Пожароопасный период
Н. В. Денисов
ГРУСТНАЯ ИСТОРИЯ
Почти каждое утро наблюдаю из окна одну и ту же картину.
Она твердым солдатским шагом выходит из нашего подъезда, направляется к железному домику гаража, что монолитно стоит в тополиных посадках, соседствуя еще с двумя такими же частными строениями. Владельцы их – пенсионные старички, тоже из нашего дома, ставят там свои древние «запорожцы».
У нее бежевый новый «жигуль».
Она распахивает створки ворот, подперев их короткими костыльками, выводит «жигуля» на волю, и, поставив двигатель на малые обороты для прогрева, выходит из кабины.
Она крепка, упитана, но не настолько, чтоб быть толстой при своем среднем росте, На ней темно-коричневое натуральной кожи пальто, перехваченное пояском, меховая шапка-боярка с каракулевым верхом, блестящие сапоги на «манке» – увесистой белой подошве.
Вижу, как неспешно ходит возле машины, по-мужски пиная резину колес, и, остановившись в шаге от тусклого, забрызганного капота, начинает нетерпеливо обласкивать колечки и перстни, которых у нее много, едва ль не на каждом пальце.
Знаю, кого она ждет.
И вот подбегает он – сморщенный, потрепанный человечек, в сером демисезонном пальтеце, в бесформенной кроличьей ушанке, в измазанных глиной ботинках. Он, человечек, вовсе не ниже ее ростом. Вровень. Но настолько жалок и суетлив, с постным личиком – на фоне ее фарфорового, гладкого, что кажется совсем маленьким.
Он поднимает крышку багажника, достает тряпицу и, торопясь, начинает обихаживать капот и открылки «жигуля», потом крышку кабины, потом, поменяв тряпицу, протирает стекла, фары, никелированный бампер.
Она ждет, натянув уже на левую руку черную перчатку. И когда человечек почти бегом заносит на место створки ворот гаража, мазнув тряпицей по белой надписи над козырьком, которая обозначает разрешение постановки гаража здесь, в тополином дворовом колочке, она сует правую руку в карман и протягивает ему рублевку.
Я знаю – рубль, не больше.
Человечек – бывший ее муж.
Вот такая история.
Ее зовут Клара Павловна, его – Роман Иванович. Точнее, какой уж тут Роман Иванович! Теперь, среди окрестных забулдыг, пропойц и вообще в нашем околотке кличут его Ромка-учитель.
Справедливости ради надо сказать, что ни разу не встречал я Ромку-учителя пьяным или, как говорят, на «взводе». Пьет он где-то втихую, скорее всего там, где сейчас обитает, в частном домике сестры или в школьной кочегарке, где из жалости держат его истопником.
Когда я встречаю Ромку на улице, целеустремленно спешащего куда-то с большой капроновой сумкой, где побрякивает бутылочная тара, он еще больше устремляет взгляд вдаль, делая вид, что не заметил меня, не узнал. Но я здороваюсь. Он торопливо кивает, не задерживая шаг.
Знаю их историю, пусть не настоль подробно, но достаточно, чтоб по-человечески сочувствовать Ромке в нынешнем его униженном положении.
.Они поженились в юном возрасте, на восемнадцатом году оба, когда учились в педагогическом техникуме. У них была любовь и они не могли ждать ни совершеннолетия, ни окончания техникума, ни скорых дипломов учителей начальных классов. Он привел ее из общежития в домик матери, та в ту пору была еще жива. Им вырешили маленькую отдельную горенку, в которую через год они принесли из роддома дочку. (К слову сказать, дочка через восемнадцать лет повторила пример матери, выскочила так же рановато замуж, правда, за парня постарше ее лет на семь, с квартирой и солидными родственниками. Дочка сейчас тоже ждет ребенка. Но это к слову).
Юная семья не долго обременяла тесноватый домик Ромкиной матери, где еще жила старшая его сестра с мужем и тоже – с ребенком. Они улетели на север учительствовать. В поселок, к самому Карскому морю.
Ах, с каким восторгом рассказывал мне однажды Ромка во дворе на лавочке об этих почти девяти северных годах! Об интернате, где работали вместе с женой, о том, как каждый август собирали по кочевой оленной тундре ребятишек, отыскивая с вертолетной высоты стойбища вольных, несговорчивых – отдавать на учебу ребятишек! – пастухов. Он говорил о долгом снежном безмолвии тундры, о красках сияний, о дружном учительском братстве в поселке. А охота, а рыбалка! И вздыхал, колотя себя кулаками в грудь.
В отпуск, на Большую землю, летали раз в три года. Зато сколько краев посмотрели! Дочку оставляли у матери и воля-вольная. Деньги? Денег хватало. Хоть Клара Павловна и прижимала, хоть и с первого года завела сберкнижку, но хватало.
А шестым летом отвезли дочку к бабушке, чтоб пошла в первый класс городской школы, не в интернатский. Отвезли и совсем почувствовали волю. Да, волю, раскрепощение почувствовали как-то сразу, неожиданно. Сначала была тоска по ребенку, затем они как бы спохватились о короткой юности, шагнув чуть ли не из детства своего в семейную жизнь. От нечего делать, по вечерам пошли застолья. Гулянки, выпивки. Клара Павловна хоть и была их организатором, но толк знала, умела держаться. Спиртного в поселке хватало обычно только до весны, там жди, когда завезут пароходами. Нет, так – нет! У Романа Ивановича тормоза оказались слабее. Местные выпивохи не брезговали и одеколоном. И летом, в отпуске, пил он уже по-черному.
На север возвратился с неохотой. Да и в школе-интернате его уже едва терпели: будь лишние кадры!..
Клара Павловна тоже уже едва мирилась с мужем. Она и сделала крутой поворот: лишь закончился учебный год, подхватила Романа Ивановича и – на Большую землю. Совсем, окончательно. Люди здесь жили хоть не так денежно, но тоже крепко. Даже тверже стояли на земле: не просто двумя ногами, а и четырьмя колесами «москвича» или «жигуленка». Красиво, модно разодетые. А они вечно – в этих овчинных полушубках! – десять месяцев в году!
По генетической наследственности от каких-нибудь дальних предков или по какой-то иной причинной связи, пробудилась вдруг в ней тяга к накопительству, к роскошной жизни. Появился в ней и твердый бойцовский характер.
Сдала она Ромку в лечебно-трудовой профилакторий. И окончила без него два курса торгового техникума заочно. Дочка росла смышленой, старательной. И она уже работала на крупной торговой базе. Подходила очередь на квартиру.
Он и вернулся как раз к получению этой квартиры, дали дополнительную жилплощадь и на него. И не пил несколько месяцев. А как сорвался, так и пошло старое.
Дальше история станет повторяться. И представить ее нетрудно: было еще одно заточение Ромки в ЛТП, возвращение, клятвы в любви. Он любил ее, любил. Прощение. И она вдруг вспоминала лучшие их годы, плакала у него на груди и они засыпали вместе.
Потом был развод, начало дележа квартиры, который она скоро погасила, откупившись от Ромки двумя тысячами.
И вот последние два месяца наблюдаю из окна по утрам одну и ту же картину.
Небольшой колок тополей с зеленоватой кожицей стройных стволов. Снежные теремки на гаражных крышах, сейчас уже основательно подтаявшие. Середина марта. Весна. По утрам еще хрустит ледок под каблуками, свежо по-зимнему. Но высокое небо и редкие кучевые облака – весенние.
Вот прилетел грач, сел на провод. Взъерошенный, худой, едва держит равновесие.
По пустырю, за гаражами, идут еще зимними тропинками люди. Мне тоже пора выходить. Но я чего-то медлю.
Вот и она, Клара Павловна, в том же темно-коричневом пальто, изящных сапожках, но уже в легкой весенней шляпке. С ней рядом, на полшага сзади, шагает высокий мужчина в синем пальто с погонами летчика гражданской авиации. Мужчина о чем-то говорит. И я вижу профиль ее фарфорового лица. Профиль кивает. И крашеные губы растягивает улыбка.
Потом она выводит машину из гаража, торопливо протирает лобовое стекло и, стукнув дверцами, они оба садятся в «жигуль». Автомобиль еще какое-то время, прогреваясь, выбрасывает из выхлопной белые фарфоровые облачка дыма. И я почему- то жду в, эти минуты: вот появится сморщенный, маленький человечек.
Нет его.
Месяц назад Ромка-учитель привязал веревку за колено вытяжной трубы в кочегарке школы, надел на шею петлю, прыгнул в пустую угольную яму.
Март 1985 г.
Н. В. Денисов
ГРУСТНАЯ ИСТОРИЯ
Почти каждое утро наблюдаю из окна одну и ту же картину.
Она твердым солдатским шагом выходит из нашего подъезда, направляется к железному домику гаража, что монолитно стоит в тополиных посадках, соседствуя еще с двумя такими же частными строениями. Владельцы их – пенсионные старички, тоже из нашего дома, ставят там свои древние «запорожцы».
У нее бежевый новый «жигуль».
Она распахивает створки ворот, подперев их короткими костыльками, выводит «жигуля» на волю, и, поставив двигатель на малые обороты для прогрева, выходит из кабины.
Она крепка, упитана, но не настолько, чтоб быть толстой при своем среднем росте, На ней темно-коричневое натуральной кожи пальто, перехваченное пояском, меховая шапка-боярка с каракулевым верхом, блестящие сапоги на «манке» – увесистой белой подошве.
Вижу, как неспешно ходит возле машины, по-мужски пиная резину колес, и, остановившись в шаге от тусклого, забрызганного капота, начинает нетерпеливо обласкивать колечки и перстни, которых у нее много, едва ль не на каждом пальце.
Знаю, кого она ждет.
И вот подбегает он – сморщенный, потрепанный человечек, в сером демисезонном пальтеце, в бесформенной кроличьей ушанке, в измазанных глиной ботинках. Он, человечек, вовсе не ниже ее ростом. Вровень. Но настолько жалок и суетлив, с постным личиком – на фоне ее фарфорового, гладкого, что кажется совсем маленьким.
Он поднимает крышку багажника, достает тряпицу и, торопясь, начинает обихаживать капот и открылки «жигуля», потом крышку кабины, потом, поменяв тряпицу, протирает стекла, фары, никелированный бампер.
Она ждет, натянув уже на левую руку черную перчатку. И когда человечек почти бегом заносит на место створки ворот гаража, мазнув тряпицей по белой надписи над козырьком, которая обозначает разрешение постановки гаража здесь, в тополином дворовом колочке, она сует правую руку в карман и протягивает ему рублевку.
Я знаю – рубль, не больше.
Человечек – бывший ее муж.
Вот такая история.
Ее зовут Клара Павловна, его – Роман Иванович. Точнее, какой уж тут Роман Иванович! Теперь, среди окрестных забулдыг, пропойц и вообще в нашем околотке кличут его Ромка-учитель.
Справедливости ради надо сказать, что ни разу не встречал я Ромку-учителя пьяным или, как говорят, на «взводе». Пьет он где-то втихую, скорее всего там, где сейчас обитает, в частном домике сестры или в школьной кочегарке, где из жалости держат его истопником.
Когда я встречаю Ромку на улице, целеустремленно спешащего куда-то с большой капроновой сумкой, где побрякивает бутылочная тара, он еще больше устремляет взгляд вдаль, делая вид, что не заметил меня, не узнал. Но я здороваюсь. Он торопливо кивает, не задерживая шаг.
Знаю их историю, пусть не настоль подробно, но достаточно, чтоб по-человечески сочувствовать Ромке в нынешнем его униженном положении.
.Они поженились в юном возрасте, на восемнадцатом году оба, когда учились в педагогическом техникуме. У них была любовь и они не могли ждать ни совершеннолетия, ни окончания техникума, ни скорых дипломов учителей начальных классов. Он привел ее из общежития в домик матери, та в ту пору была еще жива. Им вырешили маленькую отдельную горенку, в которую через год они принесли из роддома дочку. (К слову сказать, дочка через восемнадцать лет повторила пример матери, выскочила так же рановато замуж, правда, за парня постарше ее лет на семь, с квартирой и солидными родственниками. Дочка сейчас тоже ждет ребенка. Но это к слову).
Юная семья не долго обременяла тесноватый домик Ромкиной матери, где еще жила старшая его сестра с мужем и тоже – с ребенком. Они улетели на север учительствовать. В поселок, к самому Карскому морю.
Ах, с каким восторгом рассказывал мне однажды Ромка во дворе на лавочке об этих почти девяти северных годах! Об интернате, где работали вместе с женой, о том, как каждый август собирали по кочевой оленной тундре ребятишек, отыскивая с вертолетной высоты стойбища вольных, несговорчивых – отдавать на учебу ребятишек! – пастухов. Он говорил о долгом снежном безмолвии тундры, о красках сияний, о дружном учительском братстве в поселке. А охота, а рыбалка! И вздыхал, колотя себя кулаками в грудь.
В отпуск, на Большую землю, летали раз в три года. Зато сколько краев посмотрели! Дочку оставляли у матери и воля-вольная. Деньги? Денег хватало. Хоть Клара Павловна и прижимала, хоть и с первого года завела сберкнижку, но хватало.
А шестым летом отвезли дочку к бабушке, чтоб пошла в первый класс городской школы, не в интернатский. Отвезли и совсем почувствовали волю. Да, волю, раскрепощение почувствовали как-то сразу, неожиданно. Сначала была тоска по ребенку, затем они как бы спохватились о короткой юности, шагнув чуть ли не из детства своего в семейную жизнь. От нечего делать, по вечерам пошли застолья. Гулянки, выпивки. Клара Павловна хоть и была их организатором, но толк знала, умела держаться. Спиртного в поселке хватало обычно только до весны, там жди, когда завезут пароходами. Нет, так – нет! У Романа Ивановича тормоза оказались слабее. Местные выпивохи не брезговали и одеколоном. И летом, в отпуске, пил он уже по-черному.
На север возвратился с неохотой. Да и в школе-интернате его уже едва терпели: будь лишние кадры!..
Клара Павловна тоже уже едва мирилась с мужем. Она и сделала крутой поворот: лишь закончился учебный год, подхватила Романа Ивановича и – на Большую землю. Совсем, окончательно. Люди здесь жили хоть не так денежно, но тоже крепко. Даже тверже стояли на земле: не просто двумя ногами, а и четырьмя колесами «москвича» или «жигуленка». Красиво, модно разодетые. А они вечно – в этих овчинных полушубках! – десять месяцев в году!
По генетической наследственности от каких-нибудь дальних предков или по какой-то иной причинной связи, пробудилась вдруг в ней тяга к накопительству, к роскошной жизни. Появился в ней и твердый бойцовский характер.
Сдала она Ромку в лечебно-трудовой профилакторий. И окончила без него два курса торгового техникума заочно. Дочка росла смышленой, старательной. И она уже работала на крупной торговой базе. Подходила очередь на квартиру.
Он и вернулся как раз к получению этой квартиры, дали дополнительную жилплощадь и на него. И не пил несколько месяцев. А как сорвался, так и пошло старое.
Дальше история станет повторяться. И представить ее нетрудно: было еще одно заточение Ромки в ЛТП, возвращение, клятвы в любви. Он любил ее, любил. Прощение. И она вдруг вспоминала лучшие их годы, плакала у него на груди и они засыпали вместе.
Потом был развод, начало дележа квартиры, который она скоро погасила, откупившись от Ромки двумя тысячами.
И вот последние два месяца наблюдаю из окна по утрам одну и ту же картину.
Небольшой колок тополей с зеленоватой кожицей стройных стволов. Снежные теремки на гаражных крышах, сейчас уже основательно подтаявшие. Середина марта. Весна. По утрам еще хрустит ледок под каблуками, свежо по-зимнему. Но высокое небо и редкие кучевые облака – весенние.
Вот прилетел грач, сел на провод. Взъерошенный, худой, едва держит равновесие.
По пустырю, за гаражами, идут еще зимними тропинками люди. Мне тоже пора выходить. Но я чего-то медлю.
Вот и она, Клара Павловна, в том же темно-коричневом пальто, изящных сапожках, но уже в легкой весенней шляпке. С ней рядом, на полшага сзади, шагает высокий мужчина в синем пальто с погонами летчика гражданской авиации. Мужчина о чем-то говорит. И я вижу профиль ее фарфорового лица. Профиль кивает. И крашеные губы растягивает улыбка.
Потом она выводит машину из гаража, торопливо протирает лобовое стекло и, стукнув дверцами, они оба садятся в «жигуль». Автомобиль еще какое-то время, прогреваясь, выбрасывает из выхлопной белые фарфоровые облачка дыма. И я почему- то жду в, эти минуты: вот появится сморщенный, маленький человечек.
Нет его.
Месяц назад Ромка-учитель привязал веревку за колено вытяжной трубы в кочегарке школы, надел на шею петлю, прыгнул в пустую угольную яму.
Март 1985 г.