Том 3 Васильев.indd
SIV








ИЗБРАННОЕ



_в_трех_томах_




_Том_третий_



СТИХОТВОРЕНИЯ. ЭССЕ. ВОСПОМИНАНИЯ.






ПОСЛЕСЛОВИЕ



ЛИРИКО-ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ


I

Я - студент первого курса Омского медицинского инсти­тута. В клубе маленькой деревушки Волчино, где разместили нас, присланных на уборочную, в моих руках оказалась старая книга: серая ломкая бумага, ни первых, ни последних страниц - сборник документов революции и гражданской войны.



5 января 1918 года Краевой Совет продовольственно-эко­номического комитета Западной Сибири и Урала обращается к Совету Народных Комиссаров России:


ТОВАРИЩИ!

_Посылаем_Вам_маршрутный_поезд_с_хлебом._Просим_этим_же_поездом_отправить_нам_в_Омск,_кроме_обещанных_Вами_мануфактуры_и_металлических_изделий,_денежных_знаков_в_возможно_большем_количестве..._В_ожидании_отправки_более_тысячи_вагонов_стоят_на_Омской_дороге._Администрация_до­роги_ссылается_на_то,_что_служащие_дороги_не_принимают_от_Омска_вагоны_... _Просим_Вас_назначить_чрезвычайную_комис­сию_для_расследования_этого_загадочного_явления..._



Воздух и дыхание тех лет.



В указателе имен - русские, немцы, румыны, венгры, ев­реи...



Буй Алексей Семенович - омский комиссар водного транс­порта, погиб в бою с чехословаками 14 июля 1918 года около пристани Ярково.

Лобков Залман Иудович - руководитель омских большевиков в 1917 - 1918 гг., участник боев с чехословаками под Марьяновкой.

Усиевич Григорий Александрович - старый партийный ра­ботник, участвовал в боях с белочехами, был одним из главных организаторов обороны Тюмени. Погиб в бою с белоказаками 9 августа 1918 года.

Лигетти Карл Карлович - венгерский революционер-комму­нист, в 1917 году стал членом омской большевистской органи­зации.,, Поэт.



Имена некоторых из них мне были известны. Но Карл Кар­лович Лигетти!

За годы, прошедшие с тех пор, я узнал о нем многое, если не все. Узнал от омичей - красного мадьяра Вилмоша Горски, моего приятеля студента Юрия Ковача, архивис­та Николая Колмогорова, от будапештца Лайоша Тербэ, из сборника стихотворений самого Лигети, изданного в 1957 году в Будапеште.

Он родился 8 декабря 1890 года в маленьком городке Кишкёрёш, в том самом, где за шестьдесят семь лет до него появился на свет великий венгерский поэт Шандор Петёфи, чьи судьба и характер повторились в судьбе и характере Ли­гети - так правильно пишется и произносится с ударением на первом слоге его фамилия, а также имя: он Карой Шан­дор Лигети. Карой в честь отца, Шандор - в честь Петёфи. А Карл Карлович - так, видимо, было приемлемей для рус­ского языка и уха его иностранное имя. Родовые фамилии у Петёфи и Лигети - славянские: Петрович и Луць.

Следы двадцатишестилетнего Петёфи потеряны в августе 1849 года после боя повстанцев с войсками Франца Иосифа и Николая Первого в Шегешварской долине. Среди погибших его не оказа­лось, стали думать - он пленен русскими и увезен в Россию.

16 февраля 1986 года газета «Советская Россия» выска­зала предположение, что Петёфи последние годы жизни провел в Бурятии, в Баргузине, где и похоронен. Созданная в Венгрии комиссия, наряду со сбором документальных материалов, приняла вместе с россиянами решение об эк­сгумации. В Бурятии она произвела вскрытие нескольких захоронений, в одном из них обнаружила скелет высокого человека. Антропологи пришли к выводу, что это могила Михаила Кюхельбекера. После другого вскрытия невдалеке от этой могилы комиссия обнаружила останки, признанные останками Шандора Петёфи.



В Омске Лигети слышал о могиле какого-то венгерского поэта на Казачьем кладбище, однако времени побывать там у него не находилось. Между тем, я в середине 50-х прошло­го столетия читал здесь на беломраморном памятнике четкие слова:


АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ ВЕНГЕРСКИЙ ПОЭТ


II

В июне 1910 года Лигети получил аттестат зрелости в Надь- бечкерекской высшей коммерческой школе и, переехав в Буда­пешт, стал служащим авторемонтного завода. Вскоре сюда пере­бралось все его семейство: отец - кузнец, мать - прачка, четверо младших братьев и сестер. Он жил в мире и миром обездоленных, их заботами и надеждами. Если ему приходилось выступать пе­ред аудиторией, он говорил от имени людей, среди которых жил.

«В нем полыхал стихийный бунт, - вспоминал его племян­ник Лайош Тербэ, - страстнее его никто не желал обновления старого мира».

Я вольно перевел сохранившееся в рукописи его стихотво­рение, написанное карандашом летом 1908 года.

Я буду бурей. Скалы скулами
Уткнутся грузно в шар земной.
Моря с китами и акулами
На берег выбросятся свой.
И разобьются в брызги синие.
А из придонной темноты
Под солнце гордыми вершинами
Взметнутся новые хребты.

Мир обездоленных одинаков всюду: нищета, голод, пьянство и проституция. Поэт сострадателен и отважен. «Я - борьба неблаго­словенная, я - борьба, не имеющая знамени. Но дрожат дома бога­чей и поет душа оборванцев, если над ними витает моя душа. ». Стремительный, сиюминутный, он влюбляется в уличную краса­вицу Ирмуш, приводит ее в дом, знакомит с родителями, уговари­вает стать женой, но Ирмуш возвращается на панель.

В главе из моей поэмы «Огненные колокола» - отголосок мыслей и чувств Лигети того времени.


БУДАПЕШТ

Полночь гонит поземку по голым булыжникам.
Фонарями расшатана стылая тьма.
К очагам человеческим подступы ближние
Занимает широким охватом зима.
Город утром проснется и сложит оружие,
И условий не выторгует наперед:
Через сутки-другие предательским кружевом
Иней в нищих квартирах простенки пробьёт.
Разошлась-расходилась метель - и не сдерживай!
Старой ведьмы в ворота колотит клюка.
Так старается ночь, чтобы в душах отверженных
Не осталось для радости ни уголка.
Город просит пощады. Столетними башнями
Город в мутное небо безмолвно воздет.
Сколько к горю сегодняшнему и вчерашнему
С этой ночью прибавится завтрашних бед?!
Не понять, не услышать Всевышнему - где уж там!
И молитвами вымолить счастье не тщись.
Вот и этим, на улицах зябнущим девушкам
Зарабатывать станет труднее на жизнь.
Если правда когда-то была, то воскреснет ли?!
Не сносить головы тебе - и поделом.
Мир давно поделен между Богом и кесарем,
Между Богом и кесарем мир поделен.
И готов задохнуться от ярости Лигети.
В зыбком свете не щеки, а два желвака.
Ни к какому-то счастью дорогу не выгатить,
Не подняв сокрушающего кулака.

С шестнадцати лет он выписывает газету социалистической партии «Непсава» («Голос народа») и сотрудничает с нею. Сфо­тографированный вместе с многочисленной родней около 1908 года, он держит газету так, чтобы было видно ее название.

Начало ХХ века в Европе - годы затишья перед бурей. Чело­век беспокойного, нетерпеливого характера, Лигети острее других чувствует время надвигающихся катастроф. Особенно в родном Кишкёрёше. Его мысли и чувства в моём студенческом воображе­нии представлялись такими:

Гуще крови людской закаты
И рассветы алей её.
Вот-вот с неба наклонно скатит
Отощавшее вороньё.
Рвется в улицы запах полыни
И ковыльный цвет у луны.
Нагнала вплотную равнина
К пряслам города табуны.
Стынет сабельным скосом глаза,
Скакунов срывает в галоп.
Мир не знает, как много Азий
Посреди Центральных Европ.
Напряжение ждет исхода.
И становится всё ясней:
Час пробьёт - и сама свобода
Под седло запросит коней.


III

В двадцать лет он впервые надел военную форму - обяза­тельный год службы в австро-венгерской армии после оконча­ния среднего учебного заведения. Через четыре года - мировая война. Он во второй раз надевает ее: в августе 1914-го, при­зван, в декабре - сербский плен, одиннадцатимесячный. После возвращения на родину, в середине апреля 1916-го, - русский фронт. Он поручик тридцатого гонведского полка, отправляе­мого в Галицию. Им уже кое-что познано, он пишет:

Не очень голову высовывай
На той стороне, приятель.
С винтовкой шутки невесёлые -
За всё она смертью платит.
Ей всё равно, в чьём доме матери
Закроет глаза усталость
И чей отец над пьяной скатертью
Погубит седую старость.
Ей всё равно, чьи братья с сёстрами
По сёлам пойдут с сумою
И над горбушкою обсосанной
Давиться начнут слюною.
Чья на панель пойдет любимая...
Но праведных их проклятий
С лихвою хватит всем по имени -
И правым, и виноватым.
Не очень голову высовывай
На той стороне, приятель.
С винтовкой шутки невеселые.
Мне гнева и слёз не спрятать.

Серый офицерский мундир. Серое кепи. На ногу зало­женная нога. В откинутой руке сигарета. Белый манжет со­рочки из-под обшлага кителя. Прямые черные глаза, прямые черные брови на аскетическом лице. Тонкие черные усы. На фотографии - спокойного достоинства человек, уверенный в правильности избранного пути. Отправляясь на русский фронт, Лигети оставил у матери несколько исписанных в сербском плену тетрадей, в них покоя нет и в помине. «Ах, вот отсюда, в грозовую опасность, в шторм, в другой край, в среду других народов, где произвол не связал разума и го­рячие пламена разжигают бурю.». Рядом с прозаическими строками - стихи:

О душа моя, превращенная гнетом
В поющий славу покорности орган,
Я все равно ведь взорвусь!..

Он готов к этому взрыву, он живет им:

Я буду белым, как поле снега,
Более жарким, чем краденый небесный огонь.
Передо мной, улетающим в небеса
Открытой дорогой,
Явится огромный мир,
И я увижу свою Голгофу..,

Он рано начал свой путь к ней, знал, что рано ее увидит, и то знал, что никогда не свернет со своего пути.

Моя душа будет ясной,
Как голубая весна вечером,
Когда я пойду к кончине,
Как девушка к своему любовнику.

Его тетради - бегло читаемая книга откровений моло­дого человека, переполненного чувствами своего бунтую­щего века:

Большим боям мы бросим наши души!
Мы идем напряженною силой
С солнцем, красно поднимающимся.

Его энергия накапливалась в моем сердце, я говорил от его имени:

Мои стихи - моё предбурье.
Мой век у той черты, когда
Тяжеловесно брови хмурят
Насупленные города.
Мой век - последняя прямая.
Ему простор, а не закут.
Колоколами над Дунаем
Удары молота плывут.

Летом 1913 года в тетради появляются пронзительные строки: «Куют меня испытания, только бы не расплющи­ли. Неволя всегда мучительна, кто мне покажет доволь­ного раба? Открой душу любого на миг - и увидишь вели­чайшие башни ненависти раба, в которых полыхает огонь сдавленной лавы и глухо бьют призывающие к возмездию огненные колокола. Худо будет тебе, кующий цепи мир, ког­да рванут вопиющие башни душ! Но нужно подготовить путь лавы, чтобы она не остановилась в плодородных доли­нах или не снесла все на своем пути, чтобы водворивший­ся новый порядок не стал властителем мертвых пустынь. Такие разумы оставили нам в наследство самые кровавые дни прошлых революций, и ныне число их увеличилось в тысячу раз, - разве нет шансов на такую революцию, где сотни, тысячи, миллионы людей будут пережжены крова­выми снами души одного Робеспьера?»



В его тетрадях почти нет строк о любви. Может быть, только эти, но и они, скорее, воспоминание о покинувшей его Ирмуш.


МАЛЕНЬКОЙ ДЕВУШКЕ ИЗ БУДАПЕШТА

Ночью меня ты не слышишь,
В зеркало, глядя, малышка?
Каждую ночь перед боем
Я повторяю с тоскою
Имя твоё неслышно.

Сколько под пули мальчишек
Ты проводила, малышка?
Тёмного зеркала бойся:
В нём нас, голодных и босых,
Призраки бродят неслышно.


IV

«.1 апреля 1916 года. Утром происходило братание между русскими и нашими солдатами. На фронте тишина. И наши солдаты, и русские выбрались из своих укрытий, копошатся возле позиций. Около 11 часов утра видим, что с русских позиций приближаются к нам два безоружных сол­дата, размахивая большим белым флагом.»

Я читаю эти воспоминания венгерского офицера Арато и вижу наяву:

В мережи туманов валких
Тетеревиный ток.
Заторы сирени в балках,
Черемуховый холодок.
И следуя доле лучшей -
Весеннему естеству -
На проволоке колючки,
Как почки, гонят листву,

На фронте от края до края -
И спереди, и позади -
Стоит тишина такая,
Что хоть босиком ходи.
Ни клятвы. Ни командира.
Земле, искромсанной зло,
Качнуться бы в сторону мира.

И это произошло.

Идут опасливым шагом
Два парня от русских траншей.
Без ружей, под белым флагом.
Хоть собственный белый шей.

«...Лейтенант Помп взял четырех солдат и тоже без оружия вышел к ним навстречу. Вот они встречаются, мир­но беседуют. Конечно, и наши солдаты, и русские толпами высыпали из окопов и с восторгом смотрят на эту карти­ну. Русские солдаты, ликуя, размахивают белыми флагами. У нас тоже солдаты обнимаются, смеются, пляшут, кругом раздаются веселые возгласы. Помп беседовал с русскими минут двадцать, затем, пожав друг другу руки, обе группы направляются в разные стороны - русские пошли к себе, а Помп с солдатами вернулся к нам. Как у них, так и у нас пришедших встретили громкими радостными возгласами. Как рассказал Помп, оба русские были рядовые солдаты. Помп по-дружески договорился с ними, что они не будут стрелять в наших, а мы в них».



Русское и австро-венгерское командования, узнав о брата­нии, наказали командиров этих подразделений и запретили всякое общение с противником.

Русский батальон, принимавший участие в братании, на следующий день был отведен в тыл.


АТАКА

Земля как упала, так и
Распластанною замерла:
К бикфордову шнуру атаки
Команда фитиль поднесла.
Рвануло, хлестнуло по нервам
И вытолкнуло в прорыв.
И, кажется, не было первых
И не было, значит, вторых.
Лишь охнул, осыпавшись, бруствер
Да ветер скользнул со щеки.

Неровная линия русских
Навстречу качнула штыки.

По травам, по рвам, по осколкам
Расшвырянных луж - сапоги.
Солдатским исполненным долгом
Оплатятся чьи-то долги.

Внезапная конница логом
Выносит клинки наголо.
У Кароя Лигети ноги
Судорогой свело.
Свистящая молния стали
Оттуда, где небеса.
И красным туманом застлало
Расширившиеся глаза.
Куда-то беззвучно и круто
Земля пошла кувырком.
Над смолкшею бранью орудий
Вдруг зазвенел камертон.
С бортов планеты сползая,
Разламывался Будапешт,
Овихренный вспугнутой стаей
Валюты, ворон и депеш.

Одною рукой за корону,
Другою за параллель
Цеплялся хозяин трона,
Нации и земель.

В ушах неотвязно и тонко
Звенел и звенел камертон.
Земли гранитные тонны
Куда-то шли кувырком.
То вдруг из атаки отбитой,
Ознобом обдав ледяным,
Подкованные копыта
Опять возносились над ним.

По зарослям пыльной полыни,
Поднявшейся выше колен,
Носилки качались и плыли
С поручиком Лигети в плен.

Лето 1916 года на Восточном фронте - время Брусиловского про­рыва: из 448 тысяч солдат и офицеров австро-венгерской армии, про­тивостоящей Юго-Западному фронту генерала Брусилова, в плену оказалось 408 тысяч, из 1301 орудия русскими трофеями стали 580.



К началу войны в 24-миллионной Австрии проживало 15 миллионов славян: 700 тысяч сербов и хорватов, 1 миллион словен, 3 миллиона русских, 4 миллиона поляков, 6 миллионов чехов и словаков.

В нижней палате австрийского рейхстага заседало 233 депу­тата от австрийских немцев и 259 - от славян.

В плену русские симпатии чехов и словаков стали столь открытыми, что во второй половине 1916 года правительство решило сформировать из них бригаду для ведения боевых действий против австро-венгерских войск.


V

Война не только смерть, насилие и грабеж, она - великое перемещение народов. С войсками и за войсками идут и едут мародеры, маркитанты, воротилы-промышленники, торговцы, и беженцы, беженцы.


КРАКОВ

Жить тревожно в Кракове:
Вечно в ожиданье
Катастрофы, краха ли
Благосостоянья.
На него ли зарятся,
Он ли вызов кинет,
Где что ни заварится -
Кракова не минет.
В чём кому за выгода,
Чем кому не климат:
Пулемёты выкатят
И стрельбу поднимут.

Сам свою судьбу твори,
И от войн подальше!
Рухляди и утвари -
Двести мест багажных.
Всё пронумеровано,
Перевито туго.
Суетливо, говорно
И в поту прислуга.
Ходят птицей вороном
У своих сокровищ
Удовлетворенные
Господин Венцкович.

Дело неотложное.
Выписаны на дом
Шоколад с мороженым,
 Кофе с шоколадом.
Лакомые кушанья:
Всё, что заявили,
На прощальном ужине
Дочери Зофии.
Гимназистки-девочки -
Целых чисел дольки:
Душу вдунуть не во что,
Не во что и только.
Правила приличия,
Клятвы и объятья.
Только для девичника
Песня странновата:

_Полночь_настала,_
_А_музыки_нет:_
_Клара_украла_
_У_Карла_кларнет._
_Время_торопит._
_Какого_рожна!_
_Старой_Европе_
_Разрядка_нужна._

_Вольные_птицы,_
_Куда_мы_летим?_
_Надо_сложиться_
_На_знамя_и_гимн._
_Конный_-_не_пеший._
_Под_шелест_знамён_
_Душу_потешим_
_И_сердце_займём..._

Раскрылились вороном
У своих сокровищ
Удовлетворенные
Господин Венцкович.
И что их касательно -
Узко глаз не щурьте:
Им Урал желательно
Показать дочурке.
Что с того, что пасмурно
Небосвод дымится:
Перед пачкой красненьких
Ни при чём границы.

Поручика Лигети перемещали из одного лагеря военно­пленных в другой, из одного города - в другой.



Пленным офицерам русское правительство выплачивало де­нежное содержание от 50 до 100 рублей в зависимости от долж­ности и звания, им разрешалось жить на частных квартирах, иметь денщика, повара и получать посылки от Красного Креста.


VI

Старинный Ковров на Клязьме. Здесь датчане строят пу­леметный завод - со всей России сюда съезжается мастеровой люд. В разговорах - недовольство правительством, голод, низ­кие заработки. Лигети входит в бараки пленных своих соотчи­чей, всматривается в их лица, вслушивается в голоса, то тихие и покорные, то вспыхивающие громко и ярко.

В феврале 1917-го его переводят в промышленный Иваново- Вознесенск.

Война продолжалась.

На заводах и фабриках удлинен рабочий день, к труду при­влечены женщины и дети. Здесь уже не политразговоры - здесь уже Февральская революция.

События не подхватывают его, он сам в них входит.

Себя самого обрёл -
Не потеряйся, не денься.
Клокочет русский котёл
Иваново-Вознесенска.
Свободы красный восход
Полотнищами полощет.
Россия от вод до вод -
Одна бурлящая площадь.
То бьёт электрический ток,
То густо летит голова.
-  Острее ушко, браток,
Не стань добычею слова.

Кумач, кумач и кумач -
Как пламя сухих поленьев.
Обходит веселый ткач
Бараки военнопленных:
-  От стада волков шугнут,
Шакалы приходят на смену.
У хищников легок труд:
Всё делается семейно.
И нам был дружней чуток,
Не впасть бы в восторг до озноба.
Мы с вами жизни уток,
А также его основа.

К началу войны в Венгрии было 10 миллионов мадьяр, 3 миллиона румын, 2 миллиона немцев, 3 миллиона сер­бов, 2 миллиона словаков, 400 тысяч русских и 1 миллион евреев.

В русском плену мадьяры перешли на сторону революции.



Из дневников Лигети: «Не томите себя ожиданьем на этой кровавой земле. Пусть разжигается горечь столетий! Пусть гиб­нет вместе с господами древнее венгерское болото!»

Другу в Будапешт он пишет: «Самому могущественному де­спотизму в Европе пришел конец, и мы переживаем интересные дни. Вижу новую историю России, вижу ее первые мощные шаги».



В апреле 17-го военный министр Временного правительс­тва А. И. Гучков издает приказ: «Военнопленные враждебных нам государств в целом ряде обращений как к Временному пра­вительству, так и к различным общественным организациям предъявляют различного рода требования о переустройстве их внутреннего быта и о предоставлении им некоторых политичес­ких прав. Предлагаю всем учреждениям и лицам, ведающим военнопленными, объяснить всю невыполнимость их стремле­ний и потребовать от них беспрекословного повиновения всем распоряжениям поставленных над ними властей.»

Такие шли времена.



Решением Временного правительства из пленных чехов и словаков формируется не бригада - корпус: сорок две тысячи человек во главе с русскими генералами.

Из числа беженцев поляков и национальностей Прибалтики в Омске создана группа социал-демократической партии Поль­ши и Литвы (СДППЛ). В иностранную коллегию ее вошла шес­тнадцатилетняя гимназистка Зофия Венцкович.

На фронте и в тылу большевики - в неустанной заботе о превращении империалистической войны в гражданскую, им нужна власть над Россией. Временное правительство пытает­ся спасти честь Отечества, призывая довести войну до победы: Германия стоит на пороге капитуляции.

Воскресный день 18 июня в Омске объявлен «Днем займа сво­боды» - он совпадает с днем начала наступления на фронте. На Центральной площади города назначен парад отправляющихся на войну добровольцев и здесь - толпы работниц, рабочих, куп­цов и чиновников, дам света и полусвета, юнкеров, офицеров.

Парад лих и торжествен. Бьют барабаны, гремит оркестро­вая медь.

Затхлы пророчества!
Поведен
Полк добровольческий
В эшелон.
Полная выкладка,
Полный шаг
Выгодно выглядят
Так и так.
Во вдохновении
Лёгок груз,
Коль в наступление
Кличет Русь.
Конь и копытами,
И хвостом
Тянет-повытянет
Вальс-бостон.
Лучшего номера
Не нашёл:
Ахнет - и в обморок
Слабый пол.
Пользуясь случаем,
На прицел
Делает ручкою
Офицер.
Хоть бы не сглазили.
Исполать!
Где уж тут кайзеру
Устоять!
В разноголосице
Суеты
Гордое воинство
Мнет цветы.

В полном согласии -
Против нет! -
Женской гимназии
Высший свет:

-  Что тут высматривать
Ходит тварь?!
Время ей сматывать
Инвентарь.

Зонтиком вежливо
Та и та
В сторону девушки
У моста:

-  Софка Венцкович?!
Проигрыш-выигрыш?!
Благоволи-ка
Отсюда убраться.
Или сегодня не агитируешь
По лагерям
За свободу и братство?!
Молишь о том,
Чтобы выпало солоно
Этим героям,
Которых весь город.
-  Господи, боже мой,
Что рассусоливать?!
В Омку ее -
И конец разговору!

Время горячее,
Без Христа.
Смята, подхвачена -
И с моста.

Дню разомлевшему
Млеть и млеть.
В ритме бешеном
Глохнет медь.

Город не хватится
В стороне.
Белое платьице
На волне.

В августе Лигети с пересыльной партией военнопленных отправляют в Омск.

За Уралом бесконечные сибирские просторы. И начинаю­щаяся новая жизнь. Он пишет: «Русскую революцию из наших соотечественников лучше всего понимает венгерский крестья­нин. Он в состоянии воспринимать во всей глубине и револю­ционном величии тот шаг, который совершают русские мужики, когда с грубосколоченными самодельными саженями толпой выходят в поле и делят между собой земли баронов, графов, князей и попов. Придавленные жандармским штыком, борцы многовековой кровавой битвы за землю, венгерские крестья­не, смотрят на мерящих землю мужиков и думают о своей родине .» И еще поручик Лигети напишет потом в Будапешт другу из Омска: «Одиннадцать часов ночи. Сейчас пришел от товарищей, которые обычно собираются в другом бара­ке, где каждый вечер от пяти до одиннадцати мы проводим беседы о русской революции, о нашей будущей революции, о социализме. Мы все стали большевиками, отсюда мы поведем домой большевиков, людей, умеющих драться на баррикадах. 10 октября 1917 года».


VII

В 10 часов утра 25 октября воззванием «К гражданам Рос­сии!» Петроградский военно-революционный комитет объявля­ет о переходе власти в его руки, а в 5 часов утра 26-го Второй Всероссийский съезд советов рабочих и солдатских депутатов объявляет, что берет власть в свои руки над всей страной и для управления ею избирает Совет Народных Комиссаров под председательством Ленина.



19 января 1918 года Омский Совдеп объявляет: единственной властью в области является он. Тогда же проходит собрание омс­кой организации пленных венгров. «Мы требуем от правительства Австро-Венгрии немедленного прекращения войны. Возмущен­ные, мы протестуем против того, чтобы опять погнали наших бра­тьев и отцов в новую, ужасную кровавую бойню. Мира требует черная от траура вдов и сирот Венгрия, требуем мира и мы с чер­ным гневом из Сибири. Русская революция по существу своему есть революция рабочих и крестьян. поэтому мы, военноплен­ные рабочие и крестьяне, будем защищать ее до конца. Да, мы будем защищать ее, ибо с гибелью русской революции погибло бы дело освобождения человечества. Требуем демократического мира от правительства Венгрии, в насмешку называющего себя демократическим, если оно не хочет, чтобы военнопленные без различия национальностей с оружием в руках пришли бы домой и принудили бы тысячелетних угнетателей народов Венгрии навсег­да уйти от истерзанного, ограбленного кровавого ее тела».

В начале февраля создается ЦК Омской организации венгер­ской интернациональной социал-демократической партии (боль­шевиков), начавший издавать на родном языке ежедневную газе­ту «Форрадалом» («Революция»). Ее редактор - Карой Лигети.

Он стал не только редактором газеты, но и мужем Зофии Венцкович.

С марта военнопленных в Омске по решению местной влас­ти стали именовать иностранными пролетариями.

Горячее сердце, взбудораженная мысль редактора «Форрадалом» диктовали его перу решительные, призывные строки:

-  Никогда не ждал свободы, равенства, братства от убийц миллионов, ибо от угнетателей нельзя ждать ничего иного, кроме угнетения.

-  Вперед на восточные баррикады! В восточных городах впервые окунем свои мечи в гнусную господскую кровь!



В январе 1918 года перед началом Брест-Литовских пере­говоров о мире по требованию Антанты чехословацкий корпус признан автономной частью французской армии.



9 мая Советским правительством корпусу предложено убыть к месту дислокации в Западную Европу через Владивосток. По условиям договора корпусу перед отправкой полагалось сдать оружие. Сделать это он отказался.



20 мая на совещании в Челябинске чехословацкое командо­вание принимает решение: в случае попытки принудительного разоружения пробиваться к Владивостоку силой.

25  мая корпус, поддержанный белогвардейским подпольем, поднял мятеж. К этому времени эшелоны корпуса растянулись от Пензы до Владивостока, потому уже в день мятежа советская власть была свергнута в Мариинске, через день - в Ново-Нико- лаевске, через два - в Челябинске, через четыре - в Пензе, через пять - в Сызрани.



26  мая Омские областной, городской и уездный Советы объ­явили: «Чехословацкие отряды, обманутые своими офицерами, вошедшими в союз с врагами Советской власти и изменниками родины, сделались орудием контрреволюционного выступле­ния в нашем крае.

Принимая во внимание чрезвычайное важное значение го­рода Омска, впредь до ликвидации этого выступления

ГОРОД ОМСК И ЕГО ОКРЕСТНОСТИ

ОБЪЯВЛЯЮТСЯ НА ВОЕННОМ ПОЛОЖЕНИИ.

Вся полнота власти в городе и окрестностях переходит сего числа Военно-революционному штабу.

Собрания и летучие митинги на улицах безусловно воспре­щаются.

Собрания и увеселения в закрытых помещениях допускают­ся лишь с особого разрешения Военно-революционного штаба.

Всякое выступление против Советской власти, всякий гра­беж и всякая попытка дезорганизовать защиту завоевания прав трудящихся будет беспощадно караться вплоть до расстрела на месте преступления.

Выход на улицу после 10 часов вечера до 5-ти часов утра гражданам без особых пропусков воспрещен.

Виновные в неисполнении сего постановления будут при­влекаться к строгой ответственности».

31 мая 1918 года большевистский Западно-Сибирский Во­енно-оперативный штаб обращается к народным массам: «Со­ветская власть, обливаясь кровью в смертельной борьбе с капи­талистами всех стран, защищает интересы рабочих, крестьян и трудового казачества. Ради миллионов трудящихся рабоче-крес­тьянская власть не потерпит как со стороны класса имущих, так и со стороны отдельных групп рабочих, крестьян и казаков по­пустительства к предателям революции. Штаб по целому ряду донесений знает, что в некоторых станицах и селах и их окрес­тностях шляются темные банды вооруженных людей, .в тиши ночной пытаются подготовить предательский удар в спину дела рабочих, крестьян и трудового казачества. Штаб предупрежда­ет, что расправа как с этими бандами, так и с их укрывателями будет коротка и жестока. Участники банд будут расстреляны, а укрывающие их станицы и селения будут сровнены с землей. »

«Сровнены с землей», «короткая и жестокая расправа», «будут расстреляны» - опорные слова в документах новых властей.



Господская кровь не очень желала, чтобы в нее окунали свои мечи как российского выплода громыхливые преобразователи, так и иностранные пролетарии.



Штаб 1 июня через газету «Известия Западно-Сибирского и Омского Исполнительных Комитетов Советов крестьянских, рабочих и солдатских депутатов» сообщает:


РАССТРЕЛ КОНТРРЕВОЛЮЦИОНЕРОВ

В последнее время известный контрреволюционный еса­ул Анненков готовится к выступлению, для чего приобретает разными путями оружие и стягивает свои банды к Омску. На фронте у станции Марианновка недавно задержаны с письмом и печатью Анненкова «Череп» с подписью «Отряд особого на­значения. С нами Бог. Есаул Анненков» 5 подвод с 11 ящика­ми патронов, с винтовками и пулеметами. Из казачьего склада оружия украдено 113 винтовок. При попытке скупить 156 вин­товок и 2 пулемета системы Люис от заведывающего складом оружия 1-го эскадрона командиром эскадрона были задержаны три офицера и один вольноопределяющийся анненковских от­рядов: Самарцев, Тепляков, Кузнецов и Соснин, двое первых в офицерских погонах. 28 мая в присутствии солдат эскадрона они сознались, что в анненковском отряде состоят уже два ме­сяца и были командированы в Омск для скупки оружия, седел и лошадей.

На основании ОБЯЗАТЕЛЬНОГО ПОСТАНОВЛЕНИЯ Ис­полнительного комитета Советов Самарцев, Тепляков, Кузне­цов и Соснин расстреляны».

4 июня того же года в той же газете:


РАСКРЫТИЕ КОНТРРЕВОЛЮЦИОННОГО ЗАГОВОРА

Вчера в Ишиме раскрыт заговор офицеров взорвать желез­нодорожный мост и взорвать путь, чтобы приостановить дви­жение войск и переездов поездов на Омск и обратно не менее как на пять дней и этим самым дать возможность чехословакам вести наступление на фронте Омска.

По делу заключено в тюрьму десять человек, из которых два служащих правительственного телеграфа, остальные офицеры.

Служащие телеграфа заключены по указанию обвиняемых, как якобы передавших телеграфные сведения. Заговор по указа­нию одного из обвиняемых, сознавшегося во всем, был органи­зован бывшим тому назад неделю в Ишиме членом Временного Сибирского правительства, который якобы выехал в Омск. В деле замешано много лиц, дознание о которых кончится не раньше, как завтра. В заговоре горячее участие принимала партия эсеров: члены этой партии посажены в тюрьму, председатель убежал.

Без точек опоры расшатанный быт.
Не так поглядел - и повешен.
И Людвиг Венцкович прислуге велит
С утра упаковывать вещи.
Ограблен и бит за какие грехи?
И ласточка-дочь - не подарок.
За нею славянских кровей женихи,
Она со всех ног - за мадьяром.
Невзгоды - на годы, удача - на час.
Житейские дрожки - из тряских.
Однажды не выдержит сердце и сдаст.
Подальше от белых и красных.
Но где те дороги, чтоб все стороной?
Эпоха по следу наметом.
Беги, озирайся и чувствуй спиной
Свинцовую дрожь пулемёта.

В далекие времена сибирское казачество проживало, не­сло службу на землях Ишимского и Петропавловского уездов Тобольской губернии, защищая южные рубежи Русского госу­дарства от степных кочевников. Постепенно граница смеща­лась к югу, образовалось Семиреченское казачество. В начале ХХ века Сибирское казачье войско состояло из трех отделов:

1- й - с центром в Кокчетаве, 2-й - с центром в Омске, 3-й в Усть -Каменогорске.

Столицей войска был Омск.

В Белой борьбе на востоке России сибирское казачество сыграло выдающуюся роль.



В январе 1918 года при Петропавловском станичном правле­нии образовался центр тайной организации по свержению боль­шевистской власти. В него вошли офицеры и казаки станицы Петропавловской, близлежащих станиц. Центром руководил ко­мандир Отдельной Сибирской казачьей бригады полковник Ива­нов, приведший ее с Кавказского фронта для расформирования.

В конце марта в Омск нелегально прибыла делегация Доб­ровольческой армии, направленная генералом Корниловым - потомственным сибирским казаком - для согласования об­щих действий и образования в Степной области подпольной группы армии. Делегация состояла из двух человек: генерала от инфантерии Флуга и подполковника Глухарева. С мыслью объединить под единым началом все местные военные и по­литические организации, признающие «Программу» генерала Лавра Георгиевича Корнилова, они стали искать соответству­ющую такому назначению личность. Им был рекомендован полковник Иванов-Ринов (Ринов - подпольное имя) как че­ловек, «пользующийся большим влиянием среди казачества и имеющий обширный административный опыт». Флуг съездил в Петропавловск, познакомился с Ивановым, нашел его впол­не соответствующим назначению, сам полковник дал согласие возглавить Омский военный подотдел Добровольческой армии и к началу лета объединил под своим началом тайные белые организации всей Степной Сибири. Исполнив миссию, генерал Флуг с подполковником Глухаревым убыли в Томск, прием­ником Иванова в руководстве Петропавловской организацией стал войсковой старшина Волков: Владимир Иванович пользо­вался безупречной репутацией храбрейшего офицера Сибирс­кого казачьего войска, имел за мировую войну орден Святого Георгия 4-й степени, Георгиевское золотое оружие.

Успеху Белого дела много способствовала деятельность по­лулегального «Союза братчиков и сестриц», созданного по инициативе и при активном участии полкового священника А. А. Русецкого, ставшего в скором будущем Главным священ­ником Сибирской армии адмирала Колчака. Выпускник Мин­ской духовной семинарии, он провел с сибирскими казаками более двух с половиной лет на позициях, имел боевой орден Святой Анны 3-й степени и теперь проповедником «совершает с опасностью для своей жизни миссионерские поездки по Омс­кой епархии, силою своего мощного слова бичует большевизм». Направленные опытной рукой, в одном направлении действо­вали станичные дружины Сибирского казачьего войска, уча­щаяся молодежь в составе тайных военных организаций.

Переворот в Петропавловске произошел в ночь на 31 мая 1918 года. Чехословаки и подпольщики выступили одновре­менно в один час ночи. Город в считанные минуты оказался в руках восставших. Из членов совдепа под покровом темноты удалось спастись бегством только двум человекам. Победители пленных коммунистов выпороли нагайками, а пленных венгров-интернационалистов увели за город и расстреляли. Советс­кая власть была свергнута во всей Степной Сибири.

В газете «Приишимье» появилось стихотворенье:

Было много слухов, было много толков,
Но вопрос на деле оказался прост:
Не успел проехать с казаками Волков,
Как вся свора мигом вновь поджала хвост.
Не слыхать собачьих большевистских лаев,
Как рукою сняло вихрь мятежных бурь, -
Волкова сподвижник, славный Катанаев
Из голов дурацких сразу выбил дурь.
Шлю привет героям и пред всеми Вами
С твердой верой в сердце я сказать берусь:
- С этими орлами, с этими штыками
Возродится скоро боевая Русь.

После взятия власти в городе была объявлена мобилизация в Си­бирскую армию офицеров, юнкеров, военных чиновников и врачей, о наборе добровольцев из других категорий граждан. На сборных пунктах стали формироваться добровольческая рота реалистов и гимназистов, добровольческая киргизская рота, казачья конная рота, Офицерская Отдельная инструкторская рота капитана Васильева.


VIII

Под Омским образовалось три фронта: западный - со сто­роны Петропавловска, южный - со стороны казачьих станиц, восточный - со стороны Новониколаевска.

Незадолго до этих событий по Петропавловской железно­дорожной ветке на станцию Исилькуль прибывает штаб чехос­ловацкого корпуса и эшелон пятого чешского полка.

В Омский исполком направляются два офицера: Гайда - в ско­ром будущем колчаковский генерал, и Масарик - в скором будущем президент Чехословакии, с требованием пропустить их на восток без сдачи оружия. Им отказывают. Офицеры встают и уходят.

«Мы не успели переглянуться, - вспоминает один из коми­тетчиков, - как вновь открылась дверь, в которой появились две головы: Масарика и Гайды. Ни слова не сказав, они захлоп­нули дверь и ушли совсем. Все мы, члены комитета, поняли тогда, что нам брошен вызов».

На следующий день тюменской веткой на станцию Кулом- зино прибывает шестой чешский полк. На его разоружение на­правляется коммунистический отряд ЧК, который при боевом столкновении с ним весь погибает.

На восточном фронте главной силой, противостоящей чехословакам, выступают красные мадьяры Лигети: ты­сячью винтовок вооружил Омский Совет грозных иност­ранных пролетариев. «Эту тысячу винтовок мы должны ис­пользовать, как следует, если хотим спасти себя и русскую революцию, которая является нашим союзником, оплотом грядущей венгерской революции», - писал редактор «Форрадалом».

Волнения Лигети мне понятны.

Под Омском погода портится.
Выходит на ближний рубеж.
Чехословацкого корпуса
Железнодорожный мятеж.
Победно стволами выставлен,
В литую броню одет,
Он подберётся и выстрелит
В занявшийся русский свет.
Он знает, а не надеется,
Что с ходу сметёт под откос
Заслоны красногвардейские
И не замедлит колёс.

30 мая два чешских эшелона пытались занять станцию Кош- куль, но под огнем красной артиллерии отступили. Мадьяры бросились за ними вдогонку, однако напоролись на сплошную стену ружейно-пулеметного огня и попятились в сторону стан­ции Татарская.



Шестого июня чехословаки и казаки есаула Анненкова вы­шли к станциям Любино и Называевская, предупреждая под­ход помощи большевикам из Тюмени. Вечером омский Совдеп вместе с семьями погрузился на пароходы, пустился вниз по Ир­тышу к спасению у тюменских товарищей.



Седьмого июня Омск читал Приказ № 1 полковника Иванова-Ринова: «Временным Сибирским правительством я назна­чен командиром Степного корпуса, вся полнота власти с сего числа принадлежит мне.» Приказом № 2 от того же числа создавался штаб Степного корпуса, который сразу приступил к формированию боевых отрядов.



Узнав о падении Омска, красногвардейцы восточного фронта разбежались, но мадьяры, собранные воедино волею Лигети, пошли вслед за своим совдепом на Тюмень через Тару и Тобольск.

Дорога вконец от дождей расползлась.
Телеги в суглинке по оси.
И кони коленями падают в грязь,
Как будто прощения просят.
Четвёртые сутки подряд отряд
Несёт на себе обозы.
Что город оставлен - не он виноват.
Но что в этой истине пользы?
Сутулит спины чувство вины -
Всё дальше от Омска мадьяры.
Костры их привала отражены
В чужом Иртыше под яром.

Омский офицерский отряд штабс-капитана Казагранди через двое суток на пароходе «Семипалатинец» отправился в преследование за коммунистическими беглецами. Вечером 12 июня у села Карташево он настиг их. После короткой пере­стрелки они, сто восемьдесят четыре человека, сдались. Среди пленных на борту парохода оказалась Зофия Венцкович. Лиге­ти предложили: ему и Зофии сохранят жизнь, если он отпра­вится в Тюмень, организует разоружение красногвардейских отрядов и сдачу города, но Зофия останется заложницей.

Он ответил пощечиной пришедшему с этим предложением чешскому офицеру.

«Знаю, что напрасно рисковать жизнью недостойного рево­люционера, но если бы такой случай повторился, моим ответом могла быть только пощечина. Мы должны не только всей на­шей жизнью, но и самой смертью показать, что для дерущихся под знаменем нашей партии недопустима, невозможна не толь­ко измена, но и сама мысль о ней», - напишет Лигети товари­щам из тюрьмы.



Казагранди, усадив в трюм пленных, продолжил путь к Тобольску и на подходе к Таре встретил известные всему Обь-Ирштышскому пароходству «Ольгу», «Иртыш» и «Това­рищество».

«Ольга» с донесением о делах отряда отправлена в Омск, туда же с баржей пленных пошел «Иртыш». Независимое «То­варищество» ушло к Омску само по себе.



Перемещение красных мадьяр по русским пространствам от Омска до Тюмени во многих сочинениях описываются как триумфальное шествие. В моем студенческом воображении оно рисовалось таким же:


ЛЕГЕНДА

О ней - застучавшие ставни,
И слухи, и вороньё.
И, кажется, воздухом стала
Летучая слава её.
То лесом, то степью, то полем -
Стремительной тенью крыла.
По сёлам плывут с колоколен
Безбожные колокола.
Над сходкою, сдвинувшей брови -
Агитационный талант:
Она во плоти и во крови
Мутит мужиков по тылам.
Слова раскалённые - с лёта.
В порыве - клинок наголо.
Трубач шелохнётся - и в сёдла,
Стремян не коснувшись, село.
И вместе с легендой растает,
 Оставив в суслонах хлеба,
У пыльных околиц оставив
Незрячие статуи баб.
Дозорными их ожиданий
Мальчишки не слазят с трубы.
Но только за дальней деляной -
Костров голубые столбы.

Легенда. Легенда. Легенда.
Под сёдлами взмокла кошма.
Опять наведенная кем-то
Погоня по следу пошла.
И собственный след потеряла.
Сомкнулись листва и трава.
На месяцы опережала
Легенду мирская молва.
И ей - ни преград, ни пределов.
И дни взбаламутив до дна,
Стремительной тенью летела
По странам планеты она.
От сёл к городам - перекатом.
И бредила далью другой,
Бунтующие баррикады
Оставив в пути за собой.

Подмяв под себя пьедесталы,
Разламывался Будапешт,
Овихренный вспугнутой стаей
Валюты, ворон и депеш.
Своё утверждая начало
Над сильными мира сего
Один за другим занимала
Легенда кварталы его.

Над паникою угорелой,
С утра осадившей вокзал,
Оборванною параллелью
Оборванный провод свисал.

Легенда легендой.

Красные мадьяры, уходящие из Омска, никогда не были желанными гостями в таежных селениях и городах, и сами не были дружелюбны. Войдя в маленькую деревянную Тару, гро­зились спалить ее, если их не переправят на левый берег Ирты­ша, не снабдят продовольствием.

14 июня Казагради был в Таре, где узнал, что ранним утром 11- го все советские учреждения из Тобольска, которому еще ничто не угрожало, эвакуированы в Тюмень, что в брошенном городе в тот же день состоялось заседание членов бывшей го­родской думы, решениями которой восстановлены городская и земская управы, избран Временный комитет, вскоре переиме­нованный в Комитет общественной безопасности. Для охраны города Комитет поручил командиру 43-го Сибирского полка, дислоцированного в Тобольске, полковнику Киселеву создать особую группу.

«Семипалатинец» прибыл в Тобольск в ночь на 19 июня, ут­ром по городу был расклеен приказ: «Прибыв сего числа с отря­дом регулярных войск Сибирского временного правительства в город Тобольск, объявляю от имени Временного Сибирского правительства Советскую власть в городе Тобольске низложен­ной, земские и городские самоуправления восстанавливаются, военная и административная власть губернии впредь до распо­ряжения Временного Сибирского правительства переходит к коменданту города Тобольска полковнику Киселеву, которому поручается сконструировать Тобольский Военно-революцион­ный штаб.

Начальник отряда Временного Сибирского правительства штабс-капитан Казагранди».



Секретарь бежавшего из Омска Западно-Сибирского Воен­но-оперативного штаба Карлов писал в своих воспоминаниях: «В штабе получили по телефону сведения из села Покровского Тюменской губернии, что в село прибыл. отряд мадьяр, кото­рый просит сообщить об этом в Тюмень. Мы просили Покровское передать отряду, что за ним немедленно высылается пароход. На следующий день, на рассвете, отряд на пароходе прибыл в Тюмень. Ему была устроена торжественная встреча».

Через линию фронта к Тюмени перешло около пятисот бойцов Лигети, они принимали участие обороне города, во­евали на станциях Подъем, Богандинская, Вагай, Голышманово. На этой станции ими мимоходом был расстрелян свя­щенник местной церкви. «Все время своего пребывания на станции о. Богоявленский обнаружил удивительное спокойс­твие. Перед расстрелом, когда выкопана была яма, он помо­лился Богу, потом положил на все четыре стороны земные поклоны, надвинул шляпу на глаза и сказал: «Я готов». Так об этом передавали железнодорожным служащим расстре­лявшие его красноармейцы (мадьяры)», - говорится в Акте расследования обстоятельств ареста и расстрела священника Голышмановской церкви Ишимского уезда отца Владимира Богоявленского.


IX

Победу на случившихся в 1917 году первых всероссийских выборах в органы власти - во Всероссийское Учредительное собрание - одержали эсеры: за них проголосовало 40% избира­телей, в аграрных Центрально-Черноземном районе и в Сибири - 75%. Большевики набрали - 24% и не смирились с такой на­родной несправедливостью: на первом же заседании Собрания в 5-м часу утра 6 января 1918 года они объявили об его закры­тии, а в ночь на 7-е - об его роспуске.

Насилие, совершенное над первым всенародно избранным органом, не убило идеи Учредительного собрания: во все время гражданской войны она была знаменем противников больше­вистского режима, территория страны, не подвластная боль­шевикам, стала распределяться между многими областными правительствами. В Омске борьбу за власть вела Сибирская Областная Дума с Временным Сибирским правительством.

Еще в конце 1917 года на съездах сибирских областников в Томске было объявлено об автономном устройстве Сибири, высшим законодательным органом ее предполагалось быть Си­бирской областной Думе. В конце января 1918 года по примеру петроградских товарищей томские большевики Думу разо­гнали, некоторых ее членов арестовали, а избежавшие ареста думцы избрали президиум Сибирской Областной Думы и обра­зовали Временное правительство Сибири - оно, опасаясь реп­рессий, из Томска перебралось в Харбин. Когда в июне 1918-го большевистская власть в Сибири пала, возродившаяся Сибир­ская Областная Дума из пяти находившихся в Сибири членов харбинского кабинета образовала Временное Сибирское прави­тельство во главе с Петром Васильевичем Вологодским, пере­дав ему «всю полноту» государственной власти над всей терри­торией Сибири».

Столицей ее был избран Омск.



Во второй половине июня полковнику Иванову-Ринову приказано в кратчайшие сроки очистить от красных войск тер­риторию к западу и северо-западу от Омска, то есть севернее железной дороги, и обезопасить ее от вторжения неприятель­ских войск занятием проходов через Уральские горы. Полков­ник отдает приказ о создании ударной группировки, местом сосредоточения ее назначает Ишим, а командиром - начальника Первой степной дивизии полковника Вержбицкого: за плечами Григория Афанасьевича японская война, военная экспедиция в Китай, мировая война. С Германского фронта он вернулся в Сибирь, имея орден Святого Георгия 4-й степени, Георгиевс­кое оружие, много других наград, среди которых особо ценил солдатский Георгиевский крест с пальмовой ветвью: им в 1917 году награждались офицеры за личную храбрость и только по решению солдатских собраний. Он участвовал в антисоветском перевороте в Усть-Каменогорске, откуда был вызван в Омск, а через день после прибытия, 21 июня, с отрядом в 348 человек уже отправился в Ишим.

Белая армия испытывала недостаток в личном составе, в офицерских кадрах, правда, это оказывалось вопросом време­ни. Петропавловская Офицерская рота капитана Васильева в Ишиме стала иметь 150 человек, влившись в Первый Степной Сибирский полк капитана Жилинского, она вдвое увеличила его личный состав.

Командир отделения четвертой роты этого полка поручик Арсений Митропольский вспомнил: «Не полк, не полчок даже - батальонишка. а духом, готовностью драться, волею к побе­де - крепко сбитая, отличная героическая часть. Рядовыми бой­цами офицеры, крепкорукие, прицелистые сибирские прапорщи­ки, пылающая энтузиазмом молодежь: студенты, гимназисты, кадеты. Мы были захвачены восторгом переворота, кутерьмой формирования; мы, уже отдохнувшие от войны, вновь хотели возбуждающего свиста пуль и тявканья шрапнелей, той очарова­тельной обстановки походов и боев, когда все в жизни становит­ся просто и ясно . мы верили в то, что мы, офицеры-фронтовики и интеллигентная молодежь, первыми выстрелами разгоним эту красную сволочь, что хочет бороться с нами. Ишим. Квартира в школе. Душистое сено на полу, сытные харчи, сибирские калачи. Иногда, к борщу полстакана спиртяги, солдатской радости.».

Белобрысый и лопоухий, невысокого роста выпускник вто­рого Московского кадетского корпуса и Константиновского во­енного училища, поручик с Георгием на груди лих и беспечен. Он поэт, и стих его мужествен:

На чердаке, где перья и помёт,
Где в щели блики щурились и гасли,
Поставили треногий пулемёт
В царапинах и синеватом масле.
Через окно, куда дымился шлях,
Проверили по всаднику наводку,
И стали пить из голубых баклаг
Согретую и взболтанную водку.
Потом. Икающе захлёбывалась речь
Уродца на треноге в слуховуше.
Уже никто не мог себя сберечь,
И лишь во рту всё становилось суше.
И рухнули, обрушившись в огонь,
Который вдруг развеял ветер рыжий.
Как голубь, взвил оторванный погон
И обогнал, крутясь, обломки крыши.
.Но двигались лесами корпуса
Вдоль пепелищ, по выжженному следу,
И облака раздули паруса,
Неся вперёд тяжёлую победу.

Это его «Разведчики».

А прицелистые сибирские прапорщики, пылающая энтузи­азмом молодежь в походе и на привалах пели:

Смело мы в бой пойдём
За Русь святую
И как один прольём
Кровь молодую.

Песня понравилась по ту сторону границы, разделившей русский народ, - у красных. Там она пелась:

Смело мы в бой пойдём
За власть Советов
И как один умрём
В борьбе за это.

Приказом Иванова-Ринова ближайшей задачей Ишимской группе ставилось овладение Ялуторовском. Результатом действий ее под началом полковника Вержбицкого стало взятие с боем 29 июня станции Голышманово, 1 июля - Омутинской, 4 июля - Ва- гая, 8-го - разъезда Заводоуковский. 10 июля красные без боя сдали Ялуторовск и отступили к станции Богандинская: здесь, натолкнувшись на отчаянное сопротивление, группа перешла к временной обороне. Красные задумали сложную операцию по фланговому охвату и окружению ее: четыреста человек матрос­ского отряда при десяти пулеметах в ночь на 15 июля у деревни Муллаши обошли правый фланг, оказались в их тылу и располо­жились на отдых в лесу. Однако не смогли соблюсти скрытности манера. Две роты чехословаков и казачья сотня почти полностью уничтожили эту команду - спаслось около тридцати человек.

Другой отряд красных - более четырехсот человек с пулеметами - обошли левый фланг Вержбицкого у деревни Головино. Против них выступили две сотни 2-го Сибирского казачьего полка и пять взводов чехословаков. При их наступлении красные бросились бе­жать к переправе через Пышму, но все пути к отступлению были отрезаны. Около ста красноармейцев утонуло в реке, на поле боя осталось девяносто убитых. Воспоминания современника о Голови­но после боя ужасают: «Трупами красных были завалены улицы, и свиньи, выползая из дворов, пробовали рвать еще теплые тела.».

Сводный отряд подполковника Смолина, совершив 16 июля рейд по тылам красных, на станции Подъем захватил бронепо­езд, разбил красногвардейскую часть, потом ударил в тыл пышминских позиций и 19 июля овладел деревней Червишево.

Одновременно основные силы Ишимского отряда атакова­ли противника с фронта. Под станцией Богандинская комму­нистические силы были наголову разбиты, и в 17 часов 20 июля в Тюмень без боя вошли сотни 2-го Сибирского казачьего полка, а через два часа со стороны деревни Яр вошла разведыватель­ная группа отряда Казагранди.



Николай Николаевич Казагранди - представитель давно обрусевшего итальянского рода, обличьем беспощадно красив, душой по-русски широк и открыт. «Дворцов» - переводят на русский его фамилию сослуживцы и говорят, что туда ему и дорога. Он не сопротивляется:

- Туда не туда, но это по мне.

«Отряд штабс-капитана Казагранди, - вспоминал один из его офицеров, - благодаря неустанным заботам своего коман­дира, редко испытывал материальные затруднения и, следуя его примеру, доблестно и всегда успешно выполнял стави­мые ему боевые задачи. Имя штабс-капитана Казагранди как офицера и начальника, связанное со многими блестящи­ми и лихими делами белых, приобрело в Сибири и Приуралье широкую и вполне заслуженную большую и добрую из­вестность. Оба помощника Казагранди - капитаны Цветков и Ушаков - были также выдающимися во всех отношениях офицерами.».

В ночь с 16 на 17 июля в екатеринбургском доме, некогда построенном и принадлежащем военному инженеру Ипатову, комиссар Юровский вошел в комнаты, занимаемые царской се­мьей и прислугой, разбудил всех, повелел следовать за ним: де­скать, в городе мятеж и он хочет увезти их в безопасное место. Все послушно спустились за ним в нижний этаж: государь с на­следником на руках, государыня, великие княжны, фрейлина Де­мидова, доктор Боткин, повар Харитонов, старый лакей Трупп.

Юровский вышел, но через некоторое время вернулся с тре­мя другими большевиками и семью австро-венграми. Сказал:

- Ваши хотели вас спасти, но это им не удалось, и мы при­нуждены вас казнить.

Выхватил револьвер и в упор выстрелил в государя. Вошед­шие стали стрелять в заранее определенные жертвы.



...В ста пятидесяти верстах севернее Екатеринбурга в го­родке Алапаевске в ночь с 17-го на 18 июля, сутки спустя, были расстреляны и сброшены в старую шахту сестра государыни великая княгиня Елизавета Федоровна, великие князья: дво­юродный брат императора Сергей Михайлович, Иоанн, Конс­тантин и Игорь Константинович, князь Палий - сын великого князя Павла Александровича.



Не задерживаясь в Тюмени, Казагранди с приданной ему по­лусотней казаков уже в 10 часов утра выступил на Туринск, ко­торый 25 июля сложил перед ним оружие. 29 июля сюда из села Тавдинского прибыл отряд полковника Киселева, и на следующий день оба отряда без сопротивления заняли Ирбит. Красные отсту­пили на Егоршино. Они еще раз переиначили знакомую песню:

Смело мы в бой пойдём,
Если нас погонят,
И как один умрём,
Если нас догонят.


X

Белогвардейское подполье, дабы отрезать пути отхода тю­менским большевикам, подняло в Камышловском и Шадринс- ком уездах восстание, но его быстро подавили. Руководил боями председатель Камышловского уисполкома, председатель УВЧК и военный комиссар рабочий Макар Васильевич Васильев. Из бросивших Тюмень отрядов образовали Сибирский корпус, командиром назначили Васильева, комиссаром Усиевича, из красногвардейских дружин образовали полк, названный Пер­вым крестьянским коммунистическим полком Красных орлов.

Станции Егоршино придавалось важное стратегическое значение: и белые генералы, и красные командиры прилагали все усилия, чтобы овладеть станцией - бои за нее шли более полутора месяцев. Созданный в середине июня 1918 года Со­ветом Народных Комиссаров Северо-Урало-Сибирский фронт был переименован в 3-ю армию, оказавшиеся под Егоршино отдельные формирования объединялись в бригаду, командиром ее назначили все того же Макара Васильевича. Менялась бое­вая обстановка - менялись названия воинских формирований, бригаду развернули в дивизию, присвоив ей номер 29. Долгое время в 3-й армии красных было всего две дивизии: 29-я и 30-я - ею командовал Блюхер.

Ко 2 сентября 1918 года в отряде штабс-капитана Казагран- ди насчитывалось 903 бойца при 6 пулеметах, он был самой крупной и самой организованной частью дивизии Вержбицко­го, но не имел в ней определенного статуса.

13 СЕНТЯБРЯ 1918 ГОДА ПРИКАЗОМ ПО 2-МУ СТЕПНОМУ СИ­БИРСКОМУ КОРПУСУ ОТРЯД ПРЕОБРАЗОВЫВАЕТСЯ В 16-Й ИШИМСКИЙ СТРЕЛКОВЫЙ ПОЛК.

Полк с боями продвигается дальше и дальше на северо-за­пад, его офицеры и нижние чины повышаются в воинских зва­ниях, его командир становится капитаном. Генерал Сахаров вспоминал: «Дух и спайка среди частей были замечательные. Офицеры и солдаты жили в общих землянках, зачастую обер- офицеры стояли в строю и бою как рядовые. Тяжелая боевая служба среди начавшейся уже зимы неслась в высшей степени добросовестно, без отказа. Жила среди нас большая вера в спра­ведливость своего дела. Между всеми было полное доверие: никаких недомолвок, недоговоренностей. Та отчужденность и подозрительность к офицеру, которую старательно привили и раздули наши политиканствующие социалисты в 1917 году, ис­чезла совершенно и заменилась нормальными отношениями, чувством взаимной дружбы».

28 сентября полк овладел Алапаевском, рядом с ним в бой шли 13-й Омский, 18-й Тобольский и 20-й Тюменский полки полковника Киселева.

Расстроенные части красных отступали по линии Алапаевск - Нижний Тагил и далее на север по Верхнетурскому тракту. С тяжелыми боями, пройдя через их многочисленные заставы, в середине октября 16-й Ишимский овладевает городом и станци­ей Верхотурье. Капитан Казагранди награждается чином под­полковника, в следующие чины производятся все подчиненные ему должностные лица.



Арсений Митропольский, взяв псевдоним Несмелов, в да­леком непредполагаемом Харбине будет писать об этих днях:

Врага нащупывая издалека,
По насыпи на зареве пожарищ
Вползали тяжко два броневика,
И «Каппеля» обстреливал «Товарищ».
А по бокам, раскапывая степь,
Перебегала, кувыркаясь, цепь.

Он вспомнил эти дни и видел себя в рубке бронированного чудовища:

У командира залихватский вид,
Фуражка набок, расхлябаснут ворот,
Смекалист, бесшабашен, норовист,
Он чёртом прёт на обреченный город.
Любил когда-то Блока капитан,
А ныне верит в пушку и наган.

Из двадцати трёх - отданы войне
Четыре громыхающие года:
В земле, в теплушке, тифе и огне.
(Не мучит зной, так треплет непогода).
Всегда готов убить и умереть.
Такому ли над Блоками корпеть!

Город Ишим не оставлял без внимания полк своего име­ни. Начальник 4-й Сибирской дивизии, - в ней воевал 16-й Ишимский полк, - говорил: «Граждане города Ишима сдела­ли для вверенного мне отряда ценный подарок в виде Ишимского питательного пункта. Принося глубокую благодарность гражданам г. Ишима за столь дорогой подарок, предписываю питательный пункт включить в состав отряда».

В ноябре Ишимская городская дума постановила ассигно­вать на подарки 16-му Ишимскому полку 3 тысячи рублей и та­кую же сумму - Питательному пункту имени города Ишима.



...Село и станция Карелино, село Ново-Туринское, завод Николо-Тавдинский. В бою за станцию Карелино захваче­ны оружие, пленные, автомобиль, бронепоезд в составе трех вагонов, платформы и паровоза. Бронепоезд получил имя «Ишимец». На его вооружении стояло трехдюймовое орудие и восемь пулеметов. Станция Выя, Нижнетуринский завод, - ты­сяча пленных Первого Камышловского полка, разгром 29-й ди­визии красных - спаслись лишь командир, начальник штаба и комиссар. Это боевые вехи 16-го Ишимского.



Политики вели свои бои и одерживали свои победы.

23 сентября 1918 года Уфимское государственное совеща­ние, представленное членами разогнанного Учредительного собрания, создает Временное Всероссийское правительство, или Уфимскую Директорию. Она объявила о своей борьбе с Советской властью за воссоединение России, о продолжении войны против австро-германского блока, о восстановлении всех договоров со странами Антанты, в короткие сроки доби­лась упразднения всех областных, национальных и казачьих правительств, Сибирской областной думы. 9 октября Дирек­тория переехала в Омск - 3 ноября ей передало власть Вре­менное сибирское правительство. В состав образованного Уфимской Директорией Всероссийского Совета министров вошли почти все члены Административного совета Времен­ного сибирского правительства. Пост военного и морского министра 3 ноября занял генерал Иванов-Ринов, но уже 4-го был заменен Колчаком, который 18 ноября при поддержке со­юзников, офицерских и казачьих частей совершил государс­твенный переворот, вождей Директории арестовал и выслал за границу, остальные члены ее вошли в состав Омского пра­вительства адмирала.



Австро-Венгрия, одна из стран, развязавшихся мировую войну, рухнула. На ее развалинах чешские земли и Словакия объединились в республику Чехословакия, провозглашенную 14 ноября. Первым ее президентом стал Томаш Масарик - один из тех офицеров, кто полгода назад своим появлением смутил Омский совдеп.



В ночь на 22 декабря в Омске большевики подняли восста­ние. Дезорганизованное противоречащими один другому при­казами, оно к середине дня было подавлено. Командовавший английскими солдатами личной охраны Колчака полковник Уорд вспоминал с ноткой сожаления: «Восстановление порядка стоило только тысячи жизней». «Нет, - поправляет его в своих воспоминаниях старый большевик Т. Сергеев, - погибших в этом восстании, по далеко не полным данным, насчитывается до 2000 человек, из них 100 - коммунисты. Восстание, не­смотря на разгром его, было лучшей школой опыта борьбы для пролетариата Омска».

Накануне восстания Лигети из-за стен тюрьмы воодушевлял соотчичей стихами, в вольном моем изложении звучащими так:

Пусть враг идёт на приступ, на таран, -
Назад ни шагу, красные мадьяры!
За нами всё слышнее по утрам
Победных пушек грозные удары.
И пусть прибой нас к берегу прибил,
Не скитом мы раскинуты, но станом -
В последний бой с врагами из могил
Мы в цепи атакующие встанем.
И в дни торжеств шагнём за тот рубеж,
Где солнце отвоёванное светит,
Где благодарный красный Будапешт
Цветами и объятьями нас встретит.

У 16-го Ишимского полка в боевом формуляре - дела под Воткинском заводом, где была разгромлена Седьмая дивизия красных, и 24 декабря 1918-го - взятие Перми, форсирование Камы, создание на ее правом берегу широкого плацдарма для наступления на Вятку.



Командование Северного фронта красных бьет тревогу: бо­евые успехи белых опасны возможностью установления связи Архангельского района с чехословацким фронтом, перерывом сообщения с Северным Уралом и Западной Сибирью, утратой края, откуда возможен ввоз продовольствия. В районе Ляпи- но имеется 300 -500 тысяч пудов хлеба, закупленного Арханге­логородским губисполкомом, а в районе рек Печоры, Ижмы и Цильмы имеются значительные запасы оленьего мяса. В райо­не Ляпино, кроме того, в озерах и реке Обь возможна заготовка рыбы. Столь необходимые им запасы могут быть захвачены и вывезены противником.

Поручик австро-венгерской армии Мориц Мандельбаум родился в один год с Кароем Лигети - в 1890-м, но не в ра­бочей - в артистической еврейской семье, что не помешало ему в 1916-м, как и Лигети, оказаться в русском плену. Вез­десущий и дальновидный, он не ждал милостей от властей, сам побуждал их к этому и во время Октябрьского переворота уже командовал красногвардейским отрядом. Лето 1918 года провел на Волге и Каме в боях против белочехов, а осенью во главе интернационального «летучего отряда ВЧК» (10-12 че­ловек: немцы, латыши, мадьяры) он направляется на Север с заданием перейти Урал, завладеть Ляпино и, по возможности, - всем бассейном Оби. (Это с двенадцатью-то человеками!).

В серо-зеленой английской шинели, френче, в галифе «с кожей на сидячем месте и коленках» он появился на глу­хоманной Печоре, где первыми его боевыми делами были убийство трех женщин за отказ дать лошадей для «летуче­го» отряда, ограбление Троице-Стефановского монастыря. Интернационалист Мандельбаум не побрезгал сорока тыся­чами монашеских рублей, церковным вином, обувью, хлебом и солью с маслом, лошадьми и коровами. А также перинами и подушками.

Подплывая к селам, он сначала обстреливал их из пушки, лишь потом высаживался на берег. Говорил:

- Снаряд сам должен найти кулака, отличить его от бедняка, а мне до этого дела нет, так как все русские - свиньи.

Красный Мандельбаум пёр напролом к ляпинскому хлебу.

Белогвардейцы тоже о нем помнили.

Командир 16-го Ишимского полковник Казагранди становится командиром северной группы войск Белой Сибирской армии.






Чтобы воспрепятствовать действиям и намерениям Мандельбаума, он усиливает Ивдельский полк полковника князя Вяземского ротой чехословаков, на помощь из Тюмени и Тобольска в эти непроходимые, богом забытые края идут два других отряда. Соединенные силы их, насчитывающие более 600 штыков, в ночь на 16 января 1919- го атакуют Ляпино, уничтожив всех до единого крас­ноармейцев.

Хлебные запасы казны достались белым.

«В этих глухих местах между Усть-Цильмой и примерно Чердынью, - писал командующий Северным фронтом ге­нерал-лейтенант Марушевский, - революция потеряла уже давно свои политические признаки и обратилась в борьбу по сведению счетов между отдельными деревнями и посел­ками. На почве одичалости и грубых нравов местного насе­ления борьба эта сопровождалась приемами доисторической эпохи. Одна часть населения зверски истребляла другую. Проруби на глубокой Печоре были завалены трупами до та­кой степени, что руки и ночи торчали из воды. Разобрать на месте, кто из воюющих был красный или белый, было почти невозможно. Отравленные ядом безначалия, группы этих людей дрались каждая против каждой, являя картины полной анархии в богатом и спокойном когда-то крае».


XI

16-й Ишимский полк участвовал во всех наступательных и оборонительных сражениях на плацдарме под Пермью и за Пер­мью. И не забывал своего первого командира, но о его боевых делах на севере разговоры приумолкли, имя произносилось реже и реже. В разговорах офицеров возникали недоуменные вопросы:

- Как так, нам долго говорят о скорой встрече и соединении с архангелогородцами, а ее все нет как нет. Странное затишье, господа, в Ляпино.

Но в затишье на севере виноват был не Казагранди.

Хлеб в Ляпино и в Обдорск доставляли пароходы и баржи тобольского купца Голева-Лебедева, его в этих долгих плавани­ях сопровождала тридцатилетняя женщина «невиданной кра­соты и очарования» - жена. Супруги имели свои путевые дома в Сартанье и Обдорске.

Князь Вяземский два месяца отдыхал не в Ляпино - в Сартанье: за широким столом и в любви на крахмальных простынях.

Набравшись свежих сил, он оставил в слезах и причитаниях красавицу, вернулся к своему войску, перевалил с ним Урал и в верховьях Печоры объявил о соединении Северного и Восточ­ного фронтов. Офицеры обоих фронтов поздравляли друг друга с этим событием, слали в газеты обоюдные поздравления «с пожеланиями боевых успехов, скорого свидания и возможности крепкого рукопожатия у Кремлевских ворот».

Любовная история Вяземского волновала офицерские души. У капитана Митропольского рождались, но долго не ложились на бумагу, строки:

Ты в тихий сад звала меня из школы
Под старый вяз, на низкую скамью.
Ты приходила девушкой веселой
В студенческую комнату мою.

И злому, непокорному мальчишке,
Копившему надменные стихи,
В ребячье сердце вкладывала вспышки
Тяжёлой, тёмной музыки стихий.

Его бронепоезд стальным чудовищем перемещался по насто­роженным пространствам, он подносил бинокль к отрешенным глазам, но видел не то, что было перед ним, а то, что в нём было.

И в те часы тепло твоих ладоней
И свежий холод непокорных губ
Казались мне лазурней и бездонней
Венецианских голубых лагун.

И в старой Польше, вкапываясь в глину,
Прицелами обшаривая даль,
Под звук, напоминавший окарину,
Я в дымах боя видел - не тебя ль?

И находил, когда стальной кузнечик
Смолкал трещать, все ленты рассказав,
У девушки из польского местечка
Твою улыбку и твои глаза.

С началом июля 1919 года военное счастье изменяет Бе­лой Армии. Иначе и быть не могло: свирепая мобилизация красных набирала в свои полки такое пополнение, что они сравнивались со штатными полками старой армии, полки бе­лых по тому же штату равнялись батальонам, а то и ротам.

Когда ж страна в восстаньях обгорала,
Как обгорает карта на свече, -
Ты вывела меня из-за Урала
Рукой, лежащей на моем плече.

Войска Белой Армии покатились назад.

У Арсения Митропольского в душе и стихах много правды, отваги и горечи.

У отступающих неверен глаз,
У отступающих нетверды руки,
Ведь колет сердце ржавая игла
Унылой безнадёжности и скуки.
И слышен в чёткой стукоте колёс
Крик красных партизанов: «Под откос!».
Ты отползал, как разъярённый краб.
Ты пятился, подняв клешни орудий.
Но жаждой жизни сердце обокрав,
И ты рванулся к плачущей запруде
Людей бегущих. Мрачен и жесток,
Давя своих, ты вышел на восток.

В конце марта 1919-го Мандельбаум с братвой, теперь име­нуемой Ижмо-Печорским полком, бежал из Печорского края. Бежалось тяжело: три тысячи реквизированных у населения под­вод везли имущество завоевателей - малицы, савики, швейные машины, граммофоны, никелированные самовары, пимы, шел­ковые и бархатные ткани и многое другое. На Печоре не было ни одной деревни, не ограбленной Ижмо-Печорским коммунис­тическим полком.

И тоже - любовь: высокий, статный мадьяр имел молодую и красивую жену. «Грабь награбленное», - причащал ее к учению великого Ленина и подбирал, что больше подходит к ее лицу и фигуре из шуб, платьев, кулонов, сережек, колец, из серебра и золота.

Его арестовали в день пролетарского праздника - 1 мая.

Вологодский ревтрибунал за ошибки, допущенные в про­ведении линии партии, по случаю второй годовщины Октяб­ря и учитывая слабое владение подсудимым русским языком, приговорил товарища Мандельбаума к пяти годам тюремного заключения (условно).

Оставаясь на военной службе, он пребывал комиссаром пол­ков, дивизий, армий, переходил вброд Сиваш, брал Турецкий вал и Ишуньские укрепления, служил в ЦК РКП (б) и в других, менее открытых учреждениях не только в России.



3 июня 1919 года в Омске расстрелян Карой Шандор Лигети.



Иной судьбы он и не ожидал. Его небо чернело и при­гибало к земле. В сумраке тюремной камеры он закрывал глаза и видел себя в прошлой, настоящей и будущей жизни. Но больше - в настоящей-будущей. Его настроение, мыс­ли, доверенные запискам на волю, так отражались в моих стихах:

День и ночь всё тот же опрокинут
Надо мною чёрный небосвод.
Молча атакующий противник
Рук убрать с гашетки не даёт.
Не стряхнуть со лба мне прядей мокрых,
Глаз не отвести от цели мне.
Как глухонемой синематограф,
Кадр остановивший на стене.
Напряженье на последнем вдохе.
Не разъять сощуренных ресниц.
Проложила твёрдый курс эпоха
На определение границ.
Тишина прицела не накренит,
Не обманет сердца, заманив.
Лучшее моё стихотворенье -
Двадцать восемь прожитых моих.
Долог бой. Годам передавая
Суть вещей великих и простых,
Через мой окоп передовая
В ваши дни уходит, не остыв.
О другом мне в душу не трезвоньте!
Отблесками схваток и осад
Над её прямой у горизонта
Ломаные молнии висят.

С 21 марта по 1 августа на его родине существовала Венгер­ская Советская Республика.



Белая Армия голодала и нищенствовала: не хватало обмун­дирования, белья, обуви, оружия. Командование сначала обра­щалось с просьбами, а после приказывало населению обеспе­чивать войска комплектами белья в количестве, зависящем от доходов семей. Сбором вещей для армии в Тюмени занимался Благотворительный комитет, созданный госпожой М. Н. Кубе и княгиней А. В. Голицыной и располагавшийся в доме купца Колокольникова.

Трудности армии отражались на судьбах раненых и боль­ных. Контр-адмирал Рихтер, возглавлявший полевую санитар­ную инспекцию, предпринимал отчаянные попытки исправить положение, по его рекомендации Колчак издал приказ, в ко­тором говорилось, что из-за недостатка медперсонала раненые и больные подолгу остаются без надлежащего ухода. При под­ходе санитарных поездов к городам от Омска до Владивостока власти должны были выделять по сто человек, «которые чаем и кипятком смогут напоить раненых и больных», однако это ничуть не меняло дела.

Осенью армию постигло другое бедствие - паразитарные тифы. Генерал Дитерихс, главнокомандующий Восточным фронтом, приказал начальникам гарнизонов, военных сообще­ний, полевому санинспектору фронта принять все возможные меры для борьбы с этим новым противником: дезинфицировать поезда и вокзалы, устраивать простейшие дезинфекционные камеры, отправлять солдат на фронт лишь после прививок, обеспечить фронт банями-поездами.

Тиф унес десятки тысяч жизней солдат, офицеров и гене­ралов.

Армия стала разносчиком заразы по территории Сибири. По неполным данным ведомства здравоохранения правительс­тва Колчака, по восьми губерниям ее за полгода было зарегист­рировано около 35 тысяч заболеваний паразитарными тифами.

Белая Армия по Сибирской железнодорожной магистра­ли один за другим сдавала города. 8 августа красные вошли в Тюмень. Накануне здесь был Колчак, пытался организовать оборону и отправку множества железнодорожных составов, за­прудивших станцию, но ничего сделать не мог, не помогали ни приказы, ни награды - начался развал армии.



Прапорщик Степаненок, офицер 14-го Иртышского Сибир­ского полка, в обращении к адмиралу Колчаку показывает все грани печальных обстоятельств. Он 2 июля 1919 года сообща­ет: «Я только что прибыл и решил объяснить Вам, Ваше пре­восходительство причину. отступления.

Наверное, Вам говорят начальствующие лица, что винова­ты в этом солдаты нашей армии, а я скажу, что больше всего вина падает на наше высшее начальство. Командующий арми­ей и командиры некоторых корпусов и дивизий они слишком зазнались и беспечно вели себя, когда наступали мы, и оказали полную неопытность в трудную минуту.

Они знали отлично, что численность штыков в полках была в среднем от 600 до 800 и что полки занимали участки в среднем от 15 до 20 верст; резервов близко никаких не было, достаточно было разбить один полк, и фронт открывался, и чтобы немедленно испра­вить положение, не ослабляя другие участки, не было возможности; что и случилось в переживаемое время, результаты налицо.

.Можно было еще поправить положение, когда г. Сарапул начали эвакуировать. Ижевцы и воткинцы, видя, что им тоже угрожает, они просили Командующего Южной Группой дать им оружие и они будут защищать свои заводы, это были те самые люди, которые уже дрались наряду с нами против красных, их предложение вначале было отклонено.

Когда же красные взяли город Сарапул и находились в 20 верстах от Ижевска, тогда командиры опомнились, и Ко- зогранди делает воззвание к тем, кто предлагал свои услуги, но было поздно. Хотя ижевцы и откликнулись на воззвание, но их две трети, забрав свое имущество, жен и детей, уже уехали из завода, и оставшимся тоже нужно было спасать семейство. Но все-таки они принялись формироваться.».



Первый крестьянский коммунистический полк Красных орлов возродившейся 29-й дивизии броском от села Исетского до Ялуторовска 17 августа вернул этот город большевикам.


XII

Редактором газеты 29-й дивизии был будущий знамени­тый уральский писатель Павел Петрович Бажов. В его книге очерков «Бойцы первого призыва» есть несколько слов о том времени и о наших местах: «Под Ишимом были напряжен­ные бои и тяжелые минуты, когда колчаковским карательным отрядам удалось захватить штаб и военкома полка, который теперь был военкомом бригады: тов. Юдин был повешен.». Это о Красных орлах. О Камышловском - побольше. «Быстро откатившись за Урал, колчаковцы задержались на линии реки Тобол и даже пытались организовать контрнаступление. Здесь Камышловскому полку пришлось выдержать немало упорных боев. Потери полка в этих боях были огромны. В некоторых ротах осталось только по пятнадцать-двадцать штыков...».

Огромные потери понесли и войска Третьей армии белых, сражающейся здесь: с 1 сентября по 15 октября она потеря­ла убитыми и ранеными около одной тысячи офицеров и около двух тысяч солдат. Соотношение, говорящее само за себя.

«...если бы мы тогда получили с тыла обещанных 20 тыс. людей, то красные полчища были бы рассеяны за Тоболом.», - писал в воспоминаниях генерал Сахаров.



К середине сентября 29-я дивизия ушла далеко вперед от Ялу­торовска. Полк Красных орлов стоял в 8 верстах от Ишима. Егер­ский добровольческий полк белых по реке Вагай у Голышманово вышел им в тыл и занятием деревни Глубокая отрезал путь к отступлению. Наводил страх на красных курсирующий по же­лезной дороге у станции Усть-Ламенская бронепоезд, и попытка прорваться здесь им не удалась. Был отдан приказ о переправе вплавь на другой берег Вагая - пришлось затопить большинство пулеметов, винтовок, патронов, обозных повозок.

Штаб дивизии в это время с отрядом конницы и медицинским пунктом располагались в селе Медведево Голышмановской волости. Псаломщик местной церкви, обнаружив, что охрана штаба несовер­шенна, сообщил о том белым, стоящим рядом, в селе Ражево.

Переодетый под красноармейскую часть: без погон, с крас­ными бантами на груди, белогвардейский эскадрон влетел в Медведво - и началась рубка. Штаб бригады вывели во двор, псаломщик ходил перед шеренгой и указывал пальцем, назы­вая, кто есть кто. Пятерых зарубили на месте, остальных повели в село Мокроусово Курганского уезда к генералу Лохвицкому. Ко­мандир бригады и комиссар после допроса были повешены на телеграфном столбе в Мокроусово. Командира бригады, офицера старой армии, перед казнью до полусмерти засекли кнутами.

После захвата и уничтожения штаба бригады части белых начали новое продвижение на запад, но оно было недолгим. Через месяц красные, собравшись с силами, пошли в наступле­ние: 4 ноября был взят Ишим, 14-го - Омск.



Четвертая Сибирская стрелковая дивизия, одна из немногих дивизий Белой Армии, проделала весь «Ледовый поход», в начале

1920- го года вышла в Забайкалье. Ее полки поредели в боях - в Приморье она была сведена в 4-й Сибирский стрелковый полк в составе Омского, Ишимского и Барнаульского батальонов. Полк участвовал в войне с народно-революционной армией ДВР до кон­ца 1922 года и прекратил существование на территории Китая.

Арсений Несмелов. «На водоразделе»:

Воет одинокая волчиха
На мерцанье нашего костра.
Серая, не сетуй, замолчи-ка, -
Мы пробудем только до утра.
Мы бежим, отбитые от стаи,
Горечь пьем из полного ковша,
И душа у нас совсем пустая,
Злая, беспощадная душа.

Всходит месяц колдовской иконой, -
Красный факел тлеющей тайги.
Вне пощады мы и вне закона, -
Злую силу дарят нам враги.
Ненавидеть нам не разучиться,
Не остыть от злобы огневой.
Воет одинокая волчица,
Слушает волчицу часовой.

Тошно сердцу от звериных жалоб,
Неизбывен горечи родник.
Не волчиха - родина, пожалуй,
Плачет о детенышах своих.

С открытием 1 июля 1903 года железнодорожной линии Мос­ква - Тихоокеанское побережье через Сибирь и Маньчжурию от­крылся кратчайший путь из Европы в Азию - Китайско-Восточная железная дорога, знаменитая КВЖД. Административный центр ее - Харбин - стал не только экономическим и культурным центром русской полосы отчуждения, но и всей Маньчжурии, а в 20-е годы ХХ столетия - центром всего дальневосточного эмигрантского русского рассеяния. Десятки тысяч русских людей разных поко­лений здесь не только хранили верность традициям отечественной культуры, но и сами вносили посильный вклад в ее развитие.

Послевоенная жизнь Арсения Ивановича Несмелова связа­на с этим городом, полустанком на пути его жизни, как говорил он, надеясь вернуться. Куда?

Россия отошла, как пароход
 От берега, от пристани отходит.
Печаль, как расстояние, - растёт
 Уж лиц не различить на пароходе.

Лишь взмах платка и лишь ответный взмах.
Басовое вздыхание сирены.

Он всегда чувствовал себя сброшенным за борт. За борт Отечества, честь которого он как воин защищал на полях мно­гих сражений. Мечтал вернуться, понимая:

...не возвратится вспять
Тяжелая ревущая громада.

Он и не предпринимал никаких попыток к этому, жил мир­но и скромно на литературные гонорары - один из немногих.

Но по ночам - заветную строфу
Боюсь начать, изгнанием подрублен, -
Упорно прорезающий тайфун,
Ты дорог мне, гигант четырехтрубный.

Родина не уходила из его мыслей, из дум и чувств: чужие идеи и чужие люди, разрушившее ее, оставались по-прежнему его врагами, уже и потому, что в местном магазине распродава­лась ее слава и честь.

В ломбарде старого ростовщика,
Нажившего почет и миллионы,
Оповестили стуком молотка
Момент открытия аукциона.
Чего здесь нет! Чего рука нужды
Не собрала на этих полках пыльных?
От генеральской Анненской звезды
До риз с икон и крестиков крестильных.

Былая жизнь, увы, осуждена
В осколках быта, потерявших имя.
Поблескивают тускло ордена,
И в запыленной связке их - Владимир.

Дворянский знак. Рукой ростовщика
 Он брошен на лоток аукциона, -
Кусок металла в два золотника,
Тень прошлого и - тема фельетона.

Потрескалась багряная эмаль -
След времени, его непостоянство.
Твоих отличий никому не жаль,
Бездарное последнее дворянство!..

Святой Георгий - белая эмаль,
Простой рисунок. Вспоминаешь кручи
Фортов, бросавших огненную сталь,
Бетон, звеневший в вихре пуль певучих,

И юношу, поднявшего клинок
Над пропастью бетонного колодца,
И белый окровавленный платок
На сабле коменданта - враг сдается!

Георгий! Он в руках ростовщика!..

Россия жила не только в их воспоминаниях о прошлом, но и заботах о настоящем и будущем ее. «Пять рукопожатий» Арсе­ния Ивановича полны всем этим.

Ты пришёл ко мне проститься. Обнял,
Заглянув в глаза, сказал: «Пора!»
В наше время возрасте подобном
Ехали кадеты и юнкера.

Но не в Константиновское, милый,
Едешь ты. Великий океан
Простирает тысячами мили
До лесов Канады, до полян.

В тех лесах до города большого,
Где окончен университет! -
Потеряем мальчика родного
В иностранце двадцати трёх лет.
Кто осудит? Вологдам и Бийским
Верность сердца стоит ли хранить?
Даже думать станешь по-английски,
По-чужому плакать и любить.

Мы - не то! Куда б ни выгружала
Буря волчью костромскую рать -
Всё же нас и Дурову, пожалуй,
В англичан не выдрессировать.
Пять рукопожатий за неделю.
Разлетится столько юных стай!..
...Мы - умрём, а молодняк поделят -
Франция, Америка, Китай.

Освобождение от японцев Харбина в 1945 году для русско­го населения его имело трагические последствия. Среди тысяч арестованных доблестными чекистами оказался Арсений Ивано­вич Несмелов. Он и двух шагов не сделал по родной земле: был убит на первом пересыльном этапе в Гродеково, в виду Влади­востока.

Его «Броневик» начинался:

У розового здания депо
С подпалинами копоти и грязи,
За самой дальней рельсовой тропой,
Куда и сцепщик с фонарём не лазит, -
Ободранный и загнанный в тупик,
Ржавеет «Каппель», белый броневик.

Вдали перекликаются свистки
Локомотивов. Лязгают форкопы,
Кричат китайцы. И совсем близки
Весёлой жизни путанные тропы;
Но жизнь невозвратимо далека
От пушек ржавого броневика.
Они глядят из узких амбразур
Железных башен безнадежным взглядом,
По корпусу углярок, чуть внизу,
Сереет надпись: «Мы - до Петрограда!»
Но явственно стирает непогода
Надежды восемнадцатого года.

И заканчивался:

И рядом с ним - ирония судьбы,
Её громокипящие законы -
Подняв молотосерпные гербы,
Встают на отдых красные вагоны.

Арсений Несмелов за более чем двадцатилетнюю жизнь в Харбине издал пять сборников стихотворений, печатался во всех издававшихся в то время зарубежных дальневосточных альманах и журналах, кое-что появлялось в советских издани­ях и на Западе.

Не стало ни белых, ни красных.

Великой, единой, неделимой России не стало.

Остались воспоминания, стихи и песни.
Все теперь против нас,
Будто мы и креста не носили,
Будто аспиды мы басурманской крови.
Даже места нам нет
В ошалевшей от горя России,
И Господь не поможет, зови не зови.
Мы ночами не спим,
Под мундирами прячем обиды,
Ждем холопскую пулю пониже петлиц.
Скоро год, как Тобольск
Отзвонил по царю панихиду
И предали анафеме грязное имя убийц.,,

Карою Лигети в Омске и Будапеште поставлены памятни­ки. Над могилой Арсения Несмелова - ни креста, ни камня. И где она - неизвестно.