Тюмень. Из дальних и близких лет
Л. Г. Беспалова


Беспалова Лариса Георгиевна – кандидат филологических наук, автор книг "Тюменский край и писатели XIX века", "Сибирский просветитель", "И дум высокое стремленье...", "Живое прошлое", "Тюменский край и писатели XVII–XIX веков".








ТЮМЕНЬ. ИЗ ДАЛЬНИХ И БЛИЗКИХ ЛЕТ





ТЕХНИЧЕСКАЯ СТРАНИЦА


Б53

Беспалова Лариса Георгиевна – кандидат филологических наук, автор книг "Тюменский край и писатели XIX века", "Сибирский просветитель", "И дум высокое стремленье...", "Живое прошлое", "Тюменский край и писатели XVII–XIX веков".

ISВN 5-88131-198-1




ОТ АВТОРА


Эта книга – собрание очерков, тематика которых разнообразна. Но все они имеют краеведческий характер, связаны с различными сторонами жизни Тюмени и Тюменского края. Одни воспроизводят исторические события давнего и не очень далекого прошлого, другие – некоторые факты и явления жизни наших дней, ту современность, что потом станет историей.

Ряд очерков раскрывает отдельные связи знаменитых писателей с нашим городом и краем. Говорится также о распространенных жанрах устного народного творчества, бытовавших в наших местах, их нравственном и эстетическом значении.

Очерки писались в течение довольно длительного времени на основании изучения большого круга литературы, архивных материалов и знакомства с рядом старожилов Тюмени, давшими интересные и важные сведения.

Некоторые из очерков были напечатаны в периодике, на страницах журналов и газет.




СТРАНИЦЫ ИЗ ИСТОРИИ





ТЮМЕНЬ – СЛОВО, ЗНАКОМОЕ МИРУ

А СМЫСЛ СЛОВА?


В начале 1960-х, когда Тюмень начала приобретать широкую известность как столица громадного нефтяного и газоносного края, поэт М.А. Лецкин написал стихотворение "Автограф", пожалуй, лучшее, из поэтических произведений о нашем городе:

Смотри,
В тюменские пейзажи
Вписалась черточка одна:
Густую облачную пряжу
Пронзила белая струна.

Как нашей эры вестник добрый,
Как гимн величию земли,
"Ту-104" свой автограф
Оставил в тающей дали.

Автограф. Эта лишь начало.
Мне видится в мерцанье дней,
Как станет город мой причалом
Таких и лучших кораблей.

И люди мира, их встречая
На всех широтах каждый день,
Не спросят уж:
– Тюмень? Не знаю...
А просто скажут:
– А-а, Тюмень!

Известность Тюмени часто далека от понимания смысла ее названия. Спросила у давно живущего здесь об этом, и ответ был таков:

– Слышал, что слово Тюмень означает "десять тысяч ", но не знаю, что за цифра.

Едва ли лучше скажут очень многие из живущих в городе, основанном 415 лет назад на древнем пути из Азии в Европу.

История Тюмени связана с ранним тюркским государством в Западной Сибири. Когда Золотая Орда, возникшая после завоевательных походов Батыя, в результате Куликовской битвы (1380) начала клониться к упадку, внутри нее стали усиливаться некоторые политические объединения. Таким было Тюменское ханство с рядом укрепленных городков. Оно даже стало называться Великой Тюменью, что "показывает ее политическое значение между другими татарскими владениями" (Н. Абрамов).

Тюменское ханство, отдаленное от центров Золотой Орды, показалось надежным убежищем хану Тохтамышу. После разгрома Мамая на поле Куликовом Тохтамыш захватил власть в Золотой Орде. Он коварно, обманом, взял и сжег Москву в 1382 году. Потом он вступил в борьбу с другими ханами, и ему пришлось бежать в Сибирь. Однако там тоже была острая феодальная борьба, и Тохтамыша убили в 1406 году, по словам летописи, "близ Тюмени".

Главным городком Тюменского ханства была полулегендарная средневековая Чинги-Тура, расположенная там, где сейчас в Тюмени стоит стадион «Геолог» и начинаются улицы Фридриха Энгельса и Коммуны. Это район Городища – слово, которое обычно употребляют в значении древнего, давно разрушенного поселения. В Тюмени оно называется Большим, а та территория, где непосредственно стояла Чинги-Тура – Царевым Городищем в знак того, что когда-то там обитал хан, царь. Память об этом сохранилась и в былом названии нескольких улиц этой части города, именовавшихся Царево-Городищенскими. На бывшей 2-й Царево-Городищенской (ныне ул. А. Гайдара) прошла большая часть жизни пишущей эти строки.

Историограф Н.А. Абрамов в исследовании "Город Тюмень" (1858) связывает название городка с преданием, почерпнутым в сибирских летописях. Предание говорит, что молодой местный хан Тайбуга из-за ханских распрей лишился отцовских владений. Но потом ему помог могущественный хан Чингий, отдал ему часть своих земель, и благодарный Тайбуга основал в честь благодетеля город Чинги-Туру, то есть город Чингия. Потом Тайбуга назвал город Тюменью, а свои обширные владения – Тюменскими.

Современный исследователь академик Н. Фролов считает, что на основании лингвистического анализа более правильным название городка будет не Чинги, а Чимги-Тура, и образует это слово из угороской праформы и тюркского языкового воздействия. По-угорски "тим-тым-яма, устье, нижняя часть реки", – пишет Н. Фролов в статье "Об истории географического названия Тюмень"[1 - Журнал "Сибирское богатство", №1, 1999.]. Он разъясняет, что угорская праформа Тимга под воздействием тюрко-татарского произношения превратилась в Цимга, а отсюда цимга (чимга) – цимги (чимги). И смысл названия отвечает расположению городка, который находился в нижней части речки Тюменки, там, где она впадает в Туру.

Ко времени основания русской Тюмени Чимги-Туры не было, современные археологи Н. и А. Матвеевы предполагают, что городок был взят дружиной Ермака и сожжен, а население переместилось в татаро-бухарскую слободу на левом берегу Туры. Из-за того, что городок быстро сгорел, а имущество, возможно, забрали казаки, культурный слой Чимги-Туры очень мал, и трудно что-либо раскопать.[2 - Н.П. Матвеева, А. В. Матвеев, В. А. Зах. Археологическое путешествие по Тюмени и ее окрестностям. Тюмень, 1994.]

Однако следы былой старины на месте Чимги-Туры все-таки находили. У одного из тюменских краеведов были найденные там бронзовые и костяные наконечники стрел, бусины, серебряные пуговицы, монеты золотоордынские и московские, топорик необычайной формы... Перекапывая однажды весной огород на бывшей 2-й Царево-Городищенской, мы с родителями нашли странную коричнево-красноватую монету с непонятными рисунком и буквами. Но была война, монета мало интересовала, а затем мы о ней забыли. Возможно, это был след Чимги-Туры.

Оставило ли сокрушительное время там, где была Чимги-Тура, еще что-нибудь, на это ответят только археологи. Только они могут заглянуть вглубь столетий, во времена ушедшей исторической жизни. Кстати, несколько лет тому назад на ул. Гайдара закладывали глубокий фундамент для коттеджа. Работники натолкнулись на массу человеческих костей – следы старого кладбища. Но когда и чье здесь было кладбище, не могло ли оно открыть что-либо, относящееся к старине, вопрос, кажется, ответа не получил.

Иногда с древними городищами связывают легенды, суеверные предания, рассказы о скрытых там сокровищах и т.д. К сожалению, преданий о нашем старом поселении не было слышно. Возможно, в более ранние времена они существовали, недаром Городище назвали Царевым.

Изучением городищ в нашем крае занимались мало, в прежние времена выделяются, в основном, работы И.Я. Словцова "Материал о расположении городищ в Тобольской губернии" (1890) и "Исторические окрестности города Тобольска" М.С. Знаменского (1901).

Авторы ряда работ о Тюмени ничего не сообщают о том, было ли до русской Тюмени татарское поселение с этим названием. Но Н. Фролов, опираясь на глубокое изучение средневековых источников, утверждает, что недалеко от Чимги-Туры, на мысу между Турой и речкой Тюменкой, был укрепленный городок Тюмень.

Появление в Западной Сибири выходца из Средней Азии хана Кучума привело к его кровавой борьбе с местной знатью. В середине XVI века Кучуму удалось встать во главе уже давно сложившегося Сибирского ханства. Он сжег Тюмень, столицей ханства был Искер (Кашлык), расположенный недалеко от будущего Тобольска. Очень справедливо заключение Н. Абрамова: "Нет сомнения, что Тюменский край до покорения его русской державе переходил несколько раз силою оружия из рук в руки. И печальная судьба тяготела над ним в продолжение нескольких столетий, тем более, что это место было перепутьем народов на спорной меже в точке столкновения Азии с Европой".

Новая история Тюмени началась, когда посланцы Москвы воеводы Василий Сукин и Иван Мясной заложили в 1586 году город на историческом мысу. Тюмень была основана по указу кроткого царя – сына Ивана Грозного – Федора Ивановича. Он был слаб духом и телом, но распоряжение об основании первого русского города в Сибири было мудрым. Хотя, возможно, этот указ появился по подсказке его энергичного шурина Бориса Годунова, который и был фактическим правителем государства.

Как видно, уважая местное прошлое, основатели русской Тюмени сохранили ее старое название. И смысл, заложенный в этом слове, давно интересовал исследователей.

Историограф и археолог XVIII века Г.Ф. Миллер, участвуя в десятилетней экспедиции по изучению Сибири, собрал огромный материал. В труде "Описание Сибирского царства и всех происшедших в нем дел..." Миллер высоко оценил расположение Тюмени: "Город... стоит на полуденном берегу реки Туры. Редко какое место красотою ему подобно". По его словам, царские воеводы поставили город, "где прежде бывал град Тюмень".

Название города Миллер объясняет как перевод монгольского слова "тумэн" – десять тысяч, бесчисленное множество. Он записал по этому поводу местные легенды. Одна из них сообщала, что когда-то здесь жил татарский князь, у которого было десять тысяч подданных. Другая легенда считала, что он собрал войско из десяти тысяч воинов. А в соответствии с третьим сказанием татарский князь велел согнать свой скот в овраги у Тюмени, и скот их заполнил. Его пересчитали, и оказалось, что у богача было стадо в десять тысяч голов! Миллер отнесся к легендам скептически, но другого толкования названия города не предложил.

Н.А. Абрамов, рассказав о местном хане Тайбуге, переименовавшем Чимги-Туру в Тюмень, переводит это слово как 'Мое достояние". Это значение он вывел из похожих по звучанию татарских слов: "тю" – принадлежность, достояние, и "мянь" – мое.

П.И. Рощевский в работе "Еще раз о происхождении слова Тюмень" придерживается мнения немецкого ученого Макса Фасмера в версии, что "Тюмень" происходит от местной древнеугорской основы "чемгэн", означающей "путь". Имелся в виду древний путь, которым еще в VI веке поставляли из Азии товары на Восточно-Европейскую равнину. "Древнеугорское слово "чемгэн" под влиянием тюркоязычных элементов трансформировалось в "чимген", "цимгэн" и превратилось в созвучное слово "Тюмень", – пишет П. Рощевский[3 - Ученые записки Свердловского и Тюменского пединститутов, сб.157, вып. 16. Тюмень, 1973.]. Однако данное мнение кажется большой натяжкой.

Ю.В. Откупщиков в книге "К истокам слова" (1968) связывает топоним Тюмень, в основном, с числовым значением. Он пишет, что при Чингисхане и его преемниках слово "тюмен" означало войско в десять тысяч человек, а также большую племенную группу – туман или тумен, которая была обязана поставить хану войско в десять тысяч воинов. Однако Ю. Откупщиков отметил, что позднее слово "тюмен" превратилось в административный термин, близкий по своему значению к слову "улус". И на маршрутах монголо-татарских полчищ во время их завоевательных походов в XIII и XIV веках возникло несколько Тюменей.

Н. Фролов видит и иную тяжелую историческую причину, породившую селения с названиями, произведенными от слова "тумэн": д. Тюменевка (Воронежская обл.), с. Тюменское (Московская обл.) и много других с подобными наименованиями. Эти села, деревни первоначально, в основном, были просто пунктами, куда должны были являться с обязательной данью для монголов. Вся Русь платила тяжелую дань, но в состав Золотой Орды не вошла, не стала монгольским улусом. А потом эти временные пункты превратились в постоянные селения, сохранив наименования в русской огласовке.

Что касается названия нашего города, Н. Фролов выражает сомнение, что породившее топоним Тюмень слово имеет отношение к лексеме со значением тьма, 10000 воинов, голов скота..." Скорее всего, этот топоним связан с таким значением слова "тумэн", которое и сейчас, у ряда тюркоязычных народов обозначает какую-либо административную единицу: район, владение и другие. А у монголов и татар имело еще и значение "опорного пункта в низовьях реки". И очень реально, что название Тюмени произведено от слова "тумэн" – тюрко-монгольского административного термина, который приобрел русифицированное произношение.







ДАВНЯЯ ДРАМА ТЮМЕНИ


После похода первопроходца и воина Ермака Тимофеевича в Сибирь, в этот край по следам дружины двинулись "служивые люди", переселенцы – крестьяне и умельцы-ремесленники. Летом 1586 года был заложен первый русский город в Сибири – Тюмень.

О ней сейчас знают, в основном, как о базовом городе, откуда велось наступление на Север ради добычи нефти и газа. Многие считают, что в прошлом Тюмень была глухой, неизвестной, что ее история началась якобы только с открытия черного и голубого "золота". На самом деле Тюмень – древний город, всегда игравший значительную роль в истории русского государства. Из нее уходили землепроходцы закладывать новые города Сибири – Тобольск (1587), Тару (1594), Красноярск (1628). Ялуторовск (1659). Город долго был форпостом на восточных рубежах, недаром воеводскую службу правительство ликвидировало в Тюмени только в конце XVIII века.

В раннюю пору своего существования Тюмень, как и другие русские города в Сибири, жила трудно и неспокойно. Кочевые и полукочевые народности и племена, побуждаемые своей феодальной верхушкой, часто совершали набеги. Но русское население Сибири вовсе не хотело сгонять местных жителей с насиженных мест. Исследователи считают, что в XVI веке на громадной территории Западной Сибири обитало всего лишь около 160 тысяч человек. Бескрайние пространства лежали необжитыми, неосвоенными.

Начальный период истории Тюмени связан с драматическими событиями, отраженными в древнем литературном памятнике – "Повести о городах Таре и Тюмени". Она была найдена в 1907 году в рукописном сборнике XVII века, а напечатана впервые лишь в 1932 году исследователем древнерусской литературы М.Н. Сперанским. Он, хорошо зная сибирские летописи, убедительно показал связь повести с основным памятником сибирской литературы 1630-х годов – Есиповской летописью. Очевидно, и повесть принадлежит перу главы архиепископской канцелярии в Тобольске подьячего Саввы Есипова, которого справедливо называют первым сибирским писателем.

В 1621 году была организована Сибирская и Тобольская епархия – духовная область, основная церковно-административная территориальная единица во главе с архиепископом. Первым тобольским и сибирским архиепископом был назначен Киприан из новгородского Хутынского монастыря. Он привез с собой в Тобольск целый штат работников, в их числе, видимо, был и Савва Есипов, занявший важный пост подьячего, то есть заведующего делами епархии. Это был человек образованный, начитанный, "книжный".

Название повести условно, так как авторский заголовок не сохранился. Она, как и многие произведения древнерусской литературы, тесно связана с историческими событиями, основана на конкретных фактах. Написана она в жанре воинских повестей, распространенных в древнерусской литературе и связанных с темой обороны родины.

В конце XVI – начале XVII века из Западной Монголии в пределы России откочевали ойраты, самоназвание которых было "хальмг" – "калмык". Это кочевое племя шло на поиски хороших пастбищ, воды для скота и достигло полустепных и степных районов Западной Сибири. Ойраты приняли участие в событиях, о которых рассказывается в "Повести о городах Таре и Тюмени".

Сначала в произведении речь идет о событиях, связанных с Тарой (ныне город входит в состав Омской области). В 1630-е годы Тара не раз подвергалась нападению татар и калмыков под предводительством некоего Кучаша Танатарова. Он устремлялся, по словам "Повести", "град разорити, а живущих там православных христиан мечу предать и в плен свести". Набеги на Тару первоначально были успешными, но, наконец, тарцы, собрав все свои силы и "утвердившись мужеством", в один из дней 1634 года дали решительный бой врагам: "Бысть же оружное бряцание и конский топот". В итоге враги "со срамом изидоша восвояси", и больше попыток напасть на Тару не делали.

Много вынесла набегов и Тюмень. В ту пору она была маленьким городком, в котором жили служивые люди, пашенные крестьяне и ремесленники. Защитой городку были высокие берега Туры и Тюменки, глубокие овраги, а с востока – ров с земляным валом. Деревянные стены окружали самый центр города, где стояли две церкви, денежный и соляной амбары, воеводский двор и другие строения. Еще в начале XVII века за Тюменкой сложилась Ямская слобода, а за Турой – слобода татарская. На восток от острога – центра города – стоял небольшой посад, отгороженный стеной, которая называлась "приступной" или "полевой". В случае нападения неприятеля она принимала на себя первый удар.

Особенно драматическая часть повести относится к Тюмени. В ней говорится, что какой-то влиятельный татарин из слободы за рекой по имени Езеяк, а вместе с ним довольно многочисленная группа татар ушли из Тюмени к калмыкам. У калмыцких тайш (родовых старшин) Езеяк набрал большой воинственный отряд. К ним присоединился корыстолюбивый и властолюбивый Кучаш Танатаров со своим отрядом. Еще ранее "той же враг Кучашко велику себе честь получил от царевичей – Кучумовых внучат и от колмацких тайш".

В январе ("януарии месяце") 1635 года калмыцко-татарская рать появилась у Тюмени и осадила ее. Продержав некоторое время город в осаде, враги взяли "приступную" стену, разграбили посад и "многих христиан мечу предаша ...и в крови христианской руки своя обагриша", других же тюменцев "живых в плен ведоше... И многие веси и села разрушиша". Татары и калмыки ограбили население "даж и до скота". Автор повести горестно заключает, что "преславный град Тюмень попран бысть". Разбойная рать увела в плен много тюменцев – мужчин и женщин. К детям она проявила самую большую жестокость: "Младенцев же ...овых на копия вознизаху, овех мечи рассекаху..."

Тюменцы сделали попытку отплатить врагам за разбой и жестокость, отбить у них пленных – и пустились в погоню. Здесь мы видим ситуацию, похожую на рассказанную в известной "Повести о приходе Батыя на Рязань". Там после разгрома города татарами уцелевшие рязанцы пускаются в погоню за врагами и дают им бой. Очевидно, этот эпизод и в "Повести о городах Таре и Тюмени" отражает реальный факт. Обращает на себя внимание точность указания на место событий. Тюменцы настигли врагов "на реке, зовомой Пышме, от града 15 поприщ".

Желая наказать захватчиков, тюменцы однако не смогли собрать достаточные силы, их отряд оказался немногочисленным. Как говорит "Повесть", тюменцы на врагов "немногими людьми нападоша". Храбрая попытка небольшой рати покарать орду закончилась неудачей, тюменцы были разбиты. Город и уезд во время всех этих событий потеряли много людей: "Бысть же в то время убиенных и в плен сведенных мало не две тысящи человек". Потеря почти двух тысяч была очень и очень значительной, город в ту пору был совсем небольшим. И автор повести выражает искреннюю скорбь по поводу бедствий тюменцев.

Произведения древнерусской "воинской" литературы отличались большим патриотизмом, гордостью авторов за храбрость русских людей. Патриотизм также проявлялся в горестных чувствах по поводу понесенных поражений. "Повесть" проникнута сочувствием к Тюмени и скорбью о погибших. В конце ее автор дает "Плач о Тюмени" – лирическое сетование в связи с несчастьями, постигшими тюменцев: "О, таковый суд гнева господня... предал святыни своей в попрание, православных христиан в руки сыроядцам!" Здесь ясно чувствуется влияние народного плача.

Плач имеет религиозно-моралистическую окраску, подобный же характер носит и концовка повести, где автор объясняет причины поражения тюменцев: "Вся же сия бысть грех ради наших, прочему ж роду на уверение" (то есть в назидание). Это частая формула старых русских повестей, когда поражение толковалось как кара за грехи.

Обращает на себя внимание образованность и начитанность автора повести. При описании ряда картин сражений он вспоминает "Илиаду" Гомера, события Троянской войны, гибель ахейских и троянских воинов.

Следствием "тюменской беды" стало решение московских властей увеличить население обезлюдевшего города. Осенью 1635 года в Тюмень прибыло 500 стрельцов, город вырос, расширился, посад распространился далеко за стены. Несколько позже, в 1642 году, центр города был значительно укреплен рвами, валами, башнями, чтобы в случае нападения население могло надежно укрыться. Остатки рва и вала в восточной части города были заметны еще в XIX веке.

События, описанные в "Повести о городах Таре и Тюмени", дали повод усилить Тюмень как важный стратегический и торговый пункт Западной Сибири. После 1642 года набегов на Тюмень больше не было.







ПЕРВЫЙ ДЕНЬ НОВОГО ГОДА – ДЕНЬ ПАМЯТИ РУССКОГО БОГАТЫРЯ


Уходят в прошлое век за веком, год за годом. Беззвучно и непрерывно текущее время уносит многое, но остаются наша история, великие дела и славные герои. А один из них – богатырь Илья Муромец, герой эпических песен-былин.




Древние произведения нашего героического эпоса широко бытовали на всей русской земле, а потом сохранялись, в основном, на русском севере. Там записывали их в XIX веке знаменитые фольклористы П. Рыбников, А. Гильфердинг и другие. Но сказывались былины и в нашем крае. В начале XX века крестьянский начальник Тюменского уезда Петр Алексеевич Городцов совмещал служебные обязанности с глубоко заинтересованным отношением к устному народному творчеству. В деревнях по рекам Тобол и Тавда он нашел много народнопоэтических произведений. От сказителя Луки Леонтьевича Заякина, жителя деревни Артамоновой, Городцов в 1907 году записал былину об Илье Муромце в форме рассказа-побывальщины.

Наверно, все помнят хрестоматийные строки: "В славном городе Муроме, в славном селе Карачарове народился там детинушка Илья Муромец". Все знают о его чудесном исцелении от тяжелой болезни, о том, как он отправился в Киев к князю Владимиру, который знаменует в былинах единство Руси.

Илья выступает как идеальный богатырь-воин, защитник государства от внешних врагов и помощник бедных, вдов, обездоленных. Он посвящает себя общественному служению и лишен корысти. Когда побежденный им Соловей-Разбойник, много лет грабивший народ, стал предлагать за свое освобождение золотую казну, Илья не пошел на подкуп, он стоит на позициях нравственной жизни.

Вот Илья подъезжает к камню, от которого расходятся три дороги. Надпись на камне дает варианты выбора: богатому быть, женатому быть, либо убитому быть. Богатырь выбирает третью дорогу и освобождает ее от разбойников. Возвратясь к камню, он пишет, что дорога очищена. Оказывается, богатыри были не только смелыми заступниками за народ, но и грамотными.

Илья Муромец возглавляет богатырскую заставу, защищающую от вражеских сил древнерусское государство с центром в Киеве. Застава зорко смотрит, "не проехал бы чужеземный нахвальщина", не принес бы вреда русской земле.

В большинстве былин Илья Муромец, сын Иванович, обрисовывается как человек из гущи народа, крестьянский сын. Но ему свойственно большое чувство человеческого достоинства. Однажды он уехал из Киева от князя Владимира, встретив невнимательное, неуважительное отношение к себе. Но когда напали враги, он находит в себе силы стать выше личных обид и идет на победоносный бой. Илья рисуется в былинах монументально, мощно: "Где повернется – там улицы, поворотится – часть площади". И конь его скачет "выше леса стоячего, чуть пониже облака ходячего".

Былины не летопись, они не описывают точных событий, а выражают историческое сознание народа. Но давно на Руси сложилось убеждение, что Илья действительно существовал. В конце жизни он принял монашество и умер в Киево-Печерской лавре в 1188 году.

Илью Муромца знали и чтили не только на Руси, он пользовался известностью и в других государствах. В средневековых поэмах, посвященных немецкому витязю Дитриху Бернскому, есть и наш богатырь "Илья из Руси", "Илья русский".

В XVI веке Илья Муромец был канонизирован, то есть объявлен святым. В книге инока Киево-Печерского монастыря Афанасия Кальнофойского, напечатанной в 1638 году, повествуется о святых. Среди них назван Илья Муромец, живший, по словам автора, в XII веке. Мощи его покоятся в подземной нише Ближних пещер монастыря. Его память отмечалась 19 декабря, а по новому стилю – это 1 января.

Образ русского богатыря нашел широкое отражение в искусстве. Он воспет в стихотворениях и поэмах Н.М. Карамзина, И.О. Никитина и других. Прекрасно нарисовал его в балладе на фоне цветущей природы А.К. Толстой, подчеркнув народные черты богатыря:

Под броней с простым набором,
Хлеба кус жуя,
В жаркий полдень едет бором
Дедушка Илья.

Едет бором, только слышно,
Как бряцает бронь,
Топчет папоротник пышный
Богатырский конь...

Об Илье созданы драмы и повести, кантаты и симфонии. Композитор А.Н. Серов написал ораторию "Илья Муромец", где партию богатыря пел Ф.И. Шаляпин. Художник В.М. Васнецов в картине "Богатыри", над которой работал около 20-ти лет, воспроизвел могучий образ Ильи Муромца и его соратников Добрыню Никитича и Алешу Поповича. Прообразом Ильи на картине был крестьянин Иван Петров.

Увидев картину "Богатыри" на выставке в 1898 году, современник – искусствовед писал: "На картине видится не только впечатление силы, но еще впечатление благости, великодушия и добродушия, ими полон особенно Илья Муромец – главная срединная фигура". Написал современник и о том, что "художник зовет нас к самобытности, к уважению собственной истории и своих героев". Зовет к тому, чтобы мы критически относились к Западу, потому что Запад "лезет к нам, и много непрошеного и продажного мутит наш взор". Действительно, Васнецов не раз высказывал опасение, что "молодежь слишком безразборно смотрит на обольстительное и низкое", идущее с Запада. Он хотел, чтобы молодежь знала и ценила свое родное, национальное.

Как верна позиция Васнецова, высказанная сто лет тому назад! Сейчас нашу молодежь привлекают такие богатыри современной "цивилизации", как Шварценеггер и подобные ему. Эти мускулистые "герои" стреляют, взрывают, рушат, льются лужи крови, а герои воплощают мстительную силу без моральных ограничений. В былинах же видна разница между злодейством и героизмом. Русские богатыри не злодействовали, а защищали Русь и народ от иноземных насильников.

В городе Муроме, на Воеводиной горе на берегу Оки, в 1999 году поставлен памятник Илье Муромцу работы скульптора В. Клыкова. А в селе Карачарове (сейчас вошло в состав Мурома) потомками Ильи называют Гущиных, в частности, Евгения Васильевича. Перед его домом находится глубокий колодец, когда-то выбитый, как считают, копытом могучего коня Ильи.

Сейчас много Иванов, не помнящих родства. Они тащат к нам то с Запада, то с Востока многое чуждое для нас. В преддверии Нового года они усиленно навязывают восточный календарь, о котором поэт писал:

С нескрываемым волненьем,
Чуть приблизится январь,
Смотрим мы в оцепененьи
На восточный календарь.
Он зловещим полон смыслом,
Сердце екает в груди –
Только свиньи, только крысы.
Только змеи впереди...

Накануне 2001-го года люди, бессмысленно придерживаясь восточного календаря, несли из магазинов… кобр и гадюк. Неужели приятно иметь дома змею, пусть и игрушку! А ведь Бог проклял змею за то, что она принесла в мир зло. Удивляешься людской неразборчивости и падкости на все чужое, даже такое неприятное, как змея.

Очень хотелось бы, чтобы церковь ввела в самый широкий обиход день поминовения Илии Муромского-Печерского. Это способствовало бы укреплению русского национального сознания, тем более, что мы – великий народ с тысячелетней культурой и героической историей.




ЦАРСКИЕ НЕВЕСТЫ И... НАШ КРАЙ


Царская невеста... Как торжественно и громко это звучит! Как завидно складывается жизнь красивой девушки: замужество с всесильным монархом, почетное положение царицы, блестящая жизнь во дворце, приобщение к имени супруга – вершителя больших государственных дел.

Но судьба царской невесты подчас оказывалась суровой, а иногда трагической. Вот и наш Тюменский край печально связан с участью нескольких царских невест.


I

Первым царем из династии Романовых был Михаил Федорович. Его родителей: отца Федора Никитича и мать Ксению Ивановну царь Борис Годунов велел отправить в монастыри. Под именами Филарета и Марфы они были насильно пострижены и отосланы в дальние обители. Годунов боялся, что Федор Романов как двоюродный брат умершего царя Федора Иоанновича имеет больше прав на престол, чем он.

После периода польской и шведской интервенции, самозванщины, смуты царем в 1613 году был избран сын Филарета 16-летний Михаил. Современники отмечают, что устроением разоренной Руси занимался не столько он, не очень волевой и решительный, сколько энергичный, властный Филарет, получивший после смерти Бориса Годунова сан патриарха. Большой энергией отличалась и мать Михаила – инокиня Марфа.

Обычно русские государи женились довольно рано. Но женитьбе Михаила сначала мешало разорение государства. Когда он после избрания царем приехал с матерью из костромского Ипатьевского монастыря в Москву, то в Кремле трудно было найти подходящие покои для жизни: все было разорено поляками, а государственная казна совсем опустошена.

Но жизнь налаживалась, дворец приобретал прежнее великолепие, и родители царя на двадцатом году его жизни (1616 год) выбрали ему в жены Марию Ивановну Хлопову из старинного дворянского рода. Как было принято, ей переменили имя на Анастасию и поместили во дворце, в хоромах, куда, как обычно, могли входить только самые знатные женщины.

Неизбежное возвышение новых людей – родителей и родственников будущей царицы (а ее дядя уже стал близок к царю) – возбудило зависть и недовольство особенно двух братьев Салтыковых, племянников старицы Марфы, властной матери царя. Однажды после обеда у невесты приключилась тошнота. Недомогание быстро прошло, придворные доктора сказали, что это болезнь небольшая, случайная, но Салтыковы заявили царю, что девушка неизлечимо больна. И боярская дума объявила, что "царская невеста к государевой радости не прочна".

За мнимое сокрытие болезни последовало наказание: отца и мать отправили на воеводство в Вологду, а царскую невесту вместе с бабушкой и несколькими другими родственниками сослали в Сибирь, в Тобольск.

В ту пору Тобольск был совсем еще маленьким городом, с числом жителей не более 1700 человек, но там уже появились и знатные ссыльные. Воеводой был тоже опальный, но деятельный князь И.С. Куракин. Находился там и приехавший в Москву с дипломатическим поручением, но за что-то сосланный француз, которого именовали Саввой Француженином.

Бывшая невеста находилась в Тобольске не очень долго, через три года ее перевезли в Верхотурье, а затем – в Нижний Новгород.

В эти годы патриарх Филарет делал попытки женить царя на иностранной принцессе. Но так как условием была перемена невестой христианской веры и принятие православного крещения, то сватовства не удавались. Тогда снова подумали о Марии Ивановне. И царь, видимо вспоминавший о ней, однажды сказал: "Обручена мне царица, кроме ее другой не хочу взять".

А был уже 1623 год. По инициативе Филарета было проведено новое дознание о болезни Хлоповой. В Нижний Новгород послали комиссию, которая нашла Марию Ивановну здоровой, и врачи снова подтвердили, что болезнь была небольшой. Во дворце поняли, что Салтыковы нарочно выдумали тяжелую болезнь, и они поплатились за то, что "государевой радости и женитьбе учинили помешку". Их разослали по деревням, отобрали поместья, а Марию Ивановну снова решили провозгласить царской невестой и вернуть имя Анастасия.

Однако "великая государыня" старица Марфа, жалея наказанных племянников, твердо воспротивилась этому браку. И царь, не противореча воле матери, велел передать Марии Ивановне извещение, что "взять ее за себя не изволил"... До конца своих дней она так и жила в Нижнем Новгороде как бы в ссылке.

Жизнь как будто наказала царскую семью за поступки с Марией Ивановной. Когда царю было уже около 30-ти лет, мать выбрала ему в жены княжну Долгорукову. Царь женился, но уже во время свадебных торжеств невеста по-настоящему заболела и вскоре после свадьбы умерла. В конце концов, 30-летний царь женился без драматических событий на дочери простого дворянина Евдокии Лукьяновне.


II

Сын царя Михаила Федоровича Алексей Михайлович довольно рано остался без родителей и стал царем в 16 лет. В 18-летнем возрасте, т.е. в 1647 году, он задумал жениться. По государству разослали предписания, чтобы всех красивых девушек из боярских и дворянских семей отправили в Москву. Их собралось около двухсот, в Кремле произвели очень строгий отбор, многих забраковали, осталось только шесть самых красивых.

Были проведены смотрины, на которых больше всех понравилась царю Евфимия Федоровна Всеволожская, дочь помещика из г. Касимова. У художника XIX века К. Маковского есть историко-бытовая картина "Выбор невесты царем Алексеем Михайловичем", на которой молодой царь в пышной царской одежде идет вдоль строя скромно потупившихся девушек, вглядываясь в каждую из них.

О Евфимии сохранились сведения, что это была "девица добра ростом и красотою, и разумом исполнена". Ее официально объявили царской невестой, нарекли царевной и оставили во дворце, поместив "наверх" на дворцовую половину царицы и отдали в "береженье" сестрам царя – царевнам. Царь "честь над нею велел держать, яко и над сестрами своими, доколе сбудется веселье и радость".

Через некоторое время невесту в первый раз облачили в царское одеяние, кроме короны, чтобы представить Алексею Михайловичу. Но, по словам историографа XVII века Г. Котошихина, "вмешался лукавый дьявол", который "искони в Российской земле сеял плевелы свои". Одевавшие Евфимию Федоровну сенные девушки, вероятно, нарочно очень туго стянули ее волосы и головной убор.

Ближние боярышни торжественно привели невесту в богато убранную Переднюю комнату дворца, где обычно думные и ближние бояре ожидали царского выхода. Когда вошел царь в полном блеске великолепия, она, и без того взволнованная, видимо, также почувствовав и сильное головокружение, упала в обморок...

Некоторые тогда считали, что сенных девушек подговорили матери отвергнутых невест, "завидуя о том, умыслили учинить над тою царевной, чтобы извести", – писал Котошихин. Другие подозревали здесь тайные действия боярина Б.И. Морозова, воспитателя и наставника царя. После обморока царской невесты Морозов заявил, что она больна падучей (эпилепсией), и что отец ее это скрыл. Невеста (ставшая уже бывшей) и вся ее семья попали в немилость и были наказаны ссылкой в Тюмень.

По одним сведениям, царь объявил прощение Всеволожским уже через год, после того, как он женился на Марии Милославской. Кстати, Морозов женился на сестре Марии и стал свояком царя. А в 1652 году Федор Всеволожский, отец Евфимии Федоровны, был назначен воеводой в Тюмень. По другим данным, опальная семья пробыла в Тюмени 5 лет, в 1653 году им разрешили уехать в свою дальнюю вотчину, а Федор Всеволожский стал тюменским воеводой несколько позже. Жертва зависти, интриг и клеветы, Евфимия Федоровна умерла в 1657 году, возможно, в Тюмени.


III

Александр Данилович Меншиков, несмотря на незнатное происхождение, был ближайшим помощником Петра I на полях сражений и в проведении в жизнь прогрессивных государственных реформ. Но в 1725 году Петр I скончался, а через два года умерла и его жена императрица Екатерина I.

В завещании императрицы преемником на престол был назначен Петр II с условием, что он женится на дочери Меншикова. Завещание было составлено явно под давлением Меншикова, которым видимо руководило не только честолюбивое желание стать тестем царя и регентом. Он опасался, что реформы Петра I могут быть повернуты вспять. И его шестнадцатилетняя дочь Мария, хотя год назад была пышно помолвлена с сыном польского графа Сапеги, стала невестой двенадцатилетнего Петра II.

Юный император, сын царевича Алексея, не терпел Меншикова, считая его одним из виновников гибели отца, не любил он и свою невесту.

Борьба за власть с родовыми вельможами, особенно с князем А.Г. Долгоруковым, в сентябре 1727 года завершилась арестом Меншикова, конфискацией его громадного имущества и ссылкой с семьей в Березов Тобольской губернии. Жена Меншикова Дарья Михайловна, которую он очень любил, умерла в дороге от горя и слез.

Документов о том, какими были условия жизни Меншикова и его семьи в Березове, видимо, никогда не было. Историограф Н.А. Абрамов, в 1842 году назначенный штатным смотрителем Березовского училища, прослужил там семь лет и создал "Описание Березовского края". Наряду с географическими и этнографическими наблюдениями он широко отразил устные предания и сведения, почерпнутые у березовских жителей. Эта большая работа Абрамова и проливает наиболее верный свет на то, как содержался в Березове Меншиков с дочерьми Марией, Александрой и сыном Александром.

Абрамов разузнал, что Меншиковых поместили в острог, переделанный из мужского монастыря. Вместо великолепного розового дворца в Петербурге, мраморные ступени которого спускались к водам Невы, – окруженное забором из бревен невысокое здание с довольно маленькими закругленными кверху окнами (этот острог в 1806 году сгорел). Неподалеку Меншиков вместо ветхой деревянной церкви построил на свои средства новую и сам участвовал в ее строительстве.

У В.И. Сурикова на картине "Меншиков в Березове" изображение жилья подсказано фантазией художника: низкая изба, неяркая свеча, покрытое льдом маленькое оконце. Меншикову тесно в избенке под низким потолком, ему нужны иные масштабы жизни. С ним трое детей. У его ног бывшая царская невеста, которую не раз рисовали в дни могущества отца красивой, цветущей девушкой, роскошно одетой. У Сурикова хрупкая и покорная Мария прикрылась от холода шубкой, у нее бледное личико с темными кругами под глазами. Угадывается затаенное страдание, безысходность и обреченность. Задумался о чем-то сын Меншикова, машинально отковыривающий воск с подсвечника. Младшая дочь читает им священное писание, но видно, что все трое, углубленные в тяжелые думы, ее не слушают.

Меншиков умер в октябре 1729 года и был похоронен недалеко от выстроенной им церкви. Детям разрешили жить вне острога, ходить по городу, но караул за ними не был отменен.

Абрамов записал предание, что Мария обвенчалась с тайно прибывшим в Березов молодым князем Федором Долгоруковым. Видели, как они в летнее время прогуливались по Березову, на Марии Александровне обычно было черное платье, украшенное серебряной вышивкой. Но через год после брака она скончалась от родов двумя близнецами, которые тоже умерли, а через некоторое время умер и Федор Долгоруков.




В 1731 году, по распоряжению императрицы Анны Иоанновны, уцелевшие дети Меншикова были возвращены из Березова. Сыну она пожаловала чин поручика, а дочь назначила фрейлиной двора.

От березовских "самовидцев" Абрамов собрал сведения, как в 1825 году, по желанию тобольского гражданского губернатора Д.И. Бантыш-Каменского, в Березове сделали попытку найти прах Меншикова, Его могила, видимо, не сохранилась, так как река Сосьва сильно подмыла берег. Но казак Шахов указал могилу, которая, по его словам, была могилой кого-то из Меншиковых.

"Самовидцы" рассказали Абрамову, что сначала докопались до двух маленьких гробиков, обитых алым сукном, а лежащие в них младенцы были покрыты зеленым атласом. Эти гробики стояли на большом гробу из цельного дерева, также обитым алым сукном.

В гробу увидели на зеленом покрывале толстый слой льда. Когда лед сняли и разрезали атлас, то предстала покойная – нарядно одетая молодая женщина в шапочке из алой шелковой материи, в шлафроке красноватого цвета и в атласных башмачках на высоких каблуках.

У покойницы было бледное красивое лицо и русые волосы. Но после того, как могила простояла целый день открытой, лицо женщины почернело. Абрамов делает вывод, что это была бывшая царская невеста Мария Александровна. Абрамов сам видел в березовской церкви медальон с прядью светло-русых волос. По преданию, он поступил в церковь после смерти князя Федора Долгорукова, который вложил в него волосы своей умершей жены.


IV

Никто так не хотел сбросить Меншикова, как князь Алексей Григорьевич Долгоруков, и добился своего. Он был рад, что расстроилась женитьба Петра II на Марии Меншиковой, у князя был свой замысел. Обергофмейстер, член Верховного тайного совета, он в короткое царствование Петра II (1727-1730) был необычайно могуществен, тем более, что его сын Иван был самым близким другом императора.

Князь решил выдать за царя свою дочь Екатерину и познакомил ее с Петром II. Красивая, образованная девушка понравилась императору, и он сделал ей предложение. Екатерина очень любила графа Мелиссимо, родственника австрийского посла, но, по настоянию отца, согласилась выйти за Петра II. Граф был отправлен за границу, а в ноябре 1729 года состоялось торжественное обручение четырнадцатилетнего императора и семнадцатилетней княжны, получившей титул "государыни-невесты».

Судьба оказалась жестокой к Долгоруковым. Петр II заболел оспой и в ночь на 18 января 1730 года, день, как раз назначенным для свадьбы, умер. Он не оставил завещания о преемнике, и сразу же собрался Верховный тайный совет, где главную роль играли князья Долгоруковы.




Князь Алексей Григорьевич заявил о праве "государыни-невесты" на престол, но "верховники" с ним не согласились. Они решили избрать императрицей племянницу Петра I курляндскую герцогиню Анну Иоанновну, надеясь забрать в руки эту незначительную особу. Но попытка ограничить ее власть "кондициями" была неудачной, "верховники" подверглись преследованиям. К тому же А.Г. Долгорукова обвинили в присвоении ценностей из казны, а потом – и в государственной измене. Последовал указ о ссылке всей семьи в Сибирь, в Березов.

О тяжелом пути, который длился 5 месяцев, рассказала впоследствии жена Ивана Долгорукова в "Памятных записках княгини Натальи Борисовны Долгоруковой", тогда совсем юная, только что вышедшая за него замуж. Везли на подводах, везли по воде, очень труден был переезд через кручи Уральских гор, негде было обогреться и обсушиться в дождь... Большая семья (князь, княгиня, четыре сына, три дочери, молоденькая невестка) очень страдала. Сопровождал ссыльных конвой солдат с офицером.

В Тобольск Долгоруковых привезли в конце августа, там мягкого конвойного офицера сменил новый – грубый и малообразованный Шарыгин. Он относился к "государыне-невесте" и ко всем остальным как к тяжелым преступникам.

Целый месяц плыли ссыльные на дырявом дощанике от Тобольска до Березова. В конце сентября их доставили в это северное селение, разместив там же, где до них содержались Меншиковы. Скоро умерла старая княгиня, вслед за ней скончался и князь. Существование Долгоруковых в Березове было убогим. К тому же очень стеснял надзор солдат, которые сопровождали их даже в церковь. Но постепенно добрый березовский воевода Бобровский несколько смягчил тяжелый режим, и офицер Петров, сменивший Шарыгина, относился к Долгоруковым более гуманно.

С Иваном Долгоруковым подружился подьячий Тишин и стал волочиться за его сестрой, бывшей царской невестой. Но она резко отвергла грубое волокитство, и разозленный Тишин послал в Москву донос о выпадах Долгоруковых против правительства, о послаблении им со стороны охраны. За донос он был произведен в секретари и получил денежную награду.

В начале августа 1738 года братья Долгоруковы, воевода Бобровский, офицер Петров и еще несколько лиц были увезены из Березова. Жестокое дознание завершилось тем, что Иван Долгоруков и трое родственников – князей Долгоруковых были казнены в Новгороде. Братьев князя Ивана и воеводу Бобровского, наказав кнутом, сослали на каторжные работы, майору Петрову отрубили голову.

Сестер Долгоруковых заточили в монастыри: одну – в Верхотурский, вторую – в девичий Тюменский (Ильинский), а бывшую "государыню-невесту" – в очень бедный Томский, где монахини жили мирским подаянием. Потом она была переведена в Новгород, где строго содержалась в монастыре.

В 1741 году гвардия возвела на престол дочь Петра I Елизавету Петровну, и она вернула из ссылки оставшихся в живых Долгоруковых. Екатерине императрица пожаловала звание фрейлины, а в 1745 году выдала замуж за графа Брюса. Вскоре графиня поехала отслужить молебен в Новгород, где были жестоко казнены Долгоруковы (чему она явилась невольной причиной). В дороге она сильно простудилась и по возвращении в Петербург умерла.

На портрете кисти художника XVIII века изображена очаровательная юная девушка с несколько загадочным взглядом больших темных глаз. Разве могла она тогда предположить, что ее судьба будет такой жестокой?


* * *

Печальна участь царских невест, отбывавших ссылку в нашем крае. В основном они явились жертвами двух страшных сил – политических интриг и честолюбивой борьбы за власть ради собственного эгоистического самоутверждения. Эти силы процветают тогда, когда вместо закона правит произвол, опирающийся, главным образом, на личную преданность угодливых фаворитов.




ПОЭТ И ЦЕСАРЕВИЧ

ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ПЕТЕРБУРГА В ТОБОЛЬСК


Имя Василия Андреевича Жуковского (1783-1852) в отечественной литературе – одно из самых славных. Замечательный поэт, он создал много проникновенных лирических стихотворений, баллад, поэм и сказок. Его произведения полны гуманности, уважения к достоинству личности независимо от ее общественного положения. Многие стихотворения проникнуты сочувствием к простому человеку, к его честной трудовой жизни:

Уже бледнеет день, скрываясь за горою,
Шумящие стада толпятся над рекой;
Усталый селянин медлительной стопою
Идет, задумавшись, в шалаш спокойный свой...

    ("Сельское кладбище")
Мотивы произведений Жуковский часто черпал в русской народной поэзии. Известной песней стало стихотворение "Кольцо души-девицы я в море уронил". Народно поэтические краски ярко видны в "Светлане":

Раз в крещенский вечерок
Девушки гадали:
За ворота башмачок,
Сняв с ноги, бросали...

Жуковскому принадлежит много оригинальных и переводных баллад, в основе которых народные поверья, средневековые рыцарские легенды, события из античного эпоса: "Людмила", "Эолова арфа", "Торжество победителей' и др. Баллады захватывают таинственностью, драматизмом, прославляют мужество и достоинство человека.

Во время войны 1812 года Жуковский вступил в ополчение. Перед сражением при Тарутине он написал оду "Певец во стане русских воинов", которую называли патриотическим гимном. Горячим чувством и лирическим пафосом проникнуты строки об Отчизне, к защите которой призывал поэт:

Родного неба милый свет,
Знакомые потоки,
Златые игры первых лет
И первых лет уроки,
Что вашу прелесть заменит?
О, родина святая,
Какое сердце не дрожит,
Тебя благословляя?

Стихотворение стало широко известным, имело огромный успех, воспитывало мужество, помогало изгнанию врага.

Написанное после изгнания французов из России поэтическое послание Жуковского "Императору Александру" воспевало победы русского оружия за границей. Оно читалось на торжественных собраниях, стало хорошо известно при дворе, произвело впечатление на мать Александра I императрицу Марию Федоровну. Она призналась, что даже плакала, читая его.

Произведения Жуковского были оценены правящими кругами. Сначала он был приглашен ко двору Марии Федоровны в качестве чтеца. Затем стал учителем русского языка невесты будущего императора Николая I, впоследствии императрицы Александры Федоровны. Когда у нее родился сын Александр, будущий император Александр II, Жуковский приветствовал ребенка стихами с пожеланием, чтобы он, став императором, уважал в людях прежде всего "святейшее из званьев: человек!"




Когда цесаревич подрос, его воспитателями были назначены генерал К. Мердер и В. Жуковский в качестве наставника и организатора всей системы учебных занятий. Он составил план обучения, сам преподавал русский язык, историю, географию. Причем Жуковский считал, что для будущего царя история должна быть главной наукой, так как из нее он может извлекать правила своего правления_._

В основе воспитательной программы Жуковского были следующие положения: "Закон, пренебрегаемый царем, не будет храним народом", "Люби и распространяй просвещение... Народ без просвещения есть народ без достоинства", "Истинное могущество государя не в числе его воинов, а в благоденствии народа", "Будь верен слову... Окружай себя достойными помощниками", "Я уверен, что самый верный хранитель общественного порядка есть не полиция, не шпионство, а нравственность правительства". Свои монархические принципы Жуковский стремился примирить с идеалами разума, человечности, общественного прогресса.

Исходя из указанных принципов, Жуковский говорил цесаревичу: "Вы, великий князь, будете со временем замечены в истории... Она скажет о вас свое мнение перед целым светом и на все времена... Отечество станет любить вас, коли вы это заслужите".

Николай I, как видно, ценил Жуковского – воспитателя, но подчас довольно резко выражал недовольство, что тот общается с людьми, которых царь считал неблагонадежными: А. Тургеневым, П. Вяземским и другими. "Ты при моем сыне!" – сказал он однажды после сурового выговора. А когда Жуковский ответил, что "ручается за И. Кириевского", царь резко спросил: "А за тебя кто поручится?" Оскорбленный Жуковский несколько дней не ходил на занятия с великим князем. Царь, встретившись с ним во дворце, сказал: "Ну, пора мириться" и обнял.

Отмечал Жуковский проявление у цесаревича временами таких отрицательных качеств, как недостаток решительности, постоянства, твердости воли, честолюбия, и не скрывал это от его родителей.

Когда обучение наследника заканчивалось, Жуковский подал царю мысль об образовательном путешествии по России. Вместе с географом К.И. Арсеньевым он подробно разработал маршрут поездки, а царь сформулировал главную задачу: "Узнать Россию, сколько сие возможно, и дать себя видеть будущим подданным".

Путешествие проходило весной и летом 1837 года, свита цесаревича была большой, поезд состоял из 11 экипажей и 37-ми лошадей. Из Петербурга выехали 2 мая и за время путешествия преодолели 12 тысяч верст. Будущий царь обозрел империю на западе до Смоленска, на юге до Крыма, на востоке – до Тобольска. Цесаревич и свита осматривали в городах соборы, училища, казармы, выставки местных производств, принимали депутации. А если город был губернским, то вечером в честь наследника был бал. По инструкции Николая I цесаревич мог танцевать "с некоторыми из почетных дам – польский, с молодыми же знакомыми и лучше воспитанными – французские кадрили две или три".

Сохранился дневник Жуковского, который он вел во время путешествия. Почти через 30 лет после его смерти эти дорожные записи были сданы его сыном Павлом Васильевичем в Императорскую публичную библиотеку в Петербурге (ныне библиотека им. М.Е. Салтыкова-Щедрина). Записи были краткими, трудно читаемыми, местами почти стершимися. Но работник библиотеки И.А. Бычков, просидев над ними несколько лет, расшифровал и опубликовал в 1887 году. Этот дневник и некоторые воспоминания дают сведения о пребывании цесаревича в Тобольской губернии.

Ехали через Вятку, где Жуковский встретил сосланного туда молодого Герцена. Благодаря его хлопотам Герцен был переведен во Владимир и писал невесте: "Можно ли было надеяться, что в этой Вятке я найду себе заступника... и кому я обязан этим – великому человеку – Жуковскому!"

Наследника везде встречали при большом стечении народа и очень пышно: с иллюминацией, с главным местным начальством, с торжественным пением хора.

В центре Урала – Екатеринбурге цесаревич и его свита посетили монетный двор, гранильную фабрику, откуда выходили прекрасные сверкающие камни, золотопромывальню, завод. Особенно пышной была встреча в Нижнем Тагиле – развитом демидовском центре горной промышленности. Один из свиты наследника описал гору, всю сиявшую от огней, ботик посреди пруда с хором музыкантов и певчих и "Ура!" 15-ти тысяч заводских демидовских рабочих. Посетили железный рудник, заводы, спустились в малахитово-медный рудник, где увидели природное чудо – громадную глыбу малахита.




У Жуковского память о путешествии осталась не только в дневнике, но и в рисунках. Он прекрасно рисовал, обычно с натуры, создавая живописные дневники тех мест, по которым путешествовал. На Урале он запечатлел заводские поселки, Невьянскую башню, станицу Магнитную (потом Магнитогорск), виды Нижнего Тагила.

За Уралом началась Тобольская губерния. О том, как тщательно готовились к приезду цесаревича, поэт П.П. Ершов писал из Тобольска своему другу в Петербург: "Еще за два месяца до приезда Его Высочества в Тобольск получено было здесь о том известие, и тотчас же были сделаны распоряжения об устройстве дорог и города. Сибирь пробудилась: куда ни взглянешь, везде жизнь, везде деятельность".

И вот пошли сибирские места. Порадовала хорошая дорога между Екатеринбургом и Камышловом, "приятная природа, рассеянные березовые рощи", – записал Жуковский. И дальше, к Тюмени, дорога была "ровной и прекрасной, по сторонам березовые рощи мелкие, между ними пашни". Упомянул Жуковский о плодородной почве -черноземе, заметил аккуратность постройки деревенских изб.

В Тюмень кортеж цесаревича прибыл утром 31 мая, к сожалению, в дождь. Но, как и везде, встреча была торжественной, об этом рассказал в своих записках некто Егор Расторгуев. Он отметил, что улицы были запружены народом. Когда экипаж цесаревича остановился у специально воздвигнутых триумфальных ворот, русские кричали «ура!», а магометане – "алла!" Во всех церквах был благовест. Цесаревич вошел в церковь Нерукотворного Спаса и "умилил всех примерным благочестием".

Жуковский отметил в дневнике различные чувства на лицах встречавших: "искренность, простое любопытство, благодарность".

На отдых Александр Николаевич проследовал в дом купца 2-й гильдии И.В. Иконникова, где жена купца и почетные граждане города поднесли ему хлеб-соль на позолоченном блюде из тюменской синей глины, известной хорошими свойствами. В верхней половине блюда было искусно изображено всевидящее око, окруженное лучами. В нижней половине – герб Тюмени – плывущее судно с распущенным флагом.

После отдыха цесаревич и свита осмотрели объекты города. Жуковский отметил улучшенную Иконниковым городскую больницу, но "ужасное состояние острога и больницы ссыльных". Симпатию Жуковского вызвал городничий Игольников, "воин и кавалер", награжденный Георгиевским крестом и медалью.

Тюмень показалась Жуковскому бедным городом. Он увидел 10 церквей, но только 6 каменных частных домов, да еще несколько казенных. "Длинный город на берегу Туры", – записал он в дневнике.

На следующий день, в 5 часов утра, поезд наследника отправился в Тобольск. Тура разлилась на 7 верст в ширину, и переправа была сложной, к тому же дул сильный встречный ветер. Пристань тогда была устроена выше по реке, в 6-ти верстах от Тюмени, напротив селения бухарцев. Цесаревича и свиту переправляли в специальной шлюпке, сооруженной искусными тюменскими мастерами по образцу древнего судна на гербе Тюмени.

В центре судна, между колоннами, была беседка с занавесями, там все было обито зеленым сукном, а кресло для цесаревича – алым. Над креслом парил двуглавый позолоченный орел, а пол устлан тюменскими коврами. По бокам беседки были фонари, а на носу шлюпки – флаг, говорящий об императорском достоинстве путешественника. Длина шлюпки составляла 8 сажен, ширина – 5 аршин. Перевозили цесаревича 16 почетных и богатых граждан.

При выходе из шлюпки цесаревич по просьбе переправлявших написал на борту "Александр, 1-го июня 1837 года". И вся свита тоже расписалась на бортах, в том числе Жуковский, отметивший в дневнике: "Переправа через Туру весьма продолжительная. Высадка на берег в 7 часов".

После переправы пошла дорога на Тобольск. Внимание Жуковского привлекла красивая природа: "Дорога по прекрасному ровному полю. Растения полевые разнообразные", "прекрасные сосновые рощи". И снова он записал, что земля – "чернозем".

От Тюмени до Тобольска пришлось 11 раз переправляться на паромах, в том числе через очень широкий Иртыш. За день поезд проехал 257 километров и прибыл в Тобольск в 12 часов ночи, с 1-го на 2-е июня. Несмотря на поздний час, поезд был встречен иллюминацией, генерал-губернатором Западной Сибири князем П.Д. Горчаковым, гражданским губернатором Х.Х. Повало-Швейковским и многочисленным стечением народа.

Наступивший день, как всегда, был заполнен до предела. С утра был смотр линейного 1-го батальона. В штабе корпуса во время обозрения типографии были оттиснуты стихи служившего солдатом в батальоне декабриста Н.А. Чижова на приезд цесаревича:

Солнце новое встает Над Сибирью хладной, И на темный север льет Жизни луч отрадный...

В честь цесаревича военный оркестр дал концерт под управлением капельмейстера – ссыльного поляка К. Волицкого.

Посетили гимназию, о чем Ершов потом писал другу: "Вся наша братия были представлены Его Высочеству. Когда очередь дошла до меня, то генерал-губернатор и Жуковский сказали что-то Его Высочеству... Тут Жуковский сказал вслух: "Я не понимаю, как этот человек очутился в Сибири". Жуковский очевидно хотел, чтобы жизнь Ершова, широко известного сказкой "Конек-Горбунок", но служившего учителем в далеком Тобольске, изменилась к лучшему.

По поручению генерал-губернатора Ершов заранее написал стихотворное приветствие "Государю-Наследнику на приезд его в Тобольск":

Наследник северной державы,
Лавр полуночного венца!
Цвети под сенью русской славы
Достойным первенцем отца!

На следующий день Ершов нанес визит Жуковскому, и "был принят им как друг", – сообщил он потом товарищу. Стихи он преподнес цесаревичу через Жуковского, и наследник престола пожаловал поэту золотые часы с цепочкой.

Жуковский познакомился с поэтом-самоучкой Е.Л. Милькеевым, который принес ему свои стихи. Жуковский увидел в них признаки таланта, помог Милькееву переехать в Москву и издать книжку стихотворений.




Генерал-губернатор познакомил цесаревича со своими проектами "О состоянии Сибири", "О ссыльных". Жуковский отметил, что наследника посетили с приветствиями киргизские мурзы. Цесаревич и свита были у архиерея – главы епархии, осмотрели город и тюремный замок. От осмотра города осталось впечатление, что "нижний город не богат, а верхний без воды", – записал Жуковский. Он также отметил, что нижний Тобольск почти весь был деревянным, даже гостиный двор. Каменные здания – только генерал-губернаторский дом и 15 церквей.

Во время осмотра города Жуковский делал зарисовки. Так, он запечатлел контраст Тобольска – часть высокой горы с двумя башнями кремля, а под горой, внизу – нижнюю часть города.

2-го июня у губернатора состоялся бал, на котором были наиболее значительные лица. Видимо, губернаторше и некоторым девицам посчастливилось танцевать с цесаревичем.

Наследник проявил сочувствие декабристам, находящимся на поселении в Тобольске. 3 июня он написал письмо своему отцу Николаю I, сообщив, что генерал-губернатор Горчаков "осмеливается ходатайствовать за испрошение прощения некоторым несчастным, того истинно заслуживающим. Мне бы чрезвычайно приятно было, милый и бесценный папа, если это возможно, чтобы приезд мой принес этим несчастным облегчение в их судьбе". По ходатайству и кн. Горчакова декабрист Н. Чижов был произведен в унтер-офицеры.

4-го июня, в пятом часу утра, высокий кортеж оставил Тобольск. "На переезде из Тобольска до Тюмени ничего примечательного...", – записал Жуковский. Прибыли в Тюмень в половине двенадцатого ночи, переправа через Туру была на той же шлюпке. Вода несколько спала, и переправляться было удобнее. На пристани поджидали бухарцы в национальных костюмах и поднесли цесаревичу хлеб-соль. У пристани снова была масса народа, как и на мосту через Тюменку. Переночевав в доме Иконникова, наследник престола выехал в Ялуторовск.

При выезде было неприятное происшествие. Из-за теснившегося у дороги народа одну женщину ушибло колесами экипажа Жуковского. Он велел остановиться, просил лекаря позаботиться о женщине и дал 200 рублей для лечения.

Посещение Александром Николаевичем Тюмени оставило в городе большой след. Центральную улицу – Благовещенскую – переименовали в Царскую, площадь перед домом Иконникова назвали Александровской. Для шлюпки устроили музей – "дом прекрасной архитектуры... Четыре легкие колонны расположены с лицевой стороны дома, у дверей всегда находится почетный караул", – писал историограф Н.А. Абрамов в своей работе "Город Тюмень". Музей этот находился на Полицейской площади (правее современного монумента в честь Победы). Блюдо, на котором поднесли хлеб-соль, осталось у цесаревича, а копия с него хранилась в городской думе в золоченой раме под стеклом.

День приезда наследника престола – 31 мая – отцы города объявили ежегодным праздником. Он начинался церковной службой в Троицком соборе, а завершался вечером в Загородной роще, где было угощение для лучшей части публики, танцы молодежи, прогулки по роще. Поздним вечером "огненные фонтаны заискривались в воздухе...", ракеты освещали богатый транспарант с именем наследника. А местный поэт-самоучка Иван Мешалкин к празднику 31 мая 1851 года сочинил стихи, завершавшиеся строфой:

...Так хранит воспоминанье
О царевиче Тюмень
И его в ней пребыванье
В тридцать первый майский день!

О пребывании кортежа цесаревича в Ялуторовске у Жуковского нет записей. Из-за хлопот в связи с травмированной женщиной он отстал и ехал в Ялуторовск один. Есть записи об особенностях дороги: много песчаных мест, "прекрасная равнина", перед Ялуторовском "две прекрасные березовые рощи".

Некоторых из поселенных в городе декабристов Жуковский хорошо знал, но увидеть их не удалось. Императрице Марии Федоровне он написал: "К несчастью, отстав по дороге, я приехал в этот город в ту минуту, когда великий князь выезжал из него. Я после горько, горько упрекал себя, что там на минуту не остановился: я пропустил случай утешить своим посещением бедных изгнанников". Он смог только через встретившихся городничего и почтмейстера передать привет Якушкину, Муравьеву-Апостолу, Черкасову.

Из Ялуторовска поезд поехал в Курган и прибыл туда в ночь на 6 июня. В Кургане была значительная колония декабристов, из них Н.И. Лорер и А.Е. Розен отразили в своих воспоминаниях приезд наследника. "Начальство курганское суетилось, на всех лицах видна была забота и радость. Да и было отчего! Такого высокого путешественника со дня покорения Сибири еще в ней не видали", – писал Лорер. "Ночь была тихая и прекрасная" – отметил он. Городок был иллюминирован, наследника ждало много людей. Декабристам жандармы велели уйти, и те удалились в дом своего товарища – декабриста Нарышкина и его жены.

Когда наследник отправился на отдых, Жуковский сразу поспешил к Нарышкиным и всю ночь провел с декабристами, хотя раньше никого из них не знал. Лорер пишет: "Жуковский смотрел на нас, как отец смотрит на своих детей. Он радовался, что мы остались теми же людьми, какими были, что не упали духом и сохранили человеческое достоинство".

Когда наступило утро, и колокольный звон позвал в церковь, Жуковский ушел будить цесаревича. Но он быстро вернулся и сказал, что цесаревич желает, чтобы и ссыльные были в церкви. "Тут в храме божием имели мы счастье видеть нашего любезного наследника. Он стоял на ковре один, скромно и усердно молился. Ему едва минуло 18 лет, и он был прекрасен... По окончании обедни наследник пристально посмотрел на нас, поклонился и вышел из церкви" (Н. Лорер). Внимание цесаревича к декабристам отметил и А. Розен.

Из Кургана цесаревич отправил с фельдъегерем письмо отцу, Николаю I. Он просил об освобождении курганских декабристов, отметив, что они "ведут себя чрезвычайно тихо и точно чистосердечно раскаялись в своем преступлении". Но царь решил, что "этим господам путь в Россию ведет через Кавказ", и Н. Лорер, В. Лихарев, М, Назимов, М. Нарышкин, А. Розен, А. Одоевский из Ишима и А. Черкасов из Ялуторовска в августе были отправлены на Кавказ рядовыми в действующую армию.

Проповедник идей гуманизма, Жуковский не был сторонником действий декабристов, отрицательно отнесся к их выступлению 14 декабря 1825 года. Однако он горячо желал облегчения их участи и также отправил с дороги царю письмо, начатое в Кургане. Он просил разрешить декабристам свободно поселиться в Сибири: в этом случае их опыт, образование принесут большую пользу дикому сибирскому краю. Царь на это не пошел, но согласился лишь на некоторое смягчение их участи.

6 июня наследник престола, его наставники и свита оставили Курган – последний город Тобольской губернии. Везде в губернии принимались прошения, и губернатору было выдано 8 тыс. рублей для удовлетворения наиболее тяжелых нужд.


* * *

Система обучения и воспитания наследника престола Александра Николаевича, влияние Жуковского несомненно способствовали формированию хороших, гуманных качеств. Очень понятны теплые, даже восторженные чувства, которые вызывал юный, красивый цесаревич во время своего путешествия по России.

Александр II, став императором в 1855 году, освободил крестьян от крепостной зависимости. Была объявлена амнистия декабристам, кто из них еще был жив после 30-летнего наказания.

Проводились реформы – земская, судебная, городская, военная. Россия приняла самое горячее участие в освобождении Балканских народов из-под турецкого ига.

Однако Александр II постепенно отходил от преобразовательной деятельности. Реформы остались половинчатыми, политика становилась все более суровой. И не только радикальные круги были этим недовольны. Современник событий, гуманный и честный писатель В.Г Короленко с горечью видел, что Александр II "попал в руки неумных и злобных сатрапов", "оказался гораздо ниже начатого им дела и скоро изменил ему. От молодого царя, произносившего освободительные речи, к концу семидесятых годов остался раскаивающийся и испуганный реакционер".

Впрочем, еще Жуковский видел, что цесаревичу подчас не хватало решительности и постоянства.

Александр II, очевидно, сам остро ощущал, что отошел от благотворных государственных дел. Это заставляло его самого страдать. Увидев однажды в коляске на улице императора, Короленко заметил, что в его лице "не было уже ничего, напоминавшего величавые портреты. Оно было отекшее, изборожденное морщинами, нездоровое и... несчастное". Тяжелое сожаление вызывает конец Александра II, бывшего прекрасного цесаревича. 1 марта 1881 года участник тайной террористической организации "Народная воля" И. Гриневицкий подошел при выходе императора из кареты почти вплотную и бросил бомбу, убив его и смертельно ранив себя. Это был, как писал Короленко, "огромный, чреватый последствиями удар, брошенный с какой-то неизбежною роковою слепотою. И прежде всего – жертвы с обеих сторон..."

Убийство императора Александра II ничего не решило, ничего не дало, было жестоким и бессмысленным.




БЛЮХЕР В ТЮМЕНИ

ПО АРХИВНЫМ МАТЕРИАЛАМ И ВОСПОМИНАНИЯМ МОИХ РОДИТЕЛЕЙ





О жизни и боевых делах Василия Константиновича Блюхера написано немало книг и статей. Но деятельность начальника 51-й стрелковой дивизии в Тюмени в них почти не затронута. А ведь об этом периоде его военной службы сохранились интересные архивные материалы[4 - ГАТО, Фонд №1, опись №1, дело №32.]. Кроме того, мои отец и мать были не только очевидцами пребывания дивизии в Тюмени, но и участниками связанных с этим событий.

После революции 1917-го года в Тюмени установилась Советская власть. Но летом 1918-го город оказался в руках белых, и продержались они год. По ночам часто раздавались ружейные залпы, расстреливали коммунистов и их сторонников.

Под натиском наступающей Красной Армии белые в начале августа 1919-го года спешно оставили город. Перед уходом они устроили в Тюмени невиданный разгром и грабеж, унося и увозя все наиболее ценное и разрушая все, что можно. Из-за этого перестали работать почта, телеграф, типографии, были разрушены заводы. Некоторые тюменцы тоже уносили домой то, что может пригодится.

Отец моей матери приехал из центра города (у него была лошадь) и рассказал, что люди тащат все, что могут найти. Он видел, как из "казенки" у вокзала ("казенкой" называли государственный винный магазин) люди растаскивали вино. Его насмешило, что одна женщина перелазила через забор с четвертью вина в руках, да зацепилась юбкой и повисла. И отцепиться не может, и четверть жалко бросить. Сам он ничего нигде не взял и дочерям не велел выходить из дома.

С белыми ушли купцы, торговцы, вообще люди состоятельные. К сожалению, ушло и много простых рядовых тружеников. "...Население страшно было запугано самыми невероятными, лживыми измышлениями, что Красная Армия – это банда грабителей и разбойников... Из 60 тысяч населения Тюмени убежало с белыми около 10 тысяч человек, впрочем, часть из них уведена насильно", – говорилось в докладе тюменской организации РКП(б) для ЦК партии и газеты "Правда".

Семья моей матери жила на краю города, в конце улицы Ямской. Современной улицы Льва Толстого тогда не было. Здесь уже начиналось поле, еще на моей памяти голубое от незабудок. За полем был густой лес. Мать тогда была молодой девушкой (ровесницей века). Потом она вспоминала и рассказывала, что в начале августа было длительное ненастье, несколько дней шел нудный дождь. Наконец, выглянуло солнце, был ясный день. Она открыла в доме окно на улицу и стала собирать на стол для обеда.

Вдруг она вздрогнула: у открытого окна появился всадник. По алой ленте на высокой шапке мать поняла, что это – красный, и очень испугалась.

– Девушка, иди-ка сюда... Скажи, белых в городе много?– испытующе спросил всадник, когда мать подошла к окну.

– Белых нет, ушли, – ответила она.

– А ты правду говоришь? Не обманываешь? – допытывался всадник.

– Хоть у кого спросите, ушли белые, правду говорю, – уверяла мать.

Всадник попросил напиться, и мать не раз со смехом вспоминала, как у нее дрожали руки, когда она подавала ему стакан с водой.

Красное войско вошло в Тюмень 8 августа не с музыкой и барабанным боем. Когда всадник отъехал, мать, набравшись смелости, вышла на улицу и побежала на угол, к полю. Одной из первых она увидела, как в город вступал большой военный отряд. Одни еще выходили из леса, а другие уже поворачивали на Никольскую (ныне улица Луначарского). Люди шли по четыре или пять человек в ряду. Они были осунувшимися, усталыми, плохо одетыми. Кто шел в сапогах, кто в лаптях, а были и совсем босые. И при виде людей, весь облик которых говорил о тяжелом труде, об утомлении и нужде, все страхи матери пропали.

Это вступил в Тюмень Особый северный экспедиционный отряд (ОСЕВЭК). А возможно это был 9-й железнодорожным полк. Они являлись частями состава сформированной в июле этого года 51-й стрелковой дивизии. Ее боевой путь начался в районе Тюмени. (Освобождая Сибирь от Колчака, дивизия дошла до Забайкалья, а потом была переброшена в Крым и за боевые заслуги получила название Перекопской).

Население Тюмени встретило Красную Армию настороженно, но никаких карательных мер и расстрелов не последовало. "Население, предметно сравнив Советскую власть и Колчака, отдало нам свои симпатии...", – отмечалось в упомянутом выше докладе. 9 августа было опубликовано "Воззвание к гражданам Тюмени", в котором Временный революционный Комитет Тюмени просил: "Все граждане, желающие пожертвовать на нужды Красной Армии белье, обувь, продовольствие и прочие предметы, благоволят принести их в революционный Комитет, находящийся в здании городской управы".

Комитет призывал "всех граждан города Тюмени и уезда к спокойствию и мирной жизни". В этом же приказе-воззвании говорилось, что "все фабрики и заводы, торговые предприятия и конторы должны функционировать как раньше, т.е. продолжать свою работу". Началось восстановление разрушенного белыми и возвращение на рабочие места.




В городе появилось Управление коменданта военного гарнизона. Сначала оно было по ул. Садовой, №11 (сейчас ул. Дзержинского), потом было переведено на ул. Ильинскую, №35 (сейчас ул. 25 Октября). Мать еще до революции окончила платные курсы машинописи и храбро пошла туда в надежде устроиться на работу. Хотя надежды на это у нее было мало, однако устройство оказалось очень простым. Ее пропустили в кабинет военного коменданта Грундмана, и он спросил:

– Вам что, девушка?

– Пришла узнать, нельзя ли устроиться на работу, – смущенно ответила мать.

– А что вы умеете делать?

– Умею печатать на машинке, я училась.

– Как хорошо, что вы пришли! Нам надо машинистку, возьмем вас, – ответил комендант. И она стала работать в Управлении.

Блюхер приехал в Тюмень после прихода частей 51-й дивизии. Приехал из Талицы, где дивизия окончательно сформировалась. 20 августа он объявил по дивизии: "Приказом Реввоенсоварма я назначен начальником 51-й стрелковой дивизии в период победоносного продвижения Красной Армии в Сибирь". Начдив призывал состав дивизии "быть на должной высоте как по своей боеспособности, так и по полному осознанию великих задач, возложенных на нее трудящимися".

Одна из граней работы начдива в Тюмени – его приказы по гарнизону, которые направлялись в войсковые подразделения. В обыденной серой папке эти приказы, то отпечатанные на машинке, то вышедшие из-под пера военного писаря, сохранились в государственном архиве Тюменской области.

Под размноженными экземплярами приказов Блюхера стояла подпись моего отца – Беспалова Георгия Дмитриевича. Он был адъютантом штаба начальника гарнизона Тюмени, на нем лежало штабное делопроизводство. Отцу, достаточно образованному и безупречно грамотному, тогда было 23 года. До революции он получил профессию лесовода и работником лесного хозяйства был с начала 1920-х годов почти до конца своих дней (скончался в 1984 году).

Отец был человеком сдержанным, о Блюхере рассказывал немного, да и работа его под начальством начдива была недолгой. Помню, отец говорил, что каждый день, утром, приходил в штаб-квартиру Блюхера (ул. Республики, 18) и докладывал начдиву о положении в городе. На столе у Блюхера лежала обычно карта губернии, которую он, видимо, внимательно изучал. Не раз начдив задавал вопросы о населенных пунктах и характере местности. Адъютант рассказывал, что знал, или готовил информацию к своему очередному приходу.

Однажды Блюхер приказал найти как можно больше карт губернии, и отец раздобыл довольно много экземпляров. В другой раз начдив велел доставить сведения о деревнях неподалеку от Тюмени на случай, если прядется расположить там какие-то войска. Каждый раз он сообщал отцу очередной приказ, который отец записывал и, придя в Управление военного коменданта, где он обычно работал, отрабатывал приказ и рассылал его по воинским частям.

Никаких отрицательных отзывов отца о Блюхере я никогда не слышала. Он всегда вспоминал о нем с большим уважением как о смелом, умном и энергичном полководце.

Приказы Блюхера по гарнизону передают напряженность времени. Каждый день – караулы, патрули по городу, обычно из рот 459-го полка (в составе дивизии сформировались полки с 451-го по 459-й). Линия фронта была недалеко, и Блюхер предусматривал, "на случай экстренного вызова", использование броневого автомобиля 20-го автоброневого отряда дивизии.

В трудных условиях войны, при всевозможных лишениях, недостатке одежды и питания развивались опасные болезни, и Блюхера заботило здоровье бойцов. В одном из приказов военным частям сообщалось, что "при 140-м головном эвакуационном пункте (ул. Республики, реальное училище) с 28 августа открыт амбулаторный прием красноармейцев тех частей, которые не имеют своих врачей".

Полководец понимал, что для морального состояния бойца в условиях тревоги и опасностей большую роль играет связь с родным домом. Когда в Тюмени стала действовать почта, Блюхер не преминул сообщить войскам, что "с 25-го августа открыт прием и выдача всякого рода почтовой корреспонденции".

В составе 51-й дивизии было много бойцов-мусульман: татар и башкир. Особенно много мусульман было в 451-м полку, бывшем 21-м мусульманском. Блюхер провозгласил терпимое отношение к верующим бойцам. Считаясь с их традициями, привычными обычаями, он отметил в одном из приказов: "Разрешаю всем воинским частям... освободить на один день 5-го сентября с.г. всех красноармейцев магометанского вероисповедания, а также разрешаю в первый день праздника "Гайда-Курбан" собраться в помещении городской мечети для слушания молебна".

Азартные игры (карты, бильярд и прочее) были строго запрещены, как и спиртные напитки: "Рестораны и трактиры, в коих будет замечено распитие спиртных напитков, будут закрыты, а имущество владельцев конфисковано".

Части 51-й дивизии перебрасывались на фронт, к северу от железной дороги, только с помощью гужевого транспорта. Водный был совсем разрушен белыми, пароходы уведены, и на реке Туре действовал лишь один слабосильный катер. А в августе и в сентябре 1919 года подчас одновременно требовалось до тысячи подвод, которые наряжались в Тюмени и близлежащих волостях. К тому же в воинских частях создавались кавалерийские отряды для военных действий на огромном по протяженности фронте.

Приказы Блюхера отражают суровые требования борьбы с армией Колчака. Вот приказ от 27 августа: "Настоящим объявляю мобилизацию лошадей в г. Тюмени". Мобилизация коснулась также упряжи и телег. Но Блюхер стремился хоть немного смягчить тяжелую повинность: "Мною замечено, что некоторые части берут подводы много раньше времени своего выступления... Приказываю всем частям брать подводы только по мере их надобности".

Приказы говорят о внимании начдива к городскому хозяйству Тюмени. Оно было бедным, подорванным хозяйничаньем белых, сильно разорившими город при отступлении. Блюхер стремился, где возможно, облегчить для города тяготы присутствия большого войска. Он предписал воинским частям брать воду из водонаборных будок только по маркам конторы водопровода. Начдив предусматривал, чтобы красноармейцы доставали дрова не где попало, а "обращались за получением дров по указанию коменданта".

Квартиры в Тюмени можно было занимать прибывшим военнослужащим только по мандатам, выданным комендантом города. "Лица, занимающие квартиры без мандата, будут выселяться и подвергаться ответственности".

Был приказ, говорящий о том, что новой власти хорошо известно, что происходило в городе, когда белые отступали. Приказ обращался ко "всем гражданам города Тюмени и его окрестностей, кои, пользуясь переходным моментом, захватили из торговых предприятий и складских помещений разного рода товары и имущество". Этим гражданам строго предписывалось в 3-дневный срок вернуть все это имущество в Губпродком.

Был и такой приказ Блюхера, свидетельствующий, что начдив хотел, чтобы войска, где могли, помогали городу: "До моего сведения дошло, что воинская часть, вызванная к месту пожара, не только не помогает пожарным в деле ликвидации последнего, но, являясь зрителями, увеличивает толпу любопытных". Начдив приказал командирам "ознакомить свои части с уставом гарнизонной службы, и чтобы вызванные войска, приходя на место пожара, исполняли свое назначение".

Много было сурового в военном быте дивизии и в жизни города. Но и в этих условиях велась в войсках культурно-просветительная работа. Управление Реввоенсовета РСФСР посылало директивы о необходимости организации этой работы. И командование 51-й дивизии или во исполнение директив, или по своей инициативе очень заботилось об идейном и художественном воспитании бойцов.

Несмотря на военное положение, в городе работал драматический театр (бывший купца Текутьева, с осени 1919 года – театр имени Ленина). Шли пьесы в летнем театре бывшего сада купца Гилева. Ставились пьесы в клубе приказчиков.

Спектакли ставились не только постоянной тюменской труппой, но и бойцами 51-й дивизии. Об этом говорят сохранившиеся в архиве поблекшие афиши. В двадцатых числах августа – много ли дней прошло после прихода Красной Армии! – любители драматического искусства одного из полков и местные артисты поставили пьесу А.Н. Островского "Не в свои сани не садись". Через несколько дней – новая премьера: "Люди огня и железа" Н. Зотова. Бойцы из первой роты Отряда особого назначения в конце августа сыграли "Славу погибшему" В. Рамазанова, а потом "Накануне" 3. Невского. Все три пьесы – "драмы из рабочей жизни", как указывалось в подзаголовках к ним, были первыми ласточками советского репертуара.

Кроме серьезных пьес ставились водевили и фарсы, например, "Приключение новобрачных», Шутка в одном действии" Корецкого, "Филька" Трахтенберга, "Беглый политик" Луначарского и некоторые другие. Причем театр работал каждый день. После спектакля обычно объявлялись танцы под оркестр духовой музыки. А иногда были танцы и гуляние, например, 8 сентября в бывшем саду Гилева. Афиша указывала, что начало танцев в 8 часов вечера до 11 с половиной часов ночи. А как напоминание о тревожном времени на афишах, объявлявших о пьесах, обязательно писалось предупреждение: "Билет служит пропуском по городу".

Последний приказ по гарнизону Блюхер отдал 9 сентября: "Сего числа выезжаю на фронт, временное исполнение обязанностей возлагаю на тов. Грундмана". От родителей я узнала, что в составе 51-й дивизии были латыши, которых называли красными стрелками. Латышские стрелковые части, сформированные в первую мировую войну, активно участвовали в Октябрьской революции и в боях на фронтах Гражданской. Возможно, из латышских частей был и комендант Тюмени Грундман, которого Блюхер, отправившись на фронт, назначил вместо себя начальником гарнизона.

Вспоминая о своей работе в Комендантском Управлении, мать рассказывала, что всегда подтянутый, с хорошей выправкой, Грундман производил впечатление кадрового военного. Был он очень вежливым, воспитанным человеком. Хотя матери было только 19 лет, Грундман называл ее "Марией Петровной". Правда, был у него небольшой акцент, и у него получалось "Мар Петровна".

Мать была хорошенькой, с длинной русой косой, красивыми, большими голубыми глазами. Но никто никаких вольностей по отношению к ней не допускал, нравы были строгими.

В один из дней мать в обеденный перерыв сидела на подоконнике, ела хлеб и пила молоко из бутылки – обедала. В комнату вошел комендант и удивился:

– Что такое? Мар Петровна пьет молочко! Почему не обедаете? Куда смотрит наш каптенармус товарищ Иванов? Он должен поставить вас на довольствие.

И на следующий день мать уже обедала в маленькой столовой. Правда, обеды не отличались разнообразием, чаще всего это была горка каши с положенным сверху кусочком масла. За столом с ней сидели старший адъютант штаба гарнизона Г.Д. Беспалов, адъютант П.Д. Тихомиров и ведавший продовольственным снабжением В.Д. Иванов.

Помощником коменданта был назначенный Блюхером из 458-го полка молодой светловолосый Юлий Пургаль, возможно, тоже из латышей. У матери сохранилось удостоверение от октября 1919 года с печатью "Комендант города Тюмени". Подписавший бумагу Ю. Пургаль удостоверял, что она "есть действительно машинистка во вверенном мне управлении".

Мать рассказывала и о Блюхере, хотя видела его только однажды. В довольно жаркий день Пургаль вручил ей пакет и велел быстро отнести к начальнику гарнизона. Старательная мать почти побежала к штаб-квартире Блюхера. Запыхавшись от жары и быстрой ходьбы, она подошла к дому и стала подниматься по ступенькам невысокого крыльца бывшего купеческого особняка. Навстречу ей вышел темноволосый, с очень короткой стрижкой молодой военный с небольшими усами и спросил:

– Вы к кому?

– Мне нужен товарищ Блюхер, – ответила она.

– Я Блюхер, – сказал военный. Мать, оробев от того, что стояла перед самим Блюхером, безмолвно протянула ему пакет.

Блюхер разорвал пакет, вынул бумагу, прочитал ее и как-то неопределенно хмыкнул. Матери показалось, что он чем-то недоволен. Потом он поднял на нее серые глаза (она потом всегда уверяла, что глаза у него были серые) и обратил внимание, как она запыхалась. И Блюхер вскипел:

– Что это, у них парней в Управлении нет? Почему девчонку гоняют? Прибежала почти в мыле! Девушка, можете идти. Сейчас я им дам нагоняй!

Блюхер быстро повернулся и вошел в дом. Она, спускаясь с крыльца, услышала его громкий голос. Он кого-то распекал, видимо, по телефону. Когда она вернулась в Управление, то обычно веселый и большой шутник Юлий Пургаль удрученно сказал:

– Ну, Мар Петровна! Попало нам. Наругал нас начдив.

Блюхер показался матери совсем молодым. Она предполагала, что большой воинский начальник должен быть человеком солидного возраста. А начдиву было только 28 лет.

Есть фотография, на которой Блюхер запечатлен в Тюмени возле дома, где была его штаб-квартира. Он стоит в глубоко надвинутой фуражке, козырек навис над самыми глазами. Молодое лицо Блюхера энергично-сурово. На левой стороне груди светлого френча – первый советский орден – Красного Знамени, которым он был первым и награжден. На другой фотографии Блюхер, наверно, в этот же день, сидит на садовой скамейке рядом с собакой, вероятно, во дворе штаб-квартиры. Здесь, среди садовой зелени, его лицо мягче.

В 1982 году в Тюмени был открыт мемориальный музей Блюхера в бывшем доме купца Колокольникова – улица Республики, 18, где когда-то, в августе 1919 года, располагалась штаб-квартира начальника 51-й дивизии. Теперь это музей "История дома", где экспонаты говорят не только о Блюхере, но и о ряде других выдающихся лицах, жизнь и деятельность которых были связаны с этим домом.




О НАРОДНОМ И НЕ НАРОДНОМ ТВОРЧЕСТВЕ





ТЮМЕНСКИЕ ТЕТРАДИ П.А. ГОРОДЦОВА





Некоторые известные авторы, писавшие в прошлом о Сибири (Н. Астырев, С. Максимов, Н. Ядринцев) считали, что Сибирь бедна произведениями народной поэзии. А иные из авторов склонны были признать, что у сибиряка нет поэтического дарования и поэтического чувства.

Однако появившийся в XVIII веке первый знаменитый сборник былин и исторических песен, так называемый "Сборник Кирши Данилова", как полагает большинство исследователей, имеет сибирское происхождение. Правда, позже таких известных собраний народной поэзии Сибирь не дала. Но крупнейший исследователь быта, фольклора, истории Сибири М.К. Азадовский справедливо отметил, что Сибирь была слабо изучена в фольклорическом отношении и что внимание исследователей было направлено, в основном, на туземные племена, их быт и фольклор.

В Тобольской губернии записывали и изучали русское народное поэтическое творчества лишь некоторые одиночки. Среди них Петр Алексеевич Городцов – собиратель и исследователь устного творчества народ.

П.А. Городцов (род. в 1865 г.) занимал довольно важную должность крестьянского начальника Тюменского уезда, затем был присяжным поверенным (то есть адвокатом на государственной службе при окружном суде). Он жил в Тюмени на 2-й Монастырской улице в собственном доме, где и умер в 1919 году. Он был младшим братом Василия Алексеевича Городцова, известного археолога, заслуженного деятеля науки, профессора Московского университета, автора многих трудов.

Как крестьянский начальник Городцов постоянно бывал в служебных поездках по надзору за крестьянским общественным управлением, наблюдал за выполнением натуральных и денежных повинностей, а также имел обязанности административно-полицейского характера. Но все это не помешало ему внимательно изучать быт народа, собирать его поэтическое творчество в Тюменском уезде, в деревнях которого ему приходилось часто бывать.

В 1905-06 гг. Городцов нашел "в местности глухой и отдаленной от культурных центров, в северо-восточной части Тюменского уезда, в Тавдинском крае", т.е. по реке Нижняя Тавда, ряд сказителей. Это крестьянин села Плехановского Дмитрий Никифорович Плеханов, "почтенный старец 85-летнего возраста", крестьянин деревни Артамоновой Лука Леонтьевич Заякин, "тоже маститый старец", из этой же деревни были Осип Меркурьевич Заякин, Федор Ларионович Созонов и из деревни Дуброва Петр Егорович Уткин.

Русская школа фольклористов всегда интересовалась личностью сказителя, его биографией, так как это накладывает отпечаток на его творческие позиции. Городцов дал выразительную характеристику двух особо выдающихся сказителей – Л.Л. Заякина и Д.Н. Плеханова: "Посказители уже старцы преклонных лет, это люди почтенные, пользующиеся обширной известностью и уважением народа. Оба они известные знахари и лекари и как остроумные и неистощимые посказители. Старцы эти являют собой типы симпатичных старожилов-сибиряков, исконно русских крестьян-землепашцев. В молодые годы Плеханов и Заякин были весельчаками и песенниками, оба знают множество песен. Плеханов поет и до сих пор. Заякин к тому же был бандуристом. Друг с другом они незнакомы, хотя селения, в которых они живут, отстоят недалеко друг от друга, всего в 40 верстах.

Д.Н. Плеханов неграмотный и имел неграмотных родителей. Посказитель же Заякин человек грамотный..., ходит читать Псалтырь по покойникам, а дома постоянно читает Четьи-Минеи, читал он и ветхозаветную Библию на славянском наречии". От этих и других сказителей Городцов записал много фольклорных произведений.

Интересна опубликованная работа Городцова "Мамонт. Западносибирское сказание". Он сообщает, что в Сибири до сего времени можно слышать о существовании мамонтов, тем более, что в отвалах высоких речных берегов находят их кости. Например, в 1880-е годы под Артамоновой их нашли в обрыве высокого берега Тобола. И Городцов дает записанное в 1907 году от Д.Н. Плеханова сказание о мамонтах, о том, где сейчас скрытно живут эти великаны, чем питаются, каковы их повадки, и почему мамонта нелегко увидеть.

В другой напечатанной работе – "Праздники и обряды крестьян Тюменского уезда" – Городцов раскрывает многообразие обрядов, которые он наблюдал и изучал в Тавдинском крае в 1906-08 гг. Он отмечает, что "не только в соседних деревнях, но в одной и той же деревне, только на разных улицах, и даже в соседних домах одной и той же улицы данный обряд совершается различно". Городцов описывает обряды Семика и Троицы, осеннего заговенья перед Филипповым постом, масленичные и пасхальные обряды. Он сообщает и о сопровождавших обряды народных песнях. Много песен пелось и на играх, на вечерках, они были различными по исполнению: одноголосными, хоровыми, с выделением партии запевалы и т.д.

Разнообразными были заговоры, имевшие магические функции. К ним прибегали при важных хозяйственных и житейских делах: при вселении в новый дом, при первой посадке хлеба в овин для сушки, при первом выгоне скота весной на подножный корм, чтобы "Христовая скотинушка не оставляла моего двора. Ходила бы в темных лесах и зеленых лугах, а моего дома не забывала бы..." и другие. Эта большая статья Городцова раскрывает богатство творческих сил народа.

Городцов оставил большое рукописное наследие, но ныне оно частично утрачено, частично находится в хранилищах Москвы. А некоторые его фольклорные материалы хранятся в фондах Тюменского Объединения краеведческих музеев. Это четыре больших тетради в темно-зеленом переплете – рукописное собрание фольклорных произведений, записанных также в Тюменском уезде в 1905-1915 гг. Две тетради заполнены рукой Городцова, материалы двух других отпечатаны на машинке с дореволюционным шрифтом.

Содержание темно-зеленых тетрадей многообразно. В 1906 году Городцов записал (хотя и вчерне) "Свадебный ритуал тюменского крестьянства с таинственными обрядами". Он раскрыл многожанровость ритуала – драматического представления, включающего песни, причитания, заговоры, пословицы, загадки, присловья. В описании обряда Городцов очень многое почерпнул от сказителя Л.Л. Заякина, а в 1908 году дополнил свою запись прочувствованными словами: "Посвящается доброй памяти незабвенного посказителя и доброго знахаря, почтенного старца, недавно почившего Луки Леонтьевича Заякина".

От этого же сказителя Городцов записал былину об Илье Муромце, но не в типичной древней песенной форме, а в прозаическом пересказе. В центре былины – богатырь-детинушка из города Мурома, села Чебикчарова, сын старого и богатого мужика. Тридцать два года он сиднем сидел в отцовском доме, но, исцеленный странниками, почувствовал большую силу. Расчищая землю под новую пашню, он с корнем вырывает дубы, а потом, переняв силу от Егора Святогора, становится еще сильнее и встает на богатырский путь. Он приезжает в Киев к князю Владимиру и там встречается с богатырями Никитой Добрыничем и Алешей.

Драматическим эпизодом былины является битва (по ошибке) богатырей с небесным воинством. Но, поняв с кем они бьются, богатыри убежали на Куликово поле и там окаменели. Так перевелись богатыри на Руси. Этот рассказ-былина развивает довольно редкий сюжет о гибели богатырей, который дается чаще всего в былинах о Камском побоище. Однако трудно примириться с окончательной гибелью богатырей. И повествование заканчивается словами: "Говорят, что перед концом света все богатыри опять оживут".

Других былин в этих тетрадях нет, но в текстах сказок можно встретить характерные для былин устойчивые словосочетания: "Конь скачет выше лесу стоячего, ниже облака ходячего", "Врешь, Идолище поганое, не съешь нас, подавишься" и многие другие. Слышатся отголоски развитой былинной традиции, как видно, существовавшей в этих местах.

Зафиксировал Городцов несколько старинок. Это довольно короткие эпические жанры, напоминающие исторические песни и приуроченные к царствованию Ивана Грозного. Это старинки о князе Белогорском, о Коструле Голицине. В них проявляется антикняжеская позиция, хотя сибирские крестьяне были далеки от князей и бояр.

Старинка о князе Белогорском в деревне Артамоновой пелась на масленицу, когда поезд с чучелом масленицы и сопровождавшими ее комично одетыми людьми появлялся в разгар веселья на деревенской улице. Люди просили:

– Масленка, масленка, спой нам старинку.

– Старинку спеть можно, надо потешить честной народ.

И сопровождавший чучело масленицы "воевода" пел старинку. Этот жанр – свидетельство, что в Сибири уцелели принесенные предками древние сказания и песни.

В сборниках Городцова – 19 сказок, в основном, волшебно-приключенческого характера. Сюжеты относятся, большей частью, к числу известных вариантов. Это сказка о Незнайке, который по совету коня на все вопросы отвечает "не знаю", а потом побеждает врагов и получает царевну; сказка о волшебном предмете, помогающем герою выполнить трудные задания; сказки о царе Салтане, о царе Соломоне и ряд других.

Некоторые сказки из сборников приближаются к бытовым: о приключениях героя из купеческой среды, о страданиях оклеветанной жены, о похождениях ловкого вора.

Проявляется сходство ряда сказок со сказками других народов. И хорошо сказал глава Исторической школы в фольклористике академик Миллер: "Уловить пути распространения устной сказки за многие века ее блужданий все равно, что ловить ветер в поле".

Записи сказок показывают, что сюжеты их находятся в постоянном движении, каждый сказитель вносит в сказку свою индивидуальность, свое видение событий. В то же время при всей своей подвижности народная сказка неизменна в своей основе. Творчество рассказчика выражается не столько в создании сказочных мотивов, сколько в их комбинациях.

У сказочников есть индивидуальное лицо. Так, у Д.Н. Плеханова преобладают сказки о героях из купеческой среды, сюжет более приближен к действительности. В ряде сказок ставятся социальные вопросы, говорящие о расслоении крестьянства, о том, что сельские богатеи становились купцами. Так, в "Счастье бедного Лазаря" у богатого брата было много денег и обширная лавка, а бедный Лазарь жил в большой нужде. Незнайко хочет наняться к мужику в батраки расчистить десятину и получить за это сорок алтын поденщины ("Незнайко").

У грамотного Л.Л. Заякина в сказке видно знание новейших явлений жизни. Так, в "Волшебной лампаде" говорится: "В одном городе жили два брата – мещане. Старший брат собрался и уехал в Америку на золотые прииски искать себе счастья-доли, да там и пропал без вести". Этот сказитель прибегает к словам и оборотам, тяготеющим к литературным: "Братья были состояния бедного", "волшебная" и другие.

В сказках О.М. Заякина сюжеты оснащаются подробностями из реальной жизни. Так, в "Федоре Бурмакине" герой отправляется в царство змеиной царицы. Для этого снарядили "быстроходный корабль, нагрузили его порохом и дали команду опытных матросов". В змеином царстве Федор играет с царицей в карты. Похитив у нее царские регалии, он бежит на корабль. Попав после блужданий во владения Кривого Богатыря, Федор увидел в богатом дворце полати, а на них груды конопляной кудели. Залез Федор на полати, улегся на кудели и заснул.

Эстетической функции сказки помогает надлежащая обрядность. Присказки вводят слушателей в мир необычайных событий: "Выехал мужичок с сохой и бороной сине моречко пахать. Когда сине моречко взогреет, тогда моя сказочка пойдет" ("Бова-королевич ", сказитель Л.Л. Заякин); 'Сказка-присказка, прикована невеста за ручку, за ножку, за синь колпак, за зелен сафьян..." ("Сивка бурка, вещая коурка", сказитель О.М. Заякин).

Концовки отделяют сказку от реальной жизни, возвращают слушателя к действительности: "Вот вам сказка, а мне кринка масла" ("Иван купеческий сын и Марфа купеческая дочь», сказитель Д.Н. Плеханов); "Я на свадьбе был, мед-пиво пил, ...и поехал я домой. На мне был синь кафтан. Летит навстречу синочка, летит и говорит: "Синь да хорош", а я думал "Скинь да положь". Скинул я кафтан, а синочка кафтан-то мой надела, чирикнула, да улетела. И остался я ни с чем". ("Бова-королевич", сказитель О.М. Заякин) и другие.

Типичны сказочные словесные формулы: у царя завязывается "пир-беседушка", "Конь бежит, земля дрожит, из рота пламя пышет, из ноздрей искры сыплются, из ушей дым столбом валит, из заду головни выскакивают", "Не пиво варить, не вино курить, честным пирком да за свадебку'' и другие.

В целом, записи сказок говорят о большом распространении и процветании этого жанра в Тюменском уезде в начале XX века.

В сборниках Городцова есть и легенды. Это Сотворение мира" и "Борьба сатаны с богом", записанные от Л.Л. Заякина и Д.Н. Плеханова. От Л.Л. Заякина записана и третья легенда – "Первый человек".

Легенды о сотворении мира принадлежат к религиозно-космологическим, повествуют о том, как Бог создал землю и человека. В легенде Плеханова Бог создал ровную землю, которую держат семь китов. А сатана, спрятавший во рту немного земли, по велению Бога выплюнул ее и там, куда он плевал, появились дикие и нечистые места: горы, овраги, трущобы, болота. То есть из рук Бога выходит все, что в мире есть прекрасного и доброго, а из рук сатаны выходит зло и безобразие мира. В легенде – предвестие конца мира: наступит время, когда киты не смогут удержать землю, и она провалится в водные бездны, это время уже недалеко.

В легенде читавшего Библию Заякина очень чувствуется влияние Священного писания о том, что Бог в течение нескольких дней создал землю, воды, рыб, птиц, животных, потом первого человека, а из его ребра – женщину. Легенда говорит, что сначала земля была ровной, но сатана попросил создать горы, пропасти, трущобы, чтобы человек поминал не только Бога, но и его, сатану.

Интересно проявляется связь легендарного материала с трудовым бытом крестьянина, с его жизненным поведением: "Поднимается мужик в гору и говорит: "Пособи, Господи..." А как станет спускаться с горы, да понесут лошади, он тут всех чертей и соберет". Отправляется мужик на промысел, молится Богу, а как забредет в болото, то "Ах ты, черт! Подь ты к черту!"

Легенда о первом человеке у Заякина содержит библейские мотивы об Адаме и Еве, их сыновьях Каине и Авеле. Вторгаются и христианские мотивы о явлении в мир Христа и о спасении им праведных людей от ада, тогда как первоначально, до Христа, все – и праведные, и грешники – после смерти попадали в ад, во власть сатаны.

Очень подробно описал Городцов два гадания, распространенные среди крестьян Тюменского уезда. Гадание на росстани о судьбе, о замужестве и т.д., записанное от Л.Л. Заякина, уходит в глубь дохристианских магических представлений. Оно совершается в одну из святочных ночей в глухом и удаленном от селений месте.

Под руководством знахаря гадающие совершают магические действия, которые сочетаются с наговорными формулами, обращенными к темным сверхъестественным силам. Здесь "очурывание" ("чур меня, чур меня") и другие формулы, закрывание гадающих белой подвенечной скатертью, очерчивание круга гадальщиков огарками лучины и опалывание снега. При этом произносится: "Полю я белый снег, привидься мне то-то..." Гадание вызывает у всех участников одинаковую зрительную и слуховую галлюцинацию: все они видят одну и ту же картину и слышат одни и те же слова. Знахарь Лука Леонтьевич Заякин, несколько раз руководивший этим гаданием, говорил Городцову, что оно так действует на нервы слушателей, что даже мужчины не выдерживают более одного сеанса в вечер. Городцов также отметил, что старик Заякин "с благоговением вспоминал оккультные познания своего отца, давно умершего".

От Д.Н. Плеханова записано очень сложное гадание на бобах. Оно также включает наговоры и словесные формулы: Бобы старогрецкие, мысли молодецкие, походите и послужите, и сущую правду скажите".

Собранные Городцовым материалы свидетельствуют о большой художественной активности, большой фантазии и эстетическом чувстве крестьянства. Если в двух деревнях он нашел столько сказителей и фольклорного материала, значит, Тобольская губерния, в частности, Тюменский уезд, отличались большим богатством народного творчества.[5 - Вышло из печати уникальное издание: ПЛ. Гэродцов. "Были и небылицы Тавдинского края" в 3-х томах. – Тюмень: изд-во Ю. Мандрики. 2000] Еще в начале XX века былины, старинки, сказки, легенды, обрядовая поэзия были не умершей стариной, а живым народным искусством.

Сборники говорят и о замечательном человеке Петре Алексеевиче Городцове, который уважал народ, высоко ценил народное творчество и его носителей. Он стремился запечатлеть фольклорное богатство – эту поэтическую летопись, голос народа, голос истории. Несомненно, он сам пользовался большим народным уважением и доверием.




О НАРОДНОМ СКАЗАНИИ И ДРЕВНИХ СЛОНАХ


В послевоенное время в Советском Союзе был период борьбы с космополитизмом, период во многом справедливого отстаивания приоритета русской науки и культуры. Борьба была, может быть, подчас излишне суровой, но вот сейчас, когда ей даются только отрицательные оценки, многие совершенно потеряли чувство национального достоинства и холуйски пресмыкаются перед заграницей.

Остроумцы, осмеивавшие "националистов", придумали анекдот о конкурсе на лучшую книгу о слонах. Немцы-де сочинили труд, дотошно описавший слонов. Американцы представили брошюру "Что должен знать средний американец о слонах?" Евреи написали статью "Слоны и еврейский вопрос". Ну а русские сделали краткое и сильное заявление: "Россия – родина слонов". Тут, конечно, полагался смех: да ведь слон-то животное южное, обитает только в Африке и Южной Азии!

Во второй половине 1930-х годов мой отец работал в лесхозе. В большой деревне Артамоновой Ярковского района был сильный колхоз. Его председателем избрали бойкого и энергичного Дмитрия Степановича Заякина, в доме которого мы сначала жили.

Однажды утром я увидела, как председатель возле дома распекал парня: "Ты чего сегодня слонов-то продаешь? Не знаешь своего места, что ли? Чего слоняешься?" И парень быстро зашагал в ту сторону, куда строго ткнул перстом председатель. Увидев меня, Дмитрий Степанович сказал что-то непонятное: "У нас ведь тут слоны раньше были огромные! Старики-то много о них чего рассказывали". Дмитрий Степанович любил пошутить, иногда резковато, и прибавил: "Ты в лес-то пойдешь, смотри, чтобы за тобой слон какой не увязался... на двух ногах".

Все это я восприняла как шутку и по ранней юности лет сообщению о существовавших когда-то в деревне слонах не придала никакого значения. Так, сказка какая-то.

Вспомнила я и Дмитрия Степановича и его слова про слонов через много лет, когда в библиотеке областного краеведческого музея прочитала тетради-сборники устно-поэтических произведений, собранных П.А. Городцовым. В начале XX века тюменский крестьянский начальник Петр Алексеевич Городцов (1865-1919), очень ценивший народное творчество, занимался его записыванием и изучением. В своих служебных разъездах по деревням он также искал и носителей народного искусства.

В любой книге по русскому фольклору говорится о талантливых сказителях, певцах преимущественно с Европейского Севера: Т.Г. Рябинине, И.Я. Федосовой и других. Но под Тюменью были, может быть, не менее талантливые люди, только русское поэтическое творчество в Сибири изучалось мало. В основном, записывали и изучали фольклор северных народностей.

Как замечательно, что Городцов нашел некоторых сказителей! Оказывается, в Сибири была своя большая народная культура и ее носители. Так, он очень ценил как выдающегося знатока – исполнителя народнопоэтических произведений старика Луку Леонтьевича Заякина из деревни Артамоновой. Когда тот в 1908 году умер, Городцов прочувственно отозвался о нем как о "незабвенном посказителе^,^ добром знахаре и почтенном старце".

При воспоминании о председателе Дмитрии Степановиче у меня появилась мысль: не был ли он, большой мастер шутки, пословицы и меткого слова, если не в прямом, то в каком-нибудь другом колене потомком этого сказителя? Возможно, и в 1930-е годы в Артамоновой можно было найти знатоков народного творчества?

Среди услышанных фольклорных произведений Городкова очень заинтересовали сказания о мамонтах. Они объяснялись тем, что в отвалах высоких речных берегов иногда находили кости этих древних великанов.

Так он узнал, что в 1880-е годы возле Артамоновой, когда весеннее половодье реки Тобол подмыло берег (а он, помню, очень высокий и обрывистый), обнаружился почти целый скелет мамонта с головой и большими бивнями. И артамоновские крестьяне, как и жители окрестных деревень, были убеждены, что мамонты существуют и поныне.

От сказителя Дмитрия Никифоровича Плеханова, жителя села Плехановского, Городцов записал в 1907 году интересное сказание, отличающееся живым воображением. Сказитель поведал, что раньше мамонтов было много, а вот сейчас их осталось совсем мало. Внешне мамонт похож на огромного быка или лося, но у него на голове два очень больших гладких розовых рога, слегка изогнутых. Мамонт – не хищное животное, питается он каким-то составом в виде камня, но где его берет – неизвестно. Во всяком случае, на поверхности земли он никогда не появляется. Живет мамонт в земле на довольно большой глубине. Он делает там себе пещеру, из которой совершает прогулки в разных направлениях. Благодаря своей силе, мамонт свободно передвигается под землей. Из пещеры у него сделан ход к реке на водопой.




Летом он почти не покидает пещеры, так как не любит солнца.

Зимой мамонт обычно проводит время подо льдом в реке. Если на льду появляются трещины, значит, это мамонт сломал лед. Может быть, это он играл, а если лед расколот на множество кусков, то, скорее всего, животное гневалось, ломая ледяной покров реки рогами и спиной. Весной на реках мамонт делает ледяные заторы, так как пытается задержать лед. Бывает, что скопление льда насмерть давит самого мамонта, он гибнет, потому и находят его кости по берегам рек.

По своей натуре мамонт животное доброе, при встрече с человеком плохо ему никогда не сделает. И Д. Плеханов рассказал про случай, когда один человек провалился глубоко в пещеру. Там он увидел огромного мамонта и очень испугался. Но мамонт подошел к нему, стал ластиться, потом начал лизать большую глыбу непонятного состава, наелся и показал, чтобы человек тоже поел. Глыба эта оказалась вкусной. Довольно долго прожил человек в пещере, мамонт очень к нему привык. Но все-таки однажды решил расстаться с ним, вывел к реке, и тот смог вернуться домой, где его считали уже неживым...

Видимо, в нашей местности мамонтов когда-то было действительно много. В отделе природы областного краеведческого музея все посетители видят скелет мамонта. Он был откопан тоже в 1880-е годы возле деревни Решетниковой, что на Верхнем Бору. Откопали его директор Александровского реального училища И.Я. Словцов и его ученики. А что стало со скелетом, который был возле деревни Артамоновой, неизвестно.

Однажды во время пребывания в Ленинграде я посетила огромный зоологический музей Академии наук СССР. И в большом зале увидела чучело, которое сначала приняла за слона. Он, сгорбившись, почти сидел на пригорке. Однако на дощечке под чучелом было написано, что оно воспроизводит мамонта, откопанного экспедицией в начале XX века в районе реки Колымы в мерзлоте.

Прочитав опубликованное Городцовым сказание и вспомнив про чучело, я открыла книгу о вымерших животных и узнала, что мамонт – вымерший слон. Был он современником человека каменного века и жил в ледниковый период в Европе и Северной Азии.

Выходит, не у всех слонов родина на юге, у древних она была на севере, в частности, и на той территории, которая потом вошла в состав России. Так что анекдот, о котором выше шла речь, имеет под собой основание. А недавно в печати было сообщение, что под Москвой нашли кости мамонтов. И там когда-то они бродили – в самом центре будущей России!




БЫЛЬ И ПОВЕРЬЯ ОЗЕРА КУЧАК


На границе Тюменского и Нижнетавдинского районов, в 50-ти километрах от Тюмени, находится прекрасное озеро Кучак. Вспоминаю это озеро и его окрестности чуть ли не в первозданном виде, с очень богатой фауной и флорой.

Мой отец, тюменский лесовод Георгий Дмитриевич Беспалов, в середине 1930-х годов получил направление на работу по лесному хозяйству в Калымскую государственную лесную дачу. И ранним летом наша семья отправилась к месту его работы на Искинский лесопункт на берегу озера Кучак.

Прямой, как стрела, Велижанский тракт был тогда очень глухим. Автомашин в Тюмени еще совсем не было, на дороге ни впереди, ни позади – никого. Впрочем, тракт был довольно гладким и ухоженным.

Свернув, где было нужно с тракта, мы поехали по очень тяжелой лесной дороге, где многие зыбкие места были покрыты длинными гатями и стланями, и наконец добрались до лесоучастка.

Калымская лесная дача была большой и богатой лесом. Взберешься на очень высокую наблюдательную вышку возле дома лесообъездчика Першина и видишь, как во все стороны катятся зеленые волны, просто зеленый океан! Пойдешь по лесной дороге – кругом красноватые стволы высоких сосен.




Природа была разнообразной и богатой. Летали редкие виды бабочек, а в окружающей лесоучасток противопожарной канаве с песчаным дном ползали очень красивые жуки: зеленоватые бронзовки, сверкающие златки – каких только не было! В воде попадался большой жук-плавунец, в лесу – усачи, жужелицы...

Под руководством отца я составила коллекцию жуков и бабочек, благо серный эфир свободно продавался в аптеках Тюмени: нравы были простые, народ морально здоровым. Удивительно, но среди бабочек были такие, о которых я потом читала как о редких. Например, траурницы с черными бархатными крылышками, отороченными белой каймой. Были павлиний глаз – бабочка с большими голубыми пятнами на крыльях и белая аврора. Была ночная бабочка "мертвая голова" и много других. Разыскать определители бабочек и жуков мне, ученице 5-го класса, было нелегко, помогал отец.

В лесу было много ягод – голубики, черники, встречалась и северная оранжевая морошка. Цветов в хвойном лесу было не очень много, но попадалась орхидея Венерин башмачок, а на примыкающей к лесоучастку согремоховом болоте – благоухали любка, майник, росли розовые кошачьи лапки и другие.

В лесу были ежи, белки, часто встречались бурундучки с полосками на спинке, которые совсем не боялись человека. Рассказывали жители лесоучастка про барсуков, про встречи с медведем. Я видела издали лося, и меня очень удивило сообщение отца, что лось не терпит маленьких детей и для четырех-пятилетних очень опасен.

Из птиц мне запомнились на зыбком болоте пара журавлей, видела серую цаплю, неподвижно стоявшую у большой лужи. По берегам озера бегали кулички, в лесу стучали черные и пестрые дятлы, а однажды меня напугала бесшумно пролетевшая у крыльца темным вечером крылатая легкая тень, видимо, сова.

А уж особенно много было ящериц, змей и ужей...

Озеро Кучак глубокое, его песчаное дно понижается медленно и плавно. Однажды любознательные измеряли глубину озера. Где-то на его середине они с лодки опустили лот длиной 18 метров, но говорили, что дна не достали. В озере было много рыбы: больших темно-бронзовых щук, ершей, плотвы, окуней. В травяной заводи возле протоки на соседнее озеро Тангач жили толстые золотистые лини. Ходило много рассказов о громадных щуках. То о том, что во время нереста они иногда выбрасывались на берег, и люди бродили по берегу в поисках рыбы. То во время борьбы с большой щукой она переворачивала лодку, и рыбак оказывался в воде. Однажды нам с братишкой попала на блесну, видимо, большая щука и потащила нашу лодку от прибрежных вод. Мы растерялись, не знали, что делать и обрадовались, когда она сорвалась с блесны.

В тихие ночи люди иногда "лучили" рыбу вдали от лесоучастка, били острогой с лодки, хотя этот вид ловли был запрещен. Мы с братом тоже однажды зажгли ночью смолье в железной "козе" на носу лодки и увидели, как много на мелководье спящей рыбы. Перевернуться лодке во время рыбалки было нетрудно, так как по озеру часто плавали в мелких, выдолбленных из цельного дерева "батах".

Как хорошо было купаться в прозрачной, чистой воде Кучака! Но мы побаивались "живого волоса", который, как говорили, может впиться в тело. Не раз мы вытаскивали на палочках светло-коричневые существа, действительно похожие на волосы из хвоста или гривы коня. Много позже я прочитала, что это очень тонкие жесткие черви, встречающиеся в чистых, богатых кислородом водоемах, и не опасные для человека.

Дорога от Кучака вела к соседнему Тангачу через очень темный, мрачный, сплошь липовый лес, где на земле не было травы, не говоря уж о цветах. Такой лес тоже, по-моему, редкость.

Пребывание возле озера Кучак помнится не только благодаря красивому большому круглому озеру и богатой природе. Лесоучасток был местом, где ярко проявились народные поверья и происходили таинственные события.

Тайны Кучака начались уже по дороге к озеру, когда летом 1934 года наша семья двигалась к месту работы отца. Мы ехали в традиционном "коробке", на облучке сидела мать и управляла лошадью. Мы, четверо детей (я старшая), разместились в коробке, отец шагал рядом. Время от времени Велижанский тракт пересекали водоотводные канавки и небольшие овражки, покрытые мостиками.

Вдруг впереди, метров за пятьдесят, из-под очередного мостика вылезли трое мужчин. Они неспешно вышли на дорогу и встали поперек явно с недобрыми намерениями. Мать продолжала, как будто спокойно, сидеть на облучке. Отец, который всегда отличался большой выдержкой, не ускоряя и не замедляя шага, протянул руку к коробку и потянул к себе ружье-двустволку. Резко и сухо щелкнули на взводе курки.

Мужчины стояли поперек дороги, у них были загорелые лица, на всех были кепки и темные помятые пиджаки. Я в ужасе зажмурила глаза, согнулась и уткнула голову в колени, ожидая, что лошадь вот-вот остановится. Но лошадь продолжала также мерно шагать, копыта коня гулко простучали по доскам мостика, негромко прогремели колеса. Я разогнулась и открыла глаза, только когда услышала, что курки снова звякнули, и отец стал класть ружье обратно. На дороге опять никого не было, родители молчали, и я спросила, что было-то?

– Да ничего, расступились они, ничего не сделали, – сказал отец.

Тайна прятавшихся под мостиком осталась для нас неизвестной.

Однажды на Кучаке мы пошли с матерью за лесной малиной, ее заросли находились невдалеке от озерного берега. Вдруг в малиннике со стороны леса послышался негромкий треск. Мы насторожились, стали всматриваться и разглядели что-то большое, темное. Мать схватила меня за руку, и мы бросились бежать к лесоучастку. Когда об этом рассказали, мнения людей разделились.

– Медведь это. Любит он малину, вот и ел ягоды. Видно, ветра-то не было, а то бы вас учуял. А учует, так надо стоять, дескать, не боишься. А громче крикнуть, так может и убежать. Если уж увидит, что убегаешь, – беда, враз догонит.

– А может это и не медведь был. Говорят, беглые скрываются в лесу. Может, из тюрьмы убежали и бродят. Места-то глухие.

Так мы снова не узнали, кто нас напугал.

Некоторые события люди объясняли народными приметами и суевериями. Как-то отправилась я одна в лес и свернула с дороги за ягодами. Дошла до поставленной кем-то поленницы дров, побродила возле нее, а потом пошла обратно. Мне представлялось, что шла к дороге, но вместо нее увидела поленницу, оказалась та же самая. Снова отправилась искать дорогу – опять пришла обратно. Несколько раз я выходила к одной и той же поленнице и совсем отчаялась, поняв, что блуждаю кругами. Может быть, потому, что, как говорят, если человек идет без ориентира, он отклоняется вправо. Но женщины на лесоучастке объяснили по-другому, когда я, наконец, туда пришла:

– Леший это вокруг водит. Он, он это. У-у, другой раз так закружит! А уж если сам-то покажется, то уж не выберешься. Особенно на Иванов день лешие-то бродят по лесу, цветок папоротника охраняют.

Говорили, что в бане лесоучастка жили ужи, и однажды мывшийся выскочил в мыльной пене. Он увидел, что по полу ползет не то уж, не то гадюка. Весь лесоучасток смеялся над ним, ему говорили:

– Чудак, надо было присмотреться, какая голова-то. Если не треугольная, мылся бы спокойно! Значит, это был уж.

– А вот я еще у нас в деревне пошел с бабушкой в согру за брусникой. Смотрим, здоровая змея навстречу ползет. Я напугался, а бабушка сказала: "Головня, в кольцо!" Змея сделалась кольцом и замерла.

– Есть, есть такое заклинание, надо только змею-то вовремя заметить. А то ведь горе с девахой-то приключилось, – говорили женщины. На лесоучастке лежала больная девушка: она шла по дороге босая за телегой и наступила на змею, которая ужалила ее. Вся нога очень распухла и не заживала, кое-какое лечение помогало мало.

Отец умел, ударив по змее с оттяжкой тонким прутиком, привести ее при надобности в неподвижное состояние.

Я же, не замечая "грации и пластики» змеи, о которых толкует известный натуралист Д. Даррел, в панике убегала. Так и не знаю, действует ли заклинание "головня, в кольцо!"

В деревне неподалеку (кажется, в Миягах) был молодой немой пастух. Говорили, что однажды из травы на него бросился удав. Во время борьбы со змеей удалось накинуть ей на голову картуз и задушить, но из-за нервного потрясения парень стал немым. Уверяли, что это истинная правда. Если такая история была, то змея была не удавом, а полозом. Змееловы (например, Ю. Ильинский) в своих книжках рассказывают, что неядовитые полозы водятся в Средней Азии, встречаются в степях Казахстана, могут изредка заползать и к нам. Они злые, агрессивные и бросаются на человека.

На лесоучастке было много летучих мышей. Они появлялись, когда наступал вечер. Днем они, видимо, скрывались в дуплах, а ночью охотились на насекомых. Мы расстилали на земле белый платок, и на него часто садилась летучая мышь. Их таинственный образ жизни, бесшумный, призрачный полет, необычный вид пугали. Соседка по дому говорила, что вечером надо надевать платки, иначе мышь может сесть на голову и запутаться в волосах, а примета эта плохая. Некоторые уверяли, что летучие мыши – это души грешников или колдунов, которые не знают покоя после смерти.

Много лет спустя я узнала мнение ученых, что летучие мыши издают высокочастотные звуки и улавливают их отражение, поэтому хорошо ориентируются в темноте и ловят насекомых. А волосы, особенно длинные, не отражают звуки, и мышь может налететь на голову.

Огородов на Кучаке, кажется, было всего три или четыре. Хозяйка ближнего от нас боялась, что мальчишки будут таскать овощи. Она собрала их и рассказала, как приехала сюда из деревни. Главным у нее был рассказ о домовом, которого она как покровителя очага привезла с собой на Кучак:

– Поедем, дедушка-соседушка на новое место. Лапоть ему старый подставила, чтобы в лапоть сел, и привезла сюда. Сейчас он живет под печкой, а временами и в огород выходит. Там огородница есть, так он с ней беседует.

Однажды братишка прибежал с испуганными глазами. Стал он с товарищами "просто так" перелазить через изгородь, а из борозды поднялась лохматая огородница. Больше лазить в огород они не пытались. А хозяйка потом тайком рассказывала матери, и обе смеялись:

– Два дня в борозде-то лежала, ждала ребят. Волосы раскосматила, лицо сажей вымазала. Жара, шуба это вывороченная на мне, чисто вся я упарилась... Ну, больше не полезут! Побоятся огородницы.

Лесообъезчик пользовался славой ведуна, знающего, чуть ли не колдуна. Звери, де, его не боялись, но никогда вреда ему не приносили.

Знает он, как найти редкие целебные травы, а растут они у самых глухих лесных болот. Рвать эти травы совсем непросто, надо знать приговоры, травы-то зачурованы.

Помню, меня удивляло, что лесообъезчик совсем не походил на замшелого, лохматого колдуна, а был довольно молодым, одетым в городской костюм, подтянутым и серьезным. Может быть, он обладал тем шестым чувством, которое называют чувством природы, то есть глубинным ощущением принадлежности человека к миру природы.

Побаивались на лесоучастке... свиней. Там было довольно большое стадо этих животных, держали для рабочей столовой. Иногда их выгоняли в лес под присмотром пастуха, и дети не ходили туда, где они бродили. Черно-пестрые, щетинистые и остромордые, они отличались от обычных свиней своим видом. Некоторые из них, как видно, самые взрослые, были очень высокие, примерно со стол, изо рта торчали клыки – вид у свиней был пугающий.

...Того лесоучастка у озера Кучак давно нет, но многое из пребывания там запомнилось. Жизнь была очень неплохой, природа прекрасной, и о детях была забота. Для них расчистили площадку для игры в городки, был турник, а особенно радовала "исполинка" – гигантские качели. Мы постоянно крутились, высоко взлетая вокруг столба под скрип железного колеса на его вершине...

Сейчас на озере Кучак – учебно-экспериментальное рыбоводное и охотничье хозяйство Тюменского университета. Студенты проводят там практику по зоологии, знакомятся с ихтиологией и охотоведением, а также будут способствовать возрождению ценного рыбоводства. Университет создал все условия для разнообразной и плодотворной работы.




АТАКУЕТ "РОК-КУЛЬТУРА" ИЛИ ПОТЕРЯ ДУХОВНЫХ ЦЕННОСТЕЙ


Много, очень много сейчас говорят и пишут, что жизнь без духовной культуры не наладить. Но мы видам, как молодое, да и не только молодое поколение захлестывает так называемая массовая культура. Примитивная эстрада, рок не дают ничего хорошего душе человека, но воспитывают духовный примитивизм, отрицание истинных духовных ценностей. Истошные, надсадные завывания, конвульсивные подергивания если и можно назвать искусством, то только низкопробным.

Не всегда заполненный молодежью зал говорит о больших достоинствах происходящего на сцене:

Популярность – штука сложная,
Но грозит ее достичь
"Молодежная балдежная"
В исполненьи группы "Дичь", –

справедливо писал поэт. Не случайно на фоне музыкальной массовой "культуры" у нас выросла преступность, особенно молодежная, распространилась наркомания.

Многие не раз читали о беседах следователей с несовершеннолетними нарушителями законов. Когда их спрашивают, чем они занимались в свободное время, они обычно отвечают что-нибудь вроде "собирались у приятеля на хате, болтали, курили, слушали новые записи". Конечно, это записи современных крикунов и электронных ритмов.

Существует много музыкальных жанров, созданных человеческим гением. Однако широчайшим образом распространилось неприятие большой частью современной молодежи таких великих композиторов, как Бетховен, Моцарт, Глинка... Скажут: это гениальные люди, и то, что создано ими, недоступно очень многим простым смертным. Но вот интересный и показательный пример – рассказ известного шведского натуралиста Р. Бломберга, автора книги "В поисках анаконды". В 1950-е годы он возглавил киноэкспедицию по съемке фильма о поисках и поимке гигантского водяного удава в малоисследованных тропических дебрях Южной Америки. На границе Эквадора и Колумбии экспедиция побывала у индейцев племени кофан. С точки зрения цивилизованного человека кофаны стояли еще на очень низком уровне развития, жили в примитивных хижинах, оружием у них были лук и стрелы или духовые трубки, в общем, они были "дикарями". Но эти дикари оказались очень эстетически тонкими и чуткими. У Бломберга читаем:

"...Вечером кофаны пришли в наш лагерь послушать музыку... У нас в багаже было много записей, начиная от Моцарта и Бетховена, кончая шведскими рождественскими плясовыми мелодиями и матросскими вальсами". Концерт прошел с большим успехом. "Больше всего кофанам понравилась классическая музыка, они слушали ее, затаив дыхание. И позднее, когда они просили нас сыграть что-нибудь, то всегда заказывали Бетховена и Моцарта". В общем, кофаны высоко оценили подлинно прекрасное искусство, глубоко прочувствовав его красоту и глубину. Видимо, если вкус человека здоров, не искажен, его привлечет истинно великое.

У нас же многие из современной молодежи увлечены роком и отходят от своей национальной культуры. Они не знают даже известнейших русских песен, не чувствуют своего родного музыкального лада. Сказывается и отсутствие музыкального образования, и хорошего музыкального окружения. Играет роль и следование моде.

В основе рок-музыки совсем иные истоки, нежели у русской музыки. У рока – ритм, у русской песни – мелодия, развивающая эстетическое чувство. Сошлюсь на мнение американского музыкального деятеля П. Уинтера: "Корни рок-н-ролла и у джаза одни – оба восходят к выражению негритянской души. Но джаз – это поиск музыкальный, а рок-н-ролл больше связан с так называемой "сексуальной революцией". В роке музыкальная основа не так важна."

Следуя за музыкальной модой Запада, мы перенимаем музыку чаще всего разрушающую моральное и эстетическое чувство.

Однажды в Лужниках, на большой спортивной арене, прошел Всемирный рок-фестиваль, на который многие из нашей молодежи смотрели как на нечто замечательное. Выступали многие звезды рока. Какая же вырисовывается картина из ряда газетных публикаций, статьи тюменского корреспондента Н. Рачкова и того, что было показано на телеэкране? Привлекали яркие декорации сцены, созданные художниками: американским Питером Максом и нашим – Юрием Балашовым. Были впечатляющие выступления, эффект которых усиливался фейерверком, когда все искрилось и сверкало. Особенно понравились публике западногерманские "Скорпионы" с несколько сентиментальным мелодизмом песен.

Но очень много было другого. Часто грохот музыки бушевал так, что надо было затыкать уши ватой. Врачи отмечают, что у поклонников "тяжелого металла" очень ослаблен слух. Да и можно ли называть настоящей музыкой назойливые и примитивные ритмы? Ветеран тяжелой музыки Оззи Осборн свои песни оснащал непристойной руганью. Группа "Мотли-Кру", известная циничными выходками, и здесь демонстрировала их, и тоже нецензурно ругалась. Печать сообщала, что о поступившем в продажу диске этой группы – "Доктор Филгут" – даже участник группы сказал: "Это гадость, большинство песен пластинки граничит с порнографией".

А чего стоил, судя по фотоснимкам, облик многих выступавших! Он невольно приводил на память стихи поэта о рок-певце:

...Как по углям горячим –
Вздроги! Зубов оскал!
Некто в трико чертячьем
С воплями заскакал.
И в довершенье ада
(Не режиссер, а клад!)
Клубами дыма-смрада
Офимианен ад.

Черный, необычно лохматый, с руками, покрытыми татуировкой, музыкант из "Мотли-Кру" на фотоснимке имел вид пещерного человека.

Мог ли этот концерт способствовать формированию добрых чувств? Хотя лозунг фестиваля был: "Нет алкоголю и наркотикам", поклонники рока оставили на поле горы бутылок из-под спиртного. Взбудораженные музыкой, они бушевали, рвались на сцену, бросали бутылки. От органов правопорядка потребовались усиленные меры.

Наверно, поклонники рока не обратили внимание на высказывание честного американского критика Джима Бессмана в одной из газет после фестиваля. Он отметил, что некоторые американские корпорации старались выкачать на фестивале все, что могли. Здесь продажа всевозможных сувениров, кока-колы, пепси-колы и т.д. Недаром исполнительный директор фестиваля Макги сказал, что Москва – это "настоящий Клондайк" (то есть золотые россыпи). Причем Бессман сообщил, что сам-то Макги был в свое время осужден за контрабанду марихуаны, а один певец из "Мотли-Кру" и вообще наркоман. (Не говоря уже о том, что ранее несколько известных "звезд" рока погибли от наркотиков и пьянства).

Бессман отметил, что рок-звезды научили на фестивале нашу молодежь "выкрикивать крепкие американские ругательства". Он также честно признал, что многие рок-звезды "просто откровенно глупы. Все их выступления в основе своей коммерческие... без претензий на культурное влияние".

Некоторые исполнители рока на фестивале были особенно вульгарны и могли пробудить у молодежи только низменные инстинкты. Так, музыкант из группы "Мотли-Кру" кланялся, оборотившись спиной, причем на нем была лишь имитация плавок. Гастролировавшая у нас после фестиваля "рок-леди" Сюзи Куатро, как писал очевидец, "чуть присев, энергично, в такт барабану, хлопала себя рукой по месту, о котором не принято говорить среди воспитанных людей".

Не везде молодежь с развитыми здоровыми чувствами чести и достоинства прощает выходки звезд. В свое время живший в Мексике работник советского посольства В. Чичков, написавший потом книгу об этой стране, рассказал такую подлинную историю. Король рок-н-ролла Элвис Пресли пользовался у мексиканской молодежи огромным успехом. Молодому мексиканцу Карнеро по приезде в Нью-Йорк удалось проникнуть к Пресли. Он был страшно горд, что Пресли пожал ему руку. Но вот, услышав, что Карнеро из Мексики, Пресли с пренебрежем сказал, что Мексика – нищая и грязная страна. А о мексиканских женщинах отозвался так: "А женщины там, скажу я вам, – бр-р-р! Легче поцеловать двух папуасок, чем одну мексиканку!"

Ошеломленный Карнеро спешно уехал в Мексику и сообщил о словах Пресли газетам и радио. Что тут началось! Газеты напечатали отзывы Пресли, радио передавало эти слова через каждые десять минут. Пластинки Пресли ломали перед микрофоном, и все слышали страшный треск.

Оскорбленная за Мексику молодежь перестала танцевать рок-н-ролл. Приглашая в гости, молодые люди говорили: "Приходи! Будет весело! Собрали пластинки Пресли, будем их бить!"

Наши исполнители и поклонники рока говорят, что рок выражает протест против тех явлений, которые возмущают молодежь. Но ведь есть протест и протест. Пел песни протеста против фашизма и войны немецкий певец Эрнст Буш. Боролся за социальную справедливость и равенство американский певец Дин Рид. Но как красиво они пели! Не разевали нелепо рот, не кривлялись, не дергались, их голова звучали мужественно, благородно. Они заставляли слушать и уважать себя, чего вряд ли достигнет тот, кто мечется, раскорячившись, по сцене и истерично вопит. Можно ли всерьез воспринимать эти вопли?

А истеричность – состояние человека неуравновешенного, духовно слабого, на которого в серьезном, трудном деле положиться нельзя.

Не отрицаю, что в лучших образцах нашей рок-музыки есть интересные работы, например, А. Рыбникова. В центре оперы А. Градского "Стадион" – певец с благородными чувствами и идеями. Но так как опера лишена рок-примитивизма, поэтому и не пользуется успехом. Пластинки лежали в Тюмени в магазине уцененных товаров, хотя в опере заняты наши известные певцы.

Лидер "Аквариума" Б. Гребенщиков говорил, что "рок-музыка пробуждает желание что-то делать, она... дает силы. Человек изменяется только работой". Как было бы хорошо, если бы поклонники рока следовали этим словам! К сожалению, музыкальный "климат" рока действует на нашу молодежь, особенно на подростков, чаще всего отрицательно. Пресса сообщала, что у нас 17,7 тысяч увлеченных роком было на учете в милиции. В Казани, в Чебоксарах, Волгограде и некоторых других городах возбужденные рок-музыкой подростки, вырвавшись из дискотек, громили все, что попадалось на пути. О "благотворном" воздействии этой музыки говорили исковерканные троллейбусы, разбитые витрины магазинов, перевернутые киоски. Все это было результатом психоза, который овладевал юными слушателями на рок-концерте.

Некоторые защитники рока говорят, что наша народная и классическая музыка-де устарели. Конечно, во все времена новые поколения приносили новое и отказывались от чего-то старого. Но это новое должно способствовать дальнейшему развитию человека, возвышать его, формировать лучшие качества, а не толкать назад, к диким нравам.

Об отрицательном, вредном воздействии грохочущего рока на психику и физическое здоровье подростка медики и психологи писали не раз. Ясно видна его агрессивность по отношению к этическим, культурным и духовным ценностям прошлого и современности. Выпячивание примитивных, низких инстинктов явилось причиной, что и сами "звезды" рока оказались подверженными его пагубному влиянию. Король рока Элвис Пресли превратился в деградирующего наркомана и погиб довольно молодым от своего пагубного пристрастия. Американская полиция возбуждала дело по обвинению в связях с наркомафией одного из лидеров рока – Дока Макги. Участник московского фестиваля Оззи Осборн позже был помещен в больницу для алкоголиков...

Употребление наркотиков кумирами молодежи, а таковыми для нее часто являются известные зарубежные и российские рок-музыканты, не может не повлиять на приобщение к наркозависимости любителей этой музыки.

В Тюмени есть рок-центр "Белый кот" и другие группы. Дали они что-нибудь положительное молодежи в моральном плане, в утверждении здорового образа жизни? Ведь и в Тюмени сейчас много наркоманов.

Поклонники рока считают, что это только у нас критикуют его, и, главным образом, косные и отсталые в музыкальное отношении люди. Но вот беру недавно вышедшую книгу "Все тайны мира" (2001), перевод с английского. В ней есть тревожная глава о современных поклонниках Сатаны, которых сейчас в мире довольно много, в основном, среди молодежи. Сатанисты осмеивают христианские ценности, способны на самые жестокие действия, а из музыки признают тяжелый рок как наиболее отвечающий их морали и вытекающим из нее поступкам.

У нас рок удобрил почву падению нравов среди молодежи, способствовал разнузданной "сексуальной революции", росту преступности, наркомании, ВИЧ-инфекции, а в итоге – большой смертности молодежи. Совсем не без основания наша православная церковь объявила рок "сатанинской музыкой".




"УБЬЮТ ПЕСНЮ – ЗАГУБЯТ ДУШУ"


Русский народ всегда был песенным. "Покажите мне народ, у которого бы больше было песен!" – восторженно отзывался Гоголь о русском песенном богатстве. "Художественной святыней" были для Чайковского народные песни за содержание и музыкальные достоинства.

Как коренная жительница Тюмени хочу отметить, что в нашем городе на моей памяти процветала большая песенная традиция. Мои сверстники помнят, как мы, взявшись за руки и образовав в школьном коридоре круг, часто пели на школьных переменах. Пение это, конечно, шло от старой традиции хоровых песен.

Краснокирпичная школа на улице Луначарского, где я училась в начальных классах, была довольно певучей. Одна из учительниц школы, большая энтузиастка, руководившая хором на три голоса (было это в первой половине 1930-х годов), учила нас русским и украинским песням: "По дорожке неровной, по тракту ли...", "Дивка в синях стояла, на казака моргала..." и другим.

Очень памятны мне песни, распространенные в среде тюменской трудовой интеллигенции, к которой относились отец, мать, дядя, тетки. У некоторых из них были хорошие голоса, и в доме часто пели. Не так давно я решила вспомнить и записать песни, которые пели у нас, так даже распространенных до 1917 года набралось более сотни. Это прежде всего русские народные: удалая, энергичная "Во ку..., во кузнице", задушевная "У зари-то, у зореньки много ясных звезд..." и другие. В народных песнях запечатлены большие моральные ценности, глубокая истинность чувств, житейский опыт и прекрасная мелодичность. Русская песня – энциклопедия жизни, кодекс мудрости, в ней "и разгулье удалое, и сердечная тоска" (А. Пушкин).

Часто в семье пели песни и романсы литературного происхождения, некоторые из них возникли еще в XVIII веке, Так, знали сентиментальный романс на стихи Г. Хованского "Я вечор в лужках гуляла...", пели "Вечор поздно из лесочка..." – песню, которая приписывается знаменитой крепостной актрисе Прасковье Ивановне Ковалевой, вышедшей замуж за графа Шереметева. С детства знаю русский гимн XVIII века, который у нас пели:

Сколь славен наш господь в Сионе,
Не может изъяснить язык,
Велик он в небесах на троне,
В былинках на земле велик...

Этот гимн, написанный Г. Хованским, был сменен в 1833 году гимном на слова В.А. Жуковского "Боже, царя храни..."

Особенно много знали песен и романсов как широко известных поэтов XIX – нач. XX вв., так и мало известных. Пели песни на стихи Пушкина: "Черную шаль", "Сквозь волнистые туманы" и другие. У Лермонтова любили "Тамару", "Выхожу один я на дорогу..." Пели много песен на стихи Некрасова, серенаду В. Соллогуба "Накинув плащ, с гитарой под полою...", знали глубоко лирический романс Л. Модзалевского" Слети к нам, тихий вечер, на мирные поля..."

Песни на стихи русских поэтов прочно вошли в демократическую городскую среду, отвечали духовным запросам и эстетическим вкусам.

А студенческие песни? Знали глубокую, патриотическую Н. Языкова "Из страны, страны далекой...", знали и шутливые "Коперник целый век трудился" и "Там, где Крюков канал..."

Дошли до Тюмени даже песни с рыцарской темой. Такова романс-баллада типа рыцарской альбы (альба – утренняя песня, жанр средневековой поэзии). Рыцарь находится у жены другого, а страж уснул и не предупреждает о наступлении рассвета (эта тема была распространенной в альбе):

"Рыцарь, солнце взошло!
Стало в поле светло..."

В младших классах школы на переменах мы тоже пели, как ни странно, песню с рыцарской темой и мотивами пасторали: "Вот рыцарь едет из ворот, пастушка здесь овец пасет..." И, конечно, не понимали, почему пастушка отказывалась от лестного предложения рыцаря: "Зачем тебе пастушкой быть, тебе надо в шелку ходить..."

Некоторые из бытовавших в Тюмени старых песен можно было услышать по радио и на концертах наших замечательных певцов Б. Штоколова, Л. Сметанникова и некоторых других.

Бытовало довольно много хороших песен других народов: кубинская "Чилита", финская "Если тебе одиноко взгрустнется" и некоторые другие. Было радостно, когда несколько лет тому назад в сопровождении гитары был исполнен по областному радио известный ранее в Тюмени романс на испанскую тему: "Андалузская ночь горяча, горяча..." Его пела старожилка Тюмени Мария Никифоровна В. Я узнала ее адрес, навестила ее, и мы вспоминали, какой музыкальной и знающей много песен была наша Тюмень.

Пели мы и много советских песен. Помню полную энтузиазма "Славьте великое Первое мая", шутливую "И кто его знает" на стихи М. Исаковского, пели прекрасные песни военных лет и многие, многие другие.

В общем, пели в Тюмени до 1917 года, пели после, в годы пятилеток, пели в войну и после войны. Не удивительно, что песенная Тюмень дала очень известных певцов. Это А. Лабинский, исполнявший в первые десятилетия XX века в оперных постановках Большого театра партии тенора. Красивое лицо его, певшего в роли графа Альмавивы в "Севильском цирюльнике" Россини, можно увидеть на групповом снимке вместе с Шаляпиным (дон Базилио), Неждановой (Розина) в одном из номеров журнала "Искра" в отделе редких книг областной научной библиотеки.

Родившийся в Тюмени в семье мелкого торговца С. Бахмутов пел в то же время, как и Лабинский, в московских оперных театрах партии низкого баса: Руслан ("Руслан и Людмила" Глинки), мельник в "Русалке" Даргомыжского, Пимен и Варлаам в "Борисе Годунове" Мусоргского... Бахмутов пользовался значительной известностью и как исполнитель романсов и народных песен, особенно сибирских. И артистический псевдоним у него был – "Сибиряк".

Тюмень помнит также своего земляка, популярнейшего певца 1950-х Глеба Романова. Он прекрасно исполнял, например, песни некоторых народов мира, служивших укреплению дружбы и взаимопонимания между народами. Во время гастролей в Югославии глава государства Иосип Броз Тито подарил Романову баян. На этом музыкальном инструменте он очень хорошо играл. Запомнился Романов талантливым исполнением главной роли в музыкальном фильме "Матрос с кометы", где много пел, а особенно всем запомнилась песня "Самое синее в мире Черное море мое". К сожалению, жизнь Романова не была долгой.

Особенная гордость Тюмени – Юрий Гуляев с необычайно красивым тембром голоса был выдающимся солистом Киевского оперного, а потом Большого театра. Он прославился и как исполнитель русских народных песен. Развитие его таланта несомненно питала большая песенная культура, издавна бытовавшая в Тюмени. Его уже нет, но остался замечательный, сразу узнаваемый всеми голос. С 1993 года в Тюмени проводится ежегодный конкурс оперных певцов имени Юрия Александровича Гуляева.




В Свердловском (Екатеринбургском) оперном театре долго пел обладатель прекрасного тенора Г. Колмаков, тоже тюменец, учившийся в школе вместе с Гуляевым. Однажды, во время гастролей в Тюмени Воронежского оперного театра, он, заслуженный артист РСФСР, пел заглавные партии в "Фаусте" и некоторых других операх. Драматический тенор Колмакова запомнился силой и широтой звучания. Жаль, что об этом выдающемся певце у нас в Тюмени известно мало. Но вывод ясен: только своя национальная культура воспитывает больших певцов!

Долго звучали в нашем городе песни в самые разные периоды исторической жизни. Но вот настало время, когда и Тюмень и вся многовековая поющая Россия стали петь мало. Редко сейчас звучат свои, родные песни, а если иногда поют, то, в основном, это старшее поколение. Молодежь своих песен почти не знает и не поет.

Громадная вина здесь ложится на наши средства вещания, которые долго вели звуковую атаку в стиле рока. То есть навязывали чужие грохочущие ритмы, навязывали народу то, что совершенно чуждо русской песенной культуре, в основе которой – мелодия. Удивляешься, почему работники вещания оказались такими податливыми на экспансию афро-американской музыкальной культуры!

С достоинством и самобытностью у нас слабо. Так, наш областной молодежный канал обычно пропагандировал чужие песни, а свои родные, русские там почти никогда не звучали. Запомнилось, что однажды разговор о любви сменился песней на английском языке, а не "Я встретил вас…» или "Я вас любил: любовь еще, быть может...", например. Поэтому справедливы слова известного певца С. Захарова: "Мы скоро станем американизированными ублюдками".

Незнание своей музыки, пренебрежении ею приводит к заимствованию не только англо-американского. Вот в тюменской радиопередаче "Компания" некий юноша знакомил с композицией "Восьмая нота". Эта музыкальная идея идет, по его словам, из Голландии, и подавалась как нечто очень интересное. И что же? Ни мелодии, ни музыки, а набор каких-то непонятных звуков.

Подчас откат от своих родных музыкальных традиций приводит к большим странностям. Так, один современный певец, всегда далекий от русской музыки, по сообщению печати, работает над песенным альбомом под названием "Элизобарраторр" "на грани чувствования и непонимания". Он же создал "макси-сингл" "Настасья".

Справедливо сказано: чтобы уничтожить народ, надо уничтожить его культуру. И как понятны боль и забота Е. Штоколова, замечательного певца, сказавшего во время гастролей в Тюмени: "Не губите свое национальное тысячелетнее искусство!" А вот за рубежом знают свои национальные песни и гордятся ими.

Великий русский драматург А.Н. Островский писал, что "песня выражает душу народа, убьют песню – загубят душу". Не современны ли эти слова на фоне нынешнего интеллектуального отката большой части молодежи и губительной наркомании?

Разрушители национальной народной песни говорят о якобы изменившейся психологии молодежи, которая ждет новых песенных форм. Но все дело в том, что человека можно сбить с толку, внушая, что черное – это белое. Психологи успешно проводили такие опыты. И трагично, когда человек уже не в состоянии ощутить, что его вкус атрофирован, художественное чутье заглушено, а сам он – жалкий подражатель с иллюзией о "собственных взглядах".

Один из русских публицистов начала XX века отмечал, что в деле подъема национального самосознания музыка, песни делают гораздо больше, чем слово. Если слова действуют на рассудок, то песни доходят до сердца!

Музыкальный песенный язык имеет свои особенности, и человек с детства должен ощущать свой родной национальный музыкальный лад. Грустно, когда детей приучают к заполошному визгу с бам! бам! бам! и кривлянию с микрофоном.

Всех этих модных песен супротив
И вопреки крикливой этой моде,
Меня давно влечет к себе мотив
Той старой песни, что живет в народе.

    (С. Островов)
Поэт когда-то сказал: "Не надо, ребята, о песне тужить..." Но он, видимо, не предвидел времени, когда хорошая песня уйдет от очень многих. Спросите у молодых людей, знают ли они, например, песню "Ревела буря, дождь шумел..." Не знают.

Люди мало поют теперь и потому, что жизнь в условиях нашего несовершенного рынка поставила перед многими безжалостную проблему выживания, тяжелую заботу о хлебе насущном. Но все-таки русская песня еще жива. Радует, что стал возрождаться к ней интерес. В Москве прошло уже несколько Российских конкурсов исполнителей русского романса, вдохновителями которого являются выдающиеся певцы. "Романсиада" – это широкое общественное движение, которое объединяет тех, кому дороги традиции отечественного искусства. В Тюмени были областные конкурсы "Сибирская романсиада", был широкий фестиваль "Сибирские родники". Сохранились некоторые народные хоры. И нужно доносить русское песенное богатство средствами вещания до широких народных масс, чтобы наши города и села вновь стали песенно-музыкальными. Прекрасным средством для воскрешения народной души является поэтичная, высоконравственная русская песня.




ЖИВОТВОРНАЯ СИЛА ЧАСТУШКИ


Мне, да и в целом всему моему поколению, посчастливилось застать расцвет частушки – коротенькой, чаще четырехстрочной песенки. Жанр этот довольно молодой. Расцвела частушка, в основном, со второй половины XIX века, когда устоявшаяся веками патриархальная жизнь ломалась после отмены крепостного права и других реформ 1860-х годов. Старые устои распадались, жизнь становилась разнообразнее. Вот и появились, как в деревне, так и в некоторых слоях города, коротенькие песенки, в которых люди откликались на быстро меняющиеся явления окружающей жизни.

Одним из первых проявил интерес и внимание к частушке писатель-демократ Глеб Иванович Успенский. В очерке "Новые народные стишки" (1889) он впервые в литературоведении поставил вопрос о частушке как о новой поэтической форме фольклора. Он закрепил за ней название "частушки".

Успенский писал, как радостно после зимы с ее сугробами, вьюгами, гололедицей услышать весной звуки гармоники и девичьих песен: "Неведомо откуда несутся, но всегда доносят вековую радость жить на свете... Несутся они, как звуки песни жаворонка... Ведь не угасает жизнь-то!.. Неизменно живет живая душа!"

Пускай частушка поэтически довольно примитивна, но она живая, часто остроумная, она говорит о нормальных человеческих чувствах. При ее звуках, справедливо считал Успенский, теплеет душа, мир кажется лучше, на сердце веселеет.




Впервые мне пришлось соприкоснуться с частушкой, когда была совсем маленькой во время пребывания в деревне в 1920-е годы.

... Довольно поздний летний вечер в большом селе Слобода-Туринская бывшей Уральской области (80 км от Тюмени). Мне года четыре, я стою у высоких ворот дома. Мимо по улице идут две поющие шеренги. Впереди – девушки в голубых, розовых, малиновых кофточках, обшитых у кого тесьмой, у кого кружевами. В длинных косах сверкают разноцветные ленты, на плечах цветастые шали или цветные полушалки. На ногах – ботинки со шнуровкой. За девушками – шеренга парней в разноцветных рубашках-косоворотках. Штаны заправлены в ярко начищенные сапоги, на головах – фуражки, за ремешки которых засунуты бумажные цветы. В руках у двух-трех – гармоижи. Видимо, был праздник или какое-то гуляние. Девушки звонкоголосо пели, к примеру:

Ой, спасибо пастушку,
Что не пригнал теленочка.
По деревне пробегу,
Погляжу миленочка.

Теперь очередь парней, и один из них запевает:

Завивались мои кудри
С осени до осени...

И мужской хор громко, с присвистом, подхватывает:

А почуяли разлуку –
Завиваться бросили!

Играла гармонь, рассыпались по улице частушки, сверкали яркие наряды. Это навсегда запомнившееся зрелище так меня захватило, что я невольно побрела за поющими, но потом опомнилась, спохватилась, что уже становится темно, и вернулась. А пение так и звенело в голове. Потом, взрослой, я спрашивала у матери, какие она слышала слободотуринские частушки, и мать с улыбкой вспоминала:

Вижу болины пригоны,
Вижу болины зады.
Не поит ли боля карего,
Не черпат ли воды?

Когда спать ложилася,
Створочка открылася,
Балалайка сбрякала,
Слезами я заплакала.

За рекой, на Талице,
Купались две красавицы.
Косы завиты назад,
Не мог красоток я узнать.

Миленькой, тону, тону,
Хорошенькой, тону, тону...
Не потонешь, милочка,
Поплывешь, как рыбочка!

Мотивов у частушек много, в каждом селе пели по-своему, то протяжно и мягко, то с подвыванием, то поспешно, скороговоркой. Слободотуринский напев был своеобразным, с повторением первых строк частушки и с прибавлением частицы "да".

В Тюмени также пели эти короткие песенки. Построенная в конце XIX века великая Сибирская железная дорога вызвала в городе частушки о ней:

Черноглазый Сенечка,
Скажи-ка, сколько времечка?
Милочка, девятый час,
Пойдем на станцию сейчас.

Ты, машина-пассажирочка,
Железные тяжи,
Увезла машина милого,
Далеко ли, скажи!

Стоп, машина, стой, вагон!
Пошлю милому поклон.
Я с поклоном подошла,
Машина свистнула, – пошла.

Тюменские частушки советского периода отразили многие явления жизни, а также идейные разногласия даже в семье:

Я сидела на бревне,
Коммунист подсел ко мне.
Мама била по щекам:
"Не гуляй с большевикам!"

Кудри вьются, кудри вьются,
Кудри вьются кольцами...
Не гуляю с кем попало,
Только с комсомольцами.

У меня на белой кофточке
Зелена полоса.
Только начали знакомиться –
Уехал на курса.

В Великую Отечественную войну мы, студентки пединститута, каждое лето работали в колхозах. Там я слышала частушки о войне, о разлуке с милым, о тревоге за него...

А после войны сколько частушек лилось из репродукторов о замечательных событиях! Как прекрасно пела широко известная тогда народная певица М. Мордасова, например, о целине:

В серебристом ручеечке
Мой платочек потонул.
Полюбила тракториста –
Он уехал в Барнаул.

Далеко уехал милый,
Сердце так волнуется:
Ох, боюсь, боюсь Володя
В Барнауле влюбится.

Полет наших первых в мире космических кораблей вызвал радостное звучание по радио запомнившихся многим частушек:

Полюбил меня Сережа,
А сказать стесняется.
Он, как спутник, целый год
Вкруг меня вращается.

Перестану я любить
Своего касатика,
Улечу я на луну,
Завлеку лунатика.

В начале 1980-х я была в Железноводске и часто ходила вокруг горы Железной по знакомой многим тропе. Однажды вечером в степенную тишину гуляющих вокруг горы ворвались заливистые звуки гармошки. На тропе появился гармонист, распевающий частушки. И как оживились люди, как стали подвигаться к нему, образовалась целая процессия, идущая за гармонистом. Очень жалела я, что оказалась не в первых рядах, не рассмотрела гармониста, видимо, уже немолодого.

Пел он громко, задорно:
Эх, гармошка лакова,
Эх, провожала, плакала...
Эх, утром рано солнце встало,
За рекой упал туман.
Ретивое взволновалось,
Сердце чувствует обман.

Стало темно, и вот уже издали доносились звуки гармошки. Больше всего из железноводских впечатлений мне запомнился этот вечер и этот веселый гармонист.

Живет частушка и сейчас, есть еще люди с творческим огоньком, с любовью к песенной народной традиции. По телевидению идет Всероссийский конкурс частушек "Эх, Семеновна!" Как всегда, многие частушки откликаются на злободневные темы, заостряют внимание на жизненно важных вопросах:

Целый месяц горло драли,
Депутатов выбирали,
Беспокоился народ,
Кто из них поменьше врет.

Бабка полететь рискнула
Из Москвы до Барнаула.
Цену ей кассир шепнул,
Бабку словно ветер сдул.

Заграница посылает
Тряпочки да ниточки.
За границу уплывают
Золотые слиточки.

Есть таланты на Руси,
Говорю уверенно.
Коль народ еще смеется –
Знать, не все потеряно!







НЕЗАБЫВАЕМЫЕ ИМЕНА И СОБЫТИЯ





ПАМЯТНЫЕ ДНИ А.С.ПУШКИНА В ТЮМЕНИ





10 февраля – ежегодная печальная дата: в этот день в 1837 году перестало биться сердце гения русской культуры А.С. Пушкина. Давно сложилась традиция отмечать как день рождения поэта, так и эту скорбную дату.

Одно из очень запомнившихся событий моего поколения – школьников 30-х годов XX века – был памятный год 100-летия со дня гибели Пушкина. Казалось бы, день гибели – какой тут может быть праздник! Но этот день прекрасно показал бессмертие поэта. Это было первое поистине всенародное чествование Пушкина.

В 1930-е годы у нас уже не следовали манифесту, сочиненному 18-летним В. Маяковским, где был призыв сбросить классиков, в том числе и Пушкина, "с парохода современности". Классики не были сброшены, наоборот, они стали много и доступно издаваться и глубоко изучаться. А взрослый Маяковский признавался: "Я лично очень люблю Пушкина и часто упиваюсь отдельными местами "Онегина":

Я знаю, век уж мой измерен,
Но чтоб продлилась жизнь моя,
Я утром должен быть уверен,
Что с вами днем увижусь я.

Выше этих строк не бывает, это предел описания влюбленности".

Телевидения тогда не было, но Пушкин дошел до каждой школы и семьи. Его имя звучало не только из черных круглых репродукторов повсеместного проводного радио. Проведение памятной даты приняло огромный размах. В тридцатые годы было выпущено три полных собрания сочинений Пушкина в 6-ти и 9-ти томах, причем шеститомник издавался пять раз! Стало выходить и академическое полное собрание сочинений поэта в 16-ти томах, до сих пор очень авторитетное. Ну, а к памятным дням в 1937 году появилась еще масса изданий на русском языке и на языках народов СССР. Исполнилось то, о чем Пушкин сказал незадолго до своей трагической гибели: "Слух обо мне пройдет по всей Руси великой, и назовет меня всяк сущий в ней язык..."

Вот и в моей домашней библиотеке до сих пор хранятся читанные и перечитанные еще в школьные годы изданные тогда книжки Пушкина. Среди них – большой, все еще красивый однотомник сочинений поэта. Он напечатан на очень хорошей, совершенно не поблекшей бумаге Вишерского бумкомбината, быстро построенного в 1930-е годы на Урале, на реке Вишере. Книга украшена многими иллюстрациями, ее тираж – 500 тысяч – массовое издание для широкого читателя и по доступной цене.

В целом произведения Пушкина вышли в 1930-е годы тиражом почти 20 млн. экземпляров – громадная цифра! А ведь государство было занято народным хозяйством, большими стройками, но оно заботилось, несмотря на экономические трудности, о просвещении и воспитании народа.

К памятным дням были созданы большие биографические работы о Пушкине Б. Томашевского и Н. Бродского. "Евгений Онегин" вышел с иллюстрациями художника Н. Кузьмина, на которых поэт выступает как участник событий романа. Сорок пять его изображений! Это галерея портретов поэта: то он нарисован на прогулке с Онегиным, то подносит альбом со стихами светской даме, то в Одессе беседует с Морали, встретив этого "корсара в отставке"...

Известный художник и график Н.П. Ульянов создал замечательный цикл глубоко психологических изображений поэта на тему "Пушкин в жизни".

10 февраля в Москве, в Большом театре СССР, прошло торжественное правительственное заседание, посвященное великому поэту. С речью о его роли в культуре выступил народный комиссар просвещения А.С. Бубнов. В общем, уже тогда в советском государстве Пушкин стал вершиной признания и гордости. Отношение к нему во многом отвечало оценке поэта В.Г. Белинским: "Читая его творения, можно превосходным образом воспитать в себе человека..."

Во всех кинотеатрах страны (и в Тюмени) шли фильмы о Пушкине и на сюжеты его произведений. В "Детстве поэта" было много картин царскосельской природы, и большое внимание уделялось дружбе юных лицеистов – Пушкина и Пущина. В фильме "Путешествие в Арзрум" много кадров было посвящено общению Пушкина с сосланными на Кавказ декабристами. А особенно большим успехом пользовался "Дубровский". Роль Владимира играл знаменитый Борис Ливанов (в недалеком будущем народный артист СССР). До сих пор помнится, как в начале фильма красивый гвардейский корнет с бесшабашной удалью распевал под гитару. Все девицы в кинотеатре были очарованы этим красавцем! Далее мы видели гордого и сильного человека, остро чувствующего социальную несправедливость, его протест против насилия власть имущих. Очень впечатляюще раскрывалась тема чистой, большой романтической любви. А в роли Маши была необычайно красивая актриса Г. Григорьева.

На экранах в ту пору уже не было фильмов "Поэт и царь» и "Капитанская дочка", поставленных в 1920-е годы. Они еще тогда были раскритикованы за большое преувеличение революционности Пушкина, за «заострение» социальных сторон Екатерининской и Николаевской эпох.

Но вот и ныне тоже сталкиваешься с крайностями в характеристике нашего не столь давнего времени, и трактовке в нем Пушкина. Так, известный тюменский литературовед в юбилейные дни двухсотлетия Пушкина утверждал, что в тридцатые годы официальное признание поэта привело к тому, что цитаты из его произведений имели тогда "такую же значимость, как цитаты из классиков марксизма-ленинизма". Разыскала я статью тех юбилейных дней из авторитетной тогда газеты. Автор пишет: "Нет нужды преувеличивать революционные взгляды Пушкина. Его величие заключается в его бессмертных произведениях. Но Пушкин не был бы гением, если бы он не был великим гражданином". Разве это не так?

Несправедливые суждения, допускаемые ныне, ставят под сомнение ту громадную работу, которая была проделана в 1930-е годы в деле изучения наследия поэта и создания связанных с его именем памятных мест. Даже в Михайловском правительство в XIX веке ничего не сделало. И только к грустной дате – столетию гибели поэта – там был создан мемориальный комплекс и построен дом-музей. Ведь подлинный дом – "опальный домик", как называл его поэт, не сохранился. Поставленный заново в 1937 году дом-музей был разрушен фашистами и восстановлен в его историческом виде в 1949, к 150-летию со дня рождения поэта.

Запомнилось довольно многое о памятных днях 1937-го. В школе №21, где я училась, было проведено родительское собрание, на котором рассказали о Пушкине и о предстоящем юбилее. При этом оказалось, что некоторые родители, не получившие в свое время никакого образования, ничего не знали о поэте.

У нас, учеников, обложки школьных тетрадей были украшены портретами поэта и иллюстрациями к его произведениям. На почтовых конвертах были марки с пушкинскими сюжетами. Продавалось много книг поэта, благодаря невысоким ценам они были доступны всем.

В школе второй этаж превратился в выставку картин и рисунков учащихся, посвященных Пушкину и его сюжетам. Некоторые бывшие ученики сейчас припоминают, что была и персональная выставка талантливого ученика Рябкова.

На школьном вечере с большим успехом прошла постановка сцены "Ночь. Сад. Фонтан" из трагедии "Борис Годунов". Одна из звезд шкоды – Леля Райцева (потом окончившая в Москве режиссерский факультет театрального института) произвела большое впечатление на нас, зрителей, очень выразительным исполнением роли гордой полячки Марины Мнишек. А столь же впечатляющим самозванцем был будущий известный певец Глеб Романов. Сцена прекрасно показала юным душам глубину и красоту драматической поэзии Пушкина! Костюмы для постановки дал драмтеатр, режиссером явился артист театра Н.Н. Райцев.

С большим интересом мы слушали на уроках анализ романа "Евгений Онегин", который сделал преподаватель Г.П. Васильковский (он преподавал в пединституте, но вел уроки и у нас). Роман изучается в школе в том возрасте, когда у человека еще мало собственных "ума холодных наблюдений и сердца горестных замет", но Григорий Петрович стремился ввести нас в мир благородных нравственных устоев поэта. Хотя по программе надо было выучить наизусть несколько строф романа, некоторые выучили гораздо больше. И как горько сейчас прочитать в газете, что на вступительных экзаменах в вуз абитуриент на вопрос, кто написал этот стихотворный роман, ответил: "Есенин"...

Однажды Григорий Петрович сказал, чтобы мы к следующему уроку выучили наизусть что-нибудь из Пушкина по своему выбору. Я выучила стихотворение "Цветок", потому что дома вдруг нашла в старой книжке положенный кем-то и, как видно, давно высохший листик. А стихотворение в пушкинской книжке увидела случайно и удивилась, что оно очень подошло к моей находке:

Цветок засохший, безуханный,
Забытый в книге вижу я;
И вот уже мечтою странной
Душа наполнилась моя:

Где цвел? Когда? Какой весною?
И долго ль цвел? И сорван кем?
Чужой, знакомой ли рукою?
И положен сюда зачем?

На память нежного ль свиданья,
Или разлуки роковой,
Иль одинокого гулянья
В тиши полей, в тени лесной?

И жив ли тот, и та жива ли?
И нынче где их уголок?
Или уже они увяли,
Как сей неведомый цветок?

И на школьной скамье стихотворение дало почувствовать, что небольшое событие – находка засохшего цветка – вызвало у поэта глубокие раздумья о преходящности всего существующего. На свете нет ничего вечного, все изменяется и все проходит.

Когда я, вызванная к доске, прочитала стихотворение и высказала эти грустные мысли, учитель заметил, что Пушкин глубоко прав, но молодежи рано задумываться о конце всего земного. Поэт должен помогать жить, работать, любить и следовать его патриотическому завету

Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!

Ученица нашего класса Вера Пьянкова, прочитав наизусть текст из Пушкина, с негодованием произнесла строки Маяковского: "Сукин сын Дантес! Великосветский шкода", чем насмешила класс и вызвала замечание учителя.

Уже тогда, в 1930-е годы, стихи Пушкина звучали на многих языках народов Советского Союза. На торжественном вечере в Колонном зале Дома союзов в эти же памятные дни целый ряд поэтов братских народов, сменяя один другого, читали каждый на своем языке бессмертные строки стихотворения "Памятник": "Слух обо мне пройдет по всей Руси великой..."

Пушкинские дни и у меня, и у тех бывших учеников, с которыми я вспоминала эти дни теперь, оставили впечатление большого праздника и пробудили интерес к миру Пушкина, в котором так много красоты и гармонии.

Молодежь, сформировавшаяся в энергичные, трудовые 1930-е годы, посвятила Отчизне хорошие большие дела, а потом и боевые самоотверженные подвиги. Чем ответит на обращение великого поэта современная молодежь, которая формируется в период демократических "реформ"?




О ПУШКИНСКИХ ВЫСТАВКАХ И КАРТИНЕ А. ВОЛКОВА


Было две очень крупных выставки, посвященных А.С. Пушкину, между которыми расстояние – целый век. На них в числе очень многих экспонатов была картина, имеющая отношение к Тюмени.

Осень 1880 года. Петербургский комитет Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым устроил Пушкинскую выставку. Посетители могли видеть портреты поэта и членов его семьи, издания его сочинений, автографы, вещи принадлежавшие Пушкину и т.п. Некоторые из выставленных экспонатов продавались.

Особенно тщательно было представлено то, что касалось последних дней жизни Пушкина: переписка, рисунки, планы и описание местности, где была дуэль, даже кора березы, вблизи которой Пушкин был смертельно ранен, диван, на котором умер поэт...

На выставке привлекала внимание картина художника А.М. Волкова "Дуэль Пушкина с Дантесом". Решение Волкова написать эту картину, очевидно, возникло под воздействием знакомства с лицейским товарищем Пушкина К.К. Данзасом. Встретив Данзаса в день дуэли, Пушкин просил его быть секундантом. И у Данзаса не было силы отказать, как не было и возможности остановить дуэль. Всю последующую жизнь его терзало, что ничего не смог сделать, чтобы предотвратить гибель своего лицейского товарища – великого поэта.




Данзас был консультантом Волкова и вместе с ним посетил место дуэли. Прошло уже много лет с того печального дня, но Данзас хорошо помнил события 27 января 1837 года. Он рассказал Волкову обо всех подробностях дуэли, на месте которой художник написал этюд картины. Она была закончена к 1859 году, ее ценность, прежде всего, в достоверности события.

После смерти Волкова в 1873 году его семья жила в большой нужде, и жене пришлось распродать живописное наследие художника. Картина, запечатлевшая дуэль, оказалась в Тюмени. Ей приобрел, видимо, во время посещения Петербурга К.Н. Высоцкий. Он был видным представителем тюменской интеллигенции, идейным руководителем кружка, который сформировался в 1860-е годы. Члены его читали журнал "Современник", произведения писателей-демократов, обсуждали общественные проблемы.

Под давлением властей Высоцкий оставил учительскую деятельность, которой занимался. Он основал первую в Тюмени фотографию, затем – типографию, некоторое время издавал "Тюменский справочный листок". Все эти начинания способствовали делу просвещения.

Высоцкий ценил искусство, живопись, и не мог не оценить картину Волкова. Вместе с тем, живя на непостоянный заработок, часто нуждался и в конце жизни, болея, задумался о продаже картины.

Документы одного центрального архива, в котором мне пришлось заниматься, открывают историю появления картины Волкова на выставке. В сентябре 1880 года к ее устроителям обратился переехавший в Москву, но не порвавший связей с Тюменью просвещенный купец-меценат Н.М. Чукмалдин. Он писал: "Г-ном Высоцким, проживающим в Тюмени, поручена мне для продажи картина "Дуэль Пушкина" работы покойного художника Волкова. Эту работу я предлагаю Обществу для Пушкинской выставки..."

Чукмалдин отправил картину в Петербург, на выставку, а на запрос относительно ее цены написал: "Владелец картины г. Высоцкий цены ей покуда не назначает, а просит чтобы желающие купить картину, сами предложили за нее цену". Картина Волкова была на выставке с пометкой: "Собственность Высоцкого (в Тюмени)", Она не была продана, и ее выслали обратно в Тюмень.

О картине сохранилось упоминание в каталогах выставки и в газете "Голос". Ее судьба долго волновала пушкинистов. В 1965 году художник и пушкинист М. Яшин поместил в журнале "Нева" статью "Где картина художника Волкова? После этой публикации инженер Т. Рачева сообщила из Вологды, что картина находится в ее семье.

Оказывается, бабушка Рачевой в 1920-е годы купила картину в Тюмени на рынке. О том, в каких условиях она хранилась в Вологде, рассказал Г. Петров в статье "Годы странствий" ("Нива", 1967, №2).

Рачевы передали произведение Волкова Всесоюзному музею А.С. Пушкина в г. Пушкине. Картина была очень обветшалой, ее восстановили реставраторы Эрмитажа.

Летом и осенью 1984 года в Ленинграде экспонировалась большая выставка, организованная к 185-й годовщине со дня рождения Пушкина. Это был интереснейший, впечатляющий рассказ средствами живописи о гениальном поэте, его эпохе и окружении. Выставка называлась: "Пушкин и его время в изобразительном искусстве", мне удалось побывать на ней. Сколько тут было удивительных, уникальных экспонатов! Портреты Пушкина, созданные в прошлом и написанные советскими художниками. Портреты очень многих его современников. Картины на пушкинские сюжеты. Иллюстрации к произведениям поэта – трудно все перечислить, выставка занимала очень большую площадь.

В витрине, под стеклом, я увидела картину Волкова. Она небольшая по размеру, в половину газетного листа. Ее сюжетом художник избрал центральный эпизод дуэли – момент когда тяжело раненный Пушкин собирает последние силы. Полулежа на расстеленной шубе, служившей барьером, опираясь на левую руку, он приподнялся для ответного выстрела. Он выдвинут художником на первый план, у него довольно молодое волевое лицо. Дантес стоит в отдалении, почти боком, прикрыв грудь левой рукой.

Была выставлена и другая картина о дуэли, более известная. Она принадлежит кисти А.А. Наумова и создана на пятнадцать лет позже, в 1884 году. Внимание зрителя сосредоточено на трагическом исходе поединка. Теряющего силы поэта секунданты ведут под руки в сани. Пушкин бросает на стоящего в отдалении Дантеса взгляд, полный презрения и ненависти. Это полотно, по сравнению с картиной Волкова, показалось мне несколько статичным, в нем недостает движения.

Роковая дуэль 27 января (стар. стиль) 1837 года произошла в трех-четырех километрах от Петербурга. Место это долго было известно очень приблизительно, но исследователи все-таки установили его более или менее точно. И только картины Волкова и Наумова показывают, как выглядела площадка, где Пушкин стрелялся с Дантесом. Это печальное, покрытое снегом место, огороженное с одной стороны кустами, среди которых видны несколько небольших деревьев.

Сейчас побывать на месте поединка нетрудно, это в черте города. Я вышла на станции метро "Черная речка", перешла мост над капризно вьющейся речкой, давно уже заключенной в гранитные берега. Вода в ней действительно кажется темной. Дорога, сначала идущая по набережной, привела к небольшому зеленому массиву. В некотором отдалении стоят жилые дома, и проходит ветка железной дороги.

Здесь в 1937 году, когда место поединка было еще вне города, сооружен обелиск с овальным барельефом – профилем Пушкина работы скульптора М.Г. Манизера. На барельефе краткая надпись: "Место дуэли А.С. Пушкина" и даты его жизни. Наверное, все посещающие место дуэли, думают о бессмертии поэта, вспоминают знакомые всем стихотворные строки:

Нет, весь я не умру – душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит...




АННА КЕРН И ГЕОГРАФ ШОКАЛЬСКИЙ





Был у меня, когда училась в школе, географический атлас. На нем, не помню, составителем или редактором значился Шокальский, и моему воображению представлялся смелый путешественник по неведомым землям и морям. Позже я узнала, что Юлий Михайлович Шокальский (1856-1940) был президентом географического общества СССР, крупным исследователем, географом и картографом. Его именем назван пролив между островами Северной Земли, в Карском море есть остров Шокальского, его имя носят громадные ледники Тянь-Шаня, Памира и Алтая. Судно "Шокальский" занималось изучением Тихого океана и дальневосточных морей. И не удивительно ли, что имя Шокальского связано с Пушкиным.

Лирика Пушкина прекрасна! Одной из ее вершин является "Я помню чудное мгновенье". Кто не знает, что влюбленный Пушкин посвятил гениальные строки Анне Петровне Керн? Она выступает как воплощение чистоты и женственности, пушкинист Б. Модзалевский прав: "Своим посланием "К А.П. Керн" Пушкин обессмертил ее так же, как Петрарка обессмертил Лауру, а Данте – Беатриче".

Внешность А.П. Керн не очень хорошо известна. Есть только плохо сохранившаяся миниатюра и предполагаемый портрет. Молодой А.В. Никитенко, будущий академик, увидев А.П. Керн, отозвался о ней как о "женщине поразительной красоты".

Жизнь Анны Петровны была тяжелой, даже драматичной. Она родилась в 1800 году в семье помещика. Взбалмошный, не раз близкий к разорению отец, когда дочери не исполнилось и 17 лет, выдал ее замуж за генерала Ермолая Федоровича Керна, которому было 52 года. В своем "Дневнике", а у Анны Петровны были литературные способности, она писала о невыносимости жизни с нелюбимым мужем, к тому же не очень умным и грубым, о тяжести существования в провинциальных городах, где протекала служба генерала. Даже некоторые из военного начальства догадывались, какой гнетущей была жизнь молоденькой женщины с салдофоном Керном.

В 1819 году в Риге был военный смотр, куда прибыл император Александр I. Анне Петровне передали, что фельдмаршал Р.В. Сакен, который знал по службе Керна, сказал царю, когда речь, как видно, зашла о жене Керна: "Государь, мне ее жаль". После окончания смотра, на балу, Александр I пригласил на танец Анну Петровну. С участием он спросил, чем может быть ей полезен, и, как она пишет в воспоминаниях, "с нежной добротою проговорил: "Обращайтесь ко мне, как к родному отцу". Но она не воспользовалась расположением императора.

С Пушкиным А.П. Керн впервые встретилась в 1819 году в Петербурге, и молодой поэт испытал большое сердечное влечение к юной красавице. Вторая встреча произошла через шесть лет, в июне 1825 года, в Тригорском, где она была в гостях у своей родственницы П.А. Осиповой-Вульф. Пушкин же отбывал тогда свою Михайловскую ссылку.

О большом увлечении поэта А.П. Керн, о их общении написано много. В основе лежат "Воспоминания" ее самой, интересный мемуарный памятник. Она рассказала о том, что, когда уезжала из Тригорского, "он пришел утром и на прощание принес мне экземпляр второй главы "Онегина'' в неразрезанных листах, между которыми я нашла вчетверо сложенный почтовый лист бумаги со стихами: "Я помню чудное мгновенье..." Горячее чувство поэта нашло отражение в семи письмах, которые он написал ей. В одном из них он признавался: "Ваш приезд в Тригорское оставил мне впечатление глубокое и мучительное..."

Но, видимо, у Пушкина чувство к А.П. Керн было "чудным мгновеньем". Правда, некоторые исследователи склонны считать, что поэт встретил и в ней не ответную любовь, а, в основном, восхищение его творчеством.

В конце концов, А.П. Керн оставила мужа. Материально ей было трудно, попытка заняться переводами не удалась из-за отсутствия опыта.

Когда Е.Ф. Керн умер, Анне Петровне был уже 41 год. Она вышла замуж за А.В. Маркова-Виноградского, он был много ее моложе. Однако их брак был довольно счастливым, но материально жили они трудно, так как из-за женитьбы муж отказался от ожидавшей его карьеры. И.О. Тургенев, встретившись однажды с немолодой Анной Петровной и ее семьей (у них был сын), писал: "В молодости, должно быть, она была очень хороша собой... Письма, которые писал ей Пушкин, она хранит как святыню..." Но из-за нужды ей, в конце концов, пришлось продать письма издателю журнала "Русская старина".

Умерла Анна Петровна в 1879 году и была похоронена близ г. Торжка, в с. Прутни. Когда в Великую Отечественную войну эти места были освобождены от фашистов, группа военных обратила внимание на могильный камень, где была высечена какая-то надпись. Очистив камень, они прочитали стихотворные строки:

Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.

Стихотворение Пушкина, как известно, нашло воплощение в музыке. Великий композитор М.И. Глинка бывал в Петербурге у А.П. Керн, которая восторгалась его музыкой. Она оставила и "Воспоминания" о композиторе, у которого "клавиши пели от прикосновения его маленькой ручки".

Глинка влюбился в дочь Анны Петровны от первого брака Екатерину Ермолаевну (1818–1904). В своих "Записках" он рассказал, что она уже при первой встрече произвела на него большое впечатление"... Ее ясные выразительные глаза, необыкновенно строгий стан и особенного рода прелесть и достоинство, разлитые во всей ее особе, все более и более меня привлекали". В 1840 году композитор посвятил любимой девушке прекрасный романс "Я помню чудное мгновенье..." Так мать и дочь получили бессмертие в поэзии и музыке.

Глинка сделал предложение Екатерине Ермолаевне и получил согласие, но она заболела и надолго уехала с матерью в деревню на Украину, чтобы поправить здоровье. "Только близ вас и в вашем милом семействе надеюсь я найти утешение и забыть все свои горести. Я одинок, совершение одинок", – писал Глинка А.П. Керн в деревню. Но брак с ее дочерью так и не состоялся.

В 1852 году Екатерина Ермолаевна вышла замуж за М.О. Шокальского. Почетный член Академии наук СССР и ряда иностранных академий Ю.М. Шокальский был сыном Екатерины Ермолаевны и внуком Анны Петровны Керн. Рано оставшись без отца, мальчик с матерью подолгу жил в Тригорском у ее родственников Осиповых-Вульф. По соседству, в Михайловском, жил сын Пушкина Григорий Александрович (1805-1905). После довольно долгих лет военной и гражданской службы он поселился там, где его отец "провел изгнанником два года незаметных". Во время посещения Михайловского я узнала, что мальчик Шокальский познакомился с сыном поэта и в сущности стал его воспитанником. "Я вырос в атмосфере Пушкина", – говорил он. Шокальский оставил воспоминания о Григории Александровиче, в которых рассказал, что сын Пушкина собрал все издания сочинений поэта. Он бережно хранил те вещи, которые были в Михайловском при поэте: мебель, картины, портреты, лампу, при которой Пушкин писал, саблю, подаренную ему главнокомандующим И.Ф. Паскевичем при арзрумском походе в 1829 году.




Григорию Александровичу было дорого все, связанное с именем великого отца. В стихотворении "Вновь я посетил..." Пушкин воспел и три сосны, стоящие "на границе владений дедовских". Но сосны старились, и, в конце концов, осталась лишь одна. Шокальский вспоминал: "Эту последнюю сосну я особенно хорошо помню – толстая, слегка наклоненная, со сломанной верхушкой. Она жила в таком виде, пока в июле 1895 года ее не сломала окончательно буря".

Григорий Александрович приказал ее спилить, нарезал из ствола брусочки, прикрепил к ним серебряные пластинки с памятной надписью. Эти сувениры он послал родственникам, Академии наук и Шокальскому. А три сосны восстановил на том же месте энтузиаст – директор Пушкинского заповедника С.С. Гейченко в 1947 году, и деревья уже давно выросли. Видела их в 1978 году совсем большими.

Григорий Александрович после празднования столетия со дня рождения Пушкина продал Михайловское правительству в 1899 году. Он уехал отсюда со слезами, с земным поклоном усадьбе и всему, всему. Поселился он под Вильнюсом, в Маркучае – имении жены, где через шесть лет умер. В 1949 году советское правительство открыло там музей А.С. Пушкина.

В воспоминаниях Шокальский коснулся и вопроса, всегда интересовавшего читателей романа "Евгений Онегин" и пушкинистов: кто была "та, с которой образован Татьяны милой идеал". В Тригорском, в семье Осиповых-Вульф, были убеждены, что прототипом героини романа была одна из дочерей хозяйки поместья. И Шокальский "с детства был утвержден в мысли, что Евпраксия Николаевна Вульф, потом Вревская, и есть прототип Татьяны". Пушкин адресовал ей стихотворение "К Зине", о ней написал в "Евгении Онегине": "Зизи, кристалл души моей..." Но, по мнению крупных исследователей романа, поэт воплотил в Татьяне черты ряда современниц, и природа этого образа чисто художественная.

Предвидя, что все в жизни меняется и разрушается, Шокальский в молодости многое сфотографировал в Михайловском и Тригорском, измерил ставший дряхлым дом Осиповых-Вульф. Эти фотографии он подарил Пушкинскому дому (Институту русской литературы в Петербурге).

В 1922 году Совет Народных Комиссаров своим постановлением объявил Михайловское, Тригорское, могилу Пушкина в Святогорском монастыре Государственным заповедником. При восстановительных работах в заповеднике, где все было очень запущено, были использованы и фотографии Шокальского. А особенно они понадобились, когда возрождали варварски разрушенные фашистами Пушкинские места после Великой Отечественной войны.

Шокальский был знаменитым ученым, исследователем земли и морей. Занимаясь гидрологией – наукой о природных водах – он связал свое имя и с нашим краем. В 1890-е годы он был в экспедиции в Тобольской губернии с целью изучения мало тогда известной в бассейне Оби реки Тавды, ее водного режима и долины.

Позже, в советское время, Шокальский занимался исследованием Северного морского пути, в частности, коварного Карского моря. Поэтому и назван его именем остров в этом море при входе в Обскую губу.

Географ, гидролог, картограф Юлий Михайлович Шокальский, внук Анны Петровны Керн, оставил и заметный след в пушкиноведении.




"Я ПОЛЮБИЛ ЛЮДЕЙ КАК БРАТИИ..." (П.П. ЕРШОВ)





I

О НЕ ПЕЧАТАВШИХСЯ И ЗАБЫТЫХ СТИХОТВОРЕНИЯХ


Автор знаменитого "Конька-Горбунка" Петр Павлович Ершов (1815–1869) написал довольно много стихотворений. В советскую пору, когда творчество поэта изучалось очень активно, вышло несколько собраний сочинений поэта. Однако, занимаясь разысканьями в центральных и местных архивах, я обнаружила, что некоторые его стихотворения до сих пор не публиковались. Они различны по темам и вызваны к жизни разными обстоятельствами.

Ряд не печатавшихся стихотворений содержится в рукописной тетради, которая хранится в фондах Тобольского музея-заповедника, в городе, где жил и творил поэт. Это толстая тетрадь, состоящая из четырех тонких тетрадей нелинованной бумаги, переплетенных вместе. На обложке – бумажная наклейка с надписью: "Лирические стихотворения П. Ершова". Это рукописное собрание произведений поэта, написанных его рукой. Стихам предшествует оглавление с указанием года написания (впрочем, стихотворений больше, чем значится в оглавлении).




Стихотворения, не включавшиеся в сборники произведений Ершова, можно найти и в фондах ЦГАЛИ (Центрального государственного архива литературы и искусства). Там они встречаются в бумагах некоторых лиц, чаще всего связанных с Тобольском, любовно переписаны, и это говорит о популярности произведений поэта.

Некоторые стихотворения посвящены лицам царствующей фамилии. В 1837 году произошло событие, вызвавшее в Тобольске много радостной тревоги и шума: город посетил цесаревич Александр Николаевич, будущий император Александр II. В сопровождении свиты и своего воспитателя поэта В.А. Жуковского он совершал образовательное путешествие по России и первым из царского рода посетил Сибирь. В приготовлениях к встрече наследника в стенах Тобольской гимназии большое участие принимал Ершов, тогда юный учитель этого учебного заведения. По признанию самого Ершова, он "как человек, который занимается виршеписанием, ...должен был по поручению генерал-губернатора приготовить приветствие". И Ершов написал стихи, которые были преподнесены цесаревичу через Жуковского. За них поэту наследник престола пожаловал золотые часы с цепочкой. Это поэтическое приветствие – "Государю-наследнику на приезд его в Тобольск" – можно найти только в книге С.Н. Замахаева и Г.А. Цветаева, посвященной истории Тобольской гимназии:

Склонясь рукой на грань Урала,
Главу сокрыв в полярных льдах,
Сибирь печальная лежала
На снеговых своих коврах...

Хотя стихотворение было заказано Ершову, но это не казенное славословие. Оно искренне говорит о том, что ожидание наследника было связано с очень светлыми надеждами:

Надежда северной державы,
Лавр полуночного венца!
Цвети под сенью русской славы
Достойным первенцем отца!
А ты, творец непостижимый,
Молитву теплую внемли:
Да будет он, тобой хранимый,
Твоим подобьем на земли!

Александр Николаевич Романов, воспитанный высокогуманными, умными наставниками генералом Мердером и поэтом Жуковским, был приятным, обаятельным, с хорошими манерами юношей. Не удивительно, что Ершов был очарован им и несколько позже выразил свое уже непосредственное впечатление в стихотворении "Виденье". Это поэтическое воспоминание об очаровательном юноше находится в ЦГАЛИ, в фонде М.С. Знаменского, с примечанием, что написано оно 29 июня 1837 года и что в нем Ершов вспоминает о посещении Тобольска цесаревичем:

Я видел чудное виденье,
Еще им грудь моя полна.
Но было ль то в минуту бденья
Или в часы мечтений сна –
Не знаю. Только я напрасно
Вновь чудный призрак тот зову,
И мнится мне, что сон прекрасный
Мне примечтался наяву.

Через тридцать лет после того, как в Тобольске побывал будущий император Александр II, его сын – великий князь Владимир Александрович – посетил этот город в июле 1868 года. Он был встречен столь же торжественно и пышно, как когда-то его отец, молодой цесаревич. В ЦГАЛИ, среди разных стихотворений П.П. Ершова, переписанных жительницей Тобольска Анной Георгиевной Семеновой", есть стихотворение, написанное уже немолодым Ершовым: "Его императорскому высочеству великому князю Владимиру Александровичу на случай прибытия его в Западную Сибирь":

Шесть люстр[6 - _Люстра –_здесь:_пятилетие_]прошло, когда во цвете лет,
Исполнен сил и вещего глагола
Я подносил свой радостный привет
Наследнику российского престола...
В те дни мой взор был ясен и далек,
Пред ним неслось виденье за виденьем,
И речь лилась, как горных вод поток,
И сердце билося ускоренным биеньем.
Теперь, на склоне дней, слабеющей рукой
Я вновь беру перо с слезой в глазах нежданной,
Чтобы приветствовать в стране моей родной
Тебя, высокий гость, и твой приход желанный.
Но взор пытующий напрасно смотрит вдаль,
Его ослабила тяжелой жизни битва,
И мутно видится грядущего скрижаль,
И вещей речи нет, одна в устах молитва...
Да! Славно имя носишь ты,
Великое, святое для России,
И светлых дел блестящие черты
Внесет навек в бессмертный свиток Клия[7 - _Клия_(прав._Клио)_ – в _древнегреческой_мифологии_муза_истории_].

Стихотворение свободно от угодливости и низкопоклонства. У поэта большое чувство собственного достоинства, он уверен в своей значимости русского литератора. Это дает ему право не только от своего имени приветствовать великого князя, но без самоумаления сказать и о себе. Легко заключить, что Ершов находится в нерадостном периоде жизни. Действительно, в 1862 году из-за каких-то служебных неприятностей он неожиданно ушел в отставку с поста директора Тобольской гимназии и дирекции училищ губернии. А педагогическому делу он отдавал много сил для совершенствования образования в родном крае. Теперь же Ершов живет затворником и чувствует, что силы и жизнь уходят без служения делу, которое стало для него родным.

Это стихотворение, видимо, последнее из того, что написал Ершов как поэт. Он послал его в Омск генерал-губернатору, который и поднес там стихи великому князю. Когда князь посетил Тобольскую гимназию, ему представили Ершова, и Владимир Александрович тепло поблагодарил поэта.

Ершов продолжил пушкинскую традицию стихотворных дружеских посланий товарищам. Одного из таких посланий в сборниках его произведений мы также не найдем. Адресовано оно В.М. Жемчужникову – соавтору сочинений мнимого Козьмы Пруткова. В середине 1850-х гг. Жемчужников служил в Тобольске при губернаторе В.А. Арцимовиче. В 1855 году вступил в военную службу и отправился в Крым, где шла русско-турецкая война.

Ершов обратился к нему с поэтическим благословением, с прочувствованным дружеским напутствием. Оно говорит, как близко к сердцу принимал он военные успехи и неудачи России, как горячо благословлял ее защитников – воинов:



В. М. Жемчужникову


Прощай! Под знаменем Отчизны
Железо в руки, крест на грудь!
Как Руси сын, без укоризны
Иди свершить свой новый путь.
Неси избыток сил кипящих Царю,
Отечеству в оплот
И светлым роем дел блестящих
Ознаменуй свой ратный год,
Да будет Бог твоим покровом,
В бою – мечом, в огне – щитом
И возвратись в венце лавровом
И жив, и здрав в твой отчий дом.

Жемчужников поступил в полк императорской фамилии, который состоял, в основном, из сибирских стрелков. Ершов был очень рад участию сибиряков в защите интересов России в Крымской войне.

В сборники сочинений Ершова не были включены некоторые стихотворения с ярко выраженными религиозными мотивами. Они, как и публиковавшаяся "Ночь на Рождество Христово", говорят, что Ершов был глубоко верующим.

Среди окрашенных религиозными настроениями стихотворений есть связанные с темой любви. В стихах Ершова любовь – большое чувство, она возвышает, делает любящего благороднее и поэтичнее. Очень искренна "Молитва", написанная еще в 1835 году в Петербурге, вскоре после окончания поэтом университета. Она есть в Тобольской тетради, а также в списке И. Юшковского в ЦГАЛИ:

Спаситель мой, услышь стенанье
Раба земного бытия!
Да будет мира излиянье
Молитва теплая моя!
Да пролетит мой голос тленный
На крыльях огненной стези
Пространства горние вселенной
До светлых мест, где ты еси!
Я изнемог в борьбе с страстями
Их сеть тяжелая легла
На мне свинцовыми цепями
И в бездну мрака увлекла.
Светильник веры угасает,
Надежда слабнет, и любовь
В холодном сердце остывает
И торжествуют плоть и кровь.

Стихотворение, вероятно, связано с юношеским увлечением Ершова. Об этом биограф поэта А. Ярославцев сообщает: "Он, некоторое время, бывал довольно часто в семье своего товарища М-ского, ...заинтересовался сестрой М-ского, и впервые вспыхнула в нем любовь, но ее потушила какою-то не понравившеюся ему выходкой сама М-ская, и поэт возвратился в свой мир идеальный".

Не найдем в сборниках произведений Ершова "Мою молитву" – живое, горячее обращение к творцу. Она написана в Тобольске в 1839 году и вызвана, как и ряд других стихотворений, большим чувством Ершова к Серафиме Александровне Лещевой, на которой он вскоре женился:

Творец! Во прах перед тобою
Склоняю голову мою
И умиленною мольбою
О, Всеблагий, тебя молю.
Не о себе просить дерзаю:
Я весь под властию твоей,
О ней одной к тебе взываю
И в свете дня, и в тьме ночей...
Да будут дни ее на радость,
И да из чаши бытия
Источит ей одну лишь сладость
Жизнекипящая струя!

Как много здесь нравственной чистоты, благородства, большой любви, которой чуждо эгоистическое чувство! Как ярко проявилась натура поэта, у которого любовь пробуждала высокую самоотверженность.

Ершову были хорошо известны не только радости, но и беды большого чувства. Он тяжело пережил смерть первой жены. Через некоторое время он женился вторично, и с образом этой молоденькой женщины также связано несколько стихотворений. То, которое не публиковалось, свидетельствует, что поэт особенно ценил в любви духовное начало. А если большое чувство озарено очищающей душу религией, то образ любимой предстает в особенно светлом ореоле:

Ее я видел в первый раз
Во храме Божием, в тот час,
Когда мятежная тревога
Земных сует стихает в нас,
И мысль, и чувство – все у Бога...
О, как в ней дивно все являлось,
Как упоительно сливалась
Души и тела красота!
Смотря на этот лик прелестный
Сквозь легкий фимиама дым,
Казалось мне, то был небесный
Приявший тело Серафим!

Не были включены в сборники и такие стихотворения, как "Чудесный храм", "Благовещение", содержащиеся в Тобольской тетради.

Большой заслугой литературоведения советского периода было достаточно глубокое изучение творчества Ершова. Издан целый ряд сборников его произведений, многие из которых были разбросаны по разным архивам и журналам. Однако некоторые стихотворения остались за пределами публикаций. Но эти обойденные вниманием произведения дополняют представления о жизненных позициях и творчестве поэта.




II

ОТКРЫТИЕ ПЕРВОГО В ТЮМЕНИ ЖЕНСКОГО УЧИЛИЩА


Старший научный сотрудник областного краеведческого музея Валерий Чупин и я, однажды, стоя на углу улиц Семакова и Володарского, с интересом рассматривали фотографию, которую принес Валерий Александрович. На ней было запечатлено красивое белое двухэтажное здание из кирпича. А расположено оно было как раз там, где сейчас стоит краснокирпичный корпус – ныне администрация Тюменского университета. Мы долго сопоставляли эти два здания, и порой казалось, что белое вдруг почему-то стало красным. Однако при внимательном рассмотрении можно было заметить, что не только по цвету, но и по архитектуре они все-таки разнятся. Валерий Александрович сказал, что белое здание и находящийся по улице Семакова каменный двухэтажный дом (тоже корпус университета ныне) построил в 1850-е годы тюменский купец Кондратий Кузьмич Шешуков.

Белое здание связано с именем знаменитого поэта-сказочника Петра Павловича Ершова. Он был не только создателем "Конька-Горбунка" и ряда других произведений, но и крупным деятелем просвещения. Сначала – талантливый учитель Тобольской гимназии, затем – инспектор, а потом директор гимназии и училищ Тобольской губернии.

Как директор Ершов совершал длительные поездки по школам губернии от Березова до Омска и Перми. Так, в ноябре 1857 года он писал петербургскому другу: "На днях отправляюсь путешествовать по дирекции. А дирекция, нечего сказать, дистанция огромного размера, десять тысяч верст – не более".

Ершов изучал постановку учебного дела, давал показательные уроки, хлопотал, и обычно успешно, об открытии новых школ. Так, в Кургане из-за ветхости здания заниматься в школе было невозможно. По инициативе Ершова "Тобольские губ. ведомости" объявили подписку на строительство школы. Газета печатала "Реестр лиц, пожертвовавших деньги". И на средства, которые дали купцы, чиновники, мещане и даже крестьяне, было поставлено каменное школьное здание. При Ершове – директоре также были открыты школы (в том числе женские) в Ялуторовске, Ишиме, в селах Успенском Тюменского округа, Березовском Тобольского округа, Ларихинском Ишимского округа.

Педагогическая деятельность Ершова благотворно проявила себя и в Тюмени. В марте 1859 года он посетил тюменского окружного начальника В.Я. Стефановского. Вместе с ним был решен очень важный вопрос: об открытии первого в городе женского училища. А развитию просвещения в Тюмени помогал купец первой гильдии Кондратий Кузьмич Шешуков. Сначала он выстроил здание для Знаменского мужского уездного училища (сейчас это Семакова, 10), а затем построил с учебной целью и двухэтажное белое здание. Вот в этом-то здании при директоре училищ Тобольской губернии Ершове в 1859 году было открыто женское училище.

Жене Ершов писал: "Положено открыть школу 22 июля. К этому дню постараюсь открыть женскую школу в Ишиме. Итого, кроме Тобольска, будет в губернии 4 женских школы, а с Омским приютом – 5. Ведь не дурное начало". В этом же письме Ершов сообщил, что ездил к купцу Шешукову поблагодарить за заботу о просвещении в Тюмени и за пожертвование книг Тобольской гимназии.

Выстроенное Шешуковым красивое здание из-за некоторых неудачных архитектурных решений внутри его позже пришлось убрать, на этом месте купец Подаруев поставил новое – для женской прогимназии. Тем не менее открытое при Ершове училище в белом здании положило начало женскому образованию в Тюмени.

Губернатор В.А. Арцимович справедливо дал высокую оценку педагогической деятельности автора "Конька-Горбунка". Он сообщил в Петербург министру просвещения А.С. Норову (кстати, крупному ученому-востоковеду): "Назначение Ершова директором помогло улучшить состояние просвещения в губернии".




III

БУДЕТ ЛИ ДОМ-МУЗЕЙ ПОЭТА-СКАЗОЧНИКА?


Жизнь Петра Павловича Ершова, его литературная и педагогическая деятельность неразрывно связаны со столицей губернии Тобольском. В этом городе он жил в годы учения в гимназии, а затем, после окончания Петербургского университета, с 1836 года до конца дней, всего же 40 лет. Приехав из Петербурга уже широко прославленным автором "Конька-Горбунка", Ершов написал в Тобольске довольно много стихотворений и создал несколько повестей. Очень много сил он отдал и делу народного образования. Ершов был прекрасным воспитателем молодежи сначала как учитель Тобольской гимназии, а затем на посту директора гимназии и дирекции училищ губернии. Он был большим патриотом родного края, выдающимся гражданином Тобольска и другом ссыльных декабристов.

Людей, знающих о Ершове, и вообще горячих поклонников "Конька-Горбунка" – сказки, которую любит, читает, слушает не одно поколение, всегда по прибытии в Тобольск интересует вопрос: а где жил поэт? Где дом, с которым связано его славное имя?

Как директор гимназии и дирекции училищ Ершов занимал с семьей казенную квартиру. Но, уйдя в отставку в 1862 году, он должен был искать другое жилье. Популярный автор работ о его жизни и творчестве В.Г. Утков в статье "Последние годы жизни Ершова" (1939) поведал читателям об узнанном из бесед с Ольгой Георгиевной Крестьяновой, которой было 79 лет. Она провела детские годы в Тобольске, постоянно общаясь с детьми Ершова, и хорошо помнила самого поэта. По ее словам, Ершов, уйдя с казенной квартиры, поселился в большом доме богача Токарева на углу улиц Почтовой и Рождественской. Токарев уехал в Крым лечить единственную больную дочь и предложил Ершову занять на время его дом.

Дом Токарева, как воспринял Утков рассказ Крестьяновой, представлял собой большую усадьбу. В книге "Гражданин Тобольска" (1972) Утков дал его довольно подробное описание: "Дом окружали многочисленные службы – конюшня, теплица, баня, отдельная кухня с людской, каретник. При доме был большой сад с двумя беседками и огород". По рассказу Уткова, "в жилом этаже дома располагалась анфилада просторных комнат-зал, гостиная, столовая..." Был и мезонин, правда, превращенный в склад ненужных вещей. Содержание большого дома, конечно, требовало значительных средств, которых у Ершова не было.

Версия Уткова, что Ершов последние годы жизни прожил в чужом доме и умер в чужих стенах, широко распространена, тем более, что он не раз писал об этом. И в последней работе о Ершове – в статье "Неосуществленный замысел" (1982) снова повторил: "Ершов так и не заимел собственного дома".

Но вот пишущая эти строки посетила Тобольск и увидела дом, где жил Ершов. На углу бывших Почтовой и Рождественской (в 1940 году они были переименованы в улицы Ершова и Семакова) стоял дом не маленький, по фасаду семь окон, но совсем не похожий на тот, о котором рассказал Утков. Он выглядел куда скромнее, чем описанные им хоромы купца Токарева. Он был одноэтажным, мезонина не было, как и следов многочисленных служб. На прилегающем к дому дворе эти службы не смогли бы и разместиться. Не существовало хотя бы остатков большого сада.

После осмотра увиденного и длительных размышлений пришлось прийти к выводу, что дом совсем не тот, который описал Утков по воспоминаниям Крестьяновой. Явно не тот. Видимо, после того, как Ершов оставил службу, он какое-то время жил в запомнившемся Крестьяновой доме богача Токарева. Но тот дом был где-то в другом месте Тобольска. А потом Ершов переселился вот сюда. И возник вопрос: а что это за дом, в котором Ершов прожил последние годы жизни? Ответ дали разыскания в архиве.

Занимаясь в ЦГАЛИ, нашла выписки из рукописного дневника писателя и художника Михаила Степановича Знаменского. Живя в Тобольске и дружески общаясь с Ершовым, он оставил ряд интересных и важных заметок о поэте. Так, 22 марта 1863 года он записал: "Мои визиты к Ершову приняли какой-то вид законной необходимости. Пятница – и я собираюсь к нему, точно так же, как собираюсь в класс". В этой записи Знаменский отметил, что застал у Ершова посетителя по денежным делам: "Ершов хлопочет для кого-то устроить денежный заем. – Не знаете ли вы, – обратился он ко мне, – кто бы дал под проценты?" И хотя он к этим словам, видимо, в тот раз ничего не добавил, Знаменский все же высказал догадку, что Ершов намерен занять деньги для себя и что он "хочет, кажется, купить дом г. Криницына".

В эту пору Ершов действительно занимался трудным для себя делом. Семья была большой, и нужно было думать о приобретении собственного постоянного жилья. А денежных сбережений от директорского оклада, видимо, не существовало. Поэтому приходилось размышлять о том, как и где раздобыть деньги.

Пенсию Ершову после его отставки назначили не сразу, а только после длительного ожидания и больших хлопот. 2 января 1863 года он писал в Петербург своей падчерице, которая была женой профессора университета Д.И. Менделеева: Давно я в долгу перед тобою, милая Феозва Никитична, за два твоих обязательных письма... Положение мое было бы довольно сносно, если бы не медленность в назначении пенсии. 9 марта прошлого года подписана моя отставка, а вот скоро 9 января 1863 года, о пенсии же нет ни слуху... Признаюсь, тяжело человеку с немалым семейством жить одними долгами и надеждами..." Бывший ученик Ершова Менделеев помог в хлопотах о пенсии, и Ершову, не получавшему ее больше года, в конце концов выплатили за весь пропущенный период.

Нашлось и подтверждение, что Ершов разрешил свою трудную задачу, которая его, наверно, немало волновала. Нахожу и просматриваю в ЦГАЛИ рукопись учителя Тобольской мужской гимназии Артемия Ивановича Мокроусова. В 1919–1920-х годах, когда еще можно было найти людей, лично знавших Ершова, он писал о нем работу. Мокроусов беседовал со старыми тоболяками, с дальними родственниками и потомками хорошо знавших Ершова. И он дал свое представление о творчестве поэта, сообщив также о главных фактах его жизни.

Перелистываю и просматриваю страницы работы, ищу то, что, может быть, еще неизвестно, и вдруг вижу фразу: "Ершов купил дом". И хотя этому событию Мокроусов посвятил короткое сообщение, но как оно обрадовало! Стало быть, дом на углу бывших Почтовой и Рождественской был собственным домом Ершова! Возможно, он куплен именно у некоего господина Криницына. Видимо, и полученная за целый год пенсия, и деньги, занятые под проценты, пошли на его покупку.

Так архивные материалы прояснили историю приобретения Ершовым собственного жилья, где он создал последние произведения и где окончил свои дни. В этом доме сами стены помнили Ершова! И было где открыть музей создателя неувядаемого "Конька-Горбунка". Имя его автора можно поставить в один ряд с великими писателями мира!




Однако история дома печальна. Об этом повествует большая пачка официальных бумаг в архиве Тобольского музея-заповедника, и то, что представляет он сейчас. В 1940 году в Тобольске довольно торжественно отмечалось 125-летие со дня рождения Ершова. На юбилейном заседании было принято хорошее решение: превратить дом, где жил народный поэт, в дом-музей Ершова. На здании укрепили мемориальную доску, и начались подготовительные работы.

Великая Отечественная война с ее громадными проблемами и лишениями прервала создание музея. А в трудное послевоенное время нужно было налаживать мирное хозяйство. В доме сделали ремонт, но превратили его в Дом пионеров. Когда же для пионеров выстроили новое здание, до музея снова дело не дошло, дом отдали под детский сад. В 1980-е годы детсад выселили, и дом опустел. Я видела его занесенным сугробами снега, пустым, холодным, но все-таки под присмотром сторожа, жившего по соседству. А на территории усадьбы к этому времени зачем-то возвели совершенно постороннее новое строение, явно потеснившее дом Ершова. И работники музея-заповедника не воспрепятствовали этому варварству.

В начале 1990-х годов дом оказался без крыши, у него остались лишь стены. А потом его вообще раскатали с целью реставрации. Но куча бревен долго лежала под открытым небом, подвергаясь всем превратностям зимней и летней погоды...

Но вот начались восстановительные работы. Трудно судить, насколько они профессиональны. Но нетрудно представить, как в наше время, когда на хорошие дела денег часто нет, идет это восстановление! До его завершения еще далеко.

Только в посвященной Ершову экспозиции музея-заповедника в Тобольске можно увидеть то, что было связано с его жизнью. Это атласное желто-розовое детское одеяльце, в которое, по преданию, был завернут младенец Ершов после крещения; бюро, за которым он писал, переписанная его рукой Библия; ряд изданий "Конька-Горбунка" и некоторые другие экспонаты. Все это должно было бы находиться в доме-музее, как и очень многое, повествующие о жизни и творчестве поэта, а также о том, какой популярностью в нашем государстве и в мире пользуется его "Конек-Горбунок". Однако на сердце большая тревога: восстановление дома-памятника и создание в нем музея Петра Павловича Ершова – в туманном, неопределенном будущем...




Н.А. НЕКРАСОВ И ТЮМЕНЦЫ


"Я лиру посвятил народу своему..."


Творчество великого поэта Николая Алексеевича Некрасова (1821-1878) тесно связано с жизнью простых людей. Его прекрасные стихотворения и поэмы ясны по форме, народны по своим художественным принципам и языку. Некрасов – поэт тружеников, раскрывший их жизнь, чаяния и чувства, это благородный заступник за народ от произвола власть имущих. Поэта глубоко ранили картины тяжелой жизни городских низов, а особенно обездоленного крестьянства, запечатленные им в стихах "На улице", "В дороге", "Несжатая полоса", "Забытая деревня" и других.

Современная Некрасову консервативная критика упрекала его за обращение к народной теме как якобы "низкой". Отвечая этим критикам, поэт однажды сказал: "...Меня удивляет, что вы отвергаете человеческие чувства в русском народе! Пусть не читает моих стихов светское общество, я не для него пишу!"

Некрасов горячо любил свой народ и свою Родину. Он бывал за границей, но буржуазный Запад был чужд поэту, и он чистосердечно признавался:

На Западе – не вызвал я ничем
Красивых строф, пластических и сильных.
В Германии я был как рыба нем,
В Италии – писал о русских ссыльных...

Лишь на Родине, только в общении с народом, только среди родной природы поэт испытывал прилив творческих сил. Его вдохновляло лишь ощущение кровной связи с Родиной. Он всегда стремился окунуться в гущу жизни народа, часто бывал в деревне, знакомился с простыми людьми. Сестра поэта вспоминала: "Редкий раз не привозил он из своего странствия какого-либо запаса для своих произведений. Так, однажды вернулся и засел за "Коробейников"... Орина, мать солдатская, сама ему рассказывала свою ужасную жизнь..."

Поэт глубоко уважал повседневный трудовой подвиг русского народа, "привычку к труду благородную", активное, действенное начало. И он мечтал видеть Родину свободной и счастливой. В знаменитой "Песне Еремушке" поэт провозглашал:

Жизни вольным впечатлениям
Душу вольную отдай.
Человеческим стремлениям
В ней проснуться не мешай.
С ними ты рожден природою –
Возлелей их, сохрани!
Братством, Равенством, Свободою
Называются они.

В великой поэме "Кому на Руси жить хорошо" Некрасов дал необычайно широкое изображение жизни России после отмены крепостного права. Здесь помещики, купцы, чиновники, духовенство. Но не они ведущие образы поэмы. Подлинный герой ее – русский народ, крестьянство. Здесь люди, исполненные душевной красоты, такие, как Матрена Тимофеевна, Савелий, Ермил Гирин. Поэт взволнованно пишет о том, в чем заключается народное счастье, и ставит вопрос о путях его достижения.

Наделенный сильным характером, Некрасов много лет стоял на посту неподкупного издателя, редактора и поэта. Все, знавшие Некрасова, отмечали его острый, трезвый ум, его постоянную кипучую деятельность. "По самой натуре своей он был боец... Та могучая сила воли, которой одарен был Некрасов от природы и которую он еще больше развил борьбой с внешними обстоятельствами жизни, ни на минуту не покидала его", – писал современник поэта.



Тюменцы "сошлися – и заспорили..."


В Тюмени давно знали и любили Некрасова. В 1860-е годы в нашем городе сформировался кружок, который возглавлял тюменский интеллигент К. Высоцкий. В состав кружка входили небогатые купцы В. Князев, Т. Тимофеенков, приказчик (а потом купец) Н. Чукмалдин, учителя А. Павлов, А. Себякина и некоторые другие. Члены кружка очень любили поэзию Некрасова и много его читали.




Видимо, не раз у кружковцев возникали рассуждения, споры, подсказанные тематикой стихотворений и поэм Некрасова. И много общавшийся с кружковцами тюменский художник-сатирик И. Калганов изобразил некоторых спорщиков в ряде остроумных и талантливых карикатур. Они, нарисованные на довольно больших листах плотной бумаги, созданы на основе поэмы "Кому на Руси жить хорошо" (карикатуры находятся в фондах Тюменской картинной галереи). Высоцкий, Чукмалдин и другие, числом, как и некрасовские правдоискатели, семеро, изображены Калгановым в нескольких сюжетных эпизодах поэмы. Невольно улыбаешься, рассматривая карикатуры и восхищаясь остроумием и мастерством художника.

Вот кружковцы собрались вечером за городом, на природе, возле монумента, который был поставлен в 1868 году на Московском тракте в честь посещения Тюмени великим князем Владимиром Александровичем. На монументе была надпись: "Его императорскому высочеству Владимиру Александровичу от жителей города Тюмени".

Второй большой лист – "Пируют мужики". Уже темно, у лесной опушки горит костер. Вокруг него расположилась компания, легко узнаваемый на рисунке Чукмалдин разливает по стаканчикам вино из графина. Правда, интереса к выпивке не видно: кто напряженно-внимательно слушает сидящего у костра Высоцкого, кто о чем-то мучительно размышляет. На компанию смотрит корова, высунувшая голову из кустов. Спокойно сидит на ветке филин, а на высоком пне – орел.

Полна юмора и живости картина "Гляди, уж и вцепилися друг другу в волоса". Некоторые ухватились за Чукмалдина, тот энергично отбивается, в высоко поднятой руке наполовину опустевший графин. Высоцкий стоит в напряженной позе с отведенными назад кулаками. Он изо всех сил сдерживается, хотя его "противник" сделал выпад кулаком почти в физиономию Высоцкого. Изумленно взирает на драку корова, испуганно таращат глаза филины на ветках, встрепенулся орел, улепетывает в кусты заяц.

"Намяв бока порядочно друг другу, образумились..." И вот они, уставшие, кто лежит, а кто сидит у костра. Высоцкий стоит и при свете костра рассматривает на ладони птенчика, как у Некрасова в поэме рассматривал его Пахом – один из семи правдоискателей. Видимо, Высоцкий тоже вопрошает птенчика, не отдаст ли он свои крылышки, чтобы можно было облететь царство и дознаться, "кому живется весело, вольготно на Руси". Нелегкие проблемы мучают тюменских мыслителей, трудно найти их разрешение.

Калганов метко дал портреты членов тюменского кружка. Это живые индивидуальные характеры, они переходят без малейшего изменения внешности с одного рисунка на другой. Портреты отличаются большим психологизмом, живо схваченным выражением лиц, тонкой передачей настроения.

Вместе с тем в изображении Калгановым тюменских правдоискателей много теплого юмора.



"Вам, ко мне участье заявившим..."


В 1977 году Некрасов был смертельно болен. В журнале "Отечественные записки" в 1-м номере были напечатаны его "Последние песни". В них отразились тяжелейшие физические и душевные страдания, которые переживал поэт. Ему казалось, что жизнь прошла напрасно, что он совершенно одинок, никто о нем не вспоминает, никому он в русском обществе не нужен:

Скоро стану добычею тленья,
Тяжело умирать, хорошо умереть;
Ничьего не прошу сожаленья,
Да и некому будет жалеть.

Но Некрасов вовсе не был забыт. В начале февраля 1877 года ему был преподнесен приветственный студенческий адрес от нескольких учебных заведений Петербурга и Харькова. От имени молодого поколения России делегация передала это прочувствованное послание с множеством подписей больному поэту. Этот адрес не был единственным выражением любви русского общества к Некрасову. Поэт получил много других теплых писем и телеграмм из разных мест России.

Сочувственные приветствия прислали поэту и из Сибири. 17 февраля из Ирбита, где проводилась ежегодная знаменитая шумная ярмарка, на имя издателя А.С. Суворина была послана трогательная телеграмма: "Просим вас сказать Некрасову, что его обутая широким лаптем муза мести и печали давно протоптала глубокую тропу в наши простые сердца; пусть он выздоравливает, пусть он встанет и докажет нам, кому живется весело и вольготно на Руси, и почему умирают и собираются умирать лучшие наши надежды. Это говорят сибиряки со всех концов Сибири" Под телеграммой стоит 13 подписей, из них 6 подписавшихся – тюменцы. Это представители тюменской интеллигенции и купечества – Высоцкий, Чукмалдин, Лагин, Ти-мофеенков, Игнатов и Игнатьев. Кроме них в телеграмме подписи поклонников Некрасова из Туринска, Ишима, Омска, Томска, Иркутска, Нерчинска, Якутска. Послание это было отправлено на имя Суворина, видимо, потому, что он много раз издавал Некрасова, и податели телеграммы были уверены, что он обязательно доставит ее поэту.

Текст телеграммы явился откликом на стихотворение Некрасова:

Я примирился с судьбой неизбежною,
Нет ни охоты, ни силы терпеть
Невыносимую муку кромешную!
Жадно желаю скорей умереть.
Все же – не праздно, друзья благородные,
Жить и в такую могилу сойти,
Чтобы широкие лапти народные
К ней проторили пути...

    "Друзьям"
Некрасов был очень взволнован большой моральной поддержкой со стороны русского общества. Лечивший поэта доктор Н.А. Белоголовый впоследствии вспоминал: "Раз как-то он сказал: "Часто нам приходилось в журналистике говорить, что мы не знаем совсем нашего подписчика и какого он мнения о нашей деятельности, а вот он теперь для меня открывается".

По поводу посланий из Сибири (а их было еще несколько) Некрасов записал в своем предсмертном дневнике: "Сибиряки обнаружили особенную симпатию ко мне со времени моей болезни. Много получаю стихов, писем и телеграмм... Я хотел сделать на это намек в стихотворении "Баюшки-баю" – и было там четыре стиха:

И уж несет от дебрей снежных
На гроб твой лавры и венец
Друзей неведомых и нежных
Хранимый богом посланец.

Да побоялся, не глупо ли будет. А теперь этого вопроса решить не могу и подавно..." К сожалению, четверостишие это в стихотворение так и не вошло.



"Вам, мой дар ценившим и любившим…"


Не могу сказать о Сибири вообще, но в Тюмени, в среде трудовой интеллигенции, большая любовь к Некрасову была жива на моей памяти в 1920-е и 30-е годы.

Пишущая эти строки с детства знала довольно много прекрасных стихотворений поэта, насыщенных народно-песенными мотивами, напевных, мелодичных и ставших песнями. Песни эти пели родители, родственники и знакомые. Пели, конечно, жизнерадостную "Ой, полна, полна коробушка", пели щемящие сердце житейскими драмами "Меж высоких хлебов затерялося" и "Еду ли ночью по улице темной". Пели "Вянет, пропадает красота моя", "Отпусти меня, родная", "В полном разгаре страда деревенская". Все эти песни не потеряли своего значения и сейчас, они во многом отвечают житейским ситуациям и наших дней. К сожалению, современна и певшаяся в Тюмени песня на стихи из "Размышления у парадного подъезда":

Назови мне такую обитель,
Я такого угла не видал,
Где бы сеятель твой и хранитель,
Где бы русский мужик не стонал!

Прошло сто сорок лет со времени написания этого стихотворения, но и сейчас положение в деревне тяжелое. Скоро ли оно будет лучше?

Поэзия Некрасова и сегодня может помочь воспитанию любви к Родине, труду и природе. Как завет звучат слова великого поэта: "Важно только одно: любить народ, Родину, служить им сердцем и душой..."




СИБИРСКИЕ ВЕРСТЫ И СТРАНИЦЫ А.П. ЧЕХОВА





Антон Павлович Чехов был убежден, что писать правду о жизни может только писатель, глубоко познавший жизнь. В то же время он придавал громадное значение "подвижничеству" в деле поднятия духа общества. Он считал, что нужно давать апатичным людям пример активного действия. И он предпринял, исходя из этих убеждений, очень трудную, в условиях того времени, поездку на остров Сахалин. Он отправился туда за свой счет, без содействия властей. "Я сам себя командирую, на собственный счет", – писал он с дороги.

Путешествие на Сахалин было гражданским подвигом Чехова. Он хотел увидеть, какова жизнь на острове, превращенном самодержавием с 1858 года во всероссийскую каторгу. Кроме того, он хотел проделать многотысячный путь с запада на восток, чтобы познакомиться с жизнью народа в провинции, особенно в Сибири.

Готовился он к поездке довольно долго и полушутя писал журналисту и издателю А.С. Суворину: "Купил себе полушубок, офицерское непромокаемое пальто из кожи, большие сапоги и большой ножик для резания колбасы и охоты на тигров. Вооружился с головы до ног".

Из Москвы писатель выехал 21 апреля 1890 года по железной дороге, затем плыл по Каме пароходом, до Екатеринбурга – снова поездом. Отсюда он 29 апреля запросил телеграфом Тюменское пароходство, когда пойдет пароход на Томск. "Первый пароход пойдет в Томск 18 мая", – ответили из Тюмени, и Чехов, не дожидаясь навигации, решил дальше ехать на лошадях. Великого Сибирского железнодорожного пути тогда еще не было, и "конно-лошадиное странствие", как его назвал писатель, длилось два месяца. Путевые наблюдения и впечатления Чехова во многом связаны с нашим краем. По его письмам с дороги, по очеркам "Из Сибири" вырисовывается тяжелый маршрут поездки.

Прибыв в Тюмень по железной дороге 3 мая, Чехов остановился не более, чем на день, видимо, в лучшей тюменской гостинице с пышным названием "Пале-Рояль" на углу Знаменской и Иркутской (ныне Володарского и Челюскинцев, здание не сохранилось). Он написал здесь письмо в родной ему Таганрог городскому голове с сообщением, что послал свои книги в Таганрогскую городскую библиотеку.

Из Тюмени Чехов отправился дальше по Сибирскому тракту, о котором отозвался как о "самой большой и, кажется, самой безобразной дороге в мире". К тому же громоздкий чемодан был неудобным и мешал в кибитке, сапоги оказались тесными и немилосердно жали, только кожаное пальто было превосходно и защищало от дождя и ветра. В первые три дня у писателя "болели все жилы и все суставы, потом же привык и никаких болей не чувствовал".

Весна была холодной, затяжной, с частым снегом. "Морозно. Зябнут ноги", – писал Чехов родным 4 мая из Ишима и купил в этом городе валенки. "Так и ехал в валенках, пока они не раскисли от сырости и грязи".

А. Плещееву Чехов сообщил, как он ехал по Тобольской губернии: "От Тюмени до Томска, 1500 верст, страшенный холодище днем и ночью, полушубок, валенки, холодные дожди, ветры и отчаянная война (не на жизнь, а на смерть) с разливами рек..." "Да, уже май..., а здесь, от Тюмени до Томска, земля бурая, леса голые, на озерах матовый лед, на берегах и в оврагах лежит еще снег".

Переправляться через широкие, к тому же разлившиеся сибирские реки, было тяжело и опасно. Особенно трудной была переправа через Иртыш. По громадному половодью, где ямщик не раз распрягал лошадей, а Чехов спрыгивал в валенках в воду, еле добрались до берега реки и поплыли на лодке с гребцами: "Дождь хлещет, ветер дует, багаж мокнет, валенки, которые ночью сушились в печке, опять обращаются в студень. О, милое кожаное пальто! Если я не простудился, то обязан только ему".

Были большие сомнения, смогут ли при таком ветре вообще добраться до скользкого, высокого берега Иртыша...

Довольно многочисленными были дорожные приключения. "Меня чуть не убили, – рассказывает он в письме к знакомым о событии в ночь на 6 мая под селом Абатским. – Представьте себе ночь перед рассветом... Я еду на тарантасике... Вдруг вижу, навстречу во весь дух несется почтовая тройка, мой возница едва успевает свернуть вправо... Вслед за ней несется другая тройка, тоже во весь дух... "Столкнемся!" – мелькает у меня в голове... Одно мгновение и – раздается треск, лошади мешаются в черную массу, мой тарантас становится на дыбы, и я валюсь на землю, а на меня все мои чемоданы и узлы..." Поднявшись и осмотревшись, Чехов увидел, что "сбруи разорваны, оглобли сломаны, дуги валяются на дороге..." К счастью, Чехов отделался небольшими ушибами, а была опасность стать "всадником без головы", полушутя писал он родным.

Питаться в дороге приходилось неважно. "Умные люди... берут с собой обыкновенно полпуда закусок, я же оказался дураком", – сетовал Чехов. Колбаса, купленная им на дорогу в Тюмени, очень не понравилась ни запахом, ни вкусом: "Когда начинаешь жевать, то такое чувство, как будто вцепился зубами в собачий хвост, опачканный в деготь! Тьфу! Поел два раза и бросил". Невкусной была "утячья похлебка", которую подавали ему на почтовых станциях и в домах вольных ямщиков. Купить что-либо было негде, и временами Чехов просто голодал, питаясь, в основном, хлебом и чаем.




В жизни старой Сибири Чехов увидел немало темных сторон. Безотрадны его впечатления от переселенчества. В очерках "Из Сибири" писатель отметил, что люди отправлялись в Сибирь, гонимые лютой нуждой. "Переселенцев я видел, еще когда плыл по Каме. Помнится мне мужик лет сорока... Он сидит на скамье на пароходе, у ног его мешки с домашним скарбом, на мешках лежат дети в лапотках и жмутся от холодного резкого ветра..." Но Чехов усматривал в переселенческом движении большое мужество простых трудовых людей. Решив порвать с родным краем и родным гнездом, они отправились в далекою Сибирь, надеясь там создать жизнь, более достойную человека, В глазах писателя – это необыкновенные люди, герои.

Вместе с тем Чехов увидел, что без поддержка и помощи правительства Сибирь заселялась все же слабо, большие массивы земель оставались неосвоенными. Так, проезжая через Западную Сибирь, писатель отметил, что на пути деревни и села встречаются редко: "По сибирскому тракту от Тюмени до Томска нет ни поселков, ни хуторов, а одни только больше села, отстоящие одно от другого на 20, 25 и даже на 40 верст... Не увидим мы ни фабрик, ни мельниц, ни постоялых дворов... Единственно, что по пути напоминает о человеке, это телеграфные проволоки, завывающие под ветер, да верстовые столбы".

На тракте Чехов часто наблюдал тяжелое зрелище – в Сибирь то и дело гнали партии арестованных: "Обгоняем этап. Звеня кандалами, идут по дороге тридцать-сорок арестантов, по сторонам их солдаты с ружьями, а позади две подводы. Арестанты и солдаты выбилась из сил, дорога плоха, нет мочи идти..."

Писатель обратил внимание, что Сибирь промышленно еще не развита, заметил, что из России везут сюда "и полушубки, и ситец, и посуду, и гвозди". Он увидел, что в Сибири очень мало больниц и врачей, в городах – плохие квартиры, в лавках все дорого.

Интеллигенция здешняя показалась Чехову малоинтересной, невысокого культурного уровня: "После первых же двух фраз местный интеллигент непременно уж задаст вам вопрос: "А не выпить ли нам водки?" Пришлось однажды Чехову ехать в одном возке с заседателем, который "всю дорогу врал, пил из горлышка, хвастал, что не берет взяток, восхищался природой и грозил кулаком встречным бродягам".

Любопытно, что Чехову не понравилась и сибирская женщина: "Она не колоритна, холодна, не умеет одеваться, не поет, не смеется, не миловидна..."

Но в Сибири Чехов нашел немало хорошего, прежде всего это он увидел в простом народе: "Народ здесь хороший, добрый и с прекрасными традициями". Писателю понравилось, что в домах сибиряков очень чисто, в комнатах мягкие постели, "все пуховики и большие подушки, полы выкрашены,... вас не посадят пить чай без скатерти..."

По душе Чехову пришлись доброжелательность и сердечность сибиряков: "Народ добрый, ласковый. Когда я, переплыв реку, взбираюсь на скользкую гору,... вслед мне желают счастливого пути и доброго здоровья, и успеха в делах".

С большим уважением отозвался Чехов о честности сибиряков. Его даже удивило, что "в разбойничьем отношении езда здесь совершенно безопасна. От Тюмени до Томска ни почтовые, ни вольные ямщики не помнят, чтобы у проезжающего украли что-нибудь... О грабежах и убийствах на дорогах не принято даже говорить".

Чехов увидел героический труд сибирских почтальонов, которые воюют с бездорожьем, разливами рек, выполняя свою тяжелую в условиях старой Сибири работу "Это герои, которых упорно не хочет признавать отечество". Его очень удивила талантливость сибирских кузнецов, искусно делающих даже ружья.

Необычайно вкусным нашел Чехов сибирский хлеб. Он убедился, что по всему огромному тракту его пекут прекрасно: "Вкусны и пироги, и блины, и оладьи, и калачи..."

Очень большое впечатление произвела на Чехова сибирская природа. В пределах Тобольской губернии его особенно поразила богатейшая фауна: "Никогда в жизни я не видел такого множества дичи. Я вижу, как дикие утки ходят по полю, как плавают они в лужах и придорожных канавах... Вот пролетели дикие гуси, пронеслась вереница белых, как снег, красивых лебедей. Стонут всюду кулики, плачут чайки..." Чехова удивило, что зайцы, которые постоянно попадались на глаза, совсем не пуганые, так как здесь "их не едят и не стреляют... Они так часто перебегают дорогу, что это здесь не считается дурною приметой".

Громадность и величие Сибири, богатство ее природы и мужественный народ вселяли надежду на благополучие края, и Чехов писал: "Боже мой, как богата Россия хорошими людьми! Если бы не холод, отнимающий у Сибири лето, и если бы не чиновники, развращающие крестьян и ссыльных, то Сибирь была бы богатейшей и счастливейшей землей".




ВРЕМЕНА, ЛЮДИ И ДЕЛА





САТИРА, ПРОЕКТЫ И РАЗМЫШЛЕНИЯ И.Я. СЛОВЦОВА





Среди редких книг Тюменской научной областной библиотеки есть книга, которая долго была загадочной: "Письма из Тюмени претендента на должность городского головы" (1894). Фамилия автора зашифрована в конце книги довольно сложно, и многие интересовались, кто же написал эти "Письма"? Но если внимательно познакомиться с печатными работами нашего знаменитого директора Тюменского Александровского реального училища

Ивана Яковлевича Словцова, можно предположить, что автор таинственной книги – он. Разгадка головоломной зашифровки фамилии это подтвердит.

В большом творческом наследии Словцова это, пожалуй, единственная книга художественного плана. По жанру она представляет собой своеобразное эпистолярное произведение, включающее сатиру, научные рассуждения, публицистику, а порой – жанровые картинки.

"Письма из Тюмени" содержат 15 посланий. Автор адресуется то к редактору газеты ("Письма" публиковались сначала в "Тобольских губернских ведомостях"), то обращается к господам подписчикам. Он посвящает их в планы своих действий, если станет городским головой.

Ныне подчас идеализируют то, что было в прошлом, в частности, в Тюмени в XIX веке. Конечно, было и хорошее, но – увы! – желающий стать городским головой видит много плохого: город грязен, много кабаков, налоги несправедливы. Кожевенные заводчики отравляют воду Туры, а попробуйте только заикнуться об этом, так они сразу наймут адвоката, и тот "старинными сенатскими указами подтвердит, что вода в реке такой и быть надлежит, ибо отравлять ее дозволено еще в прошлом столетии".

Пишущий письма не является статичной фигурой. Он дан в динамике, меняется, эволюционирует. Сначала это сатирически нарисованное лицо из "темного царства" тюменского купечества. Его понятия почерпнуты из выучки в этом "царстве", где приемы обогащения типичны для периода начального накопления. Он начал свою службу у купца с торговли в его лавке: "Аршин в моих руках становился то длиннее, то короче, смотря по желанию, а весы – так те колебались от моего взгляда в какую угодно сторону". Потом он "пристроился" к племяннице хозяина, а когда старик умер, "собрал его пожитки, да и был таков".

Теперь он довольно богатый человек, пользующийся весом в Тюмени. Он желает стать городским головой, так как это почетно: "Сплю и вижу, как сменю я засаленную сибирку на шитый мундир и буду стоять на парадах!" Но баллотироваться на эту роль и состязаться на выборах с другими он побаивается, так как "явится целая куча соперников, которые рады будут извести", лучше бы получить назначение от правительства.

Он заранее примеряет себя к роли городского головы и размышляет, как подберет членов городской управы. Кассу он поручит умеющему "хорошо считать, насчитывать и обсчитывать". Трудновато будет найти ведающего санитарией, водоснабжением города и присмотром за промышленными заведениями. Тут нужен человек интеллигентный, с познаниями, но тюменская интеллигенция "крайне бедна капиталом, а капитал беден образованием".

Постепенно образ пишущего послания изменяется, тональность повествования устанавливается как идущая от самого автора книги – образованного, мыслящего человека. Он проникнут горячим желанием улучшить экономическую и социальную жизнь тюменцев, сделать город благоустроенным, поднять уровень просвещения и нравственности.

Касается автор состояния реки Туры. С иронией сообщается, что намечено углубить русло, чтобы пароходы ходили и осенью. Уже заказаны механизмы, пароход-броненосец с салоном для главного инженера, бильярдной, хорошим поваром и запасом напитков. И рассуждения по этому поводу явно принадлежат автору – Словцову. Он считает, что углубление русла – работа трудная, многолетняя, а главное – бесполезная. Лучше построить к Тобольску узкоколейную железную дорогу. Эти мысли перекликаются со статьей Словцова "Река Тура (к вопросу об улучшении ее фарватера и сооружении железной дороги до Тобольска)".

Так как финансовые средства города "находятся в состоянии близком к банкротству", то появляются разнообразные проекты, как найти деньги. Некий тюменский делец считает, что ради получения капитала надо бы перевести в Тюмень Ирбитскую ярмарку. Но автор книги очень резко отзывается о ярмарке, ее безнравственности, моральном зле. Ярмарка в Ирбите – это "грязный трактир" с бесшабашными оргиями. Это "торжище, которое держится до сего времени косностью и невежеством нашего купечества". Пускай лучше она сама постепенно исчезнет.

Автор не считается с барьерами между публицистикой и наукой, то и другое у него нерасторжимо соседствует. О городе вообще и о Тюмени, в частности, Словцов пишет как о живом организме, который нужно хорошо знать: какие сословия его населяют, их численность, каков квартирный вопрос, сколько у людей скота и т.д. Все это должна знать налаженная статистика. Но пока в Тюмени даже точно не известно, сколько в городе домов и жителей.

Физическое состояние Тюмени неудовлетворительно, необходимо приняться за его оздоровление, и автор вопрошает: "Что нужно человеку прежде всего? Хороший воздух, здоровую воду и как можно меньше грязи, в которой сидим по уши вот уже третье столетие". И от Словцова – ученого идет предложение добывать воду путем бурения артезианских колодцев. Живая мысль автора, опираясь на данные науки, легко доносит до читателя познавательный материал: он рассказывает, как бурить такие колодца, с помощью которых, кстати, можно избавиться и от грязи. Попутно и очень уместно в рассуждениях об артезианских колодцах Словцов излагает свою теорию строения Иртышского речного бассейна, считая, что главной рекой бассейна является Иртыш, а Обь – его приток.

Как ученый, естественник и географ, Словцов отмечает громадную, благотворную для человека роль растительного царства. Очень интересен его рассказ о замечательных садах мира, начиная с висячих садов в Вавилоне, сооруженных при царице Семирамиде. В Тюмени он восхищается прекрасным Загородным Александровским садом, "подобных которому по живописному местоположению и по художественной планировке нет во всей Западной Сибири". (Нынешнее состояние сада, жалкие остатки которого вытесняют гаражи, – живой упрек управленцам Тюмени).

В одном из писем автор обращается к воспоминаниям детства и к раскрытию своего внутреннего мира той поры. Он делится с читателем признанием, откуда у него "искра самосозерцания и любознательности". Громадную роль здесь сыграла природа. Очень большое значение имел для него в Тюмени Аптекарский сад Александры Ивановны Даудель, где в детстве часто он бывал.

Сад этот "снабжал травами не только Сибирь, но и восточную часть России. Чего только не было в этом саду!" – восторженно восклицает Словцов. Он описывает планировку сада, где была и оранжерея: "Центр сада был разбит на квадратные участки, защищенные с трех сторон синевато-зелеными кедрами и только с юга открытый. Под такой надежной защитой от ветра и холода Александра Ивановна делала мелкие грядки и каждую из них засевала каким-нибудь одним растением". В саду было много редких трав и цветов, "все дышало свежестью и ароматом".

В описании сада преобладает начало созерцательное, философско-лирическое. Автор вспоминает, что "детскую натуру поражала... сила жизни и таинственная тишина, в которой она проявлялась. В пору детства входил я в эту живую струю и забывался в ней. Тысячи вопросов бессвязно один за другим возбуждались, сменялись, будили мысль и сливали ее с мировым разумом!"

В то же время мальчик активно помогал содержательнице сада: "Добрая Александра Ивановна любила меня за то, что "постреленок" помогал ей сушить целебные травки, собирать семена, а пуще всего за то, что добывал для нее разные корешки, что растут не в садах, а по глухим болотинам, куда только на легких детских ногах и можно проникнуть".

Воспоминания о замечательном саде позволяют решить вопрос о месте рождения Словцова. Правда, еще в статье о нем в "Сибирском торгово-промышленном ежегоднике" (1914–1915 гг.) указано, что он родился в 1844 году в Тюмени. Но потом возобладала точка зрения, что его родина – Тобольск, а в Тюмень приехал уже взрослым. Однако искренние воспоминания о детстве говорят, что родина Словцова, видимо, все-таки Тюмень.

Автор "Писем" сообщает, что через двадцать лет он вернулся в Тюмень. Как можно заключить, это был 1879 год, когда Словцов после учебы в Казанском университете и периода службы в Омске был назначен директором реального училища в Тюмени. Он увидел сад, ставший городской собственностью, уже полуразрушенным. Очевидно, к этому времени Александры Ивановны не стало. Он просил город отдать ему сад в аренду, чтобы восстановить, но получил ответ: "Нам-де самим нужно, вот ужо железная дорога пройдет!" И автор восклицает, прибегая к выражению Салтыкова-Щедрина, характеризующему эгоизм собственников – буржуазных дельцов: "Идет чумазый! И на вопрос, что есть истина? – твердо и неукоснительно отвечает: распивочно и на вынос". ...Давно в Тюмени нет Аптекарского сада, только название Даудельной улицы напоминает о нем и его созидательнице Александре Ивановне Даудель.

Автор "Писем" надеется, что со временем Тюмень украсится другими садами, в этом город очень нуждается. Зеленого оздоровления требует, прежде всего, главная улица – Царская: "Лишь только вступаете на нее, как вас со всех сторон охватывает смесь разнообразных зловоний". Запах идет от канав по обеим сторонам улицы, так как нет стока дождевой воды, которая загнивает. Пахнет гнилью от рыбных рядов, "пыль затянула горизонт серым вуалем..."

Автор надеется, что все-таки Тюмень изменится в лучшую сторону. Используя распространенный в литературе прием сна, он рисует будущее празднование в культурно преобразованной Тюмени юбилея пароходства, сыгравшего большую роль в экономике Сибири. Этот привидевшийся полусотлетний юбилей связан с надеждой, что технические достижения и сам город будут совершенствоваться.

Сон автора прервал звонок телефона – еще одно свидетельство наметившегося технического прогресса. И читатель узнает, что в Тюмени в ту пору была телефонная связь. Разговаривали купцы о торговых делах, беседовали дамы о нарядах, иногда даже прислуга пользовалась телефонами. И автор рисует живой диалог: "Осторожно, робкой рукой, дан звонок на центральную станцию. "Соедините с Солодиловыми", – командует затейница.

– Кого надыть? – слышен знакомый отклик.

– Вы, што ли, Матрена Ивановна?

– А, это вы, Арина Григорьевна? Накось, как слышно-то, ровно под самым ухом, а вон даль какая!

– А у меня, чтоб его выстрелило, котенок сливки слакал, на стол нечего подать..."

Социальные отношения в Тюмени явно уступали приметам технического прогресса. Постановка некоторых социальных проблем отличается в "Письмах" значительной остротой. Вот автор рассуждает об общественных отношениях в городе – живом организме с его физическим и нравственным обликом. Все ли в нем является здоровым и справедливым? И внимание Словцова привлекает вопрос о налогах, которые тяжелым бременем лежат на трудовом люде. Разве справедливо, когда "рабочий человек с одной лошадкой, которая его поит и кормит, платит почти такой же налог, как и тот толстосум, который, для роскоши и личного удовольствия, держит на конюшне десяток рысаков". Задумывается он и над тем, сколько в Тюмени кустарей, и "чем оградить их от купеческого кулачества".

Глубоко заинтересованно размышляет автор о школьном деле. Его не удовлетворяет, что на 37000 жителей Тюмени (имеется в виду 1893 год) в начальных классах училось 462 мальчика и 367 девочек. К тому же "этот ничтожный процент" учился в неблагоприятных условиях: "Школ в Тюмени в двадцать раз менее, чем кабаков и трактиров... Дети, вследствие скученности, дышат воздухом более испорченным, чем в угольных шахтах... Ради того, чтобы выйти из школы малограмотными, дети на всю жизнь портят свое здоровье". Среди детей автор видит много сутулых, малокровных, с плохим зрением.

Погружая читателя в гущу школьного дела, Словцов не оставляет без внимания и тяжелое положение учителей. Он сочувственно отмечает, что скудный заработок молодой учительницы "едва покрывает ее скромные потребности в пище и одежде". А обремененный семьей приходской учитель, "пришибленный тяжелой борьбой за существование, забитый трудом, едва плетется по узкой житейской тропинке".

В тюменском обществе учителя пользуются невниманием, а денежная аристократия смотрит на неимущих свысока. Общество попечения должно проявлять больше заботы и об учащихся, и об учителях. "Тяжела детская жизнь, горьки корни учения, не слаще того доля учительницы. Оторванная от семьи, предоставленная самой себе, с расшатанным здоровьем, в самую лучшую пору жизни влачит она трудовую тяжелую жизнь", – с большим сочувствием пишет автор.

Вызывал озабоченность автора "Писем" круг чтения, доступный для молодежи. Есть библиотека приказчичьего клуба, но не все имеющиеся книги там полезны: "Что может извлечь... молоденькая девушка из пикантных романов плохой иностранной стряпни?" – вопрошал он.

Скудны, по мнению Словцова, и средства удовлетворения эстетических потребностей. Есть в Тюмени Текутьевский театр, но порой там могут "угостить такими пьесами, от которых даже у старичков в глазах зеленеет". Но замечательна его оценка больших эстетических и моральных возможностей театра: "Сценическое искусство – великая сила! Оно способно образно и надолго запечатлеть в мыслях и чувствах человека как высокие идеалы, так равно и низменные инстинкты, поэтому оно служит величайшим орудием общества в хорошую или дурную сторону".

Высокий накал мысли, чувств Словцова особенно проявляется в конце книги, последние главы которой он писал в Великий пост. Предпасхальные дни вызвали мысли о необходимости очищения души и о добродетельной жизни. Словцов размышляет, как преодолеть нравственные пороки. И по его мнению, сама природа положила пределы эгоистическим и дурным побуждениям: "За распутство ума и воли, выражающееся в алчности, двоедушии, коварстве, природа карает как за распутство физическое малоплодием, вырождением и тупоумием потомства". Причем Словцов обращается к авторитету – известному английскому физиологу и психологу Генри Маудсли, к его труду "Физиология и патология души", основанному на многолетней научной работе и многочисленных наблюдениях.

Очень современна мысль Словцова о том, что высокие стремления души трудно сформировать в обществе, где "понятие о добре не отделяется от понятия о выгоде, где гуманность, честность и справедливость считаются простофильством и дурачеством, и где практическое евангелие, даже так называемых интеллигентов, состоит в приобретении денег и денег во что бы то ни стало".

В целом "Письма из Тюмени" говорят: хотя Иван Яковлевич Словцов был в городе лицом высокопоставленным, имел чин статского генерала, однако не был слепым сторонником тогдашней общественной системы. Многое вызывало его возражение и даже резкое осуждение. Он признается, что старался в книге "с наибольшей выразительностью передать" то, что волновало его чувства.

Автор книги зашифровал свою подпись, видимо, из-за высокого общественного положения. Ему не пристало надевать остро сатирическую или, в некоторых местах книги, юмористическую маску купца. Во-вторых, как человек монархических убеждений, он не желал подавать пример критического отношения к действительности.

По его мнению, показ отрицательных сторон жизни и предложение мирных способов их преодоления должны дать положительный результат. Намереваясь через некоторое время возобновить написание "Писем из Тюмени", автор заявлял: "Если вода каплей по капле пробивает гранитную стену, то неужели не пробью я брешь в каменной стене, за которой скрываются алчность и лиходейство, прикрытые благонамеренностью..." Как видно, Словцов не был сторонником каких-либо радикальных действий.

Подпись автора в конце книги дается как тайнопись. Он прибегает к старой азбуке, кириллице, где буквы иногда обозначались цифрами: "Сия писана, в граде Чингидине в лето 7401. Слагатай сия человек не гласный, отчина ж его познавается от осми букв: сторицей сугубою начинается и единою же сугубою еръ скончавается; прочая же шесть – трехчисленная десятерица, с десятерицею семичисленною и вторицею, паки сторица девятичисленная с тою же семичисленною десятерицею и вторицею".

Град Чингидин – т.е. Чинги-Тура, древний центр Тюменского ханства, расположенный на берегу речки Тюменки, недалеко от впадения ее в Туру.

7401 – древнерусское летоисчисление от начала сотворения мира. По мнению богословов, сотворение произошло за 5508 лет до Рождества Христова. Если вычесть это число из 7401, получим дату по нашему летоисчислению: 1893.

Фамилия автора "сторицей сугубою начинается": сторица – 100, сугубая, т.е. двойная – 200, это буква "С"; "и единою же сугубою еръ скончавается": фамилия оканчивается твердым знаком; "прочая же шесть – трехчисленная десятерица": 10 х 3 = 30, обозначавшее букву "л"; "с десятерицею семичисленною", т.е. 10 х 7 = 70, это буква "о"; "и вторицею" – 2, обозначавшая букву "в"; "паки сторица девятичисленная" – 900. обозначавшее букву "ц"; "с тою же семичисленною десятерицею" – буква "о", "и вторицею" – "в", т.е. "Словцовъ".




Н.М. ЧУКМАЛДИН И ДЕРЕВНЯ КУЛАКОВА





В душе тюменского просвещенного купца – мецената Николая Мартемьяновича Чукмалдина всегда жила горячая привязанность к своей родине – деревне Кулаковой Тюменского уезда, где он родился в 1836 году. В конце жизни он написал книгу очерков "Мои воспоминания", в которой показал давнюю жизнь зауральской деревни."В Западной Сибири, близ г. Тюмени, есть большая деревня Кулакова. Расположенная на берегу сплавной реки Туры, построена она, как всякая деревня в Сибири, из крупного соснового леса", – начинает он свое повествование о Кулаковой и кулаковцах.

Много было такого, что сейчас может только удивлять. Так, "зимою на рамы окон в избе вместо стекол натягивалась брюшина, пропускавшая рассеянный свет, но не позволявшая видеть ни двора, ни улицы. Для этого в некоторые места брюшины вмазывались маленькие куски оконного стекла с медный пятак величиной, которые оттаивались... усиленным дыханием человека, желавшего посмотреть на улицу".

Жизнь обитателей деревни была тяжелой и патриархальной, хозяйство – натуральным: "Сермяги, зипуны, посконные рубахи – все было своего домашнего изделия... Женщины носили сарафаны из холста льняного и посконного. Про женщину, у которой бывали у рубахи ситцевые рукава, обыкновенно иронически замечали: "Ах, девоньки, какая щеголиха, у ней, поди-ко ты, ситцевые рукава!"

Помимо труда на земле, обитатели Кулаковой ради заработка занимались и ремеслом. Мужчины делали сани и телеги, женщины ткали ковры, "полазы". Чукмалдин начал трудиться, когда ему было около шести лет: в меру своих сил помогал отцу в изготовлении саней. А потом он включился и в обычный крестьянский труд, неотделимый от природы и так много дающий душе человека: "Весною – пашня, потом покос, ходьба по ягоды и жатва изо дня в день незаметно заполняли время. Я помогал отцу: весной – рубить дрова, боронить поля; на покосе сгребать сено, возить копны; в жатву – таскать снопы..." Приобщение детей к настоящей работе рано формировало у них серьезное отношение к жизни. "Спать все ложились рано (около 9-ти часов), зато отец и мать вставали около 3-х часов утра". Освещались лучиной, заготовленной с вечера, которая вкладывалась в "поставец". После долгой и усердной молитвы приступали к работе.

Ремесленные изделия крестьян продавались обычно на ярмарках, например, в селе Каменском, в храмовый праздник Прокопьев день. А деньги, вырученные крестьянами, шли на уплату податей, повинностей, на лихоимные поборы чиновников-взяточников. Чиновники, начальство "считали своих подданных за овец, которых можно только стричь, а корм пусть уж сами находят, где хотят". Взимавшие подати бывали в Кулаковой часто: "Каждый из чиновников наезжал в деревню с большой помпой важного лица, на тройке лошадей с колокольчиком под дугой и казаком на козлах. Останавливался он на земской квартире, куда и должен был являться мир, стоя без шапок на дворе и выслушивать приказы и порицания, с напоминанием непокорным о той стране, "куда Макар телят не гонял". В здании волостного правления бывали "сцены экзекуции неисправных плательщиков, а иногда и просто ручные расправы самого администратора..."

Чукмалдин увидел, что деревенский "мир" не был однородным. Сельского голову "избирали мироеды общества и масса забитых людей" из лиц, угодных исправнику. А писарь назначался исправником. И "эти два должностных лица становились усердными слугами только своих начальников, но отнюдь не защитниками интересов избравшего их мира, а порою даже прямо враждебными к нему".

В очерке "Рекрутчина" у Чукмалдина даны яркие, этнографически ценные картины проводов в солдаты: "Кандидат в рекруты переживал прежде всего у себя дома... прощание "на веки". В переднем углу комнаты перед иконой, безутешно рыдая, прощались с ним отец и мать, благословляя его "в путь-дороженьку, во дальнюю сторонушку и не надеясь больше свидеться на белом свете", так как солдатская служба тянулась 25 лет. Затем "добра молодца" товарищи вели под руки на сборный пункт. "Кандидат шел, или, вернее сказать, его вели... одетого в праздничное платье, с шалью на плече, помахивающего порой пуком цветных платков над головой... Мать его, убитая горем, если могла держаться на ногах, плелась, причитая за сыном... Все это, вместе взятое, представляло собой глубоко драматическую картину деревенского быта."

Кандидатов в рекруты отвозили в Тобольск, где во время набора было много сдатчиков, а с ними новобранцев со стриженными лбами и бракованных со стриженными затылками. Иногда состоятельный крестьянин находил "наемщика", чтобы тот шел в солдаты за его сына. Он платил наемщику значительную сумму, вносил за него подати до следующей ревизии и обязан был обеспечить ему месяц гулянки, а для веселья нанимал обычно двух балалаечников. "Сам хозяин в этот месяц превращался в кучера и терпеливо выносил всякие капризы гуляющего трио... Бывало едет по деревне подобная компания... Сани убраны ковром, на дуге у лошади развеваются яркие платки, на узде звенят, переливаясь, "ширкунцы", а сам наемщик, опоясанный шалью, важно развалясь в заду саней, ухарски помахивает связкой ситцевых платков. При этом балалаечники, восседая здесь же, в санях, наигрывают и поют песни^1^'.

Чукмалдин ничего не скрывает из деревенского быта: "Грамотности почти совсем не было, а отсюда возникало много суеверий, одно другого нелепее. Верили тому, что существует "порча", "дурной глаз", что можно "заслонить месяц", "напустить болесть". Он говорит о расправах с людьми, обвиненными в колдовстве, например, с портным Яковом во время эпидемии холеры в 1848 году. Не понимающие причин болезни, люди заподозрили, что она – из-за Якова, так как он удил рыбу и лесу забрасывал только "слева", в кабаке пил вино и остатки выплескивал опять "налево". Призванный к ответу, он на "миру" был истерзан почти до смерти.

Газет в деревне не было, никто ничего не знал не только о том, что делается в государстве, но даже в соседней Тюмени. Духовная жизнь сводилась к беседам, которые проводили начетчики-раскольники Скрыпа и Якуня. Кулаковцы формально считались правоверными, но церкви в деревне не было.

В деловых взаимоотношениях договоры заключались без расписок: "Все велось на совесть, или, в крайнем случае, требовалось уверение, что "вот вам Бог порука" или "святой угодник Николай". И я не помню за все мое детство случая, чтобы у кого-нибудь возникали споры между должником и кредитором".

Умели крестьяне работать, умели и веселиться. Были среди них забавники, плясуны, музыканты. Особенно отличался в Кулаковой "мужиченко" по прозвищу "Пошевни" ("пошевни" – широкие сани, обшитые лубом). "Никто лучше его не пел песни, никто лучше не играл на балалайке, которая в его руках струнами говорила"

В селе Каменском в Прокопьев день было большое веселье: "У самой реки устраивался ряд временных шалашей с очагами для огня, где готовились "пряженики", и где разгулявшаяся молодежь веселилась и пела песни... Густыми толпами виднелись "круги", среди которых происходила борьба "под пояски", и где героем дня часто выступал Антошка Лазарев".

Песни, поверья, предания... И в старости Чукмалдин помнил, как слушал сказку бабушки Аксиньи о Бабе-Яге и мальчике Глинышке. И как волновали у костра вечером, во время поездки в дальний лес за брусникой, рассказы о привидениях, леших, о нечистой силе, об Иване из Кулаковой, за которым однажды в лесу гнался покойник. Патриархальной жизни соответствовала и почти нетронутая могучая природа. В середине XIX века под Тюменью было много мест, куда еще не ступала нога человека. Жители Кулаковой каждое лето ездили за брусникой к северу от деревни, "за болота и озера", в страшную тогда глушь, которая казалась границей живого мира, но была всего в 25-ти верстах от татарской деревни Верхние Тарманы.

Поездка многое давала живой, впечатлительной душе подростка, И ботала на лошадях "звенели сильно, отдаваясь громким эхом". И следы медведя говорили о тайнах леса. А на склоне согры расстилалась поляна, как бы облитая алой лоснящейся краской – огромный ковер из ягод. "Внизу урман лежит, еще одетый пеленой голубоватого тумана, а вверху, на гриве, стеной стоит могучий бор сосновых великанов..."

В книге Чукмалдин свободно переходит от одной темы к другой. Однако есть основной стержень, на который нанизаны очерки. Это повествование о себе, о своей жизни. На восьмом году родители отдали его в обучение единственному грамотному человеку в деревне – старику Артемию Скрыпину. Бежав с военной службы из-за старообрядческих убеждений, он скрывался в Кулаковой, читал крестьянам книги духовного содержания, вел беседы на нравственные темы,разрешал споры и пользовался в деревне большим авторитетом.

Обучение мальчика Скрыпа начал с того, что на листе бумаги красиво написал красными и черными чернилами азбуку, и ученик оказался понятливым: "Часа через три я выучил азбуку и читал нараспев все буквы по порядку..." Чукмалдин обучался по старому, трудному буквослагательному методу: "Буки-аз ба-ба, веди-аз ва-ва, прибавляя все гласные звуки к согласным по порядку азбуки... По вечерам я перечитывал отцу и матери пройденное учение", и скоро он перешел к чтению Псалтыри. Девяти лет мальчик выучился "ходить" на счетах, и у него создалась в Кулаковой уважительная репутация грамотея и счетчика. Старшина стал его брать в Тюмень за сбором податей с крестьян, живущих в городе, и там однажды купил ему книжку о "Еруслане Лазаревиче". "Вот было радости-то у меня прочесть первую книжку гражданской печати!"

Шестнадцати лет родители отдали Чукмалдина в приказчики в Тюмень, а потом он стал купцом. В 1876 году переехал в Москву, но до конца дней не забывал о родных местах. Он стал крупным коммерсантом, имел торговое представительство в Германии, пользовался уважением как человек порядочный и честный.

Будучи любознательным, Чукмалдин объездил полсвета, бывал во многих странах мира. Результатом этих путешествий явилось несколько книжек с интересными очерками: "Путевые очерки Кавказа", "Путевые очерки Палестины и Египта", "Поездка на Белую гору" и ряд других. Он дает много географических и исторических сведений, повествует об обычаях и нравах людей. Но никакие диковинки и красоты не могли заставить его забыть о родных местах. Не забывал Чукмалдин о Тюмени, для которой сделал немало хорошего и полезного как меценат, а особенно заботился о своей родной деревне – Кулаковой.

Он признавался: "Деревня Кулакова во все время моей сознательной жизни была моим любимым детищем, которому прощаются все его пороки и грехи". Постоянной и большой была помощь деревне. Чукмалдин давал деньги на взнос податей, если крестьяне не могли уплатить. В случае пожаров помогал деньгами, хлебом, одеждой, чаем, сахаром и прочим, в чем нуждались погоревшие. Ом стремился поднять в Кулаковой земледелие, промыслы и посылал сюда новейшие сельскохозяйственные орудия, урожайные семена. Он хотел, чтобы крестьяне развивали пчеловодство и обещал платить за каждый улей тем, кто заведет пчел. Но все это мало приносило пользы косным и темным крестьянам, поэтому Чукмалдин предполагал открыть в Кулаковой технико-земледельческое училище.

Долго и упорно он боролся против кабака. На протяжении двадцати лет ежегодно платил большие деньги крестьянским обществам деревень Кулаковой и соседней с ней Гусельниковой только за то, чтобы они никому не давали право на открытие питейных заведений. В "Моих воспоминаниях" он рассказывает об этом так: "На моей стороне было полное сочувствие всего женского населения обеих деревень; мне помогали делом и советом трезвые и хорошие крестьяне, мне явно не противодействовали даже пьяницы и мироеды..." Но свой очерк Чукмалдин заканчивает словами: Да, кабак меня победил".

В Кулаковой к 1874 году он построил каменную двухэтажную школу и до конца своих дней ежегодно вносил деньги на ее содержание. Она была построена как двухклассная. Внизу – классы, библиотека, помещение для сторожа. Вверху – четырехкомнатная квартира для учителя. Были выстроены и отдельно стоявшие службы: кухня, сараи.

При школе на средства Чукмалдина был разбит большей красивый парк. За каждое хорошо принявшееся деревце он платил тому, кто за деревцем ухаживал. Из Москвы прислал гидравлический таран – мощное водоподъемное устройство. Оно доставляло из близлежащего пруда воду для поливки. За парком до самой "горы" – высокого земляного холма за деревней – было огорожено и обсажено деревьями большое поле, где дети могли бегать, играть в горелки, в городки. Стояли большие качели – гигантские шаги – "исполинка".

Чукмалдин выстроил большую мастерскую для обучения детей труду по обработке дерева. Такое обучение велось с 1891 года и, видимо, неплохо. В одном из номеров "Сибирской торговой газеты" за 1897 год сообщалось, что с 3 по 7 июля в Кулаковой проходил съезд учителей церковно-приходских школ Тобольской епархии для обучения ручному труду. Работами руководил учитель кулаковского училища В.П. Бабихин. Правда, учителей приехало мало.

В Кулаковой на средства Чукмалдина была построена церковь. Строилась она три года и была закончена в 1901 году, весной. Очевидец рассказывает: "Храм пятиглавый, не очень высокий, изящной архитектуры. Роскошный дубовый резной иконостас, деланный в Москве, обращает на себя всеобщее внимание: живопись икон прекрасная, художественного письма, вместо риз – чеканка. Такого письма иконы едва ли можно найти и в сибирских городах. Замечательна икона Божьей матери в иконостасе, это точная копия с Васнецовской богородицы во Владимирском соборе в Киеве. Вся постройка церкви носит характер фундаментальности, толстые массивные стены говорят за то, что храм этот простоит не одно столетие..."

Умер Николай Мартемьянович Чукмалдин в 1901 году за границей, в Берлине, куда уехал лечиться от тяжелой болезни. Он мог быть похоронен на любом московском кладбище, однако завещал похоронить себя в деревне Кулаковой, там, где родился, где прошли его детские и отроческие годы. Церковь в Кулаковой была освящена за несколько дней до погребения ее создателя.

Тело Чукмалдина привезли в Тюмень 3 мая. На вокзале собралось много людей, из Кулаковой прибыло около ста крестьян. "Когда специальный траурный с громадными белыми крестами вагон был подведен к дебаркадеру, кулаковцы вынули и поставили на приготовленное место гроб с останками своего сородича, из вагона была вынесена масса венков, возложенных еще в Москве...", – сообщает очевидец. Венки были возложены к гробу и в Тюмени.

Кулаковцы через весь город несли металлический гроб на руках. За городом они, хотя и водрузили гроб на катафалк, но лошадей выпрягли и везли на себе до самой деревни. "В Силкином логу под Кулаковой похоронную процессию встречали жители многих деревень: Кулаковой, Гусельниковой, Луговой, Фуфаевой, Силкиной", – вспоминал очевидец.

Похороны состоялись 5 мая, во время заупокойной литургии священник сказал: "Не праздно Николай Мартемьянович жил на земле, но много потрудился на поприще житейской и духовной деятельности, много совершил дел в своей жизни, заслуживающих глубокого уважения и искренней признательности к нему".

Старожилка Кулаковой Павла Михайловна Проскурякова (потом жившая в Тюмени, где с ней и беседовала пишущая эти строки) помнила, какой была церковь в Кулаковой и куда поместили гроб Чукмалдина: "Возле церкви был построен "приклад", как его называли. Заходила я туда примерно в 1918 году. По лестнице надо было спуститься под пол в небольшое помещение. Стены там были обиты темным сукном, в некоторых местах оно уже истлело. На невысоком пьедестале стоял металлический гроб, он был до половины закрыт стеклом. Николая Мартемьяновича было видно по грудь, он лежал, как спал. Глаза закрыты, с бородой. Все удивлялись, что тело сохранилось. Учитель наш кулаковский, Сергей Степанович Кузнецов, говорил, что из гроба выкачан воздух, поэтому тело и не разрушается".

Судьба останков Чукмалдина драматична. В начале 1930-х годов секретарь сельсовета и двое активистов занялись перезахоронением. Особенно рассказывающим про это запомнилась Елена Михайловна М.: "Бойкая была активистка, вроде как делегатка, любила распоряжаться". С трудом они разбили гроб, вытащила тело Чукмалдина, притащили на кладбище к вырытой яме и без гроба сбросили туда. Павла Михайловна вспоминала: "Сама я не была на этом перезахоронении, но люди говорили, что Елена Михайловна пинками сталкивала тело в яму. Народ очень возмущался, что так поступили, но говорили об этом тихо, по углам".

Вскоре вслед за этим произошло другое событие. Оно дало кулаковцам повод говорить, что судьба посылает возмездие за святотатство. Снова слово Павле Михайловне: "Этим же летом у Елены Михайловны утонула 17-летняя дочь в реке Туре. Песок брали на берегу у самой воды, осталась глубокая яма. Вода была высокая, яму закрыло, в эту яму ее и затянуло, когда она купалась. Долго не могли ее найти, всплыла уже под Луговой, за десять верст утащила река. Она уже почти разложилась, тело сильно разбухло. Видела я, как ее везли на телеге, забросанную травой. Как гора лежала. К телеге подойти было нельзя.

Мать сильно убивалась по ней, сильно плакала. Просила, чтобы разрешили тело домой завезти, чтобы гроб сделать и в гроб ее положить. Не дали это сделать, сильно уж разложилась. Так и положили в могилу без гроба..."

* * *

К сожалению, все, что сделал Чукмалдин для Кулаковой, находится в запустении. Здание бывшей школы обветшало, в бывший школьной мастерской был дом культуры, который сейчас не работает. В печальном запустении парк: много деревьев погибло, так как надлежащего ухода за ним не было. В тяжелом состоянии церковь: полуразрушена, без купола, железо с крыши содрано, крыша поросла травой. А "ведь каждая деталь ее фасада не что иное, как переработка древних форм с их символикой", – отмечает современный специалист-архитектор.

"Мне всегда казалось в высшей степени ошибочным, что мы не делаем усилий запечатлеть в памяти подрастающих поколений имена людей, старавшихся для насаждения на их родине... полезного для народной жизни", – писал Чукмалдин. Не сам ли Николай Мартемьянович заслуживает благодарной памяти?




ГДЕ ЖЕ ВЫ, САДЫ ТЮМЕНИ?


Современный поэт с грустью отметил, что сейчас у нас

Все меньше окружающей природы,
Все больше окружающей среды...

Ученые-демографы считают положительным, что в небольшом городе еще сохраняется связь с природой: у людей есть огороды, садики, цветочки, за околицей недалеко поле или лес. Но вот большой современный город всего этого лишен. А промышленность и автомобильный транспорт страшно загрязняют атмосферу и почву.




Тюмень – сейчас большой город, живет в нем около 600 тысяч, но зелени, садов в нем мало. А когда город был совсем небольшим, были в нем сады даже уникальные. О них есть сведения в книгах и документах, о них знают старожилы.

Загородный сад. Он устраивался, разбивался с 1838 по 1842 год, средства, хотя и небольшие, дал городской голова И. Иконников. Очень многое сделали смотритель уездного училища Попов, учителя Кувичинский, Уткин, Словцов. Сад описан известным историографом-краеведом Н. Абрамовым в исследовании "Город Тюмень". Расположенный на скате берега Туры, он был большим, отличался благоустроенностью и чистотой. Абрамов рассказал, что кроме берез, которые росли по скату берега, "прочее обширное пространство занимают аллеи из акаций, лип, берез, елей, кустарников малины, смородины и разных цветов..." В саду была и оранжерея "с разными цветами и плодами, ранними весенними ягодами", были даже фиги и ананасы.

Во время гуляний в саду собиралось "тысяч до пяти разных городских и сельских жителей". В середине рощи был двухэтажный дом с верхней галереей, где собиралось чиновное и купеческое общество. Абрамов описал сад как достопримечательность Тюмени.

Загородный сад долго был популярным у тюменцев. Родившаяся в конце XIX века Мария Александровна Полозкова 15 лет тому назад вспоминала: "Были в саду красивые беседки, аллеи разные: березовые, хвойные, липовые". Особенно нравился ей в детстве и юности Качальный мост: "Идешь по этому мосту через овраг, а мост качается. Страшновато, но очень интересно!"

Сейчас от Загородного сада осталась лишь часть правого крыла: новый мост через Туру отрезал его большой кусок, а с другой стороны давно наступают гаражи. В "Тюменской правде" за 19 ноября 1987 года краевед – патриот города Г. Ермилов не ограничился заключением, что сад – накраю окончательной гибели. Он дал интересный и посильный проект его возрождения силами расположенных неподалеку судостроительного завода, речного порта, завода автотракторного электрооборудования. "Разве эти большие предприятия не могут внести свой вклад в восстановление сада? Он может быть включен и в план городского строительства". Но никаких действий не последовало, тем более, что началась перестройка, и предприятия, названные Г. Ермиловым, потеряли свою прежнюю промышленную мощность.

В XIX веке радовал тюменцев и образцовый Аптекарский сад. Его содержала Александра Ивановна Даудель (вот откуда идет непонятное сейчас многим название улицы Даудельной). Сад снабжал целебными травами не только сибирские места, но и восточную часть России. В книге "Письма из Тюмени", изданной в 1894 году (без имени автора), есть восторженное описание сада: "Чего только не было в этом саду!.. Центр…разбит на квадратные участки, защищенные с трех сторон синевато-зелеными стройными кедрами. Под такой надежной защитой от ветра и холода Александра Ивановна делала мелкие грядки и каждую из них засевала каким-нибудь одним растением".

Автор книги назвал сад "академией", которая не только учит, но и прекрасно воспитывает. Он с сожалением отметил, что после смерти Александры Ивановны сад пришел в запустение. А потом, как мы видим, и совсем исчез.

Был довольно большой сад – Приказчичий, разбитый в XIX веке (Тюмень была торгово-ремесленной, в ней было много приказчиков). Сад находился на берегу Туры и простирался от дома, где сейчас кожный диспансер, до Благовещенского собора. Участница Великой Отечественной войны Людмила Афанасьевна Попова (год рождения 19-15) рассказывает: "Сад был большой. Когда я там бывала в детстве, в начале 1920-х годов, так боялась заблудиться. Пришли мы как-то в сад с братишкой. Он снял сандалии, положил под кустик и стал бегать босиком. А потом стали домой собираться и не могли вспомнить, где оставили сандалии. Сколько ни искали, так и не нашли. Много было в саду аллей, деревьев и кустов". Стоял в саду большой деревянный дом как летний клуб приказчиков.

Об этом же саде рассказывала ветеран труда Мария Григорьевна Архипова (год рождения 1903): "Приказчий сад большой был. С ним связано у меня такое воспоминание, только не могу сообразить, было это до революции 1917 года или после. Пришла я в сад, а там лотерея. Выставили большую красивую куклу, а рядом на листе бумаги написано: "Кто угадает мое имя, у того буду я". Кто сколько билетов купил, тот столько имен и мог назвать. Все старались придумывать изысканные имена: Изабелла, Виолетта... Кончились билеты, повернули тот лист бумаги, а на нем написано: "Мое имя Хавронья". Никто это имя не угадал, все смеялись, так кукла никому и не досталась".

Старожилка Тюмени Вера Ивановна Кудрявцева (год рождения 1909) тоже бывала в этом саду. Она помнила, как на Туре, у берегов сада, в начале 1920-х годов, однажды было устроено представление "Стенька Разин и персидская княжна^1^'. По Туре плыла лодка с гребцами. В лодке сидел Разин, одетый в подходящий представлению костюм: в яркую шелковую рубашку и плисовые шаровары, рядом с ним сидела княжна. Много людей смотрело с берега на это представление, говорили, что Стенька бросит княжну в воду. Гребцы пели песню: "Из-за острова на стрежень..." Вот пропели:

Одним взмахом поднимает
Он красавицу княжну
И за борт ее бросает
В набежавшую волну...

Но все закончилось просто: наступали сумерки, лодка причалила к берегу, бойкая княжна в пестрой кофточке и цветных шароварах со смехом пробежала через публику.

Очевидцы рассказывали, что, когда в 1932 году Благовещенский собор взорвали, в основном потому, что Тура, подошла очень близко, берег с частью сада обвалился. Клуб разобрали, поставили у вокзала как клуб железнодорожников. Была проделана "египетская" работа – край берега во избежание дальнейшего обвала срезали и на телегах увезли очень много земли. В общем, сейчас о саде напоминают лишь жалкие остатки деревьев и кустов.

На открытках XIX века с видами Тюмени можно увидеть красивый старый тюменский вокзал и перед ним – часть необычного по форме – круглого! – привокзального липового сада, где также были сирень и акация. Сад был обнесен красивой решеткой, и привокзальная площадь была нарядной, веселой, зеленой. В жаркие дни в тени лип люди ожидали поезда. В 1930-е годы в саду установили весело журчащий фонтан.

Привокзальный сад видел много знаменитых людей в старое и в новое время. Так, в 1934 году на ледокольном пароходе "Челюскин" была проделана смелая экспедиция. Ее целью было узнать, можно ли плавать по Северному Ледовитому океану из Ленинграда во Владивосток. Но льды раздавили пароход, на льдину люди в спешке выбросили еду, инструменты, палатки, спальные мешки и выпрыгнули сами -104 человека, а пароход быстро затонул. Советские летчики в пургу, туманы, жестокий мороз сумели найти лагерь челюскинцев, садили самолеты на маленькие ледяные площадки и постепенно вывезли всех.

Доставленные во Владивосток участники экспедиции выехали на поезде в Москву. На каждой станции их радостно встречали и провожали, на больших станциях устраивали митинг с их участием. Утром 17 июня тюменские газеты сообщили: "Сегодня через Тюмень проезжает экспресс с челюскинцами! Привет отважным сынам нашей великой Родины!" На перроне собрались ударники тюменских предприятий, делегаты партийного пленума, рабочие-железнодорожники, а на привокзальной площади – многотысячная масса людей. В 11 ч. 15 мин. под крики "Ура!", под аплодисменты к перрону подошел экспресс с челюскинцами. На трибуне, установленной как раз у сада, перед собравшимися выступил зам. начальника экспедиции Бобров, научный сотрудник экспедиции, тюменка по рождению, П. Лобза. Тюменцы увидели героев-летчиков Каманина, Слепнева, Молокова, Ляпидевского, Доронина, Водопьянова.

Газеты отметили, что тюменский вокзал с привокзальным садом понравился челюскинцам, герой-летчик Доронин сказал: "Хороший город Тюмень, красивый!"

При строительстве нового вокзала сад был безжалостно уничтожен, появилась огромная серая площадь, которая много лет не радовала взор. Но в последнее время ее решили оживить, сделали клумбы с насаждениями, и есть"надежда, что вид площади будет лучше.

В начале XX века на площади рядом с Александровским реальным училищем был разбит сад, который потом пережил ряд преобразований. До 1917 года он назывался садом купца Гилева. Видимо, Гилев дал деньги на разбивку и содержание сада, тем более, что жил он совсем рядом – в двухэтажном деревянном доме за реальным училищем.

В саду было много сирени, но росли также отдельные березы, ели, липы. В глубине сада находилась эстрадная площадка, позволявшая устраивать театральные представления. Перед ней рядами стояли скамейки.

Когда в 1918 году в Тюмени установилась советская власть, в саду, в братской могиле, с воинскими почестями похоронили борцов, павших в боях с колчаковцами и чехословаками. (Чехословаков, попавших в плен в годы мировой войны, вывозили по железной дороге во Владивосток, чтобы морем отправить в Европу. Но они бесцеремонно ввязались в события Гражданской войны). Вскоре захватившие город белогвардейцы силами пленных выкопали тела красноармейцев и за городом свалили в яму, сбросив туда и зверски убитых пленных. В саду белые похоронили своих.

Наступил 1919 год. 8 августа в Тюмень вошли части 51-й дивизии под командованием В.К. Блюхера. Тела белых солдат в саду выкопали, вывезли за город; там, где была братская могила красноармейцев, поставили деревянный обелиск, и сад стали именовать Советским.

Сохранившиеся в архиве документы говорят, как работал сад в этот период. Много было сурового в военном быте дивизии и в жизни города. Однако сад активно работал, на его летней сцене были концерты и ставились пьесы. Играла не только постоянная тюменская труппа, выступали в спектаклях и бойцы 51-й дивизии. Об этом говорят сохранившиеся в архиве афиши. Так, есть афиша, расписавшая репертуар на весь сентябрь: "Советский театр (бывш. сад Гилева). В понедельник 8 сентября. Танцы и гуляние. Во вторник 9 сентября, Сытые и голодные (Хлеба и зрелищ). Пьеса в 5 д. Собольщикова-Самаринова... Во вторник 16 сентября. Бенефис капельмейстера И.Ф. Мясникова" и т.д. И в суровое время Гражданской войны сад был и местом отдыха, и идейно-просветительным зрелищным учреждением.

В 1920-е годы сад именовался садом Карла Маркса. Несколько позднее его передали обществу "Спартак" системы Многопромсоюза. И в это время, и в 1930-е сад работал очень активно. Установили фонтан "Олень", часто проводились гуляния, на эстрадной площадке были танцы под духовой оркестр. Женщины продавали у сада цветы бутоньерками: в тоненькие стеклянные трубочки с застежками вставлялись маленькие букетики, бутоньерки прикалывали к платью или пиджаку, не пачкая одежды.

В 1941 году из-за военного времени сад Спартак закрыли, а потом он стал садом Пионеров, где проводилась работа с детьми. Поставили у входа в сад двух пионеров из гипса, в саду повесили качели, установили турник, сделали площадку для волейбола. Вход в сад стал свободным. В 1957 году в саду поставили скульптурную композицию, изображающую борцов революции – рабочего со знаменем и крестьянина в солдатской шинели с винтовкой. На постаменте – надпись: "Павшим борцам революции от трудящихся г. Тюмени". Автор композиции – тюменский скульптор Е.А. Герасимов.

В 1960-е гг., сирень из сада, к огорчению тюменцев, выкорчевали, объяснив тем, что кусты стали старыми, землю покрыли асфальтом. Правда, оставили пространство для цветника и довольно много крупных деревьев, которые украшали образовавшуюся площадь. Но "окошки" вокруг стволов сделали небольшими, и деревья гибли одно за другим. Посадили немного декоративных кустов и стали высаживать цветы, но при "перестройке" уход за посадками почти прекратился. В последнее время снова появились цветы. Вместо сада теперь – площадь Борцов революции, непосредственно примыкающая к зданию университета, студенты которого ухаживают за посадками.

В середине XIX века в Тюмени, как раз в центре города, разбили Спасский сад. О нем упоминает просвещенный тюменский купец Н.М, Чукмалдин в книге "Мои воспоминания". Прогуливался он как-то с талантливым тюменским художником-сатириком И.А. Калгановым по молодому саду. Дорожки как раз посыпали песком, а на куче еще нерассыпанного Калганов мастерски нарисовал профиль общего знакомого, удивив способностью схватывать характерные черты человека.

После революции Спасский сад назвали садом имени Ленина. Был он очень популярным. Через сад тянулись березовые аллеи, в центре стоял летний театр, где шли концерты, ставились пьесы, оперетты. Вот, например, объявления в газете 1934 года: "14 июня. Летний театр в саду им. Ленина. "Роз-Мари". В саду большое гулянье, танцы. Играет духовой оркестр". "18 июня. "Ярмарка невест", "20 июня – большое гулянье, на открытой сцене выступления артистов цирка и эстрады". На танцплощадке сада тюменские танцоры отличались в вальсах, танго и в других модных в то время танцах.




Но любимого тюменцами сада не стало. Были выделены деньги на строительство Дворца пионеров. О том, где лучше поставить это здание, тюменцев не спросили. Ему определили место в саду им. Ленина. Дворец пионеров, конечно, был очень нужен, но долго люди недоумевали, зачем уничтожили любимый сад?

В Заречной части города тоже был сад – Колмогоровский (по фамилии купца-кожевника, в домах которого сейчас овчинно-шубное предприятие). Он находился в глубине Зареки, там, где ул. Щербакова выходит на Луговую. Он существовал еще в 1920–40-е годы, играла музыка и там. Но потом сад оказался без присмотра, изгородь сломалась, он постепенно хирел, стали теснить машины, и сад, в конце концов, прекратил свое существование.

Был еще на берегу Туры, у впадения в нее речки Тюменки, красивый сад, который в просторечье называли Дунькиным. Это пренебрежительное название было несправедливым. Старожилы помнят красивые беседки, чистые, посыпанные песком дорожки, хорошую танцплощадку, где играл оркестр. Много затюменской молодежи посещало этот сад. Деревянная лестница с высокого берега вела к реке, и с лестничных площадок люди любовались синеющей далью Заречья.

Ежегодное активное наступление реки Туры уничтожает все новые пространства правого берега из-за того, что его не укрепляют. Это наступление постепенно уничтожило сад. И теперь только вспоминается, что еще в 1940-е годы сад активно работал, сюда любили приходить, несмотря на войну, курсанты военных училищ Тюмени.

До 1917 года в Тюмени было сиропитательное заведение – детский приют. Дом приюта сменил многих хозяев, в настоящее время в нем – приход церкви Симеона Богоприимца. К дому примыкает красивый хвойный сквер. В советское время он довольно долго был садом им. Шверника (председателя президиума Верховного Совета СССР). В саду был летний кинотеатр, где демонстрировались фильмы, а иногда выступали артисты. Так, некоторые старожилы помнят, что вскоре после войны там был концерт очень известного в то время певца Виноградова. В прилегающем к саду двухэтажном деревянном доме на первом этаже располагался читальный зал. В углу сада была площадка для игры в городки. Недалеко от входа с улицы Республики находилась танцплощадка, где все лето играл оркестр. Помнят старожилы и фонтан.

В 1960-е годы часть сада отрезали строительством большого здания, и он превратился в хорошо известный нам ныне спортсквер им. Н.М. Немцова.

В 1930-е годы в Тюмени решили построить дом Осоавиахима (общественная организация содействия обороне, авиационному и химическому строительству). Место дому выбрали на улице Республики, примерно там, где сейчас стоит памятник В.И. Ленину. Вырыли траншеи, чтобы заложить фундамент, работа шла довольно активно. Но почему-то от строительства этого здания отказались, и власти решили отдать место под сад. Силами учащихся ФЗУ его заложили, и он получил название сада Трудовых Резервов.

Были высажены довольно разнообразные деревья и кусты, даже посадили кедры, но они плохо приживались. Все стороны сада были обсажены акацией и огорожены временным штакетником, вход был с ул. Республики. Кусты и деревья стали разрастаться, но набрать полную силу сад не успел, так как существовал недолго. В связи с образованием Тюменской области (1944) в 1952 году было начато строительство здания областного комитета партии. Сад вытеснялся и под напором строительства исчез. Образовалась площадь с участками деревьев и установленным позже памятником В.И. Ленину.

В апреле 1961 года ЮА Гагарин совершил первый в истории человечества полет в космос на космическом корабле "Восток". Он, летчик-космонавт СССР, был избран почетным гражданином ряда городов, в том числе Тюмени. И в нашем городе его имя присвоили большой роще на Мысу, назвав ее парком имени Гагарина. Несмотря на почетное имя, данное парку, он содержится неважно, некоторая часть его уже вырублена.

В том же апреле 1961 года тюменский городской Комитет комсомола призвал комсомольцев города насадить сад в поселке им. М.И. Калинина. И недалеко от школы №30 начались посадки. Комсомольские организации города после рабочего дня и в выходные приняли в этом участие. Начатая в апреле, работа была почти завершена к началу июня. Сад (иногда его называют сквером) назвали Комсомольским. Сейчас он, обнесенный красивой металлической решеткой, является украшением этой части города, хотя тоже нуждается в лучшем уходе.

Во второй половине 1930-х гг. на большой торговой площади, которую ограничивал угол улиц Ленина и Первомайской, стали разбивать сад. Работу проводили железнодорожники, некоторые другие предприятия, комсомол. Пространную площадь засадили деревьями, но сад еще не успел по-настоящему окрепнуть, как началась война. Работы затормозились, некоторые посадки захирели, сад стал выглядеть сиротливым и запущенным.

С окончанием войны работы с насаждениями активно возобновились, был поставлен памятник В.И. Ленину, и сад открыли в 1948 году. Сначала он был огорожен деревянным забором, потом завод "Механик" отлил металлический.

Постепенно сад приобретал популярность, тем более, что там построили неплохой кинотеатр. Молодежь привлекали волейбольная и баскетбольная площадки, две танцевальных, где играли духовые оркестры. Детям нравились аттракционы, шахматистов привлекал шахматный павильон. Умиротворяюще действовало журчание двух фонтанов. Среди посетителей устраивались различные конкурсы, проводились викторины. Сад получил громкое название Центрального парка культуры и отдыха.

Сейчас кинотеатра нет, его убрали, так как здание стало ветхим, не стало духового оркестра.. Аттракционов больше, но они не требуют физических усилий подростков и молодежи, а играют, в основном, развлекательную роль. Изменения, происшедшие в саду, отрицательно сказываются на его популярности.

В начале 1960-х годов на улице Республики высадили десятки многолетних деревьев. Их брали в лесу с помощью компрессора, которым долбили и ямы под них. Все деревья принялись и весело шумели кронами. Вдоль тротуаров разбили узкие газоны, засеяли их травой и огородили разноцветными оградками. Но вот показалось, что из-за этих газонов на улице появляется грязь. Их заложили серой плиткой, залили асфальтом, деревья заточили в окошки, они захирели, стали гибнуть. Улица стала серой, неприглядной, выглядит хуже, чем была.

Соседний с Тюменью Омск давно стал городом – садом. Тюмень же проделывала обратную эволюцию, сады исчезали. Действующим ныне является только один – Центральный. А современное экологическое состояние города таково, что садов, скверов, зелени недостаточно для нормального существования человека. Однако в последнее время ведется работа по украшению Тюмени новыми посадками деревьев и цветами.




ЦИРК КОРОМЫСЛОВА БЫЛ ВБЛИЗИ ВОДОПРОВОДНОЙ


Как-то однажды в областной газете сообщалось, что тюменскому цирку исполнялось 60 лет.

Как так, думаю, неужели цирк в Тюмени существует только с 1932 года? И предпринимаю небольшое расследование...

В объемной подшивке издававшейся в Тюмени "Сибирской торговой газеты" за 1897 год на пожелтевшей от времени странице вижу заметку, что в нашем городе существует цирк – театр. Нахожу также и сообщение, о многочисленных выступлениях в нем, правда, это часто драматические постановки.

Например, в один из дней шла драма Королева "Скользкий путь", но в тот же день была показана и пантомима "Похищение невольницы", которую разыграл гастролировавший в Тюмени некий "Караван диких женщин".

В этот же год и в последующие приезжавшими драматическими труппами было поставлено много пьес: "Горе от ума" Грибоедова, "Лес" Островского, "Горькая судьбина" Писемского, "Гамлет" Шекспира и др. Параллельно действовал и театр купца А. Текутьева, где также часто ставились пьесы и шли концерты заезжих знаменитостей. (А в Тюмени было лишь около 40 тысяч жителей).

Но "Сибирская торговая газета" содержит сведения и о представлениях, относящихся к собственно цирковому искусству. Так, летом этого же 1897 года успехом пользовались фокусы и "таинственный кабинет" П. Софонова, выступавшего в цирке-театре.

Есть и такое объявление: "В Тюмень скоро прибудет труппа малолетних акробатов и куплетистов – семейство Иохим. Между ними особенно отличается шестилетняя эквилибристка Панна".

Газета информирует и о том, что цирк-театр "этим летом был почищен, подкрашен и как следует освещен". Можно из газетных публикации узнать также и о том, что в цирке были устроены особые печи, которое топились в холодное время года. Причем там всегда находилась пожарная машина и вода. Представления сопровождал оркестр тюменской военной команды.

Кстати, цирк-театр был рассчитан на простую публику. Если в Текутьевский театр ходили более состоятельные люди, то в цирке-театре "могли бывать все, не стесняясь ни своим костимом, ни кошельком", – отметила газета.

В 1898 году в Тюмени выступал, например, русско-сибирский цирк Антоновой, и газета в одном из номеров сообщила: "Бенефис маленькой наездницы Валентины привлек очень значительную публику... Очень хорошо было исполнено г. Русинским упражнение на мачте. Оно было настолько смелым, что некоторые из публики, не обладающие крепкими нервами, ушли на время из цирка". Хвалила газета и акробата за смелое исполнение номеров на трапеции, и конно-гимнастическое представление.

Не довольствуясь печатными сообщениями о цирке, обращаюсь к старожилке Тюмени М. Полозковой (год рождения 1899):

– Мария Александровна, в Тюмени до революции был цирк? А если был, то где он находился?

– А как же, – отвечает Полозкова, – цирк был. Цирк Коромыслова. А стоял он на торговой площади, вот где сейчас здание бывшего обкома КПСС, только ближе к улице Водопроводной. На Царской улице была красная керосиновая лавка, так наискосок от нее и был цирк.

Думаю, что старожилы Тюмени помнят эту керосиновую лавку из красного кирпича.

– А как цирк выглядел и что вы там видели, когда ходили? – спрашиваю.

– Бывала я там с родителями, когда мне было лет 13–14. Цирк был круглый, деревянный, уже старый, серый. А вот про печи ничего не могу сказать, были они или нет. А из представлений помню выступления на трапециях, борьбу, выступления на лошадях.

Читаю тюменскую газету "Ермак" за 1912 год и удивляюсь феноменальной памяти Марии Александровны. Заметка в газете говорит, что действительно содержателем труппы в ту пору был А. Коромыслов. Заметка отметила "ослепительный свет газовых ламп, до боли режущий глаза", выразила возмущение часто грубыми и пошлыми шутками клоунов. Было сказано также, что у Коромыслова есть дрессированные лошади и другие животные. А из состава труппы особенно выделила искусных эквилибристов братьев Андриановых.

В общем, до Октября 1917 года цирк в Тюмени был. А потом? Листаю подшивку "Известий" Тюменского революционного комитета и в номере за 10 сентября 1919 года вижу сообщение: "Цирк-кооператив. На днях состоится открытие цирка Союза артистов города Тюмени". Перелистываю несколько газетных листов и снова вижу крупное, в рамке, объявление: "Цирк. Сегодня атлетические представления. Гастроли смехотвора г. Ивока. Борьба. Сегодня борются две пары. Цирк играет ежедневно, кроме понедельника".

Замечательно! Цирк живет, работает, даже ежедневно! А ведь сейчас трудное время Гражданской войны. Как раз в эту пору в Тюмени были части 51-й стрелковой дивизии под командованием В.К. Блюхера. Они вступили в Тюмень 8 августа после боев с белыми и, как видно, способствовали налаживанию более или менее нормальной жизни города, насколько это возможно в условиях военного времени.

В одном из номеров "Известий" за 1921 год нахожу сообщение: "По постановлению Губисполкома местный цирк "Кооператив" национализирован и с 14 марта перешел в ведение отдела искусств Губнаробраза". То есть цирк стал государственным.

Далее в постановлении говорится: "...Цирк должен явиться зрелищем, культивирующим физическую силу, ловкость и красоту, а так же цирк должен быть местом пропаганды спорта, оздоровляющего народные массы". То есть молодая советская власть проявляла заботу о моральном и физическом здоровье людей, особенно молодежи.

Размышляя о цирке, вспоминаю, что когда-то я читала о некоторых гастролях в Тюмени в 1921 году. И нахожу в своей домашней библиотеке интересную книжку.

Люди старшего поколения, несомненно, помнят совершенно очаровательную киноактрису Янину Жеймо, игравшую в прекрасных советских фильмах "Подруги" и "Золушка". Но в детстве и ранней юности Жеймо была связана с цирком. Ее большая семья – дед, отец, мать, брат отца Павел, сестренка и она сама – все были артистами цирка. Семья побывала во многих городах нашего государства.

В своей книжке "Представление начинается" Жеймо, в частности, рассказывает: "В тысяча девятьсот двадцать первом году мы работали в Тюменском цирке. Туда же приехал на гастроли гимнаст Василий Чувелев..." И вот однажды шло представление. Чувелев вышел на арену, поднялся под купол цирка и начал свой номер: "Раскачавшись на трапеции, он всегда делал "апфельд" – как бы падал спиной, но в последний момент, расставив ноги, повисал вниз головой, раскачиваясь и держась только пальцами ног".

Трюк был эффектный, и Чувелев исполнял его всегда великолепно. Но в этот раз... "Крикнув "ап!", гимнаст замешкался всего на одну долю секунды... и полетел вниз на опилки манежа".

Тюменская публика бурно реагировала на это несчастье. Люди вскочили со своих мест. Кто-то кричал. Кто-то заплакал.

Чувелев сильно разбился и несколько недель пролежал в тюменской больнице. В 19 лет он стал инвалидом, его правая рука почти перестала работать. Добрая, отзывчивая на чужое горе семья Жеймо взяла юношу к себе. По совету деда он начал упорные тренировки руки, и постепенно ему становилось лучше. Перед отъездом из Тюмени Чувелев и дядя Жеймо – Павел выступали в сложном номере: "На одном конце горизонтальной лестницы стоял Василий, на другом висела трапеция. Работал на ней Павлуша, а Василий стоял пока вместо баланса. Но в конце номера оба партнера ложились плашмя на лестницу, и она начинала вертеться... А через год Василий участвовал в нашем полете "Шесть чертей".

В середине 1920-х годов из-за ветхости здания Тюменский цирк на базарной площади прекратил свое существование. А потом началось строительство нового здания на улице Первомайской. Газета "Красное знамя" в 1932 году обрадовала горожан сообщением: "15 мая открытие государственного цирка Тюменского горсовета. В программе лучшие советские и иностранные артисты. Образцовая конюшня дрессированных лошадей".

Каждое лето в новом хорошем здании выступали интересные, разнообразные труппы. Тюменцы любили цирк, любили многолетнего инспектора манежа Петра Федоровича Хохлова, который выступал и в роли конферансье. Он всегда выходил очень парадно, во фраке, в галстуке-бабочке и веско, впечатляюще объявлял: "Воздушный полет! Выступает... артист Перевозчиков!" Он как-то подчеркивал роль и значительность большого циркового искусства, заставлял его уважать. Долго Петр Федорович радовал тюменцев, и когда его не стало, как будто утратилось что-то от очарования цирка.

К началу периода "реформ" здание, простояв полвека, стало старым, его убрали. Нового циркового здания пока в Тюмени не построили, и представления идут во временном помещении типа "шапито".




ВРЕМЯ БЫЛО ГЕРОИКО-ТРАГИЧЕСКОЕ


Прошло уже более полувека с той поры, как мы, студентки факультета русского языка и литературы Тюменского педагогического института (единственного тогда вуза в Тюмени), учились с 1941-го по 1945-й – все четыре военных года.

Война только начиналась, а институт через день уже выехал из своего здания (где сейчас архитектурно-строительная академия), освободив его для госпиталя. Разместился институт там, где на улице Республики долго был морфологический корпус медицинского института. Вернули нас обратно, в прежнее здание, когда война уже заканчивалась.

Тяжелое было это героико-трагическое время. Хотя наш город находился за тысячи километров от боев, но и здесь жизнь была очень суровой. Почти все большие здания были заняты под госпитали. Тяжело было с питанием, с топливом. Хлеб – только по карточкам, в магазинах – пустые полки. Не хватало одежды, обуви, мыла – отсутствовало самое необходимое. Немало было трудностей в нашей студенческой жизни. О простых тетрадях приходилось только мечтать, лекции записывали на оберточной бумаге, на всевозможных обрывках.

Перед нападением на Советский Союз германскому фашизму удалось завоевать и подчинить почти все капиталистические страны Европы. Он использовал их громадные промышленные и людские ресурсы. Но в нас жила большая вера, что победит социалистическая система, единство народов нашего государства. Что, несмотря на трудности, Красная Армия одержит победу.

Плакаты со стен домов спрашивали: "Чем ты помог фронту?" И люди напряженно трудились, чтобы приблизить день Победы. Всех воодушевляли слова: "Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами". Государство было нашим, родным, мы близко к сердцу принимали его успехи и не сетовали на трудности.




Нас воодушевлял большой патриотический подъем советских людей. В Тюмени, в день начала войны – 22 июня, на Базарной площади (потом ее сделали Центральной)во второй половине дня состоялся митинг. Тюмень тогда была небольшим городом, с числом жителей около 80-ти тысяч. А на митинг собралось не менее 20-ти тысяч тюменцев, озабоченных, обеспокоенных сообщением о войне, но настроенных очень решительно. Когда на следующий день был обнародован Указ Президиума Верховного Совета СССР о мобилизации, то в первые же дни было подано в горвоенкомат около 500 заявлений с просьбой отправить на фронт.

Осенью 1941 года в Тюмень прибыло 22 эвакуированных завода – из Одессы, Курска, Киева... Стало видно, что людей в городе прибавилось. Появились в институте несколько студенток, прибывших с Запада.

Пединститут и в годы войны продолжал готовить кадры для народного образования, хотя много преподавателей и студентов ушло на фронт. Многие из них не вернулись. Не вернулся преподаватель кафедры географии М.М. Фрадкин, талантливый исследователь, ушедший добровольцем. Были сведения, что в 1930-е годы он, участвуя в экспедиции на нашем Севере, в тайге, нашел признаки больших залежей нефти. Однако на более обстоятельное изучение предполагаемого месторождения возможностей пока не было, вопрос оставался открытым. Но и после войны, когда я уже работала в пединституте, можно было слышать разговоры, что Фрадкин находил нефть.

Среди погибших на фронте – преподаватели кафедры математики П.Ф. Козлов и Е.Т. Селиванов. Погиб преподававший нам, студентам, военное дело, а потом ушедший на фронт А.С. Могилев. Он припоминается худощавым, с военной выправкой, одетым в гимнастерку. На занятиях он рассказывал об особенностях войны с фашистами, а в тире учил нас стрелять из винтовки и пистолета.

У многих из нас отцы, братья воевали на фронте, и все с тревогой ждали почту. У меня на передовой были два брата – танкист и сапер. Они вернулись с фронта после окончания войны, но пришлось все-таки соприкоснуться с фронтовой драмой.

В ту пору миллионы писем, чаще всего треугольников, отправлялись с фронта, миллионы писем – треугольников и в конвертах шли на фронт (бесплатно, без марок). При этом была большая забота, чтобы фронтовикам писали как можно больше. Раздобывались адреса молодых фронтовиков, а иногда они сами писали туда, где учились или работали.

Зимой, в конце 1942 года, в Комитете комсомола мне дали письмо с адресом полевой почты, которое пришло в пединститут как "незнакомой студентке" от фронтовика Николая Дмитриевича Губина. Он просил написать, как живет город, как обстоят дела в институте, нормально ли идет учеба. Фронтовиков, писал он, очень интересует гражданская жизнь. К тому же бывает тяжело, если не получаешь писем. Фронтовое письмо было написано очень грамотно, красивым некрупным почерком. Себя его автор назвал "бывшим студентом".

Я ответила на все вопросы, от него пришло новое письмо, в котором сообщалось, что он окончил перед войной физико-математический факультет пединститута, и что ему все интересно, что касается студенческой жизни тылового города.

В третьем письме он послал свою военную фотографию, чтобы я "наглядно представляла, от кого приходят письма с фронта", – пошутил он. Письмо было отправлено 26 февраля 1943 года, оно оказалось последним. Ранней весной этого года мне написал командир части, что Губин Николай Дмитриевич пал смертью храбрых...

У меня хранится фотография Николая Дмитриевича как память о погибшем фронтовике – выпускнике Тюменского пединститута.

Мы всегда чувствовали себя в неоплатном долгу перед теми, кто сражался на фронте с фашистами. И старались, чем могли, помочь городу и государству. Почти все четыре года не знали выходных и каникул. Часто после лекций шли трудиться на предприятия города. По льду реки Туры возили на санках с фанерокомбината на товарную станцию деревянные корпуса противотанковых мин. Убирали снег с железнодорожных путей. Разгружали вагоны. Работали на заготовке торфа.

В институте мы прошли курсы медсестер, и очень ответственной была работа в госпиталях. Очень тяжело было видеть молодых раненых бойцов, среди которых были совсем юные. Читали раненым лекции, помню свою тему – "Героизм в русской литературе".

Летом и осенью мы все четыре года работали в колхозах Аромашевского, Вагайского районов и под Тюменью, в Тюменском районе. Вот, например, лето сорок третьего. На Орловско-Курской дуге – величайшая из битв. Она стала поворотным пунктом не только Великой Отечественной, но и всей второй мировой войны. А ближе к осени и осенью голос Ю. Левитана по радио и тюменская газета "Красное знамя" (в войну она выходила небольшим форматом) сообщали сводки наступательных – не оборонительных, а наступательных боев у Ельни, Рославля, Смоленска...

В это время мы, четыре студентки пединститута – Аня Ширыхалова (позже преподаватель лесотехникума А.Н. Бабицына), Люба Филистеева (учительница Л.М. Аксюта), Вера Сатюкова (стала экономистом) и я (в будущем преподаватель пединститута, а затем университета, кандидат филологических наук) – работали в колхозе в селе Кулаково. На полях – одни женщины, старики и подростки. Мы сгребали сено, вязали снопы, работали на молотилке и веялке, дергали лен, делали многое другое. Лето и осень выдались очень дождливыми, но мы не простаивали, выполняли некоторые работы под навесом. Кроме нас в Кулаково трудились курсанты 1-го Тюменского пехотного училища, в частности, взвод, командиром которого был Евгений Матвеев, будущий народный артист СССР.

Вечером, после работы, в кулаковский парк приходили курсанты, местная молодежь, шли и мы, студентки. Какой это был прекрасный парк! Его большой четырехугольник, окаймленный соснами, был разбит по всем правилам паркового искусства и, казалось, радовался нам. Прямые аллеи – липовые, березовые, ротонды из сирени и акаций... Много лет спустя узнала, что парк был разбит по инициативе и на средства тюменского просвещенного купца Николая Мартемьяновича Чукмалдина – уроженца Кулаково.

Помню, нам, студенткам, хотелось принарядиться после работы, когда мы торопились в парк. Но нарядов не было. А обожженную солнцем кожу лица мы старались припудрить ...зубным порошком. Но тенистые аллеи сами врачевали нас. Ласкающая глаз красота, запах свежей зелени после дождя – все это снимало усталость, целило, пробуждало мечты о жизни без войны, о счастье.

Поздней осенью того же, 1943 года, курсанты, работавшие с нами в Кулаково, были отправлены на фронт. Потом мы узнали, что некоторые из них, этих юных младших лейтенантов, пали на полях сражений.

Военные годы на всю жизнь остались в нашей памяти, как и наша учеба в то трудное время. Мы всегда тепло вспоминали директора института – очень гуманного Василия Михайловича Тихонова, его заботу о нас. Например, он привез в Кулаково мыла, очень нам нужного. Помним требовательную, порой суровую на посту директора Ирину Константиновну Тужик. Помним преподавателей – неугомонную З.П. Белозерову, мастера слова Г.П. Васильковского. Не забыть, как нам искренне хотелось утешить преподавателя А.Н. Зыкина, приехавшего в Тюмень из блокадного Ленинграда и потерявшего там жену и дочь. Он был растерян, подавлен горем, и девушки нашего курса помогали ему в устройстве быта, старались морально поддержать.

В годы войны в Тюменский пединститут приехали работать из других вузов страны. Из Ленинградского института им. Герцена – Т.В. Вановская (родом из Тюмени), большой специалист по зарубежной литературе. Известным специалистом был Н.Г. Порфиридов из института Русской литературы (Ленинград), автор многих трудов по фольклору и древнерусской литературе. Приехал языковед Н.Н. Прокопович и некоторые другие.

До сих пор мы, студенты военных лет, с волнением и благодарностью воспринимаем, что в тяжелейшее военное время наше государство смогло предоставить молодежи возможность учиться и без задержек платило стипендию. Наверное, прав был военком, когда в ответ на рвение некоторых из нас, просивших отправить на фронт, твердо и убежденно говорил, что государству после войны нужны будут учителя. Он долго и заботливо доказывал необходимость учебы.

Удивительно! Было трудно, но мы не слабели, а становились выносливее. Мы чувствовали единство людей, всего народа, который напряг все силы, чтобы выстоять, победить врага. Мы были частью народа, и это нас морально укрепляло. Сейчас о нашем поколении иные несправедливо говорят, что якобы в нас убивали духовность, подавляли самостоятельность мышления и мировоззрения. Все это совсем не так. Молодежь той поры была морально здоровой, советское государство умело воспитывать высокую нравственность. Мы не знали порнографии, не слышали о наркомании, молодежь того времени не была загрязнена всем тем, что сейчас так упорно внедряется в ее среду и губит.

Наш моральный дух поддерживали прекрасные стихи и песни: "Жди меня, и я вернусь" К. Симонова, "Священная война" – великая песня В. Лебедева-Кумача, "Есть на севере хороший городок" В. Гусева и многие другие.

А какие в войну шли замечательные фильмы, поднимавшие и воспитывающие человека: "Два бойца", "Небесный тихоход", "Беспокойное хозяйство", "Свинарка и пастух'...

День Победы пришел! 9 мая 1945 года в Тюмени шел мелкий дождь, было пасмурно, но все равно это был прекрасный день. Люди вышли на улицы, радовались, обнимались и плакали, скорбя о погибших...

А нас впереди ждали государственные экзамены.




НЕЛЬЗЯ ИСКАЖАТЬ ИСТОРИЮ РОССИИ


Пресс-обзор центральных газет в "Тюменской правде" всегда привлекает внимание. Он тем более нужен, что прошло время, когда люди выписывали по несколько газет и журналов – печать стала очень дорогой.

Внимание пишущей эти строки привлек пресс-обзор за 28 сентября 2000 г., который начинается выдержками из статьи писателя Бориса Васильева в газете "Культура". Васильев – автор популярных повестей и романов о Великой Отечественной войне. Но в упомянутой статье он резко охаивает историю России, называя ее кровавой. Он заявляет, что вместе с православием Россия взяла от Византии и основы жесткого Византийского права, при котором интересы государства были всегда выше интересов его граждан.

Является ли наша история по-настоящему кровавой в сравнении с историей европейских государств, пусть там и было более мягкое по отношению к личности (собственника) Римское право? Например, каким образом Россия заняла шестую часть земли? Она росла из века в век, в основном, путем мирного собирания земель, племен и народов. Здесь играли свою роль и особенности русского национального характера: терпимость, незлобивость, милосердие и уживчивость.

Не исчез и не лишился своих прав ни один из ста народов, составивших Российскую империю, а позднее СССР Вице-король Индии англичанин Д. Керзон в начале XX в. посетил азиатскую часть России и писал: "Россия обладает замечательным даром добиваться верности и даже дружбы и тех, кого она подчинила силой... Русский братается в полном смысле слова, к чему англичане никогда не были способны".

Ну, а что же цивилизованный Запад? Он вторгался в XVI–XX веках в Азию, Африку, Америку, Австралию и относился к жившим там народам как к людям низшей расы. Колониальные захваты сопровождались ограблением, порабощением и истреблением местного населения. Жестоко уничтожали индейцев в Америке, и было время, когда правительство платило по три доллара за скальп индейского ребенка. Доставленные из Африки негры там долго были рабами плантаторов.

Во время Олимпиады в Сиднее (сентябрь 2000 г.) мне интересно было узнать, примут ли в ней участие австралийские аборигены. Они долго сознательно истреблялись, в чем сурово и доказательно обвинил в 1950-е годы правительство Австралии и белое население известный ученый-этнограф Б. Даниэльсон в книге "Бумеранг". Однако нужно признать, что к Олимпийским играм были привлечены некоторые из уцелевших аборигенов.

Во взаимных войнах в Европе исчезали целые народы. Великобритания – страна бриттов. А где же ныне бритты? Они были почти совсем стерты с лица земли англами. Вообще в истории этой страны было много кровавого. Тяжелая Столетняя война с Францией помнится трагической историей Жанны Д'Арк. Героическая девушка возглавила борьбу французов против английских захватчиков. Преданная феодалами, которые продали ее за большие деньги англичанам, она была обвинена в колдовстве и погибла на костре (1431 г.). В войне Алой и Белой Розы (XV в.), которая длилась 30 лет, почти все знатные английские феодалы в борьбе за престол уничтожили друг друга.

А "огораживание" в Англии – превращение земли в овечьи пастбища? Ради выгодной шерсти насильно сгоняли с земли крестьян, и они становились бродягами. Только по закону о бродяжничестве за 28 лет при Генрихе VIII, прозванным "Кровавым", было казнено, как сообщают историки, в двадцать раз больше людей, чем за 37 лет правлёния Ивана IV – 72 тысячи. А кровавое пиратство на морях? А английские зверства в колониях, например, в Индии, когда восставших солдат-сипаев привязывали к орудийным стволам и разрывали снарядами на части. А ведь был уже XIX век!

Или возьмем религию. На Руси были религиозные разногласия, возникшие в XVII веке после реформ патриарха Никона. Противников реформ – старообрядцев притесняли, они уходили в леса, в Заволжье, в Сибирь. В Тюмени было много староверов.

А что происходило на религиозной почве в Европе? Вспомним крестовые походы, когда гибли массы людей и огромные материальные ценности. Таков, например, захват и страшный разгром Константинополя четвертым крестовым походом, хотя столица Византии была христианским городом. Большая часть населения города погибла, уничтожено много великих античных творений, в пепел превращены библиотеки с редкостными книгами (1204 г.).

А борьба католической церкви с еретиками, инквизиция, уничтожившая в Испании на кострах не менее 7000 тысяч человек? А европейские процессы против "ведьм", когда была сожжена масса женщин?

Все знают о Варфоломеевской ночи – массовой резне гугенотов католиками в Париже и в других городах Франции накануне праздника святого Варфоломея 24 августа 1572 года. Тогда за одну ночь было убито около 30 тысяч гугенотов. Таких страшных историй, связанных с религией, на Руси, благодаря гуманной православной вере, никогда не было.

Даже наша жестокая помещица Салтычиха не идет в сравнение с венгерской графиней Елизаветой Баторий. Желая сохранить красоту и молодость, графиня принимала ванны из крови детей. Жертвами ее стали около сотни или даже больше девочек.

После революции 1917 года, во время Гражданской войны, у нас пролилось немало крови. Но это не было похоже на то, что творилось во Франции в годы революции конца XVIII века. Там погибла почти половина населения! В Париже безостановочно действовали четыре гильотины, казнили женщин и даже детей аристократов.

А жуткие концлагеря во время второй мировой войны, где фашисты массами убивали людей, делали перчатки и абажуры из человеческой кожи!

История стран Запада более жестока, чем история России. Пресловутое Римское право не помешало разбомбить в 1999 году Югославию. Коалиция европейских государств и США уничтожила немало гражданских объектов, пострадало и много людей.

В пресс-обзоре приводится отзыв Б. Васильева о Петре I. Он объявлен "одним из самых кровавых деспотов человечества". Вот так, даже всего человечества! Да, Петр был личностью сложной, таким породила его эпоха. Он уничтожил стрелецкое войско, стоявшее за старину и само осуществившее немало жестокостей. Но при нем была создана сильная регулярная армия и военно-морской флот. Петр провел ряд успешных военных кампаний, прославивших русское оружие. Он добился необходимого для России выхода к морям и океанам, строил города и каналы.

Петр заботился о судьбе страны, о росте ее могущества, и при нем Россия продвинулась вперед, стала более сильной и развитой. Современников, в том числе иностранцев, изумляли огромный круг деятельности Петра, его огромная работоспособность. "То академик, то герой, то мореплаватель, то плотник", – писал о нем Пушкин. Однако царь, по мнению поэта, "уздой железной России вздернул на дыбы".

Петр заботился о развитии культуры и просвещения. При нем появилась первая печатная газета, были открыты профессиональные школы, появились типографии. При Петре была основана публичная библиотека, создали кунсткамеру – собрание редкостей. И библиотеку и кунсткамеру открыли для всех, и по приказу царя велено было посетителей даже угощать за его счет чашкой кофе или чем иным. Петр хотел, чтобы люди читали, были любознательными.

Кстати, Петр хорошо знал Тюмень как важный город на востоке страны. И от "великого государя, царя и великого князя Петра Алексеевича" в наш город был заботливо послан ряд указов. То о необходимости каменного строительства, причем объяснялось, как делать кирпичи. То о необходимости защиты города от пожаров. То велено было сохранять архивные дела – книги, указы. Тюменскому воеводе предписывалось: "...Вы б велели на Тюмени столпы и книги, буде где подраны, переклеить погодно... закрепить и переписать в тетради на перечень...". Царь велел грамоты, бумаги "держать в великой бережи".

Петр вникал во все. Будучи в Голландии (под именем урядника Петра Михайлова) он послал оттуда на родину мешок картофеля и велел разводить это неизвестное на Руси растение.

Думаю, что Москва не ставила Петру памятник не потому, что считала его извергом, как пишет Б. Васильев, а потому, что перестала быть столицей государства. Столицей стал Петербург.

В России и за рубежом Петр был прозван Великим. А Б. Васильев повторил в оценке истории России и царя мнение многих иностранных авторов, которые стремились и стремятся опорочит наше государство Россия, дескать, всегда была склонна к насилию, к нарушению "прав человека" и т.п. В писаниях этих авторов Петр I – просто "царь варварской страны". Но ответом на современное передергивание отечественной истории являются слова Пушкина: "Гордится славою своих предков не только можно, но и должно".

Пресс-обзор цитирует мнение газет о нашей современности. Но трудно согласиться с мнением газеты "Век", что до перестройки "мы на работе били баклуши, получая за это копейки". Или, как заявил Жванецкий, "они делали вид, что нам платят, а мы делали вид, что работаем". Это же настоящая ложь. Били баклуши, а создали супердержаву. Построили сотни новых городов: Магнитогорск, Комсомольск-на-Амуре, Нижневартовск, Караганду и многие другие. Делали вид, что работаем, а создали тысячи новых предприятий. Красная Армия стала сильной, непобедимой, как и флот. После войны быстро восстановили разрушенное на западе страны хозяйство. А ведь подсчитано, что на долю СССР приходился 41 процент ущерба, понесенного странами, участвовавшими в войне!

Ущерб был колоссальный. Так, фашисты разрушили 65 тысяч километров железных дорог, взорвали около 17 тысяч железнодорожных мостов, 4100 станций. Но уже за 4 послевоенных года железнодорожные сети были приведены в рабочее состояние. Взорванный громадный Днепрогэс восстановили вскоре после войны, как и Криворожский металлургический гигант, и массу выведенных из строя шахт и многое другое.

На протяжении последующих лет трудовая энергия народа не угасала, о чем говорит, например, бурное освоение нефтеносных месторождений в Тюменской области...

Не только за рубежом, а и у нас есть те, кто искажает историю государства, народа, характер исторических деятелей. Одно несправедливо возвышается, другое – принижается, а то и вовсе предстает в ином свете. Делается это большей частью сознательно и преследует политические или узко эгоистические цели. Только правдивое и честное повествование имеет ценность для новых поколений, для будущего. "Полнее сознавая прошедшее, мы уясняем современное; глубже опускаясь в смысл былого, раскрываем смысл будущего; глядя назад – шагаем вперед".

А.И.Герцен.




ТЕХНИЧЕСКАЯ СТРАНИЦА


БЕСПАЛОВА ЛАРИСА ГЕОРГИЕВНА

ТЮМЕНЬ. ИЗ ДАЛЬНИХ И БЛИЗКИХ ЛЕТ

Издательство "Вектор Бук"

Лицензия ЛР № 066721 от 6.07.99 г.

Подписано в печать 14.02.2002 т. Формат 60x84/16.

Бумага писчая. Гарнитура Arial. Печать Riso.

Усл. печ. л. 1 1,39. Тираж 1000. Заказ 511.

Отпечатано в типографии издательства "Вектор Бук"

Лицензия ПД № 17-0003 от 6.07.2000 г.

625004, г. Тюмень, ул. Володарского, 45.

Тел. (3452) 46-54-04, 46-90-03.



notes


Примечания





1


Журнал "Сибирское богатство", №1, 1999.




2


Н.П. Матвеева, А. В. Матвеев, В. А. Зах. Археологическое путешествие по Тюмени и ее окрестностям. Тюмень, 1994.




3


Ученые записки Свердловского и Тюменского пединститутов, сб.157, вып. 16. Тюмень, 1973.




4


ГАТО, Фонд №1, опись №1, дело №32.




5


Вышло из печати уникальное издание: ПЛ. Гэродцов. "Были и небылицы Тавдинского края" в 3-х томах. – Тюмень: изд-во Ю. Мандрики. 2000




6


_Люстра –_здесь:_пятилетие_




7


_Клия_(прав._Клио)_ – в _древнегреческой_мифологии_муза_истории_