256_Коробейников_Неотвратимость судьбы (1)
ВИКТОР КОРОБЕЙНИКОВ
НЕОТВРАТИМОСТЬ
СУДЬБЫ
АНАТОМИЯ ПОДВИГА
Много раз пытался я написать об этом необычном в своей простоте человеке, о его военной нелегкой судьбе, полной невероятных событий. Но каждый раз получалось плохо. Я буквально запутывался в истрепанных эпитетах — героический, мужественный, патриотический, самоотверженный и т. д. Все это было фальшиво и нежизненно, возможно потому, что сам я из поколения, не участвовавшего в войне и мое представление о ней формировалось, в основном, на материалах литературы того непростого времени, когда писатели находились в рамках общеустановленной манеры изложения фактов и формирования образов.
Сегодня я решил рассказать об этой встрече так, как это было — ничего не изменяя, не приукрашивая, не делая оценок и выводов. Пусть их сделает сам читатель. Возможно, в самом облике моего героя, в его мыслях и простодушной манере их изложения увидит он истоки героизма русского солдата — мирного, рассудительного, незлобливого человека, вынужденного участвовать в жестокой и беспощадной битве.
Однажды я был приглашен на встречу участников Великой Отечественной войны. Было это давно. Тогда еще фронтовики выглядели крепкими мужиками. Могли славно выпить, покушать и поговорить вдоволь о боевых днях. За столом, рядом со мной, оказался рослый, крепкий мужчина с правильными, крупными чертами лица и русыми седеющими волосами.
Он привлек внимание тем, что, в отличие от окружающих, не был празднично возбужден. Сидел тихо, спокойно. Не выступал. Когда произносили тост, он лишь пригубив стакан с вином, ставил его на место. Потом вдруг, отдельно от всех выпил содержимое и оставил стакан пустым. Я решил с ним заговорить.
— А вы что-то молчите? Не участвуете в разговорах?
Сосед внимательно меня оглядел, отвернувшись, помолчал, а потом с чуть заметной улыбкой заговорил негромко, беззлобно и рассудительно.
— А что толку выступать? О чем рассказывать? Наговорить можно всякого. Пойди теперь проверь. Сейчас посмотреть — так все герои. А как отступали — бегом бежали — никто не вспоминает. Война — она и есть война. Каждый день у смерти на зубах. Какие тут подвиги? Из боя вышел живой — вот тебе и подвиг! Наелся вдоволь — вот и награда. Стопку подали — тут и праздник.
— А что, часто водкой потчевали?
— Откуда? Пока отступали, не то, что выпить, поесть и то нечего было. В основном сухари. Столько народу валило через деревни на восток! И отрядами и по одиночке. Где же всех накормишь. Переночевать и то негде. Да и некогда. Немец гнал круглые сутки. Они на технике, а мы пехом.
Он тяжело вздохнул, не торопясь, степенно положил на стол вилку, отвел взгляд, и некоторое время молча смотрел куда-то вдаль через видневшуюся за окном широкую реку и зеленую полоску леса на другом берегу.
Казалось, что он увидел там что-то более важное для себя, чем это праздничное застолье. Как будто он смотрел в свое прошлое, не видя и не чувствуя шумной суеты товарищей. Не слыша пышных штампованных, повторяющихся из года в год, тостов и поздравлений.
Наконец, он опустил глаза, оглядел захмелевших соседей, спокойно протянул руку и, взяв со стола открытую бутылку, налил грамм по сто себе и мне. Граненый стакан в его огромной руке казался крохотной мензуркой. Он повернулся ко мне, взял стакан на изготовку и сказал негромко и спокойно:
— Давай помянем с тобой тех, кто не вернулся. Пусть эти орут, а мы давай помянем тихонько. — Мы разом выпили, похрустели соленым огурцом.
— А что касается этого, — он кивнул на стакан, — подавать нам начали уже позднее при наступлении. Лежим, лежим, бывало, в окопах — вдруг слух пройдет — водку подвезли. В бочках. Все!! Значит, готовься солдат в наступление. Выпьешь полкружки, цигарку скрутишь и сердце аж ходуном заходит.
Ракета полетела и мы за ней. — Где этот немец? Давай его сюда! Я ему сейчас горло порву за все наше горе. Ура!! Все бегут как герои. Они герои и есть. Потому, что каждый понимает — может за смертью своей побежал или за увечьем.
— Вот так, парень, дело было. Герой не герой, а все побежали и ты беги. — Сосед не торопясь, положил в рот кусочек колбасы. Откусил хлеба и, отвернувшись от меня, затих, безразлично смотря на тарелку с салатом. Возможно, он начал слушать выступления с рассказами о боевых похождениях, а может быть, снова вспомнил о чем-то своем. Он как бы терпеливо исполнял привычную обязанность, не участвуя в восторженных разговорах о героизме, смелости и самоотверженности воинов, хотя на его груди, кроме многочисленных медалей, висело три ордена Славы. Такие награды даром не давались, и я снова решил разговорить своего соседа, спросив его мнение о том, что наряду с общим героизмом были, видимо, и подвиги.
— Подвиги? Даже не знаю, как и сказать. А вот случаи были — это точно.
Мы повернули друг к другу свои стулья. Он наклонился в мою сторону и в полголоса без лишних эмоций начал рассказывать о своих необычных военных приключениях.
— Всю войну прошел я пулеметчиком. На ручном пулемете. Тяжелый сволочь, около пуда весом. За пять лет все руки оттянул. А помощником у меня был вятский парень — Мишка. Он ящик с патронами носил — тоже натаскался, не дай Бог никому. Бывало, бежать приходилось. Все бегут с винтовками — хоть бы что, а мы с Мишкой, как дурачки, сзади тянемся. У него этот сундук на горбу, а я со своей бандурой плетусь.
Зато в бою первые. Взвод сзади нас в окопе, а мы в пулеметном гнезде впереди всех. Первые и огонь открываем.
Вот под Брянском так и получилось. Оборону заняли и сидим, немцев ждем. К вечеру смотрим — они прут прямо на нас. И на мотоциклах и так — пешком. Ну, что!? Начали мы стрелять. А они по нам из минометов. Да такой бой завязался, что опомнились мы с Мишкой по темноте. Думали в потемках с окопами нашими связаться, что-то они молчат. А немцы осветительными снарядами давай стрелять. Выстрелят, а он в небе вспыхнет и на парашюте опускается долго, долго. Кругом все видать, как днем, только свет очень белый. Голову высунешь, а автоматчики строчат. Никуда не убежишь. Стали мы отбиваться. Целую ночь по траншее бегаем с места на место и отстреливаемся. Ладно, патронов было много. Но к рассвету все кончились. Ну, думаю и нам конец приходит. Сели в окопе и ждем, что будет дальше. Слушаем — никто не стреляет. Выглянули, а немцев нет. Видимо, на рассвете по другой дороге убрались.
Добежали мы с Мишкой до окопов, а они пустые. Наши-то отошли еще с вечера. Побрели мы за ними. К обеду через реку переправились на бревне, а на том берегу, рота наша окопалась. Стали разбираться с нами — что да как? Через месяц вручили мне орден, а Мишке — медаль «За успешное проведение боевых действий, обеспечивших переправу роты и проявленные при этом героизм и мужество».
— Вот так, дорогой товарищ, дело и было. Тут задумаешься, если бы не случай, как бы все повернулось, неизвестно.
Мой рассказчик дружески хлопнул меня ладошкой по колену и повернулся к столу. Поднял начатую бутылку, взвесил ее в руке, с осуждающим видом покачал головой:
— Пока мы толкуем, эти герои все допьют. Давай еще нальем. Все-таки праздник сегодня. — Он снова уверенно и неторопливо поднял стакан, вдумчиво на него посмотрел и с удовольствием, не морщась и не крякая, выцедил маленькими глотками. Потряс пустым и перевернутым стаканом над столом, показывая мне, что выпил все до дна. _Я_ тоже последовал его примеру.
Спиртное подействовало на моего собеседника умиротворяюще. Теперь он уже снисходительно и добродушно поглядывал на окружающих. Лицо его слегка порозовело и расслабилось. Разгладились жесткие морщинки у глаз и в углах рта.
_Я_ ждал продолжения рассказа, но сосед молчал и с улыбкой взрослого человека, смотрящего на шалящих детей, оглядывал захмелевших фронтовиков.
В зале уже висел нестройный гул разноплановых разговоров, внезапно прерываемый смехом или спорами. Только мы двое оказались как бы на отшибе шумного застолья. Я решил вновь обратиться с вопросом:
— Мне кажется, что в событиях, о которых вы рассказывали все-таки больше героизма, чем случайности. А вот за что, интересно, остальные ордена достались?
Сосед склонил голову на бок, молча покачался на стуле — вперед и назад, очень серьезно посмотрел мне в глаза.
— Вообще-то я никому подробно не рассказывал, врать не умею, а без этого все получается как-то просто. Многие не верят — шутишь, говорят, врешь все. Наверно, мол, сказать нельзя — секрет. А какой может быть секрет у пулеметчика? Вот со вторым орденом, например, так получилось.
Он вновь повернулся ко мне, облокотился одной рукой на стол и заговорил таким тоном, как будто хотел развеять чьи-то сомнения.
— Тоже мы еще отступали. Уже холода начались. Остановилась рота на ночлег в лесу. Солдаты, где стояли там и попадали спать. А Мишка увидел в поле копну — метров за двести. Мы с ним залезли в это сено и уснули. Просыпаюсь я от какого- то гула. Смотрю в щель — мать родная, немцы ходят рядом и колонна машин стоит. Штук пять или может шесть. Оказывается, улеглись мы недалеко от дороги.
Ну вот, лежу я и не шевелюсь, думаю, что дальше делать. Вдруг сено зашумело и Мишка на корячках вылазит из копны. Не успел, дурень, глаза открыть, а уже заорал на все поле:
— Вставай, проклятьем заклейменный! — Это у него такая шутка была, побудку мне так устраивал. Немцы сразу за автоматы и к нам. Тут уж дело ясное, что отбиваться нужно. Я пулемет вскинул и давай поливать, прямо из копны. Маленько пострелял, как ухнет там в колонне. Такой взрыв, что мы вместе с копной улетели. Очнулся я от каких-то толчков. А это вся рота прибежала из лесу и меня ребята трясут. Что-то говорят, я ничего не слышу, совсем оглушило. Только вижу на дороге машины догорают. Оказалось, немцы снаряды и мины везли, а пуля моя в них и попала. От немцев ничего не осталось, а мы с Мишкой лишь на другой день очухались.
Вот за это второй орден получил. Правда, не сразу, а может месяца через три, когда уже наступать во всю начали.
Сосед быстро выпрямился и внимательно оглядел зал. На лице его вновь появилась добрая, снисходительная улыбка.
— Ну, кажется, дело к концу идет. Набрались уже мужички капитально. Скоро и по домам. — А пока время есть, придется и о третьем ордене рассказать. Откровенно говоря, он вроде, как сам ко мне пришел, а я не к нему. Дело было в конце войны. Взяли мы с ходу один городишко небольшой. А меня угораздило ногу подвернуть, распухла вся, как бревно. Приотстал я от части. Шкандыбаю потихоньку по обочине, а мимо войска идут.
Вижу, около подвала солдаты толпятся, автоматами трясут. Один гранату достает. Говорят, что человек какой-то туда забежал и не выходит. Я на них обрушился:
— Вы что, сдурели, с гранатой лезете, а может там бабы с детьми.
Обиделись они — раз, мол, такой умный сам и разбирайся. Развернулись и ушли все. Вдруг из подвала вылазит немец. Одет в штатское. Руки кверху задрал, а в одной чемоданчик маленький вроде портфеля. Подходит ко мне, чемоданом трясет, и что-то по-ихнему лопочет. А мне не до него, нога ноет, прямо как ошпаренная.
— Иди, говорю отсюда, пока дорогу видишь, а то я тебе быстро дырку в животе сделаю. Замахнулся на него, чтобы напугать. Он отбежал, а потом опять ко мне. Пошел я дальше, смотрю, и он за мной плетется. Короче говоря, не смог я его отогнать. Так он и пришел за мной в часть, а там его забрали. Когда выяснили все, оказалось, что немец этот какие-то важные, секретные бумаги в портфеле принес. Опять взяли меня на учет, и в скорости я третий орден получил.
— Вот тебе и задумайся, где тут подвиг, а где случай. Я, например, считаю, что сначала все-таки случай, а потом уж, может быть и что-то вроде подвига. Как ты сам-то, думаешь об этом? — внезапно спросил он и уставился на меня внимательно и напряженно. От неожиданности я растерялся и смущенно отвел взгляд. Мысли мои спутались, и я не мог найти нужных слов для ответа на этот необычный вопрос.
ВИКТОР КОРОБЕЙНИКОВ
НЕОТВРАТИМОСТЬ
СУДЬБЫ
АНАТОМИЯ ПОДВИГА
Много раз пытался я написать об этом необычном в своей простоте человеке, о его военной нелегкой судьбе, полной невероятных событий. Но каждый раз получалось плохо. Я буквально запутывался в истрепанных эпитетах — героический, мужественный, патриотический, самоотверженный и т. д. Все это было фальшиво и нежизненно, возможно потому, что сам я из поколения, не участвовавшего в войне и мое представление о ней формировалось, в основном, на материалах литературы того непростого времени, когда писатели находились в рамках общеустановленной манеры изложения фактов и формирования образов.
Сегодня я решил рассказать об этой встрече так, как это было — ничего не изменяя, не приукрашивая, не делая оценок и выводов. Пусть их сделает сам читатель. Возможно, в самом облике моего героя, в его мыслях и простодушной манере их изложения увидит он истоки героизма русского солдата — мирного, рассудительного, незлобливого человека, вынужденного участвовать в жестокой и беспощадной битве.
Однажды я был приглашен на встречу участников Великой Отечественной войны. Было это давно. Тогда еще фронтовики выглядели крепкими мужиками. Могли славно выпить, покушать и поговорить вдоволь о боевых днях. За столом, рядом со мной, оказался рослый, крепкий мужчина с правильными, крупными чертами лица и русыми седеющими волосами.
Он привлек внимание тем, что, в отличие от окружающих, не был празднично возбужден. Сидел тихо, спокойно. Не выступал. Когда произносили тост, он лишь пригубив стакан с вином, ставил его на место. Потом вдруг, отдельно от всех выпил содержимое и оставил стакан пустым. Я решил с ним заговорить.
— А вы что-то молчите? Не участвуете в разговорах?
Сосед внимательно меня оглядел, отвернувшись, помолчал, а потом с чуть заметной улыбкой заговорил негромко, беззлобно и рассудительно.
— А что толку выступать? О чем рассказывать? Наговорить можно всякого. Пойди теперь проверь. Сейчас посмотреть — так все герои. А как отступали — бегом бежали — никто не вспоминает. Война — она и есть война. Каждый день у смерти на зубах. Какие тут подвиги? Из боя вышел живой — вот тебе и подвиг! Наелся вдоволь — вот и награда. Стопку подали — тут и праздник.
— А что, часто водкой потчевали?
— Откуда? Пока отступали, не то, что выпить, поесть и то нечего было. В основном сухари. Столько народу валило через деревни на восток! И отрядами и по одиночке. Где же всех накормишь. Переночевать и то негде. Да и некогда. Немец гнал круглые сутки. Они на технике, а мы пехом.
Он тяжело вздохнул, не торопясь, степенно положил на стол вилку, отвел взгляд, и некоторое время молча смотрел куда-то вдаль через видневшуюся за окном широкую реку и зеленую полоску леса на другом берегу.
Казалось, что он увидел там что-то более важное для себя, чем это праздничное застолье. Как будто он смотрел в свое прошлое, не видя и не чувствуя шумной суеты товарищей. Не слыша пышных штампованных, повторяющихся из года в год, тостов и поздравлений.
Наконец, он опустил глаза, оглядел захмелевших соседей, спокойно протянул руку и, взяв со стола открытую бутылку, налил грамм по сто себе и мне. Граненый стакан в его огромной руке казался крохотной мензуркой. Он повернулся ко мне, взял стакан на изготовку и сказал негромко и спокойно:
— Давай помянем с тобой тех, кто не вернулся. Пусть эти орут, а мы давай помянем тихонько. — Мы разом выпили, похрустели соленым огурцом.
— А что касается этого, — он кивнул на стакан, — подавать нам начали уже позднее при наступлении. Лежим, лежим, бывало, в окопах — вдруг слух пройдет — водку подвезли. В бочках. Все!! Значит, готовься солдат в наступление. Выпьешь полкружки, цигарку скрутишь и сердце аж ходуном заходит.
Ракета полетела и мы за ней. — Где этот немец? Давай его сюда! Я ему сейчас горло порву за все наше горе. Ура!! Все бегут как герои. Они герои и есть. Потому, что каждый понимает — может за смертью своей побежал или за увечьем.
— Вот так, парень, дело было. Герой не герой, а все побежали и ты беги. — Сосед не торопясь, положил в рот кусочек колбасы. Откусил хлеба и, отвернувшись от меня, затих, безразлично смотря на тарелку с салатом. Возможно, он начал слушать выступления с рассказами о боевых похождениях, а может быть, снова вспомнил о чем-то своем. Он как бы терпеливо исполнял привычную обязанность, не участвуя в восторженных разговорах о героизме, смелости и самоотверженности воинов, хотя на его груди, кроме многочисленных медалей, висело три ордена Славы. Такие награды даром не давались, и я снова решил разговорить своего соседа, спросив его мнение о том, что наряду с общим героизмом были, видимо, и подвиги.
— Подвиги? Даже не знаю, как и сказать. А вот случаи были — это точно.
Мы повернули друг к другу свои стулья. Он наклонился в мою сторону и в полголоса без лишних эмоций начал рассказывать о своих необычных военных приключениях.
— Всю войну прошел я пулеметчиком. На ручном пулемете. Тяжелый сволочь, около пуда весом. За пять лет все руки оттянул. А помощником у меня был вятский парень — Мишка. Он ящик с патронами носил — тоже натаскался, не дай Бог никому. Бывало, бежать приходилось. Все бегут с винтовками — хоть бы что, а мы с Мишкой, как дурачки, сзади тянемся. У него этот сундук на горбу, а я со своей бандурой плетусь.
Зато в бою первые. Взвод сзади нас в окопе, а мы в пулеметном гнезде впереди всех. Первые и огонь открываем.
Вот под Брянском так и получилось. Оборону заняли и сидим, немцев ждем. К вечеру смотрим — они прут прямо на нас. И на мотоциклах и так — пешком. Ну, что!? Начали мы стрелять. А они по нам из минометов. Да такой бой завязался, что опомнились мы с Мишкой по темноте. Думали в потемках с окопами нашими связаться, что-то они молчат. А немцы осветительными снарядами давай стрелять. Выстрелят, а он в небе вспыхнет и на парашюте опускается долго, долго. Кругом все видать, как днем, только свет очень белый. Голову высунешь, а автоматчики строчат. Никуда не убежишь. Стали мы отбиваться. Целую ночь по траншее бегаем с места на место и отстреливаемся. Ладно, патронов было много. Но к рассвету все кончились. Ну, думаю и нам конец приходит. Сели в окопе и ждем, что будет дальше. Слушаем — никто не стреляет. Выглянули, а немцев нет. Видимо, на рассвете по другой дороге убрались.
Добежали мы с Мишкой до окопов, а они пустые. Наши-то отошли еще с вечера. Побрели мы за ними. К обеду через реку переправились на бревне, а на том берегу, рота наша окопалась. Стали разбираться с нами — что да как? Через месяц вручили мне орден, а Мишке — медаль «За успешное проведение боевых действий, обеспечивших переправу роты и проявленные при этом героизм и мужество».
— Вот так, дорогой товарищ, дело и было. Тут задумаешься, если бы не случай, как бы все повернулось, неизвестно.
Мой рассказчик дружески хлопнул меня ладошкой по колену и повернулся к столу. Поднял начатую бутылку, взвесил ее в руке, с осуждающим видом покачал головой:
— Пока мы толкуем, эти герои все допьют. Давай еще нальем. Все-таки праздник сегодня. — Он снова уверенно и неторопливо поднял стакан, вдумчиво на него посмотрел и с удовольствием, не морщась и не крякая, выцедил маленькими глотками. Потряс пустым и перевернутым стаканом над столом, показывая мне, что выпил все до дна. _Я_ тоже последовал его примеру.
Спиртное подействовало на моего собеседника умиротворяюще. Теперь он уже снисходительно и добродушно поглядывал на окружающих. Лицо его слегка порозовело и расслабилось. Разгладились жесткие морщинки у глаз и в углах рта.
_Я_ ждал продолжения рассказа, но сосед молчал и с улыбкой взрослого человека, смотрящего на шалящих детей, оглядывал захмелевших фронтовиков.
В зале уже висел нестройный гул разноплановых разговоров, внезапно прерываемый смехом или спорами. Только мы двое оказались как бы на отшибе шумного застолья. Я решил вновь обратиться с вопросом:
— Мне кажется, что в событиях, о которых вы рассказывали все-таки больше героизма, чем случайности. А вот за что, интересно, остальные ордена достались?
Сосед склонил голову на бок, молча покачался на стуле — вперед и назад, очень серьезно посмотрел мне в глаза.
— Вообще-то я никому подробно не рассказывал, врать не умею, а без этого все получается как-то просто. Многие не верят — шутишь, говорят, врешь все. Наверно, мол, сказать нельзя — секрет. А какой может быть секрет у пулеметчика? Вот со вторым орденом, например, так получилось.
Он вновь повернулся ко мне, облокотился одной рукой на стол и заговорил таким тоном, как будто хотел развеять чьи-то сомнения.
— Тоже мы еще отступали. Уже холода начались. Остановилась рота на ночлег в лесу. Солдаты, где стояли там и попадали спать. А Мишка увидел в поле копну — метров за двести. Мы с ним залезли в это сено и уснули. Просыпаюсь я от какого- то гула. Смотрю в щель — мать родная, немцы ходят рядом и колонна машин стоит. Штук пять или может шесть. Оказывается, улеглись мы недалеко от дороги.
Ну вот, лежу я и не шевелюсь, думаю, что дальше делать. Вдруг сено зашумело и Мишка на корячках вылазит из копны. Не успел, дурень, глаза открыть, а уже заорал на все поле:
— Вставай, проклятьем заклейменный! — Это у него такая шутка была, побудку мне так устраивал. Немцы сразу за автоматы и к нам. Тут уж дело ясное, что отбиваться нужно. Я пулемет вскинул и давай поливать, прямо из копны. Маленько пострелял, как ухнет там в колонне. Такой взрыв, что мы вместе с копной улетели. Очнулся я от каких-то толчков. А это вся рота прибежала из лесу и меня ребята трясут. Что-то говорят, я ничего не слышу, совсем оглушило. Только вижу на дороге машины догорают. Оказалось, немцы снаряды и мины везли, а пуля моя в них и попала. От немцев ничего не осталось, а мы с Мишкой лишь на другой день очухались.
Вот за это второй орден получил. Правда, не сразу, а может месяца через три, когда уже наступать во всю начали.
Сосед быстро выпрямился и внимательно оглядел зал. На лице его вновь появилась добрая, снисходительная улыбка.
— Ну, кажется, дело к концу идет. Набрались уже мужички капитально. Скоро и по домам. — А пока время есть, придется и о третьем ордене рассказать. Откровенно говоря, он вроде, как сам ко мне пришел, а я не к нему. Дело было в конце войны. Взяли мы с ходу один городишко небольшой. А меня угораздило ногу подвернуть, распухла вся, как бревно. Приотстал я от части. Шкандыбаю потихоньку по обочине, а мимо войска идут.
Вижу, около подвала солдаты толпятся, автоматами трясут. Один гранату достает. Говорят, что человек какой-то туда забежал и не выходит. Я на них обрушился:
— Вы что, сдурели, с гранатой лезете, а может там бабы с детьми.
Обиделись они — раз, мол, такой умный сам и разбирайся. Развернулись и ушли все. Вдруг из подвала вылазит немец. Одет в штатское. Руки кверху задрал, а в одной чемоданчик маленький вроде портфеля. Подходит ко мне, чемоданом трясет, и что-то по-ихнему лопочет. А мне не до него, нога ноет, прямо как ошпаренная.
— Иди, говорю отсюда, пока дорогу видишь, а то я тебе быстро дырку в животе сделаю. Замахнулся на него, чтобы напугать. Он отбежал, а потом опять ко мне. Пошел я дальше, смотрю, и он за мной плетется. Короче говоря, не смог я его отогнать. Так он и пришел за мной в часть, а там его забрали. Когда выяснили все, оказалось, что немец этот какие-то важные, секретные бумаги в портфеле принес. Опять взяли меня на учет, и в скорости я третий орден получил.
— Вот тебе и задумайся, где тут подвиг, а где случай. Я, например, считаю, что сначала все-таки случай, а потом уж, может быть и что-то вроде подвига. Как ты сам-то, думаешь об этом? — внезапно спросил он и уставился на меня внимательно и напряженно. От неожиданности я растерялся и смущенно отвел взгляд. Мысли мои спутались, и я не мог найти нужных слов для ответа на этот необычный вопрос.