Волшебный круг
ЖИТИЕ СЕМЬИ ВОЛКОВЫХ
Повествовать о семье Волковых с живописным уклоном – не просто, как бывает при нехватке житейского «фактажа». Так я понимаю, прикидывая и взвешивая на своем репортерском «безмене» обозримый материал, что успел попасть в руки: зачастую мимоходно, без видимых усилий по его «добыче». Живем бок о бок, ночуем под одной крышей. Сей эмигрантский (европейский и южно- американский) материал как бы сам собой растет, копится, наслаивается один на другой. Подробности, житейские приметы множатся, как и нескончаемые подначки и шуточки моего восьмидесятипятилетнего, отнюдь не ветхого (правда, он сам нет-нет да «зацепит» со вздохом свои высокие года) крестного, с коими, просыпаясь на утренней зорьке, он тотчас, спускаясь в мой подвальчик-барчик, побранивая «холодное» утро, как, мол, я в Сибири этакое терплю постоянно, зовет «выпить кофейку по глоточку», оберегая сон бабы Кати.
За дни, а теперь уж и за месяцы наших домашних и дорожных общений, многолетней переписки – материала поднабралось изрядно, «львиную часть» его успел отдать предыдущей своей книге «Огненный крест». (Замечу – не затерявшейся в России!) Другое накопление «фактажа» – с сердечными заметами вперемешку, не мудрствуя с сюжетными «ходами», решаюсь изложить «собственноручно» на данных страницах, где-то вкладывая сие в уста рассказчика, не руша простого колорита этих рассказов, их разговорно-телеграфного стиля, поскольку и Волков Георгий Григорьевич понимает, распалясь о том или другом событии, что мне в моем литинтересе факты значительней, важней эмоций.
Понимаю и я, что за «информационным сообщением», событийным моментом, стоит не развернутая в красках и художественных подробностях картина происходящего или произошедшего…
1
Отец моего крёстного Волкова – Григорий Васильевич остался сиротой, когда было тому девять лет. Семья жила в Киеве, стоит присовокупить – в столице Древней Руси, потому корневую основу и в предках, и в потомках – блюла чисто русскую. И когда бабушка, мать отца, осталась одна с тремя детьми на руках, решилась на переезд в Москву, где давненько укоренились родственники. Не богато жили. Но был у них домик деревянный в селе Хорошево. (Ныне – почти центр мегаполиса, где по-современному обитают столичные приятели автора этих строк, а название старой деревни сохранилось в Хорошевском шоссе). И вот когда бабушка крестного моего переехала в тогдашнее ближнее Подмосковье, то сразу занялась огородом, выращивала капусту, огурцы, другие овощи-фрукты выхаживала для своих детей-сирот, продавала редиску-морковку на базаре, чтоб не уронить семейный очаг.
Григорий, любивший музыку с детства, бегал заниматься в Московскую консерваторию. Пока учился, подрабатывал – в окрестных семьях давал уроки музыки детишкам. В четырнадцатом году с весной (войной уж пахло!) закончил обучение по классу военных дирижеров. Послали, может быть, сам напросился – текущее лето послужить, поработать в оркестре курортного города Кисловодска.
С матерью будущего большого семейства, Ольгой, Григорий Волков познакомился во время учебы, семья её жила рядом с консерваторией в своем доме. Хозяин дома, отец Ольги, служил управляющим имений у богачей Рябушинских. И молодые люди, познакомившись, быстро, еще до окончания учебы Григория, поженились. Как раз накануне Первой Большой войны…
Война. Выпускник консерватории Волков возвращается в Москву, идет доложиться по начальству, что посылало его в Кисловодск. Директор консерватории известный композитор Ипполитов-Иванов и говорит: «Волков, война идет. Тебе надо идти на войну!» Молодой дирижер, не мешкая, в ответ: «Ну что ж, пойдем повоюем!» А директор: «А ты не будь, Волков, дураком. Зачем тебе рядовым солдатом в окопы лезть, когда можешь что-то получше выбрать. Человек ты образованный. Вот идет набор на ускоренные курсы офицеров, поспеши».
Григорий прямо из консерватории побежал записываться на эти курсы. Прибежал, а там ему и говорят: «Последний день! Записывайся прямо сейчас и оставайся! Или – разговор окончен!»
Записался и остался. С вестовым послал юной жене записку: «Дома не жди. Я в пехотном училище. Завтра приходи на плац, меня увидишь, я буду маршировать!»
«Маршировал» таким образом Григорий Волков месяцев восемь при Александровском пехотном училище. При окончании обучения дали прапорщика, выпустили в пехотный полк, который стоял в Финляндии. Поскольку молодой офицер был женат и у него были дети, Анатолий и Галина – старшие брат и сестра еще не родившегося Георгия (главного героя данного жития), на передовую, в бои, семейного не послали…
Но у старшего Волкова был не просто характер, характерец, проявлялся он в решающие моменты. И вскоре характерец этот проявился – Волков вспылил перед высокими командирами: «Не могу торчать в тылу! Мои братья-славяне борются на Западном фронте с врагом, а мы сидим, лодырничаем в Финляндии! Прошу послать меня в действующую армию!»
Послали. Под Ригу, где немцы наступали.
Волков старший позднее рассказывал сыну: «Иду искать свой полк. Прохожу через лес. И меня окликают: «Волков! Ты куда идешь?» – «В пехотный полк». – «Ты не будь дураком, Волков, иди к нам, мы летчики, мы летаем!» Это друг меня московский окликнул. А я в ответ: «Я же не летчик…» – «Но ты же офицер. Будешь на самолете наблюдателем!»
Прапорщик Волков остался. И стал летать наблюдателем на стареньком самолете французской фирмы «Ваузен». Но не просто наблюдал в воздухе, что на земле делается, при нем еще пулемет был и ящик с бомбами. Не раз бомбили Ригу, занятую противником. Наблюдатель отвинчивал запалы от бомб и через борт кидал бомбы на город.
Однажды произошел случай, когда самолет и сами они с пилотом едва не погибли. На них налетел немецкий истребитель и стал атаковать. Наблюдатель какое-то время отстреливался из пулемета. Потом пулемет «заело». Немец заходит в новую атаку. Что делать? Достал Григорий наган из кобуры, стал отстреливаться из нагана. Промазал. Немец тоже промазал. Но снова стал заходить в атаку. Наблюдатель думает: всё – пропали! Собьёт теперь. Но у немца, видимо, горючее кончалось, пошел на снижение…
Вот так и спасся в первый раз отец моего крестного. И самолет с летчиком спасся. Дело зимой было. Перемерзли вконец, но приземлились благополучно на своем аэродроме.
Потом другой случай произошел. Немцы артиллерией обстреляли русский аэродром. Григория Волкова сильно контузило. И его послали на лечение в Москву. Это был уже шестнадцатый год. А через год в семье родилась еще одна девочка – Ольга.
Вышел из госпиталя молодой офицер, направился в свою часть, чтоб вернуться на фронт, в бои, а начальство ему говорит: «Подожди, Волков! На фронте неладно. Солдаты бунтуют, убивают офицеров. Сиди пока…»
Шел семнадцатый год. Государь уже отказался, точней, принудили отказаться от престола. В дневнике он записал: «Кругом измена и предательство!» Временное правительство. Калифствуют февралисты Гучкова-Керенского- Милюкова. Ленин с соратниками в пломбированных вагонах вот-вот доберется из-за кордона в Петроград, произнесёт с броневика свои апрельские тезисы – революционные установки. А через полгода войдет в Смольный в качестве главы новой власти…
Потом пришел восемнадцатый. Спекуляция. Мешочники. Свирепая красная власть. Нет продуктов. Голод в Москве. Возможно – организованный. И чтоб не голодать, глава семейства решил направляться всей семьей в Киев, где еще оставались родственники и условия жизни, как предполагал Волков, наверное, были полегче. Собрались скоро. Но в Киев поехали не все. Бабушка в Москве осталась, младший брат отца остался, младшая сестра.
Поезда ходили кое-как. Добирались до места долго. В пути прапорщик Волков снял погоны с шинели и с гимнастерки, потому что красные брали с поездов всех офицеров при погонах и, не мешкая, расстреливали…
Добрались. А в Киеве уже полное разделение русских на «красных» и «белых». Стрельба, стычки. И не шуточные. Григорий Волков офицер – он у белых! Убежденно. Но силы не равны. И «белому» воинству пришлось откатываться на юг.
Раздобыл лошадь с телегой, несколько солдат в подчинение получил, вестового. Двинулись. Семейство усадили на телегу. Сам Григорий пошагал впереди.
Доехали до степных казачьих мест. Смотрят, гадают: деревня или хутор? На виду никого нет. Все попрятались? Все пусто? На краю селения обнаружили болото с густым камышом. И вовремя. В это время показался разъезд красных конников. Офицер взял винтовку, сказал солдатам: «Братцы, за мной!» Кинулись в болото. Воды почти по горло. Холодная. Залезли в густые камыши, оставив телегу и семью, еще двух солдат на берегу. Красные вскоре прискакали, порубили оставшихся возле телеги солдат, семью не тронули. Постреляли по камышам и вновь ускакали…
Где с крупными боями против Красной Армией, где вот так, в локальных стычках, отступала Добровольческая армия Деникина в южные пределы России..
В начале двадцатого года семья Волковых оказалась в Крыму. Двадцать пятого апреля, в больнице Симферополя, появился на свет Георгий. Отец его в это время, естественно, продолжал служить в белой армии, где к ноябрю случилось полное отступление.
Во главе русской армии уже «черный барон» – генерал Врангель. За Врангелем оставался только Крым, больше земли за русской армией не было. Перекоп сдали… Эвакуация, о ней много написано. Но вот как рассказывала Георгию Григорьевичу впоследствии его мама:
«…В Севастополе у пристаней и на рейде стояли гражданские суда и военные корабли, беженцы – солдаты, гражданские семьями грузились на них. Все пароходы были перегружены и оставшихся на пристани уже не брали. Отец побежал в комендатуру за разрешением на посадку. Дали не сразу, расспрашивали – где, в каком полку служил, участвовал ли в боях? Гражданским уже не давали разрешения на посадку, а военных старались спасти…»
Последний бой
В этой суматохе так случилось, что мать Волковых отлучилось с младшеньким Георгием на руках. Оставила на пристани старшего сынка Толю, которому было семь лет, и дочку Ольгу, ей было всего три годика. Оставила возле мешка с пожитками. В мешке, в основном, была обувь. А вокруг сновали-бегали мародеры, шпана всякая. И вот семилетнему Анатолию захотелось посмотреть на группу военных трубачей, которые – при инструментах своих – тоже стремились попасть на пароход. Посмотрел, вернулся, а мешка с ботинками уже нет. Так и поплыли за море Толик и сестра его трехлетняя Ольга в валенках, в которые их накануне обула мама.
На пароход Волковых (все семейство) с помощью матросов поднимали на веревках, трапы были уже убраны… Доплыли до Константинополя. Встали на рейде. Долго стояли.
Однажды на пароходе появилась делегация из сербов. И говорят они: «Кто хочет попасть в Сербию, милости просим! Братская Сербия принимает русских беженцев».
Волковы и еще несколько семей перебрались на маленький сербский пароходик, который довез всех по Адриатическому морю до небольшого порта. Там находился, уже обоснованный русскими, известный впоследствии, лагерь Бокаторский. Выгрузились на берег, поселились в этом лагере беженцев.
Житье беженское. Ну какое оно? Несладкое.
Через какое-то время опять приходят сербы и спрашивают: «Русские, у вас есть дирижер оркестра? Мы живем на острове, имеем свой оркестр. Был у нас один австриец-дирижер. Но он уехал. Остались без дирижера. А так нельзя!»
Конечно, «нельзя», поскольку в те времена в Югославии любая уважающая себя деревня или поселок имели свой духовой оркестр! В особенности, деревни островные или прибрежные, где люди, молодежь обычно, проводили летние каникулы, приезжали из глубины страны и другие отдыхающие.
И Григорий Волков перебрался с семьей на новое поселение. Это был остров Шольпе в теплом Адриатическом море. Вот там и родился самый младший волковский сынок Павел, пятый в семье ребенок, который впоследствии станет священником в Каракасе, настоятелем храма Св. Николая на Дос Каминос…
А что сказать об острове, где поселилось настрадавшееся семейство Волковых? Для полнокровной жизни – никаких перспектив. Отдыхающие. Так это временный контингент. А так – рыбачье место, больше ничего. Даже воды питьевой не было. Воду во время дождей собирали в цистерны, ею и пользовались до нового дождя.
Пожили немного. Потом старший Волков сказал: «Нечего тут ждать. Надо перебираться в центр, в Белград!» Взял семью, добрались до берега, на поезде приехали в столицу страны. Устроились на жительство на самой окраине, у крестьянина – в его сарае. Григорий часто так делал – устраивался не в хате, где обычно клопы, блохи, а где- нибудь на дворе, где эти «твари» не водилась.
Начал отец семейства бегать по министерствам, чтоб получить работу. Музыканты пока нигде не требовались. Взяли на железную дорогу рабочим. Но он все напоминал о себе как о музыканте. Наконец, повезло. Приняли в среднюю школу преподавать. Но не в самом Белграде, а послали на юг страны – в Македонию. Там не хватало не только музыкантов, но и учителей другого профиля. Поэтому очень часто директор школы просил русского: «Волков, подмени учителя математики…» Подменял. «Волков замени учителя истории…» Вы, мол, русские, говорил директор, все знаете!
Замещал музыкант даже учителя рисования. Ведь не случайно бытует такое: талантливый человек – талант имеет во многих сферах деятельности!
Русские в Сербии оказались на все лады мастерами. Границу, например, сербскую охраняли, сыщиками работали в полиции, водили автомобили или чинили водопроводные системы, крестьянствовали – виноград выращивали, свинофермы заводили. И все получалось у русских.
А ведь еще в полную силу работало в сербских городах несколько русских гимназий, кадетских корпусов, военных училищ, где преподавали и воспитывали русские боевые офицеры…
И еще объединяла сербов и русских – православная вера. И, конечно, русские ходили в сербскую церковь. Старший Волков, как очень набожный человек, в церковь ходил постоянно, чаще других, пел на хорах. Жена его имела хороший голос, играла на рояле… Но по музыкальной части семья успеха так и не получила. Часто переезжали с места на место. Где была работа для выживания, туда и ехали…
В 1926 году попали Волковы в одно курортное местечко. Там было несколько церквей, но священников не хватало. Бывшему дирижеру и офицеру сказали: а почему бы вам самому не стать батюшкой, ведь вы очень набожный? Недолго размышлял человек, согласился на предложение поехать в Белград на краткосрочную церковную учебу. Там были русские епископы, что возглавляли беженскую церковь. Подучили. Рукоположили. Нового священника принял сербский владыка Варнава. Учился он когда-то в российской духовной академии, к русским относился очень хорошо. Он и дал приход отцу Григорию. Небольшой, захолустный, но свой отдельный приход. И семья Волковых поехала в новое захолустье…
Время шло, дети у священника подрастали. Пришла пора учиться Анатолию и Ольге. Старшего отдали в кадетский корпус в городе Белая Церковь, Ольгу – в Мариинский институт. Эти и другие учебные заведения, как сказано, на пароходах были эвакуированы из России в том же беженском 20-м году.
Подрос Георгий. Тоже отдали в кадетский корпус. Проучился в нем мой будущий крестный не до конца, четыре года, но навсегда сохранил любовь к кадетству, к родному корпусу!
А как вышло, что не доучился в кадетах? По материальной причине. Разбросанные по сербским городам русские кадетские корпуса объединили в один – в Белграде, и повысили плату за обучение. Отец Григорий сказал в кругу семьи, что, служа в захолустной сельской церкви, ему очень трудно оплачивать учебу двух сыновей и дочери: Анатолий и Ольга были уже студентами институтов. И отец послал Георгия в бесплатную гимназию.
Бедность нашла выход! Троим студентам, родители приобрели небольшой домик на окраине Белграда, там они скромно и обитали. Приезжала мать, обстирывала, подкармливала, затем возвращалась к отцу в деревню…
2
– Едва закончил я гимназию, едва успел поступить в университет на строительный факультет, как началась война, – в один из наших разговоров в барчике продолжил житие своей семьи Георгий Григорьевич. – Шестого мая сорок первого года немцы начали бомбить Белград. Мы с братом находились в это время дома, во дворе, было воскресенье, сначала ничего не поняли: взрывы? Почему? Подумали, что идут военные маневры. Но когда уже прямо на нас со страшным воем посыпались с небес бомбы, мы бросились на землю, закрыли руками головы. Одна из бомб разорвалась неподалеку, метров за двести от меня, снесла половину домика соседей. Счастье, что дети и взрослые из этого домика находились в подвале. Через какое-то время – смотрим, они выходят все бледные наверх. Дым кругом, копоть… И мы с братом ходим как потерянные в этом дыму.
Через несколько дней после бомбежек с воздуха, немцы на танках и бронемашинах заняли Белград. Сначала было все спокойно, но потом начались аресты, облавы. Особенно на молодежь. Студенты, например, часто убивали немецких солдат. И за каждого убитого солдата захватчики вешали десять человек сербов, за убитого офицера расстреливали сто человек. Немцы арестовывали сербов да и наших, русских, прямо на улицах, в переулках, – первых подвернувшихся под руку. Я мог попасть в это число в любую минуту…
Да, мое положение в эти дни было незавидное. Я всегда помнил слова своего отца, который воевал против немцев и говорил, что немцы никогда нашими друзьями не были и не будут. К счастью, я знал немного немецкий язык и как-то решился обратиться к одному немцу-офицеру: что мне делать в таком положении? Он мне сочувственно сказал, что у меня нет выхода, кроме как идти в партизаны и там погибнуть, либо в городе умереть с голоду. И посоветовал, поскольку я немного говорю на немецком, записаться на работы в Германию. Мол, там буду работать на строительстве, мне дадут угол для жилья, кусок хлеба и койку.
У русских эмигрантов выбор был небольшой. Кто не хотел идти в коммунистические партизаны к Тито, шел в Русский охранный корпус. Другие шли в четники, которые были за короля, но против немцев, но некоторые были и за немцев, но против Тито. Словом, русские эмигранты по- пали в такую кашу-заваруху, в которой разобраться было не просто.
Брата Анатолия немцы мобилизовали сразу. Сказали: ты не военнопленный, но ты мобилизован. Послали работать на фабрику по починке самолетов.
Я попал в группу русских, которая поехала на работы в Германию. Привезли нас на строительство Дворца Мира в Нюрнберг. Оттуда, из Дворца этого, узнали мы потом, Гитлер после победы своей, собирался править всем завоеванным миром. Поселили нас в бараки, заставили работать кирками, лопатами. Немец-бригадир, узнав, что я говорю на немецком немного, сказал: оставь свою лопату, будешь мне помогать вести журнал учета.
Наступила очень морозная зима. Немцы, еще осенью подойдя к Москве, потерпели там крупное поражение. Всех, кто мог идти в Германии на фронт, призвали. На их место на предприятиях ставили иностранных рабочих – французов, бельгийцев, югославов, болгар, русских военнопленных.
К весне я разболелся. Плеврит, отек легких. Положили в больницу. Удивился: лечили наравне с немцами. Пролежал полтора месяца, выписали. Доктор мне говорит: надо бы еще тебе отдохнуть. И мне дали разрешение поехать в Югославию. Пробыл там все лето, даже осень прихватил.
Жизнь в Белграде была очень тяжелая. За хлебом приходилось вставать в два часа ночи, простаивать возле пекарни до семи утра, затем вместо хлеба выдавали на руки по полкилограмма кукурузной муки, так как у пекаря не было дров на топку печи. С кулечком муки мы шли домой, делали мамалыгу и этим питались.
Вернулся на работы, но не в Нюрнберг, а поехал в Вену, где, узнал дома, у меня были друзья по гимназии…
Прихожу сначала на биржу труда, говорю: я ехал транспортом на место прежней работы. На остановке вышел покурить, а поезд ушел. Что мне делать теперь? Показал свой паспорт. И меня направили в пригород, на авиазавод, где делали «Хейнкели – 111», которые нас бомбили в сорок первом году.
Поселили меня в лагере, где жили чехи, французы, отдельно русские военнопленные. Я со знанием немецкого стал заведовать тремя бараками. В обязанности мои входили бытовые заботы, то есть чтоб у каждого была своя койка, матрас, два одеяла и подушка. По субботам я получал на «своих» специальные карточки на питание. В подчинении у меня был писарь чех, который имел не только красивый почерк, но и вообще был симпатичный, порядочный парень.
Проработал здесь недолго. Однажды в городе встретил своих школьный друзей, они и говорят: «Волков, ты что дурака валяешь? Иди к нам!» Ребята эти учились в Венском университете. Помогли устроиться и мне. На фабрику не вернулся. Пропал человек, пропал. Кто искать будет?
Ну, словом, с помощью друзей, а я встречал их потом и здесь, в Венесуэле, стал я студентом. Удостоверение, что я студент, давало право на жительство в Вене и на продуктовые карточки. Чем мы занимались? Спекуляцией. На занятиях раз в неделю появимся и опять добываем свой кусок хлеба. Какая учеба в голову пойдет, когда уже красноармейские и американские бомбы с неба падают. Сорок четвертый год. Позади Сталинград, позади Курская битва. Красная Армия уже в Европе. В Румынии, в Польше, в Болгарии… Из Белграда сюда, в Австрию, бегут все наши русские эмигранты… Вена стала центром беженцев из восточных стран и из Югославии.
А я еще в сентябре сорок четвертого успел проскочить в Белград, чтоб повидаться и, может быть, попрощаться со своими родными. Там у меня находились мама, братья, сестры. Папа пропал без вести в сорок третьем году, его арестовали и увели партизаны-титовцы, и мы не знали где и как его расстреляли. Ведь он жил в ту пору в деревне, служил в церкви. Пришли, увели и – концов не найти. Так погибли многие русские эмигранты, особенно из числа священников, которые жили по мелким и глухим местам…
До сих пор удивляюсь: как мне удалось пробраться тогда в Белград? На немецком военном самолете. Чудо! Я был в штатском, военную форму я никогда не носил. Удача, что у меня был запас папирос в пачках. Они и помогли. Немцы взяли меня в военно-транспортный самолет, «свозили» туда и обратно. Это было в сентябре, как раз уходил последний эшелон с русскими – эвакуировался в Вену и кадетский корпус, в котором я когда-то учился. А в октябре Белград уже заняла Красная Армия.
Таким образом, в Австрии образовалась большая русская группа беженцев, возглавлял её белый генерал Край- тер. Возле него было создано подразделение, точней, комитет по защите русских… от немцев. Да, именно! И хотя к той поре немецкие власти признали генерала Власова и его РАО – освободительную русскую армию, но на фабриках немцы часто буквально издевались над русскими рабочими. Ну, выходит, опять со знанием языка я попал и в этот комитет по защите. Меня то и дело комитетчики посылали: «Волков, пойди на такую-то фабрику, там наших немцы обижают, разберись!» Шел, разбирался.
А Красная Армия неудержимо наступала. Мне мой начальник как-то и говорит: «Волков, скоро нам нужно будет драпать и из Вены! У нас масса беженцев, в основном, семейные. Мы пойдем к итальянской границе. Вот тебе бесплатный билет на все железные дороги, которые идут на юг, поезжай туда, на юг, постарайся найти пустующую школу или другое большое помещение, куда мы бы могли эвакуировать людей».
Не тут-то было. Южную часть Австрии уже заняли части Красной Армии, отрезали от нас Италию и мне пришлось возвращаться обратно. Северной дорогой. Доехали до какой-то станции, дальше пути оказались разбитыми. Вдалеке, над Веной, сполохи огня, орудийные раскаты. Ночь. Я с группой немцев добрался до Дуная. По берегу шла широкая дамба, по которой отступали немецкие части, шли раненые, шли гражданские пешие с мешками, рюкзаками. Передвигались кто как мог, даже в инвалидных колясках. Беженцы…
Я все же вознамерился прорваться в город, но меня остановили: поздно! Красные занимают Вену. Что делать? И как быть? Увидел колонну немецких грузовиков с солдатами в кузовах. Один грузовик буксировал снарядный ящик, на нем сидели солдаты. Другая машина тянула пушку, у которой пустовали два сидения для артиллерийского расчета. Машину остановил патруль. Немцы что-то «полаяли» меж собой, колонна двинулась дальше. Я вскочил на одно из сидений пушки – в шляпе, в штатском пальто. Никто из солдат не среагировал, а могли бы запросто и пристрелить, как шпиона ликвидировать.
Проехали так километров двадцать пять. Я подумал, что надежнее будет соскочить и пробираться дальше пешим ходом. Так и сделал. Через какое-то время оказался в го- роде Линц на Дунае. Опять – с поезда на поезд – ехал, сам не зная куда. Вокруг было еще достаточно тихо и окрест простирались прекрасные виды. Горы, долины, поросшие лесами. От кого-то услышал, что в Баварии есть «открытый город Кемптон», где собираются русские беженцы. Двинулся опять пешим порядком. И, наконец, оказался в этом городке Кемптон, который вскоре заняли американские войска.
В Кемптоне, находясь в лагере для беженцев, пережил первую проверку: не подлежу ли я выдаче в СССР по Ялтинскому договору? Доказал, что я до 1939 года жил в Югославии, и меня отпустили. А вот некоторые из русских, кто попадал по условиям договора на выдачу, резали себе вены, травились, лишь бы не возвращаться в СССР, знали, что их ждут там гулаговские лагеря. Американские солдаты недоумевали, почему это русские не хотят ехать к себе домой? Один американец сказал, что он вот сейчас бы с радостью поехал домой, где его ждут родители, невеста… И еще добавил, что, мол, если кому не нравится президент Сталин, то голосуйте против него на следующих выборах, изберите другого президента!
Несколько месяцев обитал я в американском лагере для беженцев, пока не услышал, что в Мюнхене открывается университет для иностранцев и туда набирают молодых людей разных национальностей. Бросился туда и записался на зубоврачебный факультет. Приняли легко да еще за- считали учебу в прежних учебных заведениях.
3
Об этом «волковском» университете для иностранцев, который организовали сами эмигранты под покровительством американских оккупационных властей, расскажу в авторском изложении. Да, там был очень хороший и высококвалифицированный состав преподавателей: из России, Украины, Литвы, Югославии. В основном, профессора, доктора наук, опытные специалисты.
Вот профессор Раевский из Харьковского медицинского института. Именно он организовал в Мюнхенском университете зубоврачебное отделение. И когда Георгий записался к нему, он сказал молодому студенту: «Волков, у нас нет места для занятий! Как бы нам добыть подходящее помещение?»
Недалеко, где Георгий устроился на частную квартиру, находилась четырехэтажная школа. Занятий в ней еще не было. Пришел он туда и спрашивает: нет ли у вас места под зубоврачебный факультет? А школьный директор в ответ: есть! Да, пустой подвал, где было бомбоубежище. По- смотрели: там и парты стоят и доски школьные на стенах сохранились. Нужно было только снять защиту с полуподвальных окошек, разминировать, сделать приборку. Волков доложил об этом Раевскому. И вскоре нашли немцев- специалистов по разминированию, нашли рабочих, дали им по несколько пакетов продуктов, они все сделали, как нужно. Получилось хорошее сухое помещение, где набранные студенты приступили учиться зубоврачебному делу.
Американцы дали отделению неплохую «экипировку», то есть необходимое оборудование. Да и молодежь сама помогала Раевскому, профессору хирургии и организатору отделения, доставать все необходимое для обучения.
Преподавали на зубоврачебном отделении несколько других знаменитостей. Например, профессор Яцута из Киева, студенты по его учебникам обучались. Или одна русская женщина-профессор, фамилию Волков не запомнил: до войны еще она была послана учиться из СССР в США, по возращении на родину её заподозрили в чем-то и сослали в Казахстан на много лет. И вот тоже как-то, неведомыми путями для Волкова, оказалась среди преподавателей в Мюнхене…
В сорок восьмом году был первый выпуск, который вместе с Георгием окончила и его молодая жена Катя. Там же, в университете, они познакомились, поженились и после выпуска оказались в Венесуэле, прилетев сюда на американском транспортном самолете. Как и многие, прибывшие в жаркие тропики на морских транспортах русские, прошли через лагерь Тромпильо…
Тут я, как автор, полагаю, надо рассказать немного о семье Кати, родословная её экзотичная и интересная, скорее трагично-интересная. Отец Кати, Иосиф Иванович Сабо-Сыч, был венгр, попавший в 1915 году в русский плен. Его отправили на работы в Сибирь. А в 1917 году, когда военнопленные возвращались на родину, Иосиф Иванович задержался в Ростове-на-Дону, разыскивая могилу брата, умершего там от тифа. Познакомился с русской девушкой ростовчанкой Серафимой Петровной Христенко. Полюбились, повенчались. И остался бывший пленный в Ростове на Дону, стал работать там по своей гражданской специальности – дамским парикмахером. Родили троих детей – Анатолия, Екатерину, будущую жену Волкова, и Аннушку. Дети окончили советские школы, поступили в высшие учебные заведения. Время было тревожное, репрессивное. Иосифа Ивановича спасало при всяких чистках и проверках то, что он по паспорту был гражданином Венгрии, и, конечно, то, что обслуживал в парикмахерской всю дамскую элиту города, которая выручала его из неприятных ситуаций. Но все равно, как рассказывала потом Серафима Петровна своим детям, у неё всегда был припасен чемоданчик для мужа, на случай его ареста.
А случаи такие возникали. Как-то, в 1934-м году, вызвали Иосифа Ивановича в органы и дали на подпись бумагу, в которой он якобы отказывался от своих родственников в Венгрии, с которыми до той поры вел переписку… Кстати, в те же годы и отец Волкова в Югославии получил последнее письмо из России от брата и сестры, которые сообщили о смерти его мамы и еще о том, что «им хорошо живется в СССР, и чтоб он им больше не писал». Священник долго переживал – как это дорогой брат и сестра отказываются от своего брата!?
Пришла новая война, Ростов был быстро занят немцами, население не успело эвакуироваться. Но вскоре опять пришли на очень короткий срок красные. При новом наступлении немцы вновь заняли город и – надолго. Однако Иосиф Иванович, взяв семью, успел отступить в Кисловодск, где у него были знакомые. Станция тупиковая, места тихие. Начал работать. Старшего сына призвали в Красную Армию, попал он в саперные части. Дочери устроились работать. Казалось, здесь можно было пережить трудные времена.
Но и сюда, в Кисловодск, дошли немцы. Знание немецкого языка помогло Иосифу Ивановичу и при немцах держать парикмахерскую, куда часто заходили немецкие дамочки.
Девочки, дочери Иосифа Ивановича, Катя и Аннушка стали работать при больнице, так как раньше, в Ростове, они начинали учиться на медицинском факультете.
При отступлении немцев с Кавказа Иосиф Иванович, поскольку он был венгерским подданным, взял семейство, тоже отступил – через Керчь, Крым и далее, в конце концов оказался с семьей в Берлине. А затем при наступлении Красной Армии семья Сабо-Сыч бежала в Мюнхен, где Георгий Волков и встретились со своей Катей на зубоврачебном факультете. Катя всегда была прилежной, аккуратно и хорошо записывала лекции, молодой муж нередко «промышлял» это время в городе, добывал средства на жизнь. Зато по практической части зубоврачевания уже Георгий помогал Кате. Так, помогая друг другу, они и окончили медицинский факультет.
Первые дни жизни в Венесуэле...
Из лагеря Тромпильо, благо, что у них был адрес одного русского, знакомого по Мюнхену, сев в автобус поехали они в Каракас. Нашли соотечественника. Он прилетел раньше, устроился, то есть арендовал кусок двора у венесуэльца, загородил его птичьей сеткой, поставил строгальную машину, электропилу, занялся столярным делом. Молодым Волковым он помог купить топчан с сеткой, они бросили на сетку картонки, постелили свои плащи – и вот у них жилье!
Стали интересоваться – кто еще из русских приехал в Каракас? Оказалось, что русских много здесь и прибывают, прибывают. К своему удивлению, Георгий услышал много фамилий, знакомых ему по кадетскому корпусу, по белградской гимназии…
4
Следующий «раздел» жития – про местечко Гуаздуалито, где по воле обстоятельств оказалась молодая семья Георгия Волкова, автор опять изложит сам, щадя уставшего от послеполуденных разговоров Георгия Григорьевича…
Гуаздуаолито – это джунглевая и болотная глушь страны Венесуэлы, в 1200 километрах южнее Каракаса, куда в Министерстве здравоохранения, как специалисту-медику, Волкову предложено было ехать на работу. Когда один из местных каракасских врачей узнал о его назначении, он сказал, что это край света и никого там кроме крокодилов, обезьян и змей нет, что молодому русскому врачу придется вырывать зубы только коровам, так как это животноводческий район.
Георгию было двадцать семь лет, у него была молодая жена, так что им было море по колено. И они поехали.
Решительному русскому одолжили сто боливаров, сумма хорошая по тем временам, в Министерстве здравоохранения выдали бесплатные билеты на самолет. Шесть часов полета с короткими посадками. На одной из посадок путешествующим предложили выйти на пустое поле, самолет полетел дальше.
Подошел коричневый индеец. Он взял чемоданчики прибывших, положил их на двухколесную крытую арбу, куда предложил залезть и юной Кате. Понукнул быка и арба, скрипя, медленно двинулась пыльной дорогой. Следом, закатав штанины, за арбой следовал Георгий. По обе стороны дороги стояли заросли очень рослой осоки, из которой в любую минуту, как русскому казалось, мог выскочить тигр или броситься на него устрашающих размеров змея.
Где-то через час движения арбы появились глинобитные хижины Гуаздуалито, второго города штата Апурэ после его столицы Сан Фернандо. Называть эту дыру городом было чересчур шикарно. Возница передал русских городскому голове, который повел их в небольшое жилище: глиняную мазанку с земляным полом и крышей из пальмовых листьев. Никаких признаков мебели и иной обстановки в хижине не было. Георгий спросил, а где же они будут спать? Городской голова сообразил, что у русских не было и гамаков, которые имеют в этой стране все, возят с собой, при необходимости подвешивают гамаки на ветках дерева или на специальные крючки в хижинах, преспокойно спят в этих гамаках.
Далее голова подвел русского к негру в военной форме, который сидел в тени дерева около глинобитной казармы с гарнизоном в 150 человек. Это была пограничная служба. Гуаздуалито оказался пограничным городком, в шести километрах от него протекала большая река Араука, за которой простиралась страна Колумбия.
Негр оказался начальником гарнизона, майором Суритой, который, уяснив затруднение русского, крикнул что-то солдатам. Те принесли две раскладушки, с которыми Георгий вернулся к жене в отдельную хижину, где Катя терпеливо поджидала мужа.
Потом на пороге появился смуглый человек, представился здешним ветеринарным врачом. Выслушав сетования русских на смеси французских, английских, немецких слов, а больше из жестов – он уяснил, что у прибывших нет ничего: ни постельного белья, ни кухонной утвари и что денег тоже практически нет.
Ветеринар взял русского врача за руку и привел в торговую лавочку, поговорил с её хозяином. И тот широким жестом, улыбаясь, показал на содержимое его торгового заведения, мол, можете брать все, что пожелаете, расплатитесь потом. На радостях Волков взял два байковых одеяла, две кастрюльки, две тарелки, примус, а из снеди взял рису, макарон, масла и все это торжественно вручил своей молодой жене.
Так началась для Волковых живая провинциальная жизнь. В «доме» была помпа, которая качала воду, непригодную для питья. Но каждое утро индеец на ослике привозил воду из реки в двух жестяных банках из-под кокосового масла. Эту воду русские отстаивали, кипятили и пили…
Но вернусь к началу. На следующий день по приезду в этот далекий край пошел Георгий в больничку – знакомиться с работой. Больничка эта была лучшим зданием городка-селения, выстроенная из цементных блоков, было несколько комнат для приема больных. Персонал показал русскому стоматологу зубной кабинет, где находились раскладной стул-кресло, столик с керосиновой печечкой для кипячения инструментов, набор щипцов для экстракции зубов. Лечения зубов здесь не производилось и до Волкова, ввиду отсутствия электричества в этом селении-городке. Персонал больнички состоял из врача-терапевта, трех се- стер милосердия и теперь уже – из новоприбывшего зубного врача.
Был день первого ноября и старшая сестра больнички жестами объяснила русскому, что это нерабочий день, что это день Всех Святых, приема нет. Следующий день оказался тоже нерабочим, поскольку отмечался как день почитания Всех Мертвых, живые в этот день тоже не работают. Георгий пошел домой, сказал Кате, что опять выходной у них, но жалованье все равно идет. Правда, Бог знает, когда его можно будет получить, потому что процедура оформления нового работника тоже должна занять здесь значительное время. И все же лавочник приветливо улыбался и позволял русским в долг пользоваться товарами лавочки, особенно съестными…
Работа русского врача тоже потекла в нормальном русле. Приходили местные пациенты, в селении было дворов двести, приходили больные из всей округи, с хуторов, где занимались содержанием скота, земледелия не было. Завертывали к врачу, посещали попутно и лавочку. Не мясные, не молочные продукты скотоводы покупали тоже в поселке. Так что лавочник здесь был особо важным и значительным человеком. Товарами он запасался обычно в сухое время года. Когда приходила первая машина с товарами, для селения Гуаздуалито был настоящий праздник. Сухое время года длилось до апреля месяца, дальше был ливневый период, дороги раскисали, степь превращалась в болото и если ты не успел выбраться из поселка, то сиди вместе со своей машиной и жди с моря погоды.
Прошли два месяца работы и жизни в долг. Жалованья не присылали. Вместо него Волковы получили известие из Каракаса, что из Европы прибыли мама и папа Кати, её родная сестра Аннушка с мужем. Георгий сообщил тестю Иосифу Ивановичу, что для него, дамского парикмахера очень высокой квалификации, как и для Аннушки-парикмахера, работы в провинции нет, поскольку местные смуглые дамы предпочитают щеголять с распущенными волосами. Посоветовал родным устраиваться в Каракасе. Им повезло, помогли русские. Родные сняли помещение и приступили к своему делу, которое в столице приносило ощутимый доход.
Постепенно Георгий с Катей познакомились в Гваздуалито со многими людьми. Очень симпатичными оказались врач местного гарнизона и его жена, которые взяли русских под свою опеку, заходили к ним, брали на прогулки, рекомендовали взять прислугу, поскольку в глазах местной публики считалось делом неудобным, когда жена зубного врача все в доме делает сама, даже ходит на бойню скота за мясом.
Занимательное было зрелище, когда рано утром, пока не припекает солнце, люди шли на окраину селения покупать мясо. Покупая, женщины заворачивали мясо в банановый лист, мальчишки цепляли мясо за проволочные крючки, таким образом семейство с покупкой двигалось домой пыльной дорогой, следом бежали собаки и успевали слизывать свежую кровь, капающую с мясных кусков. Мальчишки радовались и старались поднять своими ногами побольше столбов пыли.
Покупное мясо было очень жесткое. Варить его приходилось часами, ведь скотоводы резали только старых, выбракованных животных, резать молодняк, который мог дать приплод, властями было запрещено.
Скота в здешних местах было неисчислимое множество. Каждый год весной пастухи собирали огромные стада молодых бычков. Гнали их за четыреста километров в ближайший настоящий город Сан Кристобаль, где их перепродавали гуртами, хозяева скота никогда толком не знали количества, счет велся на десятки тысяч голов.
Несмотря на неудобства здешней жизни, пребывание в Гваздуалито Волковы и сейчас называют самым счастливым и спокойным в те годы. Спать и не бояться, что налетят самолеты, начнется бомбежка, надо куда-то бежать и прятаться. А еще постоянное чувство голода, которое сопровождало в годы войны. Все это было для русских в прошлом – минувшим кошмаром.
Когда в январе пришло первое жалованье, молодая семья радовалась, не веря этому чуду. Георгий заплатил долг лавочнику, купил первую шоколадку и принес с гордостью своей Кате. Сразу же послал деньги родственникам в Каракас, понимая как им было трудно устраиваться в новой жизни.
Привыкали и к тропическому климату. С утра обычно было прохладно, приходилось надевать свитер, к десяти часам начинался жар, а в два часа температура достигала тридцати трех градусов. Движение в селении замирало, каждый уважающий себя человек устраивал сиесту, то есть отдыхал до четырех дня, когда жар спадал и жизнь обретала прежний вид и порядок.
В этот период года, то есть в засушливое время, вся трава в степи выгорала, живая жизнь ютилась возле реки, возле болот. В самих водоемах вода прямо-таки кипела от обилия рыбы, было много диких уток, зубастых крокодилов. К вечеру к воде приходили дикие свиньи, косули, можно было встретить и пятнистого тигра. Но очень часто в этот период года небо застилал дым, горела сухая трава в степи, огонь превращал степь в черное пространство.
Другое дело в пору дождей, в апреле начинало все оживать, зеленело. Природа обновлялась. Но в июле ливни бушевали уже каждый день, реки и речушки выходили из берегов, вода затопляла и степь. Пасущиеся стада искали возвышенные места, куда вода не поднималась.
Но ближняя к поселку река тоже выходила из берегов, улицы превращались в болота. И русскому врачу приходилось ходить на работу в высоких резиновых сапогах. Иногда за ним приплывал мальчик в индейской пироге и живописно вез его по улице в больничку. Часто туда приходили за помощью люди с покусанными ногами, так как в речной воде, которая заполнила улицы, плавали зубастые пираньи, хватая за ноги босоногих. Пираньи ж, к сведению читателей, водятся во всех южно-американских реках. И если нападут стаей на зазевавшуюся живность, оставляют от неё только скелет.
А как быть скотоводам, которым надо переправить стадо коров на другой берег реки? В таком случае резали старую корову, пускали тушу по течению, все имеющиеся поблизости пираньи набрасывались на эту тушу, то есть «отвлекались», и в это время стадо переплывало реку или безопасно переходило вброд на мелких местах.
Хата Волковых всегда в такое время года была окружена водой, во дворе, как в аквариуме, плавали разные рыбки. Извивались змейки и прочие водяные тропические твари. Глиняный пол в хате, даже если туда не проникала вода, все равно размягчался настолько, что нога оставляла глубокий отпечаток в глине. Но больше всего страдали куры, которые на ночь обычно устраивались на деревьях, но по утру не смогли сойти с них во двор, если он к этому утру заполнялся водой…
Связь с большим миром зависела от состояния травяного аэродрома, куда обычно два раза в неделю приземлялся самолет. В сезон дождей и летное поле превращалось в болото и селение оставалось без почты, без свежих газет. Но стоило прекратиться дождю на пару дней, как аэродром подсыхал и связь с большим миром восстанавливалась. Тогда Волковы по дамбе делали километровую прогулку на речку, где стояло несколько домиков на сваях, в которых шла бойкая торговля. Сюда на лодках подплывали жители из соседних хозяйств-хуторов, продавая разные продукты лавочнику-скупщику.
Там, в торговом месте этом, узнал Георгий как местные жители сохраняют очень популярный в Венесуэле твердый сыр, соленый, очень похожий по вкусу на брынзу. Сыр привозили в лодках с хуторов в виде больших кубов, выкладывали прямо на берег. Из коровьего помета и речной грязи готовилась грязевая масса, которой со всех сторон обмазывали каждый куб сыра. Прикрытый травой и пальмовыми листьями, сыр в таком виде сохранялся до тех пор, пока подсохнут дороги и сыр везли на продажу в города. В Каракасе, позднее, Георгий наблюдал, как сыр, сгружая его из грузовиков на тротуар, тут же поливали из шлангов, оттирали от грязи щетками, возвращая замечательному продукту первоначальный белый вид…
5
– Вот так полтора года прожили мы с Катей в этом Гуаздуалито, – вновь взял слово мой крестный. – Должна была родится Оленька. И я решил отправить Катю к родителям, которые, как я уже рассказывал тебе, перебрались из Европы в Венесуэлу и жили в Каракасе в картонном доме. Но там был город, хорошие доктора, много удобств, а здесь у нас даже холодильника не было. Я посадил Катю в ту же арбу с быком и тем же возницей и привез на полевой аэродром…
В глинобитном домике, оставшись в одиночестве, теперь я чаще просыпался по ночам от шелеста бегающих по пальмовой крыше мышей, ящериц, других мелких тварей. Напротив поселился новый ветеринар, итальянец, тоже одиночка, и мы с ним подружились. У итальянца был казенный «джип» и он часто брал меня с собой в объезды по скотоводческим хозяйствам. В поездках по степи мы старались не выходить из «джипа», поскольку одежда сразу покрывалась гаррапатами, то есть клещами всех сортов – от довольно крупных до микроскопических, невидимых глазом, но вызывающих страшный зуд. Натирались керосином, разными местными мазями, но все равно чесались после этих поездок добрую неделю.
В сентябре из Каракаса мне сообщили, что родилась дочка, но я не мог сразу полететь туда, стоимость полета равнялась половине моего жалованья. Проще было пере- вести эти деньги, чтоб помочь жене и маленькой Оле, хотя теперь уже я стремился оставить здесь работу, распрощаться с этой Гуаздуалитой и перебраться поближе к семье.
Стал просить начальство, чтоб меня перевели куда-нибудь хоть в окрестности Каракаса. Но не пошли навстречу. Тогда я сам себя уволил, оставил работу, приехал в сто- лицу страны на свой страх и риск.
Катя и Оля жили с родственниками в картонном домике, который был построен ими на посланные мной из Гуаздуалито деньги. Домик этот представлял помещение шести метров длиной и три метра шириной. Он был перегорожен на две части. В первой стояла печка и стол, во второй части были кровать и холодильник. К прибытию Кати в Каракас тесть переселился в парикмахерскую, где в уборной поставил электропечь, а в угол две раскладушки. На ночь для сна раскладушки ставили в салоне, где днем тесть принимал дам, делал им прически.
Я стал ходить искать работу. Меня любезно принял знакомый начальник в Министерстве здравоохранения, пообещал «все устроить». Но обещания – маньяна – здесь обычно выполняются очень долго и я с полгода провел без заработка в Каракасе.
Дождался и мне дали должность разъездного зубного врача.
Семья в Каракасе, а я месяцами мотаюсь по провинции. Останавливаюсь, к примеру, в деревне возле школы и у всех детишек и взрослых жителей проверяю зубы. Конечно, миссия моя была не из приятных. Мое появление в классе вызывало плач и шум детей, приходилось прибегать к различным психологическим хитростям, чтоб уговорить детишек показать свой рот. Далее раздавал зубные щетки, порошок и объяснял малышам как чистить зубы. Все плохие зубы вырывал. Лечить? Нет, только рвал! Лечить некогда было, да и не ставилась такая задача. Пациентов, кроме детей, было много. Плохих зубов у аборигенов тоже было много. Они и сейчас плохие. А тогда, случалось, принимал по 70 человек в день, вырывал до ста зубов.
Чем лечились они, когда доктора нет, спрашиваешь? Сидит индеец у реки зубной болью мучается. Ему дают чимо – это вываренный табак, паста. Её он прикладывал к деснам, боль уходила. Полоскали во рту ромом. Тоже помогало. Но ведь во всех крупных деревнях были уже тогда фельдшеры. Они оказывали первую помощь, лечили. Если что посложней, то фельдшер направлял больного в крупный центр.
У меня был свой автобус с полной экипировкой, материалами, которые периодически мы пополняли в Каракасе. Был помощник из смуглокожих, он же водитель. Очень разворотливый парень, но который до восемнадцати лет не видел автомобиля.
Так вот, мы жили с ним очень дружно. Звали его Нестор Пачеко. Он навострился делать стерилизацию инструментов, шприцев, кипятил их на примусе. Подавал все необходимое при моей работе с больными. Он, как все венесуэльцы, получал такое же жалованье как и я. Но так как у него было три жены, ему все равно ни на что не хватало.
В один месяц к нему одна жена приезжает: «Я тебе родила дочь!» Другая жена приезжает: «У меня аборт!» Третья! Она в этой же деревне, где мы работаем. Девочка совсем. Так вот, приходит мамаша этой девочки и говорит: «Что делать мне? Дочери всего 16 лет, а она уже беременна от тебя, Нестор!»
Пачеко рвал на себе волосы: что делать, доктор? Они сами на меня лезут, чем я виноват!» Да, парень он был смазливый, умел улыбнуться, поговорить, сказать комплимент. А ходил тоже в белом халате. И все девчонки думают: доктор!
А мамаша беременной дочки готова отступиться от парня: «Согласна. Пусть не женится, но он должен обеспечить мою дочь!» А он: «Чем я обеспечу, у меня ничего нет».
Да, когда мы приезжаем в деревню, он идет выпить, ведет себя как богатый доктор: «Пиво для всех!» А я же, который настоящий доктор, сижу в сторонке и не могу в этот круг входить, потому что у меня денег не хватало постоянно. Поддерживал семью. А ему – все равно!
С Нестором мы проработали вместе до 64-го года. К той поре я помог ему купить домик в городке Маракайе, чтоб он жил с женой. Какая у него законная, я даже не знал. Но эта была милая, симпатичная. Но он и с этой развелся. Поехал в свое захолустье, где у его отца было маленькое имение, на перекрестке дорог открыл Нестор свою лавочку. Стал торговать. И женился опять на одной шестнадцатилетней девочке. Очень тоже симпатичная, но глухонемая. Я был у них, и он мне говорил, что он очень счастлив, новая жена ни в чем ему не перечит! И родила ему сына. И он с этим мальчиком, как ребенок с обезьянкой, ходил, на плече его носил. Ну а потом у него случилось ожирение сердца, диабет. Стал он очень полный, вскоре умер. Вот его судьба.
А я в 64-м же году сдал все необходимые экзамены и получил диплом венесуэльского зубного врача. Отпала необходимость мотаться постоянно по провинциям, дру- зья помогли мне купить квартиру, открыть свой зубовра- чебный кабинет с полным оборудованием… Без помощи друзей было бы очень трудно обойтись. В то время у меня было всего 25 тысяч боливаров, а квартира стоила семьде- сят пять тысяч.
До обеда я стал работать для министерства, получал жалованье, а после обеда принимал своих пациентов. В частном порядке. Выплатил быстро все долги.
Когда умерли тесть и теща, Катя моя и сестра её Аннушка унаследовали вот этот их дом, где мы ведем нынешний разговор. Мы переехали сюда, продав свои квартиры. Это дало возможность пристроить зубной кабинет здесь. И еще… Еще поехать в замечательное путешествие: Соединенные Штаты Америки, оттуда поехали в Австралию, по пути заехали в Новую Зеландию, на Гавайские острова. И стоило это все в то время 10-12 тысяч долларов. Недорого. Но все равно я не разбрасывался деньгами, дорогих гости- ниц, как наш нынешний президент по пять тысяч долларов за комнату, не брал. Останавливался у друзей, у знакомых. Они приезжали потом к нам, всегда здесь находили место, ночлег, тарелку супа.
В дальнейшем пошла дружба с суворовцами, нахимовцами в родном Отечестве. В 90-м году, уже пенсионером, я поехал в Россию, был в Ростове, в Тобольске, у тебя в Тюмени. В кабинете моем работал уже другой русский врач – Кирилл Жолткевич. А потом Кирилл снял другое помещение, и я подарил ему все оборудование своего зубоврачебного кабинета. Кирилла, конечно, ты помнишь по 91-му году, когда ты, сибиряк, впервые оказался в жаркой Венесуэле, вы с ним общались и даже, помню, гуляли по ночному Каракасу…
Сейчас мой внук Саша, молодой зубной врач, говорит мне: «Деда, почему ты ему подарил оборудование, а не мне оставил?» А я отвечаю: «Ты еще тогда на роликовых коньках катался. И не хотел учиться».
Ну, бабушка купила Саше все необходимое для работы оборудование – за две тысячи долларов. Правда, бабушка осталась без средств на похороны. Вот такие дела, дорогой сибиряк…
6
Еще несколько житейских страниц из прошлого семьи Волковых… Тут надо уточнить, что не все русские уехали из Сербии в страны Латинской Америки в 47-48-м годах. Часть Волковых, их близких, осталась по разным причинам.
И когда в 1949-50 году президент Югославии Иосип Броз Тито по «политическим мотивам» порвал с Иосифом Сталиным, когда на советских сатирических плакатах Кукрыниксы рисовали Тито с окровавленным топором, то было правдой. (Помню этот плакат в простенке Окунев- ского сельского совета!) Маршал Тито производил чистку в русской колонии. Русских, проявивших себя не только «приверженцами СССР – Сталина», но и просто как РУССКИХ, Тито и его сподвижники третировали как нежелательный в стране элемент. Многих посадили в тюрьмы.
Странные превращения (метаморфозы) происходили и происходят в мире среди приверженцев, вроде б, одной идеи?!
К этой поре в семье Волковых давно, с 1943 года, уже не было отца, с 1944-го года старшего из детей – Анатолия. Тогда, в 44-м, когда Красная Армия пришла в Белград, Анатолий попал под чистку СМЕРШа. Чистили многих, кто не убежал из Белграда и других сербских мест, а ждал, по словам Георгия Григорьевича, «братьев русских», надеясь, что «родина им простила».
В последний раз Георгий виделся с Анатолием в сентябре 1944 года, когда, как сказано выше, сумел на короткое время прилететь и улететь из Белграда на немецком самолете. В те дни он советовал Анатолию уехать в Вену последним беженским поездом. Брат сказал, что никуда он не поедет с женой и маленькой дочкой, когда кругом взрываются бомбы. Мать, сестру, брата младшего он, как старший, тоже не может оставить… Еще надеялись в семье, что может объявиться и отец, который пропал в неизвестности год назад в своем далеком приходе… Вдруг объявится, придет домой, а родных нет никого.
Еще Анатолий был уверен, что от красных ему «ничего не будет», ни в чем он перед СССР не виноват, ведь увезен он был из России в 20-м, когда ему было всего семь лет. Так за что его преследовать «смершевцам»?
На том и расстались братья в сентябре 44-го. Потом уж Георгий узнал от знакомых беженцев, что «в один прекрасный день» в сербском доме Волковых появились двое военных, забрали Анатолия, и он сгинул где-то в недрах НКВД. Жена его ходила туда, спрашивала о муже, но ей посоветовали «сидеть спокойно дома, не высовываться, пока и её не арестовали».
С накалом страстей между Тито и Сталиным русским предложили вообще убираться из Югославии. В Каракас Волковым пришло письмо, в котором родственники писали, что если им не пришлют официальное приглашение приехать в Венесуэлу, то «придется ехать к тете Наде», которая жила в ту пору в Советской России.
Конечно, из Каракаса ушло официальное приглашение, оформленное в консульском отделе, для мамы Ольги Павловны, для младших сестёр, Лиде и Ольге с её детьми и мужем Сергеем Гуцаленко, который работал агрономом в государственном сельхозпредприятии Сербии. Вызвали и младшего брата Павла Волкова, который родился в Югославии, был женат на сербке. При вступлении отрядов Тито в Белград Павел был мобилизован и работал при одной из воинских частей зубным врачом. Тут, понимали, без проблем у Павла и его семьи не обойдется…
В начале 51-го года, через итальянский город Триест, почти все родственники приплыли в Венесуэлу на пароходе в порт Ла Гуайра. Не выпустили из Югославии пока Павла с его семьей, как служившего по военному ведомству…
Прибывшим родственникам Волковых было уже легче обустраиваться на новом месте. И лачуги им на окраине города, в районах Альта Виста и на Катие, быстрей нашлись.
Ольга Павловна с младшей дочерью Лидой поселились у Волкова в картонном домике, помогали Кате ухаживать за маленькой внучкой Олей. Сергей Гуцаленко, зять Волковых, нашел работу садовником у состоятельного домовладельца, а сестра и невестка устроились в зубоврачебной лаборатории. Работали, конечно, за гроши…
В 52-м году Волковы получили известие, что младший брат Павел находится с семьей в Болгарии, просит «выписать» их в Венесуэлу. Что произошло? Однажды титовские власти пришли в домик, где жил Павел Волков с семьей, приказали взять самое необходимое Павлу, его жене и их двухлетнему ребенку. Затем отвезли в полицию, где уже находилось много русских. Для чего их привезли туда, никто не знал. Затем всех доставили на железнодорожный вокзал, запихнули в товарный вагон и поезд двинулся в сторону болгарской границы. Далее… просто отцепили вагон с русскими от состава, толкнули его локомотивом и вагон покатился по рельсам, «самотеком» въехав на болгарскую территорию.
Ясное дело, чужой вагон, катящийся по рельсам чужой страны, остановили болгарские пограничники. Вскрыли вагон и передали всех русских на попечение Болгарского Красного Креста. Там спрашивали – куда кто хочет ехать? Некоторые называли Советский Союз, другие желали остаться в Болгарии. Павел Григорьевич сказал, что у него нигде, кроме Венесуэлы, родственников нет. Болгары помогли семье Павла перебраться через Турцию в Италию, где они получили документы на выезд в Венесуэлу. Вот так остаток большой волковской семьи очутился в тропической стране, где, помогая друг другу, родственники начали строить свое будущее…
Зять Сергей Павлович Гуцаленко с семьей поселился в провинции, получил от правительства субсидию, участок земли в 35 гектаров, домик, трактор, сеялку, телегу, получил также семена, и начал засевать землю кунжутом, из которого добывают постное масло. Первый собранный урожай почти целиком пошел в уплату долгов. И все же забрали не все, дав возможность хозяйству Гуцаленко развиваться.
Младший брат Павел, прибыв в Венесуэлу, сразу поступил в университет, сдал все экзамены, чтоб получить диплом венесуэльского зубного врача, открыл частную практику. Постепенно построил себе просторный дом, где жил с семьей и мамой Ольгой Павловной. Вырастил троих детей. Старший закончил зубоврачебный факультет, работает вместе с отцом. Второй сын до недавнего времени работал в своем сельскохозяйственном имении. Дочь Ольга закончила зубоврачебный факультет, вышла замуж за русского, родившегося уже здесь, в Венесуэле. Живут в далекой провинции, где муж работает на алюминиевом производстве, а Оля содержит домашний зубной кабинет и воспитывает детишек.
Младший из братьев Волковых, Павел, как очень набожный человек, после того как многие старые священники ушли в лучший мир, по настоянию владыки Серафима, принял сан священника, служит в храме Святого Николая на Дос Каминос.
В городе Валенсии был священником и Сергей Гуцаленко, кадет, окончивший университет в Югославии, а здесь много лет работавший на земле. В свое время, точней, в 91-м году, он живо рассказывал мне, сибиряку, как проходил «титовскую чистку», подчеркивая, что «спасло его чудо».
Прослужил отец Сергий в церкви до 1995 года. Умерла матушка Ольга. Потом и он. (И я в Тюмени перестал получать от отца Сергия письма – замечательные умные письма!) Приход опять осиротел….
Волков говорит о своем шурине Пульхритудове, который был женат на старшей сестре Галине. Уехали в свое время в Северную Америку. «Леня» устроился работать на кафедре анатомии в Калифорнийском университете, изучал анатомию обезьян. Умерла его жена Галина. Женился вторично. И вот теперь уже сам он перешел в лучший мир. Их сын Николай закончил университет в Лос-Анджелесе, дослужился до профессора. Женился на православной арабке из Иордании, живут в США.
… Вот такая семейная история. Я бы добавил – история с географией! Но отчего-то не до шуток, не до улыбок. Хотя крестный мой Георгий Григорьевич Волков и его окружение – родные, друзья – очень улыбчивые люди.
ЖИТИЕ СЕМЬИ ВОЛКОВЫХ
Повествовать о семье Волковых с живописным уклоном – не просто, как бывает при нехватке житейского «фактажа». Так я понимаю, прикидывая и взвешивая на своем репортерском «безмене» обозримый материал, что успел попасть в руки: зачастую мимоходно, без видимых усилий по его «добыче». Живем бок о бок, ночуем под одной крышей. Сей эмигрантский (европейский и южно- американский) материал как бы сам собой растет, копится, наслаивается один на другой. Подробности, житейские приметы множатся, как и нескончаемые подначки и шуточки моего восьмидесятипятилетнего, отнюдь не ветхого (правда, он сам нет-нет да «зацепит» со вздохом свои высокие года) крестного, с коими, просыпаясь на утренней зорьке, он тотчас, спускаясь в мой подвальчик-барчик, побранивая «холодное» утро, как, мол, я в Сибири этакое терплю постоянно, зовет «выпить кофейку по глоточку», оберегая сон бабы Кати.
За дни, а теперь уж и за месяцы наших домашних и дорожных общений, многолетней переписки – материала поднабралось изрядно, «львиную часть» его успел отдать предыдущей своей книге «Огненный крест». (Замечу – не затерявшейся в России!) Другое накопление «фактажа» – с сердечными заметами вперемешку, не мудрствуя с сюжетными «ходами», решаюсь изложить «собственноручно» на данных страницах, где-то вкладывая сие в уста рассказчика, не руша простого колорита этих рассказов, их разговорно-телеграфного стиля, поскольку и Волков Георгий Григорьевич понимает, распалясь о том или другом событии, что мне в моем литинтересе факты значительней, важней эмоций.
Понимаю и я, что за «информационным сообщением», событийным моментом, стоит не развернутая в красках и художественных подробностях картина происходящего или произошедшего…
1
Отец моего крёстного Волкова – Григорий Васильевич остался сиротой, когда было тому девять лет. Семья жила в Киеве, стоит присовокупить – в столице Древней Руси, потому корневую основу и в предках, и в потомках – блюла чисто русскую. И когда бабушка, мать отца, осталась одна с тремя детьми на руках, решилась на переезд в Москву, где давненько укоренились родственники. Не богато жили. Но был у них домик деревянный в селе Хорошево. (Ныне – почти центр мегаполиса, где по-современному обитают столичные приятели автора этих строк, а название старой деревни сохранилось в Хорошевском шоссе). И вот когда бабушка крестного моего переехала в тогдашнее ближнее Подмосковье, то сразу занялась огородом, выращивала капусту, огурцы, другие овощи-фрукты выхаживала для своих детей-сирот, продавала редиску-морковку на базаре, чтоб не уронить семейный очаг.
Григорий, любивший музыку с детства, бегал заниматься в Московскую консерваторию. Пока учился, подрабатывал – в окрестных семьях давал уроки музыки детишкам. В четырнадцатом году с весной (войной уж пахло!) закончил обучение по классу военных дирижеров. Послали, может быть, сам напросился – текущее лето послужить, поработать в оркестре курортного города Кисловодска.
С матерью будущего большого семейства, Ольгой, Григорий Волков познакомился во время учебы, семья её жила рядом с консерваторией в своем доме. Хозяин дома, отец Ольги, служил управляющим имений у богачей Рябушинских. И молодые люди, познакомившись, быстро, еще до окончания учебы Григория, поженились. Как раз накануне Первой Большой войны…
Война. Выпускник консерватории Волков возвращается в Москву, идет доложиться по начальству, что посылало его в Кисловодск. Директор консерватории известный композитор Ипполитов-Иванов и говорит: «Волков, война идет. Тебе надо идти на войну!» Молодой дирижер, не мешкая, в ответ: «Ну что ж, пойдем повоюем!» А директор: «А ты не будь, Волков, дураком. Зачем тебе рядовым солдатом в окопы лезть, когда можешь что-то получше выбрать. Человек ты образованный. Вот идет набор на ускоренные курсы офицеров, поспеши».
Григорий прямо из консерватории побежал записываться на эти курсы. Прибежал, а там ему и говорят: «Последний день! Записывайся прямо сейчас и оставайся! Или – разговор окончен!»
Записался и остался. С вестовым послал юной жене записку: «Дома не жди. Я в пехотном училище. Завтра приходи на плац, меня увидишь, я буду маршировать!»
«Маршировал» таким образом Григорий Волков месяцев восемь при Александровском пехотном училище. При окончании обучения дали прапорщика, выпустили в пехотный полк, который стоял в Финляндии. Поскольку молодой офицер был женат и у него были дети, Анатолий и Галина – старшие брат и сестра еще не родившегося Георгия (главного героя данного жития), на передовую, в бои, семейного не послали…
Но у старшего Волкова был не просто характер, характерец, проявлялся он в решающие моменты. И вскоре характерец этот проявился – Волков вспылил перед высокими командирами: «Не могу торчать в тылу! Мои братья-славяне борются на Западном фронте с врагом, а мы сидим, лодырничаем в Финляндии! Прошу послать меня в действующую армию!»
Послали. Под Ригу, где немцы наступали.
Волков старший позднее рассказывал сыну: «Иду искать свой полк. Прохожу через лес. И меня окликают: «Волков! Ты куда идешь?» – «В пехотный полк». – «Ты не будь дураком, Волков, иди к нам, мы летчики, мы летаем!» Это друг меня московский окликнул. А я в ответ: «Я же не летчик…» – «Но ты же офицер. Будешь на самолете наблюдателем!»
Прапорщик Волков остался. И стал летать наблюдателем на стареньком самолете французской фирмы «Ваузен». Но не просто наблюдал в воздухе, что на земле делается, при нем еще пулемет был и ящик с бомбами. Не раз бомбили Ригу, занятую противником. Наблюдатель отвинчивал запалы от бомб и через борт кидал бомбы на город.
Однажды произошел случай, когда самолет и сами они с пилотом едва не погибли. На них налетел немецкий истребитель и стал атаковать. Наблюдатель какое-то время отстреливался из пулемета. Потом пулемет «заело». Немец заходит в новую атаку. Что делать? Достал Григорий наган из кобуры, стал отстреливаться из нагана. Промазал. Немец тоже промазал. Но снова стал заходить в атаку. Наблюдатель думает: всё – пропали! Собьёт теперь. Но у немца, видимо, горючее кончалось, пошел на снижение…
Вот так и спасся в первый раз отец моего крестного. И самолет с летчиком спасся. Дело зимой было. Перемерзли вконец, но приземлились благополучно на своем аэродроме.
Потом другой случай произошел. Немцы артиллерией обстреляли русский аэродром. Григория Волкова сильно контузило. И его послали на лечение в Москву. Это был уже шестнадцатый год. А через год в семье родилась еще одна девочка – Ольга.
Вышел из госпиталя молодой офицер, направился в свою часть, чтоб вернуться на фронт, в бои, а начальство ему говорит: «Подожди, Волков! На фронте неладно. Солдаты бунтуют, убивают офицеров. Сиди пока…»
Шел семнадцатый год. Государь уже отказался, точней, принудили отказаться от престола. В дневнике он записал: «Кругом измена и предательство!» Временное правительство. Калифствуют февралисты Гучкова-Керенского- Милюкова. Ленин с соратниками в пломбированных вагонах вот-вот доберется из-за кордона в Петроград, произнесёт с броневика свои апрельские тезисы – революционные установки. А через полгода войдет в Смольный в качестве главы новой власти…
Потом пришел восемнадцатый. Спекуляция. Мешочники. Свирепая красная власть. Нет продуктов. Голод в Москве. Возможно – организованный. И чтоб не голодать, глава семейства решил направляться всей семьей в Киев, где еще оставались родственники и условия жизни, как предполагал Волков, наверное, были полегче. Собрались скоро. Но в Киев поехали не все. Бабушка в Москве осталась, младший брат отца остался, младшая сестра.
Поезда ходили кое-как. Добирались до места долго. В пути прапорщик Волков снял погоны с шинели и с гимнастерки, потому что красные брали с поездов всех офицеров при погонах и, не мешкая, расстреливали…
Добрались. А в Киеве уже полное разделение русских на «красных» и «белых». Стрельба, стычки. И не шуточные. Григорий Волков офицер – он у белых! Убежденно. Но силы не равны. И «белому» воинству пришлось откатываться на юг.
Раздобыл лошадь с телегой, несколько солдат в подчинение получил, вестового. Двинулись. Семейство усадили на телегу. Сам Григорий пошагал впереди.
Доехали до степных казачьих мест. Смотрят, гадают: деревня или хутор? На виду никого нет. Все попрятались? Все пусто? На краю селения обнаружили болото с густым камышом. И вовремя. В это время показался разъезд красных конников. Офицер взял винтовку, сказал солдатам: «Братцы, за мной!» Кинулись в болото. Воды почти по горло. Холодная. Залезли в густые камыши, оставив телегу и семью, еще двух солдат на берегу. Красные вскоре прискакали, порубили оставшихся возле телеги солдат, семью не тронули. Постреляли по камышам и вновь ускакали…
Где с крупными боями против Красной Армией, где вот так, в локальных стычках, отступала Добровольческая армия Деникина в южные пределы России..
В начале двадцатого года семья Волковых оказалась в Крыму. Двадцать пятого апреля, в больнице Симферополя, появился на свет Георгий. Отец его в это время, естественно, продолжал служить в белой армии, где к ноябрю случилось полное отступление.
Во главе русской армии уже «черный барон» – генерал Врангель. За Врангелем оставался только Крым, больше земли за русской армией не было. Перекоп сдали… Эвакуация, о ней много написано. Но вот как рассказывала Георгию Григорьевичу впоследствии его мама:
«…В Севастополе у пристаней и на рейде стояли гражданские суда и военные корабли, беженцы – солдаты, гражданские семьями грузились на них. Все пароходы были перегружены и оставшихся на пристани уже не брали. Отец побежал в комендатуру за разрешением на посадку. Дали не сразу, расспрашивали – где, в каком полку служил, участвовал ли в боях? Гражданским уже не давали разрешения на посадку, а военных старались спасти…»
Последний бой
В этой суматохе так случилось, что мать Волковых отлучилось с младшеньким Георгием на руках. Оставила на пристани старшего сынка Толю, которому было семь лет, и дочку Ольгу, ей было всего три годика. Оставила возле мешка с пожитками. В мешке, в основном, была обувь. А вокруг сновали-бегали мародеры, шпана всякая. И вот семилетнему Анатолию захотелось посмотреть на группу военных трубачей, которые – при инструментах своих – тоже стремились попасть на пароход. Посмотрел, вернулся, а мешка с ботинками уже нет. Так и поплыли за море Толик и сестра его трехлетняя Ольга в валенках, в которые их накануне обула мама.
На пароход Волковых (все семейство) с помощью матросов поднимали на веревках, трапы были уже убраны… Доплыли до Константинополя. Встали на рейде. Долго стояли.
Однажды на пароходе появилась делегация из сербов. И говорят они: «Кто хочет попасть в Сербию, милости просим! Братская Сербия принимает русских беженцев».
Волковы и еще несколько семей перебрались на маленький сербский пароходик, который довез всех по Адриатическому морю до небольшого порта. Там находился, уже обоснованный русскими, известный впоследствии, лагерь Бокаторский. Выгрузились на берег, поселились в этом лагере беженцев.
Житье беженское. Ну какое оно? Несладкое.
Через какое-то время опять приходят сербы и спрашивают: «Русские, у вас есть дирижер оркестра? Мы живем на острове, имеем свой оркестр. Был у нас один австриец-дирижер. Но он уехал. Остались без дирижера. А так нельзя!»
Конечно, «нельзя», поскольку в те времена в Югославии любая уважающая себя деревня или поселок имели свой духовой оркестр! В особенности, деревни островные или прибрежные, где люди, молодежь обычно, проводили летние каникулы, приезжали из глубины страны и другие отдыхающие.
И Григорий Волков перебрался с семьей на новое поселение. Это был остров Шольпе в теплом Адриатическом море. Вот там и родился самый младший волковский сынок Павел, пятый в семье ребенок, который впоследствии станет священником в Каракасе, настоятелем храма Св. Николая на Дос Каминос…
А что сказать об острове, где поселилось настрадавшееся семейство Волковых? Для полнокровной жизни – никаких перспектив. Отдыхающие. Так это временный контингент. А так – рыбачье место, больше ничего. Даже воды питьевой не было. Воду во время дождей собирали в цистерны, ею и пользовались до нового дождя.
Пожили немного. Потом старший Волков сказал: «Нечего тут ждать. Надо перебираться в центр, в Белград!» Взял семью, добрались до берега, на поезде приехали в столицу страны. Устроились на жительство на самой окраине, у крестьянина – в его сарае. Григорий часто так делал – устраивался не в хате, где обычно клопы, блохи, а где- нибудь на дворе, где эти «твари» не водилась.
Начал отец семейства бегать по министерствам, чтоб получить работу. Музыканты пока нигде не требовались. Взяли на железную дорогу рабочим. Но он все напоминал о себе как о музыканте. Наконец, повезло. Приняли в среднюю школу преподавать. Но не в самом Белграде, а послали на юг страны – в Македонию. Там не хватало не только музыкантов, но и учителей другого профиля. Поэтому очень часто директор школы просил русского: «Волков, подмени учителя математики…» Подменял. «Волков замени учителя истории…» Вы, мол, русские, говорил директор, все знаете!
Замещал музыкант даже учителя рисования. Ведь не случайно бытует такое: талантливый человек – талант имеет во многих сферах деятельности!
Русские в Сербии оказались на все лады мастерами. Границу, например, сербскую охраняли, сыщиками работали в полиции, водили автомобили или чинили водопроводные системы, крестьянствовали – виноград выращивали, свинофермы заводили. И все получалось у русских.
А ведь еще в полную силу работало в сербских городах несколько русских гимназий, кадетских корпусов, военных училищ, где преподавали и воспитывали русские боевые офицеры…
И еще объединяла сербов и русских – православная вера. И, конечно, русские ходили в сербскую церковь. Старший Волков, как очень набожный человек, в церковь ходил постоянно, чаще других, пел на хорах. Жена его имела хороший голос, играла на рояле… Но по музыкальной части семья успеха так и не получила. Часто переезжали с места на место. Где была работа для выживания, туда и ехали…
В 1926 году попали Волковы в одно курортное местечко. Там было несколько церквей, но священников не хватало. Бывшему дирижеру и офицеру сказали: а почему бы вам самому не стать батюшкой, ведь вы очень набожный? Недолго размышлял человек, согласился на предложение поехать в Белград на краткосрочную церковную учебу. Там были русские епископы, что возглавляли беженскую церковь. Подучили. Рукоположили. Нового священника принял сербский владыка Варнава. Учился он когда-то в российской духовной академии, к русским относился очень хорошо. Он и дал приход отцу Григорию. Небольшой, захолустный, но свой отдельный приход. И семья Волковых поехала в новое захолустье…
Время шло, дети у священника подрастали. Пришла пора учиться Анатолию и Ольге. Старшего отдали в кадетский корпус в городе Белая Церковь, Ольгу – в Мариинский институт. Эти и другие учебные заведения, как сказано, на пароходах были эвакуированы из России в том же беженском 20-м году.
Подрос Георгий. Тоже отдали в кадетский корпус. Проучился в нем мой будущий крестный не до конца, четыре года, но навсегда сохранил любовь к кадетству, к родному корпусу!
А как вышло, что не доучился в кадетах? По материальной причине. Разбросанные по сербским городам русские кадетские корпуса объединили в один – в Белграде, и повысили плату за обучение. Отец Григорий сказал в кругу семьи, что, служа в захолустной сельской церкви, ему очень трудно оплачивать учебу двух сыновей и дочери: Анатолий и Ольга были уже студентами институтов. И отец послал Георгия в бесплатную гимназию.
Бедность нашла выход! Троим студентам, родители приобрели небольшой домик на окраине Белграда, там они скромно и обитали. Приезжала мать, обстирывала, подкармливала, затем возвращалась к отцу в деревню…
2
– Едва закончил я гимназию, едва успел поступить в университет на строительный факультет, как началась война, – в один из наших разговоров в барчике продолжил житие своей семьи Георгий Григорьевич. – Шестого мая сорок первого года немцы начали бомбить Белград. Мы с братом находились в это время дома, во дворе, было воскресенье, сначала ничего не поняли: взрывы? Почему? Подумали, что идут военные маневры. Но когда уже прямо на нас со страшным воем посыпались с небес бомбы, мы бросились на землю, закрыли руками головы. Одна из бомб разорвалась неподалеку, метров за двести от меня, снесла половину домика соседей. Счастье, что дети и взрослые из этого домика находились в подвале. Через какое-то время – смотрим, они выходят все бледные наверх. Дым кругом, копоть… И мы с братом ходим как потерянные в этом дыму.
Через несколько дней после бомбежек с воздуха, немцы на танках и бронемашинах заняли Белград. Сначала было все спокойно, но потом начались аресты, облавы. Особенно на молодежь. Студенты, например, часто убивали немецких солдат. И за каждого убитого солдата захватчики вешали десять человек сербов, за убитого офицера расстреливали сто человек. Немцы арестовывали сербов да и наших, русских, прямо на улицах, в переулках, – первых подвернувшихся под руку. Я мог попасть в это число в любую минуту…
Да, мое положение в эти дни было незавидное. Я всегда помнил слова своего отца, который воевал против немцев и говорил, что немцы никогда нашими друзьями не были и не будут. К счастью, я знал немного немецкий язык и как-то решился обратиться к одному немцу-офицеру: что мне делать в таком положении? Он мне сочувственно сказал, что у меня нет выхода, кроме как идти в партизаны и там погибнуть, либо в городе умереть с голоду. И посоветовал, поскольку я немного говорю на немецком, записаться на работы в Германию. Мол, там буду работать на строительстве, мне дадут угол для жилья, кусок хлеба и койку.
У русских эмигрантов выбор был небольшой. Кто не хотел идти в коммунистические партизаны к Тито, шел в Русский охранный корпус. Другие шли в четники, которые были за короля, но против немцев, но некоторые были и за немцев, но против Тито. Словом, русские эмигранты по- пали в такую кашу-заваруху, в которой разобраться было не просто.
Брата Анатолия немцы мобилизовали сразу. Сказали: ты не военнопленный, но ты мобилизован. Послали работать на фабрику по починке самолетов.
Я попал в группу русских, которая поехала на работы в Германию. Привезли нас на строительство Дворца Мира в Нюрнберг. Оттуда, из Дворца этого, узнали мы потом, Гитлер после победы своей, собирался править всем завоеванным миром. Поселили нас в бараки, заставили работать кирками, лопатами. Немец-бригадир, узнав, что я говорю на немецком немного, сказал: оставь свою лопату, будешь мне помогать вести журнал учета.
Наступила очень морозная зима. Немцы, еще осенью подойдя к Москве, потерпели там крупное поражение. Всех, кто мог идти в Германии на фронт, призвали. На их место на предприятиях ставили иностранных рабочих – французов, бельгийцев, югославов, болгар, русских военнопленных.
К весне я разболелся. Плеврит, отек легких. Положили в больницу. Удивился: лечили наравне с немцами. Пролежал полтора месяца, выписали. Доктор мне говорит: надо бы еще тебе отдохнуть. И мне дали разрешение поехать в Югославию. Пробыл там все лето, даже осень прихватил.
Жизнь в Белграде была очень тяжелая. За хлебом приходилось вставать в два часа ночи, простаивать возле пекарни до семи утра, затем вместо хлеба выдавали на руки по полкилограмма кукурузной муки, так как у пекаря не было дров на топку печи. С кулечком муки мы шли домой, делали мамалыгу и этим питались.
Вернулся на работы, но не в Нюрнберг, а поехал в Вену, где, узнал дома, у меня были друзья по гимназии…
Прихожу сначала на биржу труда, говорю: я ехал транспортом на место прежней работы. На остановке вышел покурить, а поезд ушел. Что мне делать теперь? Показал свой паспорт. И меня направили в пригород, на авиазавод, где делали «Хейнкели – 111», которые нас бомбили в сорок первом году.
Поселили меня в лагере, где жили чехи, французы, отдельно русские военнопленные. Я со знанием немецкого стал заведовать тремя бараками. В обязанности мои входили бытовые заботы, то есть чтоб у каждого была своя койка, матрас, два одеяла и подушка. По субботам я получал на «своих» специальные карточки на питание. В подчинении у меня был писарь чех, который имел не только красивый почерк, но и вообще был симпатичный, порядочный парень.
Проработал здесь недолго. Однажды в городе встретил своих школьный друзей, они и говорят: «Волков, ты что дурака валяешь? Иди к нам!» Ребята эти учились в Венском университете. Помогли устроиться и мне. На фабрику не вернулся. Пропал человек, пропал. Кто искать будет?
Ну, словом, с помощью друзей, а я встречал их потом и здесь, в Венесуэле, стал я студентом. Удостоверение, что я студент, давало право на жительство в Вене и на продуктовые карточки. Чем мы занимались? Спекуляцией. На занятиях раз в неделю появимся и опять добываем свой кусок хлеба. Какая учеба в голову пойдет, когда уже красноармейские и американские бомбы с неба падают. Сорок четвертый год. Позади Сталинград, позади Курская битва. Красная Армия уже в Европе. В Румынии, в Польше, в Болгарии… Из Белграда сюда, в Австрию, бегут все наши русские эмигранты… Вена стала центром беженцев из восточных стран и из Югославии.
А я еще в сентябре сорок четвертого успел проскочить в Белград, чтоб повидаться и, может быть, попрощаться со своими родными. Там у меня находились мама, братья, сестры. Папа пропал без вести в сорок третьем году, его арестовали и увели партизаны-титовцы, и мы не знали где и как его расстреляли. Ведь он жил в ту пору в деревне, служил в церкви. Пришли, увели и – концов не найти. Так погибли многие русские эмигранты, особенно из числа священников, которые жили по мелким и глухим местам…
До сих пор удивляюсь: как мне удалось пробраться тогда в Белград? На немецком военном самолете. Чудо! Я был в штатском, военную форму я никогда не носил. Удача, что у меня был запас папирос в пачках. Они и помогли. Немцы взяли меня в военно-транспортный самолет, «свозили» туда и обратно. Это было в сентябре, как раз уходил последний эшелон с русскими – эвакуировался в Вену и кадетский корпус, в котором я когда-то учился. А в октябре Белград уже заняла Красная Армия.
Таким образом, в Австрии образовалась большая русская группа беженцев, возглавлял её белый генерал Край- тер. Возле него было создано подразделение, точней, комитет по защите русских… от немцев. Да, именно! И хотя к той поре немецкие власти признали генерала Власова и его РАО – освободительную русскую армию, но на фабриках немцы часто буквально издевались над русскими рабочими. Ну, выходит, опять со знанием языка я попал и в этот комитет по защите. Меня то и дело комитетчики посылали: «Волков, пойди на такую-то фабрику, там наших немцы обижают, разберись!» Шел, разбирался.
А Красная Армия неудержимо наступала. Мне мой начальник как-то и говорит: «Волков, скоро нам нужно будет драпать и из Вены! У нас масса беженцев, в основном, семейные. Мы пойдем к итальянской границе. Вот тебе бесплатный билет на все железные дороги, которые идут на юг, поезжай туда, на юг, постарайся найти пустующую школу или другое большое помещение, куда мы бы могли эвакуировать людей».
Не тут-то было. Южную часть Австрии уже заняли части Красной Армии, отрезали от нас Италию и мне пришлось возвращаться обратно. Северной дорогой. Доехали до какой-то станции, дальше пути оказались разбитыми. Вдалеке, над Веной, сполохи огня, орудийные раскаты. Ночь. Я с группой немцев добрался до Дуная. По берегу шла широкая дамба, по которой отступали немецкие части, шли раненые, шли гражданские пешие с мешками, рюкзаками. Передвигались кто как мог, даже в инвалидных колясках. Беженцы…
Я все же вознамерился прорваться в город, но меня остановили: поздно! Красные занимают Вену. Что делать? И как быть? Увидел колонну немецких грузовиков с солдатами в кузовах. Один грузовик буксировал снарядный ящик, на нем сидели солдаты. Другая машина тянула пушку, у которой пустовали два сидения для артиллерийского расчета. Машину остановил патруль. Немцы что-то «полаяли» меж собой, колонна двинулась дальше. Я вскочил на одно из сидений пушки – в шляпе, в штатском пальто. Никто из солдат не среагировал, а могли бы запросто и пристрелить, как шпиона ликвидировать.
Проехали так километров двадцать пять. Я подумал, что надежнее будет соскочить и пробираться дальше пешим ходом. Так и сделал. Через какое-то время оказался в го- роде Линц на Дунае. Опять – с поезда на поезд – ехал, сам не зная куда. Вокруг было еще достаточно тихо и окрест простирались прекрасные виды. Горы, долины, поросшие лесами. От кого-то услышал, что в Баварии есть «открытый город Кемптон», где собираются русские беженцы. Двинулся опять пешим порядком. И, наконец, оказался в этом городке Кемптон, который вскоре заняли американские войска.
В Кемптоне, находясь в лагере для беженцев, пережил первую проверку: не подлежу ли я выдаче в СССР по Ялтинскому договору? Доказал, что я до 1939 года жил в Югославии, и меня отпустили. А вот некоторые из русских, кто попадал по условиям договора на выдачу, резали себе вены, травились, лишь бы не возвращаться в СССР, знали, что их ждут там гулаговские лагеря. Американские солдаты недоумевали, почему это русские не хотят ехать к себе домой? Один американец сказал, что он вот сейчас бы с радостью поехал домой, где его ждут родители, невеста… И еще добавил, что, мол, если кому не нравится президент Сталин, то голосуйте против него на следующих выборах, изберите другого президента!
Несколько месяцев обитал я в американском лагере для беженцев, пока не услышал, что в Мюнхене открывается университет для иностранцев и туда набирают молодых людей разных национальностей. Бросился туда и записался на зубоврачебный факультет. Приняли легко да еще за- считали учебу в прежних учебных заведениях.
3
Об этом «волковском» университете для иностранцев, который организовали сами эмигранты под покровительством американских оккупационных властей, расскажу в авторском изложении. Да, там был очень хороший и высококвалифицированный состав преподавателей: из России, Украины, Литвы, Югославии. В основном, профессора, доктора наук, опытные специалисты.
Вот профессор Раевский из Харьковского медицинского института. Именно он организовал в Мюнхенском университете зубоврачебное отделение. И когда Георгий записался к нему, он сказал молодому студенту: «Волков, у нас нет места для занятий! Как бы нам добыть подходящее помещение?»
Недалеко, где Георгий устроился на частную квартиру, находилась четырехэтажная школа. Занятий в ней еще не было. Пришел он туда и спрашивает: нет ли у вас места под зубоврачебный факультет? А школьный директор в ответ: есть! Да, пустой подвал, где было бомбоубежище. По- смотрели: там и парты стоят и доски школьные на стенах сохранились. Нужно было только снять защиту с полуподвальных окошек, разминировать, сделать приборку. Волков доложил об этом Раевскому. И вскоре нашли немцев- специалистов по разминированию, нашли рабочих, дали им по несколько пакетов продуктов, они все сделали, как нужно. Получилось хорошее сухое помещение, где набранные студенты приступили учиться зубоврачебному делу.
Американцы дали отделению неплохую «экипировку», то есть необходимое оборудование. Да и молодежь сама помогала Раевскому, профессору хирургии и организатору отделения, доставать все необходимое для обучения.
Преподавали на зубоврачебном отделении несколько других знаменитостей. Например, профессор Яцута из Киева, студенты по его учебникам обучались. Или одна русская женщина-профессор, фамилию Волков не запомнил: до войны еще она была послана учиться из СССР в США, по возращении на родину её заподозрили в чем-то и сослали в Казахстан на много лет. И вот тоже как-то, неведомыми путями для Волкова, оказалась среди преподавателей в Мюнхене…
В сорок восьмом году был первый выпуск, который вместе с Георгием окончила и его молодая жена Катя. Там же, в университете, они познакомились, поженились и после выпуска оказались в Венесуэле, прилетев сюда на американском транспортном самолете. Как и многие, прибывшие в жаркие тропики на морских транспортах русские, прошли через лагерь Тромпильо…
Тут я, как автор, полагаю, надо рассказать немного о семье Кати, родословная её экзотичная и интересная, скорее трагично-интересная. Отец Кати, Иосиф Иванович Сабо-Сыч, был венгр, попавший в 1915 году в русский плен. Его отправили на работы в Сибирь. А в 1917 году, когда военнопленные возвращались на родину, Иосиф Иванович задержался в Ростове-на-Дону, разыскивая могилу брата, умершего там от тифа. Познакомился с русской девушкой ростовчанкой Серафимой Петровной Христенко. Полюбились, повенчались. И остался бывший пленный в Ростове на Дону, стал работать там по своей гражданской специальности – дамским парикмахером. Родили троих детей – Анатолия, Екатерину, будущую жену Волкова, и Аннушку. Дети окончили советские школы, поступили в высшие учебные заведения. Время было тревожное, репрессивное. Иосифа Ивановича спасало при всяких чистках и проверках то, что он по паспорту был гражданином Венгрии, и, конечно, то, что обслуживал в парикмахерской всю дамскую элиту города, которая выручала его из неприятных ситуаций. Но все равно, как рассказывала потом Серафима Петровна своим детям, у неё всегда был припасен чемоданчик для мужа, на случай его ареста.
А случаи такие возникали. Как-то, в 1934-м году, вызвали Иосифа Ивановича в органы и дали на подпись бумагу, в которой он якобы отказывался от своих родственников в Венгрии, с которыми до той поры вел переписку… Кстати, в те же годы и отец Волкова в Югославии получил последнее письмо из России от брата и сестры, которые сообщили о смерти его мамы и еще о том, что «им хорошо живется в СССР, и чтоб он им больше не писал». Священник долго переживал – как это дорогой брат и сестра отказываются от своего брата!?
Пришла новая война, Ростов был быстро занят немцами, население не успело эвакуироваться. Но вскоре опять пришли на очень короткий срок красные. При новом наступлении немцы вновь заняли город и – надолго. Однако Иосиф Иванович, взяв семью, успел отступить в Кисловодск, где у него были знакомые. Станция тупиковая, места тихие. Начал работать. Старшего сына призвали в Красную Армию, попал он в саперные части. Дочери устроились работать. Казалось, здесь можно было пережить трудные времена.
Но и сюда, в Кисловодск, дошли немцы. Знание немецкого языка помогло Иосифу Ивановичу и при немцах держать парикмахерскую, куда часто заходили немецкие дамочки.
Девочки, дочери Иосифа Ивановича, Катя и Аннушка стали работать при больнице, так как раньше, в Ростове, они начинали учиться на медицинском факультете.
При отступлении немцев с Кавказа Иосиф Иванович, поскольку он был венгерским подданным, взял семейство, тоже отступил – через Керчь, Крым и далее, в конце концов оказался с семьей в Берлине. А затем при наступлении Красной Армии семья Сабо-Сыч бежала в Мюнхен, где Георгий Волков и встретились со своей Катей на зубоврачебном факультете. Катя всегда была прилежной, аккуратно и хорошо записывала лекции, молодой муж нередко «промышлял» это время в городе, добывал средства на жизнь. Зато по практической части зубоврачевания уже Георгий помогал Кате. Так, помогая друг другу, они и окончили медицинский факультет.
Первые дни жизни в Венесуэле...
Из лагеря Тромпильо, благо, что у них был адрес одного русского, знакомого по Мюнхену, сев в автобус поехали они в Каракас. Нашли соотечественника. Он прилетел раньше, устроился, то есть арендовал кусок двора у венесуэльца, загородил его птичьей сеткой, поставил строгальную машину, электропилу, занялся столярным делом. Молодым Волковым он помог купить топчан с сеткой, они бросили на сетку картонки, постелили свои плащи – и вот у них жилье!
Стали интересоваться – кто еще из русских приехал в Каракас? Оказалось, что русских много здесь и прибывают, прибывают. К своему удивлению, Георгий услышал много фамилий, знакомых ему по кадетскому корпусу, по белградской гимназии…
4
Следующий «раздел» жития – про местечко Гуаздуалито, где по воле обстоятельств оказалась молодая семья Георгия Волкова, автор опять изложит сам, щадя уставшего от послеполуденных разговоров Георгия Григорьевича…
Гуаздуаолито – это джунглевая и болотная глушь страны Венесуэлы, в 1200 километрах южнее Каракаса, куда в Министерстве здравоохранения, как специалисту-медику, Волкову предложено было ехать на работу. Когда один из местных каракасских врачей узнал о его назначении, он сказал, что это край света и никого там кроме крокодилов, обезьян и змей нет, что молодому русскому врачу придется вырывать зубы только коровам, так как это животноводческий район.
Георгию было двадцать семь лет, у него была молодая жена, так что им было море по колено. И они поехали.
Решительному русскому одолжили сто боливаров, сумма хорошая по тем временам, в Министерстве здравоохранения выдали бесплатные билеты на самолет. Шесть часов полета с короткими посадками. На одной из посадок путешествующим предложили выйти на пустое поле, самолет полетел дальше.
Подошел коричневый индеец. Он взял чемоданчики прибывших, положил их на двухколесную крытую арбу, куда предложил залезть и юной Кате. Понукнул быка и арба, скрипя, медленно двинулась пыльной дорогой. Следом, закатав штанины, за арбой следовал Георгий. По обе стороны дороги стояли заросли очень рослой осоки, из которой в любую минуту, как русскому казалось, мог выскочить тигр или броситься на него устрашающих размеров змея.
Где-то через час движения арбы появились глинобитные хижины Гуаздуалито, второго города штата Апурэ после его столицы Сан Фернандо. Называть эту дыру городом было чересчур шикарно. Возница передал русских городскому голове, который повел их в небольшое жилище: глиняную мазанку с земляным полом и крышей из пальмовых листьев. Никаких признаков мебели и иной обстановки в хижине не было. Георгий спросил, а где же они будут спать? Городской голова сообразил, что у русских не было и гамаков, которые имеют в этой стране все, возят с собой, при необходимости подвешивают гамаки на ветках дерева или на специальные крючки в хижинах, преспокойно спят в этих гамаках.
Далее голова подвел русского к негру в военной форме, который сидел в тени дерева около глинобитной казармы с гарнизоном в 150 человек. Это была пограничная служба. Гуаздуалито оказался пограничным городком, в шести километрах от него протекала большая река Араука, за которой простиралась страна Колумбия.
Негр оказался начальником гарнизона, майором Суритой, который, уяснив затруднение русского, крикнул что-то солдатам. Те принесли две раскладушки, с которыми Георгий вернулся к жене в отдельную хижину, где Катя терпеливо поджидала мужа.
Потом на пороге появился смуглый человек, представился здешним ветеринарным врачом. Выслушав сетования русских на смеси французских, английских, немецких слов, а больше из жестов – он уяснил, что у прибывших нет ничего: ни постельного белья, ни кухонной утвари и что денег тоже практически нет.
Ветеринар взял русского врача за руку и привел в торговую лавочку, поговорил с её хозяином. И тот широким жестом, улыбаясь, показал на содержимое его торгового заведения, мол, можете брать все, что пожелаете, расплатитесь потом. На радостях Волков взял два байковых одеяла, две кастрюльки, две тарелки, примус, а из снеди взял рису, макарон, масла и все это торжественно вручил своей молодой жене.
Так началась для Волковых живая провинциальная жизнь. В «доме» была помпа, которая качала воду, непригодную для питья. Но каждое утро индеец на ослике привозил воду из реки в двух жестяных банках из-под кокосового масла. Эту воду русские отстаивали, кипятили и пили…
Но вернусь к началу. На следующий день по приезду в этот далекий край пошел Георгий в больничку – знакомиться с работой. Больничка эта была лучшим зданием городка-селения, выстроенная из цементных блоков, было несколько комнат для приема больных. Персонал показал русскому стоматологу зубной кабинет, где находились раскладной стул-кресло, столик с керосиновой печечкой для кипячения инструментов, набор щипцов для экстракции зубов. Лечения зубов здесь не производилось и до Волкова, ввиду отсутствия электричества в этом селении-городке. Персонал больнички состоял из врача-терапевта, трех се- стер милосердия и теперь уже – из новоприбывшего зубного врача.
Был день первого ноября и старшая сестра больнички жестами объяснила русскому, что это нерабочий день, что это день Всех Святых, приема нет. Следующий день оказался тоже нерабочим, поскольку отмечался как день почитания Всех Мертвых, живые в этот день тоже не работают. Георгий пошел домой, сказал Кате, что опять выходной у них, но жалованье все равно идет. Правда, Бог знает, когда его можно будет получить, потому что процедура оформления нового работника тоже должна занять здесь значительное время. И все же лавочник приветливо улыбался и позволял русским в долг пользоваться товарами лавочки, особенно съестными…
Работа русского врача тоже потекла в нормальном русле. Приходили местные пациенты, в селении было дворов двести, приходили больные из всей округи, с хуторов, где занимались содержанием скота, земледелия не было. Завертывали к врачу, посещали попутно и лавочку. Не мясные, не молочные продукты скотоводы покупали тоже в поселке. Так что лавочник здесь был особо важным и значительным человеком. Товарами он запасался обычно в сухое время года. Когда приходила первая машина с товарами, для селения Гуаздуалито был настоящий праздник. Сухое время года длилось до апреля месяца, дальше был ливневый период, дороги раскисали, степь превращалась в болото и если ты не успел выбраться из поселка, то сиди вместе со своей машиной и жди с моря погоды.
Прошли два месяца работы и жизни в долг. Жалованья не присылали. Вместо него Волковы получили известие из Каракаса, что из Европы прибыли мама и папа Кати, её родная сестра Аннушка с мужем. Георгий сообщил тестю Иосифу Ивановичу, что для него, дамского парикмахера очень высокой квалификации, как и для Аннушки-парикмахера, работы в провинции нет, поскольку местные смуглые дамы предпочитают щеголять с распущенными волосами. Посоветовал родным устраиваться в Каракасе. Им повезло, помогли русские. Родные сняли помещение и приступили к своему делу, которое в столице приносило ощутимый доход.
Постепенно Георгий с Катей познакомились в Гваздуалито со многими людьми. Очень симпатичными оказались врач местного гарнизона и его жена, которые взяли русских под свою опеку, заходили к ним, брали на прогулки, рекомендовали взять прислугу, поскольку в глазах местной публики считалось делом неудобным, когда жена зубного врача все в доме делает сама, даже ходит на бойню скота за мясом.
Занимательное было зрелище, когда рано утром, пока не припекает солнце, люди шли на окраину селения покупать мясо. Покупая, женщины заворачивали мясо в банановый лист, мальчишки цепляли мясо за проволочные крючки, таким образом семейство с покупкой двигалось домой пыльной дорогой, следом бежали собаки и успевали слизывать свежую кровь, капающую с мясных кусков. Мальчишки радовались и старались поднять своими ногами побольше столбов пыли.
Покупное мясо было очень жесткое. Варить его приходилось часами, ведь скотоводы резали только старых, выбракованных животных, резать молодняк, который мог дать приплод, властями было запрещено.
Скота в здешних местах было неисчислимое множество. Каждый год весной пастухи собирали огромные стада молодых бычков. Гнали их за четыреста километров в ближайший настоящий город Сан Кристобаль, где их перепродавали гуртами, хозяева скота никогда толком не знали количества, счет велся на десятки тысяч голов.
Несмотря на неудобства здешней жизни, пребывание в Гваздуалито Волковы и сейчас называют самым счастливым и спокойным в те годы. Спать и не бояться, что налетят самолеты, начнется бомбежка, надо куда-то бежать и прятаться. А еще постоянное чувство голода, которое сопровождало в годы войны. Все это было для русских в прошлом – минувшим кошмаром.
Когда в январе пришло первое жалованье, молодая семья радовалась, не веря этому чуду. Георгий заплатил долг лавочнику, купил первую шоколадку и принес с гордостью своей Кате. Сразу же послал деньги родственникам в Каракас, понимая как им было трудно устраиваться в новой жизни.
Привыкали и к тропическому климату. С утра обычно было прохладно, приходилось надевать свитер, к десяти часам начинался жар, а в два часа температура достигала тридцати трех градусов. Движение в селении замирало, каждый уважающий себя человек устраивал сиесту, то есть отдыхал до четырех дня, когда жар спадал и жизнь обретала прежний вид и порядок.
В этот период года, то есть в засушливое время, вся трава в степи выгорала, живая жизнь ютилась возле реки, возле болот. В самих водоемах вода прямо-таки кипела от обилия рыбы, было много диких уток, зубастых крокодилов. К вечеру к воде приходили дикие свиньи, косули, можно было встретить и пятнистого тигра. Но очень часто в этот период года небо застилал дым, горела сухая трава в степи, огонь превращал степь в черное пространство.
Другое дело в пору дождей, в апреле начинало все оживать, зеленело. Природа обновлялась. Но в июле ливни бушевали уже каждый день, реки и речушки выходили из берегов, вода затопляла и степь. Пасущиеся стада искали возвышенные места, куда вода не поднималась.
Но ближняя к поселку река тоже выходила из берегов, улицы превращались в болота. И русскому врачу приходилось ходить на работу в высоких резиновых сапогах. Иногда за ним приплывал мальчик в индейской пироге и живописно вез его по улице в больничку. Часто туда приходили за помощью люди с покусанными ногами, так как в речной воде, которая заполнила улицы, плавали зубастые пираньи, хватая за ноги босоногих. Пираньи ж, к сведению читателей, водятся во всех южно-американских реках. И если нападут стаей на зазевавшуюся живность, оставляют от неё только скелет.
А как быть скотоводам, которым надо переправить стадо коров на другой берег реки? В таком случае резали старую корову, пускали тушу по течению, все имеющиеся поблизости пираньи набрасывались на эту тушу, то есть «отвлекались», и в это время стадо переплывало реку или безопасно переходило вброд на мелких местах.
Хата Волковых всегда в такое время года была окружена водой, во дворе, как в аквариуме, плавали разные рыбки. Извивались змейки и прочие водяные тропические твари. Глиняный пол в хате, даже если туда не проникала вода, все равно размягчался настолько, что нога оставляла глубокий отпечаток в глине. Но больше всего страдали куры, которые на ночь обычно устраивались на деревьях, но по утру не смогли сойти с них во двор, если он к этому утру заполнялся водой…
Связь с большим миром зависела от состояния травяного аэродрома, куда обычно два раза в неделю приземлялся самолет. В сезон дождей и летное поле превращалось в болото и селение оставалось без почты, без свежих газет. Но стоило прекратиться дождю на пару дней, как аэродром подсыхал и связь с большим миром восстанавливалась. Тогда Волковы по дамбе делали километровую прогулку на речку, где стояло несколько домиков на сваях, в которых шла бойкая торговля. Сюда на лодках подплывали жители из соседних хозяйств-хуторов, продавая разные продукты лавочнику-скупщику.
Там, в торговом месте этом, узнал Георгий как местные жители сохраняют очень популярный в Венесуэле твердый сыр, соленый, очень похожий по вкусу на брынзу. Сыр привозили в лодках с хуторов в виде больших кубов, выкладывали прямо на берег. Из коровьего помета и речной грязи готовилась грязевая масса, которой со всех сторон обмазывали каждый куб сыра. Прикрытый травой и пальмовыми листьями, сыр в таком виде сохранялся до тех пор, пока подсохнут дороги и сыр везли на продажу в города. В Каракасе, позднее, Георгий наблюдал, как сыр, сгружая его из грузовиков на тротуар, тут же поливали из шлангов, оттирали от грязи щетками, возвращая замечательному продукту первоначальный белый вид…
5
– Вот так полтора года прожили мы с Катей в этом Гуаздуалито, – вновь взял слово мой крестный. – Должна была родится Оленька. И я решил отправить Катю к родителям, которые, как я уже рассказывал тебе, перебрались из Европы в Венесуэлу и жили в Каракасе в картонном доме. Но там был город, хорошие доктора, много удобств, а здесь у нас даже холодильника не было. Я посадил Катю в ту же арбу с быком и тем же возницей и привез на полевой аэродром…
В глинобитном домике, оставшись в одиночестве, теперь я чаще просыпался по ночам от шелеста бегающих по пальмовой крыше мышей, ящериц, других мелких тварей. Напротив поселился новый ветеринар, итальянец, тоже одиночка, и мы с ним подружились. У итальянца был казенный «джип» и он часто брал меня с собой в объезды по скотоводческим хозяйствам. В поездках по степи мы старались не выходить из «джипа», поскольку одежда сразу покрывалась гаррапатами, то есть клещами всех сортов – от довольно крупных до микроскопических, невидимых глазом, но вызывающих страшный зуд. Натирались керосином, разными местными мазями, но все равно чесались после этих поездок добрую неделю.
В сентябре из Каракаса мне сообщили, что родилась дочка, но я не мог сразу полететь туда, стоимость полета равнялась половине моего жалованья. Проще было пере- вести эти деньги, чтоб помочь жене и маленькой Оле, хотя теперь уже я стремился оставить здесь работу, распрощаться с этой Гуаздуалитой и перебраться поближе к семье.
Стал просить начальство, чтоб меня перевели куда-нибудь хоть в окрестности Каракаса. Но не пошли навстречу. Тогда я сам себя уволил, оставил работу, приехал в сто- лицу страны на свой страх и риск.
Катя и Оля жили с родственниками в картонном домике, который был построен ими на посланные мной из Гуаздуалито деньги. Домик этот представлял помещение шести метров длиной и три метра шириной. Он был перегорожен на две части. В первой стояла печка и стол, во второй части были кровать и холодильник. К прибытию Кати в Каракас тесть переселился в парикмахерскую, где в уборной поставил электропечь, а в угол две раскладушки. На ночь для сна раскладушки ставили в салоне, где днем тесть принимал дам, делал им прически.
Я стал ходить искать работу. Меня любезно принял знакомый начальник в Министерстве здравоохранения, пообещал «все устроить». Но обещания – маньяна – здесь обычно выполняются очень долго и я с полгода провел без заработка в Каракасе.
Дождался и мне дали должность разъездного зубного врача.
Семья в Каракасе, а я месяцами мотаюсь по провинции. Останавливаюсь, к примеру, в деревне возле школы и у всех детишек и взрослых жителей проверяю зубы. Конечно, миссия моя была не из приятных. Мое появление в классе вызывало плач и шум детей, приходилось прибегать к различным психологическим хитростям, чтоб уговорить детишек показать свой рот. Далее раздавал зубные щетки, порошок и объяснял малышам как чистить зубы. Все плохие зубы вырывал. Лечить? Нет, только рвал! Лечить некогда было, да и не ставилась такая задача. Пациентов, кроме детей, было много. Плохих зубов у аборигенов тоже было много. Они и сейчас плохие. А тогда, случалось, принимал по 70 человек в день, вырывал до ста зубов.
Чем лечились они, когда доктора нет, спрашиваешь? Сидит индеец у реки зубной болью мучается. Ему дают чимо – это вываренный табак, паста. Её он прикладывал к деснам, боль уходила. Полоскали во рту ромом. Тоже помогало. Но ведь во всех крупных деревнях были уже тогда фельдшеры. Они оказывали первую помощь, лечили. Если что посложней, то фельдшер направлял больного в крупный центр.
У меня был свой автобус с полной экипировкой, материалами, которые периодически мы пополняли в Каракасе. Был помощник из смуглокожих, он же водитель. Очень разворотливый парень, но который до восемнадцати лет не видел автомобиля.
Так вот, мы жили с ним очень дружно. Звали его Нестор Пачеко. Он навострился делать стерилизацию инструментов, шприцев, кипятил их на примусе. Подавал все необходимое при моей работе с больными. Он, как все венесуэльцы, получал такое же жалованье как и я. Но так как у него было три жены, ему все равно ни на что не хватало.
В один месяц к нему одна жена приезжает: «Я тебе родила дочь!» Другая жена приезжает: «У меня аборт!» Третья! Она в этой же деревне, где мы работаем. Девочка совсем. Так вот, приходит мамаша этой девочки и говорит: «Что делать мне? Дочери всего 16 лет, а она уже беременна от тебя, Нестор!»
Пачеко рвал на себе волосы: что делать, доктор? Они сами на меня лезут, чем я виноват!» Да, парень он был смазливый, умел улыбнуться, поговорить, сказать комплимент. А ходил тоже в белом халате. И все девчонки думают: доктор!
А мамаша беременной дочки готова отступиться от парня: «Согласна. Пусть не женится, но он должен обеспечить мою дочь!» А он: «Чем я обеспечу, у меня ничего нет».
Да, когда мы приезжаем в деревню, он идет выпить, ведет себя как богатый доктор: «Пиво для всех!» А я же, который настоящий доктор, сижу в сторонке и не могу в этот круг входить, потому что у меня денег не хватало постоянно. Поддерживал семью. А ему – все равно!
С Нестором мы проработали вместе до 64-го года. К той поре я помог ему купить домик в городке Маракайе, чтоб он жил с женой. Какая у него законная, я даже не знал. Но эта была милая, симпатичная. Но он и с этой развелся. Поехал в свое захолустье, где у его отца было маленькое имение, на перекрестке дорог открыл Нестор свою лавочку. Стал торговать. И женился опять на одной шестнадцатилетней девочке. Очень тоже симпатичная, но глухонемая. Я был у них, и он мне говорил, что он очень счастлив, новая жена ни в чем ему не перечит! И родила ему сына. И он с этим мальчиком, как ребенок с обезьянкой, ходил, на плече его носил. Ну а потом у него случилось ожирение сердца, диабет. Стал он очень полный, вскоре умер. Вот его судьба.
А я в 64-м же году сдал все необходимые экзамены и получил диплом венесуэльского зубного врача. Отпала необходимость мотаться постоянно по провинциям, дру- зья помогли мне купить квартиру, открыть свой зубовра- чебный кабинет с полным оборудованием… Без помощи друзей было бы очень трудно обойтись. В то время у меня было всего 25 тысяч боливаров, а квартира стоила семьде- сят пять тысяч.
До обеда я стал работать для министерства, получал жалованье, а после обеда принимал своих пациентов. В частном порядке. Выплатил быстро все долги.
Когда умерли тесть и теща, Катя моя и сестра её Аннушка унаследовали вот этот их дом, где мы ведем нынешний разговор. Мы переехали сюда, продав свои квартиры. Это дало возможность пристроить зубной кабинет здесь. И еще… Еще поехать в замечательное путешествие: Соединенные Штаты Америки, оттуда поехали в Австралию, по пути заехали в Новую Зеландию, на Гавайские острова. И стоило это все в то время 10-12 тысяч долларов. Недорого. Но все равно я не разбрасывался деньгами, дорогих гости- ниц, как наш нынешний президент по пять тысяч долларов за комнату, не брал. Останавливался у друзей, у знакомых. Они приезжали потом к нам, всегда здесь находили место, ночлег, тарелку супа.
В дальнейшем пошла дружба с суворовцами, нахимовцами в родном Отечестве. В 90-м году, уже пенсионером, я поехал в Россию, был в Ростове, в Тобольске, у тебя в Тюмени. В кабинете моем работал уже другой русский врач – Кирилл Жолткевич. А потом Кирилл снял другое помещение, и я подарил ему все оборудование своего зубоврачебного кабинета. Кирилла, конечно, ты помнишь по 91-му году, когда ты, сибиряк, впервые оказался в жаркой Венесуэле, вы с ним общались и даже, помню, гуляли по ночному Каракасу…
Сейчас мой внук Саша, молодой зубной врач, говорит мне: «Деда, почему ты ему подарил оборудование, а не мне оставил?» А я отвечаю: «Ты еще тогда на роликовых коньках катался. И не хотел учиться».
Ну, бабушка купила Саше все необходимое для работы оборудование – за две тысячи долларов. Правда, бабушка осталась без средств на похороны. Вот такие дела, дорогой сибиряк…
6
Еще несколько житейских страниц из прошлого семьи Волковых… Тут надо уточнить, что не все русские уехали из Сербии в страны Латинской Америки в 47-48-м годах. Часть Волковых, их близких, осталась по разным причинам.
И когда в 1949-50 году президент Югославии Иосип Броз Тито по «политическим мотивам» порвал с Иосифом Сталиным, когда на советских сатирических плакатах Кукрыниксы рисовали Тито с окровавленным топором, то было правдой. (Помню этот плакат в простенке Окунев- ского сельского совета!) Маршал Тито производил чистку в русской колонии. Русских, проявивших себя не только «приверженцами СССР – Сталина», но и просто как РУССКИХ, Тито и его сподвижники третировали как нежелательный в стране элемент. Многих посадили в тюрьмы.
Странные превращения (метаморфозы) происходили и происходят в мире среди приверженцев, вроде б, одной идеи?!
К этой поре в семье Волковых давно, с 1943 года, уже не было отца, с 1944-го года старшего из детей – Анатолия. Тогда, в 44-м, когда Красная Армия пришла в Белград, Анатолий попал под чистку СМЕРШа. Чистили многих, кто не убежал из Белграда и других сербских мест, а ждал, по словам Георгия Григорьевича, «братьев русских», надеясь, что «родина им простила».
В последний раз Георгий виделся с Анатолием в сентябре 1944 года, когда, как сказано выше, сумел на короткое время прилететь и улететь из Белграда на немецком самолете. В те дни он советовал Анатолию уехать в Вену последним беженским поездом. Брат сказал, что никуда он не поедет с женой и маленькой дочкой, когда кругом взрываются бомбы. Мать, сестру, брата младшего он, как старший, тоже не может оставить… Еще надеялись в семье, что может объявиться и отец, который пропал в неизвестности год назад в своем далеком приходе… Вдруг объявится, придет домой, а родных нет никого.
Еще Анатолий был уверен, что от красных ему «ничего не будет», ни в чем он перед СССР не виноват, ведь увезен он был из России в 20-м, когда ему было всего семь лет. Так за что его преследовать «смершевцам»?
На том и расстались братья в сентябре 44-го. Потом уж Георгий узнал от знакомых беженцев, что «в один прекрасный день» в сербском доме Волковых появились двое военных, забрали Анатолия, и он сгинул где-то в недрах НКВД. Жена его ходила туда, спрашивала о муже, но ей посоветовали «сидеть спокойно дома, не высовываться, пока и её не арестовали».
С накалом страстей между Тито и Сталиным русским предложили вообще убираться из Югославии. В Каракас Волковым пришло письмо, в котором родственники писали, что если им не пришлют официальное приглашение приехать в Венесуэлу, то «придется ехать к тете Наде», которая жила в ту пору в Советской России.
Конечно, из Каракаса ушло официальное приглашение, оформленное в консульском отделе, для мамы Ольги Павловны, для младших сестёр, Лиде и Ольге с её детьми и мужем Сергеем Гуцаленко, который работал агрономом в государственном сельхозпредприятии Сербии. Вызвали и младшего брата Павла Волкова, который родился в Югославии, был женат на сербке. При вступлении отрядов Тито в Белград Павел был мобилизован и работал при одной из воинских частей зубным врачом. Тут, понимали, без проблем у Павла и его семьи не обойдется…
В начале 51-го года, через итальянский город Триест, почти все родственники приплыли в Венесуэлу на пароходе в порт Ла Гуайра. Не выпустили из Югославии пока Павла с его семьей, как служившего по военному ведомству…
Прибывшим родственникам Волковых было уже легче обустраиваться на новом месте. И лачуги им на окраине города, в районах Альта Виста и на Катие, быстрей нашлись.
Ольга Павловна с младшей дочерью Лидой поселились у Волкова в картонном домике, помогали Кате ухаживать за маленькой внучкой Олей. Сергей Гуцаленко, зять Волковых, нашел работу садовником у состоятельного домовладельца, а сестра и невестка устроились в зубоврачебной лаборатории. Работали, конечно, за гроши…
В 52-м году Волковы получили известие, что младший брат Павел находится с семьей в Болгарии, просит «выписать» их в Венесуэлу. Что произошло? Однажды титовские власти пришли в домик, где жил Павел Волков с семьей, приказали взять самое необходимое Павлу, его жене и их двухлетнему ребенку. Затем отвезли в полицию, где уже находилось много русских. Для чего их привезли туда, никто не знал. Затем всех доставили на железнодорожный вокзал, запихнули в товарный вагон и поезд двинулся в сторону болгарской границы. Далее… просто отцепили вагон с русскими от состава, толкнули его локомотивом и вагон покатился по рельсам, «самотеком» въехав на болгарскую территорию.
Ясное дело, чужой вагон, катящийся по рельсам чужой страны, остановили болгарские пограничники. Вскрыли вагон и передали всех русских на попечение Болгарского Красного Креста. Там спрашивали – куда кто хочет ехать? Некоторые называли Советский Союз, другие желали остаться в Болгарии. Павел Григорьевич сказал, что у него нигде, кроме Венесуэлы, родственников нет. Болгары помогли семье Павла перебраться через Турцию в Италию, где они получили документы на выезд в Венесуэлу. Вот так остаток большой волковской семьи очутился в тропической стране, где, помогая друг другу, родственники начали строить свое будущее…
Зять Сергей Павлович Гуцаленко с семьей поселился в провинции, получил от правительства субсидию, участок земли в 35 гектаров, домик, трактор, сеялку, телегу, получил также семена, и начал засевать землю кунжутом, из которого добывают постное масло. Первый собранный урожай почти целиком пошел в уплату долгов. И все же забрали не все, дав возможность хозяйству Гуцаленко развиваться.
Младший брат Павел, прибыв в Венесуэлу, сразу поступил в университет, сдал все экзамены, чтоб получить диплом венесуэльского зубного врача, открыл частную практику. Постепенно построил себе просторный дом, где жил с семьей и мамой Ольгой Павловной. Вырастил троих детей. Старший закончил зубоврачебный факультет, работает вместе с отцом. Второй сын до недавнего времени работал в своем сельскохозяйственном имении. Дочь Ольга закончила зубоврачебный факультет, вышла замуж за русского, родившегося уже здесь, в Венесуэле. Живут в далекой провинции, где муж работает на алюминиевом производстве, а Оля содержит домашний зубной кабинет и воспитывает детишек.
Младший из братьев Волковых, Павел, как очень набожный человек, после того как многие старые священники ушли в лучший мир, по настоянию владыки Серафима, принял сан священника, служит в храме Святого Николая на Дос Каминос.
В городе Валенсии был священником и Сергей Гуцаленко, кадет, окончивший университет в Югославии, а здесь много лет работавший на земле. В свое время, точней, в 91-м году, он живо рассказывал мне, сибиряку, как проходил «титовскую чистку», подчеркивая, что «спасло его чудо».
Прослужил отец Сергий в церкви до 1995 года. Умерла матушка Ольга. Потом и он. (И я в Тюмени перестал получать от отца Сергия письма – замечательные умные письма!) Приход опять осиротел….
Волков говорит о своем шурине Пульхритудове, который был женат на старшей сестре Галине. Уехали в свое время в Северную Америку. «Леня» устроился работать на кафедре анатомии в Калифорнийском университете, изучал анатомию обезьян. Умерла его жена Галина. Женился вторично. И вот теперь уже сам он перешел в лучший мир. Их сын Николай закончил университет в Лос-Анджелесе, дослужился до профессора. Женился на православной арабке из Иордании, живут в США.
… Вот такая семейная история. Я бы добавил – история с географией! Но отчего-то не до шуток, не до улыбок. Хотя крестный мой Георгий Григорьевич Волков и его окружение – родные, друзья – очень улыбчивые люди.