Бывает
Чужая музыка
Жуткую весть привёз Витька Скобелкин...
Был день как день. Суббота. С утра Таисья управилась по хозяйству, в доме вымыла полы, в баню воды натаскала. С часок поокучивала на огороде картошку и, томясь неопределённостью, вышла за калитку. Оказалось, вовремя. По дороге только что пропылил городской автобус и остановился в аккурат против дома Скобелкиных.
«Однако, прибыл на побывку мой дед!» — Таисья обрадовалась и встревожилась разом. Подумала, отпустили Ивана из больницы на субботу-воскресенье в баньке помыться-попариться. Но знала и другое: если сегодня отпустили, значит, на той неделе не выпишут, неизвестно, сколько пролежит. Худо, стало быть, дело.
Вот уже месяц лежал Иван в областной больнице, язву желудка признали. Деда пичкали таблетками, поили микстурами, запретили то и это, но главное — курево. Без курева он заскучал, сделался капризным, несговорчивым. А улучшения не наступало.
Таисья из-под руки всмотрелась в приезжих.
Первой из автобуса вышла Марфута Вдоль-и-Поперёк — сродного Иванова брата, Тимохи Киселёва, жена. Круглая, с красным отечным лицом, в кофте на булавках вместо пуговиц. Одышливо мимо прошагала, не поздоровалась.
«На свидание ездила к Тимохе», — догадалась Таисья.
Тимоху осудили осенью. В уборочную ночью загнал комбайн во двор сельповского шофёра Пашки Кудлёнка и за полтора обещанных червонца ссыпал в короб бункер пшеницы. Кто-то, видимо, донёс. Кудлёнок — мужик изворотливый, вышел сухим из воды, а Тимоха пострадал. Иван до суда с глазу на глаз с ним встречался. О чём говорили, неведомо, только Марфута с тех пор дулась...
За Марфутой Вдоль-и-Поперёк Витька Скобелкин показался, через дорогу к дому поковылял. В одной руке — картонная коробка, другую — свободную — над головой вскинул, пальцы в кулак.
— Здра жла, тёть Тас!
— Ба-а, сосед! Здоровкались уже!
— Так то — утречком! — Витька подошёл. Вид праздничный: свежая стрижка, пёстрая рубашка, наглаженные брюки. В улыбке расплылся. - Не меня ли поджидаешь?
Автобус лязгнул дверцей, дальше попылил.
«Нет моего Ивана, — вздохнула Таисья. — В понедельник буду ждать».
— А то кого же, — ответила Витьке. — Стою вот, гадаю, куда мой соседушка с утра запропастился. А он — вот он, с городу явился. Да блестит, как стеколушко. Нешто в лотерею выиграл?
— В лотерею невезучий, но в музтоварах кой-чего отхватил. — Витька тряхнул над головой коробкой.
Таисья разглядела на крышке изображение.
— Радио, однако?
— Сама ты радио! Не видишь — маг. Инострания. Вон, не по-русски написано...
— Тогда коне-ечно, если не по-русски! Не баран чихнул. И сколько она стоит, эта инострания? Рублей сто, не меньше?
Витька пренебрежительно сплюнул в сторону.
— За сто рублей купишь, ага. Патефон с ручкой. Я на эту музыку весь капиталец бухнул.
— И не жалко?
— Капиталец-то? He-а. На то и трудимся, тёть Тас, чтоб чё-нибудь куплять.
— Братовья увидят — выцыганют, — предупредила Таисья. — Они хитрые у тебя, братовья-то. Свои денежки в кубышку, а на твои косятся. Не давай, ну их!
— Жирно будет! — Витька любовно огладил коробку. — Пойду опробую капиталиста, дам заразе испытание. Приходи, тёть Тас, как управишься. Брейк-танец будем репетировать.
— Приду, - обещала Таисья. - Вот только туфли на шпильках надену, чтоб звончей стучать. Заводи свою иностранию.
Витька хмыкнул, к калитке подошёл, но обернулся.
— Тёть Тас, чего Натаха-то давече приезжала?
— Соскучилась, вот и приезжала.
— Просто так? И ничё не сказала? Интересно, тесто пресно. — Витька плечами пожал недоумённо.
Таисья ухо навострила.
— Ну, ну, договаривай!
— Да Марфута Вдоль-и-Поперёк разное болтает. Будто в магазине у Натахи ревизия.
— Ну и что, что ревизия? Она у них часто бывает!
— Да будто у них там растрата или излишки. Не знаю. Милиция будто шерстит.
Таисья от Витьки рукой заслонилась.
— Чего ты собираешь-то?!
— Не пужайся, тёть Тас, — Витька засмеялся. — Или ты Марфутушка не знаешь? Ей соврать, что в лужу дунуть. Как дядю Тимоху посадили, всех бы за решётку упрятала, в каждом вора видит. Ну ё!
— А я не испугалась, с чего ты взял? — поспешно ответила Таисья. — Я за дочь спокойна. Марфуте верить как? Всю деревню грязью облила. До нас очередь дошла.
— Ну, значит, я пошёл! — За Витькой щёлкнула калитка.
Таисья, ошарашенная вестью, побрела на огород. Вновь за тяпку взялась. Вскоре от Скобелкиных скрежетом и воплями ударила Витькина инострания. Таисья присела на краешек навозного вала, разделявшего соседские огороды...
* * *
Звучала музыка чужая, непонятная.
Таисья любила старую Витькину музыку. В сенцах под окном у Скобелкиных с давних пор стоял громоздкий приёмник с проигрывателем. Витька часто и подолгу гонял на нём одни и те же пластинки, Таисья знала их наперечёт. Ей особенно нравилась «Ах, Наташа». «А-ах, Наташа, что-о мне делать?» — с болью вопрошала певица, и душу бередила песня. «Старый сад» тоже любила. «На свете ничего не повернуть назад...». Золотые слова.
Много добрых песен имелось у Скобелкиных. И Таисья любила их больше за то, что все они были песнями дочериной молодости. И Витькиной тоже. Обоим уже по тридцать...
Теперь у Натальи своя семья, другая жизнь, иные песни. А у Витьки всё прежнее. Уж как за Наташкой ухлёстывал — в зятья прочили. Не судьба. В одно лето взялась молодёжь на мотоциклах гонять. Как с ума посходили. Шум, треск. Предупреждали: быть беде. Куда-а там! Догоняли. Выходить — выходили Витьку, но на обе ноги охромел — коленные чашечки побил. Всё мимо прошло — армия, женитьба. На подхвате у шабашников подвизался — наряды им писал. За то держали, что дед Скобелкин пустил их на постой в старую избу. И будто из семнадцати годов никак не выйдет. Те же пластинки и Наталья на уме. А Наталья, дурёха, потешается, ей в забаву...
«Ох, Наташка, Наташка! Спроста ли, в самом деле, приезжала?»
* * *
Дочь в последнее время приезжала редко.
«Конечно, — в сердцах укоряла Таисья, — вы теперь опушилися, в стариках не нуждаетесь!»
Дочь отвечала: «Вот купим скоро «москвича» — глаза намозолим, не обрадуетесь!»
«Москвича» купили — с гаражом проблема. «Вот гараж построим!..». И гараж построили. Тут зятю квартиру дали. Двухкомнатную, в центре города. А квартиру до ума довести — на полгода работы. Опять причина. Потом о дачке заговорили...
А в среду прикатила. Нежданно-негаданно. Одна. Таисья как раз окучивать начала. Спину разогнула — глазам не поверила: Наташка! Бежит огородом. Тяпка у Таисьи выпала из рук — не с Иваном ли беда?
«Соскучилась, мама. Слов нет, как соскучилась!» — Наталья в щёки мать нацеловала, в дом потянула, сели за чай. «Три дня в счёт отпуска взяла», — сообщила за столом.
Тараторила без умолку и, как в детстве, ластилась, а глаза — печальные. Таисья недоброе заподозрила:
«Ты, девка, не от Стаса ли сбежала? — спросила осторожно. — Не поцапались ли с ним?»
«Да ты чего себе вообразила? — вскинулась Наталья. — Стас мой — золото мужик. Ты же знаешь, мама, — непьющий, некурящий... Всё до копейки в дом несёт, с чего бы нам поцапаться? Ангелок мой Стасик!»
«Что правда, то правда, — согласилась Таисья. — Ты нос перед ним высоко не задирай, попусту не фыркай».
Посидели, поговорили — вновь на огород. Наталья до купальника разделась. Взяла в руки тяпку — ловко получалось, не отвыкла. Витька на обед прошёл. Наталью увидел — работе конец. Музыку завёл. До поздней ночи «Ах, Наташа» звучала. Ночи тихие — далеко слышно. Наталья слушала-слушала — вздохнула: завидую Витьке... Вот бы мне хоть на денёчек в прошлое вернуться. Устала я, мама. Знала б, как я устала!»
«Ещё бы, — посочувствовала мать, — три часа в такую духотищу в автобусе томилась, и я, рогожа старая, на огород с дороги загнала!»
Наталья рассмеялась. Странно как-то рассмеялась...
* * *
Не утерпела Таисья. Тяпку бросила, в дом зашла. Передник на себе сменила и — к Марфуте Вдоль-и-Поперёк. Разбираться. Решительно настроилась...
На ходу распахнула калитку. В углу двора высилась горка берёзовых чурок. У крыльца, острой мордочкой тычась в ступеньку, истошно визжал поросёнок. Двери сеничные настежь. В избе топилась печь. Стойким духом распаренной картошки шибануло в нос. В чугуне, обдаваемом накипью, пыхтело поросячье месиво. Запустением пахнуло из углов... У печи, сложив руки на колени, недвижно сидела хозяйка. Медленно повернулась на шаги, большие тусклые глаза сузились в ядовитом прищуре.
— Пожа-а-аловала, значит? Не побрезговала к ворам-то?
От вызова Таисья уклонилась. Улетучилась воинственность. Жалость к Марфуте сковала, Была Марфута Вдоль-и-Поперёк — стала мяч приспущенный. Лицо — отечное, серое, в складках, веки — красные, припухшие, под глазами — синё. Несладко, видно, без Тимохи.
— Потчевать не стану и присесть не предложу!
— Не язык чесать пришла. — Таисья приступила к делу. — Кто тебе про Наташку наплёл? Иль сама со зла придумала?
— С чего бы я придумала? Ни полслова не прибавила. За что купила, за то и продала.
— У кого купила?
— У людей. Есть, которые знают. И ты, конечно, всё знаешь. Не ломай комедию.
— Ты мне всё же скажи, про что я знаю-то?
Марфута нервно рассмеялась. Чёрная, с горошину, родинка на щеке вверх-вниз забегала.
— За деньгами дочка приезжала. Чтоб растрату покрыть, от суда откупиться... Всё-ё ты знаешь, не юли!
Таисья побледнела, по лицу ладонью провела.
— Говори, да отвечай за свои слова!
— A-а, не ндра-а-авится? Не ндравится в ворах ходить? Мы, значит, воры, а вы честенькие, да?
— На чужую копейку не зарились!
— Зато дочь не побрезговала!
— Ты мою дочь не марай!
— Зна-аем, на какие доходы дочка твоя распушилась. На трудовую копейку этак не размахнёшься. Проворовалась!
Кровь в виски бросилась Таисье, в глазах, как от удара, потемнело.
— Врё-ёшь, бесстыжие твои шары!
— Не ндра-а-авится?!
— На один аршин всех не меряй. Мои живут честно. У Наташки мужик — работяга, и сама без дела не сидит!
Марфута тоже распалилась — щёки пятнами пошли.
— У Наташки оклад девяносто. И Стас не тыщи получает!
— Сколько ж в тебе злобы! — враз обессилела Таисья. — За Тимоху мстишь? Кому? Мне или Наталье? Или — Ивану? Разве он Тимоху посадил? Жадность Тимоху в тюрьму загнала!
— А вы не стройте честных из себя! — талдычила Марфута. — Вам тащить неоткуда, потому и не тащите. Все тащат.
Кто где может, там и тащит. Один больше, другой меньше. Все! Ишь, че-естенькие мне!
— Врешь ты всё, Марфута! — Таисья спиной к косяку прислонилась.
— Слушай, раз пришла. Слушай правду-матку! — брызжа слюной, ликовала Марфута. — Все заворовались! Поголовно! На Тимоху, бедного, молитесь, он за всех страдает. И пусть Иван твой дочерю стыдит, а не моего Тимоху!
* * *
С прежней силой у Скобелкиных гремел магнитофон. Витькины братья с жёнами, как всегда по субботам, сходились к родителям. Пора было доить корову, управляться по хозяйству, но Таисья не спешила, рукам не искала заделья. И в дом бы не входила... Там, куда ни глянь, везде Натальины следы. Заколки для волос на подоконнике, духи на холодильнике, раскрытая на выкройках «Крестьянка».
— «Ох, Наташка, Наташка! Трое суток дома побыла, а сколь тоски наделала. Лучше б ты совсем не приезжала!»
Не верилось в Марфутины сплетни, но душу сомнение точило.
«А вдруг?.. А что, если... Зачем-то ведь являлась?»
Ни сном ни духом не ведала Таисья, какую думу неотвязную принесёт суббота...
Три года назад Наталья приезжала с мужем на первомайские праздники. «Машину, мама, будем покупать!» Таисья сразу-то мимо ушей пропустила, а ночью раздумалась: на какие шиши покупать? Машину!
Всю жизнь с Иваном спины не разгибали, просвету в работе не видывали, раньше срока состарились, а всего-то и скопили, что на дом. И копейкой не гнушались. Поросят на продажу откармливали, картошку выращивали. Мясо, масло, молоко, овощ всякий — всё своё, не куплено. Горбом доставалось. У Ивана, может, оттого и желудок нарушен, что всю жизнь всухомятку. То он в поле, то в лесу, то на покосе... Кто там горячим накормит? А дочка с зятем раз-два и — в дамки. Машину покупать!
Наутро Стас с Иваном в лес уехали. Делянку под дрова отвели в тот год аж в десяти верстах. Иван с корня навалил загодя, оставалась раскряжёвка, и чтоб туда-сюда впустую не мотаться, мужики отправились с ночёвкой. Случай у Таисьи подвернулся — остались с дочерью вдвоём.
«Вам не свёкр со свекровью на машину подкинули?» — спросила как бы походя. «Ещё чего, — с гонором ответила Наталья. — Сами с усами!» — «Большие ведь деньги!» — «Деньги, мама, не проблема, — отшутилась дочь. — Проблема — где и как их взять!» Таисья походила-походила — снова как бы ненароком: «В Бобровке, слышно, продавщица сбедокурила. Яблоки по рубель шестьдесят продала за рубль семьдесят, а разницу в карман. Стыдоба и срам. Трое ребятишек и мужик — директор в школе».
Наталья глаза округлила, ойкнула тихонько: «Ты чего это, мама, держишь себе на уме? Неужели думаешь, что я... что мы... способны?» — «Ничего такого я не думаю, — устыдившись, перебила мать. — Уж и сказать-то ничего нельзя!» У Натальи слёзы проступили на глазах от смеха. «Ты чего себе вообразила? Оклад, конечно, невелик, но ведь плюс и прогрессивка. Стасу двести рэ установили, премия приличная. Первый мастер в городе по телекам. Не за спасибо крутится, понятно. Хочешь жить — умей вертеться. Деньги сами не придут, деньги делать надо. Такая, мама, жизнь настала».
И хоть слово «делать» немножко покоробило, Таисья успокоилась. «Сделать» — не украсть. Другая жизнь — иные песни... Разве всё понять, что ныне происходит?
Поздно вечером зашёл Петро Козырев — бригадир шабашников. В запылённых кирзачах, в пропахшей деревом спецовке. Лишь Тимоха Киселёв выше Козырева ростом. Борода у бригадира не то, что у Стаса — три хилых волосинки, а густая, с проседью, в опилках. Каждый вечер для Петра Таисья оставляла литр молока. Он заходил после работы — дом из бруса ставили совхозу, залпом осушал банку, утирал усы ладонью. Таисья улыбалась одобрительно. «Так я же взрос на молоке!» — пояснял Петро.
И сегодня он привычно прошёл к холодильнику, взял в медвежьи лапы банку, влил полнормы внутрь усов и бороды.
— Это, — сказал, отдышавшись, — завтра стюкаю ворота. Как и обещал.
Таисья, любуясь Петром, машинально кивнула.
Ворота — тоже дочери придумка. «Ты с Петра копейки не бери», — перед отъездом наказала. «Почему? — удивилась Таисья. — Молоко — не вода, оно денег стоит». — «Не бери, я с Петром договорилась, он ворота сменит. На всей серёдке лишь у вас ворота развалились, грибком уже взялись». — «Давно с отцом об этом говорим, — согласилась Таисья, — то тёсу нет, то денег, то самого не дождусь из больницы». — «Будут вам ворота!» — обещала дочь...
Петро допил молоко.
— Добре, тётка!
Таисья прикрыла за ним дверь, разобрала постель, потушила свет. И, вопреки опасениям, сразу же и заснула.
* * *
Свет за окном легко проткнул июньский сумрак, белый отсвет метнулся по горнице, скользнул по лицу. Таисья приоткрыла глаза, раздвинула занавеску, прильнула к стеклу. С дороги к забору медленно пятился грузовик.
«Кого серёд ночи несёт?» — Со спинки стула сдёрнула халат, набросила на плечи...
Грузовик, чихнув у забора, заглох. Не зажигая света, Таисья вышла на улицу. Взбренчав тяжёлой цепью, запоздало тявкнул Витькин кобель Кум. С крыльца Таисья разглядела в кузове мужчин. В одном по росту угадала Петра, в другом — вертлявом коротышке — Кудлёнка Пашку.
Задний борт кузова бесшумно отпал.
— Вы чего? — окликнула Таисья. — Чего вы тута позабыли?
На машине замерли.
— Напугала! — сплюнул Петро Козырев. — Матерьялу вот привёз... На ворота.
Через забор полетел брусок, другой, третий... Россыпью ахнули на землю тесины.
И до Таисьи вдруг дошло: краденые брусья. И тёс тоже краденый. Потому и ночью привезли...
— Стойте! — вскрикнула она. — Не сгружайте! Кто велел? Кто распорядился?
Кудлёнок подмигнул.
— Не трусись, хозяйка. Под навес перетаскай, и все дела. Кто там будет разбираться, откуда доски!
— Ты это, тётка, не дури, — усмехнулся Петро.
— Вези туда, где взял! — стояла на своём Таисья.
Петро посуровел.
— Мне больше делать нечего, как с досками таскаться?
— Мне воровано не нужно!
— Во даёт! — восхитился Кудлёнок.
— А идите вы! — в сердцах махнул рукой Петро. — У меня не своя лесопилка! Дочь твоя о том не знала?
Осеклась Таисья. Знала. И Наташка, и она, рогожа старая, знала. Но не подумала, чем обернётся. В мыслях не держала.
— Давай гони назад - приказал Петро Кудлёнку. - Не ровен час, попухнешь с этим тёсом!
Кудлёнок прытко вскочил в кабину, Петро сплюнул под ноги и молча ушёл.
Таисья по брусочку, по тесинке стаскала привезённое под навес. Что оставалось делать?
* * *
Теперь заснуть оказалось непросто. Таисья долго лежала с открытыми глазами, поминутно взглядывала в окно. То ей чудилось шарканье шагов, то, казалось, тень скользнула через дорогу. Задрёмывала и видела Тимоху Киселёва, растрёпанную Марфуту, повисшую на мужнином плече, дочь с упрёком в смеющихся глазах: «Ты чего это держишь себе на уме?» — вопрошала Наталья. «Все молитесь на Тимоху, он за всех страдает!» — ликовала Марфута.
Вновь пробуждалась Таисья, таращилась на потолок. Мысли о дочери одолевали. «Ох, Наташка, Наташка! Наворочала девка делов! Хорошо, что Иван не приехал сегодня...».
Вспомнился вечер после суда над Тимохой. «Не больно ли с ним круто?» — с надеждой на сочувствие спросила у Ивана. «Что, пожалела? — взвился Иван. — В войну с ним лебеду жрали! Почему тогда не воровал? Тогда б и я, может, пожалел. А сейчас — нет, не жалко. По заслугам!» — «Охо- хо! — вздохнула Таисья. — Нешто, правда, жизнь другая?»
Ах, эта Витькина новость! Тёс этот, будь он неладен!
Была непонятная связь между краденым тёсом и Витькиной вестью.
Таисью знобило. Она с головой накрылась одеялом, боком вжалась в перину, но дрожь не унималась. Сбросила с ног одеяло, взад-вперёд по горнице прошлась. Сняла с гвоздя Иванову фуфайку...
На востоке коромыслом высветлялся краешек неба. Фиолетовый сумрак ночи переходил в предрассветную синь. Тихо было. Таисья подошла к штабелю, постояла в раздумье. У Скобелкиных скрипнула сеничная дверь. Таисья вздрогнула, метнулась в сторону, под навес. Жаром обдало лицо, во рту осушило.
Витька в трусах и майке вышел на крыльцо. Зашёл за угол. Звонко шлёпнула резинка трусов...
— Прости меня, грешную, Господи! — перекрестилась Таисья. Запахнула на себе фуфайку, сдёрнула со штабеля тесину, взяла конец под мышку. Прямиком по улице до стройки — метров сто, не больше, а в обход — проулком, задворками — все двести. Двести метров позора...
Рассвет встретила на ногах. Начался новый день. День как день. Воскресенье. Таисья подоила корову, процедила молоко. Отдохнуть на крылечко присела. У Скобелкиных музыка заиграла. «А-ах, Наташа, ах, подружка!» — полилась старая песня. Хорошая песня. Таисья встрепенулась, вслушалась. «Вот и выцыганили братья иностранию, — догадалась. — Остался Витька на бобах!»
1988
Чужая музыка
Жуткую весть привёз Витька Скобелкин...
Был день как день. Суббота. С утра Таисья управилась по хозяйству, в доме вымыла полы, в баню воды натаскала. С часок поокучивала на огороде картошку и, томясь неопределённостью, вышла за калитку. Оказалось, вовремя. По дороге только что пропылил городской автобус и остановился в аккурат против дома Скобелкиных.
«Однако, прибыл на побывку мой дед!» — Таисья обрадовалась и встревожилась разом. Подумала, отпустили Ивана из больницы на субботу-воскресенье в баньке помыться-попариться. Но знала и другое: если сегодня отпустили, значит, на той неделе не выпишут, неизвестно, сколько пролежит. Худо, стало быть, дело.
Вот уже месяц лежал Иван в областной больнице, язву желудка признали. Деда пичкали таблетками, поили микстурами, запретили то и это, но главное — курево. Без курева он заскучал, сделался капризным, несговорчивым. А улучшения не наступало.
Таисья из-под руки всмотрелась в приезжих.
Первой из автобуса вышла Марфута Вдоль-и-Поперёк — сродного Иванова брата, Тимохи Киселёва, жена. Круглая, с красным отечным лицом, в кофте на булавках вместо пуговиц. Одышливо мимо прошагала, не поздоровалась.
«На свидание ездила к Тимохе», — догадалась Таисья.
Тимоху осудили осенью. В уборочную ночью загнал комбайн во двор сельповского шофёра Пашки Кудлёнка и за полтора обещанных червонца ссыпал в короб бункер пшеницы. Кто-то, видимо, донёс. Кудлёнок — мужик изворотливый, вышел сухим из воды, а Тимоха пострадал. Иван до суда с глазу на глаз с ним встречался. О чём говорили, неведомо, только Марфута с тех пор дулась...
За Марфутой Вдоль-и-Поперёк Витька Скобелкин показался, через дорогу к дому поковылял. В одной руке — картонная коробка, другую — свободную — над головой вскинул, пальцы в кулак.
— Здра жла, тёть Тас!
— Ба-а, сосед! Здоровкались уже!
— Так то — утречком! — Витька подошёл. Вид праздничный: свежая стрижка, пёстрая рубашка, наглаженные брюки. В улыбке расплылся. - Не меня ли поджидаешь?
Автобус лязгнул дверцей, дальше попылил.
«Нет моего Ивана, — вздохнула Таисья. — В понедельник буду ждать».
— А то кого же, — ответила Витьке. — Стою вот, гадаю, куда мой соседушка с утра запропастился. А он — вот он, с городу явился. Да блестит, как стеколушко. Нешто в лотерею выиграл?
— В лотерею невезучий, но в музтоварах кой-чего отхватил. — Витька тряхнул над головой коробкой.
Таисья разглядела на крышке изображение.
— Радио, однако?
— Сама ты радио! Не видишь — маг. Инострания. Вон, не по-русски написано...
— Тогда коне-ечно, если не по-русски! Не баран чихнул. И сколько она стоит, эта инострания? Рублей сто, не меньше?
Витька пренебрежительно сплюнул в сторону.
— За сто рублей купишь, ага. Патефон с ручкой. Я на эту музыку весь капиталец бухнул.
— И не жалко?
— Капиталец-то? He-а. На то и трудимся, тёть Тас, чтоб чё-нибудь куплять.
— Братовья увидят — выцыганют, — предупредила Таисья. — Они хитрые у тебя, братовья-то. Свои денежки в кубышку, а на твои косятся. Не давай, ну их!
— Жирно будет! — Витька любовно огладил коробку. — Пойду опробую капиталиста, дам заразе испытание. Приходи, тёть Тас, как управишься. Брейк-танец будем репетировать.
— Приду, - обещала Таисья. - Вот только туфли на шпильках надену, чтоб звончей стучать. Заводи свою иностранию.
Витька хмыкнул, к калитке подошёл, но обернулся.
— Тёть Тас, чего Натаха-то давече приезжала?
— Соскучилась, вот и приезжала.
— Просто так? И ничё не сказала? Интересно, тесто пресно. — Витька плечами пожал недоумённо.
Таисья ухо навострила.
— Ну, ну, договаривай!
— Да Марфута Вдоль-и-Поперёк разное болтает. Будто в магазине у Натахи ревизия.
— Ну и что, что ревизия? Она у них часто бывает!
— Да будто у них там растрата или излишки. Не знаю. Милиция будто шерстит.
Таисья от Витьки рукой заслонилась.
— Чего ты собираешь-то?!
— Не пужайся, тёть Тас, — Витька засмеялся. — Или ты Марфутушка не знаешь? Ей соврать, что в лужу дунуть. Как дядю Тимоху посадили, всех бы за решётку упрятала, в каждом вора видит. Ну ё!
— А я не испугалась, с чего ты взял? — поспешно ответила Таисья. — Я за дочь спокойна. Марфуте верить как? Всю деревню грязью облила. До нас очередь дошла.
— Ну, значит, я пошёл! — За Витькой щёлкнула калитка.
Таисья, ошарашенная вестью, побрела на огород. Вновь за тяпку взялась. Вскоре от Скобелкиных скрежетом и воплями ударила Витькина инострания. Таисья присела на краешек навозного вала, разделявшего соседские огороды...
* * *
Звучала музыка чужая, непонятная.
Таисья любила старую Витькину музыку. В сенцах под окном у Скобелкиных с давних пор стоял громоздкий приёмник с проигрывателем. Витька часто и подолгу гонял на нём одни и те же пластинки, Таисья знала их наперечёт. Ей особенно нравилась «Ах, Наташа». «А-ах, Наташа, что-о мне делать?» — с болью вопрошала певица, и душу бередила песня. «Старый сад» тоже любила. «На свете ничего не повернуть назад...». Золотые слова.
Много добрых песен имелось у Скобелкиных. И Таисья любила их больше за то, что все они были песнями дочериной молодости. И Витькиной тоже. Обоим уже по тридцать...
Теперь у Натальи своя семья, другая жизнь, иные песни. А у Витьки всё прежнее. Уж как за Наташкой ухлёстывал — в зятья прочили. Не судьба. В одно лето взялась молодёжь на мотоциклах гонять. Как с ума посходили. Шум, треск. Предупреждали: быть беде. Куда-а там! Догоняли. Выходить — выходили Витьку, но на обе ноги охромел — коленные чашечки побил. Всё мимо прошло — армия, женитьба. На подхвате у шабашников подвизался — наряды им писал. За то держали, что дед Скобелкин пустил их на постой в старую избу. И будто из семнадцати годов никак не выйдет. Те же пластинки и Наталья на уме. А Наталья, дурёха, потешается, ей в забаву...
«Ох, Наташка, Наташка! Спроста ли, в самом деле, приезжала?»
* * *
Дочь в последнее время приезжала редко.
«Конечно, — в сердцах укоряла Таисья, — вы теперь опушилися, в стариках не нуждаетесь!»
Дочь отвечала: «Вот купим скоро «москвича» — глаза намозолим, не обрадуетесь!»
«Москвича» купили — с гаражом проблема. «Вот гараж построим!..». И гараж построили. Тут зятю квартиру дали. Двухкомнатную, в центре города. А квартиру до ума довести — на полгода работы. Опять причина. Потом о дачке заговорили...
А в среду прикатила. Нежданно-негаданно. Одна. Таисья как раз окучивать начала. Спину разогнула — глазам не поверила: Наташка! Бежит огородом. Тяпка у Таисьи выпала из рук — не с Иваном ли беда?
«Соскучилась, мама. Слов нет, как соскучилась!» — Наталья в щёки мать нацеловала, в дом потянула, сели за чай. «Три дня в счёт отпуска взяла», — сообщила за столом.
Тараторила без умолку и, как в детстве, ластилась, а глаза — печальные. Таисья недоброе заподозрила:
«Ты, девка, не от Стаса ли сбежала? — спросила осторожно. — Не поцапались ли с ним?»
«Да ты чего себе вообразила? — вскинулась Наталья. — Стас мой — золото мужик. Ты же знаешь, мама, — непьющий, некурящий... Всё до копейки в дом несёт, с чего бы нам поцапаться? Ангелок мой Стасик!»
«Что правда, то правда, — согласилась Таисья. — Ты нос перед ним высоко не задирай, попусту не фыркай».
Посидели, поговорили — вновь на огород. Наталья до купальника разделась. Взяла в руки тяпку — ловко получалось, не отвыкла. Витька на обед прошёл. Наталью увидел — работе конец. Музыку завёл. До поздней ночи «Ах, Наташа» звучала. Ночи тихие — далеко слышно. Наталья слушала-слушала — вздохнула: завидую Витьке... Вот бы мне хоть на денёчек в прошлое вернуться. Устала я, мама. Знала б, как я устала!»
«Ещё бы, — посочувствовала мать, — три часа в такую духотищу в автобусе томилась, и я, рогожа старая, на огород с дороги загнала!»
Наталья рассмеялась. Странно как-то рассмеялась...
* * *
Не утерпела Таисья. Тяпку бросила, в дом зашла. Передник на себе сменила и — к Марфуте Вдоль-и-Поперёк. Разбираться. Решительно настроилась...
На ходу распахнула калитку. В углу двора высилась горка берёзовых чурок. У крыльца, острой мордочкой тычась в ступеньку, истошно визжал поросёнок. Двери сеничные настежь. В избе топилась печь. Стойким духом распаренной картошки шибануло в нос. В чугуне, обдаваемом накипью, пыхтело поросячье месиво. Запустением пахнуло из углов... У печи, сложив руки на колени, недвижно сидела хозяйка. Медленно повернулась на шаги, большие тусклые глаза сузились в ядовитом прищуре.
— Пожа-а-аловала, значит? Не побрезговала к ворам-то?
От вызова Таисья уклонилась. Улетучилась воинственность. Жалость к Марфуте сковала, Была Марфута Вдоль-и-Поперёк — стала мяч приспущенный. Лицо — отечное, серое, в складках, веки — красные, припухшие, под глазами — синё. Несладко, видно, без Тимохи.
— Потчевать не стану и присесть не предложу!
— Не язык чесать пришла. — Таисья приступила к делу. — Кто тебе про Наташку наплёл? Иль сама со зла придумала?
— С чего бы я придумала? Ни полслова не прибавила. За что купила, за то и продала.
— У кого купила?
— У людей. Есть, которые знают. И ты, конечно, всё знаешь. Не ломай комедию.
— Ты мне всё же скажи, про что я знаю-то?
Марфута нервно рассмеялась. Чёрная, с горошину, родинка на щеке вверх-вниз забегала.
— За деньгами дочка приезжала. Чтоб растрату покрыть, от суда откупиться... Всё-ё ты знаешь, не юли!
Таисья побледнела, по лицу ладонью провела.
— Говори, да отвечай за свои слова!
— A-а, не ндра-а-авится? Не ндравится в ворах ходить? Мы, значит, воры, а вы честенькие, да?
— На чужую копейку не зарились!
— Зато дочь не побрезговала!
— Ты мою дочь не марай!
— Зна-аем, на какие доходы дочка твоя распушилась. На трудовую копейку этак не размахнёшься. Проворовалась!
Кровь в виски бросилась Таисье, в глазах, как от удара, потемнело.
— Врё-ёшь, бесстыжие твои шары!
— Не ндра-а-авится?!
— На один аршин всех не меряй. Мои живут честно. У Наташки мужик — работяга, и сама без дела не сидит!
Марфута тоже распалилась — щёки пятнами пошли.
— У Наташки оклад девяносто. И Стас не тыщи получает!
— Сколько ж в тебе злобы! — враз обессилела Таисья. — За Тимоху мстишь? Кому? Мне или Наталье? Или — Ивану? Разве он Тимоху посадил? Жадность Тимоху в тюрьму загнала!
— А вы не стройте честных из себя! — талдычила Марфута. — Вам тащить неоткуда, потому и не тащите. Все тащат.
Кто где может, там и тащит. Один больше, другой меньше. Все! Ишь, че-естенькие мне!
— Врешь ты всё, Марфута! — Таисья спиной к косяку прислонилась.
— Слушай, раз пришла. Слушай правду-матку! — брызжа слюной, ликовала Марфута. — Все заворовались! Поголовно! На Тимоху, бедного, молитесь, он за всех страдает. И пусть Иван твой дочерю стыдит, а не моего Тимоху!
* * *
С прежней силой у Скобелкиных гремел магнитофон. Витькины братья с жёнами, как всегда по субботам, сходились к родителям. Пора было доить корову, управляться по хозяйству, но Таисья не спешила, рукам не искала заделья. И в дом бы не входила... Там, куда ни глянь, везде Натальины следы. Заколки для волос на подоконнике, духи на холодильнике, раскрытая на выкройках «Крестьянка».
— «Ох, Наташка, Наташка! Трое суток дома побыла, а сколь тоски наделала. Лучше б ты совсем не приезжала!»
Не верилось в Марфутины сплетни, но душу сомнение точило.
«А вдруг?.. А что, если... Зачем-то ведь являлась?»
Ни сном ни духом не ведала Таисья, какую думу неотвязную принесёт суббота...
Три года назад Наталья приезжала с мужем на первомайские праздники. «Машину, мама, будем покупать!» Таисья сразу-то мимо ушей пропустила, а ночью раздумалась: на какие шиши покупать? Машину!
Всю жизнь с Иваном спины не разгибали, просвету в работе не видывали, раньше срока состарились, а всего-то и скопили, что на дом. И копейкой не гнушались. Поросят на продажу откармливали, картошку выращивали. Мясо, масло, молоко, овощ всякий — всё своё, не куплено. Горбом доставалось. У Ивана, может, оттого и желудок нарушен, что всю жизнь всухомятку. То он в поле, то в лесу, то на покосе... Кто там горячим накормит? А дочка с зятем раз-два и — в дамки. Машину покупать!
Наутро Стас с Иваном в лес уехали. Делянку под дрова отвели в тот год аж в десяти верстах. Иван с корня навалил загодя, оставалась раскряжёвка, и чтоб туда-сюда впустую не мотаться, мужики отправились с ночёвкой. Случай у Таисьи подвернулся — остались с дочерью вдвоём.
«Вам не свёкр со свекровью на машину подкинули?» — спросила как бы походя. «Ещё чего, — с гонором ответила Наталья. — Сами с усами!» — «Большие ведь деньги!» — «Деньги, мама, не проблема, — отшутилась дочь. — Проблема — где и как их взять!» Таисья походила-походила — снова как бы ненароком: «В Бобровке, слышно, продавщица сбедокурила. Яблоки по рубель шестьдесят продала за рубль семьдесят, а разницу в карман. Стыдоба и срам. Трое ребятишек и мужик — директор в школе».
Наталья глаза округлила, ойкнула тихонько: «Ты чего это, мама, держишь себе на уме? Неужели думаешь, что я... что мы... способны?» — «Ничего такого я не думаю, — устыдившись, перебила мать. — Уж и сказать-то ничего нельзя!» У Натальи слёзы проступили на глазах от смеха. «Ты чего себе вообразила? Оклад, конечно, невелик, но ведь плюс и прогрессивка. Стасу двести рэ установили, премия приличная. Первый мастер в городе по телекам. Не за спасибо крутится, понятно. Хочешь жить — умей вертеться. Деньги сами не придут, деньги делать надо. Такая, мама, жизнь настала».
И хоть слово «делать» немножко покоробило, Таисья успокоилась. «Сделать» — не украсть. Другая жизнь — иные песни... Разве всё понять, что ныне происходит?
Поздно вечером зашёл Петро Козырев — бригадир шабашников. В запылённых кирзачах, в пропахшей деревом спецовке. Лишь Тимоха Киселёв выше Козырева ростом. Борода у бригадира не то, что у Стаса — три хилых волосинки, а густая, с проседью, в опилках. Каждый вечер для Петра Таисья оставляла литр молока. Он заходил после работы — дом из бруса ставили совхозу, залпом осушал банку, утирал усы ладонью. Таисья улыбалась одобрительно. «Так я же взрос на молоке!» — пояснял Петро.
И сегодня он привычно прошёл к холодильнику, взял в медвежьи лапы банку, влил полнормы внутрь усов и бороды.
— Это, — сказал, отдышавшись, — завтра стюкаю ворота. Как и обещал.
Таисья, любуясь Петром, машинально кивнула.
Ворота — тоже дочери придумка. «Ты с Петра копейки не бери», — перед отъездом наказала. «Почему? — удивилась Таисья. — Молоко — не вода, оно денег стоит». — «Не бери, я с Петром договорилась, он ворота сменит. На всей серёдке лишь у вас ворота развалились, грибком уже взялись». — «Давно с отцом об этом говорим, — согласилась Таисья, — то тёсу нет, то денег, то самого не дождусь из больницы». — «Будут вам ворота!» — обещала дочь...
Петро допил молоко.
— Добре, тётка!
Таисья прикрыла за ним дверь, разобрала постель, потушила свет. И, вопреки опасениям, сразу же и заснула.
* * *
Свет за окном легко проткнул июньский сумрак, белый отсвет метнулся по горнице, скользнул по лицу. Таисья приоткрыла глаза, раздвинула занавеску, прильнула к стеклу. С дороги к забору медленно пятился грузовик.
«Кого серёд ночи несёт?» — Со спинки стула сдёрнула халат, набросила на плечи...
Грузовик, чихнув у забора, заглох. Не зажигая света, Таисья вышла на улицу. Взбренчав тяжёлой цепью, запоздало тявкнул Витькин кобель Кум. С крыльца Таисья разглядела в кузове мужчин. В одном по росту угадала Петра, в другом — вертлявом коротышке — Кудлёнка Пашку.
Задний борт кузова бесшумно отпал.
— Вы чего? — окликнула Таисья. — Чего вы тута позабыли?
На машине замерли.
— Напугала! — сплюнул Петро Козырев. — Матерьялу вот привёз... На ворота.
Через забор полетел брусок, другой, третий... Россыпью ахнули на землю тесины.
И до Таисьи вдруг дошло: краденые брусья. И тёс тоже краденый. Потому и ночью привезли...
— Стойте! — вскрикнула она. — Не сгружайте! Кто велел? Кто распорядился?
Кудлёнок подмигнул.
— Не трусись, хозяйка. Под навес перетаскай, и все дела. Кто там будет разбираться, откуда доски!
— Ты это, тётка, не дури, — усмехнулся Петро.
— Вези туда, где взял! — стояла на своём Таисья.
Петро посуровел.
— Мне больше делать нечего, как с досками таскаться?
— Мне воровано не нужно!
— Во даёт! — восхитился Кудлёнок.
— А идите вы! — в сердцах махнул рукой Петро. — У меня не своя лесопилка! Дочь твоя о том не знала?
Осеклась Таисья. Знала. И Наташка, и она, рогожа старая, знала. Но не подумала, чем обернётся. В мыслях не держала.
— Давай гони назад - приказал Петро Кудлёнку. - Не ровен час, попухнешь с этим тёсом!
Кудлёнок прытко вскочил в кабину, Петро сплюнул под ноги и молча ушёл.
Таисья по брусочку, по тесинке стаскала привезённое под навес. Что оставалось делать?
* * *
Теперь заснуть оказалось непросто. Таисья долго лежала с открытыми глазами, поминутно взглядывала в окно. То ей чудилось шарканье шагов, то, казалось, тень скользнула через дорогу. Задрёмывала и видела Тимоху Киселёва, растрёпанную Марфуту, повисшую на мужнином плече, дочь с упрёком в смеющихся глазах: «Ты чего это держишь себе на уме?» — вопрошала Наталья. «Все молитесь на Тимоху, он за всех страдает!» — ликовала Марфута.
Вновь пробуждалась Таисья, таращилась на потолок. Мысли о дочери одолевали. «Ох, Наташка, Наташка! Наворочала девка делов! Хорошо, что Иван не приехал сегодня...».
Вспомнился вечер после суда над Тимохой. «Не больно ли с ним круто?» — с надеждой на сочувствие спросила у Ивана. «Что, пожалела? — взвился Иван. — В войну с ним лебеду жрали! Почему тогда не воровал? Тогда б и я, может, пожалел. А сейчас — нет, не жалко. По заслугам!» — «Охо- хо! — вздохнула Таисья. — Нешто, правда, жизнь другая?»
Ах, эта Витькина новость! Тёс этот, будь он неладен!
Была непонятная связь между краденым тёсом и Витькиной вестью.
Таисью знобило. Она с головой накрылась одеялом, боком вжалась в перину, но дрожь не унималась. Сбросила с ног одеяло, взад-вперёд по горнице прошлась. Сняла с гвоздя Иванову фуфайку...
На востоке коромыслом высветлялся краешек неба. Фиолетовый сумрак ночи переходил в предрассветную синь. Тихо было. Таисья подошла к штабелю, постояла в раздумье. У Скобелкиных скрипнула сеничная дверь. Таисья вздрогнула, метнулась в сторону, под навес. Жаром обдало лицо, во рту осушило.
Витька в трусах и майке вышел на крыльцо. Зашёл за угол. Звонко шлёпнула резинка трусов...
— Прости меня, грешную, Господи! — перекрестилась Таисья. Запахнула на себе фуфайку, сдёрнула со штабеля тесину, взяла конец под мышку. Прямиком по улице до стройки — метров сто, не больше, а в обход — проулком, задворками — все двести. Двести метров позора...
Рассвет встретила на ногах. Начался новый день. День как день. Воскресенье. Таисья подоила корову, процедила молоко. Отдохнуть на крылечко присела. У Скобелкиных музыка заиграла. «А-ах, Наташа, ах, подружка!» — полилась старая песня. Хорошая песня. Таисья встрепенулась, вслушалась. «Вот и выцыганили братья иностранию, — догадалась. — Остался Витька на бобах!»
1988