Огородников Солнечный иней
Unknown




Виталий Петрович Огородников — коренной тюменец, член Сою­за писателей России, геодезист по призванию. «Солнечный иней» — его вторая книга. В оформлении использованы автопортрет Виталия Огородникова и графические работы его дочери Анастасии Огород­никовой.












Виталий Огородников

СОЛНЕЧНЫЙ ИНЕЙ







***




Жизнь состоит из мелочей
И из колёсных пар,
Из сцепок, гаечных ключей,
Флюгатов, стрелок, шпал.

Из привокзальной толчеи,
Разбавленной снежком,
Из непроглядной тучи и...
Из девушки с флажком.

Из ночи вкуса леденца,
Из вздохов и из слёз,
Из поворота, где сердца
Пускают под откос.

Из губ распухших, блеска глаз,
Из клятв, швырявших в жар,
Из красных щёк, бессвязных фраз
И из колёсных пар.





ЧЕРНИЛА




Пишу землёй, осколками секунд,
Слезами фонарей, копьём былинным,
Плетьми грозы, что сумерки секут,
Пробившим небо журавлиным клином.

Пишу болотом, пёрышком, гнездом,
Мостом, нещадно на реке распятом,
Туманом, храмом и опять мостом,
Песочницей, скамейкой, листопадом...

Часами, где томится ржавый бой,
И циферблатом гнутым и облезлым.
Я воздухом пишу, дорогой, лесом,
Сосульками, зонтом, дождём... собой.





ПОДРАМНИК






Занозистый, колючий и упрямый
Он лез наружу, клиньями скрипя,
Его предназначенье — быть под рамой,
Но так хотелось показать себя.

О, участь невидимки — злая участь,
К тому ж объятья рамы больно жмут.
«Ох, я с такой штуковиной замучусь —
Она хоть золочёный, но хомут».

В картине он один чего-то стоил,
Ещё немного, и раздался треск.
Да! Изваял его великий столяр!
Сквозь полотно просвечивает крест.




ТЕЛЕФОННЫЕ ЗВОНКИ





Какой-то вызовет улыбку —
Да он всегда навеселе,
И трубку к уху, будто скрипку
Подносишь и поёшь: «АллЕ».

Какой-то брякнет равнодушно —
Трёп, трёп — как на ветру бельё,
И трубку к уху, как ракушку
Подносишь и молчишь: «АллЁ».

Какой-то вырвется из гула,
Бабахнет резко, тяжело,
И трубку к уху, будто дуло
Подносишь и рычишь: «Ало».





* * *






В его пушистой шубке ночи вязко,
Комок тепла, а ночью он — гроза.
Всего-то кот, а если проще — Васька,
Но у него волшебные глаза.

Взлохмаченный, густой, горячий, рыжий...
Как будто это — солнце, а не кот.
И горизонт его прогнившей крышей
Зовёт.








ОСТОРОЖНО 




Бес — себе’ с на уме’ с —
                                  Самый первый замес.
Он, сверчком стрекоча,
                                  С неба дал стрекача.
От громов, от суда...
                                  Прыг и сразу сюда.
И проводит ликбез —
                                  Я не бес, я — со... бес.
Я весёлый, смешной,
                                  Собеседуй со мной.
Сгорбил нос напоказ —
                                  Я не бес, а бекас.
Заявил наотрез —
                                  Я с небес, я’ с — не бес.
Бе... Колёк! Ба... Санёк!
                                  Я как вы босоног.
Без... не ем белены —
                                  Подавайте блины.
И в доверие влез.
                                  Всё же, как никак — вес!
А чтоб кончился вздор,
                                  Взвизгнул как гвоздодёр
И копытцем тук-тук.
                                  Ну, вот видите — друг. 






КОМНАТА СМЕХА 




Смехота, да и только. Кривые,
Обтекаемы... мы — без углов,
И дрожат лебединые выи
Под нажимом слоновьих голов.

Ох, зеркальщики шутят неплоско.
Мастаки! Уж загнут, так загнут.
В их глазах мы без грима и лоска
В атрибутике скучных зануд.

Их самих бы сюда да к ответу.
Это ж я пред собою стою,
Но вот морду заплывшую эту
Ни за что не приму за свою.

И не то, чтобы шибко капризный,
Просто с этой стеклянной волны
Смотрит в загнутый мир с укоризной
Отраженье моей прямизны. 






ЗЕЛЁНКА


                                         Вовульке




Приходите на пруд,
Не берите ни блёсны, ни удочки —
Здесь уже не поют
Тростников серебристые дудочки.

Это был только сон.
Дно пруда под гребёнку подстрижено,
И разлёгся газон
Как дворняга оранжево-рыжая.

Как тут жизни летят —
Снова тянутся к свету из сырости.
Где топили котят,
Ноготки с незабудками выросли.

Ах, Тюмень! Что с тобой?
Аж Зелёнка и та перекрашена,
И старик с кочергой
В неизвестность глядит ошарашенно.

А в глазах (ох, хитры —
Не напрасно по гравию шарили)
Лягушачьей икры
Золотисто-зелёные шарики.

Наблюдает молчком
За картинами дальними, давними...
Да с дырявым сачком
Всё приходит Вовулька:
_                                    _«За_дафнями»._






МАНИЯ НЕВЕЛИЧИЯ 




— А ты возьми, да оттолкнись!
На старт! Внимание!
— Нет, нет — меня опять всё вниз,
Наверно, мания.

— А ты тихонько по лучу
Тянись за тучею.
— А вдруг и, правда, полечу.
Ни в коем случае.

Нет! Помечтали и хорош.
Ха-ха. Романтики.
— Да выпрыгни ты из калош,
Да скинь ты ватники.

Давно на улице июль,
Прощайся с робою.
— Уж ладно, ты покарауль,
А я попробую. 










САСКИЯ 




Дождь — любовник. Смешно. Ты дождём золотым залита.
Для влюблённого мир без преград — что пещера, что терем.
Сквозь янтарные струны любуется Зевс твоим телом,
Ты всегда лучезарна и солнечна, но... кислота.

Через дымку веков твоё ложе влетело сюда,
Где из каменных глыб пробивается света живица,
И подземных ключей голоса не торопятся слиться
И журчат вразнобой. Это весело, но... кислота.
На дубах и в паркете ещё не чернеют сучки,
И на раме, растущей в лесу, мельтешат светлячки,
Грот пустует, молчат родники, тишина ледяная,

Но художник с палитрой, горящей в руке как звезда,
Грузный занавес времени лихо срывает с холста,
И от света смущённо лицо прикрывает
                                                            Даная. 






КИНОТЕАТР «ОКТЯБРЬ»




Дождик смотрит кино, ветер смотрит кино,
А экран простудился, эх, тоже мне, щит.
Кто-то выключил звёзды — до дрожи темно,
И сверчок в операторской снова трещит.

Эху нынче раздолье — резвись и скачи,
Вспомни чей-нибудь смех. Я здесь не одинок.
Просто в этой ночи заблудились лучи,
Но пробьются, найдут... Вот и третий звонок.

Тсс! И ожил экран, потекло полотно,
То тонуть в синеве, то гореть в янтаре.
Крыши нет — на всю ширь потолок как окно,
Сыровато кино в октябре в «Октябре».

Ну и ночь! Со всех стен все часы сорвались,
Кукушонок сзывает года как цыплят,
Дождь — с экрана стекающий сюрреалист,
И идут без зонтов Даль, Высоцкий и Плятт. 






МЕУДЕКЪЯУН




Ещё в Тюмени заготовки хрена,
И из колодцев не ушла вода,
А тут уже и снега по колено,
И вьюга расправляет невода.

Соперничают с полем куропатки,
Белёхоньки, хоть их пушок темней,
Самим, небось, смешно — во все лопатки —
Во! Драпают от собственных теней.

Искристый иней ляжет на берёзки,
И горизонт даёт провал и крен,
И жизнь проста и чётка как наброски
В блокнотике копающего хрен. 






НАСТЕ




Мы гуляли по Питеру зимнему,
А потом побежали по Зимнему.

Вон испанцы услужливо ластятся
К опахалу инфанты Веласкеса.

А французов как будто контузило,
И мычат у портрета Кутузова.

В нас другая привычка сработала —
Мы собак покормили у Поттера,

И стрелой из Милана вечернего
Мы летим в Себастьяна Вечеллио.

С Караваджо бренчим, а у Рубенса
На Пегасах с Горгонами рубимся.

Отломили у Хеды полкренделя
И танцуем на свадьбе у Брейгеля.

Скачем так, что психуют смотрители —
Уж лет триста такого не видели.

Это — Англия, это — Италия...
Это — Анастасия Витальевна,
Деларош и Шарден, и...
                                      так далее. 






* * *




Выхожу из храма — небо,
Вязну в перистом зефире,
И уныло смотрят в спину
Стены храма, образа,
Фрески, складни и иконы,
Чудотворцы и пророки,
Богородицы, Николы.
Слышите? Вот их шаги.
Все спешат к дубовой двери.

Выхожу из храма — небо.
За спиной моей иконы,
Что давно присохли к стенам,
Но когда открыта дверь,
Отрывают с хрустом спины,
И, забыв на стенах нимбы,
Выбегают без оглядки,
И по облачным сугробам
Вниз спускаются на землю,
И становятся людьми. 






КНЯЖЁВО




Заглянуло ясно солнышко в Русь
Да все ливни лета вместе свело,
Не за титулами я сюда рвусь,
Я за ягодами еду в село.

Буду снова я и юн, и смешон,
Будет купол сыроват у небес,
В окружении князей и княжон —
Всей деревней за черёмухой в лес.

Лишь в хоромах золотых гребешков
Кукарекнуло, возня, сип и гуд —
И княжата повскакали с горшков,
Запинаясь о корзины, бегут.

Вся в росе, блестит рекою тропа,
Так и тянется, и движется рать
Пайвы, вёдра, туеса, короба —
За черёмухой! На промысел! Брать!

А в лесу моём как в ночи черно,
И корзины все, и вёдра с бугром.
Ту черёмуху срубили давно,
Только мы с тобой берём да берём... 






АКРО




Метели выли бесноватым ямбом.
Атундра расцвести мечтала броско.
Гордился Север, и гордился Ямбург —
Есть у меня Серёжка.
Ловушка? Оказалось, что ловушка.
Ледник дохнул, и замерли берёзки,
Амне шепнуло эхо их на ушко —
Нет твоего Серёжки. 






ПАРК




Сизых туч пресноватая слизь,
Журавлей улетающих плети,
В небе кроны деревьев сплелись,
Ветер тихо играет на флейте.

Здесь становится видимым звук,
Птицы крыльями ночь исхлестали.
И перо, вырываясь из рук,
Догоняет их шумные стаи. 






***




На косах речки лилии увяли.
Лебяжьим пухом над водой повис
Туман, шуршащий складками вуали.
Лес порыжел, скулит, не лес, а лис.

И всё в тумане, всё. А ну-ка, скину!
Деревья с берегов ложатся в дрейф
И рвут туман — кому на пелерину,
Кому-то на фату, кому на шлейф.

Туманом всё одето и согрето,
И мне в ладони облачко легло.
Возьми себе кусочек для сонета,
Как на тумане пишется легко. 






_* *_*_




Метель — старушка в старомодной шали,
Брюзжит, бранится, гонит со двора
Нас, ребятишек, чтобы не мешали
Ей отдохнуть, уже и спать пора.

Но мы-то здесь, нас напугать попробуй,
Мы спрятались, глядим из-за угла.
Любовно взбив под голову сугробы,
Метель на берег речки прилегла.  






КОМПЬЮТЕР




                                               «Ars longa, vita brevis»[1 - Жизнь коротка, искусство вечно (лат.)]    

                                                                           Гиппократ


У меня снега на соснах из манки,
Я здороваюсь с Гомером: «Ars longa...»
У компьютерных страниц нет изнанки —
У компьютера всё — односторонка.

У меня огнебородый — порода,
Вместо молний в небе вилы да грабли.
У компьютерных страниц нет полёта —
Не сложить ни самолёт, ни кораблик.

У меня из туч проклюнулись маки,
Отраженья в полынье отогрелись.
У компьютерных страниц нет бумаги,
У компьютерных стихов «...Vita brevis».

У меня весна — босая дурёха,
А для осени не найден эпитет.
У компьютера — чугунка, дорога,
Тупики, вагоны... дальше не видит.






ДВА СНЕГА 




Один с земли, другой... конечно, с неба,
Сплетались, расплетались, просто шли.
Один в другом. Прекрасны оба снега.
Один — на землю, а другой — с земли.

И мотыльков причудливая стая
Летела то на солнце, то на грязь,
То падая, то снова вырастая,
То расплываясь, то опять искрясь.






ЛЕНИНГРАДСКИЕ СТАРУХИ




Обрывается след
В переулках, что тихи и глухи.
Петрограда уж нет,
Ленинграда уж нет, а старухи...

На посту — тут как тут.
Пусть в музеях пылятся плакаты,
А они всё идут
Из войны, из огня, из блокады.

Небеса им низки
И Невы невесомая дрёма.
Будто в стены, в виски
Бьёт безжалостный пульс метронома.

Здесь туманы седы
Растекались бесформенной кашей.
Все проспекты, сады
Узнают их простуженный кашель.

Распознай, отыщи —
Вот они, дорогие скитальцы,
Башмаки и плащи,
Эти трости, вплетённые в пальцы.

Будто снова на бой
Всё идут по булыжникам стылым
И уносят с собой
Тусклый луч между фронтом и тылом.






ДВОЕ





Я вскипел — и у меня тоже нервы:
«Жалко, юноша, что не пионер Вы.

Там — у нас — речёвки, клятвы, девизы»,
А ему важней машины, девицы.

Я ему своё — о вмятинке в горне,
Он заладил: «Ты не прав, батя, в корне».

«Пионер во всём пример, всюду первый»,
Он вскипел — и у него тоже нервы.

Я ему: «Юннаты! А-активисты!»
А он просто бросил: «О-отвяжись ты...»

Я ему про барабан тарабаню,
Он вздохнул устало: «По барабану».

Я опять ему про гольфы, про шорты,
А у него один ответ: «Да пошёл ты».

О субботнике ещё заикнулся,
Он отрезал: «Монолог затянулся».

Я вскипел — и у него тоже нервы,
Он вскипел — и у меня тоже нервы.

Так вот с горем пополам, с полным горем
До сих пор мы с ним всё спорим и спорим. 






***


                                                            Асе




Голоса на заре тихи,
Ночь по тёмным лесам пролита.
Не стихайте, мои стихи,
Не умолкни, моя молитва.

Затянувшийся беспросвет,
Но всегда на меня из мрака
Через слёзы ушедших лет
Смотрит облако Абалака.






* * *




Лето в Сочи, а мы-то повыше.
Это клён, но никак не самшит.
Балерина на рваной афише
Вместе с кованой тумбой дрожит.

«Ты отбилась от стаи, Одетта, —
Изумлённо вздыхает снегирь, —
Ты в свою невесомость одета,
Вот так смелость: в пуантах в Сибирь!

Понимаю, конечно, искусство,
Но не так же страдать за балет,
Тут и солнца, как видишь, не густо,
Не хватало ещё заболеть».

А она ему с тумбы: «Останься,
Я тепла и тебе подарю».
И становится жарче от танца
Тумбе, городу и снегирю.






* * *




Жеребёнка звали Поединок,
Он о солнце гриву опалил,
Утопая в крылья лебединых,
Я на нём по вечности парил.

Выпады его отважны, резки,
Поединок — это мой Пегас.
Облаков причудливые фрески
Скидывали занавес для нас.

Нам дороги солнышко кроило,
Мы ветрами упивались всласть,
А внизу спокойна и бескрыла
Птица белогривая паслась. 






***




Нет, он совсем не в памятники лез —
Подошвы сами к мрамору пристали.
Его тянуло за грибами в лес,
Пошёл, да вот застрял на пьедестале.

Не пробежаться тут, не пошуметь.
Хотел, конечно, но придётся сдаться —
Когда в карманах зеленеет медь,
И голуби на голову садятся.






ЦЕЛЛОФАНОВЫЙ ЮГ




Здесь холодина, дрыбодан, ветрина,
Зима в разгаре буйствует ... и вдруг
Ого! Какая тёплая витрина!
Куплю. Да это ж настоящий юг.

Как непривычно в ледяном тумане
Дарить тепло тому, кто ждёт чудес,
Но вот он в запотевшем целлофане
Обрёл объём и форму, цвет и вес.

Я радуюсь — карманная теплица,
Вся! На отполированном крючке.
И сдача так бессмысленно томится
У продавщицы в смуглом кулачке.

И сразу же теплей от целлофана,
Когда поют гранат и абрикос
О том, как жарко солнце целовало
Неукротимый северный мороз. 






О НОТАХ




_                                                                               _Сан_Санычу_

В лесу лежала нотная тетрадь,
И кто же умудрился потерять?

Ей ветер перелистывал страницы,
Скрипичные ключи клевали птицы.
Диезы да бемоли, да бекары
Жуками по травинкам убегали.
И короеды, словно нотоносцы,
Настойчиво карабкались на сосны.
Колючки штилей подобрал репейник,
А ноты улизнули... в муравейник.

Так опустела нотная тетрадь,
Но лес и без неё умел играть. 






ВЕСЬ ВАЛЬДШНЕП




Хоть и крылья не так уж крепки,
Хоть и клювик пока что — не шило,
Но с него скорлупы черепки
Лунно-звёздная ночь сшелушила.

А потом эта сладкая гладь
И охотник.Ничуть не запальчив,
Хочет только смотреть — не стрелять,
Но курок его тянет за пальчик.

Вальдшнеп складками шёлка затёрт,
Рядом рога цветная подкова.
И художник его в натюрморт
Переносит почти как живого.

Эта сказка ручьём протекла,
Только где-то сейчас его носит?
И кипящее брюхо котла
Проурчит. Вот и всё, долгоносик.

Помелькал, полетал и погас,
А горел хоть и кратко, но жарко.
Он один был на свете, а нас —
Все: охотник, художник, кухарка...






***




— Из какого моря ты, росинка?
Красно-жёлто-синяя сбела.
Слева киноварь, а справа синька...
— Я уже во всех морях была.

Сыровато в этом мире странном,
Но везде приволье и краса.
Можно морем быть и океаном,
Можно речкой. Только я —
                                           роса.








***




_                                                                  _А._Карнаухову_

Прошёл в пехоте всю Европу,
Дороги стоптаны до дыр...
И вот на новенькую робу
Сменил потрёпанный мундир.

Ты снова дома. Жив и молод.
Мир! И мечта опять зовёт.
Ты автомат сменил на молот
И поле брани на завод.

Конец осадам, ранам, штурмам,
Ты в гул портовых кранов врос.
Мечта! Ты капитан и штурман!
Мечта! Ты юнга и матрос.

И помнишь? Речка-невеличка,
Играют с солнцем пескари,
Где парус — в клетку, мачта — спичка,
А сам кораблик — из коры.

Давно отгромыхали войны,
И корабли идут не в бой.
Пусть их борта целуют волны
Морей, покинутых тобой.






***




Мы в этом свете лишь мелькнём
И растворяемся во мраке,
Где словно змеи под дождём
Блестят бродячие собаки...

Мы в этом свете лишь на миг,
И потому жалеем слёзно,
Что мы — малы, а он — велик,
И отыскать себя так сложно.











ПОЛЕВИКИ




Все сюда, аврал, полундра,
Расхватали реквизит.
Сверху — небо, снизу — тундра,
Ветер с полюса сквозит.

Мы на «Бронто», на «Трэколе»,
У сороки на хвосте.
Мы в тайге, на речке, в поле,
На болоте, мы — везде.

Мы работаем толково,
Мы размашисто живём —
Искупавшись в Елыково,
Загораем в Стрижевом.

Мы повсюду успеваем.
Хорошо на всей Земле.
Выпьем кофе над Ураем
После бани в Юшале.

Мы не можем друг без друга,
Где вы, новые поля?
Нет ни севера, ни юга —
Только круглая Земля.






***





Коренастые клёны, а видят во сне баобабы,
На перины из снега холодная тьма улеглась,
Но не спится фантазиям — носятся снежные бабы,
Освещая ночную Тюмень уголёчками глаз.

Эти бойкие торбы толкают прохожих по-свойски:
«Берегись! Расступись! Уступите! Дорогу! Лыжню!
Хоть и заняты руки — кошёлки, мешки да авоськи,
А ведь надо ещё за собою тащить малышню».

Скачет мячиком гулкое эхо пробежек скрипучих,
Хоть дороги запутались в шлейфе позёмки льняной,
Важно шмыгнув морковками, вёдра на лбы нахлобучив,
По пути в баскетбол поиграют заснувшей луной.

По сугробам бегут, вот так знатная трёпка ухабам,
А мороз не уходит — всё так же коварен и злющ.
Но не холодно снежным и жарко заснеженным бабам,
Ведь они же из тёплых морей, из речушек, из луж.








ВЕРКА




Тушь смывается с ресниц. Отревела,
Набросала на лицо новой пудры.
И не Верочка давно, и не Вера,
А ведь те же и реснички, и кудри.

Заводно выходит, ветренно, юрко.
Ну, ещё бы, эта Верка — не Веста,
И маячит как живая скульптурка —
В шлейфе палевом дороги невеста.

И пейзаж её без всяких примерок,
Вот и платьишко надулось матрасом,
Что за время развело этих Верок?
Разбросало, раскидало по трассам.

Жизнь прекрасна, как её ни коверкай.
Никогда не будет мрачной да серой.
Кто-то встретится в пути только с Веркой,
Кто-то с Верочкой, а кто-то и с Верой.






***




Дождём заштрихован промокший перрон,
Покинутый сад наготы не стыдится,
И ночь в фиолетовой шляпе с пером
Заходит в вагон, у окошка садится.

И снова ресницы её тяжелы,
И вновь поцелуи её невесомы.
И уголь теней задымит от жары,
И всё позабудется: где мы и кто мы.






КАРТИНА



                                                                    М. _Федосеенкову_

Лицо холста задумчиво и бледно,
Но что таится в этой белизне?
Когда-то и её поглотит бездна.
И вот всё начинается. Извне.

И уголь, этот остренький бесёнок,
Пружинистый от рыльца до хвоста,
Всей темнотою всех ночей бессонных
Вприпрыжку скачет по лицу холста.

Он ловок, скор, да только отвлекись ты!
А краски-то, а краски что творят!
Им всё едино, мётлы или кисти,
Влетают, живописец сам не рад...

Но тишина, и сговор с ними краток,
Они уходят в глубину холста.
Мозаика из музыки и красок
Становится невидимо-чиста.

И разбежались образы бесследно,
А, может, ночь подсыпала снежку?
Лицо холста задумчиво и бледно,
Но уголь приготовился к прыжку.






* * *




Осень. Новые ботинки.
Первый снег всегда на грязь.
Голос тоньше паутинки:
«Здравствуй, школа — Первый класс!»

Хмуро. Клёны и берёзки
В бурых тучах с головой.
Только галстучек матроски
Будто море, голубой.

Чьё-то детство раззадорю.
Мне порыв его знаком —
Пробегу по коридору
Со смеющимся звонком.

Научусь его азарту —
Он смеяться не устал.
Всех обратно, всех за парту,
Даже тех, кто
                       опоздал.






ДОРОГА НА ЯМСОВЕЙ




Бульдозеры рычали как бульдоги.
Скорей, живей, быстрей, шустрей, скорей...
Несправедливо. В Рим, так все дороги,
Оставьте хоть одну на Ямсовей.

Да! Есть одна, и тонкой паутиной
Воткнулась в топи, в кочки и во мхи,
Она впилась как в небо клин утиный,
Вцепилась крепче, чем перо в стихи.

Вы спали на мосту? Конечно, спали.
Внизу — реки гремящая скала,
Где щуки рыла упирают в сваи
И смотрятся в них будто в зеркала.

Здесь неба переспелая морошка.
Назавтра мы пройдём ещё версту...
На Ямсовей дорожка так дорожка,
Зато какие ночи на мосту!






* * *




Дождик мой? Ну, конечно, да! Мой!
Я кричу ему: «Быстро, домой!»
— Я бегу, только город домою.
— А ты что, его моешь? — Да, мою!
— Я грязнуле водой как дам! — Ой!
— Ладно, ладно, сначала домой,
А потом поскорее домой.
Дождик мой? Ну, конечно.
                                       Да!
                                            Мой!






РАНО




Как с любовью по кому-то, с грустной песней по кому-то
Там, где ночи от тумана непроглядны, но белы,
Сизый селезень проплыл вдоль камышей
И, скликая своих уток, полетел мне на стволы.

Воронёных не заметил из кустов два чёрных глаза,
Притаились и украдкой смотрят зорко.
И не будет ему сладка, и не будет ему горька
                                                                  эта зорька.






МАРИНА




С меня стекало море — корабли,
Шаланды, шлюпки, шляпки, боты, лодки,
И якорями яростно скребли,
Смеюсь, конечно, — я боюсь щекотки.

Вот так потеха — до бесстыдства гол,
В объятьях осьминогов голопузых,
В щепе пирог, ладей, челнов, гондол,
Весь в мидиях, рапанах и медузах.

Морские свиньи, зайцы и коньки,
Как брата, как родного облепили,
А кашалот, стекая со щеки,
Обдал фонтаном водянистой пыли.

Запутались теченья, полюса,
У ветра выворачивало скулы,
С меня стекало море — паруса,
Дельфины, сети, тросы и акулы,

Марлин знакомый, с мордой как весло,
И камбала, и, что совсем некстати,
Меня не хуже молнии трясло,
Когда по коже скатывались скаты.

Да я и сам как море наяву,
На мне горит закат — морозен, сочен,
И солнце — пышный, краснощёкий сочень —
Уж лучше снова в море и... плыву!






КАТОК


_                                                                     _Станиславу_

Вода подражает металлам — железу и сталям,
Текла бы себе, так ведь как устоять от соблазна,
И вот притворилась застывшим холодным кристаллом,
Скольженью и музыке только служить и согласна.

На зеркало памяти вихрем старинного вальса
Влекомый невидимым кем-то, неведомой силой
Я снова из снов, из морозного детства ворвался
К той девочке, самой далёкой и самой красивой.

Да что это? Снова? Опять возродилось, проснулось,
Всё то, что дремало. Созрели фантазии былью.
И в ту комсомольскую, ох, и далёкую юность
Уносят коньки как стальные, звенящие крылья...

Там есть островок, где мальчишка проворен и юрок,
За ним наблюдают иконы в нетопленом храме,
И светится место, где росчерк ножей и снегурок
Сплетается змейками тесно в одной монограмме.






* * *




_                                                                                 _Д._Шемягину_

В Соляной переулок прокрался солёный туман,
Повисел на зенитках и пыль на орудиях вытер,
И расстрелянным небом безжизненно сполз по домам,
И потёк по затихшему городу как проявитель.

Он затеплил в булыжнике памяти серый костёр,
И змеился по улочкам вогнутым как по болоту.
Он садов очертанья неясные в небо растёр,
А на шлемах соборов слегка приглушил позолоту.

Он висел в чугуне паутины оград и перил
И в мостах, проявляя канаты скрипучих протезов,
Он на чёрные русла себя осторожно пролил,
Обозначив сады и морщины каналов прорезав.

Он пролился везде. Да, он в каждую щёлку залез.
Все углы, все изгибы очерчивал резче и резче,
А с фасадов убрал современности глянец и блеск,
Обнажив червоточину выбоин, сколов и трещин.

Он по саду лучился, там были деревья больны,
А одежда на них до земли провисала, намокнув,
И с деревьев посыпались дальние звуки войны,
И желтела листва, и желтели газеты на окнах. 






ГОЛУБЯТНЯ




На коготки привстала. Выдох, вдох,
Нахохлилась как турман в захолустьи,
И мышками скатился с крыши мох,
А гвозди в досках взвизгнули как гусли.

Любуется собою. О, размах!
Давно истосковалась по полётам,
Под облако раскрашена помётом,
И горизонт под крыльями размяк.

И пусть сиюминутное паренье,
Но голубятня всё-таки смогла
Так лихо залететь в стихотворенье
 И приземлиться на краю стола.






* * *




Не лучи, а струны, а роса-то
Точно ноты вызрела, играй!
Облаков кудрявая рассада
Потекла у неба через край.

Змейки льда оттаивают звонко
 И дрожат у солнца на щеке.
В яркой кепке бойкая девчонка
Отмывает куклу в ручейке.

«Маша! Губки чисты, ручки чисты,
И целует, — Ох, люблю_чистён!»_
Воробьи, заправские артисты,
Заводно танцуют свой чарльстон.

На земле теплее и уютней,
Небо в гнёзда дёргают грачи,
А весна бренчит пузатой лютней,
На которой вместо струн лучи.






* * *


_                                                                                   _Диме_

Ты все капризы северу прощал,
Ты жил в его дыхании морозном
И зимники как тигров укрощал,
А ехал где — на ощупь, где — по звёздам.

Себя к безбрежной тундре пригвозди,
Ты от Земли кусочком откололся.
По звёздам интересная езда!
Слепят глаза, впиваются в колёса.

Тебе их ночь в кабину загнала,
Довольно им мерцать в небесных далях.
Стучат по стёклам, дразнят зеркала,
Хрустят на рычагах и на педалях.

В лесу вспугнули солнечных зайчат.
Их снова ночь укрыла, в темень спрятав.
Ведь страшно тигры-зимники рычат,
Бугрясь в ночи полосками от скатов.






ВИТЕ




Лодчонка — надувательское блюдце.
Куда быстрее на своих двоих,
Над ними и пескарики смеются,
А раки просто обгоняют их.

А что до нас, мы мчимся, а не пилим,
Рассказывать не хватит цифр и слов,
И футов предостаточно под килем,
И румбов тьма, и галсов, и узлов.

А тишь да гладь? У нас не те кумиры,
Пусть нас за это рыбаки корят,
Нам нравится латать на байдах дыры —
Следы порогов, мелей и коряг.

Пучина. Где фарватер, берег, где мы?
Вода, вода... Скорей бы_посушей._
У нас из волн выпрыгивают шлемы
И гидры, что затянуты у шей.

Увесист груз походной канители
Забавное творенье — человек,
Ему никак не нежится в постели,
Он вечно бредит штурмом новых рек.













МУЗЫКА




Я в нотах был, как в радуге — дальтоник,
И к наковальням оставался глух,
Лишь выверты арпеджио и тоник
Растормошили мой дремавший слух.

Я в музыку вступаю, не помешкав,
Я ухну в песнь, как путники в грозу
И фа-диез — орешек из орешков —
Уже без наковален разгрызу.

Метелями бемолей и бекаров
Я был в такие дебри занесён,
Что выходил оттуда весь в гитарах
На хор друзей. Ау. На унисон.

О, ваши хитроумные улыбки!
Я только с вами понял, как могуч
Скрипичный ключ — не только ключ от скрипки —
От музыки витиеватый ключ.






РЕСТОРАН




Парус скручен, а лоска и глянца,
Что не ясно, откуда и чей!
На «Летучем Голландце» голландцы
Задувают сердечки свечей.

Как под лаком, начищены стеньги,
На корме в позе «ласточка» лев.
Даже звёзды вокруг будто деньги,
И на каждой звезде — барельеф.

Вы глазами цариц не маячьте,
Будьте проще — смелее сюда.
И спускаются звёзды по мачте,
А Нева-то хрустит как слюда.

Для парада надраены шканцы,
Чайки гайки на сходнях клюют.
На «Летучем Голландце» голландцы.
На замках двери звёздных кают.

Вот уже расправляются снасти
Как уста ослепительных дам,
Но голландское грубое: «Здрасьте,
Мы давно не идём в Амстердам»...






***









_  _В.А._Моцарт_

Мы снова и рождались, и старели,
А Моцарт молод как в «Сороковой».
Он тот же — он смеётся над Сальери:
«Зачем ты умер? Видишь, я живой.

Антонио! Храни тебя от бед,
Как немота твои уста сковала.
Что ты застыл как кукла восковая?»
Но тишина дремучая в ответ.
Сальери мёртв, в забытой кипе нот

Он неподвижен, глух и нем, а Моцарт
Экстравагантен, искромётен, молод —
Играет и смеётся, и...
                                   живёт! 






ЧУСОВАЯ




Дома у нас певучи и крылаты —
Летают, хоть к ним Землю привяжи.
Под ними облака всегда свежи,
Палатки? Нет, какое там! Палаты!

Внизу мы оставляем страх ненужный,
И только песня гор звенит в ушах,
А мы должны вскарабкаться на Дужный,
Там надо сделать этот важный шаг.

В нас берег верит ветреный, клыкастый.
Возьмём его с собой — он парень свой.
Запрыгивай. На Волгу и на Каспий,
Да хоть куда. Вперёд — по Чусовой!

Найдём без проволочек, что искали,
Недаром мы пришли издалека.
Ну а пока опять — река и скалы,
Река и скалы, скалы и река.
Скалы и река.
Река.






ЛЕСНОЙ ОГОРОД




И коси хоть косой!
Хоть лопатой греби!
Можно прямо с росой,
 Голубика, грибы...

И живица, и мох,
И кора, и орех...
Всё он вырастить смог,
И хватает на всех.

И поляны сулят —
Не иссякнет родник.
Разнотравный салат,
Щавель, папоротник.

Всё раздаст, не тая.
А какие цветы!
И во всём этом — я,
И во всём этом — ты.






СЕВЕР-ЮГ




Тут морозец и колюч, и напорист,
В тундре месяца стручок худосочен.
Но бегом, не опоздать бы на поезд,
Он идёт, но только вот не до Сочи.

Успевай, да не запнись на бегу-то.
Не проскочишь мимо поезда. Мимо.
Я не в Хосту, я сюда — до Сургута,
Не в Мацесту, а сюда — до Надыма.

Вот и мечешься по падям, по топям
И теряешься в гипотезах: где ты?
А состав скользит железным питоном,
В нём, проворном: чай, сосиски, газеты...

А в вагоне, как всегда многолюдно,
Все разложены по полкам — порядок,
Даже брякает заблудшая лютня,
И чаёк индийский крепок и сладок.

А пыхтит-то, а гудит-то зверюга,
Вырвал дерево из тьмы будто веер
— Вы откуда, уважаемый?
                                      — С юга.
— А куда вы так спешите?
                                      — На Север.






***




Растёт мой город, и с годами
Меняет свой автопортрет —
Заметно парки исхудали,
И многих улочек уж нет.

Гудят многоэтажек соты,
Мы рай из камня развернём!
Нам —
              квадратуры,
Нам —
                          высоты,
Производительность,
                                объём...
... Лишь деревянные дома
Друг к дружке жмутся как в деревне,
Волшебно, сказочно и древне
Печными трубами дымя.






ОТКРОЙТЕ




Америки, Канары, Кипры, Криты,
Все закоулки впадин и пещер,
Все земли, острова давно открыты,
Но человек-то — вечный пионер.

Открыто всё. Мы словно на курорте,
Бесчувственна открытая звезда.
А вы ромашку во дворе откройте,
Откройте писк сорочьего гнезда.

Откройте облака. Вперёд, Колумбы,
С холстов тумана отряхнуть росу!
Откройте серенаду школьной клумбы,
Откройте груздь сырой в сухом лесу.

Вы — первые, и смело открывайте
Симфонии дождей, снегов, грозы!
Откройте солнце, мелом на асфальте,
И радугу на лапках стрекозы!

Ручьи исчезнут, проурчав, пробулькав,
Но и они откроют на бегу,
Как оживают ящерки в сосульках,
И домик детства нежится в снегу.






ШАРЖ




Ему ещё хоть два крыла — 
Все перья на себя истратил,
Трель — жаворонка, крик — орла,
Фас — пеликан, а профиль — дятел.

Вороний нос, утиный взгляд,
По-совьему неподражаем.
Поёт на все лады подряд —
И соловьём, и попугаем...

Ему всё птичье так идёт,
Мне про него шепнули: «Птица!»
Ест как сапсан, пьёт как синица,
Вздыхает — вылитый удод.

И артистичен как павлин,
И словно курица рассеян,
Бородка тянется на Север
Упрямо, как гусиный клин.






***




Родился дом! Он был прекрасен,
Ребёнок матушки избы,
Сиял кудряшками резьбы,
Сверкал точёностью балясин.

А это гнутое крыльцо!
А тёмный взгляд открытых окон!
И лестница свивалась в локон.
Так, так. Знакомое лицо.






ЛЕДЯНОЙ ДВОРЕЦ




Здесь был дворец, но до последней капли
Он площадью дворцовой поглощён.
Какой рекой его покои пахли!
Каких морей приливами был он!

Камнями выпит, мостовой похищен,
Но для кого такой холодный дом?
И всё ж не уходи, давай поищем,
Мы только вместе вновь его найдём.

В нём пахло и духами из Парижа,
И кранами портовыми с Невы...
Дворец исчез, впитался, испарился,
Но леденеют сгустки синевы.

Опять у звёзд улыбочки задорны,
И неужели вновь туда войду?
Ты только полог слюдяной задёрни —
И пахнет морем поцелуй во льду.















ПИРОТЕХНИКА




За Новый год, за Рождество, за Старый...
За град, за снег, за дождь, за урожай!
Мы радугами ночь сиять заставим,
За всё! Оружье к бою! Заряжай.

Фонтанами искусственные грозы,
Исчерчен небосвод цветным огнём.
Над нами в небе расцветают розы.
По поводу, без повода. Пальнём.

Пир техники! Но канонада смолкла,
Пороховой туман на город сполз,
И спит Земля, но покрывало смога
Последний выстрел пробивает — SOS. 







***




Назад! Туда, где снова вместе мы,
Туда, где нами взнузданы Нордвесты,
Где петухи горластые из тьмы
Выдёргивают звонкие насесты

И к солнцу тащат улицы, дворы,
Плетни и крыши, трубы и калитки...
Собак смешных, собачьи конуры
И тротуаров золотые слитки.

Назад! Туда, где утопает тьма,
Туманом пробирает до озноба,
Где, как старухи, пыльные дома
Глядят на нас из сумрака резного.






РАМЗЕС




По лесам, по полям
Рыщет солнце с утра.
На Земле потерял
Сына огненный Ра.

И в морях глубоко,
И в горах-то искал,
Прижимая ушко
К острым трещинкам скал.

«Сын, ну где ты? Пора,
Сбрось загробные сны.
Для рождённого Ра
Саркофаги тесны.

Пелену разруби,
Время в камни дробя,
Хоть надёжно рабы
Спеленали тебя.

Стены храма стряхни,
Взором темень разрежь.
Спины, спины одни...
Где же лица? Рамзее».

И Земля бы спала,
Но на эхо: «Рамзее»
Содрогнулась скала
И рассыпалась: «Здесь».






ТЕАТРАЛЬНЫЕ МОЛОТКИ




Тут как-то нос отклеился от Сфинкса,
А Сфинкс уже на сцену был влеком.
Исправить это форменное свинство
Позвали дядю Колю с молотком.

Когда в измятой простыне Гораций
Всех заверял: «Воздвигну, возведу!»,
Наш дядя Коля в небо декораций
Любовно приколачивал звезду.

А на балу среди потухших кукол
Сверкали люстры, платья, зеркала.
Сам дядя Коля по паркету стукал,
Чтоб королева шлейф не порвала.

Суфлёр попил, прокашлялся — за дело.
Понёсся сцен игрушечный поток —
Погас прожектор, занавес заело,
И снова дядя Коля! Молоток!

Сценарий как всегда непредсказуем,
И грим летит с Сальери как мука.
И только дядя Коля: «Нарисуем...», —
И_поплювал_на рыльце молотка.

Аплодисменты. Знаем себе цену.
Актёры, режиссёры наутёк,
Но кто там рукоятью бьёт о сцену,
Чтоб не слетал подольше молоток.






* * *




Полететь мне на север, на юг ли?
Не решил. Мир-то больно велик.
За спиною смыкаются джунгли,
Жарко дышит на щёки ледник.

Если здесь индевеет пустырник,
Там расплавилось солнце в лесу.
Сзади лето даёт подзатыльник,
Осень сбоку, зима на носу.

Вот опять уже почки набухли,
И бормочет ручей на бегу,
Как грачи — остроносые угли —
 Отогрелись и преют в снегу.






СТАРАЯ БЕРЁЗА




Все ветви ломит, тело гнётся,
Истлели листьев кружева,
Но...
Пока в руках чернеют гнёзда —
                                             жива!






***




Милый сердцу утренний морозец.
Вот картина, полная тоски, —
Лебеда, свинья и «Запорожец»,
В кузне скулы стиснули тиски.

Где вы, тёти Маши, дяди Вани?
Лишь крапивы огненная медь,
Пауки скользят по наковальне —
Знают, что тут некому огреть.

Неуютно, холодно и грустно,
Тучи сыплют блёстками из сит,
И луна — забытая игрушка —
Над забытой улицей висит.

Время — отраженье битых стёкол,
Словно плач в бору из трёх сосён.
Под крыльцом живёт подбитый сокол.
Храм разграблен, клуб и тот — снесён.

Бедный двор навеки запорошен,
Но скребётся по грязи прогресс:
Лебеда, свинья и «Запорожец»,
Резеда, кабан и «Мерседес».






***




Надо в Эрмитаж,
                        На второй этаж.
Я там позабыл
                        Ту, что полюбил.
Нас с ней поезд нёс.
                        Юность, стук колёс.
Надо ж, столько лет,
                        Вот её портрет.
И уже дошёл,
                        Но смотритель зол.
Он в вагоне том
                        Был проводником.






* * *




Солнце встало, разбежалось. Хрясть.
Мимо стаек, грядок и заборов
Со всего размаха прямо в грязь
Завалилось — золотистый боров.

Грязь кипит. Измазало зарю,
Раскидало отблески по лугу,
Возится да нежится: «Хрю-хрю»,
Брызги от него на всю округу.

Нет уж, хватит баловства — вылазь!
Удивлённо пялится спросонок
И не узнаёт родную грязь,
Хвостиком виляя, поросёнок.






ДВЕ РЫБАЛКИ




Отточены крючки, ножи и лясы,
Дубарь, но тут морозы не винят.
Чернеют рыбаки на льду как кляксы:
Размах орлов, походка пингвинят.

От лунки к лунке, вновь от лунки к лунке,
Глядят из-под заснеженных ресниц.
Не спи, река! Эй, вы! Ну, клюньте, клюньте!
Опробуйте мальков с моих жерлиц.

А летом нафталин вдыхает шуба,
И шабала в тенётах, и пока
Не надо ни унтов, ни ледоруба,
Чтоб любоваться танцем поплавка.











* * *




Небосвод, вот мишень, пробит,
Гамаком горизонт провис.
Этот зимник трещит как бинт.
Да трещи ты, но не порвись.

Шает вьюги колючий мех,
На зубах скрипит звёзд слюда,
Но ладошки продрогших вех
Зазывают: «Сюда! Сюда!»

И плевать, что заметено,
Нам с тобой эти севера,
Будто нить на веретено,
Всё мотать на протектора.

Слева бурно дымится брод,
Справа груд ледяных навар,
Нам с тобой как всегда вперёд,
Не смыкая ни глаз, ни фар.

А промоины — не беда,
Зимник, зимушка, залечи...
Но сочатся из-под бинта
Лета будущего лучи.






ЗЕМСНАРЯДЫ




Нас баюкают руки родной первобытной стихии.
Мы в объятьях воды, мы и сами, почти что, вода.
Капилляры зари пробивают теченья тугие,
А порезы от волн зашивают иголочки льда.

Мы выносим на свет из глубин мутновато-угрюмых
Лучезарное диво, природы самой полотно,
И вздыхают_поршня_отрешённо в простуженных трюмах,
А железные губы впиваются в вязкое дно.

Эти воды, родные до слёз, упоительны, милы,
Этот лунный кумыс, что течёт молоком из соска —
Мы берём из воды, выжимая здоровье и силы,
А на коже Земли выступают веснушки песка.






_* _* *




Забыв про склерозы,
Мы тоже могли бы
Летать как стрекозы
И плавать как рыбы.

По радужной мели,
По солнечной пыли
Мы тоже умели,
Мы просто забыли.

Есть силы, но мы же
Забывчивы дюже.
Нам надо бы выше,
Нам надо бы глубже.

Серёдка дороже.
Признаться неловко.
Не сёмга да ронжа,
А Петька да Вовка.






РАНЬШЕ В ГОРСАДУ




Напившись газировки до икоты
(Стакан — копейка, и... хоть сколько пей),
Здесь бильярдисты, ох уж, Дон Кихоты,
С шаров киями гонят голубей.

Аллеи романтически тенисты,
Напев ветров в акациях затих.
Вот режутся сурово теннисисты,
А в шортах — это я, один из них.

Сегодня что-то здорово психую,
И хоть водичка больно хороша,
Проигрываю, да ещё всухую
 Сараевскому, вот хитёр левша.

И на подаче он меня обманет,
И резанёт позёрски (для девчат),
И слышат все, что у меня в кармане
Копеечные солнышки бренчат.

Заржали карусельные лошадки,
И им смешно, и нам смешно, и пусть...
Вот, проигравший, мимо танцплощадки
Я на картины поглазеть плетусь.

Здесь мир особый. Здесь — филателисты!
Очки, монокли, лупы — имидж крут,
И марки нам холсты, пинцеты — кисти.
Как на толкучке спорят и орут!

Где под гармошку мама танцевала,
Шедевры гонят, только налетай:
«Меняю Пикассо на Тициана,
Две Кубы на Вьетнам и на Китай».

Там дальше шахматистов тренировки,
Здесь — городки, кино, а про запас
Ещё на три стакана газировки.
Зайдите в сад, я угощу и вас.






ДОБРОТА?




Вот бессовестный — опять всё лакашь?
И ведь лезет. Ох, алкаш ты, алкаш.

Опустился ниже некуда — дно.
Самого не видно — только вино.

А ведь молод, а ведь был, а ведь мог,
Только в водке до макушки промок.

И теперь тебе цена — гнутый грош,
Хоть на маленькую — на. Ведь помрёшь.






ЛИЗЕТТА


_                                                                        _М._Добрянскому_

Хмель славы голову вскружил — пойди, развейся.
В дожде, на струйках медных жил — Адмиралтейство.

Как скучно, недругу грозя, стоять стеною!
Я заглянул в его глаза, а там... ночное!

Там облака как жеребцы, туманы сладки,
И время сгладило рубцы, расправив складки.

И медь осыпалась с копыт. Прошёл устало.
Лизетта?! Да не может быть, без пьедестала.

Вот солнца жаркие бока горят округло,
И ни змеи, ни седока, ни Петербурга.

Ну да, мечта, ну да, каприз. Стоять? Довольно!
Захочет — перейдёт на рысь — свободно, вольно,

То, небо на себя взвалив (вот сил в коняге),
Целует воду, пьёт залив, фрегаты, флаги.

Играют струнами лучи, и в этом жесте
Не замирай, резвись, скачи, не стой на месте!

На острова! На острова! Спасибо. Снято.
Пусть снова подрастёт трава вокруг Сената.






***




У деда в печке солнышко живёт.
Так иногда разнежится, растает,
Но дед ему лениться не даёт —
Всё кочергой его в печи катает.

И солнце неохотно, но встаёт,
Глаза продрав, в колосники зевает
И на трубе играет и поёт,
И в чугунке картошка закипает.

Под крышей дома птенчики пищат,
В дому гремят ухваты, запах хлеба.
Лишь в чугунке мундиры затрещат,
И солнце из трубы выходит в небо.






ГЕОДЕЗИЯ




Я — дочь Земли, осколочек, крупица
Её утех, фантазий и страстей,
Мне выпало прорваться и пробиться
Сквозь свист её безумных скоростей.

Я — дочь морей, материков, материй,
Промозглых гротов, нефтяных озёр,
Поют мне колыбельные метели,
Баюкает меня кедровый бор.
И
 я переживаю тяжесть плоти,
Отринь меня, сними с меня покров
Лесов, пустынь, степей, морей, болотин...
Я — дочь Земли, твоя живая кровь.

Живи, себя в орбитах не умерив,
Со звёздами по времени летя.
Я — сны твоих влюблённых землемеров,
Дремучих, чудных сумерек дитя.

В сосках вулканов закипает магма.
Румянцем растекается заря.
И утихают ветры, здравствуй, Мама!
Земля.






***




Песок вспотел, туман раскинул кудри...
Ау — все заблудились. Кто мы? Где?
И все мы — светлячки в алмазной пудре,
Я серебрюсь, как плавунец в воде.

Куда бы занырнуть, тут всё открыто,
Запрятаться? Все голодны с утра.
И облако над головой сердито
Урчит огромным брюхом осетра.

Я увильну — я в дуб столетний скроюсь.
Он тоже серебрится как трюмо.
Я там раздвоюсь или нет, растроюсь,
Я буду — трио. Нет, четыре «О».






ГОРСАД




Гуляет Пушкин по библиотеке,
Ульянов угодил в плавильный цех.
Их клоуны сменили для потехи,
И веселее, и живее всех.

Ни лысины, ни кудри здесь не в моде,
Тут, брат, фураги, шляпы, канотье —
Они живучи при любой погоде,
В любой чеканке, ковке и литье.

Мы тоже косолапы и носаты,
И сами можем прыгать как мячи.
Скользят, хрипят, потеют от надсады —
На пьедесталы лезут хохмачи.

Они как будто говорят: «Нас трое»,
И пальчиками медными грозят
Тому, кто без шутейного настроя
Замыслил тоже посетить горсад.






КУПАНИЕ НОЧЬЮ




Церковный омут был необитаем,
Но волны, будто двери, отвори,
И проплывают мимо алтари,
И мы, как восковые, сами — таем.

Луна там паутиной обросла,
Ты в этот омут краски лета вылей,
И на тебя посмотрят образа,
Затеплив огоньки в лампадах лилий.

Вода в церковном омуте раскрылась,
Единственную песню в ней найди.
И две ладони, будто две ладьи,
Тебя поднимут с певчими на клирос.






О КЛИЧКАХ


_                                                                         _Вовке_

Корешков не имею в Париже.
В Барселоне пока ещё нет.
Есть два брата, но Лысый и Рыжий.
Вот такой колоритный дуэт.

Два хвоста, и скуля, и гундося,
Ловко пешими бродят под стол.
А ещё были Гоня, и Вося,
И Портос, и Усан, и Усол.

Нелегка этих прозвищ котомка.
Ох, смекалист наш пёстрый народ —
Вот и я назван сочно и громко,
Вкусно, красочно: я — Огород!

В прошлом всё, но остались привычки
Навсегда, если в детстве клеймён.
Почему-то те старые клички
Мне запомнились больше имён.

Как они были метки, похожи,
Не фальшиво звучат голоса:
— Ты куда побежал, Краснокожий?
— Я в_кинуху,_привет, Колбаса!

Я люблю этих милых балбесов,
Что нередко играют с огнём.
Только Юнош, Вагонов и Бесов
Мы уже никогда не вернём.






***




Под тяжестью неба скукожился тополь,
В ограду чугунную вплавился клён,
И тих как застывшие волны некрополь,
И каждой волной кто-нибудь окрылён.

Рябина похожа на девочку с куклой,
Шиповник застыл как мальчишка с блесной,
Пушинки снежинок в перине припухлой
 Уже розовеют и пахнут весной.

Всё хрупкое царство морозом одето
От тонких стеблей до могучих лесин.
Прижавшись друг к другу до шумного лета,
Увязли в снегу силуэты осин.






ДИАЛОГ




- Будто лебедь она была,
Не забудется то крыло,
Это ночь как туман бела,
Мне в ней было тепло, тепло.

— Извини, не тепло — темно,
Позабудем, перечеркнём
То, что было давным-давно
И не ночью, а чёрным днём.






ПОСЛЕ ШТОРМА



Шторм сбежал, его только и видели,
 Я по голому пляжу пройдусь.
Галька блещет на солнце как мидии
В перламутровой крови медуз.

Море берегу лупит пощёчины,
И, следы после шторма слизав,
Отступает, и мы позолочены —
Расстаёмся в солёных слезах.






ДУЭЛЯНТ




Шутник всё тот же, что ни взгляд — сюрприз,
Его одежда временем потёрта,
Он бродит под дождём на Сен-Сюльпис,
Спит под роялем, пьёт из натюрморта.

Он в речку на пейзаже роковом
Дольёт воды, что лошади отпили,
И радугу замытым рукавом
Протрёт от брызг, от времени, от пыли.

Он перевоплотил свой дом в музей
И научился говорить с вещами.
Его не дамы — шпаги посещали,
Средь пистолетов он — среди друзей.

Его румянцем вековым дразня,
Глядят из рам — тех вечно юных окон...
Картины? Нет. Враги? Ни-ни. Друзья!
Но даже с ними тоже одинок он.

Здесь все его моложе на сто лет.
В порыве гнева и в плену гордыни
Он вскидывает ржавый пистолет
И точкой растворяется в картине.






ПРИШЛА




Не увядай, моя оранжерея,
Сюда зимы не пустят реки улиц,
И, лепестками крыш оранжевея,
Дворы навстречу солнцу потянулись.

И с этой раскалённой сковородки
(У всех моих знакомых нрав неистов)
Летят на землю сами самородки,
Таинственно шипя в сугробах листьев.

Октябрь — неудержимый рыжий сеттер —
Стремглав летит, неугомонен, молод.
За ним устал гоняться даже ветер
И золотым руном упал на город.

Был город всклочен, вот и позолочен,
Сады и парки под ноги бросая,
В Тюмень — оранжерею — входит осень,
Беспечная, счастливая, босая.











КРУГОСВЕТКА




Я каждому безмерно рад,
Я должен всех собрать их.
И каждый километр — мой брат,
Все сорок тысяч братьев...






***




Небесный ковыль, свои сети раскинув,
Заманит, поднимет, чем выше — сочней.
Несёт нас по жизни на взмыленных спинах
Табун разномастных крылатых коней.

И мчат одержимые, тьму разгоняя,
Лихие мустанги, их пыл не погас,
И серая в яблоках, и вороная,
И бурая Бурка, и пегий Пегас.

А я не жалею строптивых, спесивых,
И шпорами гнутыми бью их под дых.
Луплю без разбора каурых и сивых,
Буланых, чубарых, соловых, гнедых...

Но что это? Что это? Тесно и душно,
Пропахшие потом и дождик, и гром.
Где кончилось небо, там сразу конюшня.
Блеснула уздечка. Привет, ипподром.






ЮГОСЛАВИЯ - 88




Бежит. Его из тысячи узнаешь,
Не сэр, не пан и не сеньор, не дон.
С таким, как он не только кашу сваришь,
Он среднее из этого — товарищ,
Нет, высшее из этого, пардон.

А здесь как дома, хоть и заграница,
И если присмотреться — парень наш,
Хоть, может, и излишне суетится,
Зато в своей рубашечке из ситца
Такой пройдёт не только инструктаж.

Он был сперва немного ошарашен,
Но постепенно, подучив язык,
Стал говорить не хуже, чем на нашем,
А главное, он сделался бесстрашен
И как-то скоро к этому привык.

Тут у него стреляли сигареты,
Выуживали с треском утюги,
Но парень помнил партии советы
И пел на Igumanova куплеты
О Родине и «запахе тайги».

Что за страна, ну всё здесь не по-русски,
Но скоро он привык в краю чужом,
Выдерживал музеев перегрузки
И научился поедать закуски
Двумя руками — вилкой и ножом.

А здесь и ветер дует по-другому,
А здесь и море чище и теплей,
Но что ни говори, а тянет к дому,
К нему, обетованному, родному,
Где всё возьмешь за наши пять рублей.

Одуматься от этого несложно,
В Борисполь правит Боинг. По местам.
И там пока всё наше, и, возможно,
Есть будка с чёрной надписью «Таможня»
И возглас: «Стройся! Это вам не там».

И, просветив манатки и поклажи,
Всех разглядев в очки и зеркала,
Таможенник: «Привет», — вам тихо скажет
И осторожно улыбнётся даже,
Здесь мода на улыбки не прошла.

Он никого на свете не обидит,
Ведь вы же свой, не иностранный гость,
И, может, втихаря везёте видик.
И всё же жаль, что он в упор не видит —
Его работа видеть лишь насквозь.






ТРИ МУЗЫ




Что делать? Только за перо возьмусь,
Всё рушится, и точно — плод запретный.
Сбежала мыть полы одна из муз,
Вторая — в садик собралась... за третьей.






МУШКЕТЁРЫ


_                                                                           _Стасе_

Не отступим из детства ни шагу,
Мы калачиков в нём не наелись.
Арматура четвёрка — на шпагу,
Кирзачи! Ах, какая вы прелесть!

В ход и броши идут, и накидки,
Только в них мы и стоим, и весим,
А консервная банка от кильки
Обязательно будет эфесом.

На груди полумесяц ли, крест ли,
А девиз остаётся поныне —
Не валяйся в велюровом кресле,
А вставай из карьерной полыни.

Жизнь давно уже мимо прошла бы
Без финта, без улыбки, без трюка,
Но сквозь дырочки батиной шляпы
Мы кудрявыми видим друг друга.

Да! Мы те же остались. Мы — шкеты,
Наши годы назад прилетели,
В нас и шпаги живут, и мушкеты,
И плащей белокрылых метели.






***




Это страна, где иностранцев нет.
Родные все. Не думайте, что сбрендил:
Мне прадедом стал Рембрандта портрет,
Истаршим братом — младший Питер Брейгель.
Такое изобилие мадонн!
Амур кудрявый, он же — Купидон!
Жиль, Андромеда... Это всё — мой дом.






***




Мы ниточки вьюги в канаты колючие свяжем —
От скруток пурги накаляется ночь добела.
Разорвана тундра огнями и вздохами скважин,
Да чёрными флейтами в небо гудят факела.

Мы небо целуем, мы в салки гоняемся с ветром,
Нас щедрый мороз обдаёт ледяным серебром.
Спиралями фар профиля в беспросветности сверлим.
Мостами, карданами, скатами зимники бьём.

Нас Север забрал и уже не отпустит обратно,
А шелест моторов утонет в дыханьи глубин,
Нас примет пурга и сомкнёт ледяные объятья,
А небо над нами не будет уже голубым.

Тягаться с природой? Да, дерзко, но где-то расплата.
И в чайниках снова ржавеет подтаявший снег,
Жемчужное небо на шкуре медвежьей распято,
В брусничник Полярной звезды упирается шнек.






* * *




Кокой — крёстный отец, просто крёстный,
Пригубив по дороге кваску,
Мне купил «лисапет» трёхколёсный
И сказал: «Ну, сейчас хоть в Москву.

Как огромен наш мир и чудесен,
Давани на педали и в путь,
Но смотри среди всех своих песен
Скрип родных половиц не забудь».






ГИТАРА


                                                           О. _Чувакину_

_Я_начала с азов, тропинкой узенькой
Я двинулась на зов. На встречу с музыкой.

Вот так, за ладом лад, стонала, охала
И всюду невпопад — вокруг да около.

Мой неуёмный пыл_ff_мучителен,
Но ученик мой был моим учителем.

Ему — бекар, диез, от «До» вся азбука,
А он со мною в лес, послушать зяблика.

Ему — рука легла, и всё в гармонии,
А для него игра — и гром, и молнии.

Ему — бегом, с листа, секунда, терция...
А для него всегда, всегда у сердца я.

В него дробинки нот, ключи, сольфеджио,
А он мне струны вьёт из ветра свежего.

До каждой из натур найдёт тропиночку:
Мазурку, вальс, ноктюрн, гопак, лезгиночку.

Дошли до «Чардаша»! Куда уж выше-то?
Зал замер, чуть дыша, я вовсе выжата.

На страсти не скупись — сыграем с горкою.
Кричат нам, стоя: «Бис!», — раёк с галёркою.

Я до сих пор дрожу. Болезнь? Порода ли?
Меня — под паранджу, в футляр и... продали.

Мне позабыть пора всё, что играла я...
У медиатора сердечко алое.






_***_




На небе звёзд резвятся табуны,
Хоть тоже кони, небо им милее.
И звёзды пьют из озера луны,
А та всё уменьшается, мелея.

И вот остался только ободок,
Едва заметный — на один глоток.






ДОЖДИК




Он — не водичка, не духи.
Пиши, художник!
Корзины, прялки, сундуки —
Вот это дождик!

А ну давай ещё плесни,
Душа сырая,
Дождь — это улицы, плетни,
Дома, сараи,

Ухваты, кадки, плёток вязь,
Другая рухлядь...
Всё это, в небо облачась,
На нас как рухнет!

Не удивляйся — сам позвал.
Всё по порядку —
Желтком растёкся самовар
В лепёшку, всмятку.

И каждый в этом чудаке —
Особый лучик.
И ты лежишь на чердаке,
Парящем в тучах.






* * *




Все революции оттуда,
И все туманы, и ветра.
Мой дальний друг, восьмое чудо,
Ты есть повсюду — град Петра.

Где б ни был я: в садах Эдема,
В глухой тайге, в тени чинар —
Везде Балтийская система!
Везде Петровский ординар.






ЗООСАД




Удобно быть потомком обезьян.
Какие предки, что б ни говорили!
Вот если ты, к примеру, грубиян,
То в этом виноваты... гамадрилы!

А если распоследний сукин сын,
Где мягче тряпки, где наглее танка,
То явно, тут замешан капуцин,
А может, это — финт орангутанга.

Нахапал недостатков — все свои —
Зануда, зазнавала, забияка...
На павиана что-нибудь свали,
А не войдёт, так есть ещё макака.

Нам бабуин бахвальство подарил,
Заносчивость — носач самовлюблённо.
Горячку порешь — это от горилл,
Кривляешься мартышкой — от гиббона.

Шампанское? Так то от шимпанзе,
А примитивность — так опять приматы.
Короче, виноваты все, все, все...
И только мы ни в чём не виноваты.

У каждого какой-нибудь изъян,
Вот и гадаешь — а моё ли кредо?
Происходи ты хоть из обезьян,
Но не забудь — ты тоже чей-то предок.






ПРОБЕЖКА




Я бегу мимо кладбища, ветви чугунной ограды
Разрослись — не пройти. Эти стражники снежного поля:
Прутья, сучья, стволы — заострились штыками и рады,
Оплели паутиной дремоты, молчанья, покоя.

Да, невесело здесь, и уныла земля новоселий,
Только взгляды портретов всегда оживлённы и горды.
Снежный ягель зимы, мишурой обвисающий с елей,
До земли загибает деревья усталые. Годы.

Здесь в родительский день на гармонике нищий пиликал.
И росинками слёзы дрожали в цветах из бумаги,
Соловьиные трели стекали под землю по липам,
И застыли деревья задумчиво — джинны и маги.

А сегодня пейзаж январём разрисован искусно,
Всё любовною вязью опутал — забвенье и нега,
И ранетки клюют снегири, ох, наверно, и вкусно!
Жаль, достать не могу, а хотя... не вкуснее же снега.

Повезло, я — чужак в царстве вечного сна и иллюзий
И обжёгся шиповником, здорово, не понарошку,
Вот и песни пою развесёлые ветреной музе,
Да ещё и играю — мне нищий оставил гармошку.

Стихла музыка, с лёгкостью мысли, с бесшумностью мима,
Заплетая следы с изворотливостью конокрада,
Я бегу мимо кладбища... стой-ка, а может? ...
                                                              Нет. Мимо.
И чугунные листья роняет под ноги ограда.






***




Ночь тиха как дыхание барса,
В скалах спит утомившийся бриз.
А жарища такая, хоть парься,
Вместо веника взяв кипарис.

Море тонет в неслышимой гамме,
Шкуры пляжей под нас постелив.
Просто рай, но песок под ногами
Как в песочных часах тороплив.






ДОРОГА





Мне открывает двери храм воды.
Вошёл, и тут же горизонт распорот.
Там нараспашку тайные ходы
Из чёрных катакомб на белый город.

Там бастиона мощная стена
Растворена до невесомой плёнки.
Там дождик сух, темница нетемна,
А облака укутаны в пелёнки.

Там и часы идут наоборот,
А Эрмитаж построен вверх ногами.
Куда меня увлёк водоворот,
Тут всё напевно как в минорной гамме.

Вода моя! Лечу в тебя, лови,
Окрась разнообразием нарядов.
В воде свободны лошади и львы,
И копья, заточённые, в оградах.

В реке такие хрусткие лучи,
А солнце как расколотая репа.
И лишь мостов скрипичные ключи
Сюда доносят музыку и небо.






ГРАД




Земля была, как пластилин, измята.
Барахтались в грязи тела шмелей,
И как-то непривычно пахла мята,
Примешиваясь к брызгам аромата
От перебитых крыльев и стеблей.






ПОРТРЕТ




На золотистом льду паркета
Следы сапог, надымский ягель...
Зачем-то вышел из портрета
Он, опираясь на муштабель.

Он о портьеры руки вытер,
Плащом задел казённый фикус...
Теодолит и чёрный свитер.
Неужто Витус? Вот так фокус.

Из рамы вышел, как из лодки
И покидает галерею
Без сожаленья, без оглядки,
А я остался и старею.

Бежит смотрительница рьяно,
Чтоб пристегнуть его к подолу,
Но никого — пустая рама,
Да смех стихов по коридору.






MATADERO




Поутихли вопли и сирены,
Матадор разделался с быком.
Их обоих тёпленьких с арены —
На банкет, на ужин, прямиком.

Жизнь — всегда случайность, как ни странно,
Ведь не знал ни тот и ни другой —
За столом в потёмках ресторана
Встретятся они, и снова — бой.

Матадор с язвительной ухмылкой,
То-то — он опять вооружён!
Шпаги нет, так он беднягу вилкой,
Бандерилий нет, так он — ножом.

Впопыхах, мадерой подогретый,
Холоден и точен как кристалл,
Он, взмахнув салфеткою — мулетой,
Под столом на цыпочки привстал...

Он работал, как и там — на совесть,
Был как никогда свиреп и зол,
И летел с тарелки жгучий соус
На его изодранный камзол.





***




Нередко достаётся и колоссам —
Ведь в карлика попробуй, попади,
Пока найдёшь — сто раз оставит с носом,
Ещё и посмеётся по пути.

Гиганта бьют больней и хладнокровней,
И в прятках он отнюдь не преуспел,
Не гнётся ни под крышей, ни под кровлей,
Весь на виду — открыт, талантлив, смел.

Всё терпит, уклоняться не умея.
И жаль, не видит своего врага —
Ведь так смешны пощёчины пигмея,
Тузящего голяшку сапога.






ДИАЛОГ С РЕДАКТОРОМ


_                                                                                         _Леону_

«Я почитал и ... Честно? Не в восторге.
Так. Просто зарифмованный рассказ.
А то, что солнце всходит на Востоке,
Помилуйте, все знают и без Вас.

Поэзия — пружина, а не вата.
Казалось бы, размах — вот это да!
А всмотришься — здесь красок маловато,
А здесь и вовсе нет — одна вода.

Прислушайтесь! Уже не так певуче...
Где ударенье? А? Нарушен слог.
Поэзия рисует, а не учит,
Стихи — картина, а не Ваш урок.

Тут как-то сыро, здесь, напротив, сухо
И... Разве может говорить кровать?
А вот совсем голимая чернуха.
Нет, это невозможно смаковать.

Где это видно, чтобы ночь орала,
А дворники летали как сычи.
Ваш гонор проживёт без гонорара —
Без лавров и без славы, знай, строчи.

Я в Ваших строках, будто в лабиринте,
А ниточка? Изюминка, а? Где?
Фантазии-шарады уберите —
Не стыдно при такой-то бороде?

Выбрасывать? Нелишние потери.
Какой, а никакой, но это труд.
Перелатать, перекроить и пере...
Переписать. Возможно, и пройдут.

Работайте, пока талант не высох,
На классиков равняйтесь — вот шкала.
И «если порох есть в пороховницах»,
Надеюсь, что у Вас пойдут дела.

Да... Уберите личные соблазны
И не тяните за уши сюжет.
Ну, вот и всё. Я вижу — Вы согласны».
А где же диалог?
                  Да вот он —
                                      «Нет».






СДЕЛКА




Я просил у бесконечной зимы,
Чтоб она мне одолжила весну:
«Дай денёк, зима, хотя бы взаймы,
Расквитаемся, я после верну».

По рукам! И ни морозов, ни вьюг,
«Но смотри, чудак, потом не жалей».
 Все синицы разлетелись из рук
И разбили в небе клин журавлей.

Я-то знал — не за горами тот день,
Вот в окошко мне весна постучит...
Снег всё ёжился да прятался в тень,
Но растаял, как во рту стрептоцид.

Растопил я свою зимнюю грусть
От букетика весенних лучей,
И остался только приторный вкус
Зимней вьюги, что уносит ручей.

Это всё уже быльём поросло,
Вот и холод унесло сквозняком!
И душе моей сегодня тепло
И легко как на земле босиком...

Но однажды в мой ухоженный сад,
Где был ярок георгин как рубин,
С неба рухнул сокрушительный град
И под корень все цветы порубил.






* * *




Когда от одиночества устану,
Когда я затоскую по дождю,
К щебечущей воде иду — к фонтану —
И... жду.

В слезах фонтана слёз и не замечу,
Прочту в них только радостную весть,
Ведь те, кто мне назначил эту встречу,
Все... здесь.






КАМПАНИЛА




Мы весело летаем по орбите,
Идём, пространство режа, напролом.
Не удивляйтесь, что и вы летите,
Но вот вопрос, а под каким углом?

Мы споро поднимаемся на штурмы.
Вот так, не отставая от других,
Летят дворцы, гостиницы и тюрьмы
 И башни тоже — вот одна из них.

Ей не летелось в общей стае, в куче,
Она притормозила лишь на миг
И сразу стала выспренней и круче
Роскошных вилл и стройных базилик.






МОХ




В занозах весь, свалялся да засох —
Так крепко был прижат венцом к венцу,
Но в срубе дома шебаршится мох —
Он думает, что он опять в лесу.






***




Взбесилась туча — курица рябая,
Кудахчет на всё небо. Что стряслось?
Да град сверкал, цветы перерубая,
Вбивая в землю пчёл, шмелей, стрекоз.

Капустницы метались в нём вразмашку.
Он был в ударе, он застал врасплох
Тюльпан и муху, комара, ромашку,
Пчелу и мотылька, чертополох...

Изрешетив весь сад в порыве яром,
Он вспомнил тучи тёплое крыло
И от земли всплывал прозрачным паром,
В котором солнце сонное взошло. 






О СЕБЕ




Натурщица — пещера Альтамира.
Любимая палитра — Барбизон.
Любимая картина — карта Мира.
Любимая дорога — горизонт.






ЧИЧИКОВЫ




— Душа его живёхонька. — А тело?
— Да тоже где-то здесь — пустует гроб.
— Нет?! Брось ты, аж нутро похолодело.
Прохвост. А говорили, что усоп.

— Какое там? Живёт и снова барин.
Коттедж, машина, дача — всё при нём,
И каждый день, что сверх ему подарен,
В календарях рисует красным днём.

— Возможно ли такое, а эпоха?
— Давно в ломбарде, подобрал живот.
Таким в любых столетиях неплохо.
Он нас ещё с тобой переживёт.

Живёт себе, не старясь и не горбясь,
Из кукиша способен сделать куш.
— Бессовестный.
                        — Зато бессмертный образ.
Видать, всегда хватает мёртвых душ.





 






_* _* *




Дизайнер щёлкнул мышью, и пошло.
Напыжился экран, сверкнул, а в парке
Уже летели щепки, ёлки-палки,
Там топоры и пилы наголо.

Дизайнер сдул пылинки со стола,
Пейзаж в экране взвесил взором грустным,
А клёнов арбалетные тела
Врезались в землю напряжённо, с хрустом.

Дизайнер наш давно уразумел,
Без зелени муляжной что за Север?
Прицелился. Вот это глазомер!
Газон травой искусственной засеял.

Фасад, брусчатку — всё подвёл под стиль,
Ведь мышь им так орудовала ловко,
На озеро стоянку посадил,
Засыпал пруд. Какая там поклёвка!

Он создавал автомобильный рай
И штриховал кварталы, чертыхаясь.
Мы с вами видим баню и сарай,
А это — таунхауз и пентхауз.

Вот он клинок карандаша занёс,
Вот ластик по экрану сделал сальто...
А птицы в парке не находят гнёзд,
И мураши стучат из-под асфальта.






ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР




В трубке запахи бора родного,
Каждым словом иду по нему.
— Коля, как там живут в Скрипуново?
— А, никак. Да и жить-то кому?

Ёлки-палки! Кедровник! Красиво,
А деревня сдаёт. Ты прости,
Но нигде так не плачет крапива,
И нигде так не жалят кресты.

Бедность, Витус, что даже осинам
Больше нечем прикрыть наготу,
На Тумпосе со свистом крысиным
Обрывает с черёмух фату.

Небеса потускнели, померкли,
Позабыли сей край журавли,
А иконы из бабкиной церкви
Все, до кучи... Ага... увели.

Не соскучишься — О! Ребятушки...
Принесло знатоков старины.
Нет дорог, так они на вертушке —
К нам_попадки_по суше трудны!

И нашли ведь без лоций и карты
Нас. «МИ-8» в такой-то дыре.
Аж у Саши пургой бакенбарды
Раздувало в моём букваре.

Всё — разор, опускаются руки,
Клуб разрушен, и всюду не то,
И ползут по экрану гадюки,
А в печи — у полёвок гнездо...

Мы всё грустные темы жевали,
Заплетая речей кружева.
— Николай, баба Капа жива ли?
— Девяносто четыре. Жива!

Каждый день ею вырван со штурмом.
Слух сдаёт. А здоровьишко — Во!
Юрка? Тот как обычно — по тюрьмам
Фестивалит. А Гоша — тово.

Так и влип он тогда бабьим летом,
А был полон недюжинных сил.
Гулик Тузика хлопнул дуплетом —
Тузик Гулику зад прикусил.

Под истошные выкрики «В-В-Ы-Ы- шка»,
Как Туза изорвало в куски,
Из того даже шапки не вышло.
Как-то больно уж не по-людски.

Много примерло, много слиняло.
Время всюду наводит учёт.
А Андрюха? Андрюха в Нуняло
Выпил всё, что горит и течёт.

Да, дела тут не то что бы плохи,
Жизнь, прислушайся — слышь, так тиха,
Что из кузницы слышатся вздохи.
Может — призраки, может — меха.

Сорняки распластались по школе...
Ну, пока. Вот такие дела.
— Подожди, а поленница, Коля?
— Это надо же, вспомнил — сгнила.






КНИГА


_                                                                          _А.      Шевцову_

Ты по-своему, смело скажи,
Замеси её крепче — за дело.
Ты её словно церковь сложи,
Да такую, чтоб небо гудело.

Чтоб была не убога, не зла,
Неумеренно страстна, но кратка,
Чтобы стойко нагрузку несла
Слов твоих безупречная кладка.





* * *




Гармонь опять поскуливает, стонет,
У гармониста не хватает рук —
Вот он уже в волнах Амурских тонет,
И я бросаю в бескозырку круг.

Цепляется, карабкается — мало,
Опять с мольбою смотрит — помоги!
Волна его медведицей подмяла,
И вот дождём летят круги, круги...

Уже его не видно в бескозырке,
Хоть руки поживее загребли,
И сыплются монеты, это — дырки,
А он их принимает за рубли.






РОМАЛЭ


«Мужчина, ты простой».

    Из гадания

Уж нет в щеках того румянца,
В глазах дороги не пылят,
И у цыганского романса
Настрой другой, и строй, и лад.

Романсы? Те давно пропеты.
Гаданья? Вот где интерес.
В атаку вышли как торпеды
Прохожему наперерез.

Водоворот пуховых шалей,
А вот уже и замкнут круг
Из юбок — радуг обветшалых
Да смуглой позолоты рук.

«Дай хоть на хлеб», — сверкают перстни,
Браслеты бряцают: «Постой.
Сперва плати, а там и песни.
Да не такой ты и простой.

Гони монету,_уши_с_ватой_,
Совсем не слышит_негодяй_».
— «А ты мне Золушку сосватай
И королевство нагадай»...

Все разлетелись как вороны —
У них своя страна чудес,
Где ждут усталые бароны
Своих любимых баронесс.






СЫРЁГА




Сыро пишешь — голимая влага.
Подработай, подвей, подсуши.
А то рвётся — не терпит бумага,
Да ломаются карандаши.

Ты с водичкою будь аккуратен —
Собери, убери, отведи,
Слишком много нечёткости, пятен
От воды, от воды, от воды...






ПЕРЕВОД ВРЕМЕНИ




Эксперименты мы проводим —
Всё переводим, переводим.
Эх! Хорошо, что время есть,
И значит можно перевесть.

Нет, мы природе не вредили,
Мы лишь часы переводили,
Хватали ходики за гирьки
Да время прятали в пробирки.

Вот снова бубликом горящим
Насильно солнце с неба тащим.
Играем с месяцем в горелки —
Ему — домой. А мы — за стрелки.






***




От облаков прогнулись крыши.
Умаялись летучки, спят,
Чумазы, дерзновенны, рыжи.
Лежат, ведь завтра им опять,

И формы, и цвета меняя,
Лететь над нами, а пока...
Печные трубы обнимая,
Сопят на крышах облака.






КАЗИНО





Себя от дел насущных отстраня,
Махнёшь на всё рукою —_да_и_пральна_—
Коммерчески-торговая страна
Окрасилась в рекламную игрально.

В цепочке рвётся слабое звено,
С ног на голову встали магазины,
Куда ни плюнь, повсюду казино —
Грохочут разноцветные дрезины.

Но всё-таки змеюки доползли,
Теперь на площадях другие спектры,
И ведь никак не лопнут пузыри
И пожирают парки и проспекты.

Из всех щелей адреналин, азарт,
Звенят рубли и доллары, и марки,
Поток рулеток, кубиков и карт
Беснуется в ногах Дворцовой арки.

Не ждали, а напрасно — тут как тут,
Уже не ждут, когда мы рты разинем —
Кучкуются, толкутся перед Зимним!
Ещё немного и его возьмут.






ПОЕЗД




Паучком зелёным копошится.
Сколько паутины навязал!
Подмигнул глазами проводницы,
Жаль, идёт искать другой вокзал.

По дороге, забавляясь с нами,
Ловит грёзы, подаёт с колёс.
Он всю ночь нас посыпает снами,
Чтобы интереснее спалось.

Сны как леденцы — душисты, липки,
Но наутро скомканным бельём
Мы в обмен на хитрые улыбки
Проводницам эти сны сдаём.






_***_


_                                                                             _Школе_№_9_

Ученье — свет, да испарится тьма.
Есть место любопытное на свете,
Где мы познали «Горе от ума»,
«Вишнёвый сад», «Анчар», «Отцы и дети».

О! Наши умудрённые отцы!
Народ непредсказуемо-великий,
Воздвигли школу (вот так молодцы),
Как раз на перекрёстке двух религий!

Где мир спасают свет и красота,
По умыслу, а, может, для прикола,
Мы все от минарета до креста —
Мечеть, собор, а в центре наша школа.

Идея необычна и смела,
Мы тоже к вере тянемся упрямо,
И в одно ухо нам поёт мулла,
В другое — вторит колокольня храма.






У КУЗНЕЦА




Загни-ка нам чего-нибудь такого,
Чтоб сердце пело, чтобы прямо — ах!
Но снова получается подкова,
Вся кузница в железных кренделях.

Да! Молоток устроен гениально,
Раз только счастье для него закон,
Так пусть не остывает наковальня,
И дышит горн — раскованный дракон.






ЯЗЫКИ




Деревня сжалась, замолчала.
Видать, отпела, отжила,
А как мяукала, мычала,
Гулила, лаяла, ржала.

А га-га-га! А ку-ка-ре-ку!
А хрю-хрю-хрю! А ко-ко-ко!
И из дворов стекался в реку
Туман — парное молоко.

А нынче? Мельница-калека,
Давно отпели жернова,
И обросла травой телега,
Река течёт едва жива.

И плач из дальнего болота
Дремучим мхом заволокло,
И в темноте висят тенёта,
И даже время спать легло.

И стоны тусклых улиц глухи,
Калитки шустрые тихи,
И вспоминают лишь старухи,
Как здесь орали петухи.






***




Здесь следы от подков и карет с позапрошлого века,
Прошлогодние листья с дубов облететь позабыли,
И краснеет на пасмурном небе гранитная веха,
Да чернеет река, прорезая пласты снежной пыли,
Да последнего выстрела скачет далёкое эхо
По следам от подков и карет с позапрошлого века.






НА КОЛЫМСКОЙ




Езда по этой улице — полёт,
Я достаю до крыш с велосипеда,
Здесь патефон по-прежнему поёт,
Забыв, что вся пластинка спета. Спета?

Причудливая изморозь с окна
На кружевные скатерти комода,
В открытки, в фотографии сошла,
Хотя давным-давно другая мода.

Ещё живёт танцующий фарфор —
Два хрупких человечка неустанно
Сервант пузатый — склад хрустальных гор —
Закручивают в непрерывном танго.

Дома осели, сгрудились дворы,
Им душно в этом сумраке свинцовом.
Но глубоки зарубки той поры —
Не спета песня, танец не станцован.






***




Ветрам распахнут настежь взгляд.
Любуюсь ликом.
Зрачки сраженьями горят
В Петре Великом.

Невы два века утекло,
Но светят хлёстко
На пальчиках Мари Колло
Сердечки воска.






С ДЕРЕВЬЯМИ




Им дождик долговяз рубашки штопал,
Крахмалил месяц, платья серебря,
А ветерок разглаживал — всё зря.
Разделись: дуб, осина, липа, тополь.

А к осени и всю одежду сбросят,
Раздарят щедро. Забирай, владей.
Разоблачатся, никого не спросят,
Деревья превращаются в людей.

А мне перебирать весь этот ворох.
Стараюсь, ничего не пропущу.
И банных тут стога, венки — лавровых,
Да всё не то — тетрадный лист ищу.






***




Циферблат переполнен,
Позолоченный лис.
Полдень! В Питере полдень,
Крылья стрелок сплелись.

Время загнано в угол,
Не поймёшь, что за стиль —
Всё мертво, даже флюгер
Безнадёжно застыл.

Ваша сцепка нелепа,
Расплетайтесь скорей.
Вот уж в тусклое небо
Врос букет якорей.

Вот уж речка, и Пушкин
Пистолет уронил,
Но бабахнуть из пушки
Не спешит канонир.

Стрелок звонкие жилки
Натянулись в струну,
А он снег с бескозырки
Равнодушно стряхнул.

Стрелкам тесно до стона
И пищат: «Отпусти».
Вот он — залп с бастиона...
Можно дальше идти.






***




Деревья ожили — кричат
И сразу всеми голосами:
Синичек, воронят, грачат,
Галчат, скворчат и сорочат —
Так петь научатся и сами.






ИДЕЯ


_                                                                               _В.      Быкову_

Это длинная песня, но я пропою по порядку —
Захотелось романтики, странствий, а хочешь — ищи!
Облачась в рюкзаки, мы к паркету прибили палатку,
Расхватали болотники и нарядились в плащи.

Мы приклеили бороды и нацепили бинокли,
Из обоев зелёнкой устроив тропический лес,
Соль да сахар залив сургучом — это, чтоб не промокли,
И закинули сеть в ожидании новых чудес.

Вентилятор врубили. Пейзаж невесом и воздушен,
Благодать! На природе — живи, наслаждайся, дыши!
Заказали дождя. Он явился в калошах и с душем,
Постучал, покрутил, удлинил. Поливал от души.

Ох, живителен свежий холодный рассол, а вода-то
Даже вяленых вобл превращает в живую макрель.
Тут ещё и картошку раскрашивать под авокадо
Налетай, кто желает. Вот кисточки, вот акварель.

Нам не надо в обход, растолкаем диваны, мы срежем,
Облака простыней и портьер в паруса посвятив,
На резиновой лодке на кухню, совсем как на стрежень,
Выплываем, вот песня! Что, тоже знакомый мотив?

Размечтавшись, я вовсе забыл, почему я и где я?
И прутом от герани упряжку фантазий хлещу.
Тут заходит братишка и хитро смеётся: «Идея!», —
И уже гвоздодёр с молотком прижимает к плащу.






***




Туча — кобылица вороная,
Ветер с серебристой плёткой гроз
Пролетели, молнии роняя,
Над зелёным пламенем берёз.

Стой! Мне так знакомы эти капли.
Да ведь это мы с тобой летим,
Отражаясь в радуге как в сабле,
Обронённой всадником лихим.






ТОК




И в проводах дремали электроны,
Но молния по ним потанцевала,
Да отдохнуть присели две вороны,
Серьёзные как два потенциала...

И электронов дружные семейки
Взялись за дело. Ох, и всеумейки.

Они квартиры освещали, грели,
Будили перфораторы и дрели,

И по кастрюлям весело сновали,
Залазили в духовки, в самовары.

Так шустро! Кто в розетки, кто в спирали,
И пыль сосали, и бельё стирали.

Одни бледнели, спальни освещая,
Другие были бурыми от чая.

И жарили омлет, и соки жали,
Носки вязали, коврики и шали.

Залезли в вентиляторы да фены,
А двум воронам было всё до фени.

У электронов жизнь — сплошная проза,
Светя и грея, кипятя, морозя...

И пусть вороны заплывают жиром,
А им бежать по оголённым жилам,

И носятся, работая бесплатно
Швеями, пекарями и портными...
И лишь воронам было непонятно,
Кто так никчёмно шастает под ними.






***




Я книгу осени листаю.
Страницы всё белей, белей.
Вот прочитал снежинок стаю,
За ней — пунктиры журавлей.

По этой — дождичек струится,
Хоть чем-нибудь, но изуми,
А! Вот и белая синица
Зимы.






В МУЗЕЕ ОРУЖИЯ



I

Кирасы сношены до дыр,
Облезло золото на шпорах,
И просится на Вас мундир,
Там в складках затаился порох.

Да. В самый раз. Вот красота!
Мундир по Вам как будто вылит.
Вот только слева от креста
Царапнут пулею навылет.


II

Мечи, секиры, сабли, палаши,
Берданки, кольты, пушки и фузеи...
Руби, коли, стреляй, секи, маши...
Так. Так. А для кого тогда музеи?


III

Особняком. Да, он всегда в сторонке.
Потрёпанный, зачитанный до дыр,
Бессмертный фолиант — «Война и мир»
С закладкой блёклой — чьей-то похоронки.






* * *




Стихи — не паренье пера над бумагой.
Это — смерч, ураган, наваждение.
Это... Это — пламя свечи, заострённою шпагой...
По эфес канделябра в груди у поэта.






МОСКОВСКАЯ, 6




Небо к осени высохло — гнутая, звонкая щепка.
Занавески на лужах осенних задёрнулись льдом.
Ржавый гвоздь в эту улицу впился надёжно и крепко.
Я пройду по Тюменской Москве, я потрогаю дом.

Я пройду по тропинкам, в которых таятся секреты —
Битых чайников, блюдец и кружек цветастый фарфор,
Крылья крыш перекрашены осенью, нежно согреты,
Я пройду по Московской Тюмени, потрогаю двор.

Задыхаясь, выводит мотив граммофон водокачки,
Здравствуй, маленький остров далёких находок-потерь,
Я железную песню ворот растолкаю от спячки —
Разбужу колыбельную кованых дедом петель.

Цепь-ворчунья замолкла — мертва без собачьего лая.
Клички всех своих псов позабыла и каждый их клык.
Двор, как в блёстках, в слезах из серебряных глаз Николая,
Что навеки в червонец вчеканил свой царственный лик.






СВАЛКА МАШИН




Она как динозавр (такой зверёк,
Он вымерший, его не сохранили).
Как хладнокровно королей дорог
Сметают в гору ржавчины и гнили!

Где доживать, машинам всё равно.
Кто-кто, а уж они видали виды!
Свалялась шерсть на_Золотом_руно,_
Кристаллы крови крошатся с_Корриды._

_Металлик_снова грезит о былом,
 _Мурена_вызывающе и яро
Выкатывает фары будто ядра,
Но в прошлом всё._Рапсодии_? На лом.

Курган на поле рукотворный вырос —
_Нептун_попал под_Айсберг_и_Опал,_
_ Лагуна,_Игуана_и_Папирус,_
_Виктория,_Кармен_и_Кардинал..._

И всех сюда — история — так надо.
_Сапфир_раскис, уже_Триумф_не дюж,
И скулой взбороздил песок_Торнадо,_
_Нарцисс_уткнулся носом в_Мулен-Руж._

_Коралл_на_Афалину_смотрит люто,
И_Примулы_на_Корсике_цветут.
До хлама обесценилась_Валюта,_
И стал простой_Осокой_Изумруд._

Стоят давно, но смог ещё курится
От_Океанов,_Балтик,_Ниагар,_
Из_Монте-Карло_завезли_Корицу,_
Им всем полезен северный загар.

_Сафари_сам оцепенел в галопе,
Обиделся: «Не подходи — лягну».
И я тут не на_Люксе_Антилопе,_
На_Антилопе_Ретро_— А Ля Гну!






ЧУЧЕЛА




Пуха как в перине. Распродажа,
Тут и небо с молотка пойдёт,
Всё в ассортименте, даже... даже...
Птичье: молоко, перо, помёт.

Тянет краеведеньем и цирком
От вальдшнепов, ястребов и дроф.
И надменна цапля, будто циркуль,
Филин строен, как вязанка дров.

Журавля не сложишь как рубаху,
Пиджачок на селезне кургуз,
Только помнит, что привык к размаху,
Как крестовый? Нет — пиковый туз.

А кулик-то грациозен, ладен.
Тоже взбит как новогодний торт,
И его не сложишь, будто складень.
В нём инстинкт бесстрашия затёрт.

Гусь! Он и без яблок просто душка!
Но его в кулёк не завернёшь.
Да и пеликан — не раскладушка,
Хоть в полёте вроде и похож.

Он до блеска это небо вымел,
А сейчас безмозглым дураком
Сожалеет, что тогда не вымер,
Как археоптерикс и дракон.

Этот кроншпиль выхвачен дуплетом
Из пунцово-огненной зари,
И глаза его осенним светом
До сих пор горят как фонари.

Жители небесной этажерки
В стеллажи витрин водворены.
Хищники, и те в витринах — жертвы.
На земле — не в небе — все равны.






_***_




Сто вёрст до Тюмени. А Борчик? Да вот он —
Расквашены улицы, мох да клю-ква.
Красиво как в сказке, и пахнет болотом.
А песни какие? Ква-ква да ква-ква.

Кварталы пусты. Не осталось деревни.
Кто съехал в больницу, кто в водке сгорел...
И в треснувших окнах томятся царевны,
Всё ждут, не дождутся Ивановых стрел.











ОНА ПОЁТ




На всю округу брызжа и шипя,
О твердь каменьев плечи обдирая,
Играешь и поёшь саму себя,
А песня-то холодная, сырая.

Ты капельку в каналах поспала
И снова лентой гибкой и упругой
Несёшь церквей и храмов купола,
Колокола под ледяной кольчугой.

Вот так ты и поёшь из века в век,
Не умолкаешь, даже в Финский канув,
В твоей косматой гриве море рек,
Жар всех свечей, дыханье всех вулканов.

Нева! Не умолкай. Нева, допой!
Там есть смешное место, если помнишь,
Когда на пристань входит львицей полночь,
Крадётся лев к тебе на водопой.






ТОРГОВЫЙ ЛЮД




Ты — коммерческий люд,
Я — купеческий люд.
Мы презрели уют,
К нам морозы не льнут.

В нас терпения пуд,

Хоть нелёгок наш труд,
Но карман также худ,
То налогом припрут —
По три шкуры дерут.

А уж если дебют,
Так и вовсе добьют.

Тут тебе не до блюд —
Кофейка не нальют.
Всё ломают да гнут,
А когда very good?

Может, нрав у нас крут —
Каждый шумен как шут.
Под ногами батут.

Без кредитов и ссуд
Не житьё — Страшный суд.
Среди нас нет зануд —
Это просто профзуд.

Вот бы в отпуск на зюйд,
Не везёт — не везут.
А куранты всё бьют,
Только где он — салют?

А торговый наш люд Он
бывает и лют...
С днём рождения, Люд.
Только в термосе — лёд.






***




За молниями бегаю, ох пылки,
Катаю в небе грома валуны,
И рыжих звёзд колючие опилки,
Смахну с пилы, очистив срез луны.

По мокрым тучам я на землю слезу,
От слёз рассвета горизонт подсох,
И только слышно как течёт по срезу
Ручей — холодный, терпкий лунный сок.






ОРДЕР




Вместе с люстрой — пять солнышек — вырванной
                                                             в универмаге,
Вместе с грудой тряпья, что имел напрокат да взаймы,
Я приехал домой из почти образцовой общаги,
И зима увязалась со мной. А куда без зимы?

А в общаге всё будни да будни — там праздники редки,
Ничего не изменишь ни капли, кричи, ни кричи,
Как там все терпеливы и молча идут в свои клетки,
Где им снятся обои, паркет, ордера и ключи.

И мечтается там о просторном, большом и высоком,
О квартире с балконом и лоджией — вынь да по ложь,
А на деле умеют сидеть и ходить только боком,
Потому что иначе там больше никак не пройдёшь.

Этим экскурсом вам и зиме я, возможно, наскучу,
Ветер северный зол и в сугробы мечты мои сгрёб,
А судьба как метель без разбора сбивает нас в кучу,
В муравейник гудящий и плачущий — наш небоскрёб.

Он велик, но вблизи он становится ниже и уже,
А огромным дворцом представляется только во сне,
В коридорах его бродят длинные чуткие уши,
И в табачном дыму растворяется чьё-то пенсне.

Но закончились гвалт, все интриги и все передряги.
Как прекрасен порог! Это понял я только теперь —
Я приехал домой из почти образцовой общаги,
И зима распахнула радушно заветную дверь.






***




Потеснила берега
Заводь.
Научи меня, река,
Плавать.

Не сиди как дуралей
С книгой.
Разбегайся и смелей
Прыгай!

Разбросало рукава
Лето.
А река-то, какова!
Лета.





В КАРТИНУ




Бесцветна только пустота, и та
Способна на рефлексы и оттенки.
А безграничность — козырь у холста,
Пристрой к нему хоть клинышки, хоть стенки.

Век красок краток. Ставни старых рам
Кому-то сцена, а кому-то плаха,
Но белый островок — далёкий храм,
Мы видим в извержениях краплака.

Оттуда не всегда придёшь назад,
А мы себя, здоровых и румяных,
Толкаем, аж подрамники трещат,
Залазим с табуреток и стремянок.

Меня палитры огонёк облил,
И невода холстов давно поймали.
Вот я уже — из охры и белил,
Из тюбиков, живицы и эмали.

Себя то в хром, то в пурпур облача,
Одно примерю, а другое скину,
И снова жду попутного луча —
Той кисти в неизвестную картину.

Я с каждым фантазёром заодно,
Мне в этой жизни тоже не сидится.
Как мило, уходя на полотно,
Потанцевать на кисти живописца.






* * *




Из купели мокрого младенца
В этот свет из ласки и тепла
Вынесли сухие полотенца,
Жизнь-то как чудесно потекла!

Я пошёл по ней — жизневладелец!
Умывался из земных озёр,
Крыльями всё тех же полотенец
Угольки выхватывал из зорь.






О ГЛАСНЫХ — НЕ СОГЛАСНЫХ




Весело и радостно живите,
Дружно, даже новообрусев.
В вашем общежитьи — алфавите,
Хватит места и любви на всех.

Милые и добрые соседи
 Поживают радостно себе:
«Твердо», «Есть», «Живете», «Люди», «Веди»...
«А, И, Б сидели на трубе».

Буква «Ю» протяжная как вьюга,
Буква «О» — светило из зари,
А живут — не могут друг без друга.
Любо посмотреть — все тридцать три!

Все на месте, «Ф» как филин. Бука
«А» как королева букваря,
Твёрдый знак — вот твёрже камня буква,
И уж зело важна буква «Я».

Говорят размеренно и складно,
Всё глаголют про житьё-бытьё.
А в дому всё прибрано и ладно,
Но куда девалась буква «Ё»?

На неё язык: «А ну-ка, съем-ка».
И слова прижались от угроз —
Там, где было ёмко — стало емко,
Забледнели грезы вместо грёз.

И не стало ёлок — только елки,
Был когда-то лён — сегодня — лен.
Лишь за то, что точки больно мелки,
Их кому-то ставить стало лень.

Запыхавшись будто после кросса,
«Ё» ещё не раз нас удивит,
Двух светил потёртые колёса
Как два солнца вкатит в алфавит.






ШЕКСПИР




Суфлёр слюнявит пальцы и... молчит,
А призрак, отдышавшись от погони,
Ждёт продолженья, опершись на щит,
И на прожектор крестится Полоний.

Копьё о тучи точит Фортинбрас,
Гертруда в пьяный кубок что-то мямлит.
Застыла сцена, связь оборвалась —
Очнитесь все, вперёд! Опомнись, Гамлет.

Но ничего не помнит датский принц
И, словно погремушку, крутит флейту
Под шелест тяжких, но пустых страниц.
Куда всё делось? В вечность? В бездну? В Лету?

Ещё раз. По местам. Уместна месть.
Да вот и школяры скулят как лисы,
А Клавдий, изорвав картонный меч,
Бессмысленно дрожит из-за кулисы.

Он помнит, что он будет здесь убит,
Но тишина. Когда убит? Намедни.
И вдруг из зала: «Быть или не быть...»
И на галёрке гул: «Ступай, не медли».

Ой! Йорик робко вскрикнул: «Не губи...»
Могильщик бросил заступ и на помощь,
Но снова зал: «То be or not to be...»
Вперёд, мой мальчик, остальное вспомнишь.

Слеза сползала змейкой со щеки.
Нет, ничего не говори, постой, но...
«Быть иль не быть, вот в чём вопрос,
Достойно ль
Души терпеть удары и щелчки...»






***




Пахнет югом! Певучи закаты,
Выразительны трели, басы.
 Только это поют не цикады,
Это тенькают чьи-то часы.

Волны скачут фантазиям вторя,
Но когда я прощаюсь с тобой,
Слышу в пенье вечернего моря
Тех часов оглушительный бой.






ТЕОДОЛИТ


_                                                                                        _Мишке_

С теодолитом по Земле снуя,
Кудряшками в седые тучи тычась,
Я все вершины покорял с нуля
И дальше до десятков, сотен, тысяч...

Я с ним в любые горы заберусь.
Треножнику не надо и разбега —
Подправишь кремальеру и — Эльбрус!
Чуть ниже и — дыхание Казбека.

Он сглаживал вершины, округлял,
Искал, он не давал стоять на месте.
Там колдовское око — окуляр,
Приблизь его, и ты на Эвересте.

О      новых восхождениях труби!
Но огляделся чуть, и снова низко...
Возможности у зрительной трубы
Сродни сноровке, хватке альпиниста.

Ещё немного винтик подкрутив,
Я на другие пики приподнялся.
В нём есть такой волшебный объектив,
Да с ним недалеко и до Парнаса!

Он видит всё, хоть сумерки смуглы, —
Как весело и шумно на Олимпе!
Теодолит! Углы, углы, углы...
Любая круча — лишь отсчёт на лимбе.






ЕСЛИ





В белых пятнах история, как маралиха пятниста,
А стряхни этот снег, тут и прошлое всё прояснится,

Вот тогда разглядишь все цвета разношёрстного спектра,
Возведёшь Вавилон, и поднимешь Помпею из пепла.

И поправишь пути, что пошли кособоко и криво,
Пожуришь и гречанку с хорошеньким именем — Клио.

Пусть выходит на свет, пусть в архивах своих не
                                                                   томится,
Сможешь тьму порубить и светлицами сделать
                                                                   темницы.

Ты бы выпрямил русла неровных течений и стилей,
Ты б не брал лишний груз, всяких Зимних дворцов
                                                                   и Бастилий.
Вот поля зацвели, вот и ветры окопы продули,
И обратно в стволы залетели горячие пули.

И пробились лучи, и старинные песни воскресли,
Все вернулись домой. Только всё это сбудется,
                                                                  если...






* * *




Амур! А ну, пальни из лука,
Стрелой застигнутый врасплох.
Июльский вечер смолк — ни звука.
Весь город от любви оглох.

Бесшумна времени повозка,
И шестерёнок шелест стих,
И пламя капельками воска
Оплакало поющий стих.

Такая тишь, что даже небо
Устало, в тишине паря,
Взирает вниз темно и немо
И вязнет в росчерках пера.

По-снежному свежо и пышно
Стекает тополиный пух.
Сорок моих и тех не слышно...
Июльский вечер. Город глух.

Цепями тишины окован,
Он в этой глухоте погряз,
Но в глубине бурлила страсть,
С веранд, из спален и с террас
По жилам города струясь,
Гуляла музыка...
Бетховен.






ТЕБЕ ПИСЬМО




Валюта! Здравствуй! Распахнулась клетка.
Смотри, Гривун в полёте как игрив,
А в лапках, вот чудесно, гриф «секретно»,
Но гриф проносит голубь, а не гриф.

Все тайны распахнув бездонным высям,
От росчерков депеш и телеграмм
Сверкает небо от полётов писем,
Летят живые письма в руки нам.

Мартын и дутыш, горлицы и штрассер,
От них и небо будто голубей.
Считать ворон на той почтовой трассе?
Давай считать почтовых голубей.

Тоскуют оскорблённые вороны,
Вдогонку вяло каркают со сна.
Самим, когда летают почтальоны,
Уже ходьба становится смешна.

Я обожаю почту удалую,
Послания взволнованно ловлю:
Вон турман мимо пролетел — «Целую»,
Навстречу дутыш — «Я тебя люблю».






ДОРФАКОВЦАМ




Паруса да винты, крылья, вёсла, колёса да ноги.
К ним добавить ещё только нашу безумную страсть.
Через нас пролегают тропинки, дорожки, дороги,
Нам тела испещрили звенящие ленточки трасс.

В нас гремят кузова и мосты устаревших трёхтонок,
Сумасбродят рессоры, мелькают шаги и шажки.
Нас пробили холодные, гулкие плети бетонок,
В нас грунтовки, шоссе, автострады, пути, большаки.

Паутина дорог, что сжимают всё туже и туже.
Мы болеем давно скоростями, вошедшими в раж,
И продрогшие зимники на вездеходах утюжа,
Не забудем мы юности дерзкий крылатый вираж.






***




Брюхо неба пробито, заделайте брешь —
Тощий месяц из тучи просунул ребро.
Ночь пахуча как хлеб, хоть ножом её режь.
Защипало глаза — всё вокруг серебро.

Потекло, забурлило. Сады и мосты,
Силуэты домов лучезарно-светлы.
Дворник выскочил в ночь серебро подмести,
Так его ещё больше слетает с метлы.

Брось, чудак, успокойся! Ну что за нужда?
От твоей суеты весь мой город раскис,
Ты похож на Ван Дейка в плаще из дождя,
А метла — не метла, а волшебная кисть.

Город тайны раскрыл, от дождя разомлев,
Только нам чудеса и разглядывать лень,
Ведь серебряный кот — просто мраморный лев,
А серебряный мост — это спящий олень.






ИСКУССТВОВЕДУ СЕВЕРНЫХ СИЯНИЙ




Небо цветное под снежной пустыней,
И облака подпирают стволы.
С лиственниц сыплется солнечный иней,
Вот почему тут так ночи светлы.

Тлеет Луны фитилёк вполнакала.
Как бы раскрасить чернявую ночь?
Чтобы цветами она засверкала,
Надо все звёздочки в пыль растолочь.

Если же где-то Земля задремала,
Мы это небо опять тормошим И загоняем (дороги-то мало)
Звёздную пыль под колёса машин.

Смотрим, а все ли сиянья созрели,
Вырвав себя с потрохами из пут,
Здесь облака как прозрачные звери
В шкурах из радуг по тундре бегут.

В жёлтых, бордовых, лиловых и синих.
Что нам ещё? Только неба клочок,
Землю, да снег, да затерянный зимник,
Где наш КамАЗ — как большой светлячок.






РОДОВОЕ ДЕРЕВО


_                                                                  _Памяти_Остапа_Шруба_


I

Растёт это дерево вместе со мной в моём доме:
И в мысли, и в строки, и в песни мои вплетено,
В черты и характер, и в линии этой ладони,
И в эту бумагу — вглядитесь, да вот же оно.
Такое смешное, кудрявое, в шапке зелёной,
Ни громы, ни ливни, ни пекло ему не страшны.
Оно облака пробивает развесистой кроной,
Корнями касаясь далекой, глухой старины.
Его украшает цветами и лентами Флора.
В нём множество судеб спрессовано, дат и имён,
Оно видит всё, что укрыто от нашего взора,
В потёмках когда-то звенящих и ярких времён.
Отрадны ему наши взлёты и наши успехи,
Оно рукотворно — оно создается людьми,
То дерево рост замедляет без нашей опеки,
И чахнет, и сохнет, болеет без нашей любви.
Ему от заботы уютнее, легче, теплее,
Оно величавей и гуще, когда мы добры,
И если подходим к нему, его ветви лелея,
Мы видим характеры чьи-то в морщинах коры.
В ветвях его спрятано время, там вечность сокрыта,
Там смех отзвенел, и там слёзы просохли давно,
Оно знает то, что сегодня, увы, позабыто,
И что будет дальше, конечно же, знает оно.
Хранитель речей, эпилогов, прологов, прелюдий,
Оно даже белой зимой зеленеет вовсю,
Его окружают деревья — живые, как люди,
В таком непривычном и вечнозелёном лесу.
Всё то, что в нём есть, я уверен, дано ему свыше —
В нём живы глаза и улыбки, в нём бьются сердца.
Я многое помню, а то, что не помню, то слышал
От дедов и бабушек, матери и от отца.
А если внимательней в дерево это вглядеться,
В сплетеньи ветвей и коряг — проявляется Храм,
И тут же его окружают картины из детства
В деталях и красках, завидных любым мастерам.
А хочется дальше увидеть, чем эти картины.
Сначала казалось, напрасно я в дебри полез,
Но я докопаться хотел до его сердцевины,
Пройдя через толщу секретов годичных колец.
Иду наудачу, я в нём повстречаюсь со всеми.
Тут только возьми да завесу веков раствори.
Меня с собой взяло доселе дремавшее время
В попутчики, в спутники, может, и в поводыри.
И мы оказались на тёмной неровной дороге,
И в небе не стало ни звёзд, ни привычных светил,
На наши шаги загалдели, слетелись сороки,
Да кто-то нас из лесу свистом к себе поманил.
И мы заплутали тогда в суеверных приметах,
Идя по дороге больших перетрясок и смут,
Но сны обретут очертанья и твёрдость предметов,
А образы прошлого место в пространстве займут.


II

Нам трудно понять, что случилось и кто мы, и где мы?
Секунды ли тикают, или проходят века?
Хватаясь за прошлые, мною забытые темы,
Представить приходится то, что не видно пока.
Легко написать без помарок, что видишь — с натуры,
Что взято из жизни и схвачено взмахом пера,
А вымысел сух и непрочен и полон халтуры,
Но надо попробовать всё же увидеть Вчера.
Пока его контуры сбивчивы, неразличимы,
И нас уже видят, вот только узнали не все,
Но каждая жизнь от рождения и до кончины
Пред нами предстанет во всей полноте и красе.
Прокрутится всё перед нами в стремительном вихре,
Всё было внезапно — и громы, и отзвуки гроз.
Но тут же всё смолкло, и лишние звуки утихли,
И ласковый ветер нам голос знакомый донёс.
Мы были одни, только где-то в другой параллели
За руку со временем так же шагал мой двойник.
И мы из отдельных миров друг на друга смотрели.
И больше хотели узнать о себе и о них.
Мы видели близких, родных, а, одним словом, наших,
Которые нас даже там отведут от беды,
И кто-то попросит из них у знакомых монашек,
Чтоб влили в «купелю» по кружечке тёплой воды.
А то, что мы видели, это всё после расскажем,
Нам надо извлечь и поднять старину из глубин.
Как мы в темноте любовались прекрасным пейзажем,
Который лишь нами был виден, и нами любим!
Я знаю, что этот пейзаж нарисован по-детски,
Но как оживить его, глядя в туманную мглу,
Увидеть тот двор и тот дом, на окне занавески,
Стоит колыбелька, икона с лампадой в углу.
И тикают ходики в беге своём одиноком,
Но стрелки стоят и застыли под тяжестью гирь,
И дождик играет в грязи возле низеньких окон,
Стекая по вывеске старой со словом «Сибирь».
Мне трудно унять свою радость, я снова в восторге,
Мы с дедом Алёшей чайку возле печки попьём,
А с чёрной доски неустанно всё скачет Георгий
На вздыбленной лошади, Змея пронзая копьём...


III

... Но вот всё проходит, меняется, всё по-другому,
А может, и не было вовсе, а был только сон.
И нет ни души, и никто не проходит по дому,
Он лет двадцать пять, как горел, а потом был снесён.
У нас на глазах темнота состязалась со светом,
Тускнели портреты, желтели страницы у книг,
Но всё первозданное цело и в дереве этом
Укрыто, и спрятано в этот бесценный тайник.
Оно всё впитало, и это теперь в его соках:
Как плакал ребёнок, фитиль от лампады сверкал.
Мы видели их, как тогда, молодых и высоких,
Чьи образы помнят ещё отраженья зеркал.
Но всё далеко. Вот и пламя в лампаде погасло.
И канул Георгий на лошади белой во тьму.
Задуло ли ветром, а может быть, кончилось масло,
И как там, должно быть, сейчас неуютно ему.
Вся жизнь сплетена, как дорога, от мрака до света:
Из встреч и разлук, из находок, а чаще потерь.
И вот я родился в июле, ах, где это лето?
Давно оно было, а может быть, только теперь.
Вот церковь полна, и толпится народ у купели,
Я всех узнаю. Это близкие, наши, родня.
Монашки, знакомые дедушки, воду согрели,
Чтоб я не замёрз, и сегодня здесь крестят меня.
Я — крохотный, маленький в этой огромной России,
Смотрю из купели и вижу сквозь радугу слёз:
Со старой обшарпанной фрески «Явленье Мессии»...
На землю босыми ногами ступает Христос.
Мы позже увидимся в Питере в «Русском Музее»,
Он будет в свои тридцать три так же мудр и красив.
Я вырос из сказок и галстуков, стал повзрослее,
И если и верю в него, то не больше, чем в миф.
Но он поступает, как прежде, со мной благосклонно,
Сомненья прощая и так же от бед уводя.
Но вот над Россией всплывает другая икона,
Во всех племенах обязательно славить Вождя...


IV

.... Не умер ещё он, но время его на исходе.
Он станет иконой для деда, отца и меня,
Всехсвятские, Спасские улицы станут не в моде,
Кумиры дадут им другие — свои имена.
Нет камня на камне от прошлого и от былого,
Ковали людей и железо, пока горячо,
Наскучила Святость — Всехсвятская стала Свердлова,
А Спасская — Ленина, ясно — ну чья же ещё!
Детей называли Владлены, Вилены и Вили,
И всех из церквей переправили в клуб Ильича,
И много деревьев тогда в этой буче срубили,
Аж щепки летели, старались, рубили сплеча.
Не ветви и сучья, а били наотмашь под корень,
И всех неугодных поспешно с дороги смели:
Тут нужен был лес, чтоб заткнуть голоса колоколен
И вытесать вместо крестов на часовнях шпили.
Готовы на всё, даже сдвинуть светила с орбиты,
А то, что мешает, немедля стереть в пух и прах,
И были разграблены церкви, и были разбиты:
Иконами печи топили, их жгли на кострах.
Казалось, живём мы сегодня богаче и ярче —
Лишь церкви темнели, как будто одетые в креп,
Да тот же у входа сидел искалеченный старче,
Всё той же ободранной шапкой сшибая на хлеб.
Кому-то казалось — дела наши двинули в гору,
И близилась эра, мне помнится, «светлых годов»,
Но много деревьев загублено было в ту пору,
Древнейших деревьев, а значит, древнейших родов.
Моё же осталось расти, ни на чьё не похоже,
Такое смешное, сейчас в моём доме живёт,
И чем оно старше, тем крепче оно и моложе,
В нём всё по-другому задумано — наоборот.
И всё же к нему никогда обратиться не поздно,
Хочу пожелать ему: «Дерево, вечно живи»,
Пусть здесь будет жизнь,
Пусть здесь птицы совьют свои гнёзда,
В нём вечная жизнь и дыхание вечной любви...






_***_




Солнце прыгнуло на чердак,
Подрумянено, долгожданно.
В нём дыхание Жанны д’ Арк,
В нём мальчишеский пыл Джордано.

Всех влюблённых, любимых — жар,
Все фантазии, грёзы, чуда...
Уместились в небесный шар —
Им удобней чудить оттуда.

Шар огромен и величав,
А сплочённее и теплее,
Потому что в его лучах
Взгляд Есенина, Галилея...

Только им не забыт никто,
В солнце живы и жест, и слово.
В нём частица Буше, Ватто,
Рафаэля, Коро, Брюллова.

Вот и ты, излучай, свети,
Хоть мигни в этом мире смутном,
Чтобы было чему взойти
Завтра
              утром.






ПОДФАНЕРУПОЮЩИМ




У Вас такие странные манеры:
Да это же не галстук, а лассо.
У Вас не только голос из фанеры,
Ещё одежда, руки и лицо.

Фанерные и мимика, и жесты —
Нечистый что ль на сцену вас занёс?
И ваши голоса здесь неуместны,
В них много щепок, дерева, заноз.






***


_                                                                     _Первой_горбольнице_

Пятнадцать лет тому назад я чуть не утонул в Агане,
А тут опять чуть не сгорел? Судьба, ты не права.
Уже казалось, что меня несут вперёд ногами,
Но отлегло, когда дошло, что это — голова.

Я хлопнуть веками успел — рефлекс не дал осечек,
А, чтоб не подпалить нутро, истошно заорал
И осветил громады тьмы огнём алтарных свечек,
И наконец Всевышний сам услышал мой хорал.

Он видел всё и точно знал — когда горишь как факел
На стоны или на нытьё не остаётся сил,
И где-то в тучах высоко Он сам чуть не заплакал
И мой полёт на свет иной чуток притормозил.

Я не сгорел, я снова жив, со мной мои замашки,
А санитар мне говорил: «Да, повезло тебе,
Похоже, что родился ты в той клетчатой рубашке,
Когда б синтетика была — кранты, а тут —_хэбэ_».

Рубаху эту, чтобы снять, разрезали на части,
Но мы, больные, даже там достаточно шустры,
Распознаём и сквозь бинты о том, что близко счастье,
Как накрахмаленный халат вбежавшей медсестры.






_***_


                                   Посторонним вход...


И стенам неприступность надоест.
Да будет дверь! Вот мы уже полезли...
Боязнь быть посторонними — болезнь,
Она заразна, как и все болезни.

Прилипнет крепче гриппа, яко стул,
А с ним куда? И горе, и потеха.
Нет от неё таблеток и микстур,
Беспомощны аптечка и аптека.

Казалось бы, отмычки подбери,
Пока не канул в мир потусторонний,
Но постепенно у любой двери
Себя уже ведёшь как посторонний.

А тайна, как всегда, обречена,
И в скважину замочную глазеет...
Но дверь (хоть и с табличкой) — не стена —
В ней тьма щелей, обходов и лазеек.

А уж лазеек мы не провороним,
Хотя они и чужды посторонним.






_***_




Кукле платьишко мало.
Жмут заплатки,
И ничуть не подросло.
Что за платье?

Продаётся же теперь
Всё и даже
Дождик, грозы и капель —
Распродажа.
Кто-то вырвал первый пай
Для затравки...
И... хоть свалки покупай,
Хоть заправки.

Кукле хочется чудес
И диковин.
А сегодня общий лес —
Дяди Колин.

Даже пруд, и тот сопрут,
Так помашем.
До свиданья — этот пруд
Тёти Машин.

И туман чужой. Хоть хмур,
Но укутал.
Жаль — монеток и купюр
Нет у кукол.

Ах ты, глупая, не хнычь,
Бедолага —
Деньги можно и настричь.
Есть бумага!

Раздадим, как настрижём
Всем бесплатно.
Только в городе чужом
Как без платья?

И за речку, и за бор
Мы заплатим,
За забор и за бугор...
И за платьем.

Даже небо с молотка.
Вот так купля,
Но не проданы пока
Я да кукла.






ЩЕГОЛЁК


_                                                                               _А._Холчеву_

Я от плотницких затей был далёк,
Я лишь мыльные пускал пузыри.
— Подарю-ка я тебе щеголёк.
— Отчего не подарить? Подари.

Что за каверза такая? Щегол?
— Сам ты птица. Насмешил. Ха-ха-ха.
Он без пёрышка единого. Гол.
И отлично подойдёт для стиха.

— Деревянный? — Так. Уже горячо!
— Музыкальный инструмент? — Перебор.
В нём поют хоры боров и ещё...
Стойки арии дубрав. — Не забор?

— Издеваешься? — А может, продашь?
— Отгадай, да забирай просто так.
Он малюсенький такой. — Карандаш?
— Обижаешь, чуть поболе. — Верстак?

— Чуть помене. — А ты спой мне о нём:
«Мы ру-би-ли с ним до-ма-а...» — Я не псих.
— Шутишь здорово, а может, махнём?
— А на что его махнёшь? — Да на стих.

— Вот работушка твоя без заноз.
Лучше я тебе спою: «Как я зо-о-л...»
— Мой пузырь тебе садится на нос.
— Тьфу ты, точно. Сколько мыла извёл.

— Ты меня в такие дебри увлёк...
— Я всегда тебя готов подурить.
— Напишу-ка стих про твой щеголёк.
— Что бы мне тебе ещё подарить?






БУМАГА




Невинна, незапятнанна, чиста,
Её пространства не теснили строки,
Но я доверил белизне листа
Свои секреты, тайны и пороки.

И вот по ней мои резвятся сны,
Краснея от смущения, жеманясь.
Безжизненное поле белизны Окрасилось.
Затеплился румянец.

В ней речкой речи потекли. Жива!
Вот берега, что были сокровенны,
Прошили капиллярами слова,
И фразы испещрили словно вены.

Одумалась бумажная душа,
Вкусив моих страстей и сумасбродства.
С тех пор в ней неустанно что-то бьётся,
Толкая остриё карандаша.






_***_




По забвенью, по запустенью
Мы гуляем за ручку с тенью.

Но друг другом мы быть устали
И меняемся с ней местами.

Чтоб не чаять себя потерей,
Я за нею скачу пантерой,

Увлекаем её задором,
По обочинам, по заборам.

Тень шагает к подругам в гости,
А я рвусь о сучки и гвозди.

Тень потреплет луну за косы,
Только мне доставать занозы.

И глядят на меня надменно.
Не поймёт никто — где подмена?






***




Торопись, ведь хоть на миг опоздав,
Перепутаешь пути навсегда.
Так и будешь на чужих поездах
Колесить. И колесить не туда.

Поезда всегда привозят домой,
В крайнем случае, в депо завезут,
Тянет их в покои, в ветошь, в мазут.
Поезда. Да, все такие, а мой...

В тупиках и не ищите его,
Он летит совсем без отдыха, без...
Без вагонов, без себя, без всего.
Мой единственный надёжный экспресс.

Ну и правильно, и шпарь себе, шпарь
Мимо луж вокзальных, смеха и слёз,
Хоть не стало ни платформ, ни колёс,
Хоть и рельсы износились до шпал,
Хоть и не было их вовсе,
                                     тех шпал.






* * *




Ни зимы тебе, ни вьюг —
                                    Юг.
И хоть ночь давно ушла —
                                    Мгла.
До свиданья шепчет плёс —
                                     До с...
Побуянила тут всласть
                                     Страсть.
Расстаёмся. Навсегда.
                                     Да.
Поскорее всё забудь.
                                     В путь.
Отчего ты, отпускник,
                                     Сник?
Впереди на_тыщи_миль
                                     Штиль.






* _*_*_




Вокзал разрывает объятья,
Но всё возвращает твой взгляд,
И ночь побежала обратно,
А стрелки курантов назад.

И выкатил берег лазурный,
И лодка запряталась в грот,
А вот и тюльпаны из урны
Садовник на клумбы несёт.

Из тучи, упавшей на город,
Дождь прыгает в небе пустом.
И даже взъерошенный голубь
Летит к голубятне хвостом.

Твой взгляд — безрассудная сила,
И пятится поезд как рак,
А сдача в руках у кассира
Не хочет сдаваться никак.

Мы всё, что ушло, наверстали,
Нам всё уже наоборот,
И только носильщик усталый
Толкает тележку вперёд.






* _*_*_




Чернила и бисер, фольга и тесьма,
Солома и смальта, и лыко...
Откроют секреты иконописьма,
Характер, мелодию лика.

И если не очень торопишься в рай,
Где феи давно отплясали,
Играй, выкомуривай, пой и ваяй
Из красок, из нот и сусали.

Чтоб всё это жило — безумствуй, твори,
Оставь напоследок поклоны,
Тогда и напишутся только твои
Иконы.






_***_




Хотя Земля тесней, круглей, теплей,
Прохладны наши встречи и нечасты.
В дожде сверкнули ножницы аллей,
И снова счастье разошлось на части.

Нет, подожди, я всё сейчас верну —
Вот в сумерках деревья как олени...
Где две аллеи сходятся в одну,
Есть место, где расходятся аллеи...






 




_***_




Чтобы не рассыпались в труху
Твои вирши,
Выдрессируй каждую строку
Летать выше.

Будут песни ёмки и свежи,
Крылаты!
Только им на горле развяжи
Канаты.

На подъём проверь словесный сплав,
На диво
Крылья строк певучие расправь.
Счастливо!






_***_




Потерялась где-то эта река,
Заплели её мосты да пути,
Дядя Саша погоняет Рожка:
«Но-о, родимый, надо... надо... найти.

Берег солнечный! Да, он где-то тут,
Хоть годами и оброс — недалёк,
Ведь дороги все к нему и ведут,
Сколько б ни было на свете дорог.

Ты уж, миленький, давай поскорей,
Довези, ведь, может, вспомнишь и сам
Эту речку, где таскал пескарей
Шурка — шумный, щуплый, шустрый пацан.

Как он пел ей про деревню, про лес,
Что осенней гривой небо прожёг»...
И стучит о край телеги протез,
Не кончаются мольбы: «Но-о, Рожок».






ТРЯПИЧНИК




Где же ты, волшебная телега,
Улицы затерянный восторг?
Шумный кучер с бородой из снега
Фокусов провозит пёстрый стог?

Ждём и ждём мы скрип телеги шаткой,
Ах, мотив её! Он так любим.
Приезжай, а мы твоей лошадке
Сахарку — ведь сами не едим.

Чалая лошадка ростом с пони,
Хоть фантазий ворох невесом,
Мы ослабим ремешок супони
И воды в ладонях поднесём.

Расставаться мы всегда умели
И наивны были, но зато
Мы могли на запах карамели
Поменять фуфайку и пальто.

Приезжай. Ну, что ты не заехал?
Мы устали видеться во сне.
Долго нам ещё бежать за эхом
Дудочек, свистулек, монпансье?






_***_




Будут рифмы крепки как алмаз
                                           И строги.
Надо, чтоб бумага обожглась
                                          О строки.
Карандаш чтоб на углях плясал,
                                           В огне пел.
А не то, чтоб только написал,
                                           И... пепел.






КТО




Всё к лицу ему — слава, опала
И лавровый венок набекрень.
Ну зазнался, а с кем не бывало?
Ты вот сам-то попробуй, одень.

Это он на Ивана Купала
Выдавал на углях кренделя.
Ну обжёгся, а с кем не бывало?
Ты-то жил бы себя не деля?

От объятий девятого вала
Он укрыт в безмятежном краю
И мечту забыл. С кем не бывало?
Ты-то сам ещё помнишь свою?

Он за Золушкой с шумного бала
Не бежал, он одёрнул свой пыл,
Усмехнувшись, а с кем не бывало?
Не с тобою ли? Или забыл?

Копит, копит и всё ему мало,
В кулачок зажимает гроши.
Ну жалеет, а с кем не бывало?
Сам-то правду скажи — не греши.

Ночь ему о любви напевала,
Поманил говорящий прибой.
Ну влюбился, а с кем не бывало?
Погоди, не дай Бог, чтоб с тобой.

На зеркальной аллее бульвара
Своего не оставил следа.
Ну покинул, а с кем не бывало?
Это было и будет всегда.

Жизнь проехала скучно и вяло,
Из несбывшихся планов и схем.
Не родился, а с кем не бывало?
С кем?






_***_




Третья полка. Прекрасно! Уютно. Тепло.
Рюкзаков, чемоданов и сумок поток.
В скором поезде медленно время текло,
И стаканами был огранён кипяток.

И состав как удав в чёрной ночи пятнист,
На тяжёлых подъёмах натужно сопя,
В пустоту занырнёт, в неизведанность, вниз...
Подминая осколки секунд под себя.

На столе кавардак, подстаканников пляс,
И гитара бренчит, и не хочется спать.
Да какие тут сны, если время у нас
То чуток постоит, то отправится вспять.

И морозная вьюга стучалась в стекло,
Распоясалось времечко — без поясов.
В нашем поезде время совсем не текло
К удивлению всех станционных часов.






ТАНЦЫ


_                                                                                _Ю.Катозовой_

Для вьетнамки и испанца,
Для мадам и казака,
Да для всех... понятней танца
Нет другого языка.

И всерьёз заговорили
И царица, и мужик
Кто-то одами кадрили,
Кто сонетом страстных жиг.

Танец в каждого ворвался,
И распахнуты века
Поднебесным вихрем вальса,
Переплясом гопака.

Живо танго в старом сквере,
В танце Золушка и принц,
А в тайге танцуют звери,
В небе — па влюблённых птиц.

Нет для грации преграды,
Танец — это я и вы,
А без танца
                   ни эстрады,
                                ни народа,
Ни любви.






ФОТОАППАРАТ




Роман со звёздами завёл.
Бегом, на цыпочках, вприсядку...
Ловил момент, взводил затвор
И хлопал, как всегда в десятку!

Всё разглядев, всех охватив,
Объял героев розно, слитно.
Ох, и прожорлив объектив —
Глотает взгляды не-на-сыт-но...

Вот шторки снова взведены,
И темноты объятья липки,
А через чащу призм видны
Живые, добрые улыбки.






ВЕЛИК




Пусть звезда путевая погасла,
И теряется в дымке Парнас,
Я могу обойтись без Пегаса —
Велик мой — это тот же Пегас.

Очертанья невиданных далей
Оживут на зеркальном руле,
А скрипучие кости педалей
Будят спицы, как перья в крыле.

Он бездонных небес не исчерпал,
Оттого и дорога легка,
В заповедных чащобах гипербол
Он аукнется трелью звонка.

Он привык быть смешным и весёлым,
Он поёт — он не может не петь,
И седлу ни к чему быть осёдлым,
Не пристало цепи цепенеть.

В нём античных пейзажей рисунки,
Он рассветной росой золочён,
А ключи, что журчали в подсумке,
Так созвучны с Кастальским ключом.

Мы летим! Выше нас только пенье.
Без Пегаса-то я обойдусь,
Без чернил, без бумаги, без перьев.
Но и велик — не велик без муз.






_***_




Я крепко сплю, но слышу, что ты здесь,
Шаги из одиночества неспешны,
И вздохи так низки и безутешны,
Как неба перламутровая взвесь.

Мне всё равно, в аду или в раю.
Мне не страшны ни те, ни эти пытки.
Мне важно, что я голос узнаю
 И, Боже, эти руки на калитке.






БЫВШИЕ


А любилось,
                  а хотелось,
                                   а мечталось —
Не сбылось.

Поскользнулось,
                        оступилось
                                         и запнулось,
И... спилось.

В толпах выспренних и пышных
Ты узнаешь их легко.
Вон шагают пара бывших
В бывших майках и трико.

Всюду праздник, а у бывших
Тут дыра да там дыра,
Ни копилок, ни кубышек,
И пусты как тамбура.

Всё бы чинно, всё бы ладно,
Да протухла газвода.
Жизни тусклая баланда Скисла.
Так вот, Господа.

Улетели их ракеты
До непонятой луны,
Лишь в расхлёстанные кеды
Взгляды их устремлены.

Эх вы, люди-человеки,
И куда вы чап да чап,
Облик детства скрыв навеки
Ореолом бывших шляп?






* * *




Почернела снега береста,
Раскалились трубы добела,
Северное небо бороздя,
Грозно наступают факела.

Загудели, занялись, пошли —
Шествие по тундре — факельцуг.
 Сколько ягод, ягеля пожгли,
Птичьих гнёзд зажарили, пичуг.

Прокатила жаркая волна,
Даже ночью словно днём светло,
Спрятались и звёзды, и луна —
Снова пламя когти занесло.






УЛИЧНЫЙ ЭКСПРОМТ




Иногда сюжеты ищем
Средь словесной шелухи,
А на улице и нищий
Так и просится в стихи.

Он не просится. Он лезет.
И не как-нибудь, а весь —
С костылями, на протезе
Вот уже почти что влез.

Растолкал локтями скуку.
Целиком. Посторонись!
Лишь протянутую руку
Простирает со страниц.






КНОПКИ




Ждут, чтоб кто-то нажал,
Как дойти к нежелающим,
Но изогнутых жал
И не жаль нажимающим.

Молоток? Но и тут
В них повадки бунтарские.
Бьёшь, а те не идут,
Но не все канцелярские.

Кнопкам нынче почёт,
К ним вниманье повышено.
Щёлк — и кофе течёт,
Щёлк — и обувь почищена.

А за этой пробел,
А на этой царапина.
Щёлк — Шаляпин запел,
Узнаёте Шаляпина?

И попса, и хиты!
Чудо! Блеск до сияния,
Кнопку щёлк и входи,
Щёлк ещё — до свидания.

Эта плавна как шёлк,
С той — на подвиги ратные,
Эту кнопочку щёлк,
А вот с той
                    аккуратнее.






_***_




Троллейбус от холода синий
От стаи пернатой отстал,
Ведь сталь, оперённая в иней, —
По-прежнему мёртвая сталь.

Из кожи уж вылезла, пыжась,
Но только никак не поймёт,
Что вся эта зимняя пышность
Её не спровадит в полёт.

Прощай, заковыристый ребус, —
На улице просто пурга,
И в инее синий троллейбус
Всё небо одел на рога.






СЕБАСТЬЯН




Не пускают из сна
Кандалы и наручники
И живая стена —
Мавританские лучники.

Вот я предан опять,
 Всюду эти предания.
Я устал умирать,
Но вокруг Мавритания.

Стрелы смотрят в глаза.
Ох, и колкие лучики,
Я б сбежал, но нельзя —
Мавританские лучники.

И закончится грязь,
И закончится пиршество.
Кровь моя запеклась,
Ею больше не пишется.






ДЕЛЯНА




Там ёлки плясали. Косматы, ершисты,
Там туча из озера бездну пила,
А кедры, качаясь, баюкали шишки,
Там жили, но взвизгнула бензопила.

И гулкая дрожь пробежала по лесу,
А он тишину эту столько копил,
И жёлтым песком потекла по железу
Древесная жизнь, превращаясь в опил.

Довольно залысин, достаточно просек —
Попробуй железную прыть удержать.
Уйми ты пилу, ведь деревья же просят,
Деревья не люди, не могут сбежать.






ЛУБОК




Знаем только я и ты,
Что из рек растут мосты.
На берёзовых перилах —
 Завитушки бересты.

Мы гуляли по мосту,
Мы жевали бересту
И раскачивали реку,
Видно было за версту

Как качается река
С отраженьем старика,
Из-под шляпы шампиньонной
Он плюёт на червяка.

Ёрш в корягах удивлён —
Что за глупый шампиньон,
Всё равно не будет клёва,
Зря и слюни тратит он.

Поперечный рост берёз
Зачеркнули змейки слёз,
И пока река качалась,
Мы росли, и мост подрос.

До незримой высоты
Где, обнявшись, я и ты
Забываем, вспоминаем
Вкус засохшей бересты.






_***_




Пока пасутся в речке облака,
Лови. Они в воде совсем продрогли.
Под радугу вгони коренника,
Из берегов сооруди оглобли.

Укрась упряжку полымем зарниц,
Заставь грома как бубенцы резвиться,
До молнии ветвистой дотянись,
Да как огрей всё это жгучей вицей!

Фантазии, что на подъем легки,
Тебя сопровождают неустанно,
И ускачи на розвальнях реки
До океана.






*_**_




А вдруг это гром? Просто гром. Заблудился, забрёл.
И в дверь колошматит отчаянно, громоподобно...
От неба устал и ко мне. Ишь ты, шустрый орёл.
Греметь на крыльце может каждый — уютно, удобно.

А вдруг там дожди? Ведь не могут без мокрых причуд.
Те вечно пожалуют, не заржавеет за ними.
Вот гости так гости — не звал, не кричал, а идут
Холодными, чуждыми, витиевато сырыми.

А вдруг это град? Может, это и был просто град?
Усыпал крыльцо кругляками холодных жемчужин.
Ему бы без дела скакать, всё играть да играть,
Пусть скачет на улице, дома он вовсе не нужен.

Вот радуга с неба скатилась, огромна, светла.
Не мокни на улице, милая, да заходи ты...
Она бы, конечно, с мороза погреться зашла,
Да двери закрыты.






_***_


_                                                                                  _С._Малягину_

Опять от суеты отгородишься
Мельканьем спиц и плачем тормозов,
И вдаришь прямиком от Городища
На зов дороги — этот вечный зов.

Недоедая и недосыпая,
Играя с ветром наперегонки,
Сначала до соседей — до Сибая,
А там до Атырау, на пески.

Мы лихо из Тюмени стартовали,
Рванули всем степям наперерез,
Где бури, словно скрипки Страдивари,
Играют свой бессмертный полонез.






В КОМАНДИРОВКУ




Билет, буклет, зубная паста,
Хлеб, колбаса, кефир и соль,
Рулетка, рейка, рейка, паспорт.
Теодолит, штатив, буссоль.

К часам вторая батарейка
(Всё предусматриваю я),
Билет обратный, мыло, рейка,
Комплект бумаг, комплект белья.

Унты, треух и телогрейка...
Короче едем налегке,
Проект, тетрадь, гитара, рейка,
Вода, снежок на рюкзаке.

Бумажник, личная копейка,
Фонарик (только не фонарь),
Канат, палатка, свечка, рейка,
Калёный гвоздь, кувалда, ларь.

Все передряги одолей-ка,
И анальгин, и сухари,
И носовой платок, и рейка —
Всё аккуратно собери.

Галоши, стих про канарейку,
Топор на колья перемножь.
Секундомер, будильник, рейку,
Тушёнку, ноты, спички, нож.

Вот ветер стонет как жалейка,
Ещё от бега не остыв.
И ищешь всюду, где же рейка?
Теодолит, журнал, штатив...






_***_




И бывают же такие встречи —
Открываешь двери, входишь в дом...
А от взглядов увядают свечи,
И объятья обрастают льдом.






ТАКСИ




«За музыку_плотим_»?! Вопрос или сразу ответ?!
Попробуй, пойми из лукавой улыбки таксиста.
«За музыку, да. Только где она»? Музыки нет —
Смешение смеха и плача, рыданий и свиста.

«А мне не до Глюка — всю_жись_вот рулю да рулю.
За скорость_заплотим»,_—_добавил он более робко.
«Но скорость кругла и равна абсолютно нулю,
И стрелка заснула. Нельзя ли быстрее»? — «Так — пробка».

«А штопора нет»? Он с надеждой открыл бардачок.
Там был бардачок или даже бардак... бардачище —
Пипетки, мотки проводов, пионерский значок
И чистый, гранёный, хотя я видал и почище.

Коварных вопросов исчерпал таксист арсенал,
Когда тормознул залихватски. «Я выйду у круга».
Считая рубли, он очки недоверчиво снял.
«А это за что»? — «За сюжет». — «Что-то больно уж круто.

Хотя... как посмотришь. Ну ладно, счастливо, браток.
Тут хватит и ей на бензин, может, даже на чай мне...»
И грузная «Волга» нырнула в железный поток,
Дымком из глушителя мне помахав на прощанье.





_***_




У лучников жили в колчанах волшебные стрелы,
Пучки тростника, только птичье на них оперенье,
У птиц научились полёту они и проворству,
О жгучие ветры востря закалённые клювы.

Им нравится небо, в колчанах им муторно жаться,
Им надо лететь и визжать в продырявленных тучах
И мстить этим птицам, что их научили полёту,
Но птиц укрывает тростник — их не видно, не слышно.






_***_



Я коня из чурки вытесал —
Спас беднягу от огня
И весёлым добрым витязем
Взгромоздился на коня.

На занозистом, кудлатом
Думал, время догоню.
Он старался, да куда там
Деревянному коню.

И подковы пели дроби нам,
И смеялись бубенцы,
По ухабам и колдобинам
Всё галопом. Молодцы!

Я скачу в дырявом шлеме,
Безалаберный, смешной.
И уж никакое время
Не угонится за мной.






_***_




Ярко в Ярково,
Марко в Марково,
Сладко в Сладково.
Кругло в Круглово,
Удало в Удалово,
Бело в Белово,

Русо в Русаково,
Мало в Мальково,
Больше в Большаково,
Смирно в Смирново,
Клёво в Киёво,
Снова и снова...

Ярко в Ярково,
Марко в Марково,
Сладко в Сладково.

         Тихо в Скрипуново.






ЦЕПИ




Брось ты город, не жалея,
И в деревне дом купи,
Чтоб усадьба, чтоб аллея,
Чтоб собака на цепи.

Будь ты хоть совсем без денег,
Деньги будут, потерпи.
Смотришь — выйдет пятистенок,
Глядь — собака на цепи.

Ох, раздолья, ох, идеи,
Им просторно как в степи,
Чтоб цветник, чтоб орхидеи,
Чтоб собака на цепи.

Коровёнка отелится,
Хрен завяжется в глуби,
Чтобы баня, чтоб теплица,
Чтоб собака на цепи.

Города сейчас не модно,
И момента не проспи,
Чтоб колодец, козья морда,
Чтоб собака на цепи.

Посмелее, не теряйся,
Поднатужься, накопи
На веранду, на террасу,
На собаку,
               На цепи.






_***_




Во мне живут сто двадцать человек,
Измучились, и сами-то не рады —
У каждого свой рок, свой миг, свой век,
Свои причуды — вслухи, вкусы, взгляды.

Одиннадцатый в потолок плюёт,
Двадцать шестому как всегда не спится,
А пятый? Тот отпетый рифмоплёт,
В семнадцатом — задатки живописца.

Я иногда их путаю — ты кто?
Оставь кларнет, ведь ты и так запарен.
Сто первый как всегда инкогнито,
А семьдесят второй — рубаха-парень.

Семьдесят третий точен как часы,
Сороковой — рассказчик наилучший.
Пятнадцатый — колючие усы,
Сто третий без усов, так сам колючий.

Второй бежит по улице: «Такси».
У первого всегда вагон терпенья,
Восьмидесятый слился с нотой «Си»,
А для седьмого хуже дуста пенье.

Тридцать четвёртый снова возмущён,
Сорок восьмой совсем не дружит с матом,
Тридцать седьмой виновен, только он
Прикроется всегда семидесятым.

Хорош, ребята, что за толкотня,
Я тоже за единство и за братство,
Они готовы разобрать меня,
Когда я сам хочу в них разобраться.

Не хватит нервов даже и стальных,
Одни ершисты, взятки гладки с прочих,
Про многих — здесь, а что до остальных,
Так вы уж прочитали между строчек.

И каждый полон гроз и грёз, и нег,
У всех своих амбиции и нервы.
Во мне живут сто двадцать человек,
А это кто таков? Сто двадцать
                     Первый!






ОХОТА




О туман споткнуться можно. Ох, густ,
Можно скрыться за туман как за куст,
Можно сделать из тумана снежки
И попробовать как сахар с руки.

Можно вылепить щенка, так щенок
Будет виться как туман возле ног.
И охотник, укрывая следы,
Незамеченным дойдёт до воды,

Где в звенящие прострелы лучей
Утро выхватило сонный ручей.
Ох, охотник до охоты охоч,
У него в ружьё заряжена ночь,

       И высматривает ночь из ружья,
       Кто там вздумал жизнь лакать из ручья.






_***_




О кометах вещающий, о звездопаде,
Рассуждал генерально о светочах вечных,
А тем временем кончилось масло в лампаде
И фитиль от свечи схоронился в подсвечник.






_***_




_Я_распахну окно в мечту —
Мой белый лист.
Поверю чистому листу,
Что он не чист.

Исписан вдоль и поперёк,
 Исчёркан весь.
А сколько он запомнил строк?
Стихов! Не счесть.

И снова вечный черновик
Прилёг на стол.
Он побелел всего на миг,
Но миг прошёл.













* * *




В моём чемодане живут пустяки:
Тепло подстаканников, брань проводницы,
Весёлые песни, смешные стихи
И сны, что когда-то забыли присниться.

Замки погрузнели от ржавых корост,
И стенки от ливней вокзальных раскисли,
Но живы в них сердцебиенье колёс
И лесополос живописные кисти.

Там дух поездов — этих птиц, не пропал —
Ползёт товарняк, и проносится скорый...
И пахнут грибы, пробиваясь из шпал,
И щурит на солнышко глазки цикорий.

А песни рессор! То шумны, то тихи!
От трелей жары до морозного хруста...
Но вот разбежались мои пустяки,
И даже в душе как на площади пусто.





notes


Примечания





1


Жизнь коротка, искусство вечно (лат.)