308 Коняев Отголоски
отзвуки
Николай Коняев
Прости, капитан!
А помнишь, Володя, финал с «Политехом?»
— Много их было, финалов. Разве все запомнишь? О каком из них ты все напоминаешь?
— Ты мне брось тут: «Мно-ого!» Такого не бывало. Если не помнишь финала последнего первенства, тогда какой ты, к черту, бывший футболист! И о чем тогда мне тут с тобою разговаривать!
— Не горячись, Мартын. Напомни, о каком финале речь. Может, я в том матче и на поле- то не выходил. Тебе ль не знать, что я в последнем первенстве в запасе больше просидел?
— Выходил, Володя, выходил! Неужели вправду позабыл? Ты, может, и команду нашу позабыл? — не на шутку распаляется мой институтский однокашник.
— Ну при чем тут команда? Команда есть команда. Она в памяти моей осталась навсегда.Разве я смогу ребят, тебя, Мартын, забыть? — Я тоже начинаю горячиться, хотя и понимаю, что должен уступить. В чем-то повиниться перед капитаном институтской сборной по футболу. Я еще не осознал, в чем именно я должен повиниться, но интуитивно чувствую, что должен. Скорее, чувство вины от того, что, проездом оказавшись в городе своей студенческой юности, я застал Мартына в его не лучшей форме, а может, и в какой-то переломный для него период, о чем догадываюсь смутно по застывшей в пелене его потухших глаз покорности судьбе... Догадываюсь, но не могу себе позволить, как мог еще пятнадцать лет назад, спросить его впрямую по праву преданного друга: «В чем дело, старина? Отчего хандра?» Что-то, полагаю, не сложилось, не заладилось. Да и у кого из совестливых, порядочных людей жизнь в наше подленькое время сложилась или не разладилась!..
— ... Разве я могу забыть команду? Все я, Мартын, помню. Все! — уверяю своего распалившегося друга, мягко похлопав его по плечу.
— Ну вот... А то: «Не помню!» — примирительно бурчит Семен Мартынов, придвигая по столу банку импортного пива.
Мы сидим за столиком в летнем кафе. Снаружи по натянутому тенту шелестит мелкий дождик. Внутри, от стойки бара, звучит легкая мелодия. Уютно и покойно после сутолоки дня...
Ах, Мартын, Мартын! Мой старый, добрый друг! Как же нам не помнить «команду молодости нашей»? Ту пору — «пору золотую» — как не помнить? Помню мегафонный голос комментатора: «Гол забил Семен Мартынов!», гул восторга преданных, признательных тебе, Мартын, болельщиков на переполненных трибунах стадиона...
Семен Мартынов — центр нападения, восходящая звезда любительского футбола, кумир студгородка. Да и не только городка — Мартына знал весь город. Помню — зря, Мартын, психуешь! — тебя знали и болельщики, и тренеры команды первой лиги «Водник» зачастили на просмотр твоей игры...
Он восхищал не только знаменитыми рывками, таранными проходами по центру, техникой игры (мячом владел он виртуозно! Мяч, казалось, прилипал к носочку его бутсы!), но, несмотря на средний рост, отнюдь не богатырское сложение, превосходил всех нас и в верховой борьбе за мяч, и в точности и силе паса, и в видении поля в самые, казалось бы, «слепые» от перенапряжения кульминационные моменты... Но главное, что делало Мартынова Семена Мартыновым Семеном — это неуемная жажда победы и тогда, когда любого из нас устроила бы и боевая ничья...
Помню, Мартын, помню, как доставалось твоей правой! Шесть травм и операция — за четыре полных года в сборной! И все же, главное, наверное, заключалось в том, что в каждом матче ты игру брал на себя. Не уклонялся от борьбы, не избавлялся от мяча безадресной поспешной передачей, не катался по полю при легком столкновении, выпрашивая штраф в сторону ворот соперника или же выгадывая несколько мгновений передышки, чем — чего уж там! — грешили многие из нас в особо трудные минуты. Ты вел игру. Ты вел команду!
— Все, Мартын, я помню. Все. Все до мелочей. И ребят всех помню. График игр. Забитые голы...
— А незабитые, Володя?
— Ну, это, Мартын, слишком. Я не блистал, как ты!
— А финал с «Политехом»?
Нет, не избежать нам разговора о злополучном том финале!
— Дался тебе этот «Политех»!
— А я, Володя, помню... Первые годы после Афгана мучился бессонницей. Лежу, припоминаю, прокручиваю в памяти все свои бои и матчи... И не забитый гол с твоей подачи помню. Во всех трагических подробностях! — мрачно усмехается мой друг. — «Политехи» да еще, пожалуй, «Автодор» нам всегда давались нелегко. Как и в том финале. Ну, вспомни же его!.. Заканчивается матч. Счет по игре — ноль: ноль. И вдруг за три минуты до финального свистка в ворота Генука вкатывается мяч... Помнишь Генука? Врата- ря-то нашего?
— Председателя студкома Хомякова Гену?
— Не Хомякова — Хомченко. Председателя, вот именно. Он и сегодня в нашем городе какой-то не последний председатель. Вижу его часто, но не подхожу, не разговариваю с ним. Он для меня не существует.
— Неужель с тех пор?!
— С тех пор. Не перебивай... Мяч, который должен брать ребенок, пересек черту наших ворот. «Политех» ликует! Три минуты до финального свистка! Что делаете вы? Вы цепенеете, Володя. Вы сломлены. Вы — сникли. А это уже — крах. Это — поражение.
«Но и поражение не сбрасывает нас с верхней строчки в турнирной таблице, — вспоминаю ситуацию. — Судьба-то первенства была предрешена задолго до финала! ».
Мартын смотрит, не мигая, не меняя выражения чуть насмешливых в упреке, утомленных глаз.
— Значит, все же вспомнил?
А я не забывал. Но и через пятнадцать лет мне стыдно вспоминать все связанное с тем злополучным матчем!
Я все, конечно, помню.
...Соперник тянет время, затевая в центре поля мелкую перепасовку. Судья уже посматривает на секундомер. Две минуты до финального свистка! И вот Семен Мартынов перехватывает мяч и пушечным ударом посылает его в сторону ворот соперника в надежде на рывок правофлангового. Правый крайний принимает передачу, обрабатывает мяч и... топчется на месте в ожидании партнера. Мартын пулей устремляется по центру. В пяти метрах от штрафной его сбивают. Он, вскрикивая, падает!.. Должен быть штрафной удар, но судья не видит, игра не остановлена. Мартын медленно встает. Охнув, снова приседает на газон. Вижу по глазам, суженным от боли: удар пришелся по лодыжке! Неужели травма?! Правый между тем, запутавшись в обводке, навешивает мяч на левый фланг. Мяч у меня. Одна минута!.. Мартын встает. В кольце защитников и опекунов, хромая, пятится назад, открывая «коридор». Нужен хороший прострел под удар его правой! Но замысел разгадан. Форвард «Политеха» «ведет» меня по кромке поля. Не уйти, не развернуться, не подать, как следует! Нет сил на передачу! В конце концов я чудом проталкиваю мяч. Мяч в подскоке катится к Мартыну...
— ...Я врезал по мячу сломанной ногой. По диагонали, правой, в развороте, с ходу! Мяч лег на ногу, как в гнездышко. Я в тот удар вложил всего себя. Столб искр из глаз от боли! Фейерверк огней! На какое-то мгновение я потерял сознание. Увы, мяч ахнул в перекладину... И все — свисток судьи. Вы на носилках вынесли меня. Если б мне, Володя, не сломали ногу, а у тебя хватило б сил на передачу для удара с лета, я б тот мячик вколотил в ворота! Я бы спас игру! Я бы спас вас от позора!.. Тогда мы проиграли. И финал стал последним моим матчем в жизни. — Опершись ладонями на край мраморного столика, Мартын в наклоне долго, выжидательно смотрит на меня.
Не выдержав его проницательного взора, отвожу глаза на стойку бара, где мирную беседу ведут официантка с барменом.
— Ту игру сдал «Политеху» наш Генук. Я узнал об этом на другой же день. От одного из игроков того же «Политеха». Валялся в общежитии на койке с гипсом на ноге. И он ко мне явился. Думаешь, с повинной? Совесть, думаешь, заела? Ничего подобного! Гонец пришел осведомиться, по уговору ли Генук распорядился взяткой... Да, нас и поражение не лишало «золота», ты прав, а им нужна была победа. Только два очка выводили их на второе место. Сторговались с Генуком за одиннадцать студенческих стипендий. По стипендии на брата с каждого из них! Вот такой расчет, такая арифметика!
— В чем-чем, а в арифметике Генук наш был силен!..
— Он и сейчас силен в расчетах. Так вот, я выпроводил с «боем» гонца из «Политеха» и на костылях отправился на поиски нашего голкипера. Застал его в студкоме. Шло очередное заседание — распекали нерадивых. Он аж привстал со стула. Он побелел и улыбнулся... Впервые я увидел, как человек бледнеет и потеет на глазах. Я вышел, не сказав ни слова. Больше мы с ним не встречались...
— Думаешь, он помнит?
— Все он, Володя, помнит. Ведь сговор был, по сути дела, первой в его жизни сделкой. Это он теперь может позабыть какие-то свои предпринимательские сделки, а ту — первую подлянку на стипешках — помнит, как дебют! Через месяц сняли гипс, и я бросил институт. Я катастрофически запустил учебу. «Хвосты» за мной тянулись со второго курса. Даже и зимой, в отличие от вас, я пропадал в спортзале. Всерьез готовился, Володя, к переходу в «Водник». Получил и приглашение, и сразу — в основной состав. О чем еще мечтать? Но осенью призвали, и даже главный тренер не смог добиться для меня отсрочки. И тогда, — напыщенно-торжественно заключил Мартын, — в одну из темных холодных ноябрьских ночей под проникновенное «Прощание славянки» бывший центр нападения с группой свежестриженных юнцов скорым поездом Владивосток — Москва отбыл с пятого пути к месту исполнения воинского долга!.. А через год — Афган.
— Ты отбыл, и с твоим отбытием рассыпалась команда.
Мартын смотрит на меня проницательным прищуром много повидавшего в жизни человека.
— Ты ничего не понял, друг. Не оттого, что я ушел, рассыпалась команда. Она рассыпалась тогда, когда игру продали «Политеху». Когда вы, Володя, отметили победу на «премиальные» соперника. Я вас не упрекаю, не корю. В конце концов, всему свой срок и время...
И нечего-то мне возразить на это!
Бессмысленно и глупо запираться!
Рассчитавшись, покидаем уютное кафе. Дождь перестал. Перед тем, как разойтись, присаживаемся рядышком на краешек скамьи. Мартын устало отставляет ногу. И только теперь из-под приподнявшейся штанины над его коричневым ботинком я вижу черный ствол протеза...
Он перехватывает мой недоуменный взгляд, невесело смеется:
— Ничего, Володя. Нет худа без добра. Зато я навсегда избавился от травм. «Духи» помогли. Моя правая нога обрела вечный покой!..
Прости нас, капитан!
отзвуки
Николай Коняев
Прости, капитан!
А помнишь, Володя, финал с «Политехом?»
— Много их было, финалов. Разве все запомнишь? О каком из них ты все напоминаешь?
— Ты мне брось тут: «Мно-ого!» Такого не бывало. Если не помнишь финала последнего первенства, тогда какой ты, к черту, бывший футболист! И о чем тогда мне тут с тобою разговаривать!
— Не горячись, Мартын. Напомни, о каком финале речь. Может, я в том матче и на поле- то не выходил. Тебе ль не знать, что я в последнем первенстве в запасе больше просидел?
— Выходил, Володя, выходил! Неужели вправду позабыл? Ты, может, и команду нашу позабыл? — не на шутку распаляется мой институтский однокашник.
— Ну при чем тут команда? Команда есть команда. Она в памяти моей осталась навсегда.Разве я смогу ребят, тебя, Мартын, забыть? — Я тоже начинаю горячиться, хотя и понимаю, что должен уступить. В чем-то повиниться перед капитаном институтской сборной по футболу. Я еще не осознал, в чем именно я должен повиниться, но интуитивно чувствую, что должен. Скорее, чувство вины от того, что, проездом оказавшись в городе своей студенческой юности, я застал Мартына в его не лучшей форме, а может, и в какой-то переломный для него период, о чем догадываюсь смутно по застывшей в пелене его потухших глаз покорности судьбе... Догадываюсь, но не могу себе позволить, как мог еще пятнадцать лет назад, спросить его впрямую по праву преданного друга: «В чем дело, старина? Отчего хандра?» Что-то, полагаю, не сложилось, не заладилось. Да и у кого из совестливых, порядочных людей жизнь в наше подленькое время сложилась или не разладилась!..
— ... Разве я могу забыть команду? Все я, Мартын, помню. Все! — уверяю своего распалившегося друга, мягко похлопав его по плечу.
— Ну вот... А то: «Не помню!» — примирительно бурчит Семен Мартынов, придвигая по столу банку импортного пива.
Мы сидим за столиком в летнем кафе. Снаружи по натянутому тенту шелестит мелкий дождик. Внутри, от стойки бара, звучит легкая мелодия. Уютно и покойно после сутолоки дня...
Ах, Мартын, Мартын! Мой старый, добрый друг! Как же нам не помнить «команду молодости нашей»? Ту пору — «пору золотую» — как не помнить? Помню мегафонный голос комментатора: «Гол забил Семен Мартынов!», гул восторга преданных, признательных тебе, Мартын, болельщиков на переполненных трибунах стадиона...
Семен Мартынов — центр нападения, восходящая звезда любительского футбола, кумир студгородка. Да и не только городка — Мартына знал весь город. Помню — зря, Мартын, психуешь! — тебя знали и болельщики, и тренеры команды первой лиги «Водник» зачастили на просмотр твоей игры...
Он восхищал не только знаменитыми рывками, таранными проходами по центру, техникой игры (мячом владел он виртуозно! Мяч, казалось, прилипал к носочку его бутсы!), но, несмотря на средний рост, отнюдь не богатырское сложение, превосходил всех нас и в верховой борьбе за мяч, и в точности и силе паса, и в видении поля в самые, казалось бы, «слепые» от перенапряжения кульминационные моменты... Но главное, что делало Мартынова Семена Мартыновым Семеном — это неуемная жажда победы и тогда, когда любого из нас устроила бы и боевая ничья...
Помню, Мартын, помню, как доставалось твоей правой! Шесть травм и операция — за четыре полных года в сборной! И все же, главное, наверное, заключалось в том, что в каждом матче ты игру брал на себя. Не уклонялся от борьбы, не избавлялся от мяча безадресной поспешной передачей, не катался по полю при легком столкновении, выпрашивая штраф в сторону ворот соперника или же выгадывая несколько мгновений передышки, чем — чего уж там! — грешили многие из нас в особо трудные минуты. Ты вел игру. Ты вел команду!
— Все, Мартын, я помню. Все. Все до мелочей. И ребят всех помню. График игр. Забитые голы...
— А незабитые, Володя?
— Ну, это, Мартын, слишком. Я не блистал, как ты!
— А финал с «Политехом»?
Нет, не избежать нам разговора о злополучном том финале!
— Дался тебе этот «Политех»!
— А я, Володя, помню... Первые годы после Афгана мучился бессонницей. Лежу, припоминаю, прокручиваю в памяти все свои бои и матчи... И не забитый гол с твоей подачи помню. Во всех трагических подробностях! — мрачно усмехается мой друг. — «Политехи» да еще, пожалуй, «Автодор» нам всегда давались нелегко. Как и в том финале. Ну, вспомни же его!.. Заканчивается матч. Счет по игре — ноль: ноль. И вдруг за три минуты до финального свистка в ворота Генука вкатывается мяч... Помнишь Генука? Врата- ря-то нашего?
— Председателя студкома Хомякова Гену?
— Не Хомякова — Хомченко. Председателя, вот именно. Он и сегодня в нашем городе какой-то не последний председатель. Вижу его часто, но не подхожу, не разговариваю с ним. Он для меня не существует.
— Неужель с тех пор?!
— С тех пор. Не перебивай... Мяч, который должен брать ребенок, пересек черту наших ворот. «Политех» ликует! Три минуты до финального свистка! Что делаете вы? Вы цепенеете, Володя. Вы сломлены. Вы — сникли. А это уже — крах. Это — поражение.
«Но и поражение не сбрасывает нас с верхней строчки в турнирной таблице, — вспоминаю ситуацию. — Судьба-то первенства была предрешена задолго до финала! ».
Мартын смотрит, не мигая, не меняя выражения чуть насмешливых в упреке, утомленных глаз.
— Значит, все же вспомнил?
А я не забывал. Но и через пятнадцать лет мне стыдно вспоминать все связанное с тем злополучным матчем!
Я все, конечно, помню.
...Соперник тянет время, затевая в центре поля мелкую перепасовку. Судья уже посматривает на секундомер. Две минуты до финального свистка! И вот Семен Мартынов перехватывает мяч и пушечным ударом посылает его в сторону ворот соперника в надежде на рывок правофлангового. Правый крайний принимает передачу, обрабатывает мяч и... топчется на месте в ожидании партнера. Мартын пулей устремляется по центру. В пяти метрах от штрафной его сбивают. Он, вскрикивая, падает!.. Должен быть штрафной удар, но судья не видит, игра не остановлена. Мартын медленно встает. Охнув, снова приседает на газон. Вижу по глазам, суженным от боли: удар пришелся по лодыжке! Неужели травма?! Правый между тем, запутавшись в обводке, навешивает мяч на левый фланг. Мяч у меня. Одна минута!.. Мартын встает. В кольце защитников и опекунов, хромая, пятится назад, открывая «коридор». Нужен хороший прострел под удар его правой! Но замысел разгадан. Форвард «Политеха» «ведет» меня по кромке поля. Не уйти, не развернуться, не подать, как следует! Нет сил на передачу! В конце концов я чудом проталкиваю мяч. Мяч в подскоке катится к Мартыну...
— ...Я врезал по мячу сломанной ногой. По диагонали, правой, в развороте, с ходу! Мяч лег на ногу, как в гнездышко. Я в тот удар вложил всего себя. Столб искр из глаз от боли! Фейерверк огней! На какое-то мгновение я потерял сознание. Увы, мяч ахнул в перекладину... И все — свисток судьи. Вы на носилках вынесли меня. Если б мне, Володя, не сломали ногу, а у тебя хватило б сил на передачу для удара с лета, я б тот мячик вколотил в ворота! Я бы спас игру! Я бы спас вас от позора!.. Тогда мы проиграли. И финал стал последним моим матчем в жизни. — Опершись ладонями на край мраморного столика, Мартын в наклоне долго, выжидательно смотрит на меня.
Не выдержав его проницательного взора, отвожу глаза на стойку бара, где мирную беседу ведут официантка с барменом.
— Ту игру сдал «Политеху» наш Генук. Я узнал об этом на другой же день. От одного из игроков того же «Политеха». Валялся в общежитии на койке с гипсом на ноге. И он ко мне явился. Думаешь, с повинной? Совесть, думаешь, заела? Ничего подобного! Гонец пришел осведомиться, по уговору ли Генук распорядился взяткой... Да, нас и поражение не лишало «золота», ты прав, а им нужна была победа. Только два очка выводили их на второе место. Сторговались с Генуком за одиннадцать студенческих стипендий. По стипендии на брата с каждого из них! Вот такой расчет, такая арифметика!
— В чем-чем, а в арифметике Генук наш был силен!..
— Он и сейчас силен в расчетах. Так вот, я выпроводил с «боем» гонца из «Политеха» и на костылях отправился на поиски нашего голкипера. Застал его в студкоме. Шло очередное заседание — распекали нерадивых. Он аж привстал со стула. Он побелел и улыбнулся... Впервые я увидел, как человек бледнеет и потеет на глазах. Я вышел, не сказав ни слова. Больше мы с ним не встречались...
— Думаешь, он помнит?
— Все он, Володя, помнит. Ведь сговор был, по сути дела, первой в его жизни сделкой. Это он теперь может позабыть какие-то свои предпринимательские сделки, а ту — первую подлянку на стипешках — помнит, как дебют! Через месяц сняли гипс, и я бросил институт. Я катастрофически запустил учебу. «Хвосты» за мной тянулись со второго курса. Даже и зимой, в отличие от вас, я пропадал в спортзале. Всерьез готовился, Володя, к переходу в «Водник». Получил и приглашение, и сразу — в основной состав. О чем еще мечтать? Но осенью призвали, и даже главный тренер не смог добиться для меня отсрочки. И тогда, — напыщенно-торжественно заключил Мартын, — в одну из темных холодных ноябрьских ночей под проникновенное «Прощание славянки» бывший центр нападения с группой свежестриженных юнцов скорым поездом Владивосток — Москва отбыл с пятого пути к месту исполнения воинского долга!.. А через год — Афган.
— Ты отбыл, и с твоим отбытием рассыпалась команда.
Мартын смотрит на меня проницательным прищуром много повидавшего в жизни человека.
— Ты ничего не понял, друг. Не оттого, что я ушел, рассыпалась команда. Она рассыпалась тогда, когда игру продали «Политеху». Когда вы, Володя, отметили победу на «премиальные» соперника. Я вас не упрекаю, не корю. В конце концов, всему свой срок и время...
И нечего-то мне возразить на это!
Бессмысленно и глупо запираться!
Рассчитавшись, покидаем уютное кафе. Дождь перестал. Перед тем, как разойтись, присаживаемся рядышком на краешек скамьи. Мартын устало отставляет ногу. И только теперь из-под приподнявшейся штанины над его коричневым ботинком я вижу черный ствол протеза...
Он перехватывает мой недоуменный взгляд, невесело смеется:
— Ничего, Володя. Нет худа без добра. Зато я навсегда избавился от травм. «Духи» помогли. Моя правая нога обрела вечный покой!..
Прости нас, капитан!