день он надел линялую гимнастерку застегнул солдатским ремнем, подумав, прицепил на грудь Орден Красной Звезды, обул армейские хромовые сапоги, увязал в холщовую сумку бутыль с брагой, краюху хлеба, шмат сала. На той же телеге, что вез гроб с телом жены, подвернул по уговору ко двору Домны.

До войны Павел Дубинин слыл первым парнем на деревне: крепкий и ладный телом, черный вьющийся чуб из-под козырька фуражки, синь неба из-под век. В армию призывался он в тридцать девятом году. Со срочной службы угодил на войну, итого, шесть лет не видела его родная сторона. Возвратился матерым, умным, сметливым мужиком, в черном чубе появилась легкая проседь, придававшая его облику солидность. Жену свою Павел обожал, не думал, не гадал, что так жестоко обойдется с ним судьба-злодейка.

Невесту высватали быстро. Видно, и впрямь у бабы последние сроки ушли, увидав завидного кавалера, она сразу дала согласие. Не смутило ее ни вдовство, ни трое детей. Звали невесту как покойную жену Павла Марией. «Вот и ладно, – подумалось ему, – привыкать к новому имени не придется».

Внешне новая Мария уступала первой жене по всем статьям. Мужеподобная, широкая в кости, крупное лицо с тяжелой нижней челюстью похожей на обух литого колуна, придавали ее облику суровость и неприветливость. Но теперь ему не до выбора и не до жиру, быть бы живу.

В тот же день сгрузили немудреный скарб невесты в кованый сундук, с шутками-прибаутками добрались до дому.

Заведя женщину в дом, Павел сгоряча сделал большую ошибку: не узнав нрава и наклонностей будущей супруги, сходу объявил своим: 

– Вот вам, дети, новая мамка, слушайтесь её, не перечьте ни в чем. Узнаю, что забижать станете, уши надеру! И вам, мамаша, мой наказ: Мария теперь главная хозяйка в дому, ваше дело на печи лежать да в потолок плевать, как она скажет, так и будет!

Не ведал хозяин, как быстро новая жена – женщина корыстная и злая, подстегнутая его поручительством, войдет в раж и станет полновластной хозяйкой во всем, как натерпятся от ее произвола дети, быстро захиреет и уйдет в мир иной без того немощная мать.

Меньше всего от мачехи доставалось Митьке. Отчаянный и бесстрашный сорванец умел за себя постоять, и больше терся около отца, вырастая в доброго помощника. Татьянка стала нянькой не только для Тоськи, но и для родившейся через год сводной сестры Нины, смягчив этим холодное сердце мачехи. Вся нелюбовь и презрение свалились на бедную Тоську. Возможно, Марию раздражало сходство младшей падчерицы с родной матерью. Ведь она умудрялась ревновать Павла даже к мёртвой супруге. Нет бы пожалеть, приласкать и без того несчастного младшего ребенка, Мария в отсутствие мужа с нескрываемой ненавистью кидала в угол печи, где обычно пряталась малышка:

– У-у-ух, волчья порода, опять зыркаешь своими глазищами как звереныш из норы?! Иди, пей абратку, ишшо на тебя молоко изводить! Жженка-Погорелица!

Пока была жива бабка, Тоська жалась к ее боку, видно, сердцем чувствуя родную кровь. И старуха, насколько ей хватало ума, ласкала, жалела малышку. Да иногда заступался Митька:

– Мамка, ты почто Тоську обижаешь? Я все папке расскажу. Хитрая Мария лебезила перед пасынком:

– Хто ее обижает, я же пошутила. А иди-ка Митенька, что я тебе дам, – заискивала она и протягивала мальчишке какой-либо гостинец. Митька брал нехотя подачку, делился с сестренками.

Мачеха продолжала ядовито-льстивым говорком:

– А ведь и мне Митенька есть, что про тебя батьке рассказать, не ты ли намедни окошко в стайке камнем пробил? А мамка вину на себя взяла, нечаянно, мол, локтем навалилась, выдавила. Не ты ли баранов по вечерам пужаешь, а оне как сумашедшие на стены потом кидаются? Не у тебя ли гусята третьего дня в озерке до полусмерти закупались?

Митька молчал, насупив брови. В такие минуты Татьянка садилась рядом с братом, теребила подол платьица, настороженно слушала мачеху. Мария окончательно брала над детьми верх: 

– Мамку слухаться надоть, куды вы без мамки? Али бабка вас кормить, обстирывать станет? Яё хоть самоё в корыто замачивай – ходит, спотыкается – что ступь, то рупь!

Павел ведать не ведал, истинного лица новой супруги. Она льстила ему, врала с три короба. Вечерами супруг брал на колени Тоську:

– Тосюшка, ты все дичишься? А кто это? – показывал пальцем на супругу. – Скажи: «Мамка», ну скажи быстро. А это кто? Это братик твой – Митька, а это нянька твоя – Танька. А в углу на кровати – бабка Вера.

Его уроки не прошли даром и вскоре Тоська робко залепетала:

«Мамка, папка, баба, няня, Мита».

Еще через пять лет в семействе Дубининых было уже шесть ребятишек, Мария носила седьмого. Старшие дети ходили в школу, осенью собирались отдать и Тоську в первый класс.

Тоськина учеба не задалась. Робкую нелюдимую девочку с легкой руки мачехи стали дразнить Жженкой-Погорелицей. Ее огромные синие глаза смотрели на мир затравлено-настороженно.

В большой семье достаток не велик – каждая копейка на учете. Еды хватало, но излишков не водилось. Для пущей надежности в своем сундуке с навесным замком мачеха хранила сахар, крупы, припасенные отрезы ткани, праздничную одежду и другое «богатство». Запретный плод сладок. Ох, и горел зуб на этот сундук у Митьки. Однажды, по окончании покоса, отец и мачеха с младшими сыновьями, уехали в гости в соседнюю деревню. Сводные сестренки – Нина и Света остались дома на попечении старших. Подросшие и привычные к крестьянскому труду дети Павла управились по хозяйству и коротали время, ожидая родителей. Те припозднились. Младшие сестренки уснули. В доме стояла необычная напряженная тишина. От нечего делать, Митька принялся крутиться у сундука, примеряя к замку различные ключи, имеющиеся в доме. От одного из них, в замке щелкнула какая-то пружинка, и дужка его откинулась. Девчонки, всё это время внимательно наблюдавшие за братом, испуганно ахнули. Митька обрадовался, быстро скинул замок и с каким-то жутким восторгом распахнул крышку. Крупы и тряпки его не интересовали. Сахар. Он видел, когда мачеха открывала сундук, сахар стоял в углу в большом полотняном мешочке, завязанном белым тряпичным шнурком. Так и есть, вот он на своем месте! Митька уверенно развязал горловину мешочка, скомандовал сестрёнкам: 

– Подходите!

Татьяна подошла первая, протянула руку. Митька вложил в ее ладонь два увесистых серых комка. По-хозяйски распорядился:

– Хватит с тебя! – Потом, спохватившись, подскочил, накинул на двери крючок. Позвал:

– Тоська, иди, получай свою долю.

Тоська смотрела на брата с опаской. Ей тоже очень хотелось сахару. За столом мачеха выдавала его детям строго по установленной ею норме. Только отец брал сам, сколько хотел. Сахар был необычайно сладкий и твердый. Кололи его специальными щипцами. Павел старательно крошил свой кусок на мелкие осколки и обязательно добавлял от него детям, но растущим организмам все равно не хватало сладости вволю. Но, брать сахар таким способом, Тоська не хотела. Не двинувшись с места, она смотрела на Митяя исподлобья. Митька прикрикнул на нее:

– Ты чего? Хочешь чистенькой остаться?! А потом настучать на нас с Танькой? Кому говорят, бери!

Тоська шагнула к сундуку и неуверенно протянула руку. Митька будто нарочно выделил ей два куска крупнее, чем у старшей сестры. Ворованный сахар жег ладошки, огнем румянил щеки. Себе Митька взял три куска, сунул в карман, принялся закрывать сундук. Вот незадача: ключ, открывший замок, не хотел его замыкать. Митька крутился так и сяк, но, в конце концов, пришлось отказаться от затеи, он кое-как пристроил замок на скобке, имитируя порядок. Сверху необычно низко настелил домотканый половик, прикрыл им замок, и довольный уселся за стол, хрустел сахаром, запивал сырой водой из ковша. Танюшка пристроилась рядом, тоже тянулась к ковшику, запивала липкую сласть. Тоська юркнула за печь в свой уголок с тряпичными куклами и затихла там. Митька предупредил:

– Тоська, ешь сахар, не вздумай прятать, мамка найдёт, шкуру снимет!

Тоська ослушалась брата, лизнула несколько раз с каждого кусочка и завязала в узелок.

Вскоре вернулись родители. Мачеха несколько раз крутилась у сундука. Тоська с лежанки русской печи с замиранием сердца следила за ней, но все обошлось благополучно.

Дня через три Митька, улучив момент, когда мачеха вышла на скотный двор, быстро подскочил к сундуку, надеясь снова полакомиться сахаром, но к его досаде замок был надежно заперт. Брат убежал. Убежала Татьянка. Тоська осталась в доме со сводными братьями и сестрами. Вернулась мачеха, наказала ей водиться с младшим Петькой, пока она доит коров. Петька был страшно ревливый, неспокойный малыш. Тоська маялась с ним, таскала на руках, трясла на коленках. Парнишка заливался с удвоенной силой. Её осенила мысль: угостить братика сахарком. Она быстро вытащила недоеденный кусочек и подала малышу. Петька сунул кусок в рот, затих причмокивая. Как на грех в сенях стукнула дверь, скрипнула половица. Должно быть, вернулась мачеха. У Тоськи от ужаса поползли по спине противные мурашки. Она быстро выхватила у Петьки сахар, и, закинув его в рот, сомкнула губы. Лицо ее непроизвольно вытянулось: кусок был большой, он не жевался и не таял быстро. Петька закатился рёвом. Мачеха подозрительно взглянула на Тоську, зло кинула:

– На что ты только годная? С дитём совладать и то не можешь!

Гремела в кути вёдрами, крынками, цедила парное молоко, уговаривала малыша:

– Сейчас, сейчас, потерпи ужо!

Наконец приняла из рук Тоськи извивающегося малыша, на ходу выпростала грудь, уселась с ним на скамье у стола. Малец, вцепился в грудь, мял ее липкими от сахара пальчиками. Мария подозрительно взглянула на обмирающую Тоську, лизнула ручонку сына:

– Тю-ю, сахар! Откуда это? А?! – в голосе ее прозвучала ледяная угроза, – отвечай, когда тебя спрашивают!

Тоська молчала, свесив голову на грудь. С места она не трогалась. Сахар забил липкой слюной уже весь рот. Она боялась сглотнуть, только все ниже клонила голову.

– Молчишь? Молчи! Сейчас батька придет, порадуется на свою любимицу! А то я не сдогадалась! Еще третьего дня спохватилась

– замок открыт. Ручка на ковшике липкая, вот как сейчас у Петрушки пальчики. И мешочек не эдак завязан! Ах, змея подколодная, твоих это рук дело! Я ж сразу поняла! Дай-ка, думаю, погожу, вор сам объявится. Вот и объявился – на вору шапка горит!

Мария не двигалась с места, продолжая кормить ребенка. Тоська, как приговоренная тоже не двигалась. Нет бы, убежать, спрятаться, пока не пришел отец.

Павел, зайдя в дом, застал неприглядную картину: мачеха ладошкой хлестала Тоську по щекам, по губам. У Тоськи по перекошенному от ужаса лицу катились крупные слёзы. С распухших губ в уголках струилась кровь. Павел не смог сдержать гнев, грубо крикнул:

– Будет тебе! Ты что же делаешь? Так над дитём изгаляться!

Что опять стряслось?

Мария убавила пыл, обернулась к Павлу, с горящими в гневе глазами:

– Дитё?! Не дитё это, а исчадие! Ишь, повадку взяла – сахар воровать!

– Какой сахар? – опешил Павел.

– Кусковой, из сундука! Какой ешшо сахар ты видал у нас? Замок натакалась открывать! Ишь, хищница! Она сахар кусками будет жрать, остальные лапу сосать?!

– Так уж и кусками, – старался смягчить гнев супруги Павел.

– Иди, займись своим делом, я сам с ей поговорю.

Он уселся рядом с перепуганной Тоськой, обнял за плечи:

– Я ить знаю, не твоих это рук дело. Скажи, Митька набедокурил?

Тоська затравленно молчала. Отец вздохнул:

– Не без его дело обошлось, а тебе только достается. Горемыка ты моя. Ну, скажи, Митька сундук отпер?

Тоська покрутила головой. В ней сейчас кроме страха и покорности зарождалось упорство. Она ни за что не выдаст брата и сестру, даже если бы ее продолжали бить и угрожать самой суровой карой.

Павел поднялся, ободряюще похлопал дочь по спине, провел ладонью по голове:

– Пойди, умойся, никто тебя боле не тронет!

– Поговорил, называется! – злорадно выкрикнула Мария из кухонного закутка.

– Никто её боле не тронет! Ты, слыхала, Мария?!

– Слыхала, как кобыла волку под дыхало давала, – огрызнулась жена напоследок.

Павел только головой покачал, невесело взглянув на супругу из-под насупленных бровей. В это время хлопнула калитка, под окном пробежал Митька. Павел быстро расстегнул ремень на брюках и вытянул его из петель.

– Вот и главный виновник торжества явился. – Он шагнул в сени. Тоська выбежала следом. Отец у порога допрашивал сына:

– А ну, признавайся, пострел, это ты у матери сундук открыл и сахар стянул? 

Митька не успел подготовиться к такому разговору. Глаза его забегали:

– А чё я-то?

– А то кто же еще? Может Танька или Тоська набедокурили, а ты только на стрёме постоял? А ну, скидавай штаны, чтобы впредь неповадно было!

Митька метнулся было вглубь двора, но отец перехватил его и успел перетянуть ремнем пару раз вдоль спины. Это был первый и единственный случай, когда Павел поднял руку на ребёнка.

– Папка, родненький, не тронь его, это я одна виновата! – Тоська упала отцу в ноги, вцепилась руками. – Это я! Мамка ключ плохо прибрала, а я приметила.

Мария, все это время таившаяся в сенях, выглянула и вскрикнула:

– Как жа я ключ не прибрала?! Он у меня завсегда со мной, – она потянула за шнурок на шее, показала ключ.

Павел в сердцах бросил ремень под ноги, и, переступив его, направился под навес с сеном. Митька, насупившись, смотрел на мачеху, потом перевел взгляд на Тоську, увидел ее рассеченные в кровь губы и понял все. Свесив голову, он какое-то время стоял у крыльца, потом медленно побрел к навесу.

Тоська, ухватившись за его руку, заглядывала брату в глаза, скороговоркой говорила:

– Митя, ты на папку не обижайся. Мы сами виноватые. Проси у него прощения.

Они вместе зашли под навес. Павел лежал на сене лицом вниз, плечи его вздрагивали – он тяжело плакал скупыми мужскими слезами.

Тоська упала на коленки рядом:

– Папка, родненький, прости нас!

– Папка, прости, – решился и Митька.

Павел затих, потом медленно повернулся, сел, обнял Тоську.

– Пустое, дети! Иди и ты, Митька, – обнял сына, когда тот робко присел рядом. – Я ведь не на вас рассердился. Обидно мне стало: за что воевал? Чтобы мои дети несчастный кусок сахару вволю не видали, не едали? Вот обождите, дайте срок. Энтого сахару будет столько, что вы на его и глядеть не захочете, не то ли что есть!

Тоська смотрела на отца широко раскрытыми доверчивыми глазами. Слезы ее высохли: 

– Ужели, папка, так будет?

– О-о-о, дочь, разве то еще будет?! Конфеты, разные там пироженые, мармелады, узюмы и эскимо, всё для вас будет! Только срок дайте, потерпите малость!

– А что такое эскимо, папка? – решился Митька.

– Сливочная мороженая такая на палочке.

– А пироженые?

– Бог его знает, надо быть какая-то булка сладкая – сайка сдобная. Ты, парень, запомни, не за сахар я тебя вытянул – грех на душу взял. За сестру твою, за Тоську. Смотри, оберегай сестер-то. Вы ведь все, троя сиротами без матки остались, а Тоська самая малая. Стало быть, будь ей защитой.

– Я все понял, папка, – Митька преданно посмотрел отцу в глаза.

– Вот то-то! А где ж Танюшка? Пора, наверное, ужинать.

За столом семейство сдержанно молчало. Мария, чувствуя солидарность мужа с детьми, злилась, но на скандал не решилась. Наказала Павлу:

– Утром запрягай лошадь пораньше, поедем в лес. Люди смородину вёдрами таскают.

До любого прибытка в дом Мария была алчная. Когда в лесу созревала ягода, напревали грибы, она не жалела даже младших детей, брала с собой на «промысел».

– Что ты, баба, белены объелась? С раннего утра робят в лес тащить? Там комара пропасть! Отвезу на полевой стан воды, потом обед, тогда и поедем. Часа два-три у меня в запасе будет.

В три часа пополудни Павел повез семейство в лес. День выдался серый, солнце блуждало в неясном небе как в тумане. Ребятишки сидели на телеге нахохлившимися воробьями. Один Петька блаженно спал на материнских коленях. Чтобы хоть как-то приободрить семейство, Павел велел:

– А-ну, бригада, за-пе-вай!

Старшие дети запели нестройными голосами. Отец выждал, пока допоют куплет, подхватил припев. Ребятишки повеселели.

Мария петь не умела, но признаваться в этом не хотела. Когда ее приглашали, она отмахивалась:

– Оритя, коли охота, а у меня глотка не казённая!

Смородина растет, как правило, в низких заболоченных местах. Началась разбитая лесная дорога, лошадь перешла на шаг. По лесу ходили люди с корзинами, ведрами.

– Тпру-у! Приехали. Выгружайтесь, – скомандовал Павел.

Мария лазала по кустам, высматривала самые богатые – с крупной зрелой ягодой, покрикивала на детей и мужа:

– Захватывайте, захватывайте кусты один по одному!

Не дай Бог, если кто-то из людей сунется собирать ягоду рядом

– отлает любого. Вот тут-то годилась ее «неказённая глотка».

Рыжие лесные комары забивали глаза и рот, нудно зудели в уши. Полчаса спустя заревели Мотька и Петька. Мария увязала Мотьку своим платком, оставив одни глаза, усадила на телегу с младшей дочерью Светкой. Петьку большой клетчатой шалью пристроила к своей груди как в люльку и продолжала собирать ягоды.

Часа через три все ёмкости были полны отборной лесной ягодой. На круг получалось литров двадцать. Мария радовалась. Не важно, что не всегда у нее получалось прибрать добытое с пользой. Сахару на такой «улов» не хватало. Деревенские женщины приловчились томить ягоду в широких глиняных корчагах в русской печи с минимумом сахара. Получалось что-то вроде пастилы, густого повидла. Мариины заготовки то бродили, то плесневели, то подгорали, но главное – взять, не отстать от других!

Подрастая, Тоська полюбила работать на земле, в поле. Но, как ни старалась она угодить мачехе, работая в огороде на грядках, в лесу на заготовке дров, в лугах на покосе, оставалась нелюбимой и нежеланной нахлебницей. С горем пополам закончила восемь классов средней сельской школы. К этому времени улетели из гнезда старшие – Дмитрий ушел в армию, Татьяна уехала в небольшой городок Пермского края к старшей сестре отца, там и осела, устроилась на работу, вышла замуж.

Тоська отправилась к сестре. Собрала немудреный узелок с вещичками. Мачеха бросила на кровать тоненькое одеяльце, чахлую подушку, сказала с ухмылкой:

– Твое приданое.

Но и это малое падчерица приняла с благодарностью. Отец выделил денег на дорогу, отвез на телеге на станцию. Накрапывал мелкий нудный дождь, навевал тоску расставания. Вот и вылетела малая птаха в большой мир. Живи, Тоська – Жженка-Погорелица теперь как знаешь.

Первое время приютила сестра. Тетка помогла найти неквалифицированную работу на промышленном заводике с предоставлением жилья в общежитии. Тоська с радостью встала в ряды рабочих, а ее старание не осталось без внимания. Год спустя ей предложили перейти в ЖЭУ в качестве дворника, научили встать в очередь на квартиру.

В ее обязанности входила уборка территории обширного двора, обслуживание мусоропроводов, а уличные мусорные баки молодая девушка должна была вручную загружать в машины. Деревенская закалка сказалась и тут: Тоська легко и быстро выполняла работу. Появилось свободное время. Нашлась халтура – уборка подъездов.

Тоська по-прежнему жила в общежитии и отчаянно мечтала, как когда-нибудь получит отдельную квартирку. Деньги, которые приносила халтура, она старательно складывала в «кубышку», вот получит она комнатку в малосемейке, будет на что купить обновки: шторки на окна, покрывало на кровать.

Так незаметно минуло четыре с половиной года, Тоське шел девятнадцатый год. Каждый раз в очередной отпуск она спешила в родительский дом – помочь родным в заготовке дров или сена, уборке урожая. Отец радовался приезду дочери, хвалил ее за трудолюбие и усердие. Радовались сводные сестренки, братья – всех Тоська одаривала скромными подарочками. Только сердце мачехи оставалось холодным и равнодушным, а иногда откровенно враждебным. Тоська никому не жаловалась, терпела обиды. Давала волю слезам в дороге, когда возвращалась в город. Затем снова погружалась в повседневные труды и заботы, и обида в ее сердце постепенно угасала, сменяясь тоской по отцу, сестренкам, братьям, родной деревне. Часто ей приходило на ум: если бы не мачеха, ни за что не уехала бы она из родной сторонки, трудилась бы на родной земле – растила богатые урожаи, косила высокие сочные травы.

Подружек у Тоськи не было. Часто навещала она в городе тетку, старшую сестру и брата, который после демобилизации тоже приехал в их городок, поступил на завод, обзавелся семьей.

Иногда по вечерам Тоська выходила на общежитский двор, где устроены были металлические качели, и, усевшись на них, подолгу тихонько раскачивалась, о чем-то мечтала. Один раз на соседнее сиденье сел высокий светлый парень, заинтересованно стал рассматривать девушку. Тоська сидела к нему левой стороной лица, таким образом, не видно было ее страшного шрама от ожога справа. Молодой человек явно любовался ею, ведь девушка была безупречно красива, темные густые ресницы чуть прикрывали синь огромных грустных глаз. Он улыбнулся, спросил:

– А что делает прекрасная незнакомка завтра вечером? Нельзя ли пригласить вас на сеанс в кино?

Тоська очень любила походы в кино. К ним часто привозили фильмы, на которые по вечерам сбегалась вся деревня. В городе ей еще ни разу не приходилось бывать в кинотеатре. Она невольно обернулась к парню. Тот ахнул в душе, когда увидел бугристую красную кожу правой половины, но умело сдержался и продолжал прежним тоном:

– Так «да» или «нет», красавица? Лучше, если вы скажете «да». Тоська залилась пунцовой краской. Еще ни один человек, тем более парень, не называл ее красавицей. Обидное прозвище Жженка-Погорелица навсегда осталось в ее сердце колкой занозой. Уверенная в том, что парень насмехается, она вдруг с вызовом ответила:

– Да! Только не сбеги, кавалер.

– О, мы уже на «ты», тем лучше. Давай знакомиться, я – Виталий, а твое имя?

– Тося, – теперь уже робко ответила девушка.

Парень подскочил с сиденья, взялся за поручни ее качелей:

– Держись, раскачаю!

– Не нужно! – вскрикнула Тоська и мигом соскочила на ноги.

– Ты испугалась? Ну, прости, так значит до завтра? Встречаемся в семь часов вечера у кинотеатра «Октябрь».

Тоська только кивнула на прощание и поспешила в общежитие. Парень проводил ее оценивающим взглядом: ах, фигурка, какая ладная! Скромная, неизбалованная, жаль, лицо подпорчено! Да с лица воду не пить, так, кажется, старые люди говорят.

Тоська тоже успела рассмотреть парня: светлый лицом, голубоглазый, чуть большеватый рот, чувственные губы. Вроде, приятный с виду, улыбчивый.

На второй день Виталий поджидал Тоську у входа в общежитие. Она откровенно удивилась:

– Это ты?

– Я, как видишь. В кино идем?

– Мы же договорились у кинотеатра в семь.

– Боялся, что не придешь. Ведь не пошла бы?

– Не пошла бы, наверное.

Полгода Виталий ухаживал за Тоськой, в полной мере распознав ее характер. Скромная, терпеливая, старательная и работящая. Честь свою девичью бережет. Немного интеллект хромает.

Так и это не проблема – станет она женой верной, покорной, будет в рот ему заглядывать. Он-то парень начитанный, язык подвешен что надо.

Когда Тоське исполнилось девятнадцать лет, Виталий сделал ей предложение. Пошутил:

– Будешь ты Павловой Таисией Павловной, смотри какое сочетание гармоничное!

Она не отдавала себе отчет, любит ли Виталия. Пришибленная комплексом неполноценности, решила, что это единственный ее шанс, ведь в глубине души она мечтала о семейной жизни, детях. Потому через три дня дала утвердительный ответ кавалеру.

Виталий купил для своей невесты белое платье длиной чуть выше колена, короткую белую фату и удобные белые туфли-лодочки. Увидев все это богатство, Тоська потеряла дар речи:

– Это все мне? – ее лицо теперь сияло столь неподкупной светлой радостью. Виталий невольно залюбовался подругой, самодовольно подумал: «Не ошибся я!»

В день свадьбы невеста была ослепительно красивой и невольно вызывала добрые улыбки даже у незнакомых людей. Брат Дмитрий легко приподнял ее под локти, шепнул на ушко: «Эх, сестренка, ты у меня самая красивая и замечательная на всем белом свете!» Радовался отец, и мачеха, казалось, была рада, пока Тоська случайно не услышала ее шипение: «Еще фату белую нацепила, тьфу, колбаса вареная!»

Жить молодые стали в комнате рабочего общежития. Виталий трудился на одном заводе с Дмитрием Дубининым. Вскоре выяснилось, что муж не блещет трудолюбием и уважением в коллективе. И дома, он больше предпочитал лежать на кровати с книжкой. Тоська старалась угодить супругу во всем, он радовался, что не ошибся в выборе. Но все чаще стал цепляться к ней за косноязычие, элементарную неграмотность. Тоська в такие минуты не смотрела ему в рот, как он ожидал, защищаться она не научилась с раннего детства, почуяв опасность, как черепаха пряталась в панцирь – уходила в себя.

Поездка в деревню с мужем тоже не принесла Тоське ничего, кроме позора. Виталий не ведал крестьянского труда, не желал и учиться. Первый раз они приехали к заготовке дров. Виталий с удовольствием поехал в деляну. Семейство Дубининых загрузилось на конную телегу, Виталий с Тоськой поехали на приобретенном отцом мотоцикле «ковровец». Но работник из Виталия получился никудышный. Он без конца ходил пить березовый сок, потом отправлялся глубоко в лес справлять малую нужду, приговаривал:

– Гонит берёзовка, чистит почки – это хорошо!

Потом и вовсе улегся за кучу сучьев там, где припрятана была в тени сумка с продуктами. Когда наработавшееся семейство уселось на поляне обедать, обнаружилось, что практически все продукты были вытасканы и съедены. Павел Игнатьевич не удержался, спросил:

– Кто ж сумку очистил? Что же есть теперь будем? Виталий, не сморгнув глазом, соврал:

– То-то я и думаю, что птички летают? Наверное, это они сумку разорили.

– И трехлитровую банку молока птички выдузили? – сверкнула глазами Мария.

Тоська не знала, куда прятать от стыда глаза. Пришлось довольствоваться сухим хлебом и остатками соленого сала, которые, видимо, не смог одолеть городской гость. Молоком лишь закрасили чай.

К исходу трудового дня Павел распорядился:

– Ты, Марея, езжай с Виталием на мотоцикле, как-никак ты хозяйка в дому. Встречай скотину, готовь ужин. А мы тут с ребятишками еще немного повоюем.

Мария до крестьянской работы была лютая, все горело в ее огромных хватких руках. А вот работу по дому и стряпню на кухне она терпеть не могла. Претило ей еще присутствие нежеланных гостей.

– Я на энтом мотоцикале страсть как боюсь ездить! – пыталась возразить она.

– Ничего страшного, мамаша, держитесь за меня крепче, вмиг с ветерком долетим, – успокаивал ее зять.

Нехотя собираясь, она ворчала:

– Укормлю я вас сегодня, ох и укормлю! Век мою стряпню помнить будитя!

Вечером, за семейным столом было шумно. Павел чинно разлил по стаканам взрослых красное вино:

– Выпьем с устаточку, да закусим как следует! Большую работу сегодня переломили! На завтра уж не так тяжко будет.

Наработавшиеся и проголодавшиеся работники весело гремели ложками, уплетая горячую похлебку. Мария сидела в простенке, откинувшись спиной на стену и сложив крестом руки на рыхлой большой груди.

Павел окликнул жену:

– А ты сама, что же не ешь?

– Ешьте, ешьте, повар завсегда загодя сыт бывает. Виталий раньше всех протянул пустую миску:

– Мамаша, нельзя ли с устаточку добавки получить? Мария быстро перехватила чашку:

– За милую душу, зятёк, кушай на здоровье, остатки сладки!

Уж я супчик приправою сдобрила, сметанкою, знай, заправляй.

Тоська поела самую малость, отец тоже не особо налегал – устали работники. Только ребятишкам да Виталию все было нипочем – смели все, что было на столе. Павел похвалил:

– Во-от, семерым и батьку веселее бить. Как поработали, так и поели! – Он сидел рядом с Тоськой, задорно подтолкнул ее в плечо, подмигнул незаметно. Дочь поняла его с полуслова, благодарно прижалась к родному плечу.

– А не спеть ли нам, папка, твою, походную?

– Заводи, дочь.

– Нет, ты первый, а я подпою.

Павел Игнатьевич подпер рукой подбородок, негромко, но мощно вступил:

_Как_служил_солдат_службу_ратную._

Тоська робко подхватила:

_Службу_ратную_да_почетную._

Эта ночь для семейства выдалась беспокойная. Сначала на полатях колготились ребятишки: перешептывались, смеялись.

«Чудо-Юдо Рыба-Кит, рыба правду говорит» – считал кто-то из девок. Потом до самого утра Виталий носился до ветру, маялся животом. Несколько раз слезали с полатей ребята – эти берёзовки опились. Тоську с отцом тоже немного прохватило. Одна Мария спала спокойно. Когда Виталий в очередной раз с чертыханьем срывался с постели и несся на улицу, она внятно проговорила:

– Видно, живот надорвал с непривычки, али «птичкино» молоко революцию взыграло, губошлеп чёртов! Вози теперь почту до самой зари! Телеграммы то видно «срочные» все идут, ишь, как прытко бегает!

Павел чесал переносицу, улыбался, он почти догадывался, в чем тут дело. Надо было только утвердиться в своих расчетах. Что суп Мария разливала из большого семейного чугуна, он видел своими глазами.

Утром он чуть свет заглянул в загнеток и обнаружил там кроме общего чугунка отдельную кастрюльку. Видимо из нее Мария потчевала родных детей, куда не насыпала специальной «приправы». Виталию по его жадности досталось больше всех, вот и результат.

За завтраком Виталий по-прежнему корчился, спал с лица.

Заказал:

– Тоська, завари мне чаю покрепче. И это: сама, если хочешь, оставайся, а я завтра же домой поеду.

Тоська даже обрадовалась:

– Поезжай, Виталя, поезжай. Павел Игнатьевич посетовал:

– И что такое приключилось? Скажи ты, как вспучило живот, мочи терпеть нет! – он не стал разоблачать жениных проделок, она сама себя чуть не выдала с головой:

– И я чуть Богу душу не отдала! Виталий удивился:

– Да вы, мамаша, вроде и не вставали ни разу?

– Не вставала. Так ведь и организмы разные. У меня, знать, в печёнку всё ушло. Видать, в берёзовку чтой-то попало – лунка-то старая была.

В деляну в этот день поехали только отец с Тоськой на конной телеге. Ребята в будний день в школу убежали, Мария осталась дома. Тоська спросила:

– Папка, а ты на мотоцикле совсем не ездишь?

– А ну его к Богу! По мне лучшего транспорта, чем гужевой, нет – и в снег, и зной, и в дождь, и в вёдро не подведет. А на мотоцикле вон уж Мотька силы пробует, не заметишь, и Петька в возраст войдет. Пригодится мотоцикл.

Павел Игнатьевич поделился с дочерью своей догадкой насчет ночного происшествия. Тоська засмеялась:

– Ладно, мы с Виталием, тебе-то папка, за что? Это хорошо, что мы с тобой съели понемногу.

Павел ухмыльнулся:

– Хэх, это ты ее плохо знаешь. Мне за то, что домой ее отправил, ужин готовить велел.

– А чего она сегодня не поехала?

– Вот! А кто добро будет стеречь? Твой, видишь, дома остался, а она страсть, какая жадная да подозрительная, боится, кабы зять ее не обчистил как вчерася сумку с продукцией.

Отец первый раз в жизни так открылся дочери. В детстве ей думалось, что он ничего не замечает.

В другой раз Тоська привезла мужа в сенокосную пору. На этот раз он наотрез отказался ехать в поле. Растянув дебелое тело, сутками лежал в прохладной горнице с книжкой в руках, требовал для себя полезной деревенской пищи: парного молока, свежих теплых сливок, яиц и творогу, ядреных овощей с огорода.

Наработавшаяся до одури за двоих Тоська к вечеру валилась с ног и была не в силах ответить на любовь и ласки мужа. Виталий сердился, упрекал супругу в холодности. Тормошил ее:

– Тоська, что лежишь как глухое бревно, пошли спать на сеновал.

Слышно было, как Тоська упирается, бьется локтями о стену. Павел Игнатьевич протяжно закашлял, заворочался в постели, потом все стихло.

– Таким гостям на назёмной куче спать, а не на сеновале, – это мачеха подает голос.

Днем отец глядел на зятя, молча поджав сухие губы. Мачеха не скрывала ненависти и злорадства, вымещая ее на падчерице колкими фразами. Тоська не вынесла жгучего стыда, уговорила мужа уехать раньше намеченного срока. В дороге она поклялась себе, что больше никогда не поедет в деревню с ним.

Через три года после свадьбы Тоська родила крепкого первенца – мальчонку. Правда, через час после родов угодила на операционный стол. Едва отошла после наркоза, врач вывел вердикт:

«Мы сделали, все, что могли, но детей вы больше иметь не сможете. У вас удален главный детородный орган». «Плодное местечко приросло» – так объясняла потом Тоська родным свою болячку.

Ее крестьянский организм довольно быстро окреп после операции, и Тоська с младенцем выписалась из роддома. Всю свою любовь и нерастраченную ласку она обрушила на сыночка Юрочку. Супруг все более отдалялся от нее. А когда она призналась, что больше не сможет родить, он оскорбил ее: «Ты стала какая-то ущербная». Ущербная так ущербная, ей ли привыкать глотать горькие пилюли обиды?

Едва придя в себя, молодая мама начала выходить на халтурную подработку. Дожидалась мужа с работы и бежала убирать, мыть подъезды. Через полтора года, отдала Юрочку в детский сад, вышла на работу. Еще через два года семье Павловых предприятие Тоськи выделило двухкомнатную квартирку. Ах, как радовалась она: вот и пригодилась скопленная копейка! Молодая хозяйка рачительно и любовно выбирала всякую мелочевку, украшала квартиру. Юрочкин уголок она устроила самым уютным образом. Когда закончились все деньги из «кубышки», она впервые завела «сберегательную книжку», только решила теперь деньги, заработанные от халтуры, собирать для Юрочки.

Виталию Тоська неоднократно намекала, что мечтает о земельном участке, о приобретении дачи, и что пора из совместного бюджета скапливать нужную сумму. Виталий отмахивался с кислой физиономией:

– Тебе надо, ты и копи. У меня нет лишних финансов.

Еще бы они были! Муж очень любил себя и в дни получки баловался копчеными охотничьими колбасками, шпротами, бутылочкой хорошего коньяка, разными сластями вроде зефира в шоколаде. Где он их только добывал, эти изысканные деликатесы? Тоська не притрагивалась к ним. Лишь иногда робко просила мужа:

– Ты хоть бы Юрочку угостил сладеньким. Виталий громко хохотал:

– Мал еще, от сладкого кариес развивается!

Едва Юрику исполнилось четыре года, Виталий «смазал лыжи» и удалился к заведующей продовольственной базой города, которая, видно, и снабжала сударика дефицитными товарами. Так, после прожитых семи лет супружества, Тоська осталась одна. Вернуть мужа она не пыталась, немного поплакала в подушку и постепенно смирилась. Главной ее заботой и любовью оставался сын.

Когда оформлен был развод, Тоська решила свозить Юрочку в деревню к дедушке с бабушкой. Отец обрадовался гостям. Выслушав невеселый рассказ дочери о нерадивом зяте, в сердцах выругался:

– Пущай катится на все четыре стороны! Не нашего он поля ягода. Не горюй, дочка, проживешь. Мы чем можем подмогнём!

– Подмогнём, как жа, у тебя вон своих ишшо семеро по лавкам,

– съязвила мачеха.

– Каких своих? А Тоська с дитём разве не наши?

– Свои да наши, – не унималась Мария, – Тоська – отрезанный ломоть, у её своя семья есть и своя голова на плечах!

Тоська ни разу не видела отца в таком гневе. Он побагровел:

– Ах, своя?! Тогда какого чёрта она кажное лето на нас спину гнёт? Али тебе этого еще мало?

– Хто её зовёт и просит? – Мария тоже вошла в раж, хотела было еще возразить, но взглянув на супруга, осеклась. Но Павлу достаточно было и этих слов.

– Ты мне не бузи «хто зовёт»! Думаешь, я не вижу, как ты на Тоську всю жисть как лютый волк косишься? Все только и делишь – свои да наши! Небось, перед своими шелковой травкой стелешься. А как Тоська на порог, зубами щелкаешь: как бы больнея укусить. Ей, девке, и так с малых лет достается! Горе меня одолело, то бы я с тобой, чёртом, век не связался!

– Папка, не надо! – взмолилась Тоська.

– И-и-эх, была бы твоя мамка жива, разве бы я так свою жисть прожил?! Обожал я ее, жалел, – Павел вдруг пустил скупую слезу, – а тебя, чёрта, сколь ни улещивал, все одно шипишь как змея из-под колоды! – взглянул он на жену. – А ты, мила дочь, боле ее не слушай! Ты для меня самая жалкая. И карактер у тебя мамкин, мягкий, отходчивый, и лицом и статью ты вся в мамку. Красивая она была как патрет писаный!

Вот уж этого Мария стерпеть не могла, загремела в кути ухватами, чугунами.

– Как же, патрет писаный?! Видала я ее: брюхо ниже задницы, морда мурлатая, ну, ровно как у Тоськи!

Павел Игнатьевич опешил. Натянутая улыбка исказила лицо:

– Где-ка ты ее видала?

Довольная переменой «ветра», Мария осмелела еще более:

– Где-ка? Была я у вас в деревне с Дусей Пономаревой в день вашей свадьбы. Я к ей тогда в гости приезжала. Сманула она свадьбу посмотреть. Как сейчас гляжу на чуб твой вороной, а она-то в желтой юбке, как пошла плясать, подолом пыль смела, топчется на одном месте и толку нет! Брюхо-то растрясла, знать.

Павел рассмеялся:

– Какое ж брюхо, когда я ее девкой брал?!

– А-а-а, девкой, знать, забыл! Эвон сколько лет миновало. И красоты в ей на сто процентов было, а дури на сто пятьдесят!

Павел смеялся, смеялась Тоська. Вытирая набежавшую слезу, он добавил:

– Вон, оказывается, еще когда ты меня высмотрела. Я все думал, как свататься приехал: даже уговаривать бабу не пришлось

– сама впереди лошади бежала.

– Тюфу, дурак старый! На кого это я кинулась впереди лошади?! На бабку твою тухлую, на голыдьбу твою, да на голодные рты? У тебя акромя рубахи-перемывахи одне голые углы с тараканами были.

– А у тебя богато?! – опять распалился Павел. – В ту пору все люди в одинаковом достатке жили, ты заборы-те лишние не городи!

Мария в сердцах выскочила из дому, хлопнула дверями.

– Вот так-то, пойди охолони! – спокойно сказал ей вслед супруг. – Нда-а-а. Вот такие дела. Но ты, дочь, сильно на мать не серчай. Это язык у её что помело поганое. Досталось и ей в жизни немало. В работе она зверь, впереди меня и сзади как вол ломила. И вас подняла, и меня выручила. Да и так: век ведь уже вместе, куды теперь деваться?

Тоська с готовностью подхватила:

– Да разве я, папка, обижаюсь? Неловко мне только, все из-за меня у тебя неприятности. Я уж и так много не гощу и куска лишнего не съедаю.

– Ну-у, будет тебе! Уж тебя ли куском попрекать? Работница ты моя, заботница первая! – и хитро улыбнувшись, подмигнул, – сейчас, гляди, вернется, по-другому запоет. Ужо я ее на сто процентов изучил.

Словно в ответ на его слова в дом заглянула Мария. На лице ее играла плутоватая улыбка:

– Павел, а подь сюда.

– Чего тебе? – напустил супруг строгий вид.

– Ну, поди, не пожалеешь.

Отец и Тоська вместе вышли в сени. Мария возглавляла компанию, заговорщически показывала знак «молчать» и следовать за ней. На ограде кто-то весело распевал песенки. Все трое выглянули из-за угла. Младший сын – Петька сидел на низкой соломенной крыше стайки, поджав под себя ноги. Рядом в такой же позе Тоськин Юрка. Ребята горланили: «Чебурашка, дружочек, чё ты сел в уголочек? Чё ты песенки мне не поешь?» Мария довольная осклабилась:

– Вона, дядя с племянником упражняются!

Все засмеялись. Развеялась грозовая туча, разразившаяся громом, и опять прояснилось на горизонте.

Юрка рос здоровенький, Тоське не пришлось ни разу брать больничный. Когда он пошел в школу, особых хлопот у нее тоже не прибавилось. Учился он ровно. Домашние задания выполнял самостоятельно, не больно-то Тоська помогла бы ему. Чем старше становился сын, тем больше росло его пристрастие к чтению. Любимая книга «Робинзон Крузо» красовалась на Юркиной полке на самом виду. То, что внешне сын как две капли воды походил на отца, Тоську не смущало, ей казалось, что он самый красивый на свете. А вот любовь к книгам почему-то раздражала ее. Иногда она внушала сыну:

– Будешь как отец лежнем работать. Юрка смеялся:

– Ученье – свет, а не ученье – тьма, мама!

– Ага, отец твой сильно просвещенный – бросил нас и «ах» не сказал.

Мать выделила Юрке вторую комнатку, в которой раньше была ее спальня.

– Ты будешь расти, Юра, появятся друзья, девушка, пускай это будет твоим уголком.

В старших классах парень пристрастился к морю. Скупал открытки, мелкие сувениры, связанные с ним. Приобрел репродукцию Айвазовского «Девятый вал» в пазлах, старательно и скрупулезно собрал ее, потом склеил и прикрепил к стене. Скопил на тельняшку и белую фуражку капитана. В результате Юрка получил прозвище Боцман, на которое не только не обижался, но охотно откликался.

Карманные деньги Юрке мать выделяла не просто так: сын крепко помогал ей на работе, особенно в снежные зимы. Он легко и умело расчищал снег во дворах, которые обслуживала Тоська. Вместе с ней ворочал мусорные баки. Юрка обожал и жалел мать и лишь немного стеснялся в подростковом возрасте ее деревенского говорка. Например, когда она говорила: «Ужели так можно, Юра?»

Однажды подобрал в мусорном баке расхристанный макет парусника. Старательно отчистил все его поверхности, снял пришедшие в негодность паруса. Выкроил новые из старого пионерского галстука и украсил ими парусник. Натянул из капроновых ниток канаты. Мать удивилась:

– Да ведь красиво, Юра! Юрка сиял:

– Мам, это «Алые паруса» Грина. Хочешь, я тебе сам вслух прочитаю эту книжку?

– Ну, почитай.

– Завтра в школьной библиотеке возьму, у меня ее дома нет. Но обещание сына как-то позабылось в суете сует.

Позже Юрка полюбил комнатные цветы. Сам, где мог, доставал понравившиеся черенки. Купил в цветочном магазине грунт. Рассыпал его по ведерочкам, баночкам и высадил добытые трофеи.

Обнаружив у Юрки это пристрастие, тётка Таня подарила племяннику несколько хороших кашпо. Удивительное дело: у Юрки оказалась легкая рука, и все растения прижились. Его маленькая комнатка превратилась теперь в оранжерею.

Тоська не разделяла и этого пристрастия сына. Она считала нужным только то, что может принести реальную пользу человеку. Нашла для себя новый способ заработать: собирала металлические баночки из-под Кока-колы, пива и других напитков и сдавала их в цветмет. Ради этого бродила не только у мусорных баков, в парках и садах города, но и в окрестных лесах. Юрка тревожился:

– Мам, неужели мы с тобой без этих копеек не проживем?

Встретит тебя какой-нибудь бич, обидит!

– Я сама кого хочешь напугаю, – похлопывала себя по правой щеке. – Вот погоди, еще спасибо своей мамке скажешь.

В последние годы мать сильно сдала: ссутулилась, постарела. Тяжелый физический труд сделал свое дело. Если раньше шрам на ее лице скрашивался цветущей молодостью, теперь все чаще обожженное лицо дворничихи вызывало скептические улыбки: Тоську принимали за человека второго сорта, склонного к пьянству. На работе ценили как работника исполнительного, трудолюбивого. Но чаще пользовались ее добротой, безотказностью, душевной простотой и неоднократно ставили дополнительно на участки, где временно отсутствовал дворник или уборщица.

Однажды вечером к Тоське прибежала встревоженная Татьяна:

– Тоська, собирайся – отец плохой, мамка сообщила. Завтра утром едем, я уже билеты на электричку купила.

Тоська за вечер разбила телефоны начальства, два раза сбегала на соседние участки: никто ни соглашался подменить ее хотя бы на несколько дней. Пришлось оставить за себя старшеклассника Юрку.

– Вот так, Таисия Павловна, – сокрушалась сестра, это тебя грузят все, кому не лень. Сколько я тебе говорю: увольняйся со своей адской работы! У тебя руки уже не поднимаются!

Отца дочери застали живым и вменяемым. Днем сестры хлопотали по хозяйству, помогали мачехе, ухаживали за отцом. Вечерами Павел разговаривал с дочерьми, давал наказы. Велел похоронить его рядом с первой женой – их матерью. Даже теперь Мария не смогла сдержать свой норов, насупилась, кинула зло, с упреком:

– Вот, придумал! Ты с ей без году неделю прожил, а со мной сороковой год доживаешь. Мне-то, когда помру, куды ложиться?

Павел вымученно засмеялся:

– Хошь, с другого боку ложись. А я буду как в малине!

Татьяна с Тоськой прожили четыре дня, попрощались с отцом с тяжелым сердцем. На смену им приехал Дмитрий, сестры и братья, рожденные от мачехи. Через пару недель пришла печальная весть: отец умер. Казалось, Тоська убивалась больше всех. После похорон мачеха заявила, что ей больше нечего делать в отцовском доме – она теперь тут единственная и полноправная хозяйка. Падчерица горько проплакала всю обратную дорогу. Не рассчитывала она на наследство, обидно и досадно было, что отказано в желании войти в отчий дом даже гостьей.

Мачехе, однако, недолго пришлось пользоваться нажитым добром. После перестройки и развала страны, приспели лихие времена: уже который год люди в спешном порядке срывались с насиженных мест, разъезжались, бросая дома и усадьбы на произвол судьбы. Дом Дубининых оставался в числе последних, где еще теплилась жизнь. Мария слегла. Было от чего закручиниться! Тоська первая примчалась ей на помощь, ухаживала, кормила с ложечки. Уговаривала: звала жить к себе. Мачеха отказалась наотрез:

– Помирать буду в своем углу!

Умерла она легко и скоро. Похоронили рядом с мужем, как он загадал: буду лежать между двух Марий.

Вскоре от деревни с красивым названием «Лебёдушки» только и осталось, что богатые чернозёмом и перегноем бугры на усадьбах да погост, который вёснами навещали бывшие жители.

Юрка, окончив школу, поступил в техникум. Два раза ему приносили повестки в армию, он брал отсрочку по учебе. В этом году вышел на последний курс.

Как-то по осени Тоська пришла после работы сияющая от счастья. Возмужавший Юрка в последнее время разговаривал с матерью покровительственным тоном:

– Мам, ты что, рупь нашла?

– Нашла, сынок, нашла! Завтра идем смотреть дачу. Люди добрые подсказали: есть хороший, недорогой участок, главное – рядом. Ты к семи часам будь как штык дома! Мне без тебя никак. Ты – мужчина, смотри все как следует, если что не так, дай мне знать, а я тебе.

На загородном маршруте автобуса Тоська с сыном добрались до дачного общества за полчаса.

– Седьмая улица, девятый участок, – в который раз повторяла беспокойная Тоська. – Сынок, надо спросить.

– Да разберемся, мам.

– А вот мужчина идет. – Тоська прибавила голос. – Мужчина, подскажите нам седьмую улицу, девятый участок.

– Девятый? – почему-то удивился солидного возраста мужчина. Одет он был по-походному просто в спецовочный костюм. – Идемте, нам по пути. – Он слегка улыбнулся, – Вы к родственникам?

– Вот, видишь, Юра, как нам повезло? – вместо ответа назидательным тоном обратилась Тоська к сыну.

Юрка ответил ради приличия:

– Нет, мы участок смотреть.

Мужчина посмотрел внимательно, слегка кивнул головой:

– По объявлению?

Юрка неопределенно подернул плечами. На этот раз Тоська поспешила ответить:

– Нет, знакомые подсказали. А у вас тут тоже дача?

– У меня тут тоже дача. Кстати, вот мы и пришли – вот девятый участок. А мой одиннадцатый, – мужчина вновь улыбнулся.

– Вот спасибо, спасибо вам! – раскланялась Тоська.

Сопровождавший помахал рукой из-за куста сирени, росшей за калиткой.

Пять минут спустя Тоська с сыном ходили по участку вслед за хозяйкой. Юрка удивился: всегда робкая, замкнутая мать с пристрастием задавала вопрос за вопросом.

– Где у вас земля под картошку?

– Картошки мы сажали кустов пять-шесть. Участок ограничен, как видите.

– А под капусту место есть?

– Мы с мужем цветы очень любим, под овощами у нас совсем немного места, уголок моркови, пять-шесть кочанов капусты. Да вы смотрите сами. Вот тут у нас виктория. Тепличка, банька, сарай. Смородины два куста. Яблонька у нас недавно немного пострадала: жгли мусор и недосмотрели, вот, видите, ствол и нижние ветки опалило. Решайте сами, можно спилить, а может, и отойдет.

– А яблоки-то на ней были? – дознавалась Тоська.

– В том-то и дело: яблоки отличные – жалко яблоньку! Тоська легонько толкнула сына под локоть, вполголоса проговорила:

– Сестра моя.

Юрка внимательно посмотрел на мать, пожал плечами:

– Не понял!

– Ладно, потом… – и громче хозяйке: – А вода весной вас не подтопляет?

– Нет, что вы, участки тут высокие. Домик у нас небольшой, но уютный.

Попрощались. Тоська уверила хозяйку, что уже завтра готова внести деньги. Дело за оформлением документов.

Возвращаясь домой, Тоська с сыном оживленно разговаривали. Юрка еще никогда не видел мать такой возбужденно-веселой, счастливой.

– Ты рада, мама?

– Мечта всей жизни! Теперь это будет моя «Лебёдушка» в честь нашей пропащей деревни. Ты не представляешь, сынок, какой тут порядок наведет твоя мамка! Ни одному сорняку не дам поселиться!

– Кто бы сомневался! – смеялся сын. – Слушай, мам, о какой сестре ты мне там говорила? Я ничего не понял. Ты знаешь эту женщину?

Тоська засмеялась:

– Как же, знаю! Она же про яблоню обгорелую говорила, ужели и впрямь не понял? Яблоньку я сестрой назвала! Погорелица, как и я.

– Мама, ну что ты такое говоришь?! – Юрка от возмущения замедлил шаг. – Почему ты так себя не любишь? Запомни: ты у меня самая красивая, самая добрая и лучшая на свете!

– Ага, запомню, сынок! А яблоньку-погорелицу мы оставим, слышишь, Юра? Мы, погорелицы, крепкие, ядреные. Вот увидишь: зацветет она весной!

Юрка готов был расплакаться от этих материных слов. Но, только запрокинув голову, глубоко вдохнул и шумно выдохнул. Тоська знала, этот жест сына означает – «без слов».

Тоська и в автобусе балагурила, строила планы о том, как уже осенью выкорчует с участка лишние на ее взгляд растения, зимой наберет семян, а весной засадит все на свой вкус.

Наконец формальности по купле-продаже дачного участка были решены. В один из дней Тоська встала раньше обычного, убрала свою территорию и поспешила домой. Сообщила Юрке, что едет на дачу и увезет кое-какие инструменты. Попросила сына приехать после занятий и привезти ведро и посуду.

В автобусе ей встретился мужчина с одиннадцатого участка.

Он первый поприветствовал ее:

– Доброе утро! Выходит, мы с вами теперь соседи?

– А, это вы? – засмеялась Тоська. С тех пор, как от нее ушел Виталий, она утратила всякий интерес к мужчинам и старалась не иметь с ними никаких дел. Но сосед по даче располагал к общению. Едва вышли из автобуса, он предложил:

– Давайте я вам помогу, – он протянул руку к инструментам, обернутым мешковиной.

– Ой, что вы, я привычная! – Тоська вела себя как всегда просто, без жеманства, не имела она понятия и об искусстве обольщения:

– И все же, давайте, я помогу.

– Ну, держите, – уступила она, – может, придется, и я вам помогу.

– А Юра ваш сын?

– Сын.

– Хороший парень.

– Правда? Для меня-то, конечно хороший. Один у меня сыночек! – голос ее потеплел, дрогнул. Мужчина невольно взглянул на новую соседку, глаза ее наполнились слезами. Перехватив его взгляд, она быстро смахнула соленую влагу. – А он приедет после занятий. Я сегодня пораньше управилась со своими делами, думаю, вроде, погода ясная будет, время дорого!

– Н-да, время берет свое. Поскольку мы соседи, думаю, пора познакомиться. Я Борис Львович, а ваше имя?

– Я Тося.

– А полное ваше имя, отчество?

– Я не привыкла, называйте как все – Тося, Тоська.

– Такое имя я встречал только в фильме «Девчата». Там главную героиню звали Анастасией Веснушкиной. Ваше имя Антонина?

– Нет, по паспорту я Таисия. Меня легко запомнить: Павлова Таисия Павловна.

– Действительно, легко. Вот и познакомились. А вот и дошли.

Ну, доброго вам дня, Таисия Павловна.

– Всего хорошего. Кино, про которое вы говорили – мое любимое! И Тоська мне сестра родная.

– Это в каком смысле сестра, характерами похожи?

– Да нет же! Она детдомовская и я наполовину.

– А-а-а, – неопределенно отозвался сосед.

До самого вечера новая соседка не разгибала спины: копала, вырубала, сгребала мусор. Борис Львович изредка взглядывал на соседний участок, удивлялся работоспособности и выносливости женщины. Но не только это удивляло его. Таисия Павловна безжалостно расправлялась не только с сорняками, она срубила и выкорчевала, некоторые кустарники. Выкопала и перебросила через забор в улицу кусты примул, пионов, лилейники, Марьин корень. Добралась до луковичных. Выкопав несколько луковиц, набрала в пригоршню, окликнула соседа:

– Борис Львович, вы не знаете, что вот это такое? – она подошла вплотную к забору, протянула руки.

– Это луковицы тюльпанов, нарциссов и крокусов.

– А-а-а, понятно. Это нам не надо, – она уверенно зашагала обратно, запоздало крикнула: – Спасибо, Борис Львович!

– Таисия Павловна, позвольте спросить: почему вы выбросили за забор цветы?

– Ой, вы не сомневайтесь, придет Юра, он все это приберет и унесет в мусорный бак, – она не поняла вопроса.

Сосед только развел руками и надолго ушел в домик. Тоська продолжала разделываться с ненужными на ее взгляд насаждениями. Не тронула она кусты смородины, горелую яблоньку и грядку виктории. Видно, уморившись, присела на скамью у домика и вскоре услышала какую-то возню за забором. Подошла к калитке выяснить, в чем дело, и увидела, как с соседних участков подходят женщины и подбирают выкорчеванные ею цветы, кустарники, луковицы.

Когда пришел Юрка, за забором не осталось практически ничего. Лишь один хилый кустик пионов случайно уцелел, зацепившись за штакетник. Парень поднял его, зашел на участок. Мать в это время копошилась за баней. Он окликнул ее:

– Мам!

– Аюшки! Ты пришел, сынок?

– Я-то пришел, а ты чего тут наделала, мама?

– Как чего? – мать вышла навстречу.

– Мама, это же пионы! Их тут было столько много, я еще обрадовался тогда.

Тоська ухмыльнулась:

– Хым, обрадовался! А что с их толку, сынок? Трава и трава!

– Какая трава, мама?! Я удивляюсь тебе. То ты каждую копей ку бережешь, а тут столько добра выбросила! Не понимаешь ты красоты, так на худой конец, они больших денег стоят.

– Да ты что, сынок? Ужели, правда?

– Ма, неужели я тебе врать стану? Бабки вон за дохлый корешок на базаре деньги дерут, а тут целые кусты.

– Ох, сынок, твоя правда. И что же я не подумала. Вот дурища-то старая. Привыкла к своим бакам, там я знаю, что к чему. А ты не горюй, сынок, я женщин-то запомнила, с них и спрошу.

– Мам, если ты только посмеешь это сделать, можешь считать, что сына у тебя нет! – Юрка окончательно рассердился.

Тоська заплакала вдруг сразу навзрыд:

– Что ты сынок? Я же хотела, как лучше?

– Как лучше ты уже сделала. Ладно, мам, проехали! Забудь! Только не плачь, не могу, когда ты плачешь. И никогда больше не называй себя старой. Разве ты старая? Я ведь тебе в прошлый раз что говорил? Ты обещала запомнить.

– Я помню, сынок. Я помню! – она размазывала по щекам обильные слезы.

Юрка шагнул к ней, сгреб в сильных руках, гладил по голове как маленькую.

– Ну, все, все, успокойся! Ты у меня самая лучшая! А пойдем-ка чаю попьем. Я пряников купил глазированных, какие ты любишь. Можно тут чайком разжиться?

Тоська отстранилась от сына. Смахнула последние слезы.

– Можно, наверное, пойдем в домик, поищем, что там от старых хозяев осталось. Если что, у соседа кипяточку попросим. Был бы кипяток, заварку-то мы из смородиновых веток сварганим. Я ведь с соседом познакомилась, сынок. Ничего вроде бы дядька – Борисом Львовичем его зовут.

В домике не оказалось ничего подходящего для чаепития, только пара металлических кружек. Тоська смотрела на сына виновато.

– Пойду к Борису Львовичу за кипятком.

Вскоре мать с сыном сидели в беседке соседа и распивали чай с пряниками. Напившись, Тоська поблагодарила Бориса Львовича и ушла первая.

– Мам, я сейчас приду, – крикнул ей вслед Юрка. Ему хотелось еще поговорить с соседом. Борис Львович, в свою очередь, не удержался, спросил:

– Юра, почему твоя мама не любит цветы? Впервые встречаю такую женщину. У моих соседей был красивый участок. По-моему, она ничего не оставила.

Юрка потупился, ответил не сразу.

– Как вам сказать? Матери у нее не было, а мачеха очень обижала. Может быть, поэтому. Вы не подумайте, моя мамка самая добрая на свете. А еще учтите: самая красивая! Да, да, вы не ослышались! То, что на лице у нее, так это ее еще в зыбке подпалили. Разве она виновата?!

– Хороший ты парень, Юра, извини, если обидел. Я ведь не имел в виду, что твоя мама плохая, мне достаточно человеку в глаза посмотреть. Глаза – зеркало души. Вижу, что добрый она человек, способный к состраданию. Тем более меня удивил этот ее поступок. Но теперь я, кажется, догадываюсь, в чем дело… Ты прав – мама твоя очень красивая. И запомни – у нее не глаза, а очи русской женщины – матери, Мадонны, Богородицы! Уж я в этом толк знаю, Юра!

Юрка смутился:

– Пойду я. Спасибо за чай.

– Ты заходи, Юрий, мы с тобой о многом еще побеседуем.

Борис Львович стал невольным свидетелем, как новые соседи бережно высаживали оставшийся кустик пиона. Он не мог слышать, о чем говорили эти двое, но видел по жестам и мимике с какой любовью относятся друг к другу мать с сыном.

Юрка притащил ведро воды, вылил в приготовленную лунку.

Тоська попросила:

– Ты уж сам его посади, у тебя рука легкая, а я беречь, ухаживать стану.

– Мам, ты прости меня, я тут сказанул сгоряча… У Тоськи опять полились обильные горячие слезы.

– Ну вот, опять ты плачешь, мама!

– Не буду, больше не буду! Знаешь, сынок, я заметила: когда меня «бьют, пинают», не плачу и многое выдержать могу, а когда хвалят или жалеют, тогда они сами катятся.

– Потому, что ты очень добрая, мама! Даже слишком! Твоей добротой часто пользуются. Тебя одну ну никак нельзя оставлять, ты сразу в какую-нибудь историю вляпаешься.

Наступившая зима была особенно снежной. Тоську стало подводить здоровье: по ночам выворачивало в суставах руки и ноги, ломило поясницу, тем не менее, она радовалась: «Много влаги будет – хорошо для дачи!»

Юрка сетовал:

– Тебе лишь бы наработаться. Ты лучше о здоровье подумай.

Вот заберут меня в армию, с кем ты будешь снега ворочать?

Тоська встревожено взглядывала на сына:

– Может, ну ее эту армию? Ты же у меня один, женщины говорили, похлопотать можно.

– А вот этого, мама, ты делать не станешь, я пойду в армию и точка! Вернусь, меня Борис Львович обещал устроить к себе на опытную станцию.

Весной, едва Юрка защитил диплом техника-механика, пришла очередная повестка в армию. Он бегал возбужденно-радостный, сообщал родственникам и друзьям о дне проводов и том, что на призывном пункте обязательно попросится в морскую часть. На вечер призывник надел любимую тельняшку. Друзья, пришедшие проводить его, то и дело выкрикивали: «Счастливого плавания, Боцман!»

«Артиллерия» – прозвучало шоком для Юрки, но он быстро взял себя в руки. На перроне вокзала он был самый веселый. Тоська, как ни странно, не плакала, догадалась ли природным умом, или сестра Татьяна надоумила не огорчать новобранца. Выдавали ее только глаза как две огромные болячки. Она не сводила их с сына, отвечала другим на вопросы невпопад. Юрка поминутно выглядывал кого-то в толпе, смотрел поверх голов. Тоська робко спросила:

– Юра, кто-то не пришел? Ты девушку ждешь? Сын залился смехом:

– Не угадала! Мам, о наличии девушки ты бы узнала первой. Не встретил я своей половинки. А, вот и тот, кого я жду, – сын отчаянно замахал руками, – Макс, сюда, я здесь! Ты достал? – спросил у подбежавшего друга, который прижимал к груди какой-то сверток. – То, что надо?

– Смотри сам.

Макс протянул другу свиток, оказавшийся шарфом. Юрка отогнул краешек, довольный уткнулся носом, тормошил там что-то указательным пальцем. Из отверстия вылезла выразительная крошечная мордочка котёнка. Раздалось отчаянное: «Миу!»

В это время прозвучала команда:

– Внимание, по вагонам! Граждане призывники, прощаемся с провожатыми! Общее построение!

Всё вмиг смешалось. Юрка подскочил к матери, сунул ей в руки пищащий комочек:

– Мам, не горюй, отслужу как надо и вернусь! А это тебе на воспитание вместо меня, назови его Боцманом.

Тоська повисла одной рукой на шее сына. Поспешившая на помощь Татьяна забрала у нее котёнка:

– Господи боже мой, прощайтесь по-человечески! У Тоськи подкашивались ноги:

– Сынок, кровиночка моя, береги себя, ты ведь у меня один!

– Мам, все будет хорошо!

– Внимание, строимся! Гражданское население, отойти! Первое письмо из учебной артиллерийской части Нижегородской области, поселка Мулино пришло довольно быстро. Пришло и второе, которое сын писал вечером накануне присяги. Полгода длилась регулярная переписка и Тоська немного успокоилась. Затем письма прекратились, наступили страшные дни и недели ожидания. Мать сходила с ума.

Как обухом по голове ударило долгожданное письмо от солдата. Обратным адресом значилось: «Чеченская Автономная Республика, Хасовюртовский р-н». Для Тоськи слово «Чечня» прозвучало как приговор. Это была уже вторая чеченская компания. Который год матери получали оттуда «груз-200».

Наступил дачный сезон, и ее спасением стала работа на участке. Она возделала каждый уголок земли. Всему хватило места на семи сотках.

Горелая яблонька болела. Некоторые ветки засохли совсем, на других распустились хилые листочки. У Тоськи рука не поднялась, чтобы вырубить ее. Она старательно обмазала садовым варом поврежденные участки, окопала и стала поливать яблоньку.

Посаженный Юркой пион выглядел хорошо, он даже набрал цвет. Тоська разговаривала с ним, прихорашивала. Но, к ее огорчению все налившиеся было бутоны, почернели, потом засохли и отпали. Она сокрушалась: «В чем дело?» Даже насмелилась спросить о нем у соседа. Юрка рассказывал, что Борис Львович работает главным селекционером на опытной станции, которая как раз и занимается селекцией плодово-ягодных кустарников и многолетних цветов. Сосед уверил, что это даже к лучшему, что бутоны упали. Растение сигнализирует о недостатке «сил», но обязательно окрепнет за этот сезон и на следующий год одарит полноценными цветами.

– Таисия Павловна, почему не приходит Юра?

– Ой, я же вам главного не сказала: в армии он, в Чечню угодил,

– ее глаза как в тот раз при упоминании о сыне налились слезами.

Борис Львович поспешил успокоить соседку:

– Все будет хорошо, Таисия Павловна, надо только верить! – Ему хотелось сделать для женщины еще что-то приятное. Словно спохватившись, он предложил: – Может, вам нужны какие-то цветы для посадки или саженцы? У нас на станции имеется отличный материал, вы только скажите, я лично подберу то, что надо.

Тоська наотрез отказалась:

– У меня уже все засажено. Осталось капусту высадить. А в цветах я проку не вижу, это уж так, ради Юрочки.

С соседом она больше практически не общалась. Он лишь спрашивал иногда о судьбе Юры.

Письма от Юрки приходили хорошие. Он просил мать ни о чем не горевать, их часть еще не принимает участия в боевых действиях и, возможно, все закончится уже очень скоро и он целый и невредимый вернется к ней «под крылышко». «Видно, зря меня тянуло к тельняшке». Спрашивал о родных, друзьях, Боцмане, и, между прочим, о Борисе Львовиче. Тоська страсть как не любила и не умела писать письма. Она на десять раз перечитывала письма сына, нюхала бумагу в надежде уловить родной запах. Подолгу вымучивала каждую строчку и если бы писала не шариковой авторучкой, а чернильным пером, все письмо было бы в разводах от ее слез. Ее тоску скрашивал подросший котенок. Он забирался к ней на колени, а оттуда, осмелев, перебирался на стол, ловил и грыз кончик авторучки.

Так пролетело лето, затем осень и зима. В начале апреля сын написал, что не стоит отвечать на известный адрес, их часть передислоцировалась в другое место. Больше писем не было, опять потянулись дни ожидания и тоски. В мае пришло два письма с новым адресом: «Республика Чечня, Грозненский р-н, г. Ханкала». Тоська ответила сыну. От него письма пока не было.

С началом дачного сезона она увезла Боцмана на участок. Кот освоился и прижился, облюбовав себе место на веранде домика.

Тоська с новыми силами принялась возделывать участок, намереваясь в этом году, учтя опыт и ошибки прошлого сезона, взять двойной урожай. Только бы погода не подвела.

В ответ на ее старания и усердия набухли почки у горелой яблоньки, затем вышли робкие узкие белесые листочки. Тоська всякий раз спешила к ней и вскоре обнаружила бутоны цветов на ветках. Да столь много, что когда яблонька нарядилась белоснежным убранством с розоватым исподом лепестков, листьев стало не видно. «Вот бы сфотографировать нашу погорелицу и выслать Юрочке!» – мечтала мать.

В конце мая Юркин пион набрал цвет. Тоська узнала от соседок, что куст стоит подвязать, чтобы он не развалился при цветении. Она устроила ему из подручных средств «кринолин», ждала и все гадала: каким цветом расцветет пион? И дождалась… Пропал Боцман. Она звала котика, ходила по соседним участкам, спрашивала о беглеце, все тщетно. Мать охватила какая-то смутная тревога. Через пять дней ей пришло сообщение о гибели сына.

В день похорон Тоська не плакала предусмотрительно накачанная психотропными таблетками. На похороны, казалось, пришел весь город. Она рассеянно смотрела на людей, на отчужденное и безучастное лицо сына. День был жаркий и ветреный. Несмотря на жару ее бил мелкий озноб, а губы приобрели иссиня-фиолетовый оттенок. Она покорно стояла, когда Татьяна повязывала ей на голову чёрный платок:

– У тебя уши слабые, надует, потом будешь маяться.

Она казалась безучастной к происходящему действию. Лишь когда на кладбище пошла церемония прощания и Тоська уже уступила место рядом с сыном другим людям, вдруг словно опомнившись, подбежала к гробу снова:

– Юра, я только забыла сказать, как я тебя любила! Как люблю…

Татьяна, ни на минуту не оставлявшая сестру с момента страшного известия, подхватила ее под руки, отвела в сторону.

На похороны сына пришел Виталий. В новой семье у него двое детей. С Юркой он виделся лишь первое время после развода с женой, потом кое-как с задержкой платил алименты, а встречи совсем прекратились. Теперь, извещенный, скорее всего, общими знакомыми, он явился с двумя дохленькими гвоздиками. Татьяна, Дмитрий, их взрослые дети – родные Тоськи, скрипели зубами:

«Хотелось бы поглядеть, как он торговался за них».

Сразу, как только пришло известие, Татьяна спросила у сестры, имеются ли у нее средства на погребение и поминки. Тоська и думать себе не позволяла: взять их с книжки, на которую собирала «капитал» для Юрочки. Получается, копила на смерть любимого сына? Она заявила, что денег нет, разве что срочно продать дачу.

– Не дури, – махнула рукой Татьяна и начала действовать. Деньги были собраны родственниками, друзьями, знакомыми. Сколько-то выделили с ЖЭУ.

После похорон и бессонных ночей мать ходила сама не своя, как робот выходила на работу, делала все по инерции, по выработанной годами привычке.

На десятые сутки ночью ее вдруг осенила мысль: «Боцман! Вдруг он вернулся и живет там впроголодь, ждет и ищет ее?» Еле дождалась утра. Вышла на работу чуть свет. Работала быстро и осознанно. Первым дачным рейсом катила на участок. Ей казалось, что автобус едет намеренно тихо, долго стоит на остановках. На девятый участок она почти бежала. И лишь ступила за калитку, в глаза ей кинулся белым кипеньем расцветший куст пиона. Из груди ее вырвался крик:

– Юрочка, сынок, они белые! – Тоська ползала возле куста на коленях с растрепанными волосами, слегка касаясь тяжелых цветов, нянчила их в ладонях и выла: – Сыночка, они белые! Ты слышишь меня? Белые-е! Ох-хо-хо-о-о!

Казалось, только теперь выплеснулось все ее невыплаканное материнское горе. Она, то падала лицом в колени, то поднималась снова, протягивала руки к небу, молила:

– Господи, за что? За что ты забрал моего сыночка? Ужели ты не знаешь, что один он у меня? Оди-и-ин!

Чьи-то осторожные руки коснулись ее плеч:

– Таисия Павловна, будет вам, будет! – над ней стоял Борис Львович. – Пойдемте в дом, пойдемте, я вас чаем напою.

Она затихла. С помощью соседа едва поднялась с колен. Шатающейся походкой пошла. Позволила себя повести под руку. Рука соседа была довольно крепкой и уверенной. Тоська зашла в домик, села на кровать, безвольно свесила руки. Отпила воды из предложенного стакана.

– Я сейчас, мигом, – удалился сосед. Вскоре в дверь постучали:

– Таисия Павловна, можно?

– Входите, – откликнулась.

Борис Львович прижимал к груди Боцмана:

– Во-от, нагулялся, пора и честь знать – иди к хозяйке. Тоська удивилась:

– Боцман, миленький, где же ты был? Давно он у вас? Борис Львович развел руками:

– Вы уж извините, Таисия Павловна, я тут без вас тепличку поливал, думаю, сгорит все. Зашел, а там он сидит в уголке, видно, в форточку забрался. Подружились мы с ним. Позвольте, я за вами поухаживаю, давайте чай поставлю.

– Садитесь, я сейчас сама, как раз и Юрочку помянем. Позавчера ведь девять дней было.

Сидели за столом за чашкой чая, молчали. Борис Львович обратил внимание, как изменились глаза соседки. Недаром, видно, существует выражение «выплакать глаза», они будто выцвели за это время. Пауза затянулась слишком долго. Сосед допил чай, тихо встал:

– Таисия Павловна, пионы хорошо стоят в срезке, хотите, я вместе с вами съезжу к Юрию, мы отвезем ему цветы.

– К Юре? – она будто очнулась ото сна. – Нет, не нужно, к нему я поеду одна. А вам спасибо за все, за Боцмана спасибо!

– Я всегда рад вам помочь. Вы сегодня к нему поедите?

– Сегодня и поеду.

Борис Львович вышел не попрощавшись. Вскоре он увидел, что Таисия срезает цветы. Он быстро нарезал на своем участке бордовые и малиновые пионы, принес ей.

– Это вашему сыну от меня.

– Спасибо. Как же я раньше не замечала, какие они красивые?! С этого дня Таисия стала приезжать на дачу. Боцман в ее отсутствие гостил у Бориса Львовича.

Однажды ночью прошел грозовой дождь. Исстрадавшаяся от засухи земля давно ждала влаги. Окно в спальне Тоськи было приоткрыто. Она как всегда не спала, слушала, как под окном шелестят ветки тополей. Упали первые капли дождя, налетел легкий ветерок, принес запах пропыленной тополиной листвы. Потом наладился тихий дождь. Ударил гром, дождь усилился. В комнате стало свежо. Раньше Тоська боялась грозы и давно закрыла бы окно. Но теперь ей не страшна была стихия. Она открыла его настежь и бесстрашно смотрела на синие всполохи, разламывающие пополам небо. Когда гром поутих и откатился за город, она легла в постель и впервые за последнее время провалилась в здоровый сон. Ей снилась мать, лица которой она не помнила. Но она точно знала – это была мама. Она говорила какие-то тихие, ласковые слова. Тоська хотела удержать ее и уже протянула к ней руки, но мать словно растаяла, только голос издалека сказал на прощание отчетливо: «Не беспокойся, он со мной!»

Спала она не больше двух часов, тем не менее, утром встала бодрая и отдохнувшая. И по дороге на дачу у нее как-то по-особенному было хорошо на душе. Радоваться, улыбаться еще не смела, ей казалось, что она не имеет на это права, когда Юрочка там, в холодной яме. Вдыхала полной грудью свежий, насыщенный после грозы озоном воздух, думала: вот сейчас снова увидит белые цветы пионов и будет разговаривать с ними как с сыном. И Боцман прибежит, обрадуется возвращению хозяйки.

Почти все бутоны обил ночной ливень. Грязные скрученные лепестки толстым слоем устелили почву под кустом. Лишь несколько еще нераскрывшихся бутонов качались на отяжелевших от дождя ветках. Тоська опять, было, расплакалась, ругала себя:

– Вот дура-то ненормальная, нет бы приехать, накрыть куст! Ее окликнул сосед с Боцманом на руках, он направлялся к ней:

– Добрый день, Таисия Павловна. – Увидев слезы на глазах соседки, смутился, отвел взгляд.

– Я ж говорю, Борис Львович, не уберегла я Юрочкины пионы. Сосед даже обрадовался, узнав истинную причину ее слез:

– О, не огорчайтесь, Таисия Павловна, ведь и мои пионы побил дождь. Но он им только на пользу. Искусственный полив ничто в сравнении с естественными осадками. Цветы как все земное не вечные. Но можно сделать так, чтобы участок цвел весь сезон – от ранней весны, до осени.

– Ужели это возможно? – растерянно спросила Тоська.

– Еще как возможно! Ранней весной цветут первоцветы – крокусы, мускари, тюльпаны, на смену им распускаются незабудки, нарциссы, примулы, потом ирисы и пионы. Теперь будем ждать лилейники и лилии, затем розы и флоксы. Мне помнится, Юра любил цветы.

Тоська помолчала думая о чем-то, спохватившись, сказала:

– Да, Юрочка все цветы любил.

Татьяна между тем отмечала, что здоровье у Тоськи становится хуже день ото дня. Горячечный взгляд воспаленных глаз, головные боли, бессонница стали постоянными спутниками жизни сестры. Татьяна настояла на том, чтобы Тоська обратилась в больницу. Лечащий врач выписал больной антидепрессанты, психотропные препараты. Но состояние здоровья сестры не улучшалось. Тоська ходила как в тумане, плохо соображая, что делает, что говорит. Странную женщину со шрамом ожога на лице стали встречать в других районах города – она могла забрести туда, не отдавая себе отчет, куда идет, зачем идет. Тем не менее, при всех этих обстоятельствах, Тоська не переставала выходить на работу.

Когда в очередной раз Татьяне передали, что сестру доставили домой посторонние люди, она забила тревогу. Во-первых «конфисковала» все таблетки и порошки. Тоська обиделась:

– Я жить без них не могу!

– Вот это-то как раз меня и тревожит! А нам это надо? Нет, Таисия Павловна, мы пойдем другим путем. Ты немедленно увольняешься со своей работы. Мало тебе «Лебёдушки», займись еще чем-нибудь для души. Найдем работу вахтера – хватит, наработалась! А еще мы пойдем с тобой в церковь, побеседуем со священником, он поддержит советом.

– Нет! В церковь я не пойду! – вдруг со страхом и даже какой-то ненавистью заявила Тоська.

Татьяна давно заметила перемену в сестре. Робкая, никогда не возражающая Тоська, вдруг стала вспыльчивой, нетерпимой.

– Почему?

– А почему, за что он забрал у меня Юру?

– Тось, Юра погиб на войне, будь она проклята! Ты не путай.

Не ты одна потеряла сына в этой проклятой «мясорубке».

– Тогда почему он не уберег его? Один он у меня!

Тоська говорила с жаром и трепетом. Татьяне было чем возразить сестре, но она не посмела этого сделать, а постаралась перевести разговор в другое русло. Но сколько бы ни лукавила, он возвращался на прежний круг. О чем еще кроме как о сыне могла думать бедная Тоська.

– Почему я всю жизнь у него проклятая? С самого детства! Вы с Димкой мать помните, а мне и этого не дано. На всю жизнь огнем меченая – неспроста, видно!

– Опять Бог виноват? Это мы с Дмитрием во всю жизнь перед тобой вины не искупим!

– Вот еще, – опомнилась Тоська, – ни в чем я вас не виню. Так уж к слову пришлось. Я бы теперь добровольно на костер взошла, вернуть бы Юрочку! – и снова слезы рекой.

По настоянию старшей сестры, Тоська уволилась из дворников, осталось только убирать подъезды. Совсем уйти наотрез отказалась, не хотела покидать родной коллектив.

Лишь спустя неделю Тоська окончательно освободилась от действия психотропных препаратов. Она зашла в комнату сына и вдруг осмысленно и объективно расценила обстановку. Она заходила сюда и раньше – полить цветы, смахнуть пыль, но делала это чисто механически, бесстрастно. Татьяна сразу после известия о гибели племянника убрала все его личные вещи, и даже сувениры, способные напомнить Тоське о сыне. Сегодня Тоська внимательно осмотрела всё. «Юрочкины цветы. Что же это я? Надо узнать их названия. А где же парусник? Где Юрины письма?» Её охватила волна необычайного волнения и досады. Она стала с нетерпением раскрывать все имеющиеся в доме шкафы, выдвижные ящики. Парусник нашелся. Нашлась любимая книга сына. «Да-ни-эль Дэ-фо, Ро-бин-зон Кру-зо – прочитала Тоська по слогам. За свою жизнь она не прочла еще ни одной книги. – Я ее обязательно прочитаю!» Когда искала армейские письма сына, вдруг наткнулась на какую-то общую тетрадь в яркой обложке. Она открыла ее, узнала почерк сына, томительно соображала: «Что это? Вроде, я у Юрочки такой не видела. Ах, да, кажется, вспомнила: сопровождавший Юру рядовой, таясь от офицера, подал мне эту тетрадь. Сказал: «Дневник вашего сына». Она тогда умышленно никому не сказала о нем, спрятала, приложив к письмам.

Этот дневник теперь занимал дни и ночи обезумевшей от горя матери. Днем она неотрывно думала о нем, ночью перечитывала в сотый раз. Сведения в дневнике были короткие, обрывочные.

Из дневника Юрия:

_31.12.01_

_Решил_попытаться_вести_дневник._Спустя_время_трудно_вспомнить_детали,_но_хоть_что-то…_

_24-го_выехали_на_спецоперацию._Окружили_Чечен-Аул,_но_никого_не_выловили._Понятно,_что_о_нашем_приходе_заранее_было_известно,_и_все_бандиты_ушли._

_Следующий_день_тоже_результатов_не_дал._Одному_солдату_оторвало_руку_по_локоть_при_зачистке_села._Когда_открыл_дверь__– __мина_взорвалась._

_26-го_снимаемся_и_идем_на_Старые_и_Новые_Атаги._Это_осиное_гнездо._Блокируем_их._Начинаем_работать._В_первый_день_под_Ст._Атагами_командир_разведроты_при_проверке_места_подрывается_на_«растяжке»,_сильно_ранен._

_По_радиоперехвату_узнаем,_что_в_Чечен-Ауле_после_нашего_ухода_все,_кто_был_«на_природе»,_возвращаются._

_Вчера,_30-го,_все_уже_собирались_на_Ханкалу_встретить_Новый_год._Но_под_Октябрьским_(Соци-Юрт)_завязался_бой,_который_длился_с_11_до_17_часов..._

_Бросаем_Ст._Атаги_и_идем_на_Соци-Юрт._Результат_вчерашнего_дня_—_21_«чех»_убит._Наших_погибли_двое,_оба_офицеры,_ранены_—_17._





_Печальный_случай:_ночью_в_2.15_при_проведении_артобстрела_в_соседнем_дивизионе_ВВ_в_стволе_миномета_взорвалась_мина._Двое_солдат_погибли._Одного_разорвало_в_мясо,_а_второй_еще_минут_15_пожил._

_Сегодня_31-е,_конец_2001_г._2.01.02_

_Вчера_убиты_еще_два_бандита._При_осмотре_двора_нашли_подвал._Заходить_не_стали,_бросили_туда_гранату._После_вошли_и_нашли_двоих._У_одного_из_них_был_автомат._

_Завтра,_3-го,_собирались_домой_на_Ханкалу,_но,_видно,_не_судьба._

_Надежду_на_возвращение_перечеркнуло_руководство_ОГВ._Мы_еще_должны_побывать_в_Курчалой_и_Аргуне._

_Одна_наша_группа_была_отправлена_в_пос._Новая_Жизнь_«по_адресу»._Когда_«Витязь»_вошел_в_дом,_хозяйка_выбежала_во_двор_и_повесила_белое_полотенце_на_забор._

_Разведчики_заметили,_что_из_соседнего_двора_вышел_старик_и_пошел_в_сторону_сараев..._

_Решили_прочесать_эти_сараи._Видно,_у_«чехов»_не_выдержали_нервы._При_подходе_группы_к_одному_из_сараев_из_него_были_выброшены_две_гранаты._Завязался_бой..._

_Расстреляли_этот_сарай_(в_том_числе_и_из_гранатометов)._Четверых_убитых_привезли._«Доброго_дедушку-горца»_тоже_ранили_и_привезли_на_«фильтр»._Он_оказался_бывшим_работником_

_«Ичкерийской_СБ»._

_Всех_убитых_опознали._Один_из_них_оказался_эмиром_этого_поселка,_а_также_сыном_этого_«дедушки»._На_фильтре_«дедушка»_долго_просил,_чтобы_его_добили,_но_его_отпустили._Демократия!_

_Кроме_шестерых_убитых_в_сарае,_взяли_хозяина_дома._Он_оказался_участником_нападения_на_Дагестан._Вообще_среди_убитых_ранее_много_участников_буденновских_событий._

_Вечером_выяснилось,_что_десантники_уничтожили_еще_троих,_когда_те_пытались_установить_мины._

_Такое_впечатление,_будто_мы_–_бригада_по_отстрелу_бешеных_собак._Нет_ни_страха,_ни_жалости,_когда_рассматриваешь_трупы_убитых._

_Все_в_чистом_белье_(моджахед_готовился_к_смерти)._Все_откормленные,_ухоженные_по_сравнению_с_нами_простыми_солдатиками,_грязными,_затюканными._

_Этот_эмир_–_жирная,_холеная_свинья,_валяется_у_«фильтра»._Отгулялся,_не_скакать_больше_ему_по_кругу_в_своем_зигерте!_

_6.01._19.00_

_В_общем-то,_население_относится_к_нам_не_так_уж_плохо,_как_об_этом_бытует_мнение._Многие_дают_солдатам_продукты,_хотя_есть_и_другая_сторона._

_Сегодня_великий_праздник._Рождество_Господа_Нашего._

_Господи,_помилуй_нас_грешных!_Аминь!_

_7.01_

_Вот_тебе_и_Аргун!_

_Вчера_собирались_остаться_здесь_еще_на_одни_сутки,_но_сегодня_с_утра_была_дана_команда_сворачиваться_для_ухода_на_Ханкалу._У_всех_праздничное_настроение,_но..._

_Где-то_около_10_часов_за_рекой_в_городе_началась_перестрелка._Некоторые_пули_посвистывали_над_нашими_головами._Все_попрятались_за_броню._

_Срочно_выехали_на_БМП_в_район_боя._

_Самое_страшное_—_это_прокуратура_ЧР._Например,_позавчера_приехал_зам._прокурора_Аргуна_и_освободил_трех_«чехов»,_сидевших_у_нас_на_«фильтре»._Впоследствии_выяснилось,_что_все_трое_были_бандитами_и_проходили_по_спискам_ФСБ._

_Завтра_–_домой,_на_Ханкалу._Итог_операции:_убито_—_63_бандита,_остальные_цифры_точно_не_знаю._

_19.01_

_Вчера_прибыли_под_Бачи-Юрт._Операция_принесла_плоды:_убит_полевой_командир_по_кличке_Узбек._От_него_здесь_даже_сами_чеченцы_страдали._

_21.01_

_Два_бойца_ночью_решили_сходить_в_Бачи-Юрт._Видно,_эти_великовозрастные_детишки_так_и_не_поняли,_где_они_находятся._Свой_блокпост_их_не_пропустил._Они_поперлись_в_обход,_где_блок-пост_ВВ_принял_их_за_«духов»_и_открыл_огонь..._Идиоты_есть_везде,_но_здесь_они_плохо_кончают._

_6.02_

_Продолжаю_восстанавливать_события._

_Найден_цех_по_производству_взрывных_устройств,_по_иронии_судьбы_размещавшийся_в_аптеке._

_Освобождено_5_русских_рабов._Один_из_них_находился_в_рабстве_с_1991_г._

_14.02_

_Вчера_из_Соци-Юрта_нас_вернули_под_Ст._Атаги._Ближе_к_обеду_в_Ст._Атагах_в_трех_местах_завязался_бой._«Духи»_блокированы._На_«фильтре»_уже_человек_30._Сейчас_17.45,_«духи»_ждут_темноты,_чтобы_прорваться._

_17.02._9.00_

_Ночью_в_близлежащие_деревни_были_высланы_засады._Ночью_отряд_спецназа,_подходя_к_месту,_столкнулся_с_бандой,_выходящей_из_Дуба-Юрта._Со_стороны_«чехов»_потери_не_знаем,_т.к._они_отошли_обратно_и_забрали_своих._Самое_главное_то,_что_они_не_смогли_уйти._Дуба-Юрт_полностью_блокирован._Началась_зачистка._

_Вчера_при_езде_на_БТР_на_кочке_с_«брони»_упали_солдат_и_офицер._Ехавший_за_ними_«Урал»_не_успел_остановиться._У_офицера_раздавлены_ноги,_а_у_солдата_—_бедра,_таз_..._

_25.02_

_Сегодня_в_Дуба-Юрте_был_взят_русский_наемник._На_вопрос,_как_он_здесь_оказался,_сказал,_что_приехал_в_гости._Такого_же_«орла»,_только_раненого,_духи_утащили_с_собой_в_горы._В_бою_с_разведчиками_один_«чех»_был_убит._

Половины из написанного Тоська не понимала. Она искала страницы, связанные с гражданскими воспоминаниями сына. В одной из записей значилось, что сын находился по ранению в госпитале. «А ведь он не писал мне об этом», – горько подумала мать. В этот госпитальный период она и нашла то, что искала.

_15.03_

_Лежу_в_больничке_на_ст._Наурская_с_пустяковым_сквозным_ранением_в_мягкие_ткани_руки_(предплечье)._Мамке_об_этом_и_знать_не_нужно._

_17.03_

_Сегодня_на_перевязке_встретил_удивительную_девушку:_глаза_у_нее_как_у_моей_мамы_–_синие-пресиние!_Честно_говоря,_думал,_что_таких_глаз_больше_нет_в_природе._Это_Судьба!_Хочу_с_ней_познакомиться._

_18.03_

_Познакомился!!!!_Ее_зовут_Анжелика,_коротко_–_Лика._Мне_так_больше_нравится!_

_20.03_

_Как_хорошо,_что_я_легко_ранен_и_как_плохо,_что_легко._Скоро_расставаться_с_Ликой!_Кажется,_я_влюбился!_

_21.03_

_Уже_не_кажется!!!!!_

Тоська прочла эти строки на несколько раз: «А мне не приведется посмотреть в глаза девушке, которую полюбил мой сынок, мой мальчик».

Дальше шли строчки про нее.

_Как_там_моя_добрая,_терпеливая_мамка?_Трудно_ей_одной._Она_бывает_такая_беспомощная,_а_на_самом_деле_она_сильная._Очень!_

_22.03_

_Вспоминаю_мамкины_пирожки,_холодец_–_пальчики_оближешь!_Как_только_вернусь_домой,_попрошу,_чтобы_она_состряпала_мне_свои_фирменные_пельмени,_наварила_холодца_и_испекла_пирожков._С_яйцами_и_с_луком,_с_ливером,_с_капустой,_с_картошкой,_со_щавелем,_с_брусникой_и_калиной!_М-м-м!!!_Вкуснятина!!!_Еще_лучше_сделать_так:_как_только_будет_подписан_приказ_о_дембеле,_отобью_матери_телеграмму_и_пусть_она_заранее_наварит_холодец!!!_

_23.03_

_Сегодня_перевели_из_реанимации_солдата_без_обеих_ног._Культи_страшные,_распухшие._Таких_тяжелых_специально_кладут_к_легкораненым,_чтобы_они_помогали_им._Разве_мне_слабо_вынести_судно?_После_того,_что_мы_видели_там:_оторванные_головы_и_конечности,_дымящиеся_кишки,_судно_–_такая_ерунда!_

_Парнишка_не_хочет_жить._Я_его_понимаю!_Не_хочу_такой_участи._Как_подумаю,_что_мать_будет_потом_мучиться_со_мной,_лучше_уж_как_поется_в_песне:_«Если_смерти,_то_мгновенной,_если_раны_–_небольшой»._Скоро_его_увезут_в_главный_военный_госпиталь._Дай_ему_Бог_сил!_

_25.03_

_Как-то_сосед_по_даче_–_Борис_Львович_спросил_у_меня:_«Почему_твоя_мама_не_любит_цветы?_Впервые_встречаю_такую_женщину»._Я_как-то_растерялся,_сказал,_что_у_нее_не_было_матери._Это_конечно_так._Но_теперь_бы_я_ответил_иначе:_никто_не_привил_ей_этой_любви_и_чувство_прекрасного._Бабушка_(мачеха_матери),_конечно,_жестко_ее_обижала._Но_я_почему-то_любил_и_бабушку._Может_я_бесхарактерный?_

_P.S._Мы_немного_повздорили_с_матерью_по_поводу_выкопанных_и_выброшенных_ею_цветов._Потом_быстро_помирились._Это_же_мамка!_Я_ее_очень_люблю!_А_цветы_я_разведу_после_армии._

_27.03_

_Деда_я_тоже_любил._Он_научил_меня_ездить_на_лошади._Не_верхом,_как_престижно,_а_на_телеге._Мне_нравилось_ездить_на_покос_с_мамой_и_дедом_на_коне._Когда_возвращались_вечером_обратно,_дед_и_мама_пели_протяжные_песни,_а_я_валялся_на_свежескошенной_траве_и_слушал_их._Телегу_подбрасывает_на_кочках_и_она_гремит,_а_голоса_вибрируют._Получается_прикольно._

_P.S._Мой_дед_воевал_в_Отечественную_войну,_я_горжусь_им!_Своего_сына_назову_Павлом_в_его_честь._

_28.03_

_Борис_Львович_клёвый_дядька!_Ученый-селекционер._Говорит,_окончил_«Тимирязевку»._Здорово!_Вот_бы_мне_такое_образование!_Кажется,_моя_специальность_–_техник-механик,_лично_для_меня_ни_о_чём._Мне_больше_нравится_работать_с_растениями._Борис_Львович_обещал_устроить_меня_на_свою_станцию._

_Своего_отца_я_даже_мужиком_назвать_не_хочу._Был_я_у_него_перед_армией_(мамка_не_знает)._Впустили_в_квартиру._Сидел_там_как_дурак._И_зачем_только_пошел?_Батя_по-моему_зашуганный._Жена_его_высокомерная,_властная_особа._У_них_две_дочери._По_идее_они_мне_сестры,_как_бы_мне_хотелось_иметь_сестрёнок!_Но_с_этими_как-то_зова_крови_не_случилось._Изнеженные,_капризные_королевишны._Что_я_для_них:_сын_дворничихи-мусорщицы?!_Бог_всем_судья._Забыто!_

_P.S._По_поводу_отца_не_злорадствую:_«Так_ему_и_надо!»_Зачем?_Жизнь_сама_расставила_точки_над_«i»._

_30.03_

_Мать_мечтает_назвать_нашу_дачу_«Лебёдушки»_в_честь_исчезнувшей_деревни._Я_помню,_какая_была_красивая_деревня._Стояла_она_на_взгорке_у_реки_в_одну_улицу._Помню,_как_рыбачили_с_ветхого_мосточка_с_дядьками_–_Матвеем_и_Петром._Речка_небольшая,_но_рыбная._Гольянов_в_ней_было_видимо-невидимо._Баба_Маша_готовила_не_очень,_но_вот_гольяны_у_нее_получались_знатные!!!_Она_пекла_их_на_сметане_в_большой_чугунной_сковороде_в_русской_печке._

_На_противоположном_берегу_речки_лес_в_окоёме_черемухи._Осенью_мы_объедались_этой_черемухой_до_коликов._Рот_и_зубы_фиолетовыми_становятся._Черемуха_терпкая,_но_ешь_ее_и_еще_хочется._Мамка_ее_тоже_любит._Она_ее_сушила_на_зиму_на_компот_и_на_лекарство._

_P.S._Вернусь,_обязательно_поставлю_на_даче_табличку_«Лебёдушки»._Это_будет_подарком_к_материному_юбилею_–_21.07.04._

Далее следовал рисунок изображающий табличку, на которой красовалось два лебедя. И надпись: _«Вот_как-то_так!»_

Тоська надолго задумалась, потом решила: «Всю свою дачу засажу цветами в память о Юрочке».

_29.03_

_Завтра_меня_выписывают._Не_хочу_расставаться_с_моей_Ликой!_Вчера_она_рассказала_мне_все_о_себе._У_нее_как_и_у_моей_мамы_не_было_матери._Новой_семье_отца_она_не_нужна._Закончила_медучилище_и_подписала_контракт_сюда_в_Чечню._Хотела_подзаработать_денег_на_квартиру._А_теперь_говорит,_что_Чечня,_полевой_госпиталь_сделали_из_нее_другого_человека:_не_все_измеряется_деньгами._Умница_моя!!!_

_P.S._Вот_отвоююсь_и_мы_поженимся._Увезу_ее_в_свой_город._Мамка_полюбит_ее,_не_может_не_полюбить!!!_

На этом записи в дневнике обрывались.

– Бедная девочка, нет матери. Еще одна моя родная сестра, – смахнула слезу Тоська.

В очередной раз встретив соседа по участку, она сказала:

– Пожалуй, вы правы, Борис Львович! Помните, вы говорили, что у вас на станции можно купить хорошие цветы?

– Для вас, Таисия Павловна, я готов хоть завтра предоставить нужный материал. Но разумнее всего все посадки сделать осенью. Можно заказать по почте. Бывает, хороший материал продают на рынке бабушки. Если надумаете, я познакомлю вас с одной такой. По крайней мере, он адаптирован к нашим природным условиям.

Тоська обрадовалась и вдохновилась словами соседа. Усадив Боцмана на руки, она долго ходила по участку, мысленно планировала, прикидывала, как лучше устроить посадки. Дома даже взялась рисовать план. Она не пожалеет никаких денег, чтобы ее цветник был самым красивым! Деньги у нее есть. Юрочкины деньги! Для чего она их копила? Никакие подачки ей не нужны, она все приобретет сама, а надо будет, и еще заработает!

Купив новые цветы, она старательно записывала их название в блокнот. На могиле у сына доставала его и читала вслух:

– Вот послушай, Юрочка, что я сегодня купила на нашу дачу: крокусы, пролески, ландыши, хоста. Пролески – правда, красивое название? Как наши «Лебёдушки». Хочешь, я их тебе тут посажу? Только приснись, скажи своей мамке!

Дневник сына она зачитала до того, что тетрадь распухла – увеличилась в объеме. Читая его, она чувствовала сопричастность к сыну, к его жизни там, без нее, но ей не давали покоя странные буквы «P.S.», «СБ», некоторые непонятные слова: зигерт, зачистка, фильтр. Показывать дневник родным она не хотела. Опять Татьяна станет настаивать убрать его подальше, не бередить душу.

«Сколько можно меня опекать и учить? Виталий учил – не доучил, старшие и младшие ума дают. А я сама за себя в ответе. На кого горе свалилось? На меня, значит, мой крест! И мне его нести. И в церковь я пойду, только одна, сопровождающих мне не надо! Вон и Юра Бога поминает, значит, верил в него».

О загадочных буквах и словах решила спросить у Бориса Львовича. Собравшись на дачу, сунула дневник в сумочку, приехав, показала его соседу, указав на непонятные места. Тот объяснил, что «P.S.» – это послесловие. То есть тот, кто пишет, хочет что-то добавить к сказанному выше. «СБ» – служба безопасности. Зигерт – скорее всего клан, группировка, в которой числится бандит. Зачистка и фильтр – условные термины. Буквально обозначают ликвидацию бандитских элементов на определенной территории и проверку на принадлежность.

– Таисия Павловна, а не могли бы вы дать мне его прочесть полностью? Меня интересуют записи о войне, – уточнил он. – Хочу из первых рук понять, что там творится? И судьба Юрия мне не безразлична, поверьте!

Тоська даже обрадовалась его участию:

– Пожалуйста. Там есть несколько слов и о вас.

Передав дневник соседу, Тоська весь вечер тосковала. Потом вспомнила о любимой книжке сына, засела читать. «Робинзона Крузо» она одолела за пять ночей. Книга ей очень понравилась. Иногда она даже тихонько смеялась, невольно сравнивая главного героя с собой: тот, как и она подбирал все, что пригодно для жизни.

Дня через два в городскую библиотеку зашла странная женщина. Она заявила, что хочет записаться и взять книжку про корабль с красными парусами. Молодая библиотекарь не сразу поняла:

– Назовите автора.

– Автора я не знаю, – сокрушалась Тоська, – мне сын говорил, что она так и называется «Красные паруса».

– Ах, поняла, – засмеялась девушка, – возможно «Алые паруса» Грина?

– Вот, вот, – обрадовалась посетительница – она самая!

Так Таисия постепенно пристрастилась к чтению. Потом разобралась с магнитофоном сына и стала слушать его кассеты.

Однажды ей приснился странный сон. Будто подметает она во дворе. На ней плащ с капюшоном, сзади подкрался Улита Огнёв – одноклассник Татьяны, и, натолкав полный капюшон цветущей черемухи, убежал, скрылся за углом дома. Тоська попыталась вытряхнуть цветы из капюшона, но вместо белых лепестков из него посыпался снег…

Очнулась в недоумении. Сон почти повторял то, что уже было с ней наяву в далекой юности.

Как-то в гости к ним нагрянула сестра отца, одарила всех подарками. Тоське досталась небывалая роскошь: болоньевый тёмно-коричневый плащ-дождевик с объемным капюшоном. Тоська держала его как самую нарядную, дорогую вещь в своем скромном гардеробе, и надевала не только в дождь. Шел ей в ту пору четырнадцатый год, она заканчивала седьмой класс.

По весне в деревню привезли двухсерийный нашумевший популярностью фильм. Вся деревня собралась в клубе.

Кинофильм закончился поздно, уже изрядно стемнело. Брат Митя ждал повестку в армию, Татьяна заканчивала десятилетку, им разрешено гулять после киносеансов, Тоське велено идти домой. Она шла одна тёмным переулком, когда кто-то окликнул ее из полумрака:

– Тось, погоди!

Она убавила шаг, пытаясь понять, кто зовет, вглядывалась в темноту. Тот, кто окликнул, был уже близко, она узнала Улиту Огнёва. Это был долговязый робкий, улыбчивый парень. Весной на его лице появлялись яркие огненные веснушки – соответствие фамилии и предмет насмешек. Насмешку у деревенской ребятни вызывало и его красивое старинное имя. Как его только не склоняли: Улитка, Слизень, Моллюск.

Тоська удивилась:

– Чего тебе, Улита? – она одна из немногих называла его по имени.

Парень прятал за спину правую руку, в темноте белела его рубашка. Тоська едва разглядела его лицо, Улита глуповато улыбался, она вспыхнула:

– Чего звал-то?

– Я это, я так. Ты уже домой?

– Домой, куда же еще?

– Ну, ладно, иди, – остановился в нерешительности.

Тоська в недоумении пожала плечами и зашагала дальше. Однако пройдя несколько шагов, услышала, что парень крадется следом. В следующее мгновение она почувствовала, как он, оттянув на спине капюшон ее плаща, что-то быстро вложил туда, и тотчас убежал, растаял в темноте. Тоськой овладел брезгливый страх: «Что он подсунул мне?» Она быстро расстегнула пуговицы и сбросила плащ с плеч. А когда стала рассматривать, что там, в капюшоне, в нос ей ударил запах цветущей черёмухи. Теперь она отчетливо увидела белые соцветия. Уже не опасаясь, вынула букет, и невольно прижимая его к груди, задумалась: «Зачем это он?» Всяк норовил оскорбить, обидеть Тоську, не называя иначе как Жженкой-Погорелицей. «И этот туда же?! – рассуждала она. Зачем он это сделал? Посмеяться хотел? Главное, убежал!» Занести цветы в дом не решилась, сняла с прясла банку, зачерпнула воды из кадушки, воткнула туда черемуху и оставила во дворе около поленницы. Ночью почти не спала. Её раздирали сомнения и догадки. В четвертом часу, чуть забрезжил рассвет, тихонько поднялась и аккуратно спорола капюшон с плаща. Как выкроить из него воротник не сообразила, как смогла, обметала ворот. Только тогда, успокоившись, заснула беззаботным сном. Утром ее ругала мачеха:

– Экая растратчица, такую вещь загубила! Боле я тебе во век ничего не куплю!

Отец заступался:

– Будто ты его покупала? Сестра с городу привезла. Татьяна недоумевала:

– Ты зачем это сделала, Тоська? Ничего ты в моде не понимаешь!

Митька смеялся:

– Вам-то какая разница? Ей его носить.

Плащ так и остался кургузым. Улита больше ни разу не приблизился к ней. А Тоська навсегда разлюбила капюшоны. Даже работая дворничихой под дождем и ветром, не признавала этот предмет на одежде.

Но к чему этот сон? Он не давал ей покоя. Утром она даже позвонила Татьяне, спросила:

– Ты помнишь Улиту Огнёва?

– Помню, а что?

– Приснился он мне. Не могу понять к чему?

Тоська думала так, и сяк, пытаясь разгадать смысл, но ничего путного на ум так и не пришло.

Как-то, лежа в постели без сна, она опять вспомнила странное сновидение. Медленно перебирала в уме: «Улита, черёмуха, снег, капюшон». Ее вдруг осенило: «Снег, черёмуха! Вот где кроется загадка!» В глазах её отчетливо всплыла картина: весна в «Лебёдушках», белыми облаками цветет черёмуха на том берегу. Её сладкий запах стелется над рекой, мягко перетекает в деревню. А когда белоснежные венчики ослабеют, и поднимется ветерок (цветет черёмуха к похолоданию), начинают они осыпаться подобно зимней позёмке. Два-три дня кружит над рекой белая метелица, устилая неспешные зеленоватые воды.

Этот сон – знак ей: в «Лебёдушках» её опора и спасение, её крепость, отрада и утешение! Пусть деревня исчезла, но жива память. По вечерам перед сном она станет вспоминать в подробностях родную деревеньку над рекой.

Нужно улечься удобно, расслабиться, закрыть глаза и вот они «Лебёдушки» как на ладони. Широкие луга, богатые сенокосы. Белоствольные березовые рощи. Первые подснежники и медуница на припёке. Она почти осязаемо чувствовала запах прелых листьев в грибных лесах, видела красные от ягод, залитые жарким солнце поляны. Излучину речки, где был у нее любимый укромный уголок. Тут был высокий ступенчатый берег, а поперек сбегала вниз к реке тропинка, вдоль которой росли ивы. По весне в их зарослях отчаянно пели, состязались, щелкали на разные коленца соловьи. Тоська подолгу заворожено слушала их, сидя под шатром плакучих веток, пьющих воду из реки. Как-то спросила у отца:

– Папка, ты соловьев видел?

– Видал, конечно. Маленькая незавидная птаха, а как поет! Э-эх, заслушаешься! Вот так и у людей, дочь: не обличье главное, а нутро, – сердце, душа. Понимать надо! Ты вот у меня как та птаха.

Тоська, смутилась:

– Куда мне?

– А-то! Папка врать станет?!

«Милый, мудрый мой папка, приснись, укажи, как быть? Как горе пережить?»

Видела саму деревню. Ах, какой раскрасавицей являлась она из небытия! Улица стояла на взгорке, стекая просторными, богатыми огородами к реке. Баньки в ряд за огородами, опять же ближе к воде. Вода в речке мягкая. О шампунях, гелях никто не ведал. Волосы мыли заваренным на березовой золе щёлоком. После бани их не собрать – легкие как шелк и косы росли не по дням, по часам!

Чудились деревенские праздники с заливистыми гармошками, с чистыми голосами деревенских людей. Песни – не чета современным: «Ой, цветет калина в поле у ручья. Парня молодого полюбила я. Парня полюбила на свою беду: не могу открыться, слов я не найду». А теперь: «Ты целуй меня везде, я ведь взрослая уже». С тех пор, как пришла к ней эта идея: вспоминать деревню, детство и юность, Тоська стала лучше засыпать.

Прошел год. Тоська отвела Юрочкину годовщину. На приближающийся сорокапятилетний юбилей объявила родственникам, что отмечать не будет: «Закончились мои праздники!»

В канун дня рождения, подходя к дачному участку, Таисия обнаружила над своей калиткой ажурную белую надпись в форме арки «Лебёдушки». У основания калитки копался сосед Борис Львович. Завидев Тоську, он поднялся в полный рост.

– Ах, Таисия Павловна, хотел сделать вам сюрприз, чуточку не успел – застали вы меня на месте «преступления». Вам нравится?

Тоська отступила назад, разглядывая сооружение:

– Очень! Юра это хотел сделать для меня. А как вы угадали?

Ах, да, вспомнила – Юрочкин дневник.

– Я вот тут еще посадил декоративный виноград, он завьет постепенно арку, будет еще красивее.

– Очень красиво! Скажите, сколько я вам должна?

– Таисия Павловна, примите это от меня в подарок к вашему юбилею.

– Спасибо, – смутилась Тоська, – как-то мне неудобно такой подарок принимать.

– Ничего, Таисия Павловна, – поспешил ей на помощь сосед, – как-нибудь сочтемся.

– Придется день рождения справлять, – развела она руками. – Я, если честно про него забыла. А вы откуда узнали? Ах, да, Юрин дневник. Как-то я стала все забывать.

Она попросила соседа завтра быть на участке. Вернувшись домой, весь вечер хлопотала. Завела тесто на пирожки. В руках ее все кипело. Напекла пирогов с разной начинкой. В день рождения с утра настрогала салатов, испекла курицу. После работы приняла контрастный душ, принарядилась, собрала стряпню и отправилась на дачу. Сердце ее трепетно билось. Давно позабытым женским нутром она чувствовала: что-то сегодня произойдет.

Борис Львович встретил юбиляршу с огромным букетом алых роз. Она не поленилась потом посчитать, их было ровно сорок пять. Сосед был чисто выбрит, в отутюженных в стрелку брюках, легкой рубахе. Трудолюбивая и аккуратная Тоська не могла не оценить этого. Внимательные карие глаза Бориса Львовича излучали тепло. Тоська рдела от волнения и смущения:

– Сейчас будем пировать по-крестьянски. Извините, ресторанных блюд готовить не умею.

– Таисия Павловна, зачем же ресторанные блюда? Нет ничего лучшего, чем то, к чему прикасались теплые человеческие руки.

Тоська приободрилась:

– Вот и я так считаю! Вчера свою квашню завела. Покупное тесто бывает хорошее, но все равно не сравнить с домашним.

– Конечно, на продажу машиной месят, а вы руками. Устроились в домике. За столом Борис Львович разлил по бокалам рубиновое вино. Он тоже слегка смущался, пригладил непокорный седеющий ёршик густых волос, встал:

– Таисия Павловна, разрешите поздравить вас от души. Я счастлив, что судьба свела меня с вами, с вашим Юрием. Вы необыкновенный человек, Таисия Павловна! Вы цены себе не знаете! В общем, за ваше здоровье, дорогая соседка!

Тоська слегка опьянела от выпитого. Борис Львович держался молодцом. После очередного тоста, он осторожно спросил:

– Таисия Павловна, как давно вы не танцевали? Тоська опешила:

– Как-то не припомню. Борис Львович просиял:

– А не послушать ли нам музыку? Я сейчас, мигом. – Он убежал, тотчас вернулся. Принес портативный магнитофончик, включил. – Вы позволите пригласить вас?

Приятная негромкая музыка, близость элегантного мужчины необычно волновали Тоську. Из глаз ее вдруг выступили непрошеные слезы.

– Ах, Таисия Павловна, Таисия Павловна, как бы мне хотелось, чтобы ваши прекрасные глаза никогда не мутились слезой! Не буду ходить вокруг да около – выходите за меня. В свою очередь постараюсь окружить вас заботой и вниманием. Счастье еще возможно. Подумайте, Таисия Павловна, вдвоем его проще построить.

У нее закружилась голова, волнение теснило грудь. Ведь знала, чувствовала: что-то произойдет. Свершилось! А как поступить, что ответить человеку? Разве возможно еще ее счастье? Вдруг захотелось выплакаться навзрыд, припав к его надежной груди. Но Тоська сдержала себя. Несколько натянуто спросила:

– Борис Львович, вы старше меня, уж не ищете ли вы себе прислугу вместо жены? Я этим сыта по горло! Все только и делают вокруг, что поучают, командуют. Почему вы одинокий?

Он замедлил танец, взял ее под локти:

– Сядем, Таисия Павловна. Вы правильно задали вопрос. И я отвечу на него честно. Супруга моя Марина Григорьевна умерла два года назад. В молодости она перенесла сложную гинекологическую операцию, потому детей мы иметь не могли. После ее смерти у меня было много шансов жениться, но до вас, Таисия Павловна, я не встретил женщину по душе. Я старше вас на восемь лет. Думаю, для нас с вами это не критическая цифра. Вот и весь мой сказ. Насчет прислуги… Уверен, что подать друг другу стакан воды и протянуть руку помощи в зрелые годы, не составит труда ни вам, ни мне. Создавая союз, супруги, так или иначе, надеются друг на друга. – Он вновь поднялся. – Давайте сделаем так: сегодня больше не будем возвращаться к этому вопросу, вы об этом подумаете после, а сейчас продолжим праздновать день рождения.

Потом говорили о разном. Даже спели вполголоса. Еще никогда Тоська не чувствовала себя так свободно, непринужденно и просто в компании с человеком, которого не считала себе ровней. Она уже готова была дать положительный ответ, взятая в плен его обаянием, но сдержалась, ведь он сам предложил подумать.

А рассказала вдруг случай с Улитой, в конце повествования добавила с застенчивой улыбкой:

– До сих пор гадаю: зачем он это сделал? Странный какой-то парень!

Борис Львович любовался соседкой, её чистотой и непосредственностью. Выдержал паузу, потом будто спохватившись, пояснил:

– Так ведь нравились вы ему, Таисия Павловна! Что же тут неясно? Деревенские парни, неискушенные в свое время, не умели ухаживать за девушками, не умели и цветы преподнести. Вот и додумался он их в капюшон вам вложить. Чистое воспоминание из юности. Больше бы таких!

– Вы уж скажете, «нравилась», а зачем тогда убежал и больше ни разу не подошел?

– Вы ведь капюшон-то убрали, стало быть, спугнули его этим, решил он, наверное, что противен вам.

Дома ее раздирали сомнения и противоречивые мысли: кто он, и кто я? Ученый и мусорщица! Что он нашел во мне? Двух слов связать не умею. Рядом с ним, наверное, не такие женщины бывают! А что бы сказал мой Юрочка? Ах, как же я сразу об этом не подумала? Юре год с небольшим, а мамка заневестилась! Нет, нет и нет! Завтра же скажу ему «нет»!

Но мысли ее вновь и вновь возвращались к Борису Львовичу. Щеки горели алым румянцем, вот ведь как сказал: «До вас, Таисия Павловна, не встретил женщину по душе». И Виталий еще живой. Причем тут Виталий? У него давно другая семья, он бросил нас с Юрочкой, меня бросил! «Ты какая-то ущербная» – его слова, которые на всю жизнь остались в памяти.

Приезжая на дачу, Тоська боялась встретить там соседа. В глубине души мечтала увидеть хоть глазком. Но Борис Львович не появлялся вот уже три дня. Приближались выходные. Вечером в пятницу Тоська уезжала на дачу с ночевкой. Только собрала сумку, позвонила Татьяна:

– Тось, к тебе случайно бывший не заходил?

– Какой бывший, Виталий, что ли?

– Можно подумать у тебя еще кто-то был.

– Нет, не приходил. Чего ради? Я его уже сто лет не видела.

– А я видела. Подходил ко мне на рынке, как кот облезлый. Благоверная его вытурила. Просил: «Поговори с Тоськой, может, примет меня обратно». Тось, Тось, ты не вздумай… – сестра не договорила.

– Бог всем судья! Не было бы его, и сына бы у меня не было. Для всех Юрочки моего нет, а для меня он жив. Я с ним каждый день разговариваю, через цветы, через книги. Музыку его слушаю.

– Тось, да я ведь как лучше! Думаю, явится, разжалобит, у тебя ведь душа добрая – примешь его, и опять будешь унижаться. Ради чего?

– Я уже приняла.

На том конце провода что-то с грохотом упало:

– Тоська, родная моя сестренка, что ты наделала?

– Я выхожу замуж – Ассоль дождалась своего Грея.

– Тоська, я сейчас к тебе приеду. Что ты там несешь? Таисия вдруг засмеялась:

– Успокойся, замуж я выхожу за Бориса Львовича – он мне сделал предложение. Я ему, правда, еще не ответила, но сегодня скажу «да».

Борис Львович сказал Таисии правду. Обожаемая им супруга ушла в расцвете сил. Она всю жизнь была его ближайшей соратницей и помощницей. Умирая у него на руках, просила:

– Боря, только ты не спеши: женись на женщине доброй, неважно какого сословия. Знаю твою порядочность и интеллигентность, тебя легко обидеть. Не подпускай к себе сомнительного и алчного человека вроде Догмары из твоего отдела. Я и на том свете буду тревожиться и молиться за твое благополучие.

Встретив Таисию, Борис Львович сердцем и душой почувствовал – свой человек. Он долго присматривался к ней. Поначалу его угнетали противоречивые мысли: с одной стороны простая и добрая, бескорыстная, трудолюбивая, с другой, излишне простоватая, наверное, даже несколько грубоватая. Надо же, как разделалась с цветами на участке! Это его настораживало. Женщина, не ценящая красоты?! Но какая заботливая, любящая мать! А как она любит и понимает землю-кормилицу!

После гибели сына Таисия разительно переменилась в лучшую сторону: полюбила цветы. А с какой щедростью она раздавала осенью созревшие крупные яблоки! Всех соседей по даче одарила: «Угощайтесь! Помяните моего Юрочку! Будет день и будет пища. Бог еще даст, а природа одарит. Угощайтесь!» Как она убивается за сына, но с какой стойкостью! У Бориса Львовича кроме сострадания появились к соседке теплые чувства: хотелось согреть, защитить, утешить её. Прочитав дневник Юрия, Борис Львович посмотрел на Таисию как бы глазами сына. И даже почувствовал сопричастность к судьбе матери и сына. У него отпали все сомнения, он решил: этот выбор одобрила бы и Марина.

Занятый на работе он вот уже четыре дня не был на даче. Сегодня спешил. Что ответит Таисия? То, что она не дала ответ сразу, ему даже понравилось: не пустышка и характер есть. Немного смешная и наивная, а как сказала: «Не ищете ли вы себе прислугу вместо жены?» Молодец, Таисия Павловна! Тосюшка – как бы нежно он её называл, если б свершилось.

Рассказанный ею случай про черёмуху в капюшоне особенно умилил тонкого и интеллигентного Бориса Львовича: искренняя и чистая, теперь это такая редкость!

Тоська приехала на дачу рейсом раньше Бориса Львовича. Работа валилась из рук. Такого еще не бывало. В груди беспокойно и трепетно пойманным воробышком колотилось сердце. Иногда казалось, что ему тесно в груди, и оно подкатывает под самое горло. Как-то она встретит его сейчас? А вдруг он и сегодня не приедет? Навалившись грудью на калитку, ждала. Борис Львович издали увидел ее. Ждет! Значит «да»! Он прибавил шаг, последние метры бежал. Глаза его сияли:

– Таисия Павловна!

– Да, Борис Львович, я согласна.

В следующие выходные молодожены хлопотали на своем теперь общем участке. Борис Львович незамедлительно разобрал разделяющий их заборчик. Свою калитку он наглухо закрыл, вход теперь был у «Лебёдушек». Однажды у закрытого входа остановилась немолодая, но отчаянно молодящаяся женщина. Подергала задвижку, крикнула:

– Боря, ты дома?

Таисия первая увидела женщину, окликнула:

– Борис Львович, вас спрашивают. – При людях она называла супруга только по имени отчеству и на «вы».

Борис Львович встретил гостью.

– Тосюшка, познакомься, моя коллега – Догмара Рудольфовна.

– Супруга – Таисия Павловна, прошу любить и жаловать.

Уселись в беседке пить чай. Женщина жеманничала и кривлялась, наигранно смеялась, запрокинув рыжую шевелюру. Одета она была вызывающе-крикливо: облегающие красные джинсы, короткая полупрозрачная блузка. Но слишком открытая грудь в старческих пятнах, жилистая шея и узловатые кисти рук выдавали возраст. Про таких говорят в шутку: «Сзади – пионерка, спереди – пенсионерка».

Борис Львович вел себя тактично и учтиво, не решаясь пока спросить коллегу о причине визита. Догмара Рудольфовна с бесцеремонностью разглядывала Таисию. Борис Львович вдруг встревожился: как бы своим визитом она не подложила мне «свинью»!

– Шла мимо, дай, думаю, загляну, как живет наш драгоценный Борис Львович? Хи-хи-хи. У тебя здесь неплохо, Боря! Напрасно говорят: сапожник без сапог.

– У нас неплохо, – поправил коллегу Борис Львович. – Секрет прост, Догмара Рудольфовна, мы с Таисией Павловной любим землю и простой труд. Милые дамы, разрешите, я ненадолго оставлю вас? – в его голове созрел план: позвонить заму, пусть он, в свою очередь, свяжется с Догмарой и под любым предлогом выманит ее отсюда.

– Гм, странно, как это вы с ним уживаетесь, милочка? – между тем обрабатывала Догмара Тоську. – Разве вам неизвестно, что Боря дамский угодник?

– Ум-м, – подозрительно воскликнула Тоська, – а с чем это едят?

– Что едят? – не поняла гостья вопроса. Она заговорщически склонилась к Таисии. – Между прочим, есть достоверные сведения, что Борис импотент.

Тоська женским нутром почувствовала соперницу, врага и вдруг отчаянно крикнула:

– Борис Львович, Хмара, (как там вас по отчеству), уже уходит, проводите ее.

Гостья бежала к калитке сломя голову:

– Хамка, быдло! Господи боже мой, Борис, какое рядом с тобой убожество! Где ты только ее выкопал? – зазвонил телефон, она нервным движением выхватила его из сумочки: – Алло, да, это я.

Борис Львович не успел опомниться, как гостья уже бежала по улице. Он с опаской подошел к Таисии:

– Тосюшка, эта особа ничем тебя не обидела? Вид у Тоськи был до крайности растерянный:

– Боря, что это за мартышка? И что такое женский угодник?

– Ах-ха-ха, мартышка! – от души смеялся Борис Львович, – как ты ее еще назвала, Хмара?

Тоська надула губы:

– Боря, я же не нарочно, имечко у нее такое странное. Борис Львович обнял супругу. Вместе смеялись до слез.

– Ах, Борис, как же я напугалась! Я ведь не умею с такими разговаривать. Думаю, уведет моего Бориса Львовича, вон какая вся модная! Куда мне тягаться с такой?

– Знаете, Таисия Павловна, чтобы я вам посоветовал?

– Что? – глаза ее блестели неподдельным любопытством.

– Оставьте все свои предрассудки и комплексы в прошлом! Вы самая красивая и замечательная женщина в целом мире! Завтра мы поедем в хороший магазин и выберем вам пушистую шубку с капюшоном. Удобная и теплая вещь, я вам скажу! Надеюсь, она окончательно согреет вашу душу.

– Зачем мне шубка – лето на дворе?!

– Но сани готовят летом!

– Ах, Боря, не о шубке я мечтаю, меня и пуховик устроит, – вдруг спала с лица Таисия. – Помоги мне в одном очень важном деле! Мне без тебя не справиться – грамотёшки не хватит.

Борис Львович мгновенно переменил тон: в голосе его прозвучала тревога:

– Что такое, Тосюшка?

– Ты читал Юрин дневник, там эта девушка – Лика. Анжелика. Больше никаких сведений нет, ни фамилии, ни города – откуда она приехала. Как ты думаешь, можно её найти?

Борис Львович выдохнул облегченно:

– Тосюшка, родная, всё возможно, стоит только захотеть! Мы обязательно сделаем запрос. Незамедлительно!

Жить супруги стали в квартире Таисии. Не могла она оставить угол, где родился и вырос ее сын. Квартиру Бориса Львовича сдавали в наем. Борис Львович оказался истинным бессребреником и всякую лишнюю копейку тратил на научные опыты, новые селекционные материалы.

Иначе, чем прежде, стала относиться к деньгам Таисия. Если раньше у нее была какая-то нездоровая страсть к их накопительству «в кубышку», «на черный день», теперь она четко знала, что потратит их разумно, непременно посоветовавшись с супругом.

Прошло пять лет. Многое изменилось в жизни Тоськи. Она уволилась из ЖЭУ, устроилась на опытную станцию к мужу простой рабочей. С упоением работала в цветниках, на опытных делянках супруга. Имя Тоська постепенно уходило из обихода. Уважая, прежде всего, супруга, ее навеличивали – Таисия Павловна. У Бориса Львовича оказалась прекрасная библиотека. Таисия теперь постоянно читала. Полюбила театр, который они регулярно посещали с супругом.

Начальник из ЖЭУ неоднократно звал Тоську обратно, даже приходил домой:

– Таисия Павловна, горим без вас! Возвращайтесь, разве мы вас чем-то обделили? Премиальные, «прогрессивка», «Ветеран труда» вам обеспечены.

Татьяна потом смеялась. В ваше ЖЭУ спецтехнику выделили: вакуумные мусорки, снегоуборочные машины. Ты бы не ушла, до сих пор вручную ворочала!

Прошло еще пять лет. Таисия вышла на пенсию и занималась домом, дачей. Борис Львович по-прежнему возглавлял отдел селекции. Как-то в воскресный день Таисия готовила обед на даче. Зашел Борис Львович:

– Тосюшка, к нам гости. Только ты, пожалуйста, не волнуйся.

Идем со мной.

Таисия вышла из домика. У калитки, завитой диким виноградом стояли двое: молодая женщина и подросток лет двенадцати-тринадцати. Борис предупредительно взял супругу под руку.

– Пойдем, родная.

Таисия взглянула на мужа, потом на гостей. Ноги ее невольно подкосились. Однако взяла себя в руки, выпрямилась, неверной походкой пошла навстречу.

Там у калитки стоял ее сын только юный, безусый мальчик. Как две капли воды – Юрочка. У женщины синие выразительные глаза.

– Здравствуйте, Таисия Павловна, я Лика, а это сын мой – Павел.

– Где же вы раньше были, дочка? Как бы я понянчилась с ним, моим внучком! – из глаз Таисии крупным горохом покатились слезы.

Женщина подала знак сыну. Тот подошел, нерешительно обнял Таисию:

– Ничего, бабушка, у нас еще малыш есть. Анжелика смутилась:

– Павлик, Сережа ведь от другого отца. Таисия улыбнулась:

– Значит у меня два внука, верно? – и, обращая на мужа счастливые, промытые чистыми слезами глаза Мадонны, Богородицы, добавила: – Вот оно, счастье, Боря!

– Не у тебя, а у нас два внука! – мягко поправил жену Борис Львович.