Пожароопасный период
Н. В. Денисов
ТОЛИК БАРАБАНОВ
Третий штурман большого океанского сухогруза Толик Барабанов, включив магнитофон, брился перед зеркалом у себя в каюте. Густо взбивал помазком пасту на подбородке, на щеках, на скулах, вытягивал шею. Приятная мелодия, тепло кондиционера, уют. Накануне он сделал гимнастику. Разогрел мышцы. И кровь, после крепкого двухчасового сна, опять упруго и густо заполнила все клеточки и капилляры молодого тела.
Утром он удачно, без лишних глаз – знал только вахтенный матрос у трапа – выпроводил ночевавшую у него девицу, потом отстоял восемь часов стояночной вахты, поспал и теперь собирался в клуб моряков и полярников.
Он растер полотенцем лицо, шею, побрызгал «Шипром», покрасовался в плавках перед зеркалом, встряхивая, как бегун перед стартом, мускулистыми загорелыми ногами. Он вспомнил, как девица, вот так же, в узких трусиках, гляделась в зеркало, в ленивой неге расхаживала по каюте на длинных ногах, потом шумно плескалась под краном, расчесывала и прибирала волосы.
Уходить ей не хотелось.
Толик сказал «надо!», теплоход простоит под разгрузкой еще с неделю и они, конечно же, встретятся. Потом он положил ей в сумочку трикотажный, экзотической расцветки батник, купленный у китайца на сингапурском малай-базаре, повернул ключ в дверях. Девица, весело тряхнув волосами, сняла с переборки над столом календарь с китаянками в купальниках, сказала: «Можно для брата?» И Толик щедро и широко улыбнулся: «Какой разговор!»
И вот теперь, в предчувствии нового вечера, приятного времяпровождения в клубе, куда собираются уволенные с других судов, куда течет стосковавшееся по общению за долгую полярную зиму молодое население большого поселка, он опять отлично выглядел и чувствовал себя неотразимым.
Он зашнуровал кроссовки, надел куртку-канадку с капюшоном и на меху, еще раз оглядел себя в зеркало, вышел на палубу к парадному трапу. На берег сходило еще несколько человек из экипажа, они уже толпились возле вахтенного матроса, покуривали, пряча сигареты в кулаки, такие же наутюженные, в одинаковых куртках-канадках. Он хотел было уже присоединиться к парням и они уже позвали его – «потопали» но что-то воспротивилось в Толике, он усмехнулся:
– Заграница приучила к порядку, к строю, а, корефаны?
Я у себя в Союзе, не заблужусь.
А вечер был чудесный – бодрящий ветерок, низкое малиновое солнце на другой стороне бухты, медный отблеск сопок, с белыми остроконечными макушками, похожих на ромовых баб, запах сосновых бревен, – рядом разгружался лесовоз, – дыхание ледяной воды. Все это, знакомое по рассказам и узнаваемое теперь, жило в нем с понятием высоких широт, арктического побережья. Он пошел в «полярку» после долгого рейса в тропики, не успев растратить на владивостокских улицах шоколадно нестойкий загар Индийского океана. Пошел легко, не как другие-многие, воюя с отделом кадром плавсостава о законном отпуске.
Он сбежал по трапу, оглянулся, сделал ручкой грузовому помощнику капитана, тот стоял в пластмассовой каске возле первого трюма, отдавал какие-то распоряжения грузчикам и, лавируя в лабиринтах контейнеров и пакетов досок, выбрался за территорию порта.
Поселок гнездился в расщелине сопок – яркий, ухоженный, с раскрашенными панелями стен, балконов, окон, в пример другим грязноватым селениям у кромки Ледовитого океана. Весь приподнятый над мерзлотой курьими ногами сероватых свай, он словно бы опустился сюда откуда-то из космоса, да так и застрял на неопределенный срок.
Вдалеке, втягиваясь в улицу, темнели широкие спины парней, ушагавших вперед. Толик подумал, что вот тоже – некуда податься! – парни отправились в клуб. Он еще раз с возвышения берега глянул на бухту, на золотеющие под лучами мачты судов, на зеленоватую гладь воды, с наслаждением закурил.
– Вы с какого теплохода? – услышал он тихий голос.
Возле фанерного щита с объявлениями на кнопках, с плакатом о пожарной безопасности, шагах в десяти от него, стояла девушка. Он видел ее и вчера, на этом же месте, когда вел на теплоход девицу. Едва зацепился о нее взглядом, занятый подружкой, тотчас же забыл. Теперь он посмотрел на нее пристальней, привычно оценивая: лицо, фигурка, ноги. Ничто из ее скромных прелестей не шевельнуло в груди Толика заветной струны, что возбуждало в нем красноречие, пыл, напористый азарт. Простенькое синее пальтецо, сапожки на каблучках, косынка на шее, а в глазах что-то сомнамбулическое, непонятное, тихое.
Толик остановился, все же имея желание поболтать с девушкой, перекинуться хоть парой фраз, просто так, как говорил он для спортивного интереса: среди этих тихонь, скромниц попадались такие безоглядные девицы, что потом он только дивился – откуда в них что и бралось!
– С «Героя Арктики» я, – придумал Толик первое попавшееся, подошел ближе.
– Хорошо, спасибо! – произнесла девушка, сделалась равнодушной, замкнутой.
– Интересные дела! – не понравилась Толику ее холодность. – Ты вроде, как за сторожа здесь стоишь, да? И всех спрашиваешь: кто и откуда?
– Всех, – просто кивнула девушка.
– И биографией интересуешься? Толик Барабанов.
– Ирина.
– Очень красиво! Можно называть еще – Иринка, Рина, Ируся, Инуля. А меня Толяна, Толюся, Толюня! Ну это, если найдем общий язык. Найдем, правда? А просто – Анатолий! – он неотразимо улыбнулся. – По-древнегречески – восточный человек! Ну так пошли, Ира.
– Нет, нет, идите прошу вас. Идите же, ради бога!
– Ради бога? – внезапно потускнел и обиделся Толик. – Тогда пойду. Ишь ты какая.
Весь вечер, танцуя в клубе, и потом, когда возвратился он из увольнения, не выходила из головы эта странная девушка с простеньким серым лицом, неброской фигуркой, непонятным ожиданием в глазах. И что совсем ударяло по самолюбию Толика – ее несговорчивость, независимая отчужденность, даже равнодушие, которого, черт возьми, он не признавал пока в свои двадцать семь лет.
«Лицо, фигурка, ноги? Да нет же, нет! – думал Толик. – Ничего особенного, да и вообще дурочка какая-то».
На другой вечер он не пошел в увольнение, не то, чтобы не имел желания, просто капитан напомнил ему о финансовых документах, надо сделать перерасчет зарплаты экипажа и передать отчетность в пароходство. Обязанность третьего штурмана, да! После вахты Толик обложился бумагами, а когда уж поздненько спустился в салон, где доминошники доколачивали «козла», разговор между парнями шел о той девчонке. Он понял сразу – о той! – поскольку даже о маленьких успехах, тем более победах над женщинами, в экипаже не распространялись. Из разговора он понял, что видели девушку опять на том же месте. Спрашивала она, какие суда пришли, какие стоят на рейде.
– Пробовали подбивать к ней клинья, кадрили, никакого успеха.
В другой раз Толик не удержался бы, козырнул: «Это по моей части!»
Прошла ночь, заканчивался день. Сдав вахту второму штурману, Толик вскоре был у фанерного щита.
– Здравствуй, Ира!
– Здравствуйте, – она узнала его.
– Ты и сегодня со мной не пойдешь?
– Мне некуда идти. Толя.
– В клуб пойдем, потанцуем. Можно ко мне на пароход, а? Музыку послушаем. У меня хорошие записи. В Японии по стереопрограмме записал.
Девушка равнодушно молчала.
– Слушай, ты определенно кого-то ждешь? – начинал сердиться уже на себя Толик. И что он прицепился к этой лунатичке? На сегодняшний вечер у него назначена встреча с позавчерашней подружкой. Не чета этой Ире-Ируне! Аж сладко запело в груди от воспоминаний.
– Да, я жду, – тихо сказала девушка. – Жду теплоход «Тик- си». У меня на нем жених плавает. Вот.
Толик едва дослушал, ошеломленный.
– «Тикси»? – почти выкрикнул он. «Тикси, Тикси, Тикси!» – лихорадочно билось в мозгу. Пряча глаза от Ирины, он начал закуривать. Он мгновенно все понял и, не зная, что сказать теперь девушке, густо затягивался колючим, сухим дымом. «Тикси»? «Тикси» погиб в шторм в Южно-Китайском море три месяца назад. Толику рассказывали, что из экипажа нашли только мертвую буфетчицу. Ее носило по волнам на спасательном плотике. От остальных – ни следа.
– Давай посидим вон на тех бревнышках? – он взял себя в руки и, поддерживая Ирину под локоток, увлек за собой.
Он вдруг почувствовал себя глубоко виноватым перед ней, перед всей ее беззащитностью, ожиданием, надеждой.
Присели. Она уютно положила руки на колени, полная внутренней силы, спокойной правоты, которая передалась и Толику. Он спросил:
– Хороший парень-то? – он чуть не сказал «был», но уже твердо решил держаться настороже.
– Боря? – внезапно просветлело ее лицо и сделалось симпатичным, она, даже улыбнулась краешком губ, но опять на какие- то мгновения ушла в себя, легонько переводя дыхание. – Мы познакомились так интересно! В магазин привезли яблоки. Ну, знаете, какие давки бывают, когда самолетом или первым пароходом завезут к нам яблоки или апельсины? Не знаете. Вот. Мне все косточки помяли, пока дождалась, пока взвесили. Я взяла пять килограммов – больше не отпускали! – ну, чтоб и подружек на метеостанции угостить. Я на метеостанции работаю, техником. Вот. Когда стала выбираться от прилавка, всю сетку по яблочку и раскатила по полу. Боря первым кинулся собирать. Он тоже, как вы, в увольнении был. Так мы и познакомились. Вот. Потом, конечно, встречались. Но всего семь с половиной суток и стоял его теплоход.
– Он штурманом или механиком ходит? Боря-то?
– Не-ет! – помотала головой Ирина. – Что вы! Он матрос первого класса. Два года только после мореходки проплавал. «Первоклашка!» – смеялся, подтрунивая над собой. Писем давно что-то нет. Вот.
– Писал? – глянул он на профиль девушки.
– Очень часто, из всех заграничных портов. После полярки они пошли за границу, в жаркие страны. Знаете, он очень скучал там.
– Да-а, – вздохнул Толик. Хотелось выплеснуть, сказать правду этой девчонке. Как сказать ее, как? Наверно, они договорились пожениться потом, когда теплоход придет новым рейсом в этот арктический поселок? Как у них все было? И Толик почувствовал: светло и чисто было. И вот – неведение, сладкие грезы, бесполезное ожидание.
– А вы тоже матрос, или капитан, наверно?
– Штурман, – сухо сказал Толик.
Помолчали. Потом он, опять закуривая, произнес:
– Хорошая ты девочка, Ирина! Я таких не встречал.
– Почему же? Надо было встретить! – щеки ее порозовели.
– Встречал! – усмехнулся Толик. Его вдруг потянуло на откровения – рассказать все о своей жизни вот этой случайной, счастливой в своем неведении, простенькой девчонке, которая, наверное, поймет его и которую забудет он, едва теплоход встанет у стенки В каком-нибудь новом порту. – Встречал, Ира, даже женат был, – он заглянул ей в глаза. Она изготовилась слушать, поджала губки. – Ну все, как полагается, курсантом был бегал на свидания к самой лучшей, к самой красивой и замечательной. Женился. Но она, кажется, не поняла, что значит быть женой моряка. Поняла, конечно, но по-своему. Тряпки разные, сувениры, вещицы интересные – все, как положено, привозил из рейсов. Все моряки привозят. Визу мне открыли еще во время учебы в мореходке, так что сразу удачно попал на престижные линии – Япония, Сингапур, Индия. В Австралии, в Штатах, в Канаде побывал. Мне хотелось, чтоб она верно ждала, не заглядывалась на других.
– О, вы домостроевец! – неожиданно улыбнулась Ирина. – Грозный муж бей меня, режь меня?
– Ну почему домостроевец? В пределах порядочности, доверия. А впрочем, домострой трактует не только послушание жены, но и непременную верность мужа! Вот. Ну, словом, как в народе говорят, четыре года почти был я отличным снабженцем. Зарплата – ей, подарки – тоже! Мне – ностальгия и штормы! Когда разобрался, что к чему, когда пальцем показали мне ее любовников, ушел. А куда ушел? Опять в море. Кроме него да койки в межрейсовой гостинице «Моряк» у меня ничего и не осталось. Теперь я сам, – он зло усмехнулся, – вашего брата – баб, как семечки, щелкаю. Редкая, правда, радость. Извини, Ира. Вот ты мне встретилась такая единственная и то занятой оказалась.
И он вдруг ужаснулся последним своим словам. Да как же – занятая? Никого же нет, вот уже несколько месяцев Боря, его друзья – в соленой пучине, может, в запертых каютах, в машине, в трюмах. Кто успел прыгнуть за борт, растерзан акулами – до кровинки, до жилки! Он знал, как все это происходит: смещение груза на один борт, крен, крен, волна к волне и – только киль в небо вместо рубки и мачт.
Не хватит у него ни сил, ни мужества, ни жестокости – в конце концов! – рассказать об этом сейчас Ирине.
Пусть будет так, как есть. Ждет-пождет, пройдет время, забудется, зарубцуется. Пусть думает: обманул, забыл. Так легче!
– Ира, – позвал Толик, – ты где?
– О, я далеко! Вы извините, задумалась, но я вас слушаю. Вы хорошо говорите, только уж очень зло. Мне вас жалко.".
– Ишь ты – жалко! – Толик покачал головой. – Тебе не холодно?
– Не холодно. Я буду не такой женой Боре, я умею ждать.
– Ждать да догонять, так всю жизнь! – он опять усмехнулся какой-то мстительной усмешкой. – Только известно, что природа женщины, даже самой лучшей, вся ее изначальная суть, на лжи основана.
– Не надо, Толя. Вы так хорошо говорили и опять злитесь.
– Злюсь, Ира, злюсь. Но это пройдет, собственно, уже прошло-. Пойдем, я тебя провожу.
– Извини, Толик, мне тут совсем рядышком. Вон дом стоит. Я еще из окошка посмотрю. Пароходы приходят в бухту и ночью. Я сосчитала все огоньки на мачтах. Видишь, зажглись уже.
Когда он поднимался на борт, густая тьма совсем поглотила сахарные вершины сопок. Но в расщелине их празднично сиял огнями поселок. Горели светильники и прожектора над палубами судов. В коридоре теплохода тоже сияли огни. Он молча прошагал возле вахтенного матроса, поднялся к себе и, не раздеваясь, долго лежал на койке, тяжело и невидяще смотрел в подволок каюты.
1986 г.
Н. В. Денисов
ТОЛИК БАРАБАНОВ
Третий штурман большого океанского сухогруза Толик Барабанов, включив магнитофон, брился перед зеркалом у себя в каюте. Густо взбивал помазком пасту на подбородке, на щеках, на скулах, вытягивал шею. Приятная мелодия, тепло кондиционера, уют. Накануне он сделал гимнастику. Разогрел мышцы. И кровь, после крепкого двухчасового сна, опять упруго и густо заполнила все клеточки и капилляры молодого тела.
Утром он удачно, без лишних глаз – знал только вахтенный матрос у трапа – выпроводил ночевавшую у него девицу, потом отстоял восемь часов стояночной вахты, поспал и теперь собирался в клуб моряков и полярников.
Он растер полотенцем лицо, шею, побрызгал «Шипром», покрасовался в плавках перед зеркалом, встряхивая, как бегун перед стартом, мускулистыми загорелыми ногами. Он вспомнил, как девица, вот так же, в узких трусиках, гляделась в зеркало, в ленивой неге расхаживала по каюте на длинных ногах, потом шумно плескалась под краном, расчесывала и прибирала волосы.
Уходить ей не хотелось.
Толик сказал «надо!», теплоход простоит под разгрузкой еще с неделю и они, конечно же, встретятся. Потом он положил ей в сумочку трикотажный, экзотической расцветки батник, купленный у китайца на сингапурском малай-базаре, повернул ключ в дверях. Девица, весело тряхнув волосами, сняла с переборки над столом календарь с китаянками в купальниках, сказала: «Можно для брата?» И Толик щедро и широко улыбнулся: «Какой разговор!»
И вот теперь, в предчувствии нового вечера, приятного времяпровождения в клубе, куда собираются уволенные с других судов, куда течет стосковавшееся по общению за долгую полярную зиму молодое население большого поселка, он опять отлично выглядел и чувствовал себя неотразимым.
Он зашнуровал кроссовки, надел куртку-канадку с капюшоном и на меху, еще раз оглядел себя в зеркало, вышел на палубу к парадному трапу. На берег сходило еще несколько человек из экипажа, они уже толпились возле вахтенного матроса, покуривали, пряча сигареты в кулаки, такие же наутюженные, в одинаковых куртках-канадках. Он хотел было уже присоединиться к парням и они уже позвали его – «потопали» но что-то воспротивилось в Толике, он усмехнулся:
– Заграница приучила к порядку, к строю, а, корефаны?
Я у себя в Союзе, не заблужусь.
А вечер был чудесный – бодрящий ветерок, низкое малиновое солнце на другой стороне бухты, медный отблеск сопок, с белыми остроконечными макушками, похожих на ромовых баб, запах сосновых бревен, – рядом разгружался лесовоз, – дыхание ледяной воды. Все это, знакомое по рассказам и узнаваемое теперь, жило в нем с понятием высоких широт, арктического побережья. Он пошел в «полярку» после долгого рейса в тропики, не успев растратить на владивостокских улицах шоколадно нестойкий загар Индийского океана. Пошел легко, не как другие-многие, воюя с отделом кадром плавсостава о законном отпуске.
Он сбежал по трапу, оглянулся, сделал ручкой грузовому помощнику капитана, тот стоял в пластмассовой каске возле первого трюма, отдавал какие-то распоряжения грузчикам и, лавируя в лабиринтах контейнеров и пакетов досок, выбрался за территорию порта.
Поселок гнездился в расщелине сопок – яркий, ухоженный, с раскрашенными панелями стен, балконов, окон, в пример другим грязноватым селениям у кромки Ледовитого океана. Весь приподнятый над мерзлотой курьими ногами сероватых свай, он словно бы опустился сюда откуда-то из космоса, да так и застрял на неопределенный срок.
Вдалеке, втягиваясь в улицу, темнели широкие спины парней, ушагавших вперед. Толик подумал, что вот тоже – некуда податься! – парни отправились в клуб. Он еще раз с возвышения берега глянул на бухту, на золотеющие под лучами мачты судов, на зеленоватую гладь воды, с наслаждением закурил.
– Вы с какого теплохода? – услышал он тихий голос.
Возле фанерного щита с объявлениями на кнопках, с плакатом о пожарной безопасности, шагах в десяти от него, стояла девушка. Он видел ее и вчера, на этом же месте, когда вел на теплоход девицу. Едва зацепился о нее взглядом, занятый подружкой, тотчас же забыл. Теперь он посмотрел на нее пристальней, привычно оценивая: лицо, фигурка, ноги. Ничто из ее скромных прелестей не шевельнуло в груди Толика заветной струны, что возбуждало в нем красноречие, пыл, напористый азарт. Простенькое синее пальтецо, сапожки на каблучках, косынка на шее, а в глазах что-то сомнамбулическое, непонятное, тихое.
Толик остановился, все же имея желание поболтать с девушкой, перекинуться хоть парой фраз, просто так, как говорил он для спортивного интереса: среди этих тихонь, скромниц попадались такие безоглядные девицы, что потом он только дивился – откуда в них что и бралось!
– С «Героя Арктики» я, – придумал Толик первое попавшееся, подошел ближе.
– Хорошо, спасибо! – произнесла девушка, сделалась равнодушной, замкнутой.
– Интересные дела! – не понравилась Толику ее холодность. – Ты вроде, как за сторожа здесь стоишь, да? И всех спрашиваешь: кто и откуда?
– Всех, – просто кивнула девушка.
– И биографией интересуешься? Толик Барабанов.
– Ирина.
– Очень красиво! Можно называть еще – Иринка, Рина, Ируся, Инуля. А меня Толяна, Толюся, Толюня! Ну это, если найдем общий язык. Найдем, правда? А просто – Анатолий! – он неотразимо улыбнулся. – По-древнегречески – восточный человек! Ну так пошли, Ира.
– Нет, нет, идите прошу вас. Идите же, ради бога!
– Ради бога? – внезапно потускнел и обиделся Толик. – Тогда пойду. Ишь ты какая.
Весь вечер, танцуя в клубе, и потом, когда возвратился он из увольнения, не выходила из головы эта странная девушка с простеньким серым лицом, неброской фигуркой, непонятным ожиданием в глазах. И что совсем ударяло по самолюбию Толика – ее несговорчивость, независимая отчужденность, даже равнодушие, которого, черт возьми, он не признавал пока в свои двадцать семь лет.
«Лицо, фигурка, ноги? Да нет же, нет! – думал Толик. – Ничего особенного, да и вообще дурочка какая-то».
На другой вечер он не пошел в увольнение, не то, чтобы не имел желания, просто капитан напомнил ему о финансовых документах, надо сделать перерасчет зарплаты экипажа и передать отчетность в пароходство. Обязанность третьего штурмана, да! После вахты Толик обложился бумагами, а когда уж поздненько спустился в салон, где доминошники доколачивали «козла», разговор между парнями шел о той девчонке. Он понял сразу – о той! – поскольку даже о маленьких успехах, тем более победах над женщинами, в экипаже не распространялись. Из разговора он понял, что видели девушку опять на том же месте. Спрашивала она, какие суда пришли, какие стоят на рейде.
– Пробовали подбивать к ней клинья, кадрили, никакого успеха.
В другой раз Толик не удержался бы, козырнул: «Это по моей части!»
Прошла ночь, заканчивался день. Сдав вахту второму штурману, Толик вскоре был у фанерного щита.
– Здравствуй, Ира!
– Здравствуйте, – она узнала его.
– Ты и сегодня со мной не пойдешь?
– Мне некуда идти. Толя.
– В клуб пойдем, потанцуем. Можно ко мне на пароход, а? Музыку послушаем. У меня хорошие записи. В Японии по стереопрограмме записал.
Девушка равнодушно молчала.
– Слушай, ты определенно кого-то ждешь? – начинал сердиться уже на себя Толик. И что он прицепился к этой лунатичке? На сегодняшний вечер у него назначена встреча с позавчерашней подружкой. Не чета этой Ире-Ируне! Аж сладко запело в груди от воспоминаний.
– Да, я жду, – тихо сказала девушка. – Жду теплоход «Тик- си». У меня на нем жених плавает. Вот.
Толик едва дослушал, ошеломленный.
– «Тикси»? – почти выкрикнул он. «Тикси, Тикси, Тикси!» – лихорадочно билось в мозгу. Пряча глаза от Ирины, он начал закуривать. Он мгновенно все понял и, не зная, что сказать теперь девушке, густо затягивался колючим, сухим дымом. «Тикси»? «Тикси» погиб в шторм в Южно-Китайском море три месяца назад. Толику рассказывали, что из экипажа нашли только мертвую буфетчицу. Ее носило по волнам на спасательном плотике. От остальных – ни следа.
– Давай посидим вон на тех бревнышках? – он взял себя в руки и, поддерживая Ирину под локоток, увлек за собой.
Он вдруг почувствовал себя глубоко виноватым перед ней, перед всей ее беззащитностью, ожиданием, надеждой.
Присели. Она уютно положила руки на колени, полная внутренней силы, спокойной правоты, которая передалась и Толику. Он спросил:
– Хороший парень-то? – он чуть не сказал «был», но уже твердо решил держаться настороже.
– Боря? – внезапно просветлело ее лицо и сделалось симпатичным, она, даже улыбнулась краешком губ, но опять на какие- то мгновения ушла в себя, легонько переводя дыхание. – Мы познакомились так интересно! В магазин привезли яблоки. Ну, знаете, какие давки бывают, когда самолетом или первым пароходом завезут к нам яблоки или апельсины? Не знаете. Вот. Мне все косточки помяли, пока дождалась, пока взвесили. Я взяла пять килограммов – больше не отпускали! – ну, чтоб и подружек на метеостанции угостить. Я на метеостанции работаю, техником. Вот. Когда стала выбираться от прилавка, всю сетку по яблочку и раскатила по полу. Боря первым кинулся собирать. Он тоже, как вы, в увольнении был. Так мы и познакомились. Вот. Потом, конечно, встречались. Но всего семь с половиной суток и стоял его теплоход.
– Он штурманом или механиком ходит? Боря-то?
– Не-ет! – помотала головой Ирина. – Что вы! Он матрос первого класса. Два года только после мореходки проплавал. «Первоклашка!» – смеялся, подтрунивая над собой. Писем давно что-то нет. Вот.
– Писал? – глянул он на профиль девушки.
– Очень часто, из всех заграничных портов. После полярки они пошли за границу, в жаркие страны. Знаете, он очень скучал там.
– Да-а, – вздохнул Толик. Хотелось выплеснуть, сказать правду этой девчонке. Как сказать ее, как? Наверно, они договорились пожениться потом, когда теплоход придет новым рейсом в этот арктический поселок? Как у них все было? И Толик почувствовал: светло и чисто было. И вот – неведение, сладкие грезы, бесполезное ожидание.
– А вы тоже матрос, или капитан, наверно?
– Штурман, – сухо сказал Толик.
Помолчали. Потом он, опять закуривая, произнес:
– Хорошая ты девочка, Ирина! Я таких не встречал.
– Почему же? Надо было встретить! – щеки ее порозовели.
– Встречал! – усмехнулся Толик. Его вдруг потянуло на откровения – рассказать все о своей жизни вот этой случайной, счастливой в своем неведении, простенькой девчонке, которая, наверное, поймет его и которую забудет он, едва теплоход встанет у стенки В каком-нибудь новом порту. – Встречал, Ира, даже женат был, – он заглянул ей в глаза. Она изготовилась слушать, поджала губки. – Ну все, как полагается, курсантом был бегал на свидания к самой лучшей, к самой красивой и замечательной. Женился. Но она, кажется, не поняла, что значит быть женой моряка. Поняла, конечно, но по-своему. Тряпки разные, сувениры, вещицы интересные – все, как положено, привозил из рейсов. Все моряки привозят. Визу мне открыли еще во время учебы в мореходке, так что сразу удачно попал на престижные линии – Япония, Сингапур, Индия. В Австралии, в Штатах, в Канаде побывал. Мне хотелось, чтоб она верно ждала, не заглядывалась на других.
– О, вы домостроевец! – неожиданно улыбнулась Ирина. – Грозный муж бей меня, режь меня?
– Ну почему домостроевец? В пределах порядочности, доверия. А впрочем, домострой трактует не только послушание жены, но и непременную верность мужа! Вот. Ну, словом, как в народе говорят, четыре года почти был я отличным снабженцем. Зарплата – ей, подарки – тоже! Мне – ностальгия и штормы! Когда разобрался, что к чему, когда пальцем показали мне ее любовников, ушел. А куда ушел? Опять в море. Кроме него да койки в межрейсовой гостинице «Моряк» у меня ничего и не осталось. Теперь я сам, – он зло усмехнулся, – вашего брата – баб, как семечки, щелкаю. Редкая, правда, радость. Извини, Ира. Вот ты мне встретилась такая единственная и то занятой оказалась.
И он вдруг ужаснулся последним своим словам. Да как же – занятая? Никого же нет, вот уже несколько месяцев Боря, его друзья – в соленой пучине, может, в запертых каютах, в машине, в трюмах. Кто успел прыгнуть за борт, растерзан акулами – до кровинки, до жилки! Он знал, как все это происходит: смещение груза на один борт, крен, крен, волна к волне и – только киль в небо вместо рубки и мачт.
Не хватит у него ни сил, ни мужества, ни жестокости – в конце концов! – рассказать об этом сейчас Ирине.
Пусть будет так, как есть. Ждет-пождет, пройдет время, забудется, зарубцуется. Пусть думает: обманул, забыл. Так легче!
– Ира, – позвал Толик, – ты где?
– О, я далеко! Вы извините, задумалась, но я вас слушаю. Вы хорошо говорите, только уж очень зло. Мне вас жалко.".
– Ишь ты – жалко! – Толик покачал головой. – Тебе не холодно?
– Не холодно. Я буду не такой женой Боре, я умею ждать.
– Ждать да догонять, так всю жизнь! – он опять усмехнулся какой-то мстительной усмешкой. – Только известно, что природа женщины, даже самой лучшей, вся ее изначальная суть, на лжи основана.
– Не надо, Толя. Вы так хорошо говорили и опять злитесь.
– Злюсь, Ира, злюсь. Но это пройдет, собственно, уже прошло-. Пойдем, я тебя провожу.
– Извини, Толик, мне тут совсем рядышком. Вон дом стоит. Я еще из окошка посмотрю. Пароходы приходят в бухту и ночью. Я сосчитала все огоньки на мачтах. Видишь, зажглись уже.
Когда он поднимался на борт, густая тьма совсем поглотила сахарные вершины сопок. Но в расщелине их празднично сиял огнями поселок. Горели светильники и прожектора над палубами судов. В коридоре теплохода тоже сияли огни. Он молча прошагал возле вахтенного матроса, поднялся к себе и, не раздеваясь, долго лежал на койке, тяжело и невидяще смотрел в подволок каюты.
1986 г.