О душе и не только
Станислав Ломакин





_СТАНИСЛАВ_ЛОМАКИН_ 





ПУЩЕ ОХОТЫ


В двух больших комнатах жилого дома находились почти все рабочие. Во двор выходить никому не хотелось – погода порти­лась. И бригадир Володя Новиков, то и дело поглядывавший на часы, окончательно решил, ввиду непогоды дать отбой второй смене: затруднительно было бы пустить машины для переработки сена на муку.

Подождав еще несколько минут, он с задумчивым видом толк­нул дверь и вышел во двор.

Во дворе творилось светопреставление. Сильный ветер, сло­вно в насмешку над старой, полуразвалившейся крышей, от кар­низа которой свисали куски заржавленной жести, неистово обру­шивался на нее, заставляя греметь. Казалось, громыхало все вок­руг. Можно было предположить, что эта бедная «хламида» сорвется с дома и улетит далеко-далеко, как ковер-самолет.

Володя подошел к самому обрыву реки. «Однако, – мысленно отметил он, – Обь ведет себя пока относительно спокойно». Ви­димо, ветер еще не набрал той силы, которая поднимала огром­ные толщи воды две недели назад, когда пронесся настоящий ураган.

Он долго смотрел вдаль, стараясь различить хоть какую-ни­будь точку на воде, похожую на полуглиссер или катер. Вот уже около двух недель у них никто не появлялся, не было почты, продуктов, кончались папиросы.

Да вот еще теперь погода. Хотя бы рацию привезли, чтобы можно было сноситься с начальством.

Бригадир высматривал катер до тех пор, пока глаза не нача­ли слезиться, как вдруг, словно что-то надумав, он резко повер­нулся и зашагал к дому.

Пройдя в передний угол, он оказался рядом с учителем, оттес­ненным молодыми парнями, наблюдавшими за шахматной игрой.

– Послушайте, Степан Семенович, можно вас на минутку? – Он отвел его к железной печке, стоявшей у двери. – Не прогу­ляться ли нам? Тут недалеко, не более трех часов затратим.

Учитель, пристально посмотрев на него и поразмыслив, про­изнес:

– А что если в наше отсутствие появится и уйдет катер, и я опять вынужден буду жить на ваших харчах? Ведь мне еще нужно выступить с лекциями в двух бригадах.

– Ничего, если даже и приедет, то сегодня они, при такой погоде, не решатся вернуться обратно, – быстро говорил Воло­дя. – Пойдемте, Семеныч, вы не пожалеете.

Надевая патронташ и пересиливая шум, бригадир сказал:

– Вторая смена может не выходить на работу!

– Чем нам заниматься? – произнес старый рабочий, дядя Вася. – На охоту что ли податься с тобой?

– Пойдем, – ответствовал бригадир.

– Ладно уж, иди, иди – в такую погоду сам черт не по­кажется, – махнул рукой дядя Вася.

Володя с учителем вышли из теплого жилья, и их сразу же объял колючий, пронизывающий все тело ветер.

– Ничего, привыкайте, интеллигенция, – насмешливо про­изнес Володя.

Дорогой он рассказывал, что в том году брал лицензию на отстрел двух лосей, а в этом еще не продлил: все как-то не было времени.

– А лоси здесь есть, – заключил Володя. – Здешний лесник рассказывал, что в этих местах видел целый табун. Да и тракто­ристы, косившие вон около той гривы, что подходит к озеру, – показал рукой Володя, – видели двух лосей.

Выйдя на чистое место, они направились вдоль дороги, про­ложенной гусеничными тракторами. Порывистый ветер ударял им в спины.

Они прошли километра три-четыре по дороге, затем свернули в сторону, ветер теперь дул слева, трава цеплялась за болотные сапоги. На пути они встретили два редких колка и вышли к речке.

Перед ними, по берегу речушки, раскинулась большая рав­нинная местность, покрытая высокой травой.

– Как будто здесь в свое время было болото, – сказал учитель, – до сего времени молчавший.

– Да, пожалуй, – вторил ему бригадир.

Идти становилось все труднее, осока доходила до пояса, из­редка стали попадаться кочки. А ветер, словно найдя простор, разгуливал по всей равнине, превращая ее в живое, волнующееся море. Впереди показались низкие искривленные деревца, а еще дальше начинался сплошной кустарник. Вдруг Володя быстро присел, дернув учителя за рукав фуфайки. Неподалеку, не видя и еще не чуя опасности, ибо ветер дул в противоположную сторону, спокойно и величаво двигались два огромных лося. Трава скрывала охотников. Они стали делать небольшие перебежки. Но ког­да до лосей осталось не более шестидесяти метров, самец, идущий впереди, неожиданно резко повернул голову и бросился к кус­тарнику, увлекая за собой самку. Раздосадованные охотники ки­нулись следом. Не добежав до кустарника, они снова осторожны­ми, неслышными шагами направились в ту сторону, куда, по их мнению, скрылись лоси. Что и говорить, утомительно было кра­сться, приседать, стараясь слиться со стволами деревьев, пока они вновь, часа через полтора, не увидели двух спокойно идущих на них лосей. От неожиданности – растерялись. Хорошо, час­тый кустарник скрывал их.

Володя, уже оправившись от волнения, глазами указал Сте­пану Семеновичу, что стрелять он будет в самца и что учителю надлежит убить самку.

Затаив дыхание и установив двухстволки между сучьями, как в рогатины, они, стоя на коленях, целились в дивных животных.

Допустив их на ружейный выстрел, они одновременно, словно договорившись, обменялись взглядами, и через несколько се­кунд раздался сначала один, а затем, дополняя и догоняя пер­вый, другой выстрел. Лось-самец упал на колени, однако пы­тался еще встать, но второй выстрел бригадира оборвал эту по­пытку. Выстрел Степана Семеновича был более удачным: самка сразу упала на правый бок и билась в смертельной агонии. Когда он подошел к жертве, она, как ему показалось, была мер­тва, и только влажные, испуганные глаза ее выражали что-то человеческое...

На стан возвращались молча. Володя, правда, пытался что-то говорить: мол, лицензию дадут и сейчас, как для отдаленной экс­педиции... Но посмотрел на потемневшее лицо учителя и осекся.

Степан Семенович шагал, ничего не замечая вокруг, часто спотыкался. Ему все виделись молящие о пощаде глаза лосихи, подернутые слезой. Комок подкатывался к горлу. Хотелось раз­махнуться и зашвырнуть ружье в кусты, чтобы никогда не най­ти, никогда больше не брать его в руки... Чтобы не совершать... убийство...

И вернувшись на стан, учитель думал о том же. И ночью он судил себя, зная, что суд этот будет продолжаться до тех пор, пока он не откроется в своем преступлении людям.