О душе и не только
Станислав Ломакин





_СТАНИСЛАВ_ЛОМАКИН_ 





ОБЪЯСНЕНИЕ


Машина, преодолев небольшой подъем, последние колдобины, с трудом въехала на деревянный мост. Фары грузовика выхва­тывали покосившиеся, выщербленные от времени перила моста, и весь он дрожал, стонал, скрипел, и создавалось такое впечатле­ние, что он жалуется на невнимание к себе. Семен во все глаза смотрел на знакомые с детства места, и шофер, везущий попутно­го пассажира, видя его заинтересованность, заметил:

– Отживает наш старый мост, рядом уже строят новый, по­ставили опоры, сделали насыпь, да вы днем увидите.

Проехав по мосту, машина как-то сразу оказалась почти в центре села. И чем ближе она подходила к знакомой, по очерта­ниям домов, улице, тем учащеннее билось у Семена сердце.

Приехал он в родное село, когда оно уже спало, только изред­ка слышен был ленивый лай собак, да храп лошадей, жующих траву, но разглядеть все это в кромешной тьме было невозможно.

Приезд Семена всегда был для матери неожиданностью, и то, что приехал ночью, радовало его. Почти инстинктивно он про­шел короткими переулками, а последнюю часть пути – огорода­ми. Очутившись перед изгородью, состоящей из длинных жердей, тянувшихся от бани до небольшого садика, в котором неког­да им было посажено несколько кустов черной смородины и черемухи, Семен двигался вдоль изгороди. Наткнувшись на до­щатую дверь, руками на ощупь нашел щеколду. Дверь, ведущая из двора в огород, неожиданно для этой тишины громко про­скрипела, и он очутился в ограде своего дома. Семен, чтобы не вызывать шума, снял ботинки, носки и босыми ногами прошле­пал на крыльцо, а затем, спустившись с него, с удовольствием прошелся по зеленой траве, еще теплой и не ставшей влажной от утренней росы. Чтобы попасть в дом, нужно было пройти веран­ду, но Семен знал, что мать не спала на веранде, она не слышит, кто ходит во дворе.

Ему было приятно от мысли, что он, наконец-то, дома, где прошло его детство, и как сейчас ему хорошо от разных запахов трав, деревьев и тишины. Он заглянул в окно веранды, но там ничего не было видно и лишь на окнах с той стороны бились ночные бабочки. Семен присел на одну из ступенек крыльца и закурил. И снова, и снова он перебирал в памяти все пережитое, связанное с его отъездом домой. Получив отпуск за три года, он не сразу выбрался из тайги. Какими только видами транспорта не воспользовался, чтобы наконец добраться до родного дома и насладиться тишиной милого сердцу села. До вертолетной пло­щадки добирался верхом на лошади через бурелом и сделанные только что просеки. Их изыскательская партия стояла в шестидесяти километрах от жилья, если их два вагона можно было назвать жильем. Вертолет ждал трое суток, Затем добрался до маленько­го аэродрома, а с него – в Тюмень, затем до Новосибирска. От Новосибирска ехал поездом до небольшой железнодорожной стан­ции, а от нее – двести километров на попутной машине.

Наконец, Семен решился постучать. Для него это была волну­ющая минута: мать, второпях набросив на седую голову ситце­вый платок, выйдет к нему, прильнет к груди и заплачет. Так было всегда, когда он приезжал. Семен стучал в дверь веранды. Через некоторое время слышались легкие шаги, слова из-за две­ри: «Кто там?». «Я, мама, Семен!» Мать торопливо бежала к двери, сбрасывала дверной крючок и оказывалась головой при­жатой к груди сына. Она плакала и говорила каждый раз одно и то же: «Боже мой, неужели тебе трудно предупредить меня о своем приезде телеграммой. Я бы напекла пирогов и блинов, истопила баню».

Так было и сейчас. Все так, как три года назад. После оконча­ния политехнического института Семен, став геологом, не каждый год приезжал домой. Он регулярно писал с тех мест, где ему при­ходилось работать, а профессия геолога обязывала его бывать в разных местах: то он за полярным кругом, то на юге, а вот теперь уже несколько лет ходит по тайге в Тюменской области. Мать очень удивлялась, что ее сын стал таким непоседой. И что он только делает вдали от деревень, городов, сел?! Она даже стала собирать адреса, откуда сын писал письма и откуда присылал ей деньги. Мать очень гордилась сыном и однажды даже о нем прочитала в журнале «Смена», где рассказывалось о геологах Тюмен­ской области и в числе других был упомянут он. Этот журнал ей принесла соседка Алка, которая учится в медицинском институте в Новосибирске. Алка каждый год приезжает на каникулы в село к родителям. И как это она вычитала несколько добрых слов, сказанных о Семене?

Семен много думал о матери, ему было всего лишь три года, когда умер от старых ран отец, пожив совсем немного после войны.

Мать одна подняла и вырастила Семена, и он знал, чего это ей стоило. Она работала почтальоном, получая очень маленькую зарплату, а когда он поступил в институт, вечером еще подрабатывала в детском садике уборщицей и сторожем, чтобы помочь ему выучиться. В пятнадцать лет Семен уже был парнем сильным и высоким, на него заглядывались местные девчата, когда он учился в старших классах. Мать уже давно подумывала о женитьбе сына, ей не терпелось поводиться с внучатами, но сын обычно отмалчивался, когда речь заходила об этом, или отшучивался: мол, ему еще рано обзаводиться семьей. «Какой же рано, сынок, – говорила она ему, – ведь тебе почитай уже тридцать лет, а ведь твоему отцу всего было двадцать два года, когда он ко мне посватался». Однажды все-таки серьезно сказал, отводя глаза в сторону, что не встретил еще такую девушку, да и сложно жениться, имея такую профессию. Мать ничего не могла ответить на это, только, горестно вздохнув, вышла из дома. Как-то мать намекнула сыну, что рядом живет такая красивая, хорошая девушка, а он и не глядит даже в ее сторону. «Мама, ведь она еще школьница». «Была, сын, школьницей, а сейчас уже студентка третьего курса, учится на врача. Вот как сынок бегут годы».

Нельзя сказать, что Семен не видел девушку, бегающую по соседскому двору, посчитал ее еще ребенком и не воспринимал всерьез. На слова матери почти не обратил внимания, только уяснил для себя, что соседская девчонка – студентка, будущий врач. Все время, свободное от чтения и дел по хозяйству, Семен проводил на охоте. Он поднимался очень рано и шел на озеро, где можно было подстрелить утку. Ему нравилось подходить к озеру с одной стороны, где, пронесшийся несколько лет назад, ураган повалил много деревьев. На одно из них он садился и начинал думать. О многом он передумал, созерцая зеркальную гладь озера. Он еще мальчишкой, школьником, ходил с отцовс­кой берданкой сюда и сидел на этом дереве, и это стало уже какой-то необходимостью. В трудную минуту он приходил, слов­но за советом, к старой березе. Приняв какое-нибудь решение, резко вставал и, забыв об охоте, шел домой. Он садился в дере­вянную лодку, переплывал речку, находящуюся в пяти минутах от дома, и только дома вдруг спохватывался: для чего же он ходил на охоту и что это за такие тяжелые мысли, что вывели его из состояния нормального ритма жизни. А думал он о многом. Например: когда же он будет жить как большинство людей, мыться каждую субботу в бане, не зарастать щетиной до безобразия, есть вовремя горячую пищу, и долго ли он будет кормить своей кровью таежный гнус. И еще о многом, о чем не расскажешь и что только ему одному известно. Однако через некоторое время мысли его начинали приобретать характер противоположного направления. Он думал о друзьях, которые рассыпаны по тайге, на буровых, и о том, как трудно им бывает, и о том, что он никогда не сменит свою профессию на другую, и что не уйдет ни в какую аспирантуру, куда его приглашают каждый год с момента окончания института. После таких мыслей хотелось быстрее уехать туда, к друзьям, в тайгу и разделить с ними участь таких, как он, привязанных к тайге, привыкших к неуюту и неудобствам жизни, делавших нужное для всех дело. Семен в своей работе находил упоение, он мог с тяжелым рюкзаком пройти до сорока километров в день по тайге. Ему принадлежат три открытия нефти и газа па Тюменской земле, ему ничего не стоило обработать огромный материал, собранный во время изысканий, чтобы защитить не только кандидатскую, но и докторскую диссертацию, но все что-то останавливало его, делало пассивным, инертным, когда дело касалось лично его.

Он иногда думал о более удачливых друзьях, которые ходили в кандидатах, осели в научно-исследовательских институтах в городе и изредка появлялись в тайге, собирая и забирая его материалы, сверяя свои идеи с данными, полученными Семеном. Да, он был альтруистом, и этим беззастенчиво пользовались друзья, писавшие научные статьи и не упомянувшие ни разу его имя. Он читал их статьи, находил свои идеи и мысли, радовался за них, что хоть таким образом его идеи дойдут до кого нужно, найдут применение в изыскательских работах геологов. Размышляя таким образом, он вместо положенных дней отпуска уезжал от матери раньше времени. И она это знала, предвидела и по мрачному виду догадывалась, что ему не терпится уехать в свою тайгу. Семен же страдал и мучился, так как оставлял мать одну. Но куда он повезет ее? Его домом была тайга, а в ней любимая работа. Угрызения совести на некоторое время отступали, когда он заговаривал с матерью о том, что снимет для нее комнату где-нибудь поближе к нему. Она, замахав руками, говорила: «Еще чего выдумал. Поеду я в твою загазованную Тюмень, где газ, шум, от которого я не доживу до положенных лет. И не выдумы­вай, я еще на ногах, а как обезножу, совсем ослабну, тогда бери и хорони. Разве можно мне куда-то ехать, когда здесь родилась, здесь у меня подруги, с которыми каждый вечер на лавочке полузгиваем семечки и говорим. Это все равно, что вытащить из речки рыбу и перенести в другой водоем. А там что, на пятый этаж меня засадишь, в четырех стенах потом хоть волком вой. И не думай, и не мечтай, я здесь хочу помереть, где мои родите­ли и родственники лежат». Семен соглашался с такими аргумен­тами матери, но эта отдушина мало помогала и незадолго до отъезда он мучился и страдал, представляя расставание с мате­рью.

Через редкий частокол, отгораживающий соседский двор от двора Семена, жила Алка, о которой все чаще и чаще заговаривала с ним мать. В огородике ее дома живописно раскинулись маленькие лужайки, окаймленные с двух сторон группами деревьев, посаженных без всякой системы, но очень густых и зеленых.

В тот день, изменивший его жизнь, солнце закатилось рано, оставив на горизонте бледно-золотистую полосу, и медленно спускался на влажную землю туман. И, несмотря на резкое пониже­ние температуры, Алка не изменила своему правилу, она выскочила в ограду в одном купальном костюме и, минуя лужайки, стала спускаться к речке. Последние лучи уходящего солнца, выглянули из-за облаков, лениво скользнули по поверхности стройного, гибкого тела девушки. Остановившись на несколько секунд у самой воды, она протянула ногу и, почувствовав теплую, словно щелок, воду, вдруг резкими движениями стянула с себя купальник и осталась нагой. Алка знала: в это время никто не приходит на речку, и считала себя в безопасности от людского глаза. Но она ошиблась. Семен, побродив на сей раз беспо­лезно по лесу, уставший за день, решил освежиться. Он еще раньше, переплыв речку на лодке, сидел, разомлевший, сбросив ружье и рюкзак, в кустах и докуривал папиросу. То, что он увидел совершенно случайно, поразило его. Он увидел женщи­ну. Эта юная дева потрясла его своей красотой, он боялся ды­шать, боялся спугнуть девушку и был очень рад тому, что эта удивительная красавица, разбежавшись, бросилась в воду. Плыла она легко и свободно, даже грациозно. Облегченно вздохнув и забрав охотничьи принадлежности, Семен поплелся домой. Дома он медленно снял охотничьи сапоги и, на вопрос матери «Как охота?», – буркнул под нос одно слово: «Ничего», – и ушел в свою комнату.

Там, бросившись, не раздеваясь, на кровать и зажмурив гла­за, вновь представил себе девушку, с ее гладкой, загорелой ко­жей, с ее длинными, стройными ногами и в меру округлыми бедрами. Через некоторое время мать, не постучавшись, вошла к нему, спросила: «Семен, ты с кем это разговариваешь или сто­нешь, не заболел ли?». Видение исчезло, и Семен стал стыдиться своих мыслей, сказав матери, что ей показалось. Теперь дни тя­нулись медленно, Семен целыми днями думал о девушке, при упоминании о ней он краснел и казался человеком, открывшим какую-то тайну, доступную только ему. Так проходили дни, отпуск должен был скоро кончиться, но Семен боялся показаться на глаза соседке. Из-за занавески на окне он наблюдал за нею, видел ее в ограде, в огороде, бегущей на речку, но оказаться в положении, в котором он уже был, не решался, хотя ему очень хотелось увидеть то, что явилось тайной для всех, но не для него. Дни шли, и Семен, кажется, уже все переделал, что нужно было для матери. Он исправил прясло в огороде, сделал дровник, выкопал с матерью картошку, починил крышу и крыльцо, заготовил в лесу дрова. Можно было ехать, хотя еще около месяца ему можно было отдыхать, но он все медлил и каждый день откладывал свой отъезд, придумывая для себя очередные оправдания, что-то недоделал, не расколол и не сложил дрова. Причиной задержки, конечно, была Алка. Если бы ему кто-нибудь сказал, что он способен влюбиться, да так, что не спать ночи напролет, да еще в своем селе, он бы просто посмеялся над этим. Но это случилось, и Семен искал выход из создавшегося положения; хождения к старой березе стали все чаще. Отчаяние приходило от мысли, что если он как-то заговорит с нею, то неизвестно, как она отнесется к его словам. Он перебирал сотни вариантов, как можно подойти к девушке, но все они через какое-то время отвергались им.

В один из дней Алка вышла вечером во двор. Семену, копошившемуся в ограде с дровами, было видно, что она направилась к речке, так как через плечо у нее было перекинуто полотенце. Семен, бросив колоть дрова, вдруг неожиданно для себя произнес совершенно простую фразу: «Алла, возьмите меня с собой». В ответ последовала не менее простая, фраза: «Идемте, коль не шутите». Это было начало. Они купались почти в темноте, брызгали друг на друга и веселились, как маленькие, расшалившиеся дети. Какое утешение, какое спокойствие дало ему сознание того, что она рядом, можно протянуть руку и реально ощутить теплоту ее тела. Влажный ночной ветер доносил с реки запахи свежего дыхания листвы тальника, бурно разросшегося по берегу реки, а Семен и Алка, продрогшие от наступившей прохлады, сидели на берегу, боясь нечаянным прикосновением приблизиться друг к другу. Алка, закинув руки, растянулась во весь рост на песке. Семен косил глаза на нее и думал о том, что природа не поскупились и одарила Алку поразительной красотой. А она в это время глубоко чувствовала, что наступила ее весна. Весна любви. Это было блаженное ощущение, полное грустной и мягкой тоски. Она уже уносилась далеко в своих мыслях о горячей любви. Все в ней ликовало. Да – думала она – теперь наступила пора прийти к ней тому, кого она любит уже несколько лет, кого редко, во время отпусков видит и в кого еще восьмиклассницей влюбилась без памяти. Она вспоминала, как четыре года назад, будучи десяти­классницей, во время его приезда весной, намеренно искала с ним встречи, попадаясь ему на глаза, по он никак не реагировал на знаки внимания с ее стороны. Однажды она сознательно под­караулила его в узком переулке, где по двум доскам нельзя было развернуться, не коснувшись друг друга. Расчет Алки оказался точным. Семен, переходя по неказистому, наспех сколоченному тротуару, взял Алку за талию, поднял ее, повернул вокруг себя и переставил на другую сторону. И все это он проделал молча. Как она тогда бежала домой, ее молодое сердце кричало, оно готово было выскочить из груди, разорваться, преисполненное чувством какого-то постижения, как ей казалось, любви. «Нет ничего в мире выше, – думала она, – как быть женщиной, жертвовать собой». И вот сейчас Алка ждала, ждала этой любви. Неужели он не обладает даром видеть ее страдания и слушать, что творится в ее душе? Она негодовала, прислушиваясь к каждому шороху.

Крупные слезы покатились по щекам Алки, она закрыла лицо руками, перевернулась на живот. Семен резким движением поднялся, подхватил ее и осыпал мокрое от слез лицо Алки поцелуя­ми. «Милая, бедная, родная моя», – говорил он дрожащим голосом. «Семен, – начала Алка глухо и прерывисто, – я принад­лежу к тем людям, которые не умеют скрывать своих чувств. Я долго крепилась, много лет, еще с девчоночьей поры, любя тебя, – бессвязно шептала она, – ты вынудил сказать меня эти слова. Я люблю тебя очень, очень, давно, целую вечность и готова ехать с тобой хоть на край света, куда угодно: в тайгу, к комарам, медведям... Не могу больше без тебя. Не думай, что это моя фантазия. Нет, это не больная фантазия, это настоящее к тебе чувство. Ну не молчи... Но я не хочу, чтобы ты, такой умный, красивый, сильный сказал мне хорошие слова из жалости ко мне. Я не хочу твоей жалости», – говорила Алка, затихая в огромных, сильных руках Семена... «Пойдем, уже поздно», – проговорил, наконец, Семен. Река явилась хорошим резонатором, и еще некоторое время вдоль реки летел его голос.

Алка вздрогнула, встрепенулась и медленно поднялась с земли.

Ночь незаметно сменила сумерки: густой туман поднялся по реке, охватывая все больше и больше предметов.

Скоро шаги их замерли вдали...