370 Козлов Время любить
Сергей Сергеевич Козлов
КОЗЛОВ СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ
Время любить
КРЕСТ ПЕРЕКРЕСТКА
Снег падал даже не пухом, а целыми лохмотьями. Будто тысячи рук наверху резали, кромсали зазубренными ножницами белый тюль. Рассвет был еще где-то в двух часах к востоку, а пока в свете уличных фонарей сквозь вселенское безветрие причудливо падал снег. Первым его заметил Миша. Он подошел с сигаретой к форточке и замер. В голове шумел пивной прибой и тупой негритянский рэп, от которого в восторге были Лариса и Андрей, что слились друг с другом, качаясь под барабанный речитатив, и готовы были слиться еще плотнее, но для этого Миша с Леной должны были уйти в другую комнату. А Михаил вдруг замер у окна...
Мир за спиной показался ему безобразно жухлым, как гниющая под дождями осенняя листва, перемешанная с грязью. Останки креветок, пакеты из-под чипсов, опустошенное стеклянное царство «Сибирской короны»... Подумать только: выпитая сибирская корона! Измеренная пузыристыми литрами и выпитая, «корона» давила на голову, соответственно, не снаружи, а изнутри.
Четыре свечи на столе теперь уже не казались интимным интерьером, а виделись факелами в разрушенном, разоренном городе. Только стеллажи с отцовскими книгами и стоявшие под торшером два наследственных кожаных кресла были последним оплотом романтической респектабельности. Даже родственный креслам диван уже опухал на глазах от возможных непристойных действий и небрежно брошенного на него свитера Лены. А за окном с темно-фиолетовых небес спускалось холодным пеплом очищение.
Музыка, в конце концов, затихла, а друзья не могли попросить еще - им мешал долгий поцелуй. Лена подкралась к нему на цыпочках и, обняв за плечи, поцеловала в ухо. Миша повернулся и приложил палец к ее губам, кивнул на окно. Она прижалась лбом к холодному стеклу, сжимая его руку, и затаила дыхание. Уловила его настроение и погрузилась взглядом в пушистую тишину. Наверное, небо шептало баркаролу. Всю многоэтажку, казалось, слегка укачивает, баюкает, и спать следует не до утра, а до весны.
Кто придумал сравнивать русских с медведями? Медведям суждено проспать всю эту красоту!
За спиной звонко чмокнули, разомкнувшись, губы друзей. Лариса обиженно вздохнула, Андрей предупреждающе кашлянул. Им ничего не оставалось делать, как только присоединиться к Лене и Михаилу.
- Лепота! - оценил и одновременно испортил все Андрей. - На улице сейчас кайф! Миха, погнали, прокатимся, а потом баиньки?!
- Правда! Поедемте! - порхнула руками Лариса, ей хоть ехать, хоть плыть, хоть лететь... Были бы у дивана или двуспалки колеса, плавники, крылья!
- _Я_ тоже хочу, - шепнула в хранящее тепло губ ухо Лена.
Это уже был приговор.
- Я же гонщик, - буркнул Михаил, направляясь в прихожую.
- Ты го-о-нишь, - наигранно потянула Лариса, вытягивая следом за руку Андрея.
Громкой компанией они вырвались из подъезда, девушки тут же начали лепить снежки и бросать их в своих возлюбленных. Пришлось провести короткий позиционный бой вокруг ярко-красной машины Михаила - «Toyota Celica». Снег брали с капота и багажника. Потому скоро стала видна хищная мордочка приземистого японского покемона. Она тоже хотела принять участие в сражении. Раскосые аэродинамические фары ждали команды «банзай». Не самая крутая в мире спортивная машина, но Миша любил ее чуть меньше Лены и чуть больше родительской квартиры - родового гнезда. За нее (в материальном смысле) он отдал все, что у него было, и все, чего у него не было, но что смогли отдать ему родители. Да, она во многом уступала 924-му «Porsche», но это была его, Мишина, машина. Вообще-то он видел ее как машину для двоих, потому и предпочитал складывающиеся задние сидения, но в эту ночь ему пришлось сделать исключение. Пьяный азарт затолкнул четверых друзей в мягкий, завораживающий комфортом и обещанием покоренной скорости, стального цвета салон.
Даже в приличные морозы машина заводилась одним поворотом ключа, а в это утро - даже с каким-то, присущим живому существу, вожделением. Они еще не успели выехать из двора, как Андрей с Ларисой переплелись на заднем сиденье в долгом поцелуе, предполагающем полное отсутствие в окружающей действительности. Зачем тогда поехали? Михаил решил не смотреть в зеркало заднего вида, но несколько озлобился, нога невольно придавила педаль газа. Лена на соседнем сидении ойкнула, но больше это походило не на испуг, а на подначку. Короткая юбка и телесного цвета колготки, подчеркивающие длину и стройность ног, падающие на них через верхний люк снежинки - куда ехать?! Приехали...
Улицы были пусты, как марсианские каналы. Переулки кончались, не успевая начаться. Дворники с трудом разгоняли звездопад на лобовом стекле. Красная японская пуля по имени «Celica», заправленная русским адреналином, «Сибирской короной» и смятением чувств, неслась к сердцу города, рассчитывая пробить его навылет, чтобы широкой аортой проспекта уйти в сторону окружающего жилые массивы леса. Эх, катались раньше на тройках да в санях, а тут ревут под тобой сто девяносто лошадей, и уже не клиренс нужно измерять, а высоту воздушной подушки! Как в анекдоте: я слишком быстро еду? Нет, вы слишком низко летите.
Ноги и глаза Лены, разрез джемпера, где глубоко и часто вздымалась аккуратная и красивая грудь с вишенками на вершинах, закручивающийся спиралями снег и растворяющийся в нем свет фонарей, мерцание приборной доски... И вышедшая из рассветной мглы на дорогу фигура старушки - светло-серое в свете фонаря пальто и пуховый платок.
Михаил увидел ее слишком поздно. Слишком поздно для скорости, которую можно развивать в пустыне, если она это позволяет. И снег, поднявшийся волной до самого бампера, не сократил самый длинный в жизни Михаила тормозной путь. Нажимая короткими движениями на тормоз, он осторожно выворачивал руль, выигрывая у пространства хоть какие-то сантиметры, но последние метры машина снижала скорость уже боком, шла к цели задним правым колесом.
А старушка, как завороженная, замерев с прижатой ко рту вязаной варежкой, ждала. Косоглазая, злая с виду, «Toyota» пренебрежительно ударила пожилую женщину красным, дразнящим едущих за ним водителей, задом, отбросив ее на несколько метров. Лена вскрикнула, на заднем сидении прервался без звука поцелуй. У Михаила подпрыгнуло и остановилось на мгновение сердце.
- Жми на газ! Дергаем отсюда! - крикнул с заднего сидения Андрей, на что Михаил только зло зыркнул в зеркало и дрожащей рукой открыл дверцу.
Как в триллере, в тихую ночь ворвался ветер, утробно загудел вдоль улиц и, разбрасывая рыхлый белый прах, стал биться в темные глазницы окон, стекла витрин и двери подъездов.
Старушка была жива. Михаил опустился рядом с ней на колени и провалившимся в сердце голосом позвал:
- Бабушка...
Она открыла глаза, и стала шептать сквозь рваное, неровное дыхание.
- Ты не виноват, не виноват ты...
- Бабушка, простите меня...
- Господь простит. Ты не виноват, а то они поломают тебе жизнь-то. Я сама, дура старая, на дорогу выскочила. По сторонам не смотрела... Ты не говори им...
- Скорую! Вон автомат! - крикнул Михаил Лене, которая все же решилась выйти из машины, и теперь стояла в нескольких шагах, боясь подойти ближе.
- Быстрее!!! - Михаил крикнул с такой силой, что замер даже ветер. Лена очнулась, бросилась к телефону-автомату.
Старушка то замолкала, то снова начинала шептать. Минуты неповоротливыми валунами падали одна на другую, секунды стучали в висках.
- Я-то пожила уже... А тебе жить надо... За меня и помолиться некому будет. Ой, больно чего-то в груди, дышать больно...
- Бабушка, вы молчите, силы берегите, я боюсь вас на своей машине в больницу везти, вдруг вас трогать нельзя, носилки надо.
Михаил стянул с себя «Аляску» и укрыл женщину. Та шепотом запричитала:
- Чего ты?.. Простудишься сам...
Скорая «примчалась» минут через двадцать, из кабины вышел подчеркнуто нерасторопный доктор, а увидев лежащую на земле пожилую женщину, почему-то спросил:
- Милицию, ГАИ вызвали?
- Нет, - удивленно взглянул на него Михаил.
- Бабушка, ноги чувствуете, - соизволил наклониться к пострадавшей врач.
- Не знаю, сынок, не знаю... Ты вот что, главное, ты запомни, и милиции обязательно подтверди, парень этот не виноват, я сама неосторожно на дорогу вышла.
- Щас, фельдшер носилки подаст...
- Да ты главное-то запомни, а то если я вдруг не смогу потом сказать, свидетелем будь. Парню-то чтоб жизнь не сломали!
- Хорошо, хорошо, бабушка, сейчас мы вас аккуратно на носилки положим, а потом в больничку поедем.
- Да уж лучше сразу на кладбище, мне уж пора давно... - и замолчала, дыхание становилось тише.
Рядом ударил колокол. В Никольской церкви. Гул первого удара словно стряхнул с неба последние снежинки. Снегопад прекратился. Замер ветер.
- К заутрене хотела... - прошептала старушка, когда носилки ставили в кабину неотложки.
Под благовест гаишники пытались найти и измерить тормозной путь. Негромко и неуместно матерились. Михаил сидел на водительском сиденье боком, свесив ноги на улицу: подбородок на кулаках, локти на коленях. В глазах - бездна пустоты. У него что-то спрашивали, он отвечал невпопад, гаишники злились, пытались его растормошить, Андрей с Ларисой извинились, по-тихому поймали такси и уехали, Лена мерзла где-то рядом, но он не ощущал ее присутствия. Низкое небо остановилось над перекрестком, кто-то сверху смотрел в этот бетонно-кирпичный прицел, в центре которого замерла красная машина, похожая на монстра из иностранного мультфильма.
Самым удивительным оказалось то, что тест на алкоголь был отрицательным.
* * *
Старушка умерла в больнице через неделю. За эти дни Михаил, носивший ей фрукты и соки, узнал, что звали ее Антонина Павловна, что мужа и двух сыновей она потеряла на Великой войне, что с тех пор жила одна, как перст, и последнее, что связывало ее с этим да и с тем миром, была маленькая церковь.
До последнего своего дня, оставаясь в сознании, Антонина Павловна донимала докторов и приходивших к ней следователей упрямым враньем о невиновности Михаила. Ей никто не верил, задавали вопросы с подковырками, но старушка злилась, обижалась, требовала бумагу, чтобы парня «не замаяли», и периодически впадала в беспамятство, выходя из которого первым делом требовала: «Парня не трогайте! Сама перед его красной машиной, слепошарая, выскочила...» И парня не замаяли. А он часами сидел в коридоре все с тем же пустым взглядом, и легче ему не становилось. Хотел, было, напиться, но водка не пошла, почувствовал в ней какой-то сернистый привкус, будто кто добавил в нее сероводорода. Купил другую бутылку - то же самое. И вылил обе, соответственно запаху, в унитаз.
Андрей с Ларисой на похороны не пошли. Были только несколько старушек из храма, что шептали молитвы да косились, кто с неприязнью, а кто с пониманием на молодого парня в джинсах и свитере, что сидел за поминальным столом, не решаясь притронутся к блинам или кутье. Лена пришла ненадолго, побыла для приличия, шепнула несколько слов ни о чем на ухо, повздыхала в тон старушкам, полистала альбом с фотографиями и удалилась, не рассчитывая вызволить за собой Михаила. Что тут скажешь: всем хочется быть подальше от смерти, потому как собственная кажется если и не невозможной, то, во всяком случае, маловероятной в данный проживаемый отрезок времени.
Одна из бабулек подсела к Михаилу и тихо посоветовала:
- Ты, паря, сходи на исповедь к отцу Михаилу. К нам, в Никольскую. А то ведь поедом себя съешь. Нельзя так. Сходи-сходи. Ему все расскажи, и на душе, увидишь как, легче станет.
- Машину, что ли, разбить? - спросил пустоту Михаил.
- Нет, ты наперво сходи, батюшка наш, тезка твой, он душу читать умеет.
Дома Михаил прочитал в отцовских книгах об исповеди, об епитимьи. Он мог часами лежать на кожаном диване, глядя в одну точку на потолке, и точка эта проецировалась куда-то в космическое пространство и витала там вопросом о смысле жизни, который, в свою очередь, распрямлялся в восклицательный знак, последующий за криком: «Жизнь - нелепость какая-то»! Никак не получалось хоть немного убедить себя в невиновности, хоть часть вины свалить на свою компанию, и не получалось это именно потому, что невиновным его назвала сама Антонина Павловна. Грубый реализм ситуации дополнился тем, что в один из дней к Михаилу явился Андрей и попытался его «успокоить»: ничего, мол, страшного не произошло, есть такие перекрестки, на которых две прямые обязательно пересекутся, и радуйся, что не ребенок выскочил под машину, а бабуля, которой прогулы на кладбище ставили... «Она не выскочила, потому что бабуля», - ответил Михаил, отвернувшись к стене - не нашел в себе сил послать друга подальше вместе с его демагогией. Тот же, в конце концов, успокаивать и сочувствовать пришел, облегчить страдания, подвести под научную основу оправдание ошибки.
Потом можно было продолжать жить дальше. Хочешь не хочешь, а двигаться во времени приходится. Лежа, сидя, ползая или на бегу, разговаривая или пребывая в глубокомысленном молчании. Человек ко всему привыкает, и к чувству вины - тоже. Лена приходила, бродила по комнатам, как привидение, гладила его по голове, когда он лежал на диване, и больше между ними ничего не происходило. Так или иначе, она была рядом.
На исповедь у Михаила духу не хватило. Он несколько раз вставал в очередь к амвону, но какая-то сила выбрасывала его из храма, ему становилось душно и тяжело, происходящее вокруг казалось нелепым и ничего не решающим. Так ходил он несколько дней между бесами и ангелами, что тянули его в разные стороны: одни в храм, другие из храма. И тогда Михаил сам на себя наложил епитимью. Каждый день после службы он подъезжал к храму и предлагал калекам, что просили милостыню у ворот, и старушкам, ковыляющим после службы домой, бесплатно их подвезти.
Первое время его чурались, отмахивались, не верили, что бесплатно, незаслуженно называли Михаила бандитом и машину бандитской. Но однажды из ворот Никольской церкви вышла та самая женщина, что уговаривала его на поминках пойти на исповедь.
- Ой, Миша, - обрадовалась она, - и правда подвезешь? Как раз у меня ноги чего-то болят.
И еще позвала с собой подругу.
С тех пор его не боялись, и машина всегда полная отъезжала от храма, чтобы петлять по узким улочкам старого города, а после забрасывать дальних в какой-нибудь из микрорайонов. Несколько раз подвозил опаздывающих на дом дьяконов, а один раз - даже благочинного.
Через месяц Михаил стал приезжать за полчаса, час до окончания службы, в зависимости от того, как позволяла работа. Теперь он без опаски и тяжести в душе входил в храм. Стоял на службе, подходил к иконе святителя Николая и подолгу смотрел в его строгие, но добрые глаза. Отец Михаил подарил ему молитвослов, и по вечерам Михаил открывал его, чтобы прочитать сбивчивым шепотом несколько молитв, которые казались ему белыми стихами. Дошли руки и до Библии, правда, Ветхий Завет осилить не смог, а вот Новый и Деяния - прочитал несколько раз. Он сам не заметил, как в жизни появился совершенно новый смысл, правильнее сказать, не новый смысл, а смысл вообще, ибо предыдущее существование представлялось ему теперь беспорядочной и глупой суетой. Друзья, которые, получалось, не были друзьями, постепенно отходили от него. Какой прок от человека, который не ходит на шумные вечеринки, не обсуждает новую серию «Властелина колец» или «Матрицы», не интересуется современным автомобилестроением и не волнуется о курсе доллара? Рядом оставалась только Лена, и ее Михаил вдруг увидел совсем другими глазами. В один из теплых февральских дней она перестала быть просто объектом вожделения, слепой страсти, у чувства появился совсем новый привкус. Нет, страсть не улеглась совсем, не исчезла, просто обрамилась бережливой нежностью. Это когда женщин носят на руках не ради себя, а ради женщин.
В один из мартовских гололедных дней, перед страстной неделей, к машине Михаила раньше старушек или священников подошел бритоголовый здоровяк в кожаном плаще.
- Брателла, до Воровского не подбросишь? - попросил он. - У меня товарищ где-то завяз, а у мобилы батареи сдохли.
- Садись, - кивнул Михаил, обет есть обет.
Попали в «красную полосу», и на каждом светофоре приходилось стоять. Пассажир явно нервничал.
- А быстрее-то нельзя? Машина - зверь!
- Я по городу больше шестидесяти не езжу.
- Че так?
- Правила такие.
- Да ты че, братан, правильный? Ты че - нерусский? Быструю езду не любишь?
- Люблю, но только на трассе Париж-Дакар.
- О как, - и замолчал с таким видом, точно сидеть рядом с таким водителем для него жуткое оскорбление.
На улице Воровского остановились у одной из многоэтажек. Пассажир деловито полез в бумажник.
- Скока лавэ, брат? Сотки хватит?
- Я денег от храма не беру.
- Слышь, я тоже ведь не урюк какой, специально в церковь ездил Николе свечку поставить. Этта мой святой. Поэтому ты меня не обижай, одного бензина скока сжег. Короче, вот... - и оставил на сиденье сложенную пополам сторублевку.
Михаил посмотрел на нее так, будто она сейчас прожжет сиденье. Но успокоился, подумал: «Отдам нищим», правда, с места рванул, как давно уже не делал. «Toyota» утробно рыкнула и понеслась.
Уже после Пасхи Михаила разыскал Андрей, который иногда выступал его менеджером на гонках регионального масштаба. Нашел он его вечером у храма.
- Ну, не надоело еще извозчиком у Господа Бога работать? - это он сказал вместо «здравствуй» или хотя бы «привет».
- Нормально, - бесцветно ответил Михаил.
- Есть предложение. Тут областная федерация проводит кольцевые гонки по грунтовке. Первый приз - три тысячи баксов, второй - две, третий - одна, участие - двести. Ну, разумеется, тотализатор, можно ой как накрутить. Заявки подают еще три дня. Я пока застолбил на нас местечко. Спонсором выступает банк «Коммерциал». Ну как?
Михаил закусил губу. Он не думал о соревнованиях уже несколько месяцев, упустил пару лестных предложений. В итоге его могли вообще списать со счетов. В кровь плеснуло адреналина, сердце ёкнуло и припустило, вспотели ладони: прямо таки почувствовал на своих руках беспалые кожаные перчатки.
- Ну?! Рожденный летать не может ползать! - Андрей растянул улыбку, замечая, как загорелся подзабытой страстью взгляд Михаила.
- Я ж не большой специалист по кольцевым, - последняя капля сомнения покинула душу гонщика.
- Чепуха! Ты прирожденный пилот! Ты и вокруг столба смог бы.
Михаил грудью лег на руль. Тихая улочка от Никольской церкви упиралась впереди в центральный проезд. Там наступающие сумерки разноцветными пулями рвали иномарки. Еще недавно - от светофора до светофора - Михаил всегда был первым. Прошлое поманило его азартом и беспечностью. Ну не в монастырь же теперь уходить...
- Садись, - кивнул он на соседнее сиденье Андрею и повернул ключ зажигания.
Включил фары и вдруг...
Всего на пять-семь секунд в свете фар появилось видение: старушка в сером пальто и пуховом платке, испуганный взгляд, прижатая к губам вязаная варежка... Антонина Павловна! Как в ту злополучную ночь. Холодный пот выступил на лбу, ледяными горошинами прокатился по спине.
- Ты видел? - спросил Михаил Андрея, успевшего сесть рядом.
- Чего? Кого? - улыбался Андрей.
- Нет.
- Чего нет?
- Я не буду участвовать.
- Да ты что, Михаил?! Тебя же спишут!
- Пусть...
- Ты же ничего больше не умеешь. У тебя же дар от Бога!
- А я, как ты заметил, на Него и работаю...
- Шум трибун на церковный хор поменял.
Домой Михаил вернулся поздно. Лена ждала его, давно приготовила ужин. С тревогой посмотрела в глаза, знала, что Андрей разыскивал его.
- Мне тут работу предложили.
- Ну и?
- Благочинному водитель нужен, пока со своей машиной, потом «Ниву» купят. Платить будут неплохо, не хуже, чем в какой-нибудь коммерческой фирме.
- А ты?
- Согласился.
- Слава Богу.
- Батюшка обещал нас обвенчать.
Через некоторое время Михаил прочитал в газете, что на областных кольцевых гонках произошло несчастье. Несколько машин попали в свалку, трое гонщиков крепко покалечились, двое погибли.
В этот день Михаил заказал сорокоуст за упокой души рабы Божией Антонины.
_Ханты-Мансийск_-_Горноправдинск_Январь_2004_
Сергей Сергеевич Козлов
КОЗЛОВ СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ
Время любить
КРЕСТ ПЕРЕКРЕСТКА
Снег падал даже не пухом, а целыми лохмотьями. Будто тысячи рук наверху резали, кромсали зазубренными ножницами белый тюль. Рассвет был еще где-то в двух часах к востоку, а пока в свете уличных фонарей сквозь вселенское безветрие причудливо падал снег. Первым его заметил Миша. Он подошел с сигаретой к форточке и замер. В голове шумел пивной прибой и тупой негритянский рэп, от которого в восторге были Лариса и Андрей, что слились друг с другом, качаясь под барабанный речитатив, и готовы были слиться еще плотнее, но для этого Миша с Леной должны были уйти в другую комнату. А Михаил вдруг замер у окна...
Мир за спиной показался ему безобразно жухлым, как гниющая под дождями осенняя листва, перемешанная с грязью. Останки креветок, пакеты из-под чипсов, опустошенное стеклянное царство «Сибирской короны»... Подумать только: выпитая сибирская корона! Измеренная пузыристыми литрами и выпитая, «корона» давила на голову, соответственно, не снаружи, а изнутри.
Четыре свечи на столе теперь уже не казались интимным интерьером, а виделись факелами в разрушенном, разоренном городе. Только стеллажи с отцовскими книгами и стоявшие под торшером два наследственных кожаных кресла были последним оплотом романтической респектабельности. Даже родственный креслам диван уже опухал на глазах от возможных непристойных действий и небрежно брошенного на него свитера Лены. А за окном с темно-фиолетовых небес спускалось холодным пеплом очищение.
Музыка, в конце концов, затихла, а друзья не могли попросить еще - им мешал долгий поцелуй. Лена подкралась к нему на цыпочках и, обняв за плечи, поцеловала в ухо. Миша повернулся и приложил палец к ее губам, кивнул на окно. Она прижалась лбом к холодному стеклу, сжимая его руку, и затаила дыхание. Уловила его настроение и погрузилась взглядом в пушистую тишину. Наверное, небо шептало баркаролу. Всю многоэтажку, казалось, слегка укачивает, баюкает, и спать следует не до утра, а до весны.
Кто придумал сравнивать русских с медведями? Медведям суждено проспать всю эту красоту!
За спиной звонко чмокнули, разомкнувшись, губы друзей. Лариса обиженно вздохнула, Андрей предупреждающе кашлянул. Им ничего не оставалось делать, как только присоединиться к Лене и Михаилу.
- Лепота! - оценил и одновременно испортил все Андрей. - На улице сейчас кайф! Миха, погнали, прокатимся, а потом баиньки?!
- Правда! Поедемте! - порхнула руками Лариса, ей хоть ехать, хоть плыть, хоть лететь... Были бы у дивана или двуспалки колеса, плавники, крылья!
- _Я_ тоже хочу, - шепнула в хранящее тепло губ ухо Лена.
Это уже был приговор.
- Я же гонщик, - буркнул Михаил, направляясь в прихожую.
- Ты го-о-нишь, - наигранно потянула Лариса, вытягивая следом за руку Андрея.
Громкой компанией они вырвались из подъезда, девушки тут же начали лепить снежки и бросать их в своих возлюбленных. Пришлось провести короткий позиционный бой вокруг ярко-красной машины Михаила - «Toyota Celica». Снег брали с капота и багажника. Потому скоро стала видна хищная мордочка приземистого японского покемона. Она тоже хотела принять участие в сражении. Раскосые аэродинамические фары ждали команды «банзай». Не самая крутая в мире спортивная машина, но Миша любил ее чуть меньше Лены и чуть больше родительской квартиры - родового гнезда. За нее (в материальном смысле) он отдал все, что у него было, и все, чего у него не было, но что смогли отдать ему родители. Да, она во многом уступала 924-му «Porsche», но это была его, Мишина, машина. Вообще-то он видел ее как машину для двоих, потому и предпочитал складывающиеся задние сидения, но в эту ночь ему пришлось сделать исключение. Пьяный азарт затолкнул четверых друзей в мягкий, завораживающий комфортом и обещанием покоренной скорости, стального цвета салон.
Даже в приличные морозы машина заводилась одним поворотом ключа, а в это утро - даже с каким-то, присущим живому существу, вожделением. Они еще не успели выехать из двора, как Андрей с Ларисой переплелись на заднем сиденье в долгом поцелуе, предполагающем полное отсутствие в окружающей действительности. Зачем тогда поехали? Михаил решил не смотреть в зеркало заднего вида, но несколько озлобился, нога невольно придавила педаль газа. Лена на соседнем сидении ойкнула, но больше это походило не на испуг, а на подначку. Короткая юбка и телесного цвета колготки, подчеркивающие длину и стройность ног, падающие на них через верхний люк снежинки - куда ехать?! Приехали...
Улицы были пусты, как марсианские каналы. Переулки кончались, не успевая начаться. Дворники с трудом разгоняли звездопад на лобовом стекле. Красная японская пуля по имени «Celica», заправленная русским адреналином, «Сибирской короной» и смятением чувств, неслась к сердцу города, рассчитывая пробить его навылет, чтобы широкой аортой проспекта уйти в сторону окружающего жилые массивы леса. Эх, катались раньше на тройках да в санях, а тут ревут под тобой сто девяносто лошадей, и уже не клиренс нужно измерять, а высоту воздушной подушки! Как в анекдоте: я слишком быстро еду? Нет, вы слишком низко летите.
Ноги и глаза Лены, разрез джемпера, где глубоко и часто вздымалась аккуратная и красивая грудь с вишенками на вершинах, закручивающийся спиралями снег и растворяющийся в нем свет фонарей, мерцание приборной доски... И вышедшая из рассветной мглы на дорогу фигура старушки - светло-серое в свете фонаря пальто и пуховый платок.
Михаил увидел ее слишком поздно. Слишком поздно для скорости, которую можно развивать в пустыне, если она это позволяет. И снег, поднявшийся волной до самого бампера, не сократил самый длинный в жизни Михаила тормозной путь. Нажимая короткими движениями на тормоз, он осторожно выворачивал руль, выигрывая у пространства хоть какие-то сантиметры, но последние метры машина снижала скорость уже боком, шла к цели задним правым колесом.
А старушка, как завороженная, замерев с прижатой ко рту вязаной варежкой, ждала. Косоглазая, злая с виду, «Toyota» пренебрежительно ударила пожилую женщину красным, дразнящим едущих за ним водителей, задом, отбросив ее на несколько метров. Лена вскрикнула, на заднем сидении прервался без звука поцелуй. У Михаила подпрыгнуло и остановилось на мгновение сердце.
- Жми на газ! Дергаем отсюда! - крикнул с заднего сидения Андрей, на что Михаил только зло зыркнул в зеркало и дрожащей рукой открыл дверцу.
Как в триллере, в тихую ночь ворвался ветер, утробно загудел вдоль улиц и, разбрасывая рыхлый белый прах, стал биться в темные глазницы окон, стекла витрин и двери подъездов.
Старушка была жива. Михаил опустился рядом с ней на колени и провалившимся в сердце голосом позвал:
- Бабушка...
Она открыла глаза, и стала шептать сквозь рваное, неровное дыхание.
- Ты не виноват, не виноват ты...
- Бабушка, простите меня...
- Господь простит. Ты не виноват, а то они поломают тебе жизнь-то. Я сама, дура старая, на дорогу выскочила. По сторонам не смотрела... Ты не говори им...
- Скорую! Вон автомат! - крикнул Михаил Лене, которая все же решилась выйти из машины, и теперь стояла в нескольких шагах, боясь подойти ближе.
- Быстрее!!! - Михаил крикнул с такой силой, что замер даже ветер. Лена очнулась, бросилась к телефону-автомату.
Старушка то замолкала, то снова начинала шептать. Минуты неповоротливыми валунами падали одна на другую, секунды стучали в висках.
- Я-то пожила уже... А тебе жить надо... За меня и помолиться некому будет. Ой, больно чего-то в груди, дышать больно...
- Бабушка, вы молчите, силы берегите, я боюсь вас на своей машине в больницу везти, вдруг вас трогать нельзя, носилки надо.
Михаил стянул с себя «Аляску» и укрыл женщину. Та шепотом запричитала:
- Чего ты?.. Простудишься сам...
Скорая «примчалась» минут через двадцать, из кабины вышел подчеркнуто нерасторопный доктор, а увидев лежащую на земле пожилую женщину, почему-то спросил:
- Милицию, ГАИ вызвали?
- Нет, - удивленно взглянул на него Михаил.
- Бабушка, ноги чувствуете, - соизволил наклониться к пострадавшей врач.
- Не знаю, сынок, не знаю... Ты вот что, главное, ты запомни, и милиции обязательно подтверди, парень этот не виноват, я сама неосторожно на дорогу вышла.
- Щас, фельдшер носилки подаст...
- Да ты главное-то запомни, а то если я вдруг не смогу потом сказать, свидетелем будь. Парню-то чтоб жизнь не сломали!
- Хорошо, хорошо, бабушка, сейчас мы вас аккуратно на носилки положим, а потом в больничку поедем.
- Да уж лучше сразу на кладбище, мне уж пора давно... - и замолчала, дыхание становилось тише.
Рядом ударил колокол. В Никольской церкви. Гул первого удара словно стряхнул с неба последние снежинки. Снегопад прекратился. Замер ветер.
- К заутрене хотела... - прошептала старушка, когда носилки ставили в кабину неотложки.
Под благовест гаишники пытались найти и измерить тормозной путь. Негромко и неуместно матерились. Михаил сидел на водительском сиденье боком, свесив ноги на улицу: подбородок на кулаках, локти на коленях. В глазах - бездна пустоты. У него что-то спрашивали, он отвечал невпопад, гаишники злились, пытались его растормошить, Андрей с Ларисой извинились, по-тихому поймали такси и уехали, Лена мерзла где-то рядом, но он не ощущал ее присутствия. Низкое небо остановилось над перекрестком, кто-то сверху смотрел в этот бетонно-кирпичный прицел, в центре которого замерла красная машина, похожая на монстра из иностранного мультфильма.
Самым удивительным оказалось то, что тест на алкоголь был отрицательным.
* * *
Старушка умерла в больнице через неделю. За эти дни Михаил, носивший ей фрукты и соки, узнал, что звали ее Антонина Павловна, что мужа и двух сыновей она потеряла на Великой войне, что с тех пор жила одна, как перст, и последнее, что связывало ее с этим да и с тем миром, была маленькая церковь.
До последнего своего дня, оставаясь в сознании, Антонина Павловна донимала докторов и приходивших к ней следователей упрямым враньем о невиновности Михаила. Ей никто не верил, задавали вопросы с подковырками, но старушка злилась, обижалась, требовала бумагу, чтобы парня «не замаяли», и периодически впадала в беспамятство, выходя из которого первым делом требовала: «Парня не трогайте! Сама перед его красной машиной, слепошарая, выскочила...» И парня не замаяли. А он часами сидел в коридоре все с тем же пустым взглядом, и легче ему не становилось. Хотел, было, напиться, но водка не пошла, почувствовал в ней какой-то сернистый привкус, будто кто добавил в нее сероводорода. Купил другую бутылку - то же самое. И вылил обе, соответственно запаху, в унитаз.
Андрей с Ларисой на похороны не пошли. Были только несколько старушек из храма, что шептали молитвы да косились, кто с неприязнью, а кто с пониманием на молодого парня в джинсах и свитере, что сидел за поминальным столом, не решаясь притронутся к блинам или кутье. Лена пришла ненадолго, побыла для приличия, шепнула несколько слов ни о чем на ухо, повздыхала в тон старушкам, полистала альбом с фотографиями и удалилась, не рассчитывая вызволить за собой Михаила. Что тут скажешь: всем хочется быть подальше от смерти, потому как собственная кажется если и не невозможной, то, во всяком случае, маловероятной в данный проживаемый отрезок времени.
Одна из бабулек подсела к Михаилу и тихо посоветовала:
- Ты, паря, сходи на исповедь к отцу Михаилу. К нам, в Никольскую. А то ведь поедом себя съешь. Нельзя так. Сходи-сходи. Ему все расскажи, и на душе, увидишь как, легче станет.
- Машину, что ли, разбить? - спросил пустоту Михаил.
- Нет, ты наперво сходи, батюшка наш, тезка твой, он душу читать умеет.
Дома Михаил прочитал в отцовских книгах об исповеди, об епитимьи. Он мог часами лежать на кожаном диване, глядя в одну точку на потолке, и точка эта проецировалась куда-то в космическое пространство и витала там вопросом о смысле жизни, который, в свою очередь, распрямлялся в восклицательный знак, последующий за криком: «Жизнь - нелепость какая-то»! Никак не получалось хоть немного убедить себя в невиновности, хоть часть вины свалить на свою компанию, и не получалось это именно потому, что невиновным его назвала сама Антонина Павловна. Грубый реализм ситуации дополнился тем, что в один из дней к Михаилу явился Андрей и попытался его «успокоить»: ничего, мол, страшного не произошло, есть такие перекрестки, на которых две прямые обязательно пересекутся, и радуйся, что не ребенок выскочил под машину, а бабуля, которой прогулы на кладбище ставили... «Она не выскочила, потому что бабуля», - ответил Михаил, отвернувшись к стене - не нашел в себе сил послать друга подальше вместе с его демагогией. Тот же, в конце концов, успокаивать и сочувствовать пришел, облегчить страдания, подвести под научную основу оправдание ошибки.
Потом можно было продолжать жить дальше. Хочешь не хочешь, а двигаться во времени приходится. Лежа, сидя, ползая или на бегу, разговаривая или пребывая в глубокомысленном молчании. Человек ко всему привыкает, и к чувству вины - тоже. Лена приходила, бродила по комнатам, как привидение, гладила его по голове, когда он лежал на диване, и больше между ними ничего не происходило. Так или иначе, она была рядом.
На исповедь у Михаила духу не хватило. Он несколько раз вставал в очередь к амвону, но какая-то сила выбрасывала его из храма, ему становилось душно и тяжело, происходящее вокруг казалось нелепым и ничего не решающим. Так ходил он несколько дней между бесами и ангелами, что тянули его в разные стороны: одни в храм, другие из храма. И тогда Михаил сам на себя наложил епитимью. Каждый день после службы он подъезжал к храму и предлагал калекам, что просили милостыню у ворот, и старушкам, ковыляющим после службы домой, бесплатно их подвезти.
Первое время его чурались, отмахивались, не верили, что бесплатно, незаслуженно называли Михаила бандитом и машину бандитской. Но однажды из ворот Никольской церкви вышла та самая женщина, что уговаривала его на поминках пойти на исповедь.
- Ой, Миша, - обрадовалась она, - и правда подвезешь? Как раз у меня ноги чего-то болят.
И еще позвала с собой подругу.
С тех пор его не боялись, и машина всегда полная отъезжала от храма, чтобы петлять по узким улочкам старого города, а после забрасывать дальних в какой-нибудь из микрорайонов. Несколько раз подвозил опаздывающих на дом дьяконов, а один раз - даже благочинного.
Через месяц Михаил стал приезжать за полчаса, час до окончания службы, в зависимости от того, как позволяла работа. Теперь он без опаски и тяжести в душе входил в храм. Стоял на службе, подходил к иконе святителя Николая и подолгу смотрел в его строгие, но добрые глаза. Отец Михаил подарил ему молитвослов, и по вечерам Михаил открывал его, чтобы прочитать сбивчивым шепотом несколько молитв, которые казались ему белыми стихами. Дошли руки и до Библии, правда, Ветхий Завет осилить не смог, а вот Новый и Деяния - прочитал несколько раз. Он сам не заметил, как в жизни появился совершенно новый смысл, правильнее сказать, не новый смысл, а смысл вообще, ибо предыдущее существование представлялось ему теперь беспорядочной и глупой суетой. Друзья, которые, получалось, не были друзьями, постепенно отходили от него. Какой прок от человека, который не ходит на шумные вечеринки, не обсуждает новую серию «Властелина колец» или «Матрицы», не интересуется современным автомобилестроением и не волнуется о курсе доллара? Рядом оставалась только Лена, и ее Михаил вдруг увидел совсем другими глазами. В один из теплых февральских дней она перестала быть просто объектом вожделения, слепой страсти, у чувства появился совсем новый привкус. Нет, страсть не улеглась совсем, не исчезла, просто обрамилась бережливой нежностью. Это когда женщин носят на руках не ради себя, а ради женщин.
В один из мартовских гололедных дней, перед страстной неделей, к машине Михаила раньше старушек или священников подошел бритоголовый здоровяк в кожаном плаще.
- Брателла, до Воровского не подбросишь? - попросил он. - У меня товарищ где-то завяз, а у мобилы батареи сдохли.
- Садись, - кивнул Михаил, обет есть обет.
Попали в «красную полосу», и на каждом светофоре приходилось стоять. Пассажир явно нервничал.
- А быстрее-то нельзя? Машина - зверь!
- Я по городу больше шестидесяти не езжу.
- Че так?
- Правила такие.
- Да ты че, братан, правильный? Ты че - нерусский? Быструю езду не любишь?
- Люблю, но только на трассе Париж-Дакар.
- О как, - и замолчал с таким видом, точно сидеть рядом с таким водителем для него жуткое оскорбление.
На улице Воровского остановились у одной из многоэтажек. Пассажир деловито полез в бумажник.
- Скока лавэ, брат? Сотки хватит?
- Я денег от храма не беру.
- Слышь, я тоже ведь не урюк какой, специально в церковь ездил Николе свечку поставить. Этта мой святой. Поэтому ты меня не обижай, одного бензина скока сжег. Короче, вот... - и оставил на сиденье сложенную пополам сторублевку.
Михаил посмотрел на нее так, будто она сейчас прожжет сиденье. Но успокоился, подумал: «Отдам нищим», правда, с места рванул, как давно уже не делал. «Toyota» утробно рыкнула и понеслась.
Уже после Пасхи Михаила разыскал Андрей, который иногда выступал его менеджером на гонках регионального масштаба. Нашел он его вечером у храма.
- Ну, не надоело еще извозчиком у Господа Бога работать? - это он сказал вместо «здравствуй» или хотя бы «привет».
- Нормально, - бесцветно ответил Михаил.
- Есть предложение. Тут областная федерация проводит кольцевые гонки по грунтовке. Первый приз - три тысячи баксов, второй - две, третий - одна, участие - двести. Ну, разумеется, тотализатор, можно ой как накрутить. Заявки подают еще три дня. Я пока застолбил на нас местечко. Спонсором выступает банк «Коммерциал». Ну как?
Михаил закусил губу. Он не думал о соревнованиях уже несколько месяцев, упустил пару лестных предложений. В итоге его могли вообще списать со счетов. В кровь плеснуло адреналина, сердце ёкнуло и припустило, вспотели ладони: прямо таки почувствовал на своих руках беспалые кожаные перчатки.
- Ну?! Рожденный летать не может ползать! - Андрей растянул улыбку, замечая, как загорелся подзабытой страстью взгляд Михаила.
- Я ж не большой специалист по кольцевым, - последняя капля сомнения покинула душу гонщика.
- Чепуха! Ты прирожденный пилот! Ты и вокруг столба смог бы.
Михаил грудью лег на руль. Тихая улочка от Никольской церкви упиралась впереди в центральный проезд. Там наступающие сумерки разноцветными пулями рвали иномарки. Еще недавно - от светофора до светофора - Михаил всегда был первым. Прошлое поманило его азартом и беспечностью. Ну не в монастырь же теперь уходить...
- Садись, - кивнул он на соседнее сиденье Андрею и повернул ключ зажигания.
Включил фары и вдруг...
Всего на пять-семь секунд в свете фар появилось видение: старушка в сером пальто и пуховом платке, испуганный взгляд, прижатая к губам вязаная варежка... Антонина Павловна! Как в ту злополучную ночь. Холодный пот выступил на лбу, ледяными горошинами прокатился по спине.
- Ты видел? - спросил Михаил Андрея, успевшего сесть рядом.
- Чего? Кого? - улыбался Андрей.
- Нет.
- Чего нет?
- Я не буду участвовать.
- Да ты что, Михаил?! Тебя же спишут!
- Пусть...
- Ты же ничего больше не умеешь. У тебя же дар от Бога!
- А я, как ты заметил, на Него и работаю...
- Шум трибун на церковный хор поменял.
Домой Михаил вернулся поздно. Лена ждала его, давно приготовила ужин. С тревогой посмотрела в глаза, знала, что Андрей разыскивал его.
- Мне тут работу предложили.
- Ну и?
- Благочинному водитель нужен, пока со своей машиной, потом «Ниву» купят. Платить будут неплохо, не хуже, чем в какой-нибудь коммерческой фирме.
- А ты?
- Согласился.
- Слава Богу.
- Батюшка обещал нас обвенчать.
Через некоторое время Михаил прочитал в газете, что на областных кольцевых гонках произошло несчастье. Несколько машин попали в свалку, трое гонщиков крепко покалечились, двое погибли.
В этот день Михаил заказал сорокоуст за упокой души рабы Божией Антонины.
_Ханты-Мансийск_-_Горноправдинск_Январь_2004_