Испытание властью
В. С. Коробейников
ПРОПАВШИЙ БЕЗ ВЕСТИ
Светлой памяти брата моего
Анатолия Семеновича Коробейникова
* * *
Весь в поту, грязный и небритый Анатолий, согнувшись, с зажатым в руке пистолетом, в котором осталось три патрона, задыхаясь от слабости, бежал вдоль рядов залегших красноармейцев. Он без конца повторял, с усилием раздирая потрескавшиеся, кровоточащие губы.
– Все разом! Вперед! По команде! Последний бросок! Через дорогу – в лес! Прорвемся!
Неделю назад, после долгих боев его рота оказалась в окружении посреди брянских лесов. Прорвались с боем и отступали к своим. Анатолий временами отходил в сторону от движущегося отряда и, стоя в тишине, замирал, но ни гула артиллерии, ни рассыпающихся пулеметных очередей не слышалось. «Где фронт? И существует ли он?»
В одной из разрушенных деревень они взяли проводника, который пообещал вывести их к железной дороге и указать дальнейший путь. И вот уже шесть суток, без пищи, неся на плечах раненных, рота пробиралась по дремучему лесу. Утром седьмого дня, обессилевшие люди, вышли к шоссе, которое охранялось немцами. Посоветовавшись с опытным комиссаром Гусманом, который участвовал еще в гражданской войне, решили атаковать и броском преодолеть шоссе.
Анатолий упал рядом с красноармейцами и тяжело дышал. Пот заливал глаза. Он прижался лбом к сырой, холодной земле.
– «Мать сыра земля, спаси и сохрани, ведь мне только девятнадцать лет» – пролетело у него в мозгу, но уже в следующий миг на него навалился, еле прибежавший, комиссар. В груди у него клокотало, он не мог вымолвить ни слова. Достал откуда-то из под растрепанной бороды пакет и совал его в планшетку Анатолия.
– Донеси, отдай. Я не добегу. Все расскажешь там.
Немцы обнаружили отряд, лежащий у самого края леса. Загрохотало сразу два пулемета с их стороны. Захлопали минометы. В лесу затрещали, застучали сучья, сбиваемые пулями. Захрипел рядом комиссар.
– Давай, Толя! Надо поднимать! Опоздаем!
Они встали разом – сутулый, бородатый старик и высокий, стройный парень.
Анатолий закричал на весь лес.
– Рота – а – а! В атаку – у! Вперед!
И они выскочили двое на шоссе. В стороне выбежало еще пять – шесть бойцов. Остальные не поднялись. Рота осталась в лесу.
– Беги, беги, Толя! – кричал комиссар, но Анатолий остановился и пошел назад.
– Братцы – ы! Вставайте, а то все пропадем! Встать! Встать! Впере-ед!
Он вдруг почувствовал, как в спину ударила горячая, жесткая волна воздуха и увидел, удивляясь, как дорога поднялась вертикально и ударила его прямо в лоб.
Как только сознание вернулось, он попытался вскочить, но снова упал, на этот раз на спину. Голова разламывалась от боли и кружилась.
С трудом открыв глаза, он увидел вокруг себя несколько пар солдатских сапог, а подняв взгляд – автоматы в руках четырех немцев.
– Seht auf!
Анатолий с трудом встал, сначала на четвереньки, потом выпрямился. Немцы обошли вокруг него и загоготали. Он был на голову выше их и наполовину шире в плечах. Все происходило как во сне. В двух шагах неуклюже лежало недвижимое тело комиссара. Рядом с ним подсумок с гранатами. В голове Анатолия тяжело кружилась одна мысль: «схватить бы гранату и себе под ноги – все равно расстреляют». Как будто почувствовав его настроение, один солдат упер ствол автомата ему в живот и прокричал.
– Русс офицер, пух, пух!
Подошла крытая брезентом машина, полная русских военных. За ней двигались два мотоцикла с автоматчиками. Анатолия втолкнули в грузовик. Буквально через полчаса пленных уже загоняли в железнодорожные вагоны для перевозки скота, а к концу вторых суток поместили на огороженное колючей проволокой поле около какого-то немецкого селения. Предварительно всех разули и сняли ремни. Некоторые пленные командиры отрывали зубами петлицы с воротников. Анатолий этого делать не стал – сохранил лейтенантские знаки.
Ворота зоны открывались три раза в сутки. Первый раз для вывоза умерших за ночь, второй – для завоза телеги с сырой брюквой или репой для еды пленным, а перед третьим открытием лагерников выстраивали в две шеренги. Начинался отбор наиболее здоровых узников для каких-то работ. Иногда при этом присутствовали гражданские немцы.
Дня через три увезли и Анатолия. С тех пор он более двух лет кочевал из одного лагеря в другой. Копал рвы для захоронения расстрелянных и умерших пленников, разбирал завалы, строил новые лагеря и все время под дулом автомата.
Голод, постоянные унижения, избиения, издевательства, мучение умирающих на его глазах раненных и больных, картины массовых расстрелов – сделали его угрюмым и замкнутым. Постоянная усталость и недомогания породили в нем безразличие к себе и к окружающему. Переводчики сообщали, что Москва пала и войска Вермахта победоносно шествуют на Урале. От таких вестей хотелось дико кричать и кинуться в сторону сторожевой вышки, чтобы получить навстречу пулеметную очередь в грудь. Но какая-то капля надежды и достоинства сдерживали его от этого, и он упорно ждал момента удобного для побега.
В одном из концлагерей во время подбора пленных появилась молодая белокурая, светлоглазая немка. Она придирчиво осматривала «товар», брезгливо сжав губы.
Остановилась она и около Анатолия. Ощупав его хозяйским взглядом, кивнула головой и прошла дальше. Автоматчики отвели его в сторону. Вскоре рядом поставили еще четверых. Не глядя больше на них, немочка вышла за ворота, а отобранных ею пленников погрузили в «душегубку», которая через несколько часов доставила их в небольшой аккуратный городок. Разместили в бараке, охраняемом часовыми. На нарах лежало, кроме приехавших сюда, еще около ста человек. Как оказалось все они работали на заводике, принадлежавшем белокурой немке, которую звали Берта. Здесь пилили тарную доску и сколачивали ящики разных размеров.
Прямо на заводе, в углу, была отгорожена крохотная комната. В ней варили для обеда рабочих брюкву. Кормили раз в сутки, как и в лагерях, но работа была полегче. Жить было можно, если бы не постоянный голод, непроходящая тоска и угнетающее чувство вины за случившееся. Сотни раз бессонными ночами он вспоминал все события, приведшие его к пленению, но так и не смог найти объяснения происшедшему. Он не представлял всех размеров военной трагедии на этом этапе смертельной схватки двух огромных, могучих стран, не знал, что сотни тысяч солдат и командиров стали жертвами просчетов военноначальников, находящихся далеко от фронта и их постигла такая же участь – быть пленными. От того его собственная судьба казалась ему наиболее ужасной и позорной.
Хозяйка время от времени обходила свой завод. Высматривала тех, кого покидали силы. Через сутки этих несчастных не допускали в цех и уводили. На их месте появлялись новые люди. Поэтому, когда по цеху пролетал шопот: «Фрау Берта», заключенные, выполняя работу, начинали не ходить, а бегать как сумасшедшие и бодро стучать молотками.
Так прошло еще несколько месяцев. Теперь было ясно, что Красная Армия наступает. Краснозвездные самолеты стали пролетать даже днем.
Однажды при выходе из цеха, колонна пленных задержалась у дверей. Кто-то из заключенных заглянул в комнату, где варили обед, забежал туда и вынес за пазухой брюкву. Также поступили еще пять человек. Анатолий готовился к побегу и решил, что взять с собой немного пищи было бы очень кстати и тоже вошел на кухню. Протянул руку и вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Подняв голову, он увидел в противоположных дверях фрау Берту. Взгляды их встретились. Оба молчали. Анатолий ждал, что сейчас его схватят, но вдруг услышал:
Bitte! Herr, offizier! Bitte!
Хозяйка явно издевалась и ждала, что этот огромный русский начнет просить пощады или трусливо убежит. Анатолий понимал, что прощения не будет в любом случае. Он, не опуская взгляда, выбрал крупную брюкву и сунул ее под куртку. Берта, пораженная таким поступком, ошарашенно смотрела, а он, спокойный, повернулся и вышел.
Не успела колонна пленных войти в барак, как следом забежали автоматчики и начали обыск. Тех, у кого нашли брюкву, выводили на средину прохода. Схватили и Анатолия. Обшарили сначала его, а потом соломенный матрас и подушку на нарах.
Берта подошла ближе и внимательно следила. Когда охрана ничего не нашла, она удивилась и заставила раздеть пленного, но и это не дало результатов.
Всех, стоящих на средине, увели, Анатолий остался. Когда за ушедшими закрылась дверь, он бросил беглый взгляд на огромную, установленную у порога плевательницу, в которую он успел незаметно бросить злосчастный овощ, когда входил в барак.
Через несколько минут за окнами раздались автоматные очереди. «Расхитителей» частной собственности расстреляли прямо во дворе.
Этой же ночью Анатолий и еще восемь человек безрассудно бросились на часовых, завладели оружием, раскрыли барак и все пленные разбежались.
К утру, километрах в десяти от города, беглецы наткнулись на американский патруль, их накормили, дали продуктов и направили навстречу советским войскам. Пробирались мелкими группами. Через три дня ночью Анатолий с друзьями перешел линию фронта и попал к своим. Впервые он удивленно смотрел на советские погоны.
После беседы с офицерами СМЕРШа, всех пришедших арестовали, закрыли в грузовые вагоны и под охраной отправили в глубь страны. Через неделю высадили в городе Уфе и поместили в сортировочный лагерь. Много месяцев шло разбирательство, в результате которого Анатолия восстановили в звании, выдали новую форму, дали сухой паек на дорогу, литерный билет на поезда и он отправился домой, не зная, что еще четыре года назад родителям сообщили: «сын пропал без вести и в списках военнослужащих больше не числится».
Домой в деревню он нагрянул 21 января – в день памяти вождя революции. Для общепринятого поминального ужина на морозе стоял противень с пельменями, в погребе ждали своего часа студень, соленые огурцы и капуста. Все это сгодилось для радостной встречи. Семья впервые собралась после войны. Просидели за столом и проговорили всю ночь.
Весной Анатолий съездил в Свердловск и сдал экзамены для поступления в художественное училище. Талант к рисованию и живописи был у него с детства. Осенью он уехал на учебу и поселился в городе, а вскорости и женился там.
Быстро пролетели пять лет. Однажды он возвращался из училища домой, задержавшись до вечера, дорабатывая сюжет своей дипломной картины. Время было позднее, прохожих мало и он, купив на ходу пару горячих пирожков с ливером, жадно кусал их и, обжигаясь, поспешно глотал. За последнее время он сильно похудел – стипендия в двести рублей, дипломная нагрузка, рождение дочери – все это сказывалось на бюджете семьи. Он еще успевал подрабатывать – писал этикетки, плакаты, оформлял детские утренники, вывески для контор.
Он был одет в свою неизменную, уже крепко поношенную военную форму. Поскольку работы с красками и маслом рано или поздно оставляли на одежде пятна, свой единственный дешевенький костюм он, уходя в училище, не надевал.
Настроение было отличное. Через месяц он получит диплом художника и постарается заняться настоящим творчеством.
На его плече привычно болтался на широком замасленном ремне весь испятнанный красками этюдник, за спиной складной, длинноногий мольберт, подмышкой рулон красного полотна для плаката, через второе плечо была перекинута огромная рама для картины. Дорогу ему преградил трамвай, вставший на остановке.
Анатолий непроизвольно поднял взгляд и обмер. Кусок пирога застрял в горле. За стеклом трамвайного вагона он увидел фрау Берту. Она была еще красивей, чем в военные годы. Яркое платье, шляпа с широкими полями и ее белокурые вихры волос, торчащие из под нее, придавали ей не русскую привлекательность. А самое страшное было в том, что она узнала Анатолия , и в ее светло-стальных глазах он увидел сначала испуг, потом презрение. Такого взгляда он не помнил даже в период своего плена.
Берта сказала что-то стоящему рядом офицеру в фашистской военной форме, но без знаков отличия. Он надменно повернул голову, осмотрел Анатолия и брезгливо отвернулся. Трамвай уныло загудел мотором и тронулся. Фрау Берта долго смотрела на неподвижно стоящего Анатолия, потом с безразличием отвела взгляд.
Анатолий не помнил, как дошел до дома. Сорвал с себя пропахшую красками гимнастерку и бросил на стул, присел к столу и, зажав голову руками, глухо застонал. Ему было стыдно и горько.
Вернувшаяся домой жена с дочерью увидели небывалую картину. На столе стояла пустая бутылка из-под водки, Анатолий был пьян и неотрывно смотрел в окно, не замечая вошедших.
Когда его укладывали в постель, он вдруг заговорил.
«Ира, дорогая, эт-то неправильно! Все неправильно. Все не так!» – выкрикивал он, заливая подушку слезами бессилия.
Утром на следующий день в курилке художественного училища шла горячая дискуссия. Обсуждалось досрочное освобождение немецких военнопленных, выдача им военной формы и разрешение свободно ходить по городу. Ко многим освобожденным приехали из Германии родственники.
Студенты негодовали, резко выражали свои чувства, собирались писать протест в редакцию областной газеты.
Анатолий стоял в стороне и, жадно затягиваясь дешевой папиросой, молчаливо смотрел в пол. Бывшему военнопленному участвовать в таких разговорах было небезопасно.
В. С. Коробейников
ПРОПАВШИЙ БЕЗ ВЕСТИ
Светлой памяти брата моего
Анатолия Семеновича Коробейникова
* * *
Весь в поту, грязный и небритый Анатолий, согнувшись, с зажатым в руке пистолетом, в котором осталось три патрона, задыхаясь от слабости, бежал вдоль рядов залегших красноармейцев. Он без конца повторял, с усилием раздирая потрескавшиеся, кровоточащие губы.
– Все разом! Вперед! По команде! Последний бросок! Через дорогу – в лес! Прорвемся!
Неделю назад, после долгих боев его рота оказалась в окружении посреди брянских лесов. Прорвались с боем и отступали к своим. Анатолий временами отходил в сторону от движущегося отряда и, стоя в тишине, замирал, но ни гула артиллерии, ни рассыпающихся пулеметных очередей не слышалось. «Где фронт? И существует ли он?»
В одной из разрушенных деревень они взяли проводника, который пообещал вывести их к железной дороге и указать дальнейший путь. И вот уже шесть суток, без пищи, неся на плечах раненных, рота пробиралась по дремучему лесу. Утром седьмого дня, обессилевшие люди, вышли к шоссе, которое охранялось немцами. Посоветовавшись с опытным комиссаром Гусманом, который участвовал еще в гражданской войне, решили атаковать и броском преодолеть шоссе.
Анатолий упал рядом с красноармейцами и тяжело дышал. Пот заливал глаза. Он прижался лбом к сырой, холодной земле.
– «Мать сыра земля, спаси и сохрани, ведь мне только девятнадцать лет» – пролетело у него в мозгу, но уже в следующий миг на него навалился, еле прибежавший, комиссар. В груди у него клокотало, он не мог вымолвить ни слова. Достал откуда-то из под растрепанной бороды пакет и совал его в планшетку Анатолия.
– Донеси, отдай. Я не добегу. Все расскажешь там.
Немцы обнаружили отряд, лежащий у самого края леса. Загрохотало сразу два пулемета с их стороны. Захлопали минометы. В лесу затрещали, застучали сучья, сбиваемые пулями. Захрипел рядом комиссар.
– Давай, Толя! Надо поднимать! Опоздаем!
Они встали разом – сутулый, бородатый старик и высокий, стройный парень.
Анатолий закричал на весь лес.
– Рота – а – а! В атаку – у! Вперед!
И они выскочили двое на шоссе. В стороне выбежало еще пять – шесть бойцов. Остальные не поднялись. Рота осталась в лесу.
– Беги, беги, Толя! – кричал комиссар, но Анатолий остановился и пошел назад.
– Братцы – ы! Вставайте, а то все пропадем! Встать! Встать! Впере-ед!
Он вдруг почувствовал, как в спину ударила горячая, жесткая волна воздуха и увидел, удивляясь, как дорога поднялась вертикально и ударила его прямо в лоб.
Как только сознание вернулось, он попытался вскочить, но снова упал, на этот раз на спину. Голова разламывалась от боли и кружилась.
С трудом открыв глаза, он увидел вокруг себя несколько пар солдатских сапог, а подняв взгляд – автоматы в руках четырех немцев.
– Seht auf!
Анатолий с трудом встал, сначала на четвереньки, потом выпрямился. Немцы обошли вокруг него и загоготали. Он был на голову выше их и наполовину шире в плечах. Все происходило как во сне. В двух шагах неуклюже лежало недвижимое тело комиссара. Рядом с ним подсумок с гранатами. В голове Анатолия тяжело кружилась одна мысль: «схватить бы гранату и себе под ноги – все равно расстреляют». Как будто почувствовав его настроение, один солдат упер ствол автомата ему в живот и прокричал.
– Русс офицер, пух, пух!
Подошла крытая брезентом машина, полная русских военных. За ней двигались два мотоцикла с автоматчиками. Анатолия втолкнули в грузовик. Буквально через полчаса пленных уже загоняли в железнодорожные вагоны для перевозки скота, а к концу вторых суток поместили на огороженное колючей проволокой поле около какого-то немецкого селения. Предварительно всех разули и сняли ремни. Некоторые пленные командиры отрывали зубами петлицы с воротников. Анатолий этого делать не стал – сохранил лейтенантские знаки.
Ворота зоны открывались три раза в сутки. Первый раз для вывоза умерших за ночь, второй – для завоза телеги с сырой брюквой или репой для еды пленным, а перед третьим открытием лагерников выстраивали в две шеренги. Начинался отбор наиболее здоровых узников для каких-то работ. Иногда при этом присутствовали гражданские немцы.
Дня через три увезли и Анатолия. С тех пор он более двух лет кочевал из одного лагеря в другой. Копал рвы для захоронения расстрелянных и умерших пленников, разбирал завалы, строил новые лагеря и все время под дулом автомата.
Голод, постоянные унижения, избиения, издевательства, мучение умирающих на его глазах раненных и больных, картины массовых расстрелов – сделали его угрюмым и замкнутым. Постоянная усталость и недомогания породили в нем безразличие к себе и к окружающему. Переводчики сообщали, что Москва пала и войска Вермахта победоносно шествуют на Урале. От таких вестей хотелось дико кричать и кинуться в сторону сторожевой вышки, чтобы получить навстречу пулеметную очередь в грудь. Но какая-то капля надежды и достоинства сдерживали его от этого, и он упорно ждал момента удобного для побега.
В одном из концлагерей во время подбора пленных появилась молодая белокурая, светлоглазая немка. Она придирчиво осматривала «товар», брезгливо сжав губы.
Остановилась она и около Анатолия. Ощупав его хозяйским взглядом, кивнула головой и прошла дальше. Автоматчики отвели его в сторону. Вскоре рядом поставили еще четверых. Не глядя больше на них, немочка вышла за ворота, а отобранных ею пленников погрузили в «душегубку», которая через несколько часов доставила их в небольшой аккуратный городок. Разместили в бараке, охраняемом часовыми. На нарах лежало, кроме приехавших сюда, еще около ста человек. Как оказалось все они работали на заводике, принадлежавшем белокурой немке, которую звали Берта. Здесь пилили тарную доску и сколачивали ящики разных размеров.
Прямо на заводе, в углу, была отгорожена крохотная комната. В ней варили для обеда рабочих брюкву. Кормили раз в сутки, как и в лагерях, но работа была полегче. Жить было можно, если бы не постоянный голод, непроходящая тоска и угнетающее чувство вины за случившееся. Сотни раз бессонными ночами он вспоминал все события, приведшие его к пленению, но так и не смог найти объяснения происшедшему. Он не представлял всех размеров военной трагедии на этом этапе смертельной схватки двух огромных, могучих стран, не знал, что сотни тысяч солдат и командиров стали жертвами просчетов военноначальников, находящихся далеко от фронта и их постигла такая же участь – быть пленными. От того его собственная судьба казалась ему наиболее ужасной и позорной.
Хозяйка время от времени обходила свой завод. Высматривала тех, кого покидали силы. Через сутки этих несчастных не допускали в цех и уводили. На их месте появлялись новые люди. Поэтому, когда по цеху пролетал шопот: «Фрау Берта», заключенные, выполняя работу, начинали не ходить, а бегать как сумасшедшие и бодро стучать молотками.
Так прошло еще несколько месяцев. Теперь было ясно, что Красная Армия наступает. Краснозвездные самолеты стали пролетать даже днем.
Однажды при выходе из цеха, колонна пленных задержалась у дверей. Кто-то из заключенных заглянул в комнату, где варили обед, забежал туда и вынес за пазухой брюкву. Также поступили еще пять человек. Анатолий готовился к побегу и решил, что взять с собой немного пищи было бы очень кстати и тоже вошел на кухню. Протянул руку и вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Подняв голову, он увидел в противоположных дверях фрау Берту. Взгляды их встретились. Оба молчали. Анатолий ждал, что сейчас его схватят, но вдруг услышал:
Bitte! Herr, offizier! Bitte!
Хозяйка явно издевалась и ждала, что этот огромный русский начнет просить пощады или трусливо убежит. Анатолий понимал, что прощения не будет в любом случае. Он, не опуская взгляда, выбрал крупную брюкву и сунул ее под куртку. Берта, пораженная таким поступком, ошарашенно смотрела, а он, спокойный, повернулся и вышел.
Не успела колонна пленных войти в барак, как следом забежали автоматчики и начали обыск. Тех, у кого нашли брюкву, выводили на средину прохода. Схватили и Анатолия. Обшарили сначала его, а потом соломенный матрас и подушку на нарах.
Берта подошла ближе и внимательно следила. Когда охрана ничего не нашла, она удивилась и заставила раздеть пленного, но и это не дало результатов.
Всех, стоящих на средине, увели, Анатолий остался. Когда за ушедшими закрылась дверь, он бросил беглый взгляд на огромную, установленную у порога плевательницу, в которую он успел незаметно бросить злосчастный овощ, когда входил в барак.
Через несколько минут за окнами раздались автоматные очереди. «Расхитителей» частной собственности расстреляли прямо во дворе.
Этой же ночью Анатолий и еще восемь человек безрассудно бросились на часовых, завладели оружием, раскрыли барак и все пленные разбежались.
К утру, километрах в десяти от города, беглецы наткнулись на американский патруль, их накормили, дали продуктов и направили навстречу советским войскам. Пробирались мелкими группами. Через три дня ночью Анатолий с друзьями перешел линию фронта и попал к своим. Впервые он удивленно смотрел на советские погоны.
После беседы с офицерами СМЕРШа, всех пришедших арестовали, закрыли в грузовые вагоны и под охраной отправили в глубь страны. Через неделю высадили в городе Уфе и поместили в сортировочный лагерь. Много месяцев шло разбирательство, в результате которого Анатолия восстановили в звании, выдали новую форму, дали сухой паек на дорогу, литерный билет на поезда и он отправился домой, не зная, что еще четыре года назад родителям сообщили: «сын пропал без вести и в списках военнослужащих больше не числится».
Домой в деревню он нагрянул 21 января – в день памяти вождя революции. Для общепринятого поминального ужина на морозе стоял противень с пельменями, в погребе ждали своего часа студень, соленые огурцы и капуста. Все это сгодилось для радостной встречи. Семья впервые собралась после войны. Просидели за столом и проговорили всю ночь.
Весной Анатолий съездил в Свердловск и сдал экзамены для поступления в художественное училище. Талант к рисованию и живописи был у него с детства. Осенью он уехал на учебу и поселился в городе, а вскорости и женился там.
Быстро пролетели пять лет. Однажды он возвращался из училища домой, задержавшись до вечера, дорабатывая сюжет своей дипломной картины. Время было позднее, прохожих мало и он, купив на ходу пару горячих пирожков с ливером, жадно кусал их и, обжигаясь, поспешно глотал. За последнее время он сильно похудел – стипендия в двести рублей, дипломная нагрузка, рождение дочери – все это сказывалось на бюджете семьи. Он еще успевал подрабатывать – писал этикетки, плакаты, оформлял детские утренники, вывески для контор.
Он был одет в свою неизменную, уже крепко поношенную военную форму. Поскольку работы с красками и маслом рано или поздно оставляли на одежде пятна, свой единственный дешевенький костюм он, уходя в училище, не надевал.
Настроение было отличное. Через месяц он получит диплом художника и постарается заняться настоящим творчеством.
На его плече привычно болтался на широком замасленном ремне весь испятнанный красками этюдник, за спиной складной, длинноногий мольберт, подмышкой рулон красного полотна для плаката, через второе плечо была перекинута огромная рама для картины. Дорогу ему преградил трамвай, вставший на остановке.
Анатолий непроизвольно поднял взгляд и обмер. Кусок пирога застрял в горле. За стеклом трамвайного вагона он увидел фрау Берту. Она была еще красивей, чем в военные годы. Яркое платье, шляпа с широкими полями и ее белокурые вихры волос, торчащие из под нее, придавали ей не русскую привлекательность. А самое страшное было в том, что она узнала Анатолия , и в ее светло-стальных глазах он увидел сначала испуг, потом презрение. Такого взгляда он не помнил даже в период своего плена.
Берта сказала что-то стоящему рядом офицеру в фашистской военной форме, но без знаков отличия. Он надменно повернул голову, осмотрел Анатолия и брезгливо отвернулся. Трамвай уныло загудел мотором и тронулся. Фрау Берта долго смотрела на неподвижно стоящего Анатолия, потом с безразличием отвела взгляд.
Анатолий не помнил, как дошел до дома. Сорвал с себя пропахшую красками гимнастерку и бросил на стул, присел к столу и, зажав голову руками, глухо застонал. Ему было стыдно и горько.
Вернувшаяся домой жена с дочерью увидели небывалую картину. На столе стояла пустая бутылка из-под водки, Анатолий был пьян и неотрывно смотрел в окно, не замечая вошедших.
Когда его укладывали в постель, он вдруг заговорил.
«Ира, дорогая, эт-то неправильно! Все неправильно. Все не так!» – выкрикивал он, заливая подушку слезами бессилия.
Утром на следующий день в курилке художественного училища шла горячая дискуссия. Обсуждалось досрочное освобождение немецких военнопленных, выдача им военной формы и разрешение свободно ходить по городу. Ко многим освобожденным приехали из Германии родственники.
Студенты негодовали, резко выражали свои чувства, собирались писать протест в редакцию областной газеты.
Анатолий стоял в стороне и, жадно затягиваясь дешевой папиросой, молчаливо смотрел в пол. Бывшему военнопленному участвовать в таких разговорах было небезопасно.