Не живут в кремле ласточки
Н. М. Ольков


Герой этой книги Владилен Валентинович Никитин, тюменец, потомственный крестьянин, последний руководитель аграрного ведомства Советского Союза. Его жизнь сложна, интересна и поучительна. Его характер не всеми воспринимается однозначно. Его принципы и сегодня встречают неприятие. Тем интереснее герой для читателя.





НЕ ЖИВУТ В КРЕМЛЕ ЛАСТОЧКИ

Документально-художественное повествование





ТЕХНИЧЕСКАЯ СТРАНИЦА


ББК 84(2Рос=Рус)6

О 56



ОЛЬКОВ Н. Не живут в кремле ласточки: документально-художественное повествование. – Екатеринбург: Банк культурной информации, 2003. – 160 стр.

ISBN 5-7851-0442-3



Герой этой книги Владилен Валентинович Никитин, тюменец, потомственный крестьянин, последний руководитель аграрного ведомства Советского Союза. Его жизнь сложна, интересна и поучительна. Его характер не всеми воспринимается однозначно. Его принципы и сегодня встречают неприятие. Тем интереснее герой для читателя.



ISBN 5-7851-0442-3

© Ольков Н., 2003




1


Никитин выходил из дома рано утром и пешком шел в Кремль. Никто и ничто не мешает, можно спокойно пройти по тихой еще Москве, подышать утренней прохладой. Кивнув на приветствие офицера охраны, прошел в Кремль и направился вдоль неестественно чистой древней стены. Ему нравилось это место, здесь много зелени и тишины, здесь легко думается и дышится. Какие-то новые, неожиданные звуки услышал он, и они радостной волной отозвались в груди: ласточки. Не будучи сентиментальным, Никитин любил этих птиц и относился к ним трепетно и немножко суеверно.

С ласточками связана память об отце, он погиб под Ленинградом в 1942 году. Соседская бабушка Анна внушала босоногому мальчишке: «Видишь, птички прилетели, глину в клювиках принесли, гнездышко себе и птенчикам своим лепят. Это ласточки. Их нельзя зорить. Воробышков тоже нельзя, но ласточек больше того. А то беда придет». «Я не буду зорить ласточек», – сказал мальчик. В это время во двор вбежала плачущая мама и, прижав к груди мальчика, почему-то назвала его незнакомым словом сирота. Когда мальчику объяснили, что папа никогда не вернется, что это большое горе, он пошел к бабушке Анне и строго спросил: «Бабушка Анна, к нам зашла беда. Почему, бабушка Анна, ведь я не зорил ласточкино гнездышко?» Старушка молча погладила мальчика по голове и поцеловала в маковку.

Много лет спустя Никитин был назначен начальником районного управления сельского хозяйства. В райцентре ему отвели домик предшественника, и сразу после посевной он решил обновить надворные постройки. Начал было разбирать сарай и остановился: на перекладине под листом шиферной кровли в глиняной вазочке гнездышка лежали четыре белых в пятнышках яичка. Бедная птичка вилась и щебетала над головой жалобно и грозно, в стремительной атаке почти касаясь его крылами. Никитин позвал сыновей, показал им гнездо и словами бабушки Анны предупредил, почему его нельзя трогать. К великому недоумению соседей, ремонт приостановили, пока птенцы не вылетели из гнезда.

Никитин прошел по ухоженному газону и с изумлением увидел под зубчатым выступом стены маленькую новостройку, птички уже хорошо поработали, соорудив глиняную полусферу. Редкое щемящее чувство появилось в сердце.

Каждое утро он подходил к тому месту, откуда видно было гнездо, стоял несколько минут, испытывая странное смешение грусти и радости. Никто не видел его в это время, иначе поизощрялись бы кремлевские острословы, комментируя неожиданное поведение жесткого и своенравного Первого заместителя Председателя Правительства СССР.




2


Он вырос без отца и рано ушел от мамы в самостоятельную жизнь. Об отце знал, что погиб в Великую Отечественную войну. Иногда Владимиру казалось, что он помнит его лицо. Он напрягал свою нереальную память-зарничку и, кажется, видел отца, но потом с горечью осознал, что это поздняя память, и образ вторичный – с фотографии в мамином альбоме.

Отец Валентин Степанович Никитин родился в 1915 году, тоже рано остался без отца, погибшего в Первую мировую за царя и отечество, окончил железнодорожное училище и дослужился до диспетчера станции Омск. Увлеченный, как и вся довоенная молодежь, авиацией, он окончил летную школу, но в 37-м был обвинен в троцкизме и арестован. Сидел в Комсомольске-на-Амуре, обвинений не признал и ничего не подписал. Через два года освободили. В начале Великой Отечественной призвали, но в авиацию не пустили, наверное, помешало «троцкистское» прошлое. Служил в разведке, из очередного задания не вернулся...

Все это Никитин узнал, будучи взрослым и самостоятельным человеком. Мама Анфиса Алексеевна в юности работала в комсомоле, была руководителем учреждений культуры в Заводоуковске, директором Ишимского кинотеатра имени 30-летия ВЛКСМ, в одной из комнат которого они и жили, получила почетное звание «Заслуженный работник культуры РСФСР».

В послевоенные годы они с мамой жили в Тюмени, в районе, который назывался «сараи». Зимой учеба в школе, летом не только ребячьи забавы, но и заботы об огороде, о пропитании.

По весне, когда кончались все запасы, ребятишки ходили на большие загородные огороды и собирали прошлогоднюю мороженую картошку. Дома ее сочили на терке, в кашицу добавляли муки и пекли оладьи. За всякими столами потом сиживал Никитин, и яства разных народов доводилось пробовать, но те тепленькие оладышки всегда помнил и благодарил свой народ за изобретательность и выдумку, которые помогли выжить.

Полноводная Тура несла тысячи кубометров леса для Тюменского деревообрабатывающего комбината. Он шел в плотах, надежно увязанных и скрепленных. К досаде плотогонов, крепеж иногда не выдерживал нагрузок, и бревна уходили в свободное плавание.

Под стенами Свято-Троицкого монастыря трое пацанов нетерпеливо дожидались, пока солнышко поднимется повыше и чуть-чуть потеплеет.

– Володька, сегодня твоя очередь воду греть, напомнил рассудительный Гриша. – Федька вчера первым лез.

Федька хоть и калмык, и имя ему другое, но это русское ему нравится, и он охотно на него откликается.

Володька потрогал воду босой ногой – холодно. Но плыть надо, вон опять на волнах покачивается длинное сосновое бревно. Он сделал три шага назад, резко оттолкнулся и нырком ушел в воду. Крича и отфыркиваясь, он подплыл к бревну, обнял его левой рукой, и правой сильно, чтобы преодолеть течение, стал грести к берегу. Его относило, но вот уже Федька подплыл ко второму концу и помогал толкать. Гриша дежурил на берегу, чтобы кто из местных «монастырских» ребятишек не стащил одежду и инструмент.

Бревно выволокли с трудом, прокатив по заросшему травой берегу. Надернув штаны и рубахи, начали большой и острой пилой (Федькин отец дядя Кирсан наточил) отрезать короткие чурбаны, чтобы можно было в руках вынести на высокий берег, а там тележкой дотащить до дома. Третье лето вот так они заготавливают дрова для обогрева своих неказистых домишек.

На прошлой неделе, когда они, каждый с тяжелой чуркой в руках поднялись в гору, их опять, как и минувшим летом неоднократно, поджидал незнакомый милиционер. Перепуганный Федька бросил свою чурку и спрятался за Володьку, а полено, подпрыгивая и переворачиваясь, легко устремилось к воде.

– Это что за безобразие? – строго спросил милиционер. – Все трое за мной в отделение.

– Не надо нас забирать, мы ничего не украли, – упрямо сказал Володька.

– А дрова? Вы же воруете государственный лес.

– Это он в плотах государственный, а когда отвяжется – он уже топляк. Вот мы и ловим, что еще не утонуло. Все разно ведь пропадет, – резонно заметил Гришка.

– А вдруг вы от плота отвязали? – не сдавался милиционер.

– Что вы, дяденька, на плотах охрана, а наши бревна вон плывут.

Милиционер снял фуражку и подошел к обрыву, на воде покачивались несколько полузатонувших бревен.

– Давайте так, – подобрел он. – Я у начальства уточню. Если что – дрова придется забрать, а если что – тогда таскайте. Завтра чтобы на этом месте были!

Вторую неделю не идет, наверное, начальство ничего не имеет против того, что в домах нескольких мальчишек из «сараев» будет тепло от дров, которые они заготовят сами, сохранив столь дорогие деньги на хлеб и одежду.

Поздним осенним вечером в домик, где квартировали Никитины, пришел дядюшка Кирсан. Как и многие взрослые калмыки, сосланные в Тюмень во время войны, он плохо говорил по-русски, но Володя понял, что маму арестовали.

– Ты будешь жить у нас, – дернул его за рукав Федька. – Собирай штаны и книжки.

Дядюшка Кирсан вместе с другими калмыками работал на деревообрабатывающем комбинате «Красный Октябрь». Володя учился вместе с Федькой и жил в их доме. Придя из школы, они бежали на большую Коммунистическую улицу, которую пленные немцы мостили булыжником. Володя первый раз пошел туда, подобрав камень-окатыш, чтобы бросить его в фашистов за то, что они убили его отца. Ненавистные немцы оказались худыми и беспомощными мужиками, работающими под охраной красноармейцев с винтовками. Володя незаметно отбросил в сторону приготовленный камень.

Ненависть к фашистам за горе и слезы и жалость к этим пленным смешались в нем. Вместе с Федькой они побежали домой, отрезали по куску хлеба, добавили несколько вареных картофелин, завернули в газету. Немцы сидели на камнях небольшими группами и тихо разговаривали. Володя показал им сверток, один из них встал, красноармеец понимающе отвернулся, и ребята бросили им еду. Навсегда запомнил Володя благодарный взгляд чужого человека.

Когда взрослые приходили с работы, Федькина мама варила большой чугун картошки, вываливала ее на стол и все ели, прикусывая солеными огурцами. На столе в стакане горели несколько лучинок, которые мальчишки обязаны были нащепать из сухого полена дров. Тут же под свет лучины доделывали уроки.

Никитин, конечно, не мог знать, что судьба еще раз сведет его с калмыками, и он по крупицам будет вспоминать эпизоды своего немножко калмыкского детства.

После долгого разбирательства Анфису Алексеевну Никитину освободили, восстановили в партии и направили работать в северный поселок Ларьяк. Летом 1948 года она приехала за сыном. Предстоял долгий, больше месяца, путь на пароходе.

Колесный пароход шел медленно, когда кончались дрова для паровой машины, команда и пассажиры высаживались на берег и пилили лес. Позади остались Тобольск, Ханты-Мансийск, Сургут, Нижневартовск и множество небольших поселений, места ссылок со всей России. В Нижневартовске он запомнил несколько десятков рыбацких избушек на берегу... До Ларьяка еще 500 километров пути...

Летом по Большой воде в поселок завозили продукты на весь год, этот день был праздником. В следующем году в Ларьяке высадилась первая партия геологов с тракторами и автомобилями. Местные жители, никогда не видевшие подобного чуда, позакрывали окна и не выходили из домов.

Первыми осмелели ребятишки. Начальник экспедиции организовал катание людей на машинах...

Через три десятилетия этот район дал миллиарды тонн нефти, поддержав тогда и сегодня поддерживая экономику государства. Нижневартовск стал столицей этого края, город с населением более 300 тысяч человек, а лету до него из Тюмени – полтора часа... Страна смогла...




3


Офицер военкомата внимательно посмотрел на юношу и строго спросил:

– Аттестат получил?

– Да, – ответил юноша.

– Надо отвечать: «Так точно!».

– Так точно, получил, товарищ майор!

– Во, молодец! Поедешь поступать в военно-морское училище. Сегодня получишь направление на медицинскую комиссию. Сдашь экзамены, и через четыре года морской офицер. Все девушки – твои.

Израненный на войне и направленный в комиссариат на легкий участок службы, майор с восхищением смотрел на крепкого рослого парня. Он выбрал его из десятков достойных ребят, вручив единственное направление в училище. Но Владимир Никитин не прошел строгую медицинскую комиссию, обнаружившую чуть повышенное давление. Повторное обследование подтвердило незначительный перебор, и ему отказали в направлении.

Владимир поехал в Новосибирск и поступил в институт инженеров водного транспорта – пусть не военный, но все же флот. Выпускники школ середины пятидесятых мечтали о флоте, об армии, пропаганда страны-победительницы звала молодых людей в ряды ее защитников, комсомол шефствовал над Вооруженными Силами, человек в погонах был любимым героем книг и фильмов, и даже прибывший на побывку солдат становился центром внимания молодежи.

Проучившись два года в водном институте, Владимир, подхваченный волной целинной эйфории, поехал в новосибирскую деревню на освоение новых земель. Целина в его жизненном варианте – это сложная, разнообразная крестьянская работа и обновление сознания. Он понял, что народ может быть сильным и независимым, только обеспечив себя продовольствием, а для этого нельзя жалеть ни собственных сил, ни материальных и финансовых ресурсов. Строили фермы. Из столбов и жердей загоны городили для скота. Обошел сотни деревенских домов, в которых их бригада монтажников зажгла электрические лампочки. Месяц работал прицепчиком на тракторном плуге, и в ночную смену, чтобы сонным не свалиться под лемеха, бросал на металлическое сиденье крупные гайки – для обеспечения бдительности...

Были и свободные вечера, танцы под баян в сельском клубе. Тогда он вряд ли понимал, что это сказывается родство с атмосферой естественной простоты отношений, доверчивости и доброжелательства, зов крови нескольких поколений предков, живших сначала в Центральной России, а потом в Тобольской губернии, пахавших землю, растивших хлеб и домашний скот.

До середины XVII века дошел Никитин в поиске своих корней, огромную работу провели ученые и исследователи, восстанавливая его родословную. Он попросил с учетом всех известных сведений создать герб рода, и ему предложили варианты, один из которых он принял, попросив завершить композицию хлебом и солью. Специалисты геральдических наук не знали такого прецедента, но согласились, и Русская Геральдическая Комиссия внесла в свой Геральдический Матрикул этот герб, выдав владельцу соответствующую Грамоту.

Не колос, промежуточный итог трудов земледельца, а хлеб в его натуральном виде, с солонкой, обещающей гостеприимство, должен быть символом крестьянина.

Когда он получил выполненный в рисунке мощный ствол своей родословной, после бурного и эмоционального семейного обсуждения долго в одиночестве сидел над застекленной рамкой, испытывая душевное волнение, какого не знал никогда. Словно корни мощных стволов четырех фамилий – Никитиных, Коротаевых, Ведерниковых и Ефремовых, вынесшие род на своих ветвях из петровских и екатерининских глубин, питают его и сейчас. Его, рожденного в 1936-ом, названного по желанию бабушки сложносоставным именем Владилен и бывшего до обращения к паспорту и удостоверениям просто Владимиром.

Хлебнув целины и почувствовав себя принадлежащим к крестьянскому роду, Никитин выбрал для учебы Омский сельскохозяйственный институт, инженерный факультет. Отсюда, из Омска, ему не очень далеко до Заводоуковска, куда на каникулы приезжала к родителям из Москвы одноклассница Лора, Элеонора Старых, студентка технологического института. Хотя, если пришлось, он добрался бы сюда через всю страну.

– У тебя хоть на билет-то деньги есть? – спрашивали товарищи по комнате в общежитии.

– Откуда?! – Владимир махнул рукой. – Доберусь!

И он бежал не на вокзал, куда идут пассажиры, а на товарную станцию, потому что знал: пойдут на запад составы. На угле, если его разгрести у борта вагона, можно спокойно спать до самого Заводоуковска, а то и с сопровождающим на площадке последнего вагона коротать время.

Поздно вечером в свете неярких станционных фонарей он спустился с вагона и побежал к своему однокласснику и другу Коле Кабанову, будить не стал, забрался в сено и уснул, опьяненный особенно приятными после угля запахами высохшего разнотравья.

Утром Колина мама вышла доить корову, увидела грязные, в угольной пыли ноги, торчащие из сена, и разбудила сына:

– Вставай, отмывай друга.

Коля пощекотал пятку гостя, и когда тот выполз, стряхивая с себя сено, крикнул:

– Мама, это Володька! Здравствуй, черт чумазый!

По окончании института Элеонора Старых распределилась в Восточную Сибирь, но что- то вмешалось, подправило ее путь и привело в Омск. Владилен еще учился, но они поженились, чтобы уже никогда не расставаться.

Сын Саша на шестидесятилетии отца рассказал им анекдот из американской жизни. Президент с супругой подъехали к заправочной станции, и она сказала мужу, что хозяин заправки ухаживал за ней в колледже. Президент засмеялся: «Вышла бы за него, была бы сейчас королевой бензоколонки». «Нет», – ответила жена. – «Это он был бы президентом Соединенных Штатов». К удивлению Саши, папа не засмеялся, он наклонился к маме и поцеловал ее в щеку. Саша с восторгом обнял их обоих и сказал, что он их очень любит




4


Вспоминая это время, Никитин признавал, что уход из благополучного и многообещающего института инженеров водного транспорта и поступление в Омский сельскохозяйственный институт – не просто результат случайного стечения обстоятельств: шел мимо, увидел вывеску и подал заявление. Все было гораздо сложнее...

Работая на целине в бригаде монтажников линий электропередач, он заходил в дома сибирских крестьян, видел, как скудно по сравнению с горожанами они живут, и это возмущало его. Почему?

Став министром, он ходил на обед в столовую для сотрудников, отказавшись от номенклатурного кабинета. Стоя в общей очереди, слышал разговоры чиновников и ходоков с мест, сам участвовал в незатейливых обменах мнениями. Он не пользовался персональным министерским лифтом. Все это вызывало недоумение окружающих, казалось странным. Действительно, до хорошо отрежиссированных публичных поездок в трамвайчике и заснятых десятками камер посещений участковой поликлиники оставались еще многие годы. А для Никитина все это было естественным, и только потом он понял, почему: он крестьянин по происхождению, по плоти, даже если судьба поднимала его на высокие посты в области, в республике, в государстве.

С дипломом сельского инженера-механика Никитин в 1961 году приехал в Тюмень и получил направление в опытно-производственное хозяйство местного сельхозинститута. Потом год работал инженером Ишимского межрайонного управления сельского хозяйства, отказавшись от преподавательской должности в техникуме, куда и был направлен из области. Уловку простили, потому что не куда-то сбежал, а ближе к производству.

Шестидесятые годы прошлого столетия были временем частых реорганизаций системы руководства сельскохозяйственным производством. После ликвидации межрайонных сельхозуправлений как не оправдавших себя, Никитин получил новое назначение и поехал в соседний Казанский район главным инженером теперь уже районного управления.

Весна 1963 года. Молодой специалист в колхозах и совхозах помогал в организации технического обслуживания, эксплуатационного ремонта тракторов и почвообрабатывающей техники, организовывал завоз запчастей, топлива и смазочных материалов. Он с виду недоступен и хмур, но, когда надо, сбрасывал плащ и вместе с механизаторами находил и устранял неисправности. За таким занятием и застал его первый секретарь Тюменского обкома партии Борис Евдокимович Щербина, он вместе с районными руководителями подъехал к агрегату незаметно, спросил о причине остановки.

– Агроном остановил, – охотно пояснил тракторист, стараясь перекричать грохот старенькой дэтушки. – Говорит, норма высева занижена, поехал другие агрегаты смотреть.

– А там кто – в мазуте и белой рубашке?

– Никитин, главный инженер управления, – ответил секретарь райкома Федор Яковлевич Стрекалев.

– Ну-ну, похвально, очень даже похвально, – заметил Щербина и, кивнув механизаторам, сел в машину.

Прошел почти год, началась большая подготовка к разукрупнению районов, как и должно быть, началось движение руководящих кадров, опытные хозяйственники уходили на районный уровень, толковые специалисты становились руководителями. В соседний район поехал начальником сельхозуправления директор Усовского совхоза Сладковского района Николай Алексеевич Чернухин, его место осталось вакантным. Щербина в телефонном разговоре со Стрекалевым попросил предложить кандидатуру.

– Борис Евдокимович, нет у меня готовых директоров.

– А тот парень, что в прошлую посевную под сеялкой лежал, – он где?

– Работает, Борис Евдокимович.

– Вот его и направь.

– Так он даже не член партии...

– Я думаю, это не самая большая проблема.

Стрекалев знал, что Никитин поступил в аспирантуру родного института, но выбор ему предложил. Никитин сказал, что аспирантуру придется отложить до лучших времен. Как оказалось, лучшие времена в этом смысле не наступили. Уже в министерском кабинете ему аккуратно намекнули, что есть возможность («при вашем-то опыте») получить достойную ученую степень, но он не дал повода для продолжения разговора, и к этой теме больше не возвращались.

Дорога из Казанки в Усово в апреле непроходима и непроезжа, если только ты не спешишь к новому назначению. Никитин спешил, потому, преодолевая знаменитые афонские липуны, снимая газик, зависший в колее, копая кубометры грунта и выстилая опасные места срубленными тут же молодыми осинками, он подбирался к Усово, самому южному селу Тюменской области, в котором за год работы инженером управления был только раз и почти ничего не помнил.

Усовский совхоз – хозяйство крупное, пять деревень, пять отделений, и производство солидное. Никитин понимал, что только инженерных знаний мало, чтобы быть хорошим руководителем, значит, надо учиться у людей, у тех, кто знает больше. Он никогда не считал себя карьеристом, но самолюбивым был, и относил самолюбие к положительным качествам человека. Более того, считал его двигателем общественного прогресса, потому что на большое, серьезное и чаще всего рискованное дело способен только самолюбивый человек. Сколько видел он в своей жизни людей, лишенных этого чувства, они были аморфны, безынициативны и ненадежны.

Бухгалтер Серебряников, инженер Кожевников, агроном Солоненко, зоотехник Константинов составляли команду директора. Они учили его и учились сами, обсуждая и споря над экономическими анализами и расчетами, над мероприятиями по снижению затрат в земледелии и животноводстве. Они учили людей, рядовых механизаторов и животноводов, потому что только через знание новых технологий и эффективную организацию труда лежит путь к высоким производственным результатам. Они персонально отвечали за обучение кадров по своим специальностям, и спрос был строгий.

Сибирский писатель Иван Ермаков опубликовал в это время очерк о сладковских животноводах и назвал его удивительно просто и поэтично «Петушиные зорьки». О должности совхозного управляющего отделением он сказал, что это руководитель среднего звена в том смысле, что находится посередине, в аккурат между административным молотом и производственной наковальней. И каждый день его «бьют, гнут, жмут, плющат, наждачат, закаливают в огне и воде, испытывают на разрыв, на износ, на гипертонию, неврастению и инстинкт самосохранения»

Когда Никитин прочитал эти строки, вспомнил своих управляющих: Покровка – Лемзин, Пелевино – Марчук,Усово – Коваленко, Васильевка – Ермохин, Большой Куртал – Ярков. Он их принял такими, какими они были, не заменил, но «гнул и мял», к себе приспосабливал, сам к ним приноравливался. Очень демократический порядок управления, когда все решения обсуждаются с руководителями подразделений и специалистами и принимаются сообща.

Совхоз – первая самостоятельная работа, первое ощущение ответственности хозяина и не только перед государством, но и перед каждым тружеником, которых около полутысячи. Самым суровым наказанием Никитин считал крепкий мужской разговор, в котором не особо выбирают выражения. Приказы писал только тогда, когда того требовал порядок, инструкция.

Он очень полюбил осеннюю пору уборки урожая. За несколько дней, отведенных природой, надо подвести черту под годом работы огромного коллектива, а возможности людей природа тоже ограничила. Потому руководитель должен создать такие условия, в которых комбайнер, шофер, тракторист мог сытно поесть после многочасовой грязной, шумной и монотонной работы, помыться и уснуть хотя бы три-четыре часа в сутки. Все в деревне живет по законам уборки, своего рода необъявленное чрезвычайное положение: магазины работают только ранним утром и вечером, кинофильмы в клубе крутят только в непогоду, когда уборка затихает, отменяются свадьбы и гостевания. Разработана такая система оплаты труда, которая стимулирует высокую производительность при хорошем качестве и позволяет квалифицированному механизатору заработать за сезон на мотоцикл «урал».




5


Первая весенняя посевная молодого директора была радостной и трудной. Не все получалось, как хотелось, но люди работали дружно, подгонять никого не надо, погода не очень баловала, но, как говорили механизаторы, не мешала. Посевные агрегаты оборудовали хорошим освещением, и наиболее опытные ребята работали сутками, поспав перед рассветом в полевом вагончике или прямо в тракторной кабине.

Никитин осмотрел весь фронт полевых работ, и уже к вечеру выехал на готовое к севу поле, накануне подбороненную пашню неожиданно хорошо обдуло. Здесь встретились с управляющим Лемзиным, который на лошадке изучал обстановку.

– Когда сюда сеялки переходят? – спросил директор.

– У меня расчет, что завтра к вечеру. Не знамо это поле подошло...

– Решай, командир, земля готова.

– Решалось бы... Два сцепа сейчас на парах заканчивают, план другой был, но придется переиграть, сюда их приведу.

– Давай, я ждать буду.

Управляющий побежал к своей кошевке, запряженной лихой серой кобылкой и попылил по лесной дороге. Никитин проехал на газике метров сто вглубь поля, еще раз убедился: держит пашня. Теплое солнце нагрело нутро машины, он открыл дверцу, положил на руль большие руки, уткнулся в них лицом и заснул. Наверное, все сказалось понемногу: и многодневная усталость, и пленительная тишина лесного поля, и ощущение того, что все идет как надо, отсеемся.

Лемзин приехал вперед агрегатов, примотнул вожжи к кошевке, чтоб лошадь не запуталась, подошел к машине и увидел могучую фигуру директора, согбенную над крохотным рулем.

– Начинайте, ребята, с того края, пусть он поспит.

– А чего это он? – веснусчатый парень с любопытством кивнул в сторону машины.

– Кышь, рыжий! – шумнул на него тракторист. – Ты лучше за маркером следи, скоро совсем темно станет.

Часа через полтора агрегаты подошли к машине вплотную, тракторист осторожно, с запасом объехал ее сначала с одной, потом с другой стороны, обсеял место стоянки директорского газика.

Недели через три совхозная комиссия по обследованию всходов заехала и на это поле.

– Помните, Владилен Валентинович, как тут сеяли? – спросил Лемзин.

Никитин улыбнулся, прошел по молодой зелени и увидел клин черной земли со следами его машины. Лемзин понимающе кивнул. Никогда больше не слышал он каких-либо разговоров об этом случае, видно, люди понимали, что при такой работе всем нелегко – и рядовым, и командирам.




6


С первыми морозцами деревня по утрам оглашалась поросячьим визгом: били свиней. Простое вроде занятие превращалось в целый ритуал. Огромные куски мяса, отливающего матовой белизной много раз прошпаренной и прочищенной шкуры, вывешивали под сараем на свежем морозце. Хозяйка, уже успевшая осолить длинные и толстые ремни теплого сала, ставила на чисто выскобленный стол огромную сковороду шкварчащей свежатины. Мужики, вымыв руки и обсуждая, сколь хорошо мясо и сколь велик запас, садились и выпивали по стаканчику водки.

Никитин поражался так и не истребленной, живучей общинности деревенского бытия. Задумавший строить новый дом выписывал деляну, брал в совхозе трактор и с соседом, кумом, сватом за выходной тросами волоком натаскивали березовых бревен, в другой выходной ладили сруб в несколько клетей по три- четыре ряда, чтобы сподручней. К весне дом стоял на толстых комлевых чурках под углами, отдавая свежей зеленью неэкономных, щедрых прослоек мха в пазах между бревнами. Такие воскресники назывались «помочами», денег за работу никто не брал, да и не принято было, зато за столами сиживали, и это объединяло, так же, как и работа.

Леня Иванов, шофер, зашел в кабинет подписать накладную на кубометр соснового теса.

– Что строить собрался? – спросил директор.

– Ворота, – односложно ответил Леня.

– У тебя хорошие ворота. Неужели машиной зацепил?

– Да что вы, Владилен Валентинович! Сосед поставил резные, жена покоя не дает: делай новые. Буду теперь лобзиком выпиливать.

Тоже общинность. Один сделал, другой перенял, а обличье села выигрывает.

Впервые тогда он услышал столь раннюю утреннюю песню. Доярки в открытой машине, оборудованной простыми скамейками, ехали с утренней дойки с дальних выпасов и пели душевную песню. Заметив директорское недоумение, водитель его газика философски хмыкнул:

– Бабы! Они всегда поют.

И оказался прав. Никитин слышал их пение во время дойки, когда, управляясь с аппаратами в разных концах большого коровника, они, неведомо какому дирижеру подчиняясь, выводили мелодию ладно, впрочем, не очень об этом заботясь. Такую слаженность дают только многолетние спевки. Слышал на покосе, где каждый занимается своим делом – с вилами, грабельцами, а то и на вершине стога, а песня одна, общая. Слышал на зерновом току, когда мелодия прорывалась сквозь грохот очистительных и погрузочных машин...

А в предпраздничные вечера, задвинув в угол зрительного зала тяжелую трибуну, с которой только что парторг рассказывал о всемирно-историческом значении празднуемой даты, женщины пели со сцены, и песни их не были рассчитаны на праздничное торжество обстановки, хорошее освещение и громкие аплодисменты односельчан. Они пели так же душевно, как в поле, в дороге или дома.

Здесь он впервые столкнулся с таким количеством человеческой доброты. Поколение, вынесшее страну на своих плечах из войны и разрухи, всю жизнь проработавшее за палочку трудодня, не отмеченное ничем, кроме красной косынки, плюшевой жакетки да почетной грамоты; поколение, не видевшее на своем столе ничего, слаще морковки и лесной ягоды, сохранило умение поддерживать друг друга добрым словом и делом, не разучилось улыбаться и радоваться самой малости: хорошей погоде, спелому хлебу, солнцу, детям, незнакомому человеку.

Они говорили иногда об этом с Лорой и приходили к выводу, что во всем по-хорошему виновата природа, не выпустившая деревенского человека из своих материнских объятий. Пусть он на время убегает к технике, в кино, к телевизору и даже в город, но все равно возвращается, как всякий раз возвращается в отчий дом загулявший за полночь добрый молодец.

Никитин понимал и ощущал, как природа незримыми нитями связывает его неуемную, своенравную натуру, делает для него нужными и желанными изумрудную зелень майских всходов, вороново крыло осенней пахоты, колыхания тучной пшеницы и звон спелого колоса. На берегу глубокого озера в лесной чащине, в окаеме молодых березок, наряженных в белые с крапинками берестички, он ощущал первобытную суеверную робость человека перед темной силой воды. На вольном просторе оконечностей забежавших сюда казахстанских степей он подставлял лицо сухому ветру, который доносил, кажется, ароматы алмаатинских яблок. Он становился частью природы, становился крестьянином, и это было нормальное и желанное возвращение к естеству, потому что сотни лет его предки жили трудом на земле.

В самом конце 1966 года Владилену Никитину предложили новое дело – возглавить работу по созданию сельскохозяйственных предприятий «Главтюменьнефтегаза» в районе Сургута, Нижневартовска, Мегиона и Нефтеюганска, будущих баз развивающегося топливно-энергетического центра страны.




7


Сургут встретил южного директора жестоким морозом и резким ветром. На площади перед аэровокзалом подошел к одинокому газику, крытому заиндевевшим белесым брезентом.

– До конторы нефтяников довезешь?

– А ты кто?

– Какая тебе разница, кто я?

– Я Никитина встречаю.

Никитин взорвался:

– Так какого хрена ты в машине сидишь!? Хоть бы бумажку на стекло прилепил. Поехали, я – Никитин.

Сургут, город геологов и нефтяников, все больше балки и бараки, ближе к центру брусовые двухэтажки и здания новой постройки. У конторы «Тюменьнефтегаза» еще раз осмотрелся: да, не производит впечатления современного города, но, куда ни кинь взгляд – силуэты башенных кранов, эмблем и символов строящихся городов.

Начальник объединения Василий Васильевич Короляков принял сразу, но не гостеприимно.

– Ты зачем приехал?

Никитин не ожидал такого вопроса и ответил просто:

– Работать.

– А деньги на обратную дорогу у тебя есть?

– Я не собираюсь ехать обратно, но деньги есть. – Никитин начинал злиться.

Короляков рассмеялся:

– Уедешь! Посмотришь, какая тут жизнь, померзнешь и сдернешь отсюда... – и уточнил, куда.

Никитин встал со стула:

– Кончай-ка, дядя, ругаться, а то я тоже могу! – и пошел к дверям.

– Стой! – крикнул Короляков. – Вернись, сядь. Я ведь не со злобы, просто много идет пустых людей. Давай документы.

Полистав бумаги, он подошел к окну и неожиданно предложил:

– Вон наш автобус стоит, он сейчас в Нефтеюганск идет. Совхозная база от города недалеко, сам доберешься. Оцени ситуацию, можно ли там сделать хорошее хозяйство, чтобы иметь свои продукты хотя бы для ребятишек.

Пройдя позже по магазинам и столовым объединения, он был поражен скудостью их прилавков и бедности блюд. Молоко из порошка, яичница из порошка, картошка – на вес золота. «Питание – как у космонавтов, только что не из тюбиков» – невесело подумал Никитин.

В автобус, маленький и холодный, набилось много людей. Легонькое пальто не грело, и когда водитель дал команду выходить, чтобы облегчить машину при переезде через реку по льду, Владилен приседаниями и бегом пытался разогреться, но мороз холодными прикосновениями обыскивал его тело и ничего хорошего не обещал. Люди перешли реку, облегченный автобус спокойно выбрался на высокий берег, опять расселись, чертыхаясь и кашляя. Владилен чувствовал, что еще часа езды на морозе ему не выдержать и наклонился к соседу, мужчине простому и трезвому, обладателю большой сумки с водкой. Сумки были у всех пассажиров, все везли продукты и спиртное. Мужик все понял сразу и достал бутылку. Владилен так промерз, что чувствовал, казалось, хруст в мышцах при движениях. Он за несколько приемов выпил леденящую, неожиданно тягучую жидкость, закусил куском мерзлой колбасы, сосед понимающе кивнул: мол, доедешь.

Водитель подвез Никитина к дому директора только что образованного совхоза. В доме жарко топилась печь, Владилен обнял круглую горячую спасительницу и не отходил от нее, пока теплота не сморила ко сну.

Разогнав сонливость крепким чаем, они сидели за кухонным столом, говорили о завтрашнем дне сельского хозяйства нефтяников и газовиков, когда в местных магазинах можно будет купить свежее молоко, настоящие яйца, картофель и овощи.

В обед следующего дня Никитин вошел в кабинет Королякова, тот сухо поздоровался и спросил:

– Ну, как?

– Будем работать, – в тон ему коротко ответил Никитин, понимая, что шеф не любит длинных разговоров.

Короляков внимательно на него посмотрел.

– Хорошо. Тогда иди, выбирай квартиру, – и показал рукой в сторону новостроек.

– Но там же одни фундаменты!?

– А ты что, представить не можешь? Тут будут прекрасные двухэтажные дома для наших рабочих и специалистов, с теплом, с ванной. Вот проект застройки, выбирай себе дом.

Никитин ткнул в бумагу пальцем, Короляков с удовольствием, как будто подписывал ордер на вселение, жирным красным карандашом перечеркнул квадратик на ватмане.

– Пальтишко спрячь до лета. Попросил принести со склада для тебя полушубок самого большого размера, так что извини, если тесноват, других нет. Вон, на вешалке...

Полушубок, действительно, был маловат, а квартиру Никитин получил через месяц. И с Василием Васильевичем они потом работали дружно.

Прежде чем принять окончательное решение, где, что и сколько строить, Никитин, понимая, что другого опыта нет и надеяться больше не на кого, много встречался с местными жителями, спрашивал, что растет на их огородах, какой скот держат люди и где добывают корма.

Параллельно шла работа со специалистами Свердловского проектного института, которые впервые столкнулись с такой ситуацией, что заказчик требует отказаться от четкого следования строительным нормам и правилам, а руководствоваться конкретными условиями. Никитин требовал заложить в проекты двойные двери на фермах, поднятые над грунтом деревянные пола, систему принудительной вентиляции.

– Это вы на юге можете делать по инструкции, а в наших краях будем строить так, как диктует природа. Не написаны пока инструкции для северных ферм и теплиц.

Северные варианты тепличных комбинатов тоже проектировали, одновременно обучали людей новому ремеслу.

Для новых объектов с Большой Земли шли строительные материалы.

Неожиданно сложно решался вопрос по картофелю. Никитин отверг официальную ориентировку на выращивание собственного продукта, обсчитав все, доказал, что привезти картофель из сельских районов дешевле, чем выращивать в условиях северного лета. Надо только построить хорошие хранилища. Так же основательно занялись заготовками овощей, и уже следующей зимой в магазины и общепит регулярно поступали свежие капуста, морковка, свекла. Молоком начали снабжать сначала детские сады, больницы, школьные столовые, потом оно появилось в свободной продаже. Построенные птицефабрики давали яйцо. Северяне, особенно ребятишки, стали заметно здоровее, и это подтверждали медики. Они посвежели лицом и окрепли духом. Большая Земля, о которой говорили как о чем-то далеком и недоступном, кажется, сама пришла к людям.

Пустых людей, по определению Королякова, Никитин на Севере встречал мало. Судьба чаще сводила его с простым и мужественным народом, который приехал не только заработать, хотя никто этого не скрывал и не афишировал. Они приехали доказать себе и другим свою состоятельность, отвечая на порыв души. Вся пропаганда огромной страны была поставлена на то, чтобы романтизировать Север, героями называли его людей, и они сами привыкли к этому, хотя по жизни чужое слово романтика заменялось русским – работа.

Никитин тоже не особо задумывался о материальных благах. Просто пригласили директора Усовского совхоза, молодого и, наверное, перспективного, в обком партии и предложили начать новое дело. Идея создания подобной структуры в своем Главке принадлежала Виктору Ивановичу Муравленко, ее поддержали в обкоме. Муравленко попросил на должность организатора расторопного и энергичного парня. Ему предложили Никитина. Муравленко принял его, объяснил задачу, позвонил в Сургут Королякову, попросил обеспечить всестороннюю помощь и поддержку. Новому руководителю золотых гор не обещал, говорили о трудностях и о значении работы для освоения богатств Тюменского Севера.

В обкоме Никитин для приличия сказал, что новизна дела его несколько смущает, с ним согласились и добавили, что не рассчитывали на незамедлительное «да». С направлением на половинке листа он и полетел в Сургут




8


Три года напряженной работы прошли незаметно, жизнь продолжалась. В ходе очередного реформаторского эксперимента решено было ликвидировать Сургутскую структуру «Главтюменьнефтегаза», обосновав это отлаженной транспортной схемой и надежной связью. Жизнь отвергла такой вариант, и скоро подразделение было восстановлено. Говорят, кто-то во время ликвидации прибрал вывеску, так что на новую тратиться не пришлось. Никитину тогда предложили работу в Сургуте или перевод в областной центр, но он как будто обрадовался переменам, словно ждал появившейся возможности и на первой же беседе в обкоме попросился в село.

– Куда именно? – поинтересовались товарищи.

– Все равно, куда. В деревню...

Его попросили обождать пару дней и предложили в Исетске возглавить управление сельского хозяйства. Он знал, что этот район под Тюменью, и хотя ни разу там не был, но согласился сразу.

В кабинете новый начальник появлялся редко, с утра уезжал в хозяйства, встречался с руководителями, заходил в цеха, где готовили технику к посевной, бывал на вечерних дойках. Десятки встреч, сотни человек в день, решенные и нерешенные вопросы, твердые обещания и категорические отказы, а в результате такое количество эмоций, какого хватило бы на несколько лет жизни.

На областном совещании сладковские коллеги рассказали ему, что усовский механик Тимофей Битков предложил: «Мы в Исетск трех начальников управления дадим, верните нам нашего Никитина». Он не скрывал, что ему приятно такое предложение.

Когда осенью этого же года Никитина избрали председателем Исетского райисполкома, заговорили о таинственных пружинах, двигающих молодого человека по ступеням власти. Сам он знал, что никакой мохнатой руки наверху у него нет, спокойно относил неожиданное повышение к случайно сложившимся обстоятельствам и продолжал работать еще более напористо и энергично, предоставляя желающим посудачить полную свободу воображения.

Каждый, кто знал основы кадровой политики и систему партийного обучения, воспитания и расстановки кадров, конечно, понимал, что Никитин попал в обойму руководителей с выраженной перспективой.

Он помнил довольно примечательный случай. На совещании партхозактива в Сладково первый секретарь обкома Щербина за ошибки в работе разносил соседа и друга, директора совхоза Якова Аверина, и вдруг он, имевший блестящую память на имена и лица, обратился к Никитину:

– За такие упущения надо перед судом ставить, так, товарищ Никитин?

Владилен встал, немного растерявшись, но четко ответил:

– Я бы так быстро не решал, надо разобраться.

Щербина тогда отчистил и его за горох, убранный «вполовину», с большими потерями, и тоже пригрозил ответственностью. Борис Евдокимович, будучи чутким психологом, не мог не отметить независимой самостоятельности и прямоты начинающего директора, умевший ценить незаурядных людей, он запомнил этого человека. Они встречались еще несколько раз, и только Никитин не придавал значения этим встречам, вынося из них лишь удовольствие от общения с умным человеком. Первый серьезный и обстоятельный разговор состоялся при направлении председателем райисполкома.

– Исетский район – традиционно хороший, тут земли замечательные, люди работящие, – спокойно говорил Борис Евдокимович. – Ты еще успеешь в этом убедиться. Председатель райисполкома – не просто хозяйственник, это уже ступень политического работника. На тебе ответственность за здоровье, отдых, учебу людей, за то, чтобы они хорошо жили и были довольны избранной ими властью.

Об этом не принято говорить, но каждое новое назначение, всякий раз дающее новую должность, новые права и полномочия, многого требовало взамен. Никитину не в новинку было уходить на работу ранним утром и возвращаться, когда многие семьи уже блаженствовали у телевизоров, обсуждая семейные дела и общественные события. В кабинете посетители с просьбами и проблемами, руководители отделов, телефонные звонки часто прерывают разговор. В райисполкоме обсуждалось противодействие инфекционным болезням, проведение районных спортивных соревнований, итоги учебной четверти в школах, последствия бурного таяния снегов, строительство жилья, рост поголовья скота и его продуктивности, расширение посевных площадей и увеличение сбора зерна, рентабельность производства и доходность хозяйств.

Доверие людей всегда добавляло ему сил и помогало работать лучше и эффективней. Первый секретарь райкома партии Владимир Петрович Мансуров не опекал и не одолевал каждодневным контролем и мелкими поручениями. Никитин знал о постоянной зависимости многих своих коллег от партийных руководителей и ценил, что Мансуров нашел верную тональность в их взаимоотношениях. Самолюбивая его натура не потерпела бы мелочной опеки, и конфликт был бы неизбежен. С другой стороны, свобода в выборе способа решения обсужденных и согласованных в райкоме решений, раскрывала Никитина как специалиста, организатора, государственного работника. Все это поднимало планку его ответственности: он принимал решения, и только он отвечал за их последствия. Полная самостоятельность лишала его возможности уйти в сторону от ответственности, даже если бы он этого захотел.

Очередной пленум обкома КПСС избрал В.П. Мансурова секретарем обкома по сельскому хозяйству. В районе бурно обсуждался возможный преемник. Мало кто, и, прежде всего сам Никитин, допускал, что он может быть рекомендован первым секретарем райкома. Но у Щербины было другое мнение.

Обсуждая с товарищами возникшие кадровые вопросы, Борис Евдокимович назвал Никитина единственным кандидатом на первого в Исетске. Он явно благоволил к этому энергичному, напористому и очень серьезному человеку, организаторские способности и скрытый потенциал которого у него не вызывали сомнения. Да, опыт руководящей работы на районном уровне не велик, потому что еще молод, но бьют не по годам, а по ребрам, считал Щербина, и не встретил возражений. Второй секретарь обкома Геннадий Павлович Богомяков знал Никитина еще по Сургуту, где часто бывал в длительных командировках, помогая местным руководителям решать огромной важности задачи. Первый раз судьба свела его с северным крестьянином в кузове попутного вездехода «Урал» по дороге на промыслы, Никитин этот случай помнил.

Не особенно любивший кабинетную тишину, новый первый теперь подолгу засиживался, стараясь объемнее увидеть то, что называется Исетским районом, и с этих дней есть суть и содержание его работы, его служебных обязанностей. Он еще со времен совхоза нашел этот способ – подняться над суетой сегодняшнего быстротекущего дня, со стороны, с высоты даже посмотреть на свои дела и увидеть, что надо предпринять уже завтра, а с чем уже опоздали. Кто из тех, кто рядом и в чем способен помочь, а кто уже мешает, отставая и сдерживая.

Никитин улыбнулся, вспомнив писательские рассуждения о месте руководителя среднего звена в совхозной системе управления и не без основания предположив, что в областной схеме первый секретарь райкома и есть большой руководитель среднего звена, и уж точно его место между областным тяжелым молотом и массивной районной наковальней.

Будучи крестьянином по духу, а не только по образованию, он отчетливо понимал ценность каждого метра пахотной земли. Наверное, это понимание усилилось, укрепилось в северный период его жизни, когда после длинной и морозной зимы люди с детской непосредственностью радуются каждому зеленому росточку.

На первом своем совещании с руководителями и специалистами по проведению уборки урожая и осенне-полевым работам вновь избранный первый секретарь всерьез заговорил о культуре поля:

– Мы озабочены необходимостью увеличения сборов зерна, и в то же время теряем сотни гектаров на недопустимой бесхозяйственности: телеграфные столбы на полях опахиваем с запасом в десятки метров, одиночную березу среди поля храним, будь-то она у нас последняя. Под каждым лесом у нас нейтральная полоса в пятьдесят метров по всей протяженности поля. Нет у нас ничьей земли, она наша, и надо ее беречь и эффективно использовать.

Плохо тому, кто не понимал Никитина с первого слова. Уже на следующий день он устроил разнос председателю колхоза прямо на объекте своего повышенного внимания, дав понять всем, что его требования – не каприз, не прихоть, что это пусть маленькая, но хозяйственная, экономическая задача, и Никитин не для того ее обозначил, чтобы кто-то имел право игнорировать.

Это направление в работе райкома получило дальнейшее развитие, было замечено руководством уже по результатам, обком партии и облисполком приняли совместное постановление, одобряющее работу Исетского района по наведению порядка на земле, по расширению посевных площадей. Для молодого руководителя такая оценка его работы была хорошим знаком.

Район находился на подъеме, но все в мире материально, и всякий рост требует вложений – труда, средств, мыслей. В селе Шорохово развернули строительство крупнейшего в области свинокомплекса, пустили первую очередь на 24 тысячи голов. Уже на стадии строительства выяснилось, что проектировщики из Свердловского института положили в основу будущего предприятия сумму лучших на тот момент вариантов технологических решений, однако не все они удачно состыковывались. Выход из тупиковых ситуаций искали на месте, выматывая нервы и изыскивая средства. Никитин каждый понедельник проводил на объекте планерку, вникая в мелочи, ставя задачи и снимая погоны с не очень расторопных начальников. Государство, вложив в производство немалые деньги, требовало отдачи.

Специализация хозяйств и концентрация производства стали главными направлениями развития сельской экономики. В колхозе «Россия» начали строить комплекс для откорма крупного скота, в колхозе «Ленинский путь» – межхозяйственный овцеводческий комплекс, в «Сибири» – комплекс направленного выращивания нетелей. Никитин любил бывать на этих стройках, с которыми связано будущее района и не только в производстве: животноводство переводилось на промышленную основу, менялось даже традиционное название профессий, появились операторы по уходу, кормлению и обслуживанию...

Еще в Усово, встречаясь с доярками и видя этих молодых женщин, утративших красоту от нечеловеческого переутомления и великого недосыпания, Никитин испытывал необъяснимую неловкость и стыд перед ними. Уже тогда он поставил под сомнение целесообразность проведения первого доения коров в пять часов утра. Чтобы к этому времени приехать на дальние пастбища в открытом кузове грузовой машины, а то и, в весенне-осеннее бездорожье, в тракторной тележке, надо встать в половине четвертого. Сдав молоко и вымыв доильные аппараты, они возвращались домой, будили спящих детей, готовили завтрак, отправляли мужей на работу. А прилечь среди дня отдохнуть – Боже тебя упаси! В деревне не принято днем спать, и не имеет значения, когда ты поднялся и сколько наработал до солнцевосхода.

Никитин тогда говорил со специалистами и даже со стариками, пытаясь выяснить, что заставляло годами, десятилетиями превращать работу доярки в наказание. В собственном дворе – там все понятно, пастух выгоняет табун в шесть утра, значит, коровы должны быть подоены. А выгоняет рано, чтобы по холодку попасти стадо, потом поднявшаяся жара загонит коров в лесную чащу или в полувысохший водоем, и они будут стоять, погрузившись в мутную жижу и вытянув вдоль воды шеи, лениво пережевывая жвачку нахватанной с утра травы.

У Никитина было предположение, что в первые годы колхозной жизни установили столь ранние сроки утренней дойки с учетом затрат времени на доставку продукции до молоканок, примитивных перерабатывающих предприятий, чтобы молоко не испортилось. Но со временем, когда появился относительно быстроходный транспорт, этот фактор перестал быть определяющим, однако доение, как и тридцать лет назад, начинали очень рано. Никитин пришел к выводу, что решающую роль сыграла бытовавшая тогда теория, что корова тем больше дает молока, чем чаще ее доят, потому для таких теоретиков время ночного отдыха и доярки, и животного – безвозвратно потерянная продукция. Значит, буди доярку и поднимай удои. Вот и мучились женщины-рановставки, вот и устраивались трехкратные и даже четырехкратные доения.

Никитин тогда решительно заявил, что пора прекратить издеваться над людьми, и дал команду зоотехнику изменить порядок трудового дня в животноводстве. Но инициативу руководителя остановили строгим предупреждением из райкома: «без самодеятельности». Он собирался дать бой гнилым теориям и их покровителям и попросить хотя бы в порядке эксперимента сместить утреннюю дойку на более позднее время. Только обострять отношения не пришлось, скоро он получил назначение на Север и сдал дела.

В Исетске Никитин вновь обратился к этой проблеме, и вновь не получил поддержки, но теперь ситуация с правами была иной, и он принял волевое решение. Шуму вокруг простого на первый взгляд вопроса было много, даже доярки, в чьих интересах проводились эти перемены, приняли их с сомнением:

– Потеряем молоко, Владилен Валентинович!

– Согласен, на первых порах потеряем, но нагоним.

В Солобоевской бригаде колхоза «Победа» первого секретаря поддержал авторитетный бригадир Базилевиич:

– Молоко свое мы возьмем, но посмотрите, бабоньки, сколь для вас благ открывается. И с муженьком вы утром попотягаетесь, – (тут бабоньки чуть ли не с кулаками кинулись на острослова), – и детишек приберете. А ордена, какие за высокие надои Родина для вас кует, никуда не денутся.

Концентрация животноводства на крупных комплексах требовала резкого увеличения производства грубых кормов, а в условиях района, где освоены все даже лесные сенокосы, четко контролируется соотношение посевов зерновых и кормовых культур, заготовки сена можно увеличить лишь за счет урожайности.

Никитин поручил агрономам думать, как поднять травы на лугах. Удобрения, подсев – все это надо бы делать, и все это правильно, но в любой практически год травам не хватает влаги, а коли так, то надо дать земле воды столько, сколько надо. Легко сказать...

– Поливные установки... – осторожно заметил агроном управления.

– Сам о них думаю, но это же куча проблем...

Промышленность поставляла селу поливные установки дождевального типа, но это полукилометровое сооружение не на всех площадях могло работать.

В июне 1974 года Никитин собрал в колхозе «Сибирь» всех деревенских руководителей и специалистов, здесь только что смонтировали «Волжанку», фантастически смотревшуюся на зеленом покрове луга.

– Попробовали? – спросил председателя колхоза А.Н. Викулова.

– Не успели, Владилен Валентинович

– Я к тебе людей собрал очаровывать, а не посмеяться над нашим с тобой неумением и выдумкой. Срыв недопустим, головой отвечаешь.

Он успокоился, когда тысячи струй взвились в воздух, и радуга зависла над лугом, когда мужики, солидные руководители и степенные специалисты, полезли под струи, смеясь и радуясь, как дети, когда Викулов, счастливый от исполненного долга, самозабвенно заявил:

– Да я с этих лугов, Владилен Валентинович, по три укоса возьму!

Поливные луга и пастбища появились в каждом хозяйстве, новые технологии в выращивании и заготовке кормов позволили району обеспечивать кормами выросшее поголовье скота. Рукотворную радугу над лугами Никитин мог бы занести в свой актив, но он не вел подобного учета.




9


– Кое-кого в обкоме смущают твои отношения с руководителями хозяйств, несдержанно себя ведешь, – доверительно сказал Никитину обкомовский знакомый. Он не стал уточнять, кто этот «кое-кто», знал, что не новый первый секретарь Геннадий Павлович Богомяков, ГП, как называли его партработники, избранный после перевода в Москву Бориса Евдокимовича Щербины. Он часто бывал в районе, у них складывались отношения, лишенные ненужных условностей, допускающие самые доверительные разговоры.

В зимнее время, не столь напряженное, свободное от изматывающих полевых кампаний, Никитин в выходной день мог вместе с женой Элеонорой Александровной поехать в гости к одному из руководителей хозяйств. Лепили пельмени, гуляли по селу, топили баню, после сидели за столом и долго беседовали. Его раздражали условности бытия первого секретаря: если он к кому-то в гости – кумовство, за стол сел – пьянка. Во-первых, не к каждому руководителю он в гости шел, да и то только по приглашению; во-вторых, в разговорах этих дел хозяйственных решалось не меньше, чем в официальной обстановке кабинета за зеленым сукном. Что касается выпивки – да, но только после баньки, только для приличия, в соответствии с обычаем.

Переступив через косность и официоз, Никитин предложил 8 марта, международный женский день, отмечать всем районным комсоставом с женами, да не в тесной столовке, а в лесу, под открытым небом.

– Женам не надо ничего рассказывать, только посмотрите в последний момент, чтобы в туфельках не уехали, – предупредил мужчин.

На небольшой лесной поляне расчистили бульдозером снег до прошлогодней желтоватой травы, до медных березовых листочков; столы тесовые сколотили, скамейки широкие. Импровизированная кухня горячие блюда к столу готовила, из которых самыми авторитетными всегда были пельмени. Такая радость для женщин – до слез благодарности...

– Смотри, чтобы после очередного застолья руководители тебя по плечу похлопывать не стали, нашим людям слабинку нельзя давать, вмиг выпрягутся, – предупреждали Никитина, но он этого не опасался, видел, что мужики правильно его понимают. Он давно заметил, что по службе всегда оказывался младше своих подчиненных. В совхоз пришел 27 лет, в Исетское сельхозуправление – на 34-ом году. Он никогда не был замкнутым, каким мог показаться со стороны, считал естественное поведение, вытекающее из характера, надежным и понятным людям.

Всегда имея реальную власть, редко использовал приемы наказания, ставил себя на место нарушителя, и потому часто сдерживал эмоции, если человек просто ошибся. Но горе тому, кто испортил дело по пьянке, по распущенности, по нежеланию работать, как надо. Оказывается, люди умеют это видеть и ценить, и почти всегда у него складывались хорошие отношения не только с теми, кто работал под его руководством, но и с начальниками, стоящими над ним.

В самом начале уборки урожая Богомяков позвонил Никитину и сказал, что в два часа будет у него, и они вместе посмотрят, как идет косовица хлебов. Добавил, что время дорого, и встречать его не надо. Выехал перед обедом, на поле, примыкающем к тракту, три комбайна косили пшеницу, оставляя за собой полосы сияющей на солнце стерни и высокие валки хорошо уложенных стеблей. Следом за комбайнами шла бричка, запряженная нерезвой, послушной лошадкой, и в бричке сидела женщина. Богомяков остановил машину, первая осенняя картина страды была прекрасной.

На кромке поля, где комбайны, выключив жатки, делают разворот, женщина соскочила с брички, то и дело нагибаясь и срывая горсти несрезанных колосьев, подбежала к комбайну, остановила и что-то громко кричала молодому механизатору, стоящему на мостике и опустившему голову. Потом погрозила ему кулаком и аккуратно положила охапку колосьев поверх валка.

Пройдя сотню метров и осторожно, впервые в этом году, перешагивая через хлебные валки, Богомяков подошел к женщине. Она поправляла упряжь и с интересом смотрела на идущего.

– Ты, видать, сам пахарь, если на колосья наступить опасаешься? – встретила она первого секретаря обкома.

– Пашу, мать, но в более широком смысле. А вот вы что тут делаете?

– Контроль я, – представилась хозяйка. – Верой Ивановной зовут. В войну еще пахала и сеяла, трактористкой была, потом подучилась, агрономила на отделении, теперь вот на пенсии. А вы кто будете?

Богомяков назвал себя, Анна Ивановна смутилась.

– Вы уж простите меня, я хоть и тридцать лет в партии, а вас первый раз вижу. Да. Собрал нас, таких вот бывших активистов и хлеборобов Владилен наш Валентинович, попросил помочь, подстегнуть наших ребят по качеству. Вот, воюю...

– И много у вас претензий к комбайнерам?

– Да что зря говорить, Геннадий Павлович, хорошо работают, чисто, а где напакостят, что ж, поругаю.

– Кулаком, видел, грозили. Не обидятся?

– Кулаком?! Да не может такого быть! Кулаком? Чтой-то я не припомню! А какая обида? Я им всем бабушка, каждого с пеленок знаю.

Переговорив с Никитиным по текущим делам, Богомяков осторожно спросил про новую форму контроля. Никитин ответил:

– Я даже не ожидал, Геннадий Павлович, как мощно это повлияет. Сейчас был в колхозе, комбайнеры в голос: «Уберите стариков, чуть что не так – хоть в землю зарывайся, со стыда сгораешь». А совесть – это посерьезней, чем приговор суда. Ничего, пусть пока ветераны подежурят...




10


Когда телефон звонит длинно и прерывисто, значит, вызов междугородний. Никитин снял трубку.

– Здравствуй, Владилен, Муравленко.

– Виктор Иванович, рад вас слышать, здравствуйте!

– Поздравляю тебя с избранием первым, мои наилучшие пожелания в работе. Хочу к тебе подъехать, как ты на это смотришь?

– Хорошо смотрю, Виктор Иванович. Когда ждать?

– Да хоть завтра.

– Решено.

Муравленко он поехал встречать на границу своего района, так повелось, дорогих гостей хозяин встречал на кромке своей земли. В непродолжительной и содержательной беседе во время назначения на северное сельское хозяйство Никитин увидел в начальнике Главка личность сильную, властную, но не давящую силою своего должностного положения. Муравленко тогда возлагал большие надежды на создаваемую Никитиным структуру, неоднажды поддерживал его, и после реформирования предлагал остаться в системе Главка. Никитин поблагодарил и отказался, сославшись на тягу к сельскому хозяйству настоящему, с полями, с просторами, с журавлиным криком.

В Исетске Муравленко был впервые, посмотрели новостройки, съездили в хозяйства, посидели за чаем. Никитин понимал, что Виктор Иванович просто хотел отдохнуть, потому не досаждал ему своими проблемами, хваля район, людей и природу.

Виктор Иванович оценил деликатность хозяина, но после двух-трех таких встреч спросил:

– Почему ты у меня ничего не просишь? Ведь Главк сильный, можем хорошо помочь.

Никитин ответил сразу:

– Нам очень нужны тяжелые гусеничные тракторы. Проводим большую работу по мелиорации земель, дорожному строительству, да самое простое дело – силос в траншеях утрамбовать нечем.

– Сколько надо?

– Пятьдесят.

– Получишь. Новые не обещаю, но рабочие, с капремонта, дадим.

Назвав эту цифру – пятьдесят, Никитин говорил о желаемом, но не реальном, потому что знал, как мало такой техники идет в село, область за год такого количества не получает. Тяжелые тракторы С-80 и С-100 в деревне были редкостью. Муравленко не забыл об обещании, уже через месяц привезли первые пять машин, потом еще и еще, и район надолго решил проблему с земляными работами и со всякими другими, которые могла выполнять только тяжелая гусеничная техника.




11


На заседании бюро райкома обсуждался вопрос, на который в последнее время центральные органы обращали все более детальное и деловое внимание. За годы работы в руководящих органах Никитин научился отличать проходные документы от решений, за которыми последует материально-техническое обеспечение, просматривается необходимость большой и конкретной хозяйственной работы. Таким ему представлялся вопрос руководства сельским строительством.

Возведение животноводческих комплексов шло медленнее, чем требовалось, строители не успевали укреплять материальную базу и наращивать мощности, хозяйства не всегда вовремя предоставляли проектно-сметную документацию. Вопросы взаимодействия и вынесены были на бюро, чтобы на каждом проблемном участке иметь ответственных работников, отвечающих за ход и качество строительства.

Телефонный звонок раздался в крайне неподходящий момент, когда Никитин в довольно жестком режиме дожимал начальника строительной мехколонны Виктора Федоровича Эрлиха. Он, все еще продолжая говорить, поднял трубку и в том же тоне установки, однозначности, не допускающем возражений, произнес дежурную фразу:

– Слушаю, Никитин.

– Ты что такой сердитый? – явно с усмешкой спросил Богомяков.

– Бюро веду. Здравствуйте, Геннадий Павлович.

– Вопросов еще много?

– За час управлюсь.

– Хорошо, работай по плану, а через три часа я тебя жду.

Один из тех немногих случаев, когда руководитель, не зная повода приглашения к большому начальству, ничего специально не готовит, только систематизирует статистические данные, еще раз – сам с собой – сверяет основные направления работы, и в путь. В дороге все равно возникают варианты вопросов, которые могут интересовать секретаря обкома.

К первому он прошел сразу, и Богомяков, не имевший обыкновения ходить вокруг да около серьезного вопроса, начал с главного.

– Принято решение рекомендовать тебя начальником областного управления сельского хозяйства. Не буду скрывать, это мое предложение, товарищи поддержали, к работе приступишь завтра.

Странно, но выйдя из обкома, Никитин не испытывал восторга по поводу только что состоявшегося назначения, было грустное чувство неизбежного расставания с Исетском, похожее на то, какое испытал, уезжая из Усово на Север, но здесь все крупнее, масштабнее. Впереди то же самое сельское хозяйство, только в масштабах всей области.

Он опять вспомнил юношеские возмущения бедностью крестьянского бытия, свое решение жить и работать для села. Теперь надо работать, потому что – кто, если не ты?

Областное управление сельского хозяйства было важной структурой в экономике региона, который находился на масштабном историческом подъеме. За последние годы село достаточно успешно выполняло задачу по обеспечению Севера продуктами, и ему работать можно было только лучше. В активы страны записывались новые миллиарды кубометров природного газа и миллионы тонн нефти, темпы освоения новых месторождений опрокидывали старые представления о сроках и нормах. Реализовывалась установка центральных органов на максимальное обеспечение газовиков и нефтяников продуктами питания собственного производства, и эта задача полностью ложилась на аграрный сектор экономики, который возглавил Никитин.

Кабинетной работе он предпочитал живое дело, когда в районах удавалось найти решение вопроса, выросшего в проблему, когда поддерживал доброе начинание, помогал людям в бытовых делах, когда просто поговорил с крестьянами – будь то на полевом стане, в красном уголке фермы или на собрании районного актива. Это было интереснее, но жизнь требовала и кабинетной работы.

В управлении он сменил Николая Алексеевича Чернухина, избранного секретарем обкома по селу, как сменил когда-то его в Усовском совхозе. Председателем облисполкома был Лев Николаевич Кузнецов, блестящий специалист сельского хозяйства, прошедший все ступени, начиная с директора совхоза, великолепно разбиравшийся во всех вопросах. Никитин не любил промежуточных обсуждений важных проблем, к примеру, на сельхозотделе обкома или у зампреда облисполкома, которые проводились, как он считал, «формы для». На них не могло быть принято заметное для сельского хозяйства решение. Но дисциплине подчинялся, формальности соблюдал, хотя не скрывал неуважительного отношения.

– Не любишь ты партийную дисциплину, Владилен, – попенял ему Чернухин.

– Мне хоть бы соблюсти ее в разумных пределах, где уж там любить, – отшутился Никитин. Сопричастность к большому делу сближала их, и часто выводила отношения из официальных в простое человеческое понимание.

Тюменская область в последнее десятилетие была на виду всей страны, и люди ее тоже были известны. Москва быстро раскусила, что в сложнейших условиях Тюменщины руководители созревают быстро, они самостоятельны до неуправляемости, инициативны до авантюризма, умеют рисковать и готовы отвечать за свои решения. Партийные организации кадрами занимались серьезно, потому многие работники были готовы к выполнению более сложных задач. Время от времени то один, то другой получал высокое назначение, давая возможность расти тем, кто рядом. В эти годы тюменцы Б.Е. Щербина, Ю.П. Баталин и В.В. Никитин были заместителями Председателя Совета Министров СССР, В.Г. Чирсков, В.С. Черномырдин, Ф.К. Салманов – министрами Союзного Правительства. Многие были заместителями министров, на других важных постах.

Стало известно, что Кузнецов получил предложение на должность заместителя министра сельского хозяйства СССР. Никитину хорошо работалось с председателем облисполкома, и любое изменение казалось нежелательным, но Лев Николаевич дал согласие и скоро уехал в Москву. Вопрос о замене обсуждался на всех уровнях.

Никитин, зная логику подобных выдвижений, определил для себя широкий круг возможных кандидатов, включая всех секретарей обкома и заместителей председателя облисполкома. Себя он среди претендентов не видел, как, впрочем, и многие другие. Но у ГП было свое мнение. Ему нравился этот рослый крепкий сибиряк, прошедший все ступени работы в селе, современно мыслящий, способный на самые неожиданные решения и поступки, и всегда выигрывающий. Смелый, но не опрометчивый, решительный, но не авантюрист. Семья прекрасная, двое сыновей-школьников. Молод. Для большой работы 39 лет – не возраст, но молодость, как известно, проходит.

Богомяков пригласил Никитина в конце рабочего дня, попросил подробно рассказать о работе управления в последнее время, хотя всегда был в курсе всех дел не меньше начальника. Никитин подробно говорил о внедрении новых технологий в свиноводстве и птицеводстве, обосновал, что именно эти отрасли вытащат проблему снабжения Севера яйцом и мясом; коснулся важных вопросов зернового производства.

О своем решении рекомендовать Никитина председателем облисполкома Богомяков сказал просто, не возводя его в степень.

– Думаю, бюро обкома примет такое предложение, но ты же понимаешь, последнее слово за Москвой.

Москву смущало прежде всего нарушение десятилетиями сложившейся логики должностного роста, прохождения по служебной лестнице. В Тюменской области, как и в других регионах, председателем облисполкома избирались чаще всего секретари обкома или заместители председателя облисполкома, курирующие вопросы сельского хозяйства, но никогда – начальник сельхозуправления.

Во многом неординарный Богомяков остановил свой выбор на Никитине по той же причине, по которой рекомендовал его на управление: будучи сам крупным специалистом нефтегазового направления, он видел в Никитине столь же одержимого крестьянина, знающего, понимающего и, самое главное – чувствующего землю и живущих на ней людей. Его чутье осторожного и в то же время решительного хозяина бережно определяло лучшие направления в работе. Если он «брал» вопрос, можно было не сомневаться, что все будет решено. Никитин никогда не ловчил, в грехах и ошибках признавался, исправлял сам, не требуя помощи. Свое мнение отстаивал так, что переубедить его можно только упрямыми фактами.

Богомякову потребовались несколько встреч в Кремле и на Старой Площади, чтобы отстоять свою позицию. Никитин, приглашенный в столицу, обошел десятки кабинетов, завершающим был прием у секретаря ЦК Кириленко. Он пожал гостю руку и пригласил:

– Проходи, хулиган.

Никитин явно растерялся:

– Андрей Павлович, не могу понять, чем заслужил?

Кириленко засмеялся:

– Уж больно ловко вы, тюменцы, сосьвинскую селедку вперед нас вылавливали. Вот с тех пор хулиганами вас считаю.

Некоторое время назад Кириленко работал первым секретарем Свердловского обкома, а река Сосьва с ее уникальной селедкой протекает на Северном Урале почти на стыке двух областей. Видно, крепко досаждали тюменские мужички, если секретарь ЦК до сих пор помнит...

Разговор был серьезный и обстоятельный, Кириленко пожелал Никитину успехов. Направление предстояло оформить постановлением Политбюро.

Наступил день открытия сессии областного совета народных депутатов, но Москва молчала. В обкомовском аппарате было состояние, близкое к шоку. Только за час до начала работы сессии Богомякову положили на стол документ: Политбюро рекомендует Никитина В.В. на должность председателя Тюменского облисполкома.

Вновь избранный председатель вместе со своими заместителями проанализировали возможные пути дальнейшего развития сельскохозяйственного производства.

Рост производства мяса был обеспечен всеми факторами, кроме одного. Построены мощные комплексы, есть маточное поголовье, но животноводы все время живут в режиме ожидания вагонов с фуражом из госфондов. В то же время руководство области признавало, что полагаться на собственное зерновое производство чрезвычайно рискованно, резервы традиционного гектара не велики, а все возрастающие потребности животноводства требуют роста производства собственных комбикормов.

Дефицит зерна в Сибири прежде всего связан с дефицитом осадков, а засушливые года случаются нередко.

Тогда было принято решение параллельно с интенсификацией пойти по пути значительного увеличения посевных площадей. Никитин, имеющий некоторый опыт подобной работы в Исетском районе, сразу уловил главное в идее Богомякова. Это снимало вопросы производства зерна в области и способствовало решению стратегической задачи снабжения жителей городов нефтегазового комплекса продуктами животноводства.

Как и ожидалось, новое направление в сельскохозяйственной политике области хозяйственниками было встречено далеко не однозначно. Новые земли – прежде всего результат большой работы по раскорчевке лесов, введение окультуренных площадей в пахотный оборот, здесь не обойтись расшиванием полевых закутков и выравниванием конфигурации полей

На большом совещании, проводимом по этой теме, Никитин выступил с докладом, который опровергал все существующие, но еще не заявленные контрдоводы. Он привлек обширный научный материал, причем, не только по земледелию, но и по его истории, и оказалось, что именно этот аргумент наиболее убедительный. Докладчик напомнил основные этапы освоения юга Тюменской области в 17–19 веках, сославшись на документы тех лет, сказал, что распахивали и засевали не столько пустошные, сколько освобожденные от лесов земли.

Начало XX века, знаменитая, так и не завершенная, Столыпинская реформа. Целыми деревнями из центральных губерний России и западных ее окраин переезжали люди в Сибирь, перевозя все, что можно, даже разобранные рубленые церкви вместе со священством.

– Таким образом, наши предки создали клин продуктивной пашни, и в годы целинной эпопеи мы увеличили его до двух миллионов гектаров. Ответьте сами себе на простой вопрос: почему надо считать это пределом? Кто определил, что на юге нашей области должны работать на нужды народа два, а не три и не четыре миллиона гектаров? У нас огромные резервы увеличения посевных площадей, и грош цена рассуждениям, что, сводя лес и распахивая эти массивы, мы нарушаем экологию. Чистой воды чепуха! В сельских районах тюменского юга распаханность составляет от 5 до 15 процентов территории, а на юге нашей страны – многократно выше. У нас 70 процентов занято лесами, причем, специалисты могут указать нам сотни тысяч гектаров леса сорного, непригодного к применению в народном хозяйстве, не удовлетворяющего даже бытовые потребности населения. Нельзя строить свою позицию в экологических спорах, используя недостаточную осведомленность людей.

Далее Никитин сказал о двуединстве задачи: повысить отдачу гектара, грамотно занимаясь агротехникой, интенсификацией в самом широком смысле этого слова. Но ведь случается, что не только «два дождя в маю» – ни одного нет, и тогда самая передовая агротехника не гарантирует урожаи, пашня даст самую малость, как это не однажды случалось.

– Вот на такой случай мы и должны иметь резерв, дополнительные посевные площади. По десять центнеров на двух миллионах гектарах – это два миллиона тонн, а с трех – уже три миллиона. Вы знаете, как нужно нам это зерно. Поймите теперь, что многое в будущем зависит от того, как мы сегодня занимаемся освоением новых земель.

После совещания Никитину было проще говорить с руководителями районов и хозяйств, им известна была его позиция. К этому времени работу области по расширению посевных площадей одобрил Центральный Комитет партии. После нескольких лет изучения полученных результатов Москва провела в Тюмени всесоюзное совещание по этой тематике, подчеркнув тем самым государственное значение того, что делалось в области.

В Голышмановском районе, проезжая с руководителем района и директором совхоза по полям, Никитин попросил остановить машину.

– Ты почему этот колок не сведешь? – обратился он к директору и заметил, как вспыхнуло лицо молодого еще человека, местного парня, работающего в должности первый год.

– Он же просится в пашню! Ты его за год раз десять объезжаешь, а тут работы на один день. Чтоб нынче же убрал!

Когда прощались, первый секретарь райкома Борис Васильевич Прокопчук сказал Никитину:

– Колочек тот уберем, Владилен Валентинович, но вы и директора нашего поймите: у него тут роман начинался в студенческие годы. Так сказать, память сердца.

– Не зря хоть мемориал-то стоит?

– Вторым в декретном отпуске.

– Молодец. Но колочек – убрать, и так памяти хватает.

Новый начальник облсельхозуправления Юрий Романович Клат, распределяя между районами поступающие от нефтяников и газовиков тяжелые гусеничные тракторы и другую материальную помощь, отмечал, что «северная вахта» Никитина создала крепкую систему личных отношений с руководителями крупнейших предприятий Севера, которая сейчас работает на интересы деревни. Мощные бульдозеры и погрузчики были основой так называемых «отрядов плодородия», выгребавших миллионы тонн перегноя с животноводческих ферм и щедро вносивших его на поля.

Торфодобывающие предприятия, оставшиеся без работы после перевода на газ Тюменской теплоэлектроцентрали, переориентировались на поставку торфа в качестве удобрения.

Никитин имел основания быть довольным проводимой работой: до 13 млн. тонн органики вывозили на поля в год, до 10 тонн на гектар пашни. Для большинства серых, оподзоленных, суглинистых почв это был единственный способ поднять их плодородие. Улучшалась структура пахотного горизонта, нарастал гумусный слой. По всеобщей оценке, это были годы решительного улучшения качества земли.

Выравнивание конфигурации полей, сведение колков, припахивание придорожных обочин открывали путь на просторные пашни современной высокопроизводительной технике. Поступающие в хозяйства мощные К-700 в агрегате с комплексом сельскохозяйственных машин поднимали производительность труда, сокращали сроки полевых кампаний.




12


Статистика не только все знает, она еще дает возможность думающим людям делать выводы, выходящие по своему значению за пределы компетенции этой важной науки.

За годы интенсивного развития топливно-энергетического комплекса Тюменского Севера, в которые входят две пятилетки председателя облисполкома Никитина, население области выросло с 1,2 млн. до 3 млн. человек. В то же время количество сельских жителей осталось без изменений – 700 тысяч. Никитин часто вспоминал короткую и емкую реплику А.Н. Косыгина в ответ на просьбу руководителя одного из нефтегазодобывающих управлений, выступавшего на областном собрании партийно-хозяйственного актива.

– Алексей Николаевич, мы сегодня имеем все необходимые продукты питания, за это большое спасибо нашим крестьянам. Но в Тюменской области не растут фрукты, а дети иногда просят яблок.

– Фрукты мы вам привезем самолетами. А вы дайте стране нефть.

«Все необходимые продукты» – это то, что поставлял сельский юг. Нагрузка на деревню была огромная, значение ее работы слишком велико, чтобы позволить оплошность, просчет, промах.

Улучшенная и расширенная пашня давала более 2 млн. тонн зерна в год, а его все не хватало, потому что постоянно увеличивалось поголовье скота и птицы.

Никитин отправил из кабинета на свежий воздух «остыть» обкомовского пропагандиста, предложившего бросить лозунг вместе с миллионом тонн нефти и миллиардом кубометров газа в сутки добиваться увеличения поголовья скота тоже до миллиона. Крупного скота действительно имели 950 тысяч, 600 тысяч свиней, полмиллиона овец. И все это огромное стадо надо кормить сытно и с избытком, чтобы оно не только украшало статистику, но и улучшало те ее цифры, где молоко, мясо, яйца.

Чтобы хоть как-то отблагодарить селян, государство отказалось от регулирования размеров личных подсобных хозяйств граждан. Ушлые газетчики тут же придумали короткую формулу этой политики: «хозяйство личное – забота общая». Поразительно, но труженики села, отдающие много сил общественному производству, вдруг развернули такие подсобные хозяйства, что излишки полученной продукции стали заметным источником пополнения общегосударственных продовольственных фондов. Только молока от личных хозяйств область закупала до 50 тысяч тонн в год.

Заготовками картофеля занималась потребительская кооперация, ее подразделения в районах получали задание брать картофель безо всяких ограничений, более того, в малые деревни направлялись грузовики, чтобы принять продукт прямо на огородах. Ежегодно в закромах оказывалось до 200 тысяч тонн картофеля при областной потребности в 150 тысяч. Все излишки с удовольствием отгружали республики Средней Азии, направляя тюменцам вагоны с дарами южной природы. Яблоки на прилавках магазинов перестали быть редкостью.

Еще в бытность директором совхоза у управляющего Покровским отделением, крупным, по объему производства сравнимым с некоторыми хозяйствами, Никитин увидел в рубленом коридоре дома большой ящик, обитый железом и закрытый такой же крышкой. Перехватив взгляд директора, Лемзин поднял крышку: зерно, пшеница, отборная, сухая, отливающая золотизной.

– Это, Валентиныч, запас. По нынешним временам, может, и ни к чему, все годы вроде – без хлеба не бываем, но уже привычка, храню год-два, потом меняю. Привычка с тех пор осталась, когда год на год не попадал, вот и создавали запас, чтоб не голодовать.

– Хорошая привычка. Нам бы и в хозяйстве такой сусек неплохо иметь.

– Неплохо, – согласился Лемзин. – Но в своем доме я хозяин, а в совхозе над вами еще сколько радетелей! Не дадут.

Конечно, никто бы не разрешил Никитину в отдельно взятом Усовском совхозе создавать и хранить резерв фуражного зерна на случай недорода в следующем году, не должен советский руководитель быть таким пессимистом. Да, но должен смотреть вперед хоть на один год, чтобы в массовом порядке не вырезать скот, если неурожай.

Область после уборки урожая легко выполнила первую заповедь и рассчиталась с государством по нархозплану заготовок зерна. Никитин обратился в Совет Министров с запиской, в которой просил разрешить в порядке эксперимента (он несколько раз порывался вычеркнуть это слово, но оставил в угоду общему стилю письма) Тюменской области заложить в районах резерв фуражного зерна сверх потребностей текущей зимовки как страховой на будущий год. Официальный отказ он получил позже, а через три дня позвонил хороший товарищ из Совмина и сказал, что мысль правильная, и положение в области позволяет ставить такой вопрос, но разрешат едва ли, потому что российский баланс зерна вроде не получается. Никитин и сам понимал, что, как только где-то возникнет напряжение, сработает система, из ЦК позвонят первому: нужен хлеб! Зашевелится вся цепочка вплоть до лемзинского сусека, как было не в столь отдаленные времена.

Понимая, что потребности южных городов в картофеле и овощах за счет общественного производства полностью закрыть не удается, приняли решение поддержать создание дачных кооперативов, дать землю всем горожанам, кто хочет на ней работать. Дело это было новое и несколько даже неожиданное, потому что Тюмень, еще вчера бывшая «столицей деревень», о дачах как местах семейного отдыха или ведения подсобного хозяйства, речи не вела. Оказалось, что под нужды дачных кооперативов, которые росли со скоростью июльских грибов, требуются сотни гектаров земли. Пригородные хозяйства, естественно, не хотели отдавать горожанам плодородные земли, участки отводились как результат компромисса в местах, не особенно благоприятных. Богомяков и Никитин вдвоем на «уазике» объехали все сколько-нибудь пригодные для пользования места, благо, будучи заядлыми охотниками, бывали здесь многократно. Приняли решение выделять дачникам не четыре, как это было заведено по стране, а по шесть соток. Только много лет позже к такому размеру дачного участка пришли и соседи. Деятельные дачники, какими быстро стало почти все население города, с завидным упорством и трудолюбием творили чудеса на своих шести сотках.

Тюменской области, как и ряду других регионов, была поставлена задача добиваться самообеспечения продуктами питания. Конечно, это не значило, что область осталась один на один с проблемами. В частности, Центр брал на себя обеспечение комбикормами вновь введенных объектов по производству быстрорастущего мяса. Инициатива передавалась на область, следовательно, и ответственность возлагалась на местную власть. Такая кооперация руководство устраивала. Никитину было поручено изучить вопрос и внести предложения, он скоро доложил их Богомякову. ГП не сразу согласился на вариант, предложенный председателем облисполкома, но, когда Никитин заверил, что у него есть предварительная договоренность с Муравленко, который поддерживает идею и даже обещал «публично проявить инициативу», секретарь обкома дал добро.

Никитин пригласил к себе всех руководителей нефтяных, газовых, геологических и строительных Главков, которые по должности были заместителями своих Союзных министров, и, коротко обрисовав всем известную ситуацию с продовольствием, сказал:

– Мы должны построить на юге области десяток птицефабрик, разом и навсегда закрыть вопросы по яйцу и мясу птицы. У области нет достаточных строительных мощностей для этого. Просим Главки помочь.

Никитин видел, что приглашенные относятся к предложению без энтузиазма. Но встал Виктор Иванович Муравленко и сказал, что серьезность такого варианта полностью отражает сложность положения с продуктами на Севере, что области без нашей поддержки строительных вопросов не решить, а, коли Москва обещает построенные фабрики подпитывать госфондами кормов, грех не воспользоваться этой возможностью.

– Я сейчас даю команду своим заместителям, чтобы все вопросы облисполкома по строительству птицефабрик решались незамедлительно.

Такого даже Никитин не ожидал, не смотря на предварительную договоренность с Муравленко. Все знали Виктора Ивановича как человека взвешенных решений, чуждого всяческой стихийности, и он находит предложение уместным и выполнимым. Его авторитет был столь значительным, что ни у кого из участников совещания не появилось возражений.

Когда прощались, Никитин пожал Виктору Ивановичу руку и посмотрел в глаза. Он увидел в них улыбку умного и благородного человека.

Эту программу реализовали быстро. Районы выделили площадки под строительство, помогали людьми и техникой, и уже к осени птицефабрики в Ишиме, Голышманово, Аромашево, Омутинке, Заводоуковске приняли птичье поголовье, и фуры со свежим яйцом пошли по зимникам в северные города.

Никитин всегда внутренне следовал опыту и природе людей, умевших мобилизовать все, чтобы добиться нужного результата, заставить себя и других работать на грани человеческих возможностей, а иногда и сверх того. Для него был примером выдающийся военачальник и механизатор, умеющий работать творчески, знающий все смежные ремесла. У охотничьего костра Виктор Иванович Муравленко признался друзьям, что считает образцом для подражания маршала Жукова и председателя Госплана Байбакова. А Никитин учился у Муравленко, ценил его опыт, уважал мнение.

В 2002 году Никитин летал в Тюмень на открытие памятника Виктору Ивановичу Муравленко. Только вернулся домой, звонок из тюменского радио: журналистка сожалеет, что не смогла взять интервью раньше, и просит вспомнить, когда была последняя встреча с Муравленко и о чем они говорили.

– Встреча была вчера. О чем говорили? Я еще раз сказал спасибо учителю и старшему товарищу.

– А он? – осторожно спросила журналистка.

– Он помнит, как мы работали, критикует, что сегодня дела идут хуже, что плохо заботимся о тех, с кого начиналась слава и богатство родного края.

Он долго еще рассказывал ей о легендарном начальнике «Главтюменьнефтегаза»...

«Лес рубят – щепки летят» – это потом суть народной мудрости истолковали как оправдательный аргумент Сталина, якобы не считавшегося даже с человеческими жизнями во имя достижения поставленных целей. А ведь воистину не бывает дроворуба без щепы, это знает всякий, кто хоть раз был в лесу и держал в руках топор. Решение больших дел находится на грани возможного и невозможного. Нельзя выиграть бой, не имея неизбежных потерь. Наверное, отсюда и появилось фраза о победе ценой малой крови...

У послевоенного поколения было много примеров отцов и старших братьев, умеющих организовать и повести за собой людей и в бой, и в поле, и на поиски нефти. Руководить народнохозяйственным комплексом – это не вести в бой армии и дивизии, здесь нет жертв, разве что по глупости или недосмотру какого-нибудь прораба; но четкое видение желаемого результата, понимание единственно верных к нему путей, тонкий расчет финансового, производственного потенциала и людских возможностей – все по тем меркам и по тем же критериям.

Появилось предложение воспользоваться ситуацией, и на окраине Ишима, южного, почти сельского городка области, построить не просто птичник, а современную птицеводческую фабрику. Председатель облисполкома не собирал совещания в кабинетной тиши, а вывез руководителей строительных организаций Тюмени прямо в чистое поле. История умалчивает, знает ли отечественная и мировая практика производственного строительства подобные примеры, когда вчерне изготовленные чертежи-схемы комплекса переносились на местность по принципу: «Нечего тут мерить, ты ему рукой покажи!». Никитин шагал поперек обширного пригородного пустыря, оставляя после себя колышки, обозначавшие размеры будущих корпусов, и после каждого обмера обращаясь к одному из сопровождавших его строительных начальников:

– Это твой цех.

– Твой корпус.

– Принимай.

Когда после этой непродолжительной процедуры они вернулись в прохладный затемненный кабинет председателя Ишимского райисполкома, Никитин, все еще возбужденный и, видимо, подогреваемый необычностью вынашиваемого проекта, коротко сказал:

– У нас два месяца сроку. Никто не снимает с вас ответственности за дела организаций, все планы и задания остаются в силе. Но там процесс более или менее отлажен, поручите управление заместителям и сделайте все, чтобы через два месяца, и ни днем позже, Ишимская птицефабрика приняла маточное поголовье.

– Владилен Валентинович, это невозможно, даже если мы построим корпуса. Нужна начинка, оборудование, корма, сами куры, наконец.

Никитин с усмешкой посмотрел на говорившего. К тому времени многие руководители уже знали, что лучше «не подставляться» председателю облисполкома, он умел одной фразой возразить, дать оценку, научить не задавать глупых вопросов и не умничать. Анекдотом прокатилась по области история о том, что встретивший его на границе своего района первый секретарь решил «подсластить» гостю и доложил, что асфальтированная дорога, по которой они едут, построена во исполнение наказов избирателей. «А если бы выборов не было?» – хмуро спросил Никитин, и надолго отбил у хозяина тягу к разговорам.

– Спасибо за беспокойство, дорогой, но оборудование уже заказано, и не переживай: петухов нестись не заставим, кур завезем. А вот если корпус не сдашь ко времени...

Густой мужской хохот испугал голубей на исполкомовской крыше...

– Сроки нереальны, Владилен Валентинович, практически нереальны.

– Теоретически – наверное, а практически – ...Отцы наши эвакуированные заводы в условиях сибирской зимы разворачивали в тайге, и через три месяца выдавали танки. Танки, заметьте, не яйца, а тут есть существенная разница. Закончим дискуссию. Через две недели мы определенно сможем сказать, кто умеет организовать работу в экстремальных условиях, а кто только разницу ищет между теорией и практикой. Все. Встречаемся в следующую пятницу.

Они встречались еженедельно, да и не по одному разу, многие из крупных строительных начальников жили в Ишиме безвыездно, контролируя и организовывая дело. Росли фундаменты и стены, днем и ночью из Тюмени поступал железобетон, без всякого идеологического вдохновления коллективы соревновались, кто быстрее выполнит задание. Никитин приезжал, смотрел все на месте, обсуждал с руководством ход строительства, высказывал резкие замечания по отставанию.

После поездок докладывал Богомякову. Тот, зная натуру своего товарища, спрашивал:

– Не очень круто, Владилен?

– Круто, Геннадий Павлович, но все оправдано, если к зиме получим продукцию, закроем потребности Ишима, и дадим дополнительно продукты Северу. Дело того стоит...

Как он и планировал, параллельно со строительством завозили и монтировали оборудование, все тюменские птицефабрики получили задание подготовить необходимое количество молодняка. Часть вопросов контролировал заместитель председателя облисполкома Ю.Р. Клат.

Два месяца напряженного труда строителей, монтажников, руководителей закончились полной готовностью нового производства, через день двор огласился птичьим гомоном. Торжеств по поводу открытия не было, и красных ленточек не разрезали. Никитин вместе со строительными руководителями обошел весь объект, поблагодарил строителей, пожелал успехов птицеводам, посмотрел на новенький красный флаг над дирекцией и уехал в Тюмень.

– Честно говоря, я не очень верил в возможность выполнения такого объема работ за столь короткое время, – сказал Богомяков. – Может быть, отметим начальников трестов?

– Я поблагодарил их от имени обкома и облисполкома.

– Считаешь, что этого достаточно?

– Считаю, что это награда, я только передал ее.

Очень скоро Ишимская птицефабрика вышла на производство нескольких тысяч тонн мяса в год.

Семидесятые годы – время крупных решений, их масштабы наблюдались во всем – от космоса до сельского хозяйства. Первый опыт показал, что свиноводческие комплексы действительно способны быстро закрыть мясной дефицит. Деньги для столь масштабного строительства государство находило. Тюмень в числе первых ухватилась за эту возможность, остро ощущая нехватку мяса. Почти одновременно завершалось освоение плановых мощностей свинокомплексов в Карасуле, Шорохово, Новой Заимке. Сотни тысяч полновесных советских рублей были вложены в эти проекты, и они ответили таким количеством продукции, что Тюмень стала городом без мясных и колбасных очередей.

Никитин на одном из совещаний с руководителями сельских районов не отказал себе в удовольствии констатировать как факт зримого успеха тюменского крестьянства наличие такого количества продуктов в городских магазинах. Но следующая фраза председателя согнала благодушные улыбки:

– Но это еще не все. Впереди у нас более сложные задачи, и о них мы сегодня будем вести речь.




13


Отношения Богомякова и Никитина, первого секретаря обкома и председателя облисполкома, были и служебными, и личными. Когда люди десять лет вместе отвечают за огромную область, встречаются каждый день, согласовывают важнейшие решения, мужественно переживают неудачи, трудно по-хорошему не заподозрить их во взаимных симпатиях. В то же время они, как говорил Никитин, «работали дружно, но не в обнимку». Он не чувствовал другой зависимости от первого, кроме зависимости от уважения.

Было, что их мнения не совпадали. Богомяков не давил силой властного авторитета, он предпочитал аргументировать свою позицию, после чего Никитин чаще всего соглашался.

Все вопросы развития области рассматривались очень тщательно. Историю области нельзя представить без Б.Е. Щербины, Г.П. Богомякова, многих других, кто принимал важнейшие решения. С проектных разработок вокруг каждого документа шла серьезная борьба.

Когда уже просматривалась огромная перспектива области на нефть и газ, в научных кругах возникло множество идей по поводу методов освоения этих несметных богатств, в которых вахтовый был не самым экзотическим. Предлагалось выселить людей, затопить газонефтеносные площади и осваивать их с плавучих платформ, как это делают на морских шельфах. Такой вариант можно было изучить, но, как у нас бывает, идея нашла неожиданное одобрение у самых влиятельных людей на верху, была опасность рассмотрения ее как основной. В область были приглашены ведущие специалисты Академии наук СССР, провели серьезное обсуждение и приняли рекомендации разрабатывать месторождения традиционным способом со строительством поселков-спутников и параллельным использованием в наиболее труднодоступных местах вахтового варианта.

Как-то Никитин увидел на рабочем столе Богомякова стопку книг и успел прочитать несколько названий на корешках – это были новые романы советских писателей. ГП перехватил взгляд и пояснил, что сегодня получил бандероли из издательства.

Он много читал и много знал. Никитин видел, как легко и свободно общался он с приезжающими в область ведущими деятелями советской культуры.

Владилен Валентинович считает, что многие в области и стране не понимают Богомякова, воспринимают его в одной плоскости, а таких людей надо видеть объемно. Он один из немногих теперь людей, обладающих уникальной информацией о Тюменской области, о большом и важном периоде ее развития вместе со страной, о ее выдающихся людях.

Он ко многим обращался на «ты», и это было чаще всего верным признаком уважения и особого расположения. Никитин редко об этом говорил, но всегда понимал, что как руководитель он вырос под влиянием Геннадия Павловича, а поскольку стиль ГП – «высказывай свое мнение и отстаивай его» – он никогда не опасался быть непонятым, никогда не оправдывался, а объяснял. Здравый смысл и взаимная доброжелательность были основой их отношений во время совместной работы.




14


Знать, не по собственной воле, не по душевному желанию попал в Сибирь род Никитиных, одна его веточка, один побег, но разросся, распустился, и поди, сыщи теперь всех Никитиных, по белому свету разбросанных. Вот и эта молодая женщина в столовой райцентра, она лицом так похожа на него, что Владилен поначалу даже смутился, а потом больше всего опасался, что кто-то из гостеприимных хозяев заметит сходство его с этой красивой и крепкой официанткой. Пройдя после обеда помыть руки на кухню, он спросил у пожилой поварихи фамилию молодухи, и даже обрадовался, когда услышал чужую. Но повариха, помешав в котле и вытерев полотенцем пот со лба, степенно добавила, что это фамилия мужнина, а девичестве та бабочка была Никитина.

Владилен жалел потом, что не поговорил с однофамилицей, возможно, сходство обличием не случайное, родной, может быть, человек встретился на пути, а он обошел, не спросил, не остановился...

С годами он чаще стал задумываться, кто он и откуда, сожалел, что почти нет близких родственников. Даже себе не мог объяснить причин этого чувства, но оно возникало и волновало, обозначая пустоты, которые остались от погибшего отца, от несостоявшихся сестер и братьев. Жена, сыновья – это свое, родное, это гаранты его счастья. У него много друзей, искренних, настоящих, не только по работе, но больше из детства, со школы и института, из тех краев, где «наследил» трудом и результатами. И все же, все же...




















































































































































































Он все собирался еще раз заглянуть в тот райцентр, найти ту официантку, но скоро не сумел выехать, а потом в делах и во времени та встреча стерлась, затуманилась. Но, видно, не до конца, не совсем, потому что наступал момент – и как зеленая поросль после дождя на вроде иссохшем уже склоне – брызнет она в сознании родным образом, бередя генетическую память и трогая душу.




15


Всю уборку того года он провел в районах Ишимской зоны, где когда-то работал. Погода стояла хорошая, убирали дружно, настроение было прекрасное. Подъехали к комбайнам в Яровском совхозе Казанского района, механизаторы обедали, принимая от поварихи глубокие тарелки с густыми щами, в которых не понять, чего больше – картошки или мяса; и чуть поменьше тарелки с горкой картофельного пюре и двумя широкими, как рукавицы, котлетами.

Гости, а среди них больше хозяев, только что из столовой, от приглашения отказались и сели с механизаторами в тени развесистых берез. Никитин расспрашивал об оплате труда, как идет техника и когда думают закончить уборку. Мужики, сдерживаемые присутствием местного начальства, отвечали кратко. Как водится, Никитин спросил о просьбах, встречных вопросах.

– Есть вопрос, – молодой мужичек хотел было встать, но передумал и сел, где стоял, подобрав под себя ноги. – Вот у нас рыбхоз в Казанке, Яровское озеро ему понравилось, тут сырок и карп хорошо живут. Дело вроде правильное, только куда теперь бедному крестьянину податься? Мы все выросли на этом озере, в войну с него вся деревня кормилась, потому с голоду не сдохли, а теперь не то, что сеть поставить – выехать на стекло нельзя, поймают – ничем не отмажешься, попадешь в браконьеры. Правильно это?

Никитин посмотрел на председателя райисполкома Николая Петровича Хевролина, тот кивнул:

– Так и есть. Мы продублировали ваше решение, но на домашних озерах надо бы разрешить рыбалку, Владилен Валентинович.

– А как работает рыбхоз?

– Хорошо работает, по прошлому году добыл пятьсот тонн, больше половины рыба ценных пород.

Ничего конкретного Никитин сейчас сказать не мог, пообещал подумать, пошутил:

– При вашей зарплате, мужики, грех с сетями возиться, на пятерку купишь сырка до отвала, только косточкой не подавись.

– Э, нет, Владилен Валентинович, – в тон ему ответил комбайнер. – Как и в любом деле, тут не только результат, тут еще и процесс важен.

Шутку встретили дружным хохотом.

Рыбный вопрос имел продолжение уже в облисполкоме.

– Об этих письмах решил доложить вам лично, все они из сельхозрайонов, и касаются использования озер, – помощник положил на стол папку с письмами.

Он хорошо помнил начало этой истории. Под давлением Центра область тогда пошла навстречу предложениям Минрыбхоза и согласилась на передачу его хозяйствам всех сколько-нибудь пригодных для рыбоводства озер. Опираясь на этот документ и еще на какие-то ведомственные установки, рыбхозы объявили себя полновластными хозяевами на озерах, что вызвало резкое неприятие населения. Люди исстари селились возле озер, чтобы пользоваться тем, что предоставила им природа. И вдруг появилась организация, заявившая, что она хозяин на озере, а люди вокруг – потенциальные браконьеры.

Каждое обращение на тетрадных листах было подписано десятками фамилий, обратные адреса – Казанка, Бердюжье, Сладково, Армизон – районы, где созданы и неплохо работают рыбхозы. Но побочные явления явно не добавляют авторитета властям.

Через день на столе появилось заключение юридического отдела, подтверждающее правоту рыбхозов, запрещающих всякий промысел на освоенных ими озерах.

На письма он поручил ответить, что вопрос решается. Знакомый из Совмина посоветовал не проявлять инициативу, в постановление правительства изменения внесут едва ли, а неприятностей себе наживешь. В первой же поездке в Москву побывал в отделе ЦК, там не оставили никаких надежд, больше того, предупредили о недопустимости самоуправства. Еще раз убедился, что отделы руководящего органа партии превратились в отраслевые отделы соответствующих министерств, и что централизация достигла крайней отметки, когда бердюжскими озерами пытаются руководить из Москвы.

Но вопрос-то надо решать, людей, живущих у озера, нельзя отлучать от того, чем они пользовались веками. Никитин всю ситуацию доложил Богомякову, не утаив и разговор в ЦК, предложил принять специальное решение облисполкома, регулирующее взаимоотношения рыбхозов и населения на озерах деревенских, так называемых домашних. ГП согласился, но предупредил: готовься, сопротивление будет большое.

Решение приняли и опубликовали в печати. Граждане получали возможность рыбачить в установленные сроки несколькими сетями с ограниченным размером ячеи. Кажется, компромисс был найден, но «телега» в столицу все- таки ушла, и началось то, о чем предупреждал Богомяков. Телефонных звонков было много, но этим дело не ограничилось.

Никитину доложили, что в приемной заместитель министра рыбного хозяйства. О его вылете в Тюмень он уже знал, попросил пригласить.

– Да как вы смели принять такое решение!? – с порога закричал гость. Никитин был готов к разговору и держал себя в руках, подозрительно спокойно объяснил, почему область вынуждена была пойти на такие меры. С первой фразы понял, что слова отскакивают от гостя, как от стенки горох, но когда тот перебил хозяина кабинета, Никитин резко изменил тон и спокойно сказал:

– Вон отсюда!

Гость сидел, вытаращив глаза.

– Ты что, не понял? Выйди из кабинета. Если сам не можешь, то я помогу.

Реакция последовала незамедлительно: звонок из министерства, из Совмина, потом из ЦК. Богомяков осторожно пересказал Никитину разговор с ответработником ЦК, в котором тот настаивал на освобождении от должности председателя облисполкома, допустившего бестактность по отношению к работнику Центра.

– Ты его крепко? – спросил ГП.

– Крепче некуда.

– Тогда терпи.

Страсти улеглись довольно скоро, но Никитин вывод для себя сделал: если ты прав – защищай свою правоту, не по матушке, конечно, но до конца, до предела. Много позже, бывая на родине, он узнавал, что деревенских рыбаков никто особо не притесняет в их простецком промысле, и с улыбкой вспоминал заваруху, случившуюся с вопросом о водопользовании...




16


Февральским вечером позвонили из аппарата Верховного Совета СССР и предложили в составе парламентской делегации поехать в республику Камерун.

– Какая сейчас там погода? – спросил Никитин.

– Жара, – ответил чиновник аппарата. – Во всяком случае, Владилен Валентинович, теплее, чем у вас в Тюмени.

«Это точно», – подумал он и отодвинул тяжелую портьеру окна: наружный термометр показывал ниже тридцати.

До столицы государства добрались без особых приключений, в аэропорту советскую делегацию встречала большая группа депутатов законодательного органа во главе с молодой красивой женщиной. Осыпав любезностями, хозяева проводили гостей в отель и предложили встретиться через четыре часа.

Делегация имела четкие инструкции руководства и согласованную программу визита, ничего особенного и сложного, стандартный набор встреч и бесед.

На пороге зала приемов гостей встретила та же красивая гостеприимная хозяйка, радушие и благожелательность в переводах не нуждаются.

– Господа, вы можете называть меня по имени – Амина, я независимый депутат, руководитель парламентского комитета по вопросам женщин нашего государства, по профессии врач, училась во Франции, у меня хорошая клиника, – сказала она. – Я буду сопровождать вашу делегацию, таково поручение руководителя палаты. Надеюсь, наше общение будет приятным, – и она пригласила в зал, где уже собралась большая группа депутатов, в основном мужчин. Делегация Верховного Совета тоже была чисто мужской, потому Амина выделялась в среде сосредоточенных мужчин красивым строгим платьем и открытой улыбкой.

– Владилен, почему наши депутатки так не одеваются, как Амина? – возмущался за ужином ровесник и давний знакомый по работе в парламентской комиссии ВС, которую возглавлял Никитин, рабочий депутат Виктор. – Ведь красивые у нас бабы, а посмотришь – одеты как-то скучно, официально.

Никитин засмеялся:

– Наши в официальной обстановке сразу перестают быть женщинами, они становятся депутатами, членами и делегатами. Но главное, чтобы в головах порядок у каждого свой был.

– Да, голова поважнее костюма будет, – согласился Виктор.

Амина вместе с делегацией посещала предприятия по переработке сельхозпродукции, государственные и частные школы, больницы. Никитин много говорил с ней, при посадке в машину поддерживал под локоть, и она с улыбкой заметила, что это в полном соответствии с официальным, но не местным этикетом. Народ, хоть и не очень строго, но придерживался своих обычаев.

Рассказ Никитина о жизни коренных народов Тюменского Севера неожиданно вызвал у хозяйки серьезный интерес:

– Господин Никитин, я могу поехать к вам, посмотреть местные условия и построить большую клинику для ваших народов. Думаю, это будет выгодный бизнес. Это не противоречит вашим законам?

Что он мог ответить ей, человеку с другого края земли, проявившему такое сочувствие к трудностям неизвестных ей народов? Иного своего руководителя годами приходится убеждать, что надо, наконец, из огромного объема государственных вложений выделить толику для больницы или детсада. Все, в конце концов, решают люди, даже после почти случайного официального знакомства.

Визит был кратким, перед отлетом прием в палате представителей, пышные речи камерунских политиков, дежурное ответное слово членов советской делегации. Закончив официальную часть речи, Никитин повернулся в сторону Амины:

– Сердечно благодарю вас, госпожа Амина, за то, что вы всегда были с нами, заботились о нас. Поверьте, мы всегда будем помнить, что в далекой Африке живет такая чудесная женщина. Спасибо вам.

После перевода Амина слегка смутилась, мужчины аплодировали, наверное, чуть энергичнее, чем допустимо на официальных приемах.

– Мы можем пока не прощаться, я провожаю вас в аэропорт, – сказала Амина. Самолет уже был готов к отправке. У трапа, еще раз пожав хрупкую руку хозяйки, Никитин, внутренне освободившись от бремени парламентских обуз, чисто по-мужски, по-русски сказал:

– Не хочется с вами расставаться, Амина. Жаль, что я женатый человек, а то увез бы вас в Тюмень.

Она улыбнулась:

– Законы моей страны разрешают быть второй женой, и я готова лететь с вами.

Переводчик проговорил эту фразу быстро и бесстрастно, как это умеют только переводчики, а в речи Амины Владилен не улавливал тонкостей интонации – шутка, конечно, не могла она так говорить всерьез. Приходилось разыгрывать им же предложенную ситуацию, импровизировать и не терять достоинства.

– Ну что вы, Амина, нельзя вам в Сибирь, у нас сейчас сорок градусов мороза.

Женщина вела свою игру более тонко, перехватывая инициативу:

– Я состоятельный человек, я лечу в Париж и покупаю самую теплую шубу, – в ее голосе не было насмешки, не было и просьбы, она как бы приглашала к дальнейшей игре в слова. Никитин явно смутился, еще раз поклонился даме и поцеловал руку, сказав, словно извиняясь:

– Вам не придется этого делать, Амина.

Самолет взял курс на Европу. Никто из товарищей не беспокоил Никитина вопросами. Он смотрел в иллюминатор на уплывающий из-под ног Камерун и думал об открытой, и в то же время загадочной африканской женщине. Она рассказала все о своей французской учебе, о работе в парламенте, о клинике, но ничего – о своей семье, о личной жизни. Если здесь это не принято, то разговор у трапа – отступление от нормы, возвращение к женским началам и просто бабий душевный выплеск...




17


Другая, сугубо мужская окраска еще одного визита запомнилась Никитину на всю жизнь: республика Того, 1982 год.

За сутки перелета из Москвы в столицу Тоголезской республики Ломе члены советской парламентской делегации стали больше похожи на измотанных туристов, чем на официальных лиц. Никитин, самый рослый и крепкий из всех, невесело пошутил:

– Товарищи, в отеле душ, чашка местного кофе, и на прием в Национальное Собрание.

Товарищи шутку не приняли, Никитин, как руководитель делегации, знал программу и, вполне возможно, просто информировал о порядке работы.

Визит депутатской делегации был почти формальным, предстояли встречи в местном парламенте, обмен опытом, обсуждение общих проблем. Делегацию сформировали не сразу, многие депутаты отказывались лететь на край света в никому неизвестное Того, а Никитин согласился сразу. Ему нравилось бывать там, где нет границы между реальностью и сказкой, между прошлым и настоящим. В страны Африки и Латинской Америки он ездил с удовольствием, к удивлению руководства, не только не просил включить в делегации для поездки в Европу или Штаты, но отказывался, когда предлагали.

– Это замечательно, что вы охотно идете на африканское направление, ваша внешность для таких мест идеально подходит, – польстила ему пожилая сотрудница аппарата Верховного Совета.

– Что вы имеете в виду? – Никитин так выразительно на нее посмотрел, что та смутилась и пролепетала что-то о фигуре крепкого русского мужика. Тут она была права, Никитин легко конкурировал с рослыми африканцами, и возможно, кому-то из руководства нравилось, что советская страна представлена столь внушительно.

Номер в отеле Владилену не очень понравился, какой-то унылый, серый, но холодный душ и крепкий ароматный кофе восстановили силы, и через пару часов он уже беседовал с депутатами Национального Собрания. На родине только что похоронили Л.И. Брежнева, Никитин принимал соболезнования и заверял в неизменности курса. Менялись кабинеты, темы, визит подходил к концу.

В программе была встреча руководителя делегации с Президентом Того, но Никитина предупредили, что Президент может посчитать уровень делегации не достаточно высоким, и встреча, возможно, не состояться.

– Ничего не случится, если не встретимся, – резко ответил Никитин. – Наша задача – поддерживать межпарламентское сотрудничество, мы ее выполнили, а Президент может принимать или не принимать – это его дело.

Он знал, что Президент генерал Эйадема имеет огромный авторитет у своего народа, его портреты не только на стенах зданий и в газетах – они на майках, на автомобилях и в самых неподходящих местах. О Президенте ходили легенды: он все видит и все знает, он разоблачил несколько путчей, он бессмертен, его самолет трижды падал, но президент остался жив и невредим.

Утром накануне отъезда Никитину сообщили, что Президент примет советского гостя, но только очень коротко, буквально для протокола. «Черт с ним, схожу, если интересы политики того требуют, хотя на мой характер...»

Во дворце все говорило о скором отъезде хозяина: стоял кортеж машин, бегала обслуга, охрана посматривала на часы. Президент сидел в глубоком кресле – здоровый большеголовый негр. По обе стороны две неподвижные черные собаки, и только цепкие глаза выдавали их готовность броситься по первому жесту хозяина. Сзади так же неподвижно стояли два телохранителя.

После приветствия и обмена любезностями Никитин осторожно открыл портфель и вынул двух белых куропаток – чучела, искусно приготовленные северными тюменскими мастерами. Владилен не ожидал такого эффекта: затемненный зал, черная охрана, черные собаки, черный Президент, и две белоснежные птицы, как светлое послание из другого мира, как радость, как сказка.

– Что это?! – Президент горящими глазами глядел на чудо.

– Эти птицы живут на моей родине, на Севере, на другом конце земли. Их зовут белые куропатки.

– Там есть охота?

– Конечно, там замечательная охота. – Владилен знал, что говорил, потому что, бывая в северных командировках, выкраивал денек для любимого занятия.

Когда сотрудник службы протокола вошел во второй раз и напомнил о времени выезда,

Президент выгнал и его, и охранников и собак, пересел из роскошного кресла ближе к гостю и попросил со слезами на глазах:

– Еще расскажи...

Четыре часа просидели два заядлых охотника, в полном соответствии с этим статусом рассказывая друг другу охотничьи были и небылицы, загоняя переводчика в тупик: как перевести на французский классическое русское: «Я его сначала ошарашил, а потом к-а-а-к ...!»

– Все! Решено! Приглашаю тебя завтра на слоновью охоту! Ты у себя на севере еще неизвестно, когда слонов пострелять сможешь, я хочу, чтобы ты рассказал там, у себя, о нашей охоте. Ты хороший парень и хороший охотник!

– Я не могу, дорогой генерал, завтра заключительная встреча в Национальном Собрании и вылет на родину.

– К черту Собрание!

– Не могу...

Президент очень огорчился, но потом смирился, они простились, крепко стискивая друг друга в плечах.

В отеле он был удивлен небывалой прежде предусмотрительностью и вниманием персонала, ему и всем членам делегации тут же предложили более комфортабельные номера.

Парламентарии уже складывали чемоданы, когда Никитина пригласили в вестибюль. Два крепких парня на уровне плеч держали большой ящик с ручками.

– Господин Никитин из Страны Белых Куропаток? Примите подарок от Президента.

– Что это?

– Бивни слона, которого Президент убил вчера на охоте.

– Но я не смогу вывезти бивни из страны, это запрещено вашими законами.

– Президент специально для вас изменил закон, все формальности улажены.

Никитин действительно благополучно довез бивни африканского слона до Москвы. Он часто вспоминал о знойной Африке, о черном Президенте («чернее не бывает») и о белых куропатках, так круто изменивших ход беседы двух политиков и подтвердивших истину, что и в дипломатии человеческие отношения являются важным фактором.




18


Никитину нравилось работать с Николаем Константиновичем Байбаковым. Много лет возглавляя Госплан Союза, он знал экономику страны во всех измерениях, умел определять главные направления ее развития и регионы перспективных капиталовложений. Поэтому он с удовольствием бывал в Тюмени, хотя расстояния и нагрузки выматывали его. Он умел создать вокруг себя творческую атмосферу поиска оптимальных решений. Под его влияние люди попадали сразу и очень продуктивно работали. Никитин видел все это, и сам, покоренный силой и энергией такого человека, становился уверенней и крепче.

Было уже за полночь, когда в кабинете Богомякова закончили обсуждение результатов поездки по Северу Председателя Госплана. Он часто бывал в области, координируя на месте деятельность многих и многих ведомств и министерств, уточняя объемы требуемых капитальных вложений и анализируя эффективность освоения выделенных. Вся страна знала, что область стремится к суточной добыче миллиона тонн нефти и миллиарда кубометров природного газа, что есть все основания надеяться на выход к этим показателям в ближайшие месяцы.

Байбаков заметно устал за четверо суток перелетов и переездов, совещаний и разговоров со специалистами, острых вопросов и недосыпания, но был удовлетворен работой.

– У меня самые хорошие впечатления от встреч с вашими людьми, – сказал он, – хотя замечу: не все так, как хотелось бы. Обратите внимание на мои замечания, на будущей неделе встретимся в Москве с вами, Геннадий Павлович, или с вами, Владилен Валентинович. Не хотел опережать события, но, видимо, придется. В ближайшее время будете встречать Алексея Николаевича. Он давно собирался к вам, но сейчас, похоже, вопрос решен, потому что просил подготовить самую подробную информацию по области.

Никитин еще не встречался с Председателем Совета Министров СССР Алексеем Николаевичем Косыгиным, потому с особым волнением вместе с Богомяковым встречал его в аэропорту «Рощино». Косыгин сдержанно поздоровался и прошел к машине. Началась серьезная и объемная работа. После продолжительного разговора в обкоме все руководство вылетело на Север. Гость предупредил, чтобы не устраивали встреч, нельзя терять время. Поэтому до конца дня успели побывать на промыслах, встретились с руководителями нефтедобывающих предприятий региона. Вечером опять разговор в узком кругу. Никитин поражался памяти этого человека, хранящей сотни цифр не только союзной статистики, но и чисто тюменские показатели. Неожиданным было и ровное, уважительное отношение высокого гостя ко всем участникам встреч и разговоров, он никогда не повышал голоса, вопросы задавал негромко и очень конкретно, в случае заминки отвечающего с сожалением качал головой.

После визитов ответственных работников на область не сыпались, как из рога изобилия, материальные ресурсы и деньги, но дела заметно улучшались. Глубокое проникновение в суть вопросов заставляло руководителей всех уровней находить ошибки и просчеты, устранять их и добиваться положительных результатов. Наверное, это и надо было считать теми внутренними резервами, о необходимости поиска которых все время говорили идеологи и пресса.

Бывший первый секретарь обкома, министр строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности Б.Е. Щербина прилетал в родные места чуть ли не ежемесячно. И дело не в том, что после многих лет работы здесь остались друзья и товарищи, а в том, что Тюмень была передним краем и для его министерства, как она была для него определяющим регионом, когда он стал Заместителем Председателя Совета Министров СССР, курирующим вопросы топливно-энергетического комплекса страны. Щербина приезжал не отдыхать, а работать, и вместе с ним по двадцать часов в сутки были на ногах руководители области.

Никитин однажды в течении года отмечал в карманном календарике дни, в которые в области находились представители центральных органов его уровня приема, и под Новый год показал наблюдения Богомякову. От души посмеялись: редкие дни не были помечены. Ни тот, ни другой ни словом не обмолвились о дополнительных заботах, нагрузках и, что греха таить, волнениях в связи с приездом партийных и государственных руководителей




19


Всю жизнь у Владилена Валентиновича был ненормированный рабочий день. Это значит, что работа становилась основной частью жизни, она не давала свободы для беззаботности, праздности, увлечений, даже для друзей и родных.

Сыновья Виктор и Александр видели отца не часто, он не имел возможности вмешиваться в их школьные дела, но мама Элеонора Александровна, если это требовалось, обращалась к авторитету папы:

– Что я скажу вечером отцу?

В семье был муж и отец, но никогда не было высокого должностного лица. Элеонора Александровна работала, распространенная на Тюменщине фамилия позволяла ей быть не особенно заметной, ее руководителей никто в известность не ставил, сама гражданка Никитина ничем и никогда родства с «тем» Никитиным не выказывала. Но было...

– Лора, поговори со своим, пусть он даст нам трехкомнатную квартиру, – смущенно попросила ее подруга-сотрудница. – Не бойся, я никому не скажу, я сама случайно узнала, что он – твой муж.

– Ты можешь говорить или не говорить – это ничего не меняет. Муж не обсуждает со мной свои служебные дела, и у нас не принято просить. Даже если я ему что-то скажу, это ничего не изменит, поверь мне.

Скорее всего, ей не верили, но она никого не собиралась убеждать.

Виктор заканчивал среднюю школу, мама, обеспокоенная надвигающимся временем выбора, спросила мужа, что он хочет посоветовать сыну. За поздним ужином произошел конструктивный разговор.

– Я думаю, что ему следует учиться, – просто сказал Владилен Валентинович. – А где – это ему решать. Ты же не думаешь, что мы с тобой должны это определять. Ты после школы из заштатного Заводоуковска уехала в Москву и закончила один из лучших вузов страны. Я тоже, между прочим, без нянек, помотавшись по Сибири, нашел свое место.

Наверное, он считал единственно правильным и нормальным, когда юноши – тем более юноши! – сами определяют свой путь в жизни. Он полагался на их сообразительность и соответствующую возрасту степень ума, немножко на пример свой и мамы, всегда бывших рядом и всегда выполнявших нужную и интересную работу. Наконец, он полагался на необоримое вмешательство породы Никитиных, доподлинных корней которой он еще не знал, но чувствовал, что он не один в этом мире, и знал, что это понимание придет и к его сыновьям.

Сыновья закончили сельскохозяйственный институт, оба стали инженерами, как и отец, оба служили в Советской Армии. Военный комиссар немало был озадачен, когда ему на стол положили призывные документы Никитиных – вчерашнего школьника и выпускника вуза. Это сыновья Никитина, которого он знал как председателя облисполкома, способного спросить не только с полковника, спросить до пота, до неожиданно гулкого пульса в ушах. Но он не знал его как отца, и мог только предположить, как тот отнесется сразу к двум повесткам в его семью.

На очередной семейной встрече, уже после отправки ребят в войска, родственники за столом допытывались:

– Скажи, Владилен, у тебя в самом деле был военком по поводу ребят?

– У меня много людей бывает, – уклончиво ответил Никитин.

– По городу ходят байки, будь-то пришел к тебе чин и спрашивает, как быть с сыновьями, призывать их или выдать «белые» билеты?

– Интересно. А дальше?

– Что вылетел он из твоего кабинета, фуражку подхватил и ходу. А ты за ним дверь с такой силой хлопнул, что чуть портьеры не отскочили. Было?

– Ну, это напрасно. Портьеры у нас в здании хорошо закреплены.




20


Выйдя на невиданные объемы добычи нефти и газа, область не снимала с маршрутов геологические партии, регулярно подтверждая крупные подземные залежи углеводородного сырья. В результате страна имела положительный баланс по нефти и газу, прирост разведанных запасов превышал добычу. Возглавляли тюменских геологов талантливые специалисты и организаторы Юрий Георгиевич Эрвье и Фарман Курманович Салманов, умеющие добиваться результатов. Казалось, этому чуду не будет конца...

Страна зарабатывала на экспорте топлива огромные деньги, часть их возвращалась к истокам – в регион добычи, и превращалась в красивые дома, элегантные кинотеатры, больницы, детские сады и школы – в современные города. Когда на сессии Верховного Совета страны Никитин доложил, что усилиями всего советского народа на севере Тюменской области ежегодно в суммарном выражении вырастает новый город на 200 тысяч жителей, зал встретил его слова аплодисментами. Фразу о том, что Тюмень на строительстве осваивает средств больше, чем Украина, он предусмотрительно выбросил, чтобы не обижать украинских товарищей и не заводить никого по поводу «чрезмерной помощи Тюмени».

В этот раз на Север он улетал без объяснения жене, надолго ли, сказал только:

– Я буду звонить, не беспокойся, северные медведи меня знают, не заломают. – Но два дня не звонил, и только вечером, часов в шесть, сказал коротко:

– Все закончил, вылетаю, буду часов в десять.

Он ввалился в квартиру, пахнущий морозом и тайгой, бросил в кресло портфель и обнял жену:

– Ты представить себе не можешь, Лора, какие события произошли в эти дни!

Элеонора Александровна редко видела мужа в столь взволнованном состоянии, она ничего не спрашивала, ждала, потому что он сам расскажет все.

– Ты помнишь, в Усово мы отводили место под строительство новых домов? Это был праздник, новая улица появится! А сегодня я отводил место (вдумайся, Лора!), отводил площадку под строительство города. На Севере будет новый город. Имя ему красивое дали: Ноябрьск. Площадку определили, началось проектирование. Мы пришли в те края всерьез и надолго, это точно!

Финансирование строительства жилья и объектов социального предназначения шло под особым контролем облисполкома. На селе при нехватке специализированных строительных организаций развивалось строительство хозяйственным способом, когда сами руководители находили материалы, людей и технику, а государство выделяло средства. Никитин хорошо знал строительную обстановку, и для себя делил руководителей на тех, кто ищет способ, как построить, и кто ищет довод, как оправдаться, что не строит.

Первую роль в организации строительства играли, как это ни странно звучит, первые секретари райкомов партии. Никитин, бывая в районах, встречался с ними, помогал финансированием, решал все возникающие вопросы. «Хорошо помогать тому, кто сам работает» – Никитин повторял эту фразу часто, и она полностью отражала его отношение к инициативным и предприимчивым людям.

На встрече со студентами Тюменского сельхозинститута его попросили построить первый в городе закрытый плавательный бассейн именно в их институте. Никитин мог отказаться, и сославшись на отсутствие подобных объектов в планах, да в ближайшее время и не будет, потому что все средства государство направляет на Север, но аргументы показались слишком громоздкими и не очень понятными для молодежи, и он осторожно, с оговоркой, пообещал поискать возможность.

Одного из своих старых и надежных знакомых, руководителя строительного треста Варшавского, работающего в основном в северных краях, он попросил, считая момент подходящим, выручить его:

– Пообещал сельхозинституту плавательный бассейн, а ничего не получается. Не дело, в конце концов, что в нашем городе нет ни одного плавательного бассейна! Тебе не обидно?

– Да я как-то не думал.

– А ты подумай.

– Говори прямо, Владилен Валентинович, знаю, что втянешь меня в историю.

– Втяну! Сделай бассейн, где-нибудь в Урае хозпостройкой расходы закроем.

Вряд ли молодая крестьянская поросль студентов, плескаясь в чистой воде первого тюменского бассейна, подумать могла, что создан он как склад для хранения стройматериалов в далеком северном городе. Никитин был убежден, что подобные злоупотребления властью государство ему простит. А других он не имел.

Какое-то московское ведомство запретило индивидуальное жилищное строительство в областных центрах, обосновав такое решение необходимостью возведения современных микрорайонов из многоэтажных построек. В Тюменский горисполком поступали десятки заявок от людей, желающих построить свои собственные жилые дома, а власти, выполняя указание сверху, писали отказы. Волна возмущения и негодования переметнулась в областные инстанции, и Никитин в рабочем порядке поручил заместителю изучить вопрос основательно. Ему доложили: до сотни граждан ежегодно просят отвести место под индивидуальное строительство, а некоторые просто разрешить на месте снесенного дома построить новый. Поручил подготовить проект решения облисполкома с положительным результатом рассмотрения обращения граждан. Юрист облисполкома визировать проект отказался.

– Почему? – спросил его Никитин.

– Решение незаконно, Владилен Валентинович, его все равно отменят.

– Ты его завизируй, а я подпишу. Если отменят – нам с тобой сообщат, а люди будут строить свои дома со ссылкой на наше решение.

Город получил формально незаконное решение, и жилищное строительство под контролем архитекторов развернулось на всех его окраинах.




21


Каждый год Москва давала большое количество знаков для награждения особо отличившихся передовиков социалистического соревнования и руководителей производства. То один, то другой крупный хозяйственник получал Ленинскую или Государственную премию, Звезду Героя Социалистического Труда, почетное звание. Никитин горячо поздравлял свежих кавалеров, иногда по поручению Центра лично вручал награды, и никогда его не смущало, что тюменский газ и тюменскую нефть связывают с именами лауреатов и орденоносцев, им куют золотые знаки и пишут вензели почетных дипломов. Руководителей области награждали редко, и это было нормально. Считалось, что они выполняют свой долг, что во всех наградах, заработанных в области, есть и их доля. Они не были выше этих наград и самих награжденных, они просто были чуть в стороне. Часть этого почета зачислялась на их невидимые и неосязаемые счета.

Борис Евдокимович Щербина много сил вложил в Тюмень и хлебную, и газово-нефтяную, воспитал и собрал в единую команду столько выдающихся специалистов, давших жизнь Тюменскому топливно-энергетическому комплексу и ставших со временем министрами союзного правительства, Героями и лауреатами. Он ушел из области на повышение, и рубцов на сердце было у него больше, чем орденов. Героем Социалистического Труда он стал только в связи с 70-летием со дня рождения, будучи Зампредом Правительства СССР.

В Совете национальностей Верховного Совета страны депутату Никитину поручили возглавить комиссию по жилищно-коммунальному хозяйству, и работы оказалось много, особенно при формировании бюджета. Депутаты жили в Москве неделями, обсуждая вопросы и готовя решения, встречаясь со членами правительства, отстаивая интересы своих регионов и округов. Потому сессии и проходили в несколько дней без особых заминок и сбоев, что была проведена огромная подготовительная работа. Никитин вместе с другими тюменскими депутатами защищал интересы области, ходил на заседания других комиссий, и, если считал, что не все предложения проходят, брал слово на заседании палат или совета.

Некоторое время спустя он оценит тюменский период своей работы как самый чистый. Легко не было, два фактора сдерживали работу: катастрофическая нехватка времени и постоянный дефицит материальных ресурсов. Все остальное было с избытком: энтузиазм делателей, а не говорунов; энергия молодых и крепких руководителей, сильных не только духом; братство и товарищество, предполагающие жесткую критику, а если надо, то и выволочку. Наконец, все были охвачены феноменом необозримой перспективы региона. Они занимались не политикой. Они занимались экономикой. А это выше политики. Это вообще ее основа.




22


Нититин не мог знать, что министр сельского хозяйства РСФСР Леонид Яковлевич Флорентьев, проработавший в этой должности 17 лет, уходя в отставку, в числе других возможных кандидатов на освободившуюся должность предложил и председателя Тюменского облисполкома. Тогда назначение получил Виктор Петрович Никонов, будущий секретарь ЦК по селу. Шел десятый год служения Владилена Валентиновича в должности председателя, с первым секретарем обкома Богомяковым они составляли интересную творческую пару. У них сложились хорошие должностные и личные отношения, что в любой работе имеет определяющее значение. Каждый день приносил новые вопросы, и каждый день, каждый год – как первый: напряженный, интересный и трудный.

Никитин не согласился с заявлением одной модной руководящей киногероини, что трудно научиться управлять тремя, а дальнейшее количество подчиненных уже значения не имеет. Руководить вообще сложно, три человека у тебя в подчинении или тысячи. Есть производство, объективные возможности его развития, есть возможности руководителя. Если есть рост продукции на выходе, в чем бы она не измерялась – в тоннах, кубометрах, рублях, зарплате людей, их благосостоянии, собственном удовлетворении – можно говорить о руководителе как о состоявшемся. Мера всему – эффективность производства.

Как всякий человек, имеющий способности организатора и лидера, он умел определить в человеке главное. Опыт и навыки можно приобрести в процессе работы, но порядочность, если ее нет, не получишь вместе с записью в трудовой книжке, ее не раздают в профкомах по случаю праздников.

В кругу друзей высказывал сожаление, что ушли в прошлое дуэли, и само понятие человеческой чести как-то изменилось. Бывают случаи, когда надо в морду дать подлецу, но тебя же посадят, назвав это хулиганством. А как себя защитить? Ну, не писать же, в конце концов, заявление в партийную организацию!

«Честь имею!» – не просто слова из лексики старых времен, это и обозначение позиции, и отношение к собеседнику, и утверждение собственного статуса. Надо иметь право так сказать. И как многие такое право утратили или не имели вовсе!

В значительной степени это черта поколения, воспитанного в духе постоянного борения с трудностями, но это и черта характера Никитиных – не искать легких путей в жизни.

Его направляли преподавателем в сельскохозяйственный техникум, читай себе лекции в тепле и за ветром – он идет на инженерную должность. Когда расформировали Ишимское межрайонное управление, начальник, однофамилец, крутой и решительный человек Петр Александрович Никитин, предложил остаться в городе: квартира есть, работу подыщем. Нет, Владилен поехал в Казанский район, а оттуда еще глубже, в Усовский совхоз, из-за чего пришлось бросить аспирантуру, потому что невозможно одновременно хорошо руководить хозяйством и успешно готовить кандидатскую диссертацию.

Никитин называл это изучением жизни снизу, познавать обстановку сверху – пустое дело. Следование этому правилу привело к формированию качеств и знаний, необходимых для большой и ответственной работы.

Назначение министром сельского хозяйства РСФСР состоялось в 1985 году. Тюмень покидал с тяжелым чувством. Здесь знал буквально всех, вплоть до руководителей хозяйств, строек, промыслов. Здесь все было, как дома. Он в своем смятении был похож на дерево, перемещенное в другие условия, дерево взрослое, вросшее в грунт основательно, со своей кроной и тенью. Наверное, сказывался и возраст, все-таки под 50 – это не 27 усовских и не исетских 33 года...

Оказывается, будучи уже длительное время государственным служащим, и, следовательно, чиновником, он себя к этой категории не относил, впрочем, не находя у себя страсти к бумажному творчеству и перемалыванию одной и той же темы в десятках документов. Он не любил чиновников в чистом виде и не понимал их.

Структура министерства показалась ему излишне сложной и громоздкой, но он не знал пока, как можно ее изменить, не сделав хуже. Но некоторые изменения произошли очень скоро. Запретил запрашивать какие-либо бумаги с мест сверх того, что установлено общим порядком, зная, сколько хлопот доставляют эти срочные телеграммы, зная и то, что чуть выше, в Совмине и ЦК, сидят люди, которым крайне нужна горячая оперативная информация, чтобы при случае блеснуть перед вышестоящими тончайшими знаниями обстановки в территориях. Был у Никитина еще один довод, для себя. Он хорошо знал, как рождается оперативная информация, ведь ее истоки – в первичных ячейках производства, директорам и председателям которых ой как не до нее, когда бухгалтер стоит над душой: «Сколько народилось поросят, район спрашивает?» «Скажи: двадцать», хотя знает, что не более десяти. Потом все это корректируется в районе, в области, и завтра счастливый чиновник ублажает начальника такой цифрой, что у того возникает желание незамедлительно поделиться приплодом со странами социалистической ориентации, если, конечно, там разрешено вкушать свинину. Никитин хорошо знал, что начальству стремятся говорить то, что оно желает услышать, и невозможно руководить, не владея собственным знанием обстановки.

Первым после представления на заседании Совета Министров его поздравил Юрий Серафимович Мелентьев, министр культуры. Он был депутатом Верховного Совета России от области, они часто встречались, министр активно помогал районам своего округа и области в целом.

– Мы с вами будем сотрудничать, все программы развития сельской культуры мы разрабатываем совместно с вашим ведомством, так что будем дружить...

– ...министерствами, – со смехом дополнил Никитин.

Мелентьев, несмотря на «неключевую роль» своего ведомства, был в Совмине человеком заметным и авторитетным, с ним считались и мнение его выслушивали с интересом. Чаще всего выходя на трибуну не с рапортами о победах, а с проблемами культуры огромной республики, Мелентьев находил убедительные доводы и веские слова, никогда не казался просящим, но разъясняющим, ведущим, инициативным. Никитин знал, что столь высокая трибуна, с которой даже министр может сойти безработным, высвечивает человека, всю его сущность. Тут не словчишь, не спрячешься, не попросишь время на подготовку – экспромт, экзамен, зачет на знание дела. Мелентьев показывал примеры в умении достойно завершить самый неприятный официальный разговор.

Год прихода Никитина в Москву стал началом поиска новых форм организации труда в сельском хозяйстве. Секретарь ЦК Никонов, бывший недавно российским министром, собрав всех, кто имел отношение к селу, поставил задачу:

– Новые формы работы в сельском хозяйстве мы не считаем самоцелью, они лишь средство достижения более высоких результатов. Мы не должны ничего придумывать, наша забота – найти в практике или науке ростки новых экономических отношений и развить их. Идеи должны пойти снизу, но, как вы понимаете, они не могут возникнуть на всей плоскости сельхоздеятельности, найти эти места, эти коллективы, поддержать идею, дать ей жизнь...

У Никитина еще по Тюмени были хорошие связи с новосибирскими учеными, и он попросил их познакомить с новыми разработками в организации труда. С этого началось обращение к арендным отношениям как способу вывести, наконец, крестьян к результатам труда, отбросив в прошлое приоритет отработанных часов и наработанных гектаров.




23


В первые же дни работы в министерстве он попросил своих заместителей в меру их полномочий незамедлительно решать все вопросы Тюмени.

– Прошу об этом не потому, что я выходец из тех краев, а потому, что проработал там 25 лет и хорошо знаю, какое бремя по обеспечению продуктами нефтегазового комплекса несет тюменская деревня, как ей нелегко даже в сравнении с другими регионами. С областью будем работать исходя из того, что она сегодня определяет экономическую мощь страны. Обращаются тюменцы – решайте положительно, не можете – я помогу. Это моя позиция как государственного работника. Прошу об этом помнить всегда.

А гости с родины бывали часто. Регулярно заходил Богомяков, и не только повидаться, но и поставить перед министром ряд вопросов. Никитин улыбался и обещал решить. Председатель облагропрома молодой красавец Борис Васильевич Прокопчук, сладковский не только по месту начала карьеры, но и по рождению, приходил к Никитину с его согласия, минуя главки и заместителей. Бывали руководители колхозов и совхозов, просто знакомые по совместной работе. Но были особенно радостные встречи.

Из приемной сообщили, что пришел Александр Ковалев из села Усово Тюменской области и просит доложить. Саша, совхозный снабженец, выполнявший любые поручения, «толкающий» любые вопросы в областных снабженческих органах. Его жена, бывало, жаловалась, что уехал, последние деньги из дома взял, хлеба купить не на что, и Никитин отправлял ее в совхозную кассу за авансом.

Саша вошел смущенный, неожиданно прилично одетый, с портфелем. Обнялись, обменялись вопросами, как семьи, как дети.

– А я все по снабжению, Владилен Валентинович, мотаюсь, – сказал гость.

– В столицу тоже по нужде?

– На юг путевку дали, решил вот к вам заглянуть. Кое-как нашел вашу контору. Хорошо у вас, – он по-хозяйски окинул взглядом кабинет.

Никитин расспросил о совхозе, о людях. Частица сибирского села вошла незримо в кабинет вместе с гостем, его шумной разговорчивостью, с его оканьем, и те, с кем начинали двадцать лет назад – механизаторы, доярки и скотники, специалисты и управляющие.

Никитин попросил чаю, отключил телефоны и сказал помощникам, что его нет ни для кого, слушал рассказ Саши и наслаждался атмосферой беззаботной молодости, в которую приятный разговор уводил его чувства.

Гость встал: пора уходить, но видит хозяин, что мнется парень, никак не насмелится сказать.

– Наверное, просьба есть какая, ты говори, Саша, мы с тобой сегодня все можем решить.

– Да какие просьбы, Владилен Валентинович, шапку я тебе сшил, ондатровую, на твою голову в Москве не вдруг купишь. – И он достал из портфеля завернутый в газету подарок.

– Спасибо, Саша! – Трогательная товарищеская забота задела сердце. Попрощались, он набрал телефон своей квартиры.

– Лора, сегодня я покажу тебе самую дорогую в мире шапку, – сказал жене без предисловий и объяснений.

– Какую шапку, ты о чем?

– Не беспокойся, я немного растроган, я только что побывал в Усово, приеду – все расскажу.

Демобилизовавшийся из армии Виктор приехал в Москву, где он, согласно закона о военнослужащих, был прописан в квартире родителей. Красотами столицы он любовался недолго, как-то за ужином заявил, что возвращается в Исетск.

– И что ты там собрался делать? – спросил отец.

– Буду работать в хозяйстве.

– Для этого не надо ехать под Тюмень, в Подмосковье работы хватает, к тому же и выписываться не обязательно.

В сложном положении оказался старший Никитин: толи негодовать на сыновье упрямство, толи гордиться продолжением своего характера. Особенно резанули его по сердцу слова Виктора, что там ему места и люди знакомы, и потому поедет он домой.

Через крупный разговор прошли, а кончилось тем, что Виктор выписался из московской квартиры и уехал в Исетск. Работал инженером в хозяйстве, потом в райцентре, много лет жил в Тюмени, и только в 2000-ом году по настоянию родителей переехал в столицу.




24


Во время первых выборов народных депутатов СССР Никитину предложили баллотироваться несколько регионов, в том числе и Калмыкия. Он дал согласие и поехал на встречи с избирателями.

В сельских клубах и городских домах культуры, на полевых станах и дальних выпасах всматривался он в лица своих сверстников, пытаясь поймать Федькины черты. Небогатая жизнь у калмыков, но это удивительный народ, добрый, трудолюбивый, героический. Никитин слышал, что калмыков – Героев Советского Союза в процентах к числу населения больше, чем у любой другой нации нашей страны.

Велик народ, который умеет прощать. Калмыки могли бы обидеться на советскую власть, они имели на это право. В ходе избирательной кампании Никитин познакомился с калмыкским поэтом Давидом Кугультиновым. Все лучшие черты своего народа впитал этот человек, вместе с ним перенесший тяжелое время изгнания в далеком от родины Норильске.

– Давид, ты так часто цитируешь Пушкина. Почему?

– Я нахожу у Александра Сергеевича ответы на любые жизненные вопросы.

– Ты заучиваешь его стихи?

– Нет. Они живут во мне. Я знаю, наверное, все стихи Пушкина. Наверное, все.

Оба они были избраны депутатами, вместе приходили на заседания и сидели рядом. После назначения Первым заместителем Председателя Совета Министров СССР Никитин сказал Кугультинову, что придется снимать депутатские полномочия, этого требует закон. Поэт возмутился:

– Это плохой закон, если он такое требует. Мы будем настаивать, чтобы тебя оставили депутатом от калмыкского народа.

Напрасно Никитин убеждал друга, Кугультинов взял слово и попросил Президента сделать исключение для калмыкского депутата Никитина. Горбачев не оценил искренности и безыскусности обращения наивного поэта и сухо заметил:

– Это ты, Никитин, сидишь рядом и подговариваешь товарища Кугультинова?

Давид движением руки остановил вскочившего было Никитина, и этим все закончилось.

В начале 1989 года возникли разговоры о несостоятельности Агропрома как системы организации сельскохозяйственного производства, закупок, переработки и материально-технического снабжения села. Когда на заседании коллегии Росагропрома впрямую спросили об этом Председателя Ермина, Лев Борисович проинформировал, что у Генерального есть по этому поводу какие-то соображения. В перерыве Никитин подошел к группе членов коллегии.

– Ваше мнение, Владилен Валентинович, реформирование реально, или обойдут тучи стороной?

Он знал, что здесь можно говорить откровенно, хотя всегда опасался не самой передачи его мнения, а неизбежного извращения при передаче, к тому же он предпочитал по серьезным вопросам высказываться публично, а не кулуарно. Но свое мнение сказал:

– Система Агропрома, на мой взгляд, лучшее, что придумано в руководстве сельским хозяйством. – С ним согласились. – В нашем народе говорят: от добра добра не ищут, но Генеральный имеет «соображения», а коли так, то перемены будут, вы это знаете. Только ситуация и время выбраны не лучшие.

В марте прошел очередной пленум ЦК, который без предварительной подготовки и детального обсуждения принял постановление о роспуске Агропрома. Пленум «поддержал инициативу снизу» и сослался на необходимость «коренного реформирования управления агропромышленным комплексом, искоренения административно-командных методов руководства, вмешательства сверху в хозяйственную деятельность».

Следом появилось правительственное постановление, ликвидирующее Агропром и передающее функции государственного контроля за производством в республики, а на союзном уровне образующее Государственную комиссию Совета Министров СССР по продовольствию и закупкам, получившую название Продовольственной комиссии.

Такие крутые развороты были недопустимы в контексте экономических, а более того – политических перемен. Распустив Агропром, Центр разорвал связи, соединяющие в единую организационную систему около 70 отраслей производства и видов деятельности. Доля АПК в валовом объеме продукции составляла четвертую, а в национальном доходе – пятую часть, он формировал до 80 процентов розничного товарооборота, 34 миллиона человек были заняты в этой системе.

Никитин понимал, что невозможно противодействовать изменениям. Не находя в них рационального и разумного, отгоняя догадки и предположения об осознанном шаге к хаосу, который неизбежен при ослаблении государственных функций в слабом и ранимом организме сельского хозяйства, он воспринимал случившееся как очередной эксперимент над тысячей трудовых коллективов, из которых больше половины составляли колхозы и совхозы.

Не только в союзных республиках – в областях и краях России появились новые настроения, провоцируемые Центром. Названные опрометчиво «местным эгоизмом», на деле они были прогрессирующим зародышем разрушительной центробежности и прообразом грядущих суверенитетов.

В утвержденном Правительством положении о Продовольственной комиссии на нее возлагалось совершенствование экономических отношений, взаимоотношения между отраслями промышленности, разработка общесоюзных программ, вопросы научно-технического прогресса, формирование государственных фондов продовольствия и госрезервов.

В условиях, когда все вопросы, связанные с производством, переданы на места, и Центр не имеет рычагов влияния на перераспределение продукции, реализация этих задач представлялась довольно проблематичной.

После очередного трудного разговора в ликвидируемом Росагропроме Никитин в кругу своих товарищей высказался, что он не завидует тем, кто будет работать в Продовольственной комиссии. Он не знал, что судьба готовит ему этот крест, что Голгофа ждет, и что роли в драме уже распределены.




25


В Верховном Совете накалялась обстановка вокруг должности председателя Продовольственной комиссии Правительства страны. Горбачев рекомендовал на этот пост первого секретаря Волгоградского обкома Калашникова. Находящаяся в эйфории от неожиданной свободы, большая часть депутатов в принципе не воспринимала партийных работников. Кроме того, в Волгограде были организованы якобы стихийные митинги протеста «голодующих волжан», инсценировки с пустыми кастрюлями целый день показывали по телевидению. Кандидатура Калашникова была провалена.

Срочно собравшийся пленум ЦК лихорадочно искал выход из положения. Возникшую кандидатуру Егора Строева, первого секретаря Орловского обкома, поддержали все, Строев возражений не высказал, но наутро отказался идти в Верховный Совет на утверждение, заявив самоотвод.

Группа депутатов-аграрников была заметной силой на Съезде народных депутатов и в ВС. Аграрным комитетом руководил сильнейший хозяйственник и рассудительный человек, директор совхоза «Назаровский», будущий красноярский губернатор А.Ф. Вепрев. Именно в этом комитете и возникла кандидатура Никитина. Вепрев позвонил ему поздно вечером:

– Комитет поддержит вас абсолютным большинством, и вы сами понимаете, что у Верховного Совета нет ничего против. Вы наш министр, партийного прошлого почти нет, компромата, надеюсь, не припасено. Ну, как, убедительно?

– Для Верховного Совета, возможно, но меня убеждать не надо. Вы же знаете, какая роль отводится Продовольственной комиссии, ее руководитель обречен на медленное сожжение. А мне только 53, жить хочется.

– Живите себе, дорогой, еще сто лет. Приезжайте завтра ко мне, поговорим обстоятельно.

В утренней беседе Никитин обратил внимание еще на одно обстоятельство: его кандидатура не одобрена ЦК и Горбачевым. Здесь есть один плюс, это придаст предстоящему обсуждению и утверждению окраску самостоятельности, независимости, но и большой минус: как потом работать с Горбачевым, если на одной из ключевых в правительстве должностей ты оказался без его согласия?

Вепрев понимал пикантность ситуации, но, как и Никитин, видел, что слишком рискованно предпринимать хоть что-то, способное уменьшить шансы на утверждение. Дело, конечно, не в личных амбициях. Сельское хозяйство раздирали противоречия надвигающегося рынка, всегда находящееся в особом экономическом режиме, оно первым отреагировало на очередной эксперимент обострением социальных проблем.

Никитин согласился на встречу в депутатском комитете и уехал к себе. Ничего не надо готовить специально, обстановку на селе он знал, депутатские вопросы предусмотреть невозможно, видение завтрашнего дня есть, но свое, профессионально-хозяйственное, лишенное политической окраски. Тактика поведения на комитете ему ясна: объективная картина положения дел, реальные, а не иллюзорные перспективы снабжения страны продовольствием, все и до конца, самая неприятная правда. По другому нельзя. Не поддержат, так хоть информацию получат, объемнее смогут увидеть село, некоторые, наверное, до сих пор считают, что баранина и баранки – не только созвучные слова...

А если рекомендуют для утверждения? Да, в таком положении он еще не был. Сколько получал назначений, всегда имел пусть не афишируемое, но выраженное желание работать. Впервые все было не однозначно, приходилось анализировать, сопоставлять позиции одних, других, третьих... Шла большая игра, в ней участвовали эквилибристы и коверные, гимнасты и гиревики, все это проходило под аккомпанемент мастеров разговорного жанра.

Участвовать в этой комедии Никитин не хотел, но все бросить и уйти – правильно ли, честно ли по отношению к людям, с которыми работал все жизнь? Что скажут, а если не скажут – что подумают крестьяне в Казанке, Усово, Исетске, на Тюменщине, в родной России, которую в ранге главного крестьянина республики проехал он от субтропических мандариновых рощ до ягельных оленьих пастбищ. Свято место пусто не бывает, и на это есть много желающих, только эти люди не от сохи, не от поля, не от деревни. Едва ли крестьянину легко будет работать с городским начальником, такое у нас уже было, и плохо кончалось как для того, так и для другого.

Никитин прошел в зал заседаний аграрного комитета, увидел много знакомых лиц, к нему подходили, здоровались, доброжелательно кивали. Никитин говорил недолго, резко, эмоционально. Он менее всего походил на человека, исспрашивающего должность, скорее, это врач, хорошо знающий состояние больного и доказывающий коллегам преимущества своей методики лечения, готовый, впрочем, принять советы и рекомендации.

Вопросов было много, по сути, по существу, они касались аграрных проблем, а не личности кандидата. Лишь демонстрирующий огромную заботу о русском крестьянине журналист Черниченко винил Никитина в разорении села, в угнетении крестьян, в развале сельского хозяйства. Никитин воспринимал все спокойно и ответил:

– Я не мастак вести абстрактные дискуссии, я хозяйственник, и готов в конкретном разговоре с необходимыми статистическими обоснованиями показать, что мы имеем в сельском хозяйстве, а что могли бы иметь без шараханий и экспериментов. Можно посмотреть, что уже потеряно и, кажется, безвозвратно. Но большинство членов комитета это знают в силу своего профессионализма.

Был еще один вопрос:

– Вы с желанием идете на эту должность?

Никитин поднял на зал усталые глаза:

– Не буду говорить о желании, но подчинюсь воле моих товарищей по работе на селе.

Вепрев поставил вопрос на голосование. Депутаты подняли руки, Никитин заметил, как метался взгляд Черниченко, и как дважды поднималась и опускалась его рука.

Николай Иванович Рыжков пожал руку:

– Поздравлять не буду, знаю, что это еще не все. Завтра Верховный Совет, представлять буду я.

Никитин молчал, Николай Иванович понял, что ожидаемого вопроса не будет, усмехнулся:

– Горбачев с вашей кандидатурой согласен. – И сразу предложил: – Давайте обозначим общую линию.

Они долго работали над основными положениями своих выступлений на сессии.




26


Зал заседаний Верховного Совета гудел, депутаты обнимались, раскланивались друг с другом, усаживались в привычные кресла. Появление Рыжкова зал встретил степенно. Никитин давно отметил всеобщее уважительное отношение к этому человеку будь то в Совмине, в ЦК или регионах. Он слегка завидовал его спокойной манере общения, ценил информированность и глубокие знания экономики.

Рыжков говорил сдержанно, но голос его слегка звенел, выдавая места наивысшего напряжения. Зал не мог этого не понять.

– Не считая менее важными другие проблемы народного хозяйства страны, мы все должны сегодня понимать, что проблемы сельского хозяйства являются основными причинами социальной напряженности в обществе.

Никитин обратил внимание, как недовольно передернулся Горбачев, резким движением снял очки и полуприщурившись осмотрел зал. Рыжков охарактеризовал кандидата как опытного, взвешенного и принципиального управленца, сказал, что его хорошо знают в Центре и в регионах, в сложных условиях реформирования экономики он способен обеспечить эффективную работу нового правительственного органа.

Никитин начал свою речь с обозначения болевых точек агропромышленного комплекса, которое не добавляло ему очков как претенденту на должность. Это исключало всякие подозрения в карьеристских соображениях кандидата и рельефно показывало остроту проблем. Едва ли это было приемом, в такие мгновения человек невольно обнажает сущность.

– Если не решить стартовые вопросы, любая форма управления становится не жизнеспособной. В частности, необходимо избавить сельское хозяйство от долгов, образовавшихся в годы неуважительного отношения к крестьянскому труду, хотя бы сохранить образовавшееся соотношение цен на промышленную и сельскохозяйственную продукцию; повысить фондо– и энерговооруженность села. Потребуются крупные капиталовложения. Содержание государственной казны всех не удовлетворит, надо искать дополнительные активные резервы.

В подтверждение своих выводов Никитин привел цифры финансирования, поставок техники и оборудования, сокращения производства. Он закончил свое выступление без ожидаемых заверений «приложить все силы и знания, чтобы оправдать ваше доверие». У микрофонов в зале уже стояли «птенцы перестройки», они, кажется, жили у тех микрофонов, всегда готовые сказать гадость ораторам не их породы. Отличался ленинградский профессор права Собчак. Ни мало не стесняясь очевидной некомпетентности, он задавал вопрос, и, не дожидаясь ответа, тут же лепил следующий. Лукьянов, реагируя на возмущение зала, попросил формулировать вопросы поконкретнее.

– Когда, наконец, в стране не будет очередей? – выкрикнул Собчак.

– Я считаю, что мы вместе с вами должны решить этот вопрос, – ответил Никитин.

Два часа стоял он на трибуне, развивая основные направления программного выступления, отвечая на выпады молодой и довольно подержанной оппозиции, удивляясь, как быстро переполюсовалось сознание у вчерашних монополистов на право трактовать теорию социалистической экономики, всю жизнь кормившихся консультированием ЦК и правительства.

В выступлениях депутатов было много критики вчерашних и сегодняшних действий руководства, но по общей тональности Никитин понял: утвердят. После голосования первым поздравил Рыжков. Горбачев пожелал успехов на благо народа и родины. Никитин ответил, что других целей у него нет.

Утром 27 июля он впервые вошел в кремлевский кабинет Первого заместителя Председателя Совета Министров СССР – Председателя Продовольственной комиссии правительства. Вошел, чтобы ровно через 13 месяцев выйти в никуда, получив красиво обставленную отставку от Президента. Даже этот срок – 13 месяцев – не кажется случайным во всей чертовщине, происходящей в стране.




27


Никитин тогда не мог даже предположить, что ближайший год будет временем все возрастающего противостояния Генсеку и Президенту с его неудержимой, словно подгоняемой кем- то, страстью к реформированию. В русском языке чужое слово «реформировать» означает постоянную работу по улучшению чего-либо, изменению в лучшую сторону, а происходящие перемены не давали повода рассчитывать на положительный результат. Они вызывали к жизни процессы неожиданные и непредсказуемые, в том числе возрастание эгоизма регионов, особенно прибалтийских и закавказских республик, перерастающего в нечто большее, уже проявившееся центробежными стремлениями, неловко прикрываемыми успокаивающими заверениями в верности и единении.

На первом заседании коллегии Продовольственной комиссии Никитин поставил задачу:

– Еще отрабатывается наша структура и комплектуется аппарат, но с первых дней мы должны подхватить выпавшие из государственной системы контрольные и управленческие функции, потому что республики охотно выполняют только ту часть официальных документов, которая работает на их самостоятельность. И так будет продолжаться, к сожалению. Мы начнем с укрепления государственных резервов, с надежного обеспечения продовольствием промышленных центров, армии и флота.

По мере докладов заместителей Председатель заметно мрачнел. Картина оказывалась еще серьезней, чем он мог допустить, и вырисовывалось то, чего он больше всего опасался: государственные интересы, бывшие недавно главными и единственными для чиновника любого ранга, зримо разделились на две части, не только не составляющих одно целое, но порой противопоставляемых, исключающих друг друга. Под крышей государственных интересов вызревал сорняк личных интересов чиновника.

– Ряд республик и областей, – докладчик перечислил около десятка регионов, – задерживает поставки мяса, растительного и сливочного масла, круп и других продуктов в союзный фонд. Нарушаются установленные нормативы запасов по основным позициям. На уровне руководителей исполнительных органов власти мы эти вопросы решить не можем.

Эту только что нарождающуюся тенденцию, прообраз, предтечу грядущего парада суверенитетов мягко назвали местным эгоизмом.

Давно зная и искренне уважая Н.И. Рыжкова как порядочного человека, грамотного и опытного организатора, он порою до возмущения не принимал его строгое подчинение партийной дисциплине, хотя понимал, что для такой натуры это есть продолжение порядочности. Как учили древние, твои недостатки – продолжение твоих достоинств.

Никитин не был посвящен в тонкости подготовки пленума ЦК по выдвижению кандидата в Президенты СССР от коммунистической партии, как руководящей и направляющей силы общества. Решение можно было спрогнозировать, потому на заседание шел без особого интереса, планируя только повстречаться с несколькими товарищами с мест и решить вопросы, которые не для телефона и требуют разговора с глазу на глаз. Такие встречи состоялись, и их градус оказался выше. Обсудив хозяйственные вопросы, собеседники переходили к повестке пленума.

– Ты же не считаешь, что Горбачеву нет альтернативы в партии?! И я так не считаю. Почему бы демократическим путем не обсудить и другие кандидатуры?

Собеседник, давний и верный товарищ, хорошо знавший Горбачева еще по Ставропольскому краю, давно не скрывал неуважительного к нему отношения. Поговаривали, что Генсеку известны оценки его деятельности, даваемые бывшими соратниками, но обходилось без последствий. К тому же это были кулуарные разговоры, не выходившие за пределы узкого круга.

– Я говорил со многими, в принципе согласны, что надо развести должности Генсека и Президента, но есть опасность раскола ЦК.

– Смотря что называть расколом. Я тоже считаю, что опасно для страны всю власть сосредоточить в руках одного человека, тем более с такими слабостями, какими наделен наш.

Они не называли имя альтернативного кандидата, наверное, каждый по своей причине. Никитин искренне считал, что партия должна предложить Съезду народных депутатов кандидатуру Н.И. Рыжкова, и был уверен, что он предпочтительней Горбачева своим признанным опытом хозяйственника, тактом и сдержанностью, а главное – отстраненностью от партийно-политической суеты, которую большинство депутатов воспринимало как корридские быки красный платок матадора. Разговор об этом с Николаем Ивановичем он не считал возможным. Возникновение его кандидатуры в ходе пленума допускал, но был уверен, что развития это направление не получит, даже если среди членов ЦК такой вариант обсуждается.

Горбачев, открывая пленум и оглашая повестку дня, показался Никитину чуть взволнованней, чуть неуверенней, чем в других ситуациях. Как водится, первой при выдвижении назвали его фамилию, и дежурные аплодисменты прокатились по залу.

– Будут ли у членов ЦК другие кандидатуры? – протокольный вопрос завис в воздухе, и зал настороженно затих, когда прозвучала фамилия Рыжкова, и несколько выступающих поддержали это предложение. Горбачев наклонился к уху Лигачева, который вел обсуждение, и тот предоставил слово Рыжкову.

– Это же нарушение регламента, Рыжков не обязан сейчас выступать! – безнадежно, с отчаянием даже, громко сказал сосед Никитина.

Николай Иванович был явно смущен, он поблагодарил за выдвижение, подчеркнул важность для положения в партии выдвижения согласованного кандидата от КПСС, заметил, что у него много работы в правительстве и попросил его кандидатуру не обсуждать. Зал нездоровой тишиной отреагировал на его выступление. Горбачев не к месту повеселел.

Пленум ЦК проголосовал за Горбачева. Через день он стал Президентом страны.




28


В который раз за столетие в стране возник вопрос о земле, озвучен он был на съезде народных депутатов устами людей, от земли далеких чрезвычайно. Витийствовали вчерашние завлабы и просто лаборанты неведомых политических лабораторий, доктора всяческих наук, обеспечившие безоговорочную защиту неприличным объемом цитат всего сонма теоретиков и практиков от Маркса до Горбачева. Даже поэт, предусмотрительно сменивший редкую фамилию на хохляцкую, одолжив в костюмерной у знакомого режиссера расшитую чужим, но красивым узором украинскую косоворотку, явился в ней на Съезд и тоже возопил о несчастном крестьянине, лишенном земли, и требовал немедленно вернуть ее тем, кто на ней работает.

Никитин выругался и выключил телевизор, по которому смотрел трансляцию со Съезда. Вот откуда ветер дует, и постановка вопроса о земле на большом совещании у Генсека продиктована отнюдь не экономической целесообразностью, как он пытался преподнести. В предварительном разговоре с Горбачевым он не стал скрывать своего резко отрицательного отношения к надуманной проблеме введения частной собственности на землю. Он, всю жизнь проработавший в сельском хозяйстве, знающий тысячи крестьян – от механизаторов-полеводов до руководителей крупнейших аграрных регионов, ни разу не слышал, чтобы решение экономических вопросов упиралось в общегосударственную, общенародную собственность на землю.

По этому поводу Никитин провел необычную встречу, даже в ЦК предпочли сделать вид, что ничего не произошло. Он пригласил ответственных сотрудников посольств в основном капиталистических стран, курирующих вопросы экономики, и прямо спросил, готовы ли они рассмотреть возможность приобретения сельскохозяйственных земель в Советском Союзе. Дипломаты вежливо улыбались, прихлебывая вино, ели икру и заверяли, что это невозможно, советская власть никогда не будет продавать землю. Наиболее откровенный скандинавец доверительно сказал Никитину, что эти люди могут купить вашу землю, но только с одной целью: чтобы вы на ней не работали.

На совещание к Горбачеву было приглашено много нужных, а больше не очень нужных людей. Никитин отыскивал взглядом хороших знакомых, здоровался кивком головы. Он обстоятельно готовился к выступлению и потому не вступал в разговоры, чтобы не отвлекаться, не растерять настрой и сосредоточенность. В большой степени сложность этого выступления состояла, с одной стороны, в необходимости высказать свое мнение аргументированно и убедительно, иначе вообще зачем на трибуну выходить. С другой – выдержать установку Рыжкова: не особенно обозначать оппозиционность своего мнения горбачевскому, вроде как невинность соблюсти. Николай Иванович посоветовал не обострять отношения, хорошо зная, что Генсек никогда и ничего не прощает. Никитин и без того у него не очень желательная персона, потому что оказался в первом круге руководителей страны не с его подачи. Владилен в сердцах бухнул что-то вроде «мне с ним детей не крестить», на что сдержанный Рыжков резко заметил:

– Имейте в виду, если они сумеют вас смять, у нас не будет второго Никитина. Не потому, что вы незаменимы, просто сегодня в Верховном Совете иные настроения, и другого крестьянина они просто не пустят.

Горбачев во вступительном слове обозначил предмет разговора, и все пошло чинно и гладко. Соловьи перестройки с разной степенью угодливости пытались подвести правовой и исторический фундамент под заявленное Генсеком желание узаконить куплю-продажу земли. Когда Никитин поднялся для выступления, Горбачев его остановил:

– Владилен Валентинович, твое мнение я знаю.

– Но товарищи не знают, – ответил он, проходя к трибуне.

Он начал с краткой характеристики состояния сельского хозяйства и перспектив обеспечения населения и армии продовольствием. Картина была далеко не безоблачной. Говорил о сокращении капиталовложений, о потерях в энерговооруженности, о вреде непродуманных реформ системы управления отраслью.

– Судя по ходу сегодняшнего совещания, мы на пороге очередной ошибки. Принятие закона о купле-продаже земли, введение права частной собственности не имеют под собой ни экономической, ни тем более нравственной основы. Земля не может быть товаром. Сегодня проблема не в том, кто хозяин земли, а в том, кто и как, насколько эффективно на ней работает, насколько работающий на земле человек может распорядиться результатами своего труда.

Выступивший следующим председатель союзного совета колхозов Василий Стародубцев полностью поддержал Никитина и прямо заявил, что крестьяне не поймут партию и государство, если такой закон будет принят.

Горбачев поблагодарил участников и распустил совещание, оно не приняло никакого документа, даже рекомендаций. Разговоры о земле сами собой успокоились, и к этой теме на верху власти не возвращались.




29


Аппарат ЦК готовил очередной пленум по обсуждению Платформы ЦК КПСС к 27 съезду партии. Никитину предложили выступить на этом пленуме. Понятие «платформа» было выужено из лексикона времен внутрипартийной борьбы, и призвано было придать подготовительной работе оттенок дискуссионности.

Полгода работы во главе Продовольственной комиссии дали огромное количество информации для размышления. Он все больше утверждался во мнении, что система Госагропрома, объединяющая производство, снабжение и переработку, и составляющая единый хозяйственный комплекс, была лучшим изобретением за все годы советской власти, и только с недобрыми намерениями можно было инициировать ее развал. В сознательном уничтожении государственной структуры, сохраняющей и обеспечивающей определенный порядок в сложнейшем секторе экономики, и без того подверженном влиянию десятков субъективных факторов, Никитин еще раз убедился, когда в ЦК и рабочих органах верховной власти вдруг стали критиковать Продовольственную комиссию. Он мог бы еще понять, если бы речь шла о недостатках в ее работе, в конце концов, не ошибается тот, кто ничего не делает. Но речь вели опять о неудачной схеме управления!

Завершающийся хозяйственный год принес неутешительные результаты. Производство не росло, продовольственные фонды формировались с большим напряжением. Но в проекте Платформы ЦК общая тональность оценок спокойная, оптимистическая, выдержанная в лучших традициях демагогического шапкозакидательства.

– Ты выступление на пленуме готовишь? – спросил его ответственный цековский работник, не раз бывавший в области и уважавший тюменцев. – Жди отбоя, поговаривают, что не стоит приглашать тебя на трибуну.

Однако официальное указание так и не поступило, потому он тщательно готовил текст, выверяя каждое слово, не только мысль, оценку или предложение.

С трибуны он посмотрел в зал, неодномерный: и напряженно сосредоточенный, и только что улыбчиво аплодировавший. Мелькнула мысль смягчить выражения, затушевать оценки, все равно останутся конкретные предложения, задача в основном будет выполнена. Начал речь. Отметил, что в проекте правомерно подтверждено сосуществование всех форм хозяйствования на селе, подчеркнул необходимость скорейшего решения социально- экономических проблем деревни, укрепления материальной базы сельскохозяйственного производства и перерабатывающей промышленности.

– Все это важно, и повторяется не впервые, – осуждающе и четко выговорил оратор.

– Настало время от слов переходить к делу. С пустым желудком сложно сохранить равновесие на любой платформе.

Зал напряженно замер. Никто еще так резко не осмеливался обозначить пропасть между реальным состоянием народа и вдохновенным романтизмом цековских теоретиков. Никитин не мог видеть, как вытянулось лицо Горбачева, как нервно заерзали в президиуме.

– Надо найти, наконец, возможность материализации проводимой политики. Люди уже не могут заставить себя поверить высоким решениям, настолько часто они не выполняются.

Он не мог промолчать о том, что возмущало его в последнее время.

– В адрес Продовольственной комиссии Совмина СССР, проработавшей всего полгода, раздаются негативные оценки из кабинетов самого разного калибра. Хочу заявить, что комиссия еще не успела показать ни своих преимуществ, ни своих недостатков. Душить ее рано. Вы только вдумайтесь, это уже более чем двадцатая форма управления сельским хозяйством за советский период. Хорошо уже то, что она не способна в условиях самостоятельности республик препятствовать развитию инициативы на местах.

– Наш народ может и хочет работать. Надо избавить его от необходимости стоять в очередях, унижающих человеческое достоинство, видеть социальную несправедливость распределительных механизмов.

Он говорил еще об аморфности экономических утверждений проекта, о неизбежности мер по укреплению дисциплины и общего порядка жизни.

В перерыве к нему подходили даже малознакомые люди, жали руку, говорили слова одобрения, более близкие просто стояли рядом, и уже этим обозначали свою поддержку.

– Что вы смотрите на меня, как на обреченного? – возмутился Никитин.

– Почему «как»? – пошутил Вепрев. – Вы же понимаете, что сейчас готовят тезисы заключительного слова с разносом вашей позиции. Он все припомнит: и срыв мягкого выхода на продажу земли, и ваши речи в Верховном Совете.

В заключительном слове Генеральный даже не обмолвился о неординарном выступлении Председателя Продовольственной комиссии, как будто его и не было вовсе. Никитин даже разочарование испытал, он ко всему был готов, но только не к умолчанию. Нельзя предположить, что выступление не замечено, что оно в русле общих оценок итогового документа. Получалось, что Горбачеву проще сделать вид, что ничего не произошло.

– Разве дело в том, сказал он или не сказал!? – возмущался Никитин. – Я же не для Горбачева выверял каждое слово, я хочу, чтобы ЦК обратил внимание на вопиющие обстоятельства, которые сегодня не хотят замечать. Ведь люди в стране о них знают не меньше меня и говорят. Почему мы не хотим слышать? Почему документ к съезду принят в таком рыхлом, полумертвом виде?




30


Работа в Продовольственной комиссии и в Кремле отнимала много времени и сил. Он дал своим заместителям такой уровень самостоятельности, что они практически решали все вопросы во взаимоотношениях с регионами, и только самые важные и конфликтные докладывали председателю. Он обращался к Рыжкову или к Президенту, как теперь стали называть Генсека. Горбачев ни разу не напомнил о его выступлении на пленуме, не комментировал его позицию и тем более не упрекал, хотя всего этого можно было ожидать. Не вдаваясь в тонкости президентских соображений, Никитин был удовлетворен тем, что серьезные расхождения в главных, принципиальных подходах не мешали им совместно решать текущие вопросы.

Самостоятельность республик в вопросах производства не только предоставляла им возможности, но и возлагала обязанности по заготовкам и переработке. Возможности Продовольственной комиссии для оказания поддержки в экстренных случаях были очень ограничены. А случаи такие возникали, потому что новшества в верхних эшелонах власти ничего не изменили пока в психологии людей как занятых в производстве, так и его организаторов на верху управления.

Товарищи из украинского Совмина обратились к Никитину с просьбой оказать помощь комбикормами, собственные запасы, по их расчетам, не обеспечивали проведение зимовки животноводства и получение планируемой продукции. Никитин поручил просчитать по республике баланс зерна и получил ответ, что она способна прожить за счет собственных запасов, если разумно их использовать. Такой ответ был дан в Совмин. Украина пожаловалась в Политбюро, и Никитина попросили объясниться.

Сослуживцы редко видели его в таком состоянии. Он был возмущен беспардонностью своих коллег и другими качествами, позволившими перевести практический вопрос комбикормов для свиней в плоскость политических отношений республики и центра; он был потрясен открывшейся перспективой перерастания подобных конфликтов в долговременную конфронтацию, которая неизвестно чем может закончиться.

Побывав недавно в качестве гостя на съезде аграрников в Чехословакии, Никитин видел, как не восприняли лучшие представители крестьянства кучку демократов, пробившихся на форум и пытавшихся обрадовать делегатов, что они с ними. «Зато мы не с вами», – был ответ, и молодых людей буквально вынесли из зала. Никитин видел, как западные репортеры, осчастливившие съезд по такому случаю своим присутствием, снимали изгнание с азартом чертей, подмешивающих угли в преисподней.

На заседании Политбюро украинские руководители обрушили на Продовольственную комиссию обвинения не в возможной угрозе недокорма крупного рогатого скота, а в игнорировании интересов республики в развитии животноводства. Никитин, перебродив накануне, выступил спокойно, еще раз огласил расчеты и уточнил, что в условиях самостоятельности как первого этапа перехода к цивилизованному рынку, республики должны полагаться в основном на свои силы, учиться правильно считать и поменьше искать высоких покровителей. Позицию Никитина неожиданно для него поддержал Горбачев, обещавший все-таки поддержку украинским животноводам.

После заседания к Никитину подошел Владимир Васильевич Щербицкий, недавно ушедший в отставку первый секретарь ЦК компартии Украины, но продолжающий пока оставаться членом ЦК партии. Он всегда подчеркнуто уважительно относился к Никитину, называл его сибиряком, поддерживал. Взяв под локоть и отведя от образовавшейся компании, Щербицкий очень серьезно сказал:

– Ты сегодня по самолюбию моих земляков проехался крепко, я с тобой согласен совершенно, но они не согласны, а их влияние на Генсека чрезвычайно велико. Будь осмотрительнее, чтобы шею не свернуть.

В приемной кремлевского кабинета его ожидали товарищи из аграрной группы народных депутатов. Никитин, еще не остывший после дискуссии в ПБ, поздоровался с каждым, пригласил в кабинет, попросил подать чай и кофе.

– А пьют коньяк нардепы новой волны? – задорно спросил он, зная, что тут все свои, и никто не истолкует его вопрос иначе, чем следует.

– Пьют, Владилен Валентинович, но в другой раз, – Вепрев сказал это серьезно, дав понять, что разговор у них чрезвычайно важный.

– В Верховном Совете возникло много вопросов по обеспечению продовольствием. Неделя пребывания депутатов в округах подпитала их негативной информацией, потому толкуют, кто во что горазд. – Вепрев снял и протер очки. – Мы решили предложить вам, Владилен Валентинович, прийти на совместное заседание обеих палат, ответить на вопросы, снять недоуменную, недоброжелательную пелену таинственности с продовольственной темы.

– Я готов это сделать, и уверен, что разговор будет полезным, – согласился Никитин.

– Только положение действительно очень серьезное, с экономической точки зрения, мы все больше зависим от импорта, что крайне нежелательно, накладно и, главное, бесперспективно. Но есть негативный политический результат, я, возможно, не должен такого говорить, но времени нам отведено не много.

– Мы тоже понимаем эту боль, – сказал один из депутатов. – На встречах в округах люди задают такие вопросы, ответов на которые нет.

– К разговору я готов, мне нечего скрывать от депутатского корпуса. Но не ждите, что у меня есть готовые ответы на все вопросы. Будем искать ответы вместе.

Он шел на эту встречу с таким настроением: положение очень сложное, депутаты должны принять верное решение. Сообщение выстроил достаточно спокойное, но вопросы начались с провокационных выступлений прибалтийских и закавказских депутатов вперемежку с выпадами политиков из пределов московского Садового кольца.

– Когда накормите народ?! – кричал худощавый Собчак, и, глядя на его товарищей по агрессивности гладкого Станкевича и округлого Попова, Никитин хотел было съязвить, но сдержал себя.

Два часа он отвечал на вопросы, выслушивал замечания и предложения. Раскрывая только обозначенную в информации тему возрастающего оттока сельского населения в города и образовавшегося дефицита рабочей силы в деревне, Никитин говорил о недопустимости со стороны государства неуважительного отношения к сельскому труженику, сокращения фондов на дефицитные товары для Центросоюза, обслуживающего деревню, прекращения внеочередной продажи легковых автомобилей победителям социалистического соревнования.

– Сегодня 28 марта, в стране начались весенне-полевые работы. Государственная политика по отношению к крестьянству должна измениться, иначе жатва будет безрадостной, иначе нам не снять с повестки дня вопрос продовольственного обеспечения народа.




31


Он всегда знал и чувствовал, кого представляет, потому его позиция, его суждения были чужды конъюнктурности в угоду сегодняшней ситуации, они основывались на многовековом опыте совестливого и порядочного русского крестьянства, а Россия вся и Союз весь вышли из крестьянства. Говори правду, и не надо ничего запоминать, – эту мудрую фразу услышал он когда-то от пожилого человека, еще директором совхоза возвращался из поздней поездки в Тюмень и подсадил его по дороге. Слова эти только сформулировали его понимание: правда – единственное, что будет всегда. Тебя поймут, если ты мужественно, не опасаясь неприятных и вполне возможных последствий, отстаиваешь интересы тех, кого представляешь в совхозе, районе, области или Москве – тебя поймут. И оценят. Но это будет потом. А в момент, когда надо выбирать, сказать правду или смолчать, ты один на один с собой. Можно смолчать, и никто не будет знать, что ты не сказал правды. Можно сказать, обозначить себя нежелательной правдой, и попасть в категорию чужих, поплатиться карьерой и положением.

Он всегда ограждал свою работу от идеологического обрамления, и даже в Кремле, где идеологизированы и стены, и воздух, и речи, он упрямо называл себя хозяйственником, и признавал продуктивной только идеологию единомышленников. Когда его обвинили в самоотстранении от политической работы, он зло ответил, что одни об этом болтают, а другие делают.

И на пленуме ЦК можно было поприветствовать Платформу к съезду, не убыло бы, никто бы не осудил, а можно сказать, как он: на голодный желудок на любой платформе хреновато. И последствия для оратора были бы другие. Тут тоже его идеология...

Он был в числе тех, кто не только резко выступил против еженедельных отчетов государственных руководителей якобы перед народом на телевидении, но и решительно отказался идти на запись, и только влияние Рыжкова заставило его подчиниться. Он считал подобную процедуру издевательством, ибо она ничего не добавляла, а в условиях реальной уже нестабильности устанавливала по меньшей мере странные отношения народа и власти. Что можно сказать о работе министра за неделю? Тракторист вспахал сто гектаров, комбайнер намолотил тысячу тонн зерна – об этом можно доложить. А что доложить о каждодневной рутинной кабинетной чиновничьей, по сути, работе?




32


На фоне непрекращающихся заявлений бывшего ставропольского комбайнера, а ныне Генсека и Президента о всемерном содействии и всенародном внимании к крестьянству, село все больше обделялось. Сокращались поставки техники и капитальные вложения в строительство, даже фонды товаров повышенного спроса не обеспечивались, и для сельского жителя стало проблемой купить не только легковой автомобиль, но и стиральную машину, холодильник, мебель.

Практически ничего не менялось после острых, кричащих выступлений Зампреда Совмина СССР на пленумах, сессиях и совещаниях. Никитин использовал все возможности, хотелось от души хлопнуть дверью и послать всех... Сдерживал все время возникающий вопрос: а что изменится? Никитин не считал себя незаменимым, но вечным крестьянином себя считал, и знал, что мало кто после него будет вот так безоглядно, не опасаясь за последствия, противопоставлять неприятную правду соловьиным трелям, и тогда еще на одного заступника деревни станет меньше.

Еще раз перечитал текст обращения к Президентскому совету: каждая позиция многократно выверена, каждое слово – его. Понимал, что случай беспрецедентный, когда Первый заместитель Председателя Правительства обращается к совещательному органу при президенте, состоящему в основном из общественных деятелей, далеких от деревни. Да и отношения совета с Президентом были закрыты от посторонних. Наверное, это прежде всего имел ввиду Никитин, когда писал не официальным лицам и органам, а лучшим представителям нации, как следовало понимать.

За неполный год работы в сейфе появилась объемистая папка переписки с разными государственными и партийными инстанциями. Это были поистине драматические документы, драматизм возрастал еще и потому, что ни на один из них не было получено положительного решения. Списание 43 млрд. руб. долгов с сельхозпредприятий Никитин не считал шагом вперед, потому что оно только снизило бремя материальной ответственности, но ничего реально хозяйствам не добавило.

В обращении Никитин предлагал организовать встречную торговлю с колхозами и совхозами, поощряя сверхплановую продажу продукции, для чего выделить тракторы, комбайны, автобусы, легковой транспорт и другую технику. Для продажи передовикам производства через Центросоюз поставить легковые автомашины, мотоциклы, телевизоры, холодильники. Подчеркнул, что это может компенсировать невыполнение государственных обязательств перед сельскими тружениками по торговле товарами повышенного спроса за перевыполнение планов прошлых лет.

Председатель Продовольственной комиссии еще раз обозначил тенденцию на сокращение капиталовложений в агропромышленный комплекс с 33 процентов бюджета до 27 процентов, причем, сокращение в основном коснулось перерабатывающего сектора и социальной сферы, общая цена недоввода объектов составляет 3 млрд. руб.

В обращении говорилось о необходимости льготных кредитов и целевого финансирования села, увеличения поставок техники, строительных машин, удобрений и химических средств.

Никитин, суровый реалист и производственный прагматик, особых надежд на этот документ не возлагал, не ждал чуда. Общее направление движения страны не обещало ничего хорошего, и был вопрос, который он задавал себе все чаще: по глупости это делается или сознательно? В то время он не смог бы объяснить, пишет ли он эту бумагу, чтобы можно было с чистой совестью говорить об использовании всех возможностей, или действительно есть шанс, ибо Президентский совет призван отстаивать государственные интересы, а продовольственное обеспечение страны уже переходит в компетенцию международных посредников. Мы все очевиднее зависим от импорта, что делает государство легко управляемым извне.

Подписав обращение, Никитин усмехнулся мысли о том, что подписал собственную отставку – столь явно обозначился предел, до которого он дошел в попытках обратить внимание первого руководителя страны на родную деревню.

Так сурово оценивая обстановку, Никитин не мог знать, как низко поставят деревню будущие правители России, громогласно заявляющие, что они живут и работают только во благо народа. Уже через десять лет многократно упадут все основные показатели. Выпуск тракторов и комбайнов снизится до уровня 1933 года, поголовье скота окажется на уровне 1885, а овец – 1750 года. Производство мяса сократится в шесть раз, цельномолочной продукции – в три раза, и это будет соответствовать показателям послевоенного десятилетия.




33


Первым, с кем общался Никитин по приходу на работу, был Председатель Правительства. Текущие разговоры по очередным неотложным делам были сдержанными, только суть, никаких комментариев и эмоций. Владилен видел, как страдает Николай Иванович от бессильных попыток остановить сползание страны в пучину экономического хаоса. Они говорили иногда и о большем: уменьшается политическое влияние партии по всем направлениям, истончается единящая роль центра, слабеет государство. Владилен на всю жизнь запомнил холодок по спине от горьких слов инженера Рыжкова, даже в этой ситуации мыслящего техническими категориями: «Мы все ходим по колено в бензине». Он не стал договаривать, что в такой обстановке достаточно искры – по глупости или специальной – воспылает и рухнет исполинское сооружение по имени Советский Союз.

Горбачев выехал в очередное турне по стране, демонстрируя неистребимый оптимизм и обещая толпам случайно прорвавшихся через охрану граждан немедленно разобраться с теми, кто мешает революционной перестройке. Эти сцены Никитин видел в вечерних телевизионных новостях.

Утром следующего дня вернувшийся в Москву Президент позвонил ему по телефону, усталым голосом сказал:

– Владилен, у меня было много неприятных моментов при встречах с трудящимися по поводу табака. В стране плохо с табаком!

– Обстановка мне известна, Михаил Сергеевич. Ведущие табачные фабрики закрыты, потому что нет сырья. Мы постоянно поддерживаем контакты с болгарскими товарищами. Я неоднократно предлагал принять постановление Политбюро о выделении валютных ресурсов для снятия напряженного положения. Дайте нам валюту, и мы в три дня изменим обстановку, а через неделю-две поступит свое, отечественное табачное сырье нового урожая.

– Да, конечно, надо подумать. Мы тут обменяемся в Политбюро. – Он что-то еще невнятно проговорил, потом миролюбиво и четко произнес: – Послушай, Владилен, а что если мы тебя освободим?

Никитин выдержал паузу.

– Если это нужно для улучшения обстановки в стране, я готов.

– Ну-ну, не надо торопиться, – и он положил трубку.

Зная, что раздраженность делу не помощница, он уехал с работы, дома повозился с внуками, детьми Саши, позвонил старшему сыну Виктору в Тюмень, где он жил и работал.

Августовская ночь тиха и безмятежна, но только не в Москве, где даже в полночь шум города доносится до двенадцатого этажа. Владилен несколько раз выходил на лоджию и подолгу смотрел, как с запада собираются тучи, широко охватывающие столицу и черным козырьком нависающие над ней, прогоняя звезды с предчувствующего перемены чистого неба. Молнии ударяли одна за другой, витиевато расписываясь и исчезая. Грома не было слышно. Потом рванул ветер, и потоки дождя покатились по крыше, по трубам, по стеклу лоджии, по улице. Только что бывшие яркими, фонари стали матовыми. Машины побежали медленно и робко. Гроза быстро прошла над городом, освежив мертвые камни и живую зелень. Подмосковье заканчивало уборку урожая, если кто-то не успел, дождь не в радость. После грозы уже ни о чем не думалось, и он уснул безмятежным и крепким сном, чтобы через несколько часов встать бодрым и работоспособным.

Утром приятный женский голос пригласил его на заседание Политбюро на Старую площадь. Через полчаса позвонил Рыжков, обменялись информацией, в конце разговора Николай Иванович предложил:

– Давайте в десять тридцать встретимся для уточнения зернового баланса.

– Николай Иванович, в десять Политбюро. Меня пригласили.

– Я ничего не знаю об этом. Пока прервемся, я вам перезвоню.

Никитин нажал клавишу аппарата и долго еще держал трубку. Что-то пробуксовывает бюрократическая машина, нестыковочки получаются.

Звонок Рыжкова вернул в реальность.

– Политбюро отменяется, Владилен Валентинович, Президент приглашает Президиум Правительства по итогам своей поездки по стране. Подходите ко мне прямо сейчас.

Они обговорили складывающееся по результатам хлебозаготовок положение с продовольственным зерном в стране, и Никитин несколько раз перехватил внимательный взгляд Рыжкова. Наконец, тот спросил:

– Что-то случилось, Владилен Валентинович?

– Пока ничего. Вчера президент предложил мне отставку. – Он пересказал короткий разговор с Горбачевым слово в слово.

– Почему вы не позвонили мне прямо вчера?

– Не хотел беспокоить, Николай Иванович.

– Почему он сегодня мне ничего не сказал? Ерунда какая-то получается. Не там ищем причины неудач, не там.

Рыжков попросил Никитина не предпринимать ничего на сегодняшней встрече, она рабочая и пройдет ровно. После он встретится с Горбачевым, и вопрос будет снят. «Надолго ли?» – хотел спросить Владилен, но удержался, чтобы не огорчать Николая Ивановича.

Члены президиума Совмина заняли места за столом, Горбачев осмотрел всех сквозь стекла очков.

– Можно начать.

Он долго говорил о своей поездке, о встречах, о критических высказываниях людей, пристукивая о стол торцом толстого красного карандаша в наиболее эмоциональных местах, и припивая молоко из большого гладкого стакана. Потом без всякой связи заговорил о нехватке табака, о мате разгневанных мужчин, и объявил, что подписан Указ об отстранении от должности Никитина, курирующего табачный вопрос.

Рыжков встал:

– Михаил Сергеевич, это поспешное решение, снятие Никитина не решит проблему.

– Дискуссия окончена, Указ подписан.

– Тогда и меня освобождайте, – неожиданно громко и резко сказал Рыжков, – потому что я отвечаю не меньше Никитина.

Горбачев не был готов к такому развороту событий и несколько оторопел:

– Хорошо-хорошо, давайте отложим, – и закрыл совещание.

Утром 30 августа 1990 года Указом Президента СССР «Об ответственности должностных лиц за неудовлетворительное состояние снабжения населения табачными изделиями» освобожден от должности Первый заместитель Председателя Совета Министров СССР – Председатель комиссии по продовольствию и закупкам Никитин Владилен Валентинович.




34


Он быстрым шагом вошел в свою приемную, помощнику бросил: «Машину!» и распахнул двери кабинета. «В последний раз?» – спросил себя и кивнул: «Решено». Развязка наступила, правда, пока для него одного. В комнате отдыха налил стакан коньяка, не рюмку, не полстакана, – полный стакан, как это было в молодости, здоровой и беззаботной. Выпил, приложился к лимону. Осмотрел стол и собрал личные вещи: сувениры, блокноты, книги. Коньяк успокоил. Выйдя к машине, велел водителю ехать к воротам, а сам пошел к заветному месту у Кремлевской стены. Тишина насторожила. Гнезда не было. Проходивший мимо рабочий ответил, что поступила команда почистить стены...




ЭПИЛОГ


Никитин больше не выходил на работу, хотя формально числился в должности, потому что Верховный Совет трижды отклонил утверждение Указа Президента об отставке Первого заместителя Председателя Совета Министров СССР. В канун Нового года Горбачев произвел реформирование правительства, распустил Совмин и образовал Кабинет Министров. Никитину привезли полный расчет и трудовую книжку с записью об увольнении «в связи с реорганизацией Правительства СССР».