306 Коняев До поры до времени
Unknown
Николай Коняев
Предисловие
Несколько штрихов к портрету писателя
В современной русской литературе весьма успешно работают два Николая Коняевых. Николай из Санкт-Петербурга — постарше, помаститее, что ли, увенчанный всякими разными литературными премиями; Коняев из Ханты- Мансийска, тоже в общем-то немолодой уже человек, полагаю, вправе претендовать на то же внимание, что и его старший тезка, — говорю это вовсе не во имя соблюдения юбилейного этикета (ханты-мансийский Н. Коняев в нынешнем, 2004 году, отметил свое 50-летие).
Да, сибирский Николаев Коняев — писатель, заслуживающий самого внимательного прочтения и доброжелательными читателями, и взыскательной критикой, потому как представляет своим творчеством, не побоюсь сказать, незаурядное явление в отечественной словесности конца XX — начала XXI века.
За 20 лет профессионального трудоголизма на литературной стезе сибирский Николай Коняев, о котором и речь в этом небольшом предисловии к избранному тому его прозы, возможно, написал не так уж и много — несколько десятков рассказов, 5—6 повестей, пока еще не опубликованный роман. Но все, что вышло из-под его пера, можно с полным правом отнести к литературе высокой пробы.
В жанре рассказа Н. Коняев развивает, на мой взгляд, замечательные традиции последнего выдающегося русского рассказчика второй половины XX века Василия Шукшина. Именно развивает, в отличие от многих шукшинских эпигонов, коим нынче несть числа. Это рискованное, в общем-то, развитие творческих находок В. Шукшина состоит в том, что Н. Коняев не только сумел увидеть в современной нынешней жизни тех же шукшинских «чудиков», всеми фибрами души восстававших против «правильного», то есть бездушно-сытого прозябания, но и подметить в них нечто новое, примиренчески-безысходное, что ли.
В самом деле: посмотрите на таких, к примеру, героев коняевских рассказов, как Изот Чагин («Изоша Поперешный»), Петр Мокеевич Нелюбин («Время поворота солнышка на лето»), Илюха Погорелов («Миф о чистой воде»), Володя Кононов («Бывает») — в них клокочет та же неуемность неприятия всяческих жизненных стереотипов, что и в неугомонных шукшинских «чудиках». Однако если шукшинские протестанты еще как-то верили в неизбежное торжество их принципов, то коняевские бузотеры уже прекрасно начинают осознавать обреченную бесперспективность их протестов в нынешних условиях «демократических преобразований», ибо сама атмосфера сегодняшних дней изначально обречена на прагматичную бездуховность.
И все-таки: как отрадно и обнадеживающе, что и в условиях рыночной долларизации еще встречаются люди, сохранившие в своих душах неутолимое желание жить по зову сердца. Это, кстати, присуще и некоторым героям коняевских повестей («Сборшик дани», «До поры до времени», «Околоток Перековка» и др.), хотя должен отметить, что общая тональность коняевских повестей отнюдь не столь просветленно-ироничная, как рассказов. В повестях писатель ведет, если так можно выразиться, исследование «перестроечной» жизни в ее драматической, а порой и трагической обнаженности...
Кто-то из старших наставников Николая Коняева, кажется, Анатолий Приставкин, отметил в прозе своего младшего собрата «чеховские, бунинские» традиции, влияние Виктора Астафьева и других «деревенщиков». В принципе с этим можно согласиться, только ведь у каждого пишущего, особенно прошедшего выучку в литературном институте, можно сыскать непременные приметы влияний тех или иных старших мастеров, и не они определяют самостоятельный облик писательского почерка. Настоящий писатель все-таки начинается с обретения своей индивидуальной манеры письма, а она приходит, на мой взгляд, только при отменном чувстве родного слова и неповторимом видении окружающего мира. Обрел ли Н. Коняев эту свою, «коняевскую», манеру? Полагаю, что обрел. В окружающий нас мир писатель всматривается с дотошной, я бы сказал, скрупулезной основательностью и пристрастностью. Вглядывается зорко, всеохватно, но отбирает глазом только то, что «играет» на сущность содержания произведения, на тональность повествования, на его мелодику. И потому как рассказы, так и повести его не перегружены назойливыми подробностями, но в то же время каждая деталь никогда не имеет самодовлеющего значения, а непременно несет содержательно-смысловую нагрузку по раскрытию судеб и характеров героев.
Другая особенность коняевского вглядывания в мир: он предпочитает не оценивать своих героев с точки зрения общепринятых норм и правил, а словно бы созерцает их поведение в естественном русле жизни, точнее, он наблюдает их в действиях, в общении с другими, а перед нами неожиданно высвечиваются весьма неординарные характеры, хранящие в себе черточки истинного своеобразия (назову опять же Изота Чагина из «Изоши Поперешного», Володю Кононова из «Бывает», Таисью из «Чужой музыки», чья душа никогда не сможет смириться с бесчестием).
Наконец, еще одна примета своеобычного изучения Н. Коняевым нашей многострадальной жизни, примета, которую отношу тоже к индивидуально-неповторимым, а именно: писатель, пристально вглядываясь в наш не только «прекрасный и яростный», но зачастую и угрюмозатхлый мир, никогда не теряет надежды узреть в нем какие-то дополнительные силы, помогающие людям выйти из тупика унылого прозябания. Что это за силы? Да все те же вера, надежда и любовь, но излучающие импульсы уже не внутри человека, а откуда-то свыше, вне сферы обыденного проживания. Нет, это ничего общего не имеет ни с мистикой, ни с эзотерикой, ни с прочими доступными только «посвященным» явлениями. Здесь мы имеем дело с вполне нормальным и реальным взглядом писателя, для которого лучшие человеческие добродетели являются не абстрактными категориями, а неотъемлемой частью естественного поведения его героев. Даже и для тех, кто уже успел нравственно опуститься, а то и вовсе испоганиться в нынешних рыночно-уродливых условиях существования...
А теперь, наверное, следует назвать и некоторые биографические данные писателя. Он родился в сибирском селе Нялино 1 января 1954 года. Детство его прошло в селе Камышино-Курское Омской области. В юности довелось ему испробовать разные профессии, поучиться в пединституте. Затем — служба в армии, учеба в Омском филиале Всесоюзного финансово-экономического института, работа финансистом, журналистом, учеба в Литературном институте им. А. М. Горького, который Н. Коняев заканчивает в 1993 году. К моменту окончания Литинститута Николай Коняев широко публикуется в периодической печати (в Тюмени, в Москве), издает первые книги, получившие доброжелательные отзывы, правда, на мой взгляд, излишне скромные и сдержанные. Потому-то и хочется верить, что данный однотомник даровитого писателя, в который включены его наиболее сильные вещи, получит по-настоящему серьезный резонанс (в сравнении с прежними его сборниками) в критических кругах, увы, предпочитающих иметь дело с текстами столичных сочинителей.
Н. КУЗИН,
секретарь правления
Союза писателей России
_Август_2004_г._
Unknown
Николай Коняев
Предисловие
Несколько штрихов к портрету писателя
В современной русской литературе весьма успешно работают два Николая Коняевых. Николай из Санкт-Петербурга — постарше, помаститее, что ли, увенчанный всякими разными литературными премиями; Коняев из Ханты- Мансийска, тоже в общем-то немолодой уже человек, полагаю, вправе претендовать на то же внимание, что и его старший тезка, — говорю это вовсе не во имя соблюдения юбилейного этикета (ханты-мансийский Н. Коняев в нынешнем, 2004 году, отметил свое 50-летие).
Да, сибирский Николаев Коняев — писатель, заслуживающий самого внимательного прочтения и доброжелательными читателями, и взыскательной критикой, потому как представляет своим творчеством, не побоюсь сказать, незаурядное явление в отечественной словесности конца XX — начала XXI века.
За 20 лет профессионального трудоголизма на литературной стезе сибирский Николай Коняев, о котором и речь в этом небольшом предисловии к избранному тому его прозы, возможно, написал не так уж и много — несколько десятков рассказов, 5—6 повестей, пока еще не опубликованный роман. Но все, что вышло из-под его пера, можно с полным правом отнести к литературе высокой пробы.
В жанре рассказа Н. Коняев развивает, на мой взгляд, замечательные традиции последнего выдающегося русского рассказчика второй половины XX века Василия Шукшина. Именно развивает, в отличие от многих шукшинских эпигонов, коим нынче несть числа. Это рискованное, в общем-то, развитие творческих находок В. Шукшина состоит в том, что Н. Коняев не только сумел увидеть в современной нынешней жизни тех же шукшинских «чудиков», всеми фибрами души восстававших против «правильного», то есть бездушно-сытого прозябания, но и подметить в них нечто новое, примиренчески-безысходное, что ли.
В самом деле: посмотрите на таких, к примеру, героев коняевских рассказов, как Изот Чагин («Изоша Поперешный»), Петр Мокеевич Нелюбин («Время поворота солнышка на лето»), Илюха Погорелов («Миф о чистой воде»), Володя Кононов («Бывает») — в них клокочет та же неуемность неприятия всяческих жизненных стереотипов, что и в неугомонных шукшинских «чудиках». Однако если шукшинские протестанты еще как-то верили в неизбежное торжество их принципов, то коняевские бузотеры уже прекрасно начинают осознавать обреченную бесперспективность их протестов в нынешних условиях «демократических преобразований», ибо сама атмосфера сегодняшних дней изначально обречена на прагматичную бездуховность.
И все-таки: как отрадно и обнадеживающе, что и в условиях рыночной долларизации еще встречаются люди, сохранившие в своих душах неутолимое желание жить по зову сердца. Это, кстати, присуще и некоторым героям коняевских повестей («Сборшик дани», «До поры до времени», «Околоток Перековка» и др.), хотя должен отметить, что общая тональность коняевских повестей отнюдь не столь просветленно-ироничная, как рассказов. В повестях писатель ведет, если так можно выразиться, исследование «перестроечной» жизни в ее драматической, а порой и трагической обнаженности...
Кто-то из старших наставников Николая Коняева, кажется, Анатолий Приставкин, отметил в прозе своего младшего собрата «чеховские, бунинские» традиции, влияние Виктора Астафьева и других «деревенщиков». В принципе с этим можно согласиться, только ведь у каждого пишущего, особенно прошедшего выучку в литературном институте, можно сыскать непременные приметы влияний тех или иных старших мастеров, и не они определяют самостоятельный облик писательского почерка. Настоящий писатель все-таки начинается с обретения своей индивидуальной манеры письма, а она приходит, на мой взгляд, только при отменном чувстве родного слова и неповторимом видении окружающего мира. Обрел ли Н. Коняев эту свою, «коняевскую», манеру? Полагаю, что обрел. В окружающий нас мир писатель всматривается с дотошной, я бы сказал, скрупулезной основательностью и пристрастностью. Вглядывается зорко, всеохватно, но отбирает глазом только то, что «играет» на сущность содержания произведения, на тональность повествования, на его мелодику. И потому как рассказы, так и повести его не перегружены назойливыми подробностями, но в то же время каждая деталь никогда не имеет самодовлеющего значения, а непременно несет содержательно-смысловую нагрузку по раскрытию судеб и характеров героев.
Другая особенность коняевского вглядывания в мир: он предпочитает не оценивать своих героев с точки зрения общепринятых норм и правил, а словно бы созерцает их поведение в естественном русле жизни, точнее, он наблюдает их в действиях, в общении с другими, а перед нами неожиданно высвечиваются весьма неординарные характеры, хранящие в себе черточки истинного своеобразия (назову опять же Изота Чагина из «Изоши Поперешного», Володю Кононова из «Бывает», Таисью из «Чужой музыки», чья душа никогда не сможет смириться с бесчестием).
Наконец, еще одна примета своеобычного изучения Н. Коняевым нашей многострадальной жизни, примета, которую отношу тоже к индивидуально-неповторимым, а именно: писатель, пристально вглядываясь в наш не только «прекрасный и яростный», но зачастую и угрюмозатхлый мир, никогда не теряет надежды узреть в нем какие-то дополнительные силы, помогающие людям выйти из тупика унылого прозябания. Что это за силы? Да все те же вера, надежда и любовь, но излучающие импульсы уже не внутри человека, а откуда-то свыше, вне сферы обыденного проживания. Нет, это ничего общего не имеет ни с мистикой, ни с эзотерикой, ни с прочими доступными только «посвященным» явлениями. Здесь мы имеем дело с вполне нормальным и реальным взглядом писателя, для которого лучшие человеческие добродетели являются не абстрактными категориями, а неотъемлемой частью естественного поведения его героев. Даже и для тех, кто уже успел нравственно опуститься, а то и вовсе испоганиться в нынешних рыночно-уродливых условиях существования...
А теперь, наверное, следует назвать и некоторые биографические данные писателя. Он родился в сибирском селе Нялино 1 января 1954 года. Детство его прошло в селе Камышино-Курское Омской области. В юности довелось ему испробовать разные профессии, поучиться в пединституте. Затем — служба в армии, учеба в Омском филиале Всесоюзного финансово-экономического института, работа финансистом, журналистом, учеба в Литературном институте им. А. М. Горького, который Н. Коняев заканчивает в 1993 году. К моменту окончания Литинститута Николай Коняев широко публикуется в периодической печати (в Тюмени, в Москве), издает первые книги, получившие доброжелательные отзывы, правда, на мой взгляд, излишне скромные и сдержанные. Потому-то и хочется верить, что данный однотомник даровитого писателя, в который включены его наиболее сильные вещи, получит по-настоящему серьезный резонанс (в сравнении с прежними его сборниками) в критических кругах, увы, предпочитающих иметь дело с текстами столичных сочинителей.
Н. КУЗИН,
секретарь правления
Союза писателей России
_Август_2004_г._