Волшебный круг
СТРАННЫЕ ТИПЫ
ЗАПИСЬ НА КЛОЧКЕ БУМАГИ
Ночь с десятого на одиннадцатое декабря 2007 года. Три часа утра. Проснулся бодрый, будто и не спал. Не включая электричества, вышел за темный порог своей ночлежки. Над каменным ущельем волковского двора – в небе ни огонька, ни звездочки. Черная мгла. Угадывались интуицией, неким звериным чутьём, тревожные рваные тучи, сползающие с горы Авилы. Во вчерашнем предвечерье поднимались мы на эту гору в кабинках канатного подъёмника – фуникулера, и с обустроенных для туристов площадок обозревали и город, и едва различимое сквозь дождевую морось и туман, Карибское море. Потом спускались к подножию горы в тех же кабинках и том же дождевом мороке. Сели в поджидавший нас на стоянке «фольксваген», долго торчали и дергались в машинных уличных пробках. К вечеру они в Каракасе совсем невыносимы, опасны даже – держи дверцы и стекла машины на крепком запоре. Измучились от такой езды. И я рано свалился спать.
А посреди ночи пришло это, подтачивающее душу, чувство о глобальной зыбкости всего живущего и странно мерцающего в еще живом, не погибшем мире.
Пришли строки Тютчева:
Когда пробьет последний час природы,
Состав частей разрушится земных:
Всё зримое опять покроют воды,
И божий лик отобразится в них.
Пришли, вдруг, увиделись родные степи – солончаковые, черноземные, колки тонкого березняка и осинника, но ни волнительного голоса иволги, ни шелеста скользящей в траве ящерки, ни трепетной наковальни кузнечика – едва ли ни всё ползающее, бегающее, летающее чем угодно отравлено. Даже весенними полыми водами, текущих с хлебородных когда-то наших увалов, водами, перенасыщенных ядами фосфора, селитры, аммиака… А больше прибито бытием, порядками-распорядками, либеральной чумой, навалившимися на родное.
И я там, в желтой, сгоревшей на солнце, в ковыльной родительской степи, вроде, совсем еще малец, запрокинув голову, прислушиваюсь, ищу в небе жаворонка. А вижу хищно парящего коршуна. Направо и налево – тишина и кресты. Сирые кресты двух православных погостов – мирского и староверческого. Кресты и плохо при- бранные, заросшие высокой и грубой травой, холмики могил. И все там тихо. Никого не дозовешься – ни дедов, ни бабушек, ни родителей, а их я всегда вижу живущими. Не дозовешься ровесников, даже и тех кто моложе и счастливей тебя был на земле… Остались глушь, разрушенное, где чертополох и лебеда выше изгнивших крыш изб и пятистенок. Направо, налево, и далеко окрест… И так по всему обозримому и необозримому пространству. Но – дальнее поле. А через поле – уверенно идет невысокого роста человек. Ветерок отдувает полы его серой шинели, зоревой расцветки околыш фуражки генералиссимуса красит в розовое котловины озер, травяные угорья, широкие ленты просторно текущих великих рек. Походка его неспешна, но строга. Идет через просторы, нашпигованные минами предателей Родины. Но страшится беспощадный тротил его поступи. А он идет к нам, Астральный Апостол, полами обожженной в огне Великой Победы сорок пятого года шинели, пригашая изготовившуюся там и там вражью атаку.
...Посмотрел в непроницаемое ночное тропическое небо. И возникло ощущение, что Каракас фронтовой город – далекие взрывы, стрельба, лай собак, тревожные вскрики попугаев.
И странно: в ночи этой ни одного живого человеческого голоса.
СТРАННЫЕ ТИПЫ
ЗАПИСЬ НА КЛОЧКЕ БУМАГИ
Ночь с десятого на одиннадцатое декабря 2007 года. Три часа утра. Проснулся бодрый, будто и не спал. Не включая электричества, вышел за темный порог своей ночлежки. Над каменным ущельем волковского двора – в небе ни огонька, ни звездочки. Черная мгла. Угадывались интуицией, неким звериным чутьём, тревожные рваные тучи, сползающие с горы Авилы. Во вчерашнем предвечерье поднимались мы на эту гору в кабинках канатного подъёмника – фуникулера, и с обустроенных для туристов площадок обозревали и город, и едва различимое сквозь дождевую морось и туман, Карибское море. Потом спускались к подножию горы в тех же кабинках и том же дождевом мороке. Сели в поджидавший нас на стоянке «фольксваген», долго торчали и дергались в машинных уличных пробках. К вечеру они в Каракасе совсем невыносимы, опасны даже – держи дверцы и стекла машины на крепком запоре. Измучились от такой езды. И я рано свалился спать.
А посреди ночи пришло это, подтачивающее душу, чувство о глобальной зыбкости всего живущего и странно мерцающего в еще живом, не погибшем мире.
Пришли строки Тютчева:
Когда пробьет последний час природы,
Состав частей разрушится земных:
Всё зримое опять покроют воды,
И божий лик отобразится в них.
Пришли, вдруг, увиделись родные степи – солончаковые, черноземные, колки тонкого березняка и осинника, но ни волнительного голоса иволги, ни шелеста скользящей в траве ящерки, ни трепетной наковальни кузнечика – едва ли ни всё ползающее, бегающее, летающее чем угодно отравлено. Даже весенними полыми водами, текущих с хлебородных когда-то наших увалов, водами, перенасыщенных ядами фосфора, селитры, аммиака… А больше прибито бытием, порядками-распорядками, либеральной чумой, навалившимися на родное.
И я там, в желтой, сгоревшей на солнце, в ковыльной родительской степи, вроде, совсем еще малец, запрокинув голову, прислушиваюсь, ищу в небе жаворонка. А вижу хищно парящего коршуна. Направо и налево – тишина и кресты. Сирые кресты двух православных погостов – мирского и староверческого. Кресты и плохо при- бранные, заросшие высокой и грубой травой, холмики могил. И все там тихо. Никого не дозовешься – ни дедов, ни бабушек, ни родителей, а их я всегда вижу живущими. Не дозовешься ровесников, даже и тех кто моложе и счастливей тебя был на земле… Остались глушь, разрушенное, где чертополох и лебеда выше изгнивших крыш изб и пятистенок. Направо, налево, и далеко окрест… И так по всему обозримому и необозримому пространству. Но – дальнее поле. А через поле – уверенно идет невысокого роста человек. Ветерок отдувает полы его серой шинели, зоревой расцветки околыш фуражки генералиссимуса красит в розовое котловины озер, травяные угорья, широкие ленты просторно текущих великих рек. Походка его неспешна, но строга. Идет через просторы, нашпигованные минами предателей Родины. Но страшится беспощадный тротил его поступи. А он идет к нам, Астральный Апостол, полами обожженной в огне Великой Победы сорок пятого года шинели, пригашая изготовившуюся там и там вражью атаку.
...Посмотрел в непроницаемое ночное тропическое небо. И возникло ощущение, что Каракас фронтовой город – далекие взрывы, стрельба, лай собак, тревожные вскрики попугаев.
И странно: в ночи этой ни одного живого человеческого голоса.