308 Коняев Отголоски
отзвуки
Николай Коняев
Котеньку задрали
Павлин — единственный во всем микрорайоне действующий дворник из плеяды дворников позднего застоя. В неразберихе перемен, когда спонтанно распадались разные дружины, комиссии, домкомы, в этом блочном доме на окраине старинного областного города нашлись рассудочные головы: решили — что бы ни случилось, а в доме дворника держать, пусть даже и в складчину. Чтобы в подъездах чистоту и во дворе порядок соблюдал-поддерживал, шпане воли не давал. А поскольку посторонняя шпана окраинному дому и не досаждала, а свою, родимую, Павлин знал наперечет едва ли не с пеленок, то и особых затруднений по исполнению нехитрых дворницких обязанностей у него не возникало.
Квартиру старику перепоручил на охранение старший сын — нефтяник Николай. Он перевез Павлина в область после смерти матери. В трехкомнатных просторных апартаментах в то время барствовал последыш Николая — студент пединститута. За ним был нужен глаз да глаз. Но год тому назад не поладивший с Павлином недоучившийся студент с молодой женой и дочкой неожиданно сорвался куда-то в Подмосковье, оставив деда одного. Николай задумал было пустить к Павлину квартирантов — лишний рубль ему теперь и на северах не помешал бы, — но отец стал поперек. Разобиделся, надулся. Не хотелось старику в обжитой квартире сына соседствовать с чужими, случайными людьми. Ни за какие деньги. Ну да это и понятно, объяснимо...
С Николаем мы давно и хорошо знакомы. Он и предложил мне, часто выезжающему в область, квартировать у старика. Предупредив, однако, что отец — старикан характерный, с соседями по лестничной площадке вроде уживается, но не накоротке, друзей, по крайней мере, не обрел, а с отъездом внука с правнучкой стал и попивать на кухне в одиночку.
С первых дней знакомства я отметил у Павлина странную привязанность к котятам. Он в них души не чает. Он их подбирает летом и зимой, всюду и везде — в подвалах, подворотнях, на чердаках, в подъездах. То ли жильцы дома, вызнав стариковскую слабинку, подбрасывают именно ему новорожденных, порой еще слепых, беспомощных котят, то ли сами беспризорные котята инстинктивно тянутся на его шаги и голос.
Зимой попала к старику едва не околевшая в подъезде пестренькая кошечка. С неделю он ее отхаживал свежим молоком и на ночь, как ребенка, укладывал в «постельку» — ондатровую шапку, подаренную сыном. К весне ухоженная кошечка стала стройной взрослой кошкой и неожиданно пропала. «Задрали Котеньку собаки!» — объяснил Павлин и вскоре обзавелся рыжим славным котиком с отгрызенным собаками хвостом. (Всем своим найденышам — кошкам и котам — Павлин дает одну и ту же кличку: Котя). Рыженького я чуть было не увез с собою в багаже. Утром второпях укладывал вещички, и рыжий «котя» незаметно забрался в мою сумку, а я задернул «молнию». Павлин хватился — «коти» след простыл. Вдвоем на четвереньках обследовали каждый уголок. И уже на выходе, на лестничной площадке, «котя» выдал себя голосом...
— А где мой «пассажир»? — вспомнив «котю»-рыжего, спросил я летом у Павлина.
— Рыженький? Дак это, как его, пропал! — ответствовал Павлин без тени сожаления. — Ушел наш Котя погулять, ушел и не вернулся... Собаки Котеньку задрали!
По вечерам Павлин ходил на рынок и приносил оттуда кулечки и пакетики со свежей мясной обрезью. Ею он кормил своего последнего найденыша — беленькую кошечку.
— Собаки, паразиты, Котеньку задрали! Задра-али Котю нашего! — бережно, любовно, как ребенка, он брал в свои ладони белую мурлыкающую кошечку, подносил к губам, чмокал ее в умную, влажную мордашку и ворковал, и приговаривал, блестя по-детски добрыми, нежными глазами. — Задра-али Котю нашего! Задра-али Котю бедного!
Как-то осенью, под вечер, я вынес из квартиры мусорное ведро. Опорожнил в установленный в углу двора контейнер. И вдруг в углу контейнера, на куче мусора и хлама, увидел «котю» — рыжего, огромного, грязного кота. Всклокоченная шерсть была сплошь в помоях и репьях. «Котя», хищно выгнув спину, несколько мгновений испытывал меня тяжелым, диким взглядом. Из оскала вырвался истошный хриплый вопль. Качнув хвостом-огрызком, он вытянулся в струнку, соскочил с контейнера и исчез в крапиве... И тут же, словно по сигналу, из зарослей крапивы, лопуха, чертополоха через пролом в заборе в бурьян на пустыре кинулась огромная, страшная своей сплоченностью и мощью, худьбой и дикостью, взращенная Павлином разношерстная стремительная стая.
отзвуки
Николай Коняев
Котеньку задрали
Павлин — единственный во всем микрорайоне действующий дворник из плеяды дворников позднего застоя. В неразберихе перемен, когда спонтанно распадались разные дружины, комиссии, домкомы, в этом блочном доме на окраине старинного областного города нашлись рассудочные головы: решили — что бы ни случилось, а в доме дворника держать, пусть даже и в складчину. Чтобы в подъездах чистоту и во дворе порядок соблюдал-поддерживал, шпане воли не давал. А поскольку посторонняя шпана окраинному дому и не досаждала, а свою, родимую, Павлин знал наперечет едва ли не с пеленок, то и особых затруднений по исполнению нехитрых дворницких обязанностей у него не возникало.
Квартиру старику перепоручил на охранение старший сын — нефтяник Николай. Он перевез Павлина в область после смерти матери. В трехкомнатных просторных апартаментах в то время барствовал последыш Николая — студент пединститута. За ним был нужен глаз да глаз. Но год тому назад не поладивший с Павлином недоучившийся студент с молодой женой и дочкой неожиданно сорвался куда-то в Подмосковье, оставив деда одного. Николай задумал было пустить к Павлину квартирантов — лишний рубль ему теперь и на северах не помешал бы, — но отец стал поперек. Разобиделся, надулся. Не хотелось старику в обжитой квартире сына соседствовать с чужими, случайными людьми. Ни за какие деньги. Ну да это и понятно, объяснимо...
С Николаем мы давно и хорошо знакомы. Он и предложил мне, часто выезжающему в область, квартировать у старика. Предупредив, однако, что отец — старикан характерный, с соседями по лестничной площадке вроде уживается, но не накоротке, друзей, по крайней мере, не обрел, а с отъездом внука с правнучкой стал и попивать на кухне в одиночку.
С первых дней знакомства я отметил у Павлина странную привязанность к котятам. Он в них души не чает. Он их подбирает летом и зимой, всюду и везде — в подвалах, подворотнях, на чердаках, в подъездах. То ли жильцы дома, вызнав стариковскую слабинку, подбрасывают именно ему новорожденных, порой еще слепых, беспомощных котят, то ли сами беспризорные котята инстинктивно тянутся на его шаги и голос.
Зимой попала к старику едва не околевшая в подъезде пестренькая кошечка. С неделю он ее отхаживал свежим молоком и на ночь, как ребенка, укладывал в «постельку» — ондатровую шапку, подаренную сыном. К весне ухоженная кошечка стала стройной взрослой кошкой и неожиданно пропала. «Задрали Котеньку собаки!» — объяснил Павлин и вскоре обзавелся рыжим славным котиком с отгрызенным собаками хвостом. (Всем своим найденышам — кошкам и котам — Павлин дает одну и ту же кличку: Котя). Рыженького я чуть было не увез с собою в багаже. Утром второпях укладывал вещички, и рыжий «котя» незаметно забрался в мою сумку, а я задернул «молнию». Павлин хватился — «коти» след простыл. Вдвоем на четвереньках обследовали каждый уголок. И уже на выходе, на лестничной площадке, «котя» выдал себя голосом...
— А где мой «пассажир»? — вспомнив «котю»-рыжего, спросил я летом у Павлина.
— Рыженький? Дак это, как его, пропал! — ответствовал Павлин без тени сожаления. — Ушел наш Котя погулять, ушел и не вернулся... Собаки Котеньку задрали!
По вечерам Павлин ходил на рынок и приносил оттуда кулечки и пакетики со свежей мясной обрезью. Ею он кормил своего последнего найденыша — беленькую кошечку.
— Собаки, паразиты, Котеньку задрали! Задра-али Котю нашего! — бережно, любовно, как ребенка, он брал в свои ладони белую мурлыкающую кошечку, подносил к губам, чмокал ее в умную, влажную мордашку и ворковал, и приговаривал, блестя по-детски добрыми, нежными глазами. — Задра-али Котю нашего! Задра-али Котю бедного!
Как-то осенью, под вечер, я вынес из квартиры мусорное ведро. Опорожнил в установленный в углу двора контейнер. И вдруг в углу контейнера, на куче мусора и хлама, увидел «котю» — рыжего, огромного, грязного кота. Всклокоченная шерсть была сплошь в помоях и репьях. «Котя», хищно выгнув спину, несколько мгновений испытывал меня тяжелым, диким взглядом. Из оскала вырвался истошный хриплый вопль. Качнув хвостом-огрызком, он вытянулся в струнку, соскочил с контейнера и исчез в крапиве... И тут же, словно по сигналу, из зарослей крапивы, лопуха, чертополоха через пролом в заборе в бурьян на пустыре кинулась огромная, страшная своей сплоченностью и мощью, худьбой и дикостью, взращенная Павлином разношерстная стремительная стая.