Испытание властью
В. С. Коробейников
ЧИСТИЛИЩЕ ДЛЯ НОМЕНКЛАТУРЫ
* * *
Голос в трубке прямой телефонной связи давно смолк, а Валентин все еще держал ее около уха. Начальник произнес всего три слова: «Завтра бюро. Готовься». Положив трубку, Валентин с извиняющейся улыбкой сказал находящимся в кабинете специалистам: «Давайте, мужики, отложим разговор на потом». Понимающе переглядываясь, они вышли, а он, открыв окно и скрестив на груди руки, задумался.
Давно прошло время, когда он впервые попал на бюро обкома. Его тогда удивило волнение и чрезвычайная напряженность присутствовавших. Было непонятно, отчего такие уверенные на работе, опытные люди терялись с ответами, никогда не вступали в спор. Молча сносили прямые намеки на некомпетентность. Никогда не протестовали против решений членов бюро.
В то время он был еще очень молод и не знал, насколько тяжел груз ответственности за огромное производство. Не понимал, что большинство сидящих за столом президиума давно прошли тот путь производственного чиновника, на который он только встал. Что их мера ответственности тоже была не малой.
Ему казалось в то время, что это мероприятие возникало спонтанно – собрались и поговорили.
Он еще не представлял себе, какую объемную работу проводил огромный партаппарат для подготовки заседания. Не знал, что каждое серьезное заявление или объяснение, высказанное секретарем, подтверждено фактами и документами. Спорить в этом случае – значит ставить себя в глупое положение.
Не понимал еще, что серьезные решения, как правило, были согласованы заранее. На всех уровнях. Не знали обычно о решении только люди или как их называли в данном случае номенклатурные работники, судьба которых должна была решаться на бюро.
Часто бывало так, что начальник производства уже знал, что сегодня на бюро одного из его заместителей накажут или даже освободят от работы, но молчал. Решения еще нет – нельзя и говорить. Кроме того, вдруг обреченный скажет на заседании: «А я знаю, что вы собрались меня освободить». И тогда – скандал. Правда, случалось и так, что толковый отчет и предложенные деловые мероприятия изменяли мнение членов бюро. Наказание в этом случае смягчалось или его совсем не следовало.
А самое главное в те молодые годы он не допускал мысли о том, что в президиуме могут быть люди субъективно оценивающие человека. И тем более не мог подумать, что среди них есть такие, которым безразлична судьба отчитывающихся – поднять руку «за» проще, чем доказать – почему ты против наказания.
Так было когда-то, а сегодня, по истечении нескольких лет аппаратной работы, он стал другим. Во-первых, у него уже было одно серьезное партийное наказание, полученное на бюро обкома за «слабую организацию охраны труда на отрасли». И это говорило о многом. Теми, кто был далек от этой «кухни» воспринималось все буквально – заслужил и получил. Объективность восторжествовала. И так будет со всяким. Если уж «таких» наказывают, то нас – сам бог велел.
Однако для номенклатуры существовало другое понятие – если не освободили от работы, а лишь наказали, значит с человеком считаются. Эти люди понимали, что часто партийное наказание уберегало от административного. И чем строже наказание, тем выше цена наказанного.
Не редко из столицы поступали приказы, которые заканчивались примерно так: «...Коллегия министерства считает, что (такой-то) заслуживает освобождения от должности но, учитывая, что он наказан в партийном порядке, ограничивается строгим предупреждением».
Это касалось ответственности за производственные упущения. Все дошедшие до бюро обкома персональные дела, как правило, связанные с нарушениями Закона или моральной нечистоплотностью, решались безжалостно и категорично.
Валентин был далек от мысли, что бюро является каким-то карающим органом. Он понимал руководящую и организующую его роль, но значение личной ответственности здесь было поднято на такую высоту, что всегда существовала возможность быть обозначенным как виновник той или иной производственной неудачи. Это была высшая инстанция ответственности руководителей перед государством и людьми.
Сегодня Валентин уже знал, кто может его поддержать, а кто нет. Чувствовал по незаметным для других оттенкам поведения, голоса и взглядов начальства, что может ожидать его в итоге.
Короче говоря, он был уже вполне сформировавшимся опытным «ответственным номенклатурным работником».
Звонок начальника и форма разговора его насторожила.
На столе затрещал телефон. В трубке звучал голос коллеги из отдела по животноводству. Тон был притворно шутливым: «Ви у себе? Стало быть присутствуете в наличии?» И не дожидаясь ответа, твердо и озабоченно -
«Слушай, зайти надо. У себя будешь? Иду». Трубка еще не была положена, а он уже вошел и говорил в своей манере витиевато-дурашливо: «Идя из дому, возьми это я да и повстречай самого Михалыча. Велел тихохонько передать тебе – чтобы пошибче готовился к бюро. Говорит в том плане, что думают, на этот раз кое с кого штанишки спущать!» – и как всегда, мигом отбросив шуточный тон, закончил: «У них-то шутки, а у нас – тоска в желудке. Одним словом – закрывайся на замок и думай. Все! Ты меня не видел и не слышал. Я ушедши». Он цепко пожал руку, прощально помахал ладошкой около уха и вышел...
Валентин, завалив стол документами, работал до полуночи. Время от времени он поглядывал на «прямой» телефон связи с начальником, но тот угрюмо молчал.
Когда уходил домой, вахтер сообщил ему, что начальник ушел еще по-свету. Такое очуждение первого руководителя не сулило ничего хорошего.
На следующее утро Валентин отправился на работу, как всегда, на рассвете. До начала дневной суеты нужно было переговорить с районами – дать ответы и получить новые вопросы и просьбы. Село просыпалось рано. Это огромное, разбросанное на полях и фермах, в деревнях и районных центрах производство жило своей особой непрерывной жизнью, не замирая ни на секунду. Кровно связанное с природой, оно само казалось вечным и нескончаемым.
За долгие годы работы он так привык чувствовать себя частью этого гигантского механизма, что казалось, не способен существовать без этих бесконечных забот, без мысли о своей постоянной причастности к огромному, пульсирующему день и ночь организму сельской жизни. Войдя в кабинет, Валентин выложил на стол сигареты, снял трубку междугородней связи, привычно произнес: «Запишите районы. Везде начальников». Начиналось обычное рабочее утро.
В начале десятого он отключил телефоны, еще раз закурил и, открыв папку, проверил готовые документы: отчеты, сводки, заявки, прогнозы и несколько строк «постановочных вопросов», проще говоря, просьб о помощи производству, после чего отправился в обком.
На третьем этаже около окон собирались приглашенные на бюро, кое– где нелепо звучал напряженный смех, нарочито бодрые приветствия. Некоторые торопливо курили около урны, выдыхая дым в открытое окно. Секретари райкомов окружили хозяйственников, ведя с ними короткие разговоры. Иногда те принимали какие-то документы и запихивали их в папки, при этом согласно кивая головами. Время от времени люди нервно поглядывали на ручные часы. В углу кто-то с фальшивой заинтересованностью вел рассказ. Окружающие делали вид, что с удовольствием его слушают. Но искусственность улыбок, напряженность взглядов говорили о том, что мысли присутствующих уже были сосредоточены на предстоящем заседании.
В конце коридора показался заведующий отделом. Он недавно был переведен из управления в обком и старался держать себя очень доступно – по-товарищески. Валентин шагнул навстречу:
– Сейчас брошу пробный камень. Напрошусь на прием.
Если ответит: «Заходи после бюро» – значит все должно пройти гладко.
Но ответ был другим.
– Какой разговор? Будет времечко, заходи. Покаркаем.
А подойдя вплотную, глядя на Валентина сквозь толстенные стекла очков, заведующий добавил более тихо, нервно подергивая носом:
Ты, шеф, кончай поперек музыки прыгать. Уймись! Дело керосином пахнет. Понял?
Вежливо поблагодарив, Валентин пошел вслед за ним к широким дверям зала заседания, которые уже начали бесшумно проглатывать приглашенных. В нем пробуждалась присущая ему с детства черта характера – перед опасностью становился спокоен и сдержан.
Голова работала ясно и четко. Он был готов к схватке умов и нервов, чтобы отстоять свое «Я». В этом понятии сливалась сейчас его профессиональная, гражданская и партийная сущность.
Кто-то невидимый открыл ведущую из приемной полированную дверь и в зал вошли члены бюро. Впереди– первый секретарь. Он был среднего роста, плотный, с пропорционально сложенной фигурой. Черные волосы на крупной голове гладко причесаны в обе стороны с ровным пробором ближе к левому уху. Лицо привлекательное – красивый прямой нос, рот небольшой с плотно сжатыми губами, подбородок не крупный – округлой формы.
Впечатляли глаза – большие, серые, широко ненапряженно распахнутые. Взгляд спокойный, уверенный, властный, излучающий разум и сильную волю. Голову держит гордо, высоко. Когда поворачивает ее в сторону нос немного поднимается кверху. Авторитет этого человека в области был непререкаем.
Когда он появился на пороге, в его глазах еще оставалась озабоченность, видимо, не связанная с этим залом. Кивнув головой, он тихо поздоровался, голос был немного гортанный, буква «г» звучала более мягко, чем у коренных сибиряков.
– Тут мне подготовили материалы. Целый доклад. Да еще и с оргвыводами. У нас это любят!
Он смолк на минуту. Оглядел зал. Тишина повисла от пола до потолка. Если закрыть глаза, то можно было бы подумать , что здесь нет никого. Не слышно было ни вздоха, ни кашля, ни шелеста бумаг, ни скрипа пера. Одни из присутствующих с карандашами в руке уставились в блокноты, как бы готовые срочно все записывать. Некоторые, не шевелясь, держали в обеих руках лежащую на столе папку с документами и тоже пристально глядели на нее. Это были кандидаты для отчетов.
Другие, замерев и повернувшись в сторону говорившего, подобострастно смотрели ему в глаза. Они предполагали, что будут лишь свидетелями.
Молчание секретаря до предела натянуло напряжение в зале. Казалось, что тишина начинает звенеть в ушах.
«Вот посмотрите»,– наконец произнес секретарь. Взял брезгливо за уголок один лист бумаги и поднял на уровень глаз всю взъерошенную пачку печатных листов. Подержав несколько секунд эту бумажную кипу, он разжал пальцы и она упала на стол. Не взглянув на нее, секретарь заговорил:
– Давайте отбросим бумаги. Отбросим весь официоз. Цифр и отчетов у нас достаточно. Некоторые в них уже погрязли – стали академиками по отчетам. Нам это не нужно.
Он почти никогда не говорил «Я», а обычно во множественном числе «мы, нам, нас».
– Вас тоже просим сегодня обойтись без бумаг. Давайте поговорим заинтересованно – по душам. О дополнительных мерах по завершению уборки урожая.
Поскольку эта работа проводится в чрезвычайных климатических условиях, нашу встречу тоже можно обозначить как чрезвычайную. Прошу каждого быть ответственным и искренним.
Но в начале я проинформирую вас о состоянии дел на севере области с нефтью и газом.
Он заговорил четко, кратко характеризуя результаты небывалой по объему и значению для страны работы. Звучали не знакомые тогда миру названия населенных пунктов Шаим, Нижневартовск, Самотлор, назывались огромные цифры завоза стройматериалов и труб. Ставились задачи и сроки их выполнения.
– Шаимская нефть пошла на Омск, на перерабатывающий завод. Первый газопровод пройдет рядом с Тюменью прямо на Свердловск. Уральской промышленности необходим дешевый газ, это в интересах всего государства. Мы пока будем ждать и работать над увеличением добычи газа.
Все это было новинкой и слушалось с огромным вниманием.
А секретарь уже перешел к сельскому хозяйству.
– Мы заостряем вопрос с уборкой хлеба и считаем положение на селе чрезвычайным не потому, что его может не хватать для питания населению. На эти цели нам нужно 350-370 тысяч тонн зерна. Никаких сложностей с этим не будет. Это зерно уже давно на элеваторах. Но нужно понимать, что грубых кормов для животноводства в результате непогоды нынче меньше, чем в прошлые годы. Значит, нужен зерновой фураж.
А это минимум еще 700-800 тысяч тонн. Как раз половина этого фуража еще лежит в поле. Уберем его – будет корм скоту, будут продукты животноводства, повысится зарплата и благосостояние селян.
А у нас как порой относятся к людям?
Я вам расскажу.
В Голышмановском районе по пути в Аромашево – вижу в поле одинокий трактор. Подъехал, выхожу – встречает женщина – тракторист. Разговорились. Она не только в районе или в области, не знает даже обстановки в своем хозяйстве.
– Спасибо – говорит – хоть вы остановились, а то с утра уже 28 легковых машин промчались и все мимо. Все начальство едет. Все занятые. До нас, рабочих дела нет. Она секретаря райкома ни разу не видела. Не знает, какой он и есть.
Говорящий смолк и строго осмотрел зал. Присутствующие напоминали мумии – были недвижны, многие побледнели и уставили глаза в стол. Казалось, жизнь покинула этот замороженный властью зал. Секретарь обкома недовольно хмыкнул горлом и продолжил.
– Вот вам пример махрового бюрократизма. Вот товарищ Ищенко, – он показал пальцем на секретаря райкома, – так вы и работаете, таковы и результаты... Я вам скажу товарищи, и хозяйственники и партработники: Чем сложнее обстановка, тем чаще нужно встречаться с людьми. Для этого мы всегда должны находить время.
Нельзя допускать нервозности и грубости. Механизаторы и так работают с предельным напряжением, они не виноваты в отставании.
Поздняя весна и дождливая осень чрезвычайно усложнили условия уборки. Под угрозой гибели сегодня сто тридцать тысяч гектаров хлеба. Но не все зависит от погоды. Об этом говорят показатели работы районов. Одни организованно используют каждый час положенного времени, другие паникуют, создают нервозность в коллективах, третьи пали духом и выжидают. А что ждать сидя в кабинетах? Нужно советоваться с людьми и разъяснять, что хлеб сейчас нужен, прежде всего, для самой деревни, для фуража. Мы не имеем права сократить почти двухмиллионное стадо крупного рогатого скота.
Слушая уверенный голос секретаря, Валентин вспомнил первые годы его работы. Прибыл он в область, когда ему едва исполнилось сорок один год, и сразу стал вникать, прежде всего, в работу сельского хозяйства. Это было объяснимо, поскольку в то время оно было самым крупным в области производством. Своим первым посещением свинофермы в ЗауралНИИсхозе он произвел фурор и на животноводов и на руководителей. К такой деловитости и конкретности они не привыкли.
Об этом событии с восторгом рассказывал заведующий свинофермой.
– Залез прямо в клеть, сгреб поросенка-трехмесячника за ляжку, поднял и говорит: «Не докормлен!» Вот ё, кэ, лэ, мэ, нэ! У директора так челюсть и отпала. Он сам-то никогда к свинье не притрагивался. А этот прямо в кормоцех прет – все своими руками перещупал: «Какой – говорит – у вас рацион? Привесы суточные какие? Где журнал регистрации привесов?» Видать, умный мужик. Дело будет!
И действительно – молва об этом поведении секретаря пронеслась по всей области. Партийные и хозяйственные работники кинулись на фермы. Стали наводить порядок, более конкретно решать вопросы.
Секретарь замолчал, задумчиво оглядел зал, потом несколько секунд смотрел в стол, как бы решая, стоит ли говорить сегодня еще об одной наболевшей теме, наконец, начал душевно и спокойно.
– Вообще нужно задуматься о структуре питания людей. До каких пор мы будем кормить рабочего человека жирной свининой, говядиной от коровы, из которой десять лет доим молоко, а к старости пустим ее под нож. Пора заняться мясным скотоводством. А почему мы не можем дать рабочему мясо индюшек и других птиц? Все это возможно и нам предстоит в корне менять состав стада крупного рогатого скота, развивать птицеводство. Хватит дремать сельскому хозяйству – вносите предложения.
Воспоминания вспыхивали и проплывали в мозгу Валентина быстро, не прерывая сосредоточенного внимания на происходящем в зале.
Он привык видеть секретаря в официальной обстановке. В обкоме в наглаженном, строгом костюме. В командировке на селе – в простом пиджаке, серой рубашке без галстука, на голове огромная серая из грубой ткани кепка.
Лишь однажды Валентину пришлось присутствовать на обеде после завершения бюро одного из сельских районов. Секретарь обкома посетил этот район впервые. В совхозной столовой – все руководители хозяйств. Обычное меню – уха из карасей, жареное мясо с картофелем, салат из капусты. Но как начать застолье? Ведь по традиции в буфете приготовлен ящик коньяка.
Секретарь райкома выставил для пробы одну бутылку. Все торопливо стали брать хлеб, пробовать салат, сами ждали, что же будет дальше.
А секретарь взял ложку и сказал, кивнув на бутылку:
– Давайте обойдемся без этого.
Но руководитель райкома, напряженно улыбаясь, продолжает настаивать:
Так сухая ложка,– говорят, – рот дерет! Да и рабочий день уже закончился.
Секретарь глянул на него спокойно и серьезно.
– Наше с вами рабочее время не кончается никогда.
Злополучная бутылка так и осталась стоять не открытой до конца ужина.
При всей внешней сдержанности и спокойствии секретарь в сложные минуты мог проявлять исключительную жесткость и требовательность.
Валентин помнил, как на планерке при сооружении первой очереди Боровской птицефабрики, строители и монтажники оборудования перессорились. Выходило, что цех не будет пущен даже к началу морозов. Секретарь в заключительном слове сказал:
– Вот вам три недели на все про – все и чтоб цех заработал.
Кто-то в зале от неожиданности громко сглотнул слюну. Глаза секретаря уставились на него.
– У кого там в горле пересохло? Я сейчас пить подам!
Произнес он жестко. И неожиданно улыбнулся. В зале раздался смех. Все разошлись с улыбками, но озабоченно переглядывались. Цех был сдан в положенный срок.
Секретарь замолчал и долгим взглядом осмотрел, тихо и недвижно сидящих слушателей.
Он положил на стол лист какой-то сводки, который он держал в руке, так ни разу и не заглянув в него. Вопросительно оглядел членов бюро.
– Я думаю, проблемы обозначены? Давайте послушаем присутствующих.
Начались выступления руководителей и специалистов. Секретарь никогда не записывал. Слушал внимательно. Старался не перебивать. Почти после каждого доклада делал краткое заключение или давал ответы.
Большинство мелких вопросов решалось сразу, поскольку здесь присутствовали все руководители ведомств.
– Да! Кстати! Где у нас торговля – облпотребсоюз? Должен вам доложить – в школьной столовой совхоза Лабенский нет яблок. Это как понимать? На дворе поздняя осень, дети не видят фруктов! Меню однообразное – котлеты, молоко, каша. А где свежие овощи, фрукты? Вам сколько можно говорить, чтоб были специальные огороды для школ, чтоб прямо с грядки на стол детям поступали овощи. Парадокс – в деревенской школе нет ни капусты, ни моркови, ни салатов! Да еще и фрукты задерживаете в городе.
– Отправлены, отправлены! На прошлой неделе. Шесть вагонов на Ишим.
– Я не знаю, куда вы их отправляете, но фруктов в деревне нет. Проверьте лично и доложите... Какая безответственность! Садитесь!
Отчеты продолжались как обычно, пока речь не зашла о сдерживании приемки влажного зерна на хлебоприемные пункты. Зам. начальника управления «хлебопродуктов» пытался объяснять, что сушилки не справляются, но секретарь перебил его властно и резко.
– Вы опять заботитесь о прибылях своего ведомства, а не об интересах государства? Это начинает нам надоедать! Или вы будете принимать зерно для сушки, или мы подберем на ваше место другого специалиста, который мыслит интересами государства. Если вы после сегодняшнего разговора не сделаете выводов, пеняйте на себя. Это последний с вами разговор об этой теме.
Неожиданно встал председатель КГБ Лобанов и обратился к секретарю и членам бюро.
– Сельское хозяйство хулиганит. Новосибирская станция радиоконтроля засекла в сельских районах девять незаконно работающих радиостанций дальней связи. Без регистрации и присвоения государственных номеров. По нашим сведениям зам. начальника Кораблев лично санкционировал их использование. Это как минимум уголовное дело. Мои люди дважды были у Кораблева, но он мер не принимает. Можем прогреметь на всю страну с этим нарушением. Нужно снять все радиостанции немедленно.
Валентин не предугадал такого удара и, сжав зубы, ждал реакции секретаря. Он знал, что тот извещен о станциях, но как он поведет себя в данном случае?
Секретарь оперся пальцами одной руки о стол и смотрел на начальника госбезопасности, повернувшись к нему в пол-оборота. Недовольно крякнув горлом, он умиротворяюще заговорил:
– У Вас товарищ Лобанов, все какие-то ужасы. И как правило, не там, где надо. Впервые на селе внедряется радиосвязь, а вы уже готовы ее прикончить. Пусть работает и развивается.
– Но это не законно. Нужно зарегистрировать связь и после этого на ней работать.
– Я здесь главный диспетчер! И еще раз говорю вам – пусть станции действуют... А Кораблеву не мешайте работать. У него уборка урожая.
Если нужно вы и помогите зарегистрировать, а сельское хозяйство пусть занимается своим делом.
Секретарь замолчал, расслабил губы, глаза его приняли стальной цвет, он оперся одной рукой о стол и не двигался. Было видно, что он борется с гневом. В зале все замерло. Секретарь медленно повернул голову в сторону председателя КГБ и, сдерживаясь, тихим голосом, спокойно спросил:
– Вы поняли меня, товарищ Лобанов?
Тот, к кому он обращался, весь багровый, так быстро вскочил на ноги, что стул из-под него упал.
– Так точно! Понял!
Секретарь уже отвернулся от него и, снисходительно улыбаясь, внимательно осматривал сидящих в зале.
– А где у нас Топталов?
Начальник облсельхозуправления быстро привстал и поднял кверху руку, как прилежный ученик, готовый к ответу.
– Я прочитал ваши предложения о мерах по завершению уборки. Облисполком и сельхозотдел тоже согласны с ними. Сейчас буду говорить с Красноярским обкомом и Таганрогом о досрочной отгрузке комбайнов и жаток. Готовьте людей для приемки. Только не пересаживайте людей с действующих комбайнов на новые. Они должны дополнительно вступить в работу. Ищите людские резервы среди сельских пенсионеров. Поклонитесь ветеранам. Создайте им условия в оплате и быте. Люди всегда нас поймут.
В конце концов, на решающий период уборки можно привлечь инженеров, работников управлений и контор, райкомов и обкома – всех кто владеет техникой.
Только давайте, не трогайте Кораблева. Пусть занимается своей инженерной службой. В этой обстановке техническое обслуживание должно быть на высоте. Не дергайте его и не толкайте из района в район. Дайте свободу действий. Он способен принимать решения самостоятельно. Посмотрите, может быть направить его в Армизон. Там наиболее сложная обстановка.
Он слегка опустил голову и несколько секунд смотрел в стол. Все ждали продолжения. Но секретарь, озабоченно осмотрев зал, произнес: «На этом, наверное, можно закончить. Вопросы? Замечания? Справки? Есть?» И через три-четыре секунды: «Нет! Тогда за дело. И прошу – без паники, без истерик, с чувством уверенности в успехе. До свидания».
На лестнице Валентина окликнул заведующий отделом.
Кричу, кричу, а он и не слышит! Похвалили, так ты и обезумел от радости.
Валентин остановился, подождал когда подойдет заведующий.
Тот на ходу спросил:
– Когда едешь?
– Сейчас. Вызываю машину и пошел.
– Ну, давай! Если что звони, я на хозяйстве остаюсь.
Давно прошло время обеда и большинство участников заседания двинулись в местную столовую. Валентин редко заходил туда. Разве что ближе к вечеру, когда там исчезала длинная очередь. Именно она была ненавистна ему. Стоящие здесь полчища лощенных, откормленных, с уверенными, наглыми взглядами молодых людей из комсомола, приводили его в бешенство. Он стоял среди них как чужестранец, униженный хозяйскими манерами окружающих. В соседнем зале за закрытыми дверями питалась высшая партийная номенклатура. Там обслуживали официантки, которые перед этой «особой» дверью надевали на лицо приятную улыбку и лишь после этого входили в запретный зал. Все это претило Валентину и угнетало его, поэтому он бывал здесь только по необходимости, как правило, сопровождая какого-нибудь командированного из столицы.
Вот и сейчас он, уже забыв о только что перенесенном умственном и нервном напряжении, стремился быстрей на работу. Бог с ним с обедом!
В управлении наверняка уже ждут посланцы деревень. Они прибывали в город как бы из другого мира, заполненного тяжким трудом, постоянными заботами и вечно нерешенными проблемами. Валентин искренне считал, что только ради благополучия этого деревенского мира он и живет на свете, терпит унижения и невзгоды.
Он открыл огромную дверь, выскочил на волю и широко зашагал по площади. Над его головой раздавался басовитый, как звук гигантской виолончели, гул огромных самолетов. Это прикомандированный военный авиаполк вывозил нефтяные трубы на Север. Там кипела великая стройка. Чувство причастности к этому огромному, общечеловеческому делу, которое позднее назовут подвигом века, придавало силы и поднимало дух.
Настроение было такое, что хотелось вскинуть руки и крикнуть всем идущим по улице:
– Люди! Посмотрите на меня! Я вас люблю!
В. С. Коробейников
ЧИСТИЛИЩЕ ДЛЯ НОМЕНКЛАТУРЫ
* * *
Голос в трубке прямой телефонной связи давно смолк, а Валентин все еще держал ее около уха. Начальник произнес всего три слова: «Завтра бюро. Готовься». Положив трубку, Валентин с извиняющейся улыбкой сказал находящимся в кабинете специалистам: «Давайте, мужики, отложим разговор на потом». Понимающе переглядываясь, они вышли, а он, открыв окно и скрестив на груди руки, задумался.
Давно прошло время, когда он впервые попал на бюро обкома. Его тогда удивило волнение и чрезвычайная напряженность присутствовавших. Было непонятно, отчего такие уверенные на работе, опытные люди терялись с ответами, никогда не вступали в спор. Молча сносили прямые намеки на некомпетентность. Никогда не протестовали против решений членов бюро.
В то время он был еще очень молод и не знал, насколько тяжел груз ответственности за огромное производство. Не понимал, что большинство сидящих за столом президиума давно прошли тот путь производственного чиновника, на который он только встал. Что их мера ответственности тоже была не малой.
Ему казалось в то время, что это мероприятие возникало спонтанно – собрались и поговорили.
Он еще не представлял себе, какую объемную работу проводил огромный партаппарат для подготовки заседания. Не знал, что каждое серьезное заявление или объяснение, высказанное секретарем, подтверждено фактами и документами. Спорить в этом случае – значит ставить себя в глупое положение.
Не понимал еще, что серьезные решения, как правило, были согласованы заранее. На всех уровнях. Не знали обычно о решении только люди или как их называли в данном случае номенклатурные работники, судьба которых должна была решаться на бюро.
Часто бывало так, что начальник производства уже знал, что сегодня на бюро одного из его заместителей накажут или даже освободят от работы, но молчал. Решения еще нет – нельзя и говорить. Кроме того, вдруг обреченный скажет на заседании: «А я знаю, что вы собрались меня освободить». И тогда – скандал. Правда, случалось и так, что толковый отчет и предложенные деловые мероприятия изменяли мнение членов бюро. Наказание в этом случае смягчалось или его совсем не следовало.
А самое главное в те молодые годы он не допускал мысли о том, что в президиуме могут быть люди субъективно оценивающие человека. И тем более не мог подумать, что среди них есть такие, которым безразлична судьба отчитывающихся – поднять руку «за» проще, чем доказать – почему ты против наказания.
Так было когда-то, а сегодня, по истечении нескольких лет аппаратной работы, он стал другим. Во-первых, у него уже было одно серьезное партийное наказание, полученное на бюро обкома за «слабую организацию охраны труда на отрасли». И это говорило о многом. Теми, кто был далек от этой «кухни» воспринималось все буквально – заслужил и получил. Объективность восторжествовала. И так будет со всяким. Если уж «таких» наказывают, то нас – сам бог велел.
Однако для номенклатуры существовало другое понятие – если не освободили от работы, а лишь наказали, значит с человеком считаются. Эти люди понимали, что часто партийное наказание уберегало от административного. И чем строже наказание, тем выше цена наказанного.
Не редко из столицы поступали приказы, которые заканчивались примерно так: «...Коллегия министерства считает, что (такой-то) заслуживает освобождения от должности но, учитывая, что он наказан в партийном порядке, ограничивается строгим предупреждением».
Это касалось ответственности за производственные упущения. Все дошедшие до бюро обкома персональные дела, как правило, связанные с нарушениями Закона или моральной нечистоплотностью, решались безжалостно и категорично.
Валентин был далек от мысли, что бюро является каким-то карающим органом. Он понимал руководящую и организующую его роль, но значение личной ответственности здесь было поднято на такую высоту, что всегда существовала возможность быть обозначенным как виновник той или иной производственной неудачи. Это была высшая инстанция ответственности руководителей перед государством и людьми.
Сегодня Валентин уже знал, кто может его поддержать, а кто нет. Чувствовал по незаметным для других оттенкам поведения, голоса и взглядов начальства, что может ожидать его в итоге.
Короче говоря, он был уже вполне сформировавшимся опытным «ответственным номенклатурным работником».
Звонок начальника и форма разговора его насторожила.
На столе затрещал телефон. В трубке звучал голос коллеги из отдела по животноводству. Тон был притворно шутливым: «Ви у себе? Стало быть присутствуете в наличии?» И не дожидаясь ответа, твердо и озабоченно -
«Слушай, зайти надо. У себя будешь? Иду». Трубка еще не была положена, а он уже вошел и говорил в своей манере витиевато-дурашливо: «Идя из дому, возьми это я да и повстречай самого Михалыча. Велел тихохонько передать тебе – чтобы пошибче готовился к бюро. Говорит в том плане, что думают, на этот раз кое с кого штанишки спущать!» – и как всегда, мигом отбросив шуточный тон, закончил: «У них-то шутки, а у нас – тоска в желудке. Одним словом – закрывайся на замок и думай. Все! Ты меня не видел и не слышал. Я ушедши». Он цепко пожал руку, прощально помахал ладошкой около уха и вышел...
Валентин, завалив стол документами, работал до полуночи. Время от времени он поглядывал на «прямой» телефон связи с начальником, но тот угрюмо молчал.
Когда уходил домой, вахтер сообщил ему, что начальник ушел еще по-свету. Такое очуждение первого руководителя не сулило ничего хорошего.
На следующее утро Валентин отправился на работу, как всегда, на рассвете. До начала дневной суеты нужно было переговорить с районами – дать ответы и получить новые вопросы и просьбы. Село просыпалось рано. Это огромное, разбросанное на полях и фермах, в деревнях и районных центрах производство жило своей особой непрерывной жизнью, не замирая ни на секунду. Кровно связанное с природой, оно само казалось вечным и нескончаемым.
За долгие годы работы он так привык чувствовать себя частью этого гигантского механизма, что казалось, не способен существовать без этих бесконечных забот, без мысли о своей постоянной причастности к огромному, пульсирующему день и ночь организму сельской жизни. Войдя в кабинет, Валентин выложил на стол сигареты, снял трубку междугородней связи, привычно произнес: «Запишите районы. Везде начальников». Начиналось обычное рабочее утро.
В начале десятого он отключил телефоны, еще раз закурил и, открыв папку, проверил готовые документы: отчеты, сводки, заявки, прогнозы и несколько строк «постановочных вопросов», проще говоря, просьб о помощи производству, после чего отправился в обком.
На третьем этаже около окон собирались приглашенные на бюро, кое– где нелепо звучал напряженный смех, нарочито бодрые приветствия. Некоторые торопливо курили около урны, выдыхая дым в открытое окно. Секретари райкомов окружили хозяйственников, ведя с ними короткие разговоры. Иногда те принимали какие-то документы и запихивали их в папки, при этом согласно кивая головами. Время от времени люди нервно поглядывали на ручные часы. В углу кто-то с фальшивой заинтересованностью вел рассказ. Окружающие делали вид, что с удовольствием его слушают. Но искусственность улыбок, напряженность взглядов говорили о том, что мысли присутствующих уже были сосредоточены на предстоящем заседании.
В конце коридора показался заведующий отделом. Он недавно был переведен из управления в обком и старался держать себя очень доступно – по-товарищески. Валентин шагнул навстречу:
– Сейчас брошу пробный камень. Напрошусь на прием.
Если ответит: «Заходи после бюро» – значит все должно пройти гладко.
Но ответ был другим.
– Какой разговор? Будет времечко, заходи. Покаркаем.
А подойдя вплотную, глядя на Валентина сквозь толстенные стекла очков, заведующий добавил более тихо, нервно подергивая носом:
Ты, шеф, кончай поперек музыки прыгать. Уймись! Дело керосином пахнет. Понял?
Вежливо поблагодарив, Валентин пошел вслед за ним к широким дверям зала заседания, которые уже начали бесшумно проглатывать приглашенных. В нем пробуждалась присущая ему с детства черта характера – перед опасностью становился спокоен и сдержан.
Голова работала ясно и четко. Он был готов к схватке умов и нервов, чтобы отстоять свое «Я». В этом понятии сливалась сейчас его профессиональная, гражданская и партийная сущность.
Кто-то невидимый открыл ведущую из приемной полированную дверь и в зал вошли члены бюро. Впереди– первый секретарь. Он был среднего роста, плотный, с пропорционально сложенной фигурой. Черные волосы на крупной голове гладко причесаны в обе стороны с ровным пробором ближе к левому уху. Лицо привлекательное – красивый прямой нос, рот небольшой с плотно сжатыми губами, подбородок не крупный – округлой формы.
Впечатляли глаза – большие, серые, широко ненапряженно распахнутые. Взгляд спокойный, уверенный, властный, излучающий разум и сильную волю. Голову держит гордо, высоко. Когда поворачивает ее в сторону нос немного поднимается кверху. Авторитет этого человека в области был непререкаем.
Когда он появился на пороге, в его глазах еще оставалась озабоченность, видимо, не связанная с этим залом. Кивнув головой, он тихо поздоровался, голос был немного гортанный, буква «г» звучала более мягко, чем у коренных сибиряков.
– Тут мне подготовили материалы. Целый доклад. Да еще и с оргвыводами. У нас это любят!
Он смолк на минуту. Оглядел зал. Тишина повисла от пола до потолка. Если закрыть глаза, то можно было бы подумать , что здесь нет никого. Не слышно было ни вздоха, ни кашля, ни шелеста бумаг, ни скрипа пера. Одни из присутствующих с карандашами в руке уставились в блокноты, как бы готовые срочно все записывать. Некоторые, не шевелясь, держали в обеих руках лежащую на столе папку с документами и тоже пристально глядели на нее. Это были кандидаты для отчетов.
Другие, замерев и повернувшись в сторону говорившего, подобострастно смотрели ему в глаза. Они предполагали, что будут лишь свидетелями.
Молчание секретаря до предела натянуло напряжение в зале. Казалось, что тишина начинает звенеть в ушах.
«Вот посмотрите»,– наконец произнес секретарь. Взял брезгливо за уголок один лист бумаги и поднял на уровень глаз всю взъерошенную пачку печатных листов. Подержав несколько секунд эту бумажную кипу, он разжал пальцы и она упала на стол. Не взглянув на нее, секретарь заговорил:
– Давайте отбросим бумаги. Отбросим весь официоз. Цифр и отчетов у нас достаточно. Некоторые в них уже погрязли – стали академиками по отчетам. Нам это не нужно.
Он почти никогда не говорил «Я», а обычно во множественном числе «мы, нам, нас».
– Вас тоже просим сегодня обойтись без бумаг. Давайте поговорим заинтересованно – по душам. О дополнительных мерах по завершению уборки урожая.
Поскольку эта работа проводится в чрезвычайных климатических условиях, нашу встречу тоже можно обозначить как чрезвычайную. Прошу каждого быть ответственным и искренним.
Но в начале я проинформирую вас о состоянии дел на севере области с нефтью и газом.
Он заговорил четко, кратко характеризуя результаты небывалой по объему и значению для страны работы. Звучали не знакомые тогда миру названия населенных пунктов Шаим, Нижневартовск, Самотлор, назывались огромные цифры завоза стройматериалов и труб. Ставились задачи и сроки их выполнения.
– Шаимская нефть пошла на Омск, на перерабатывающий завод. Первый газопровод пройдет рядом с Тюменью прямо на Свердловск. Уральской промышленности необходим дешевый газ, это в интересах всего государства. Мы пока будем ждать и работать над увеличением добычи газа.
Все это было новинкой и слушалось с огромным вниманием.
А секретарь уже перешел к сельскому хозяйству.
– Мы заостряем вопрос с уборкой хлеба и считаем положение на селе чрезвычайным не потому, что его может не хватать для питания населению. На эти цели нам нужно 350-370 тысяч тонн зерна. Никаких сложностей с этим не будет. Это зерно уже давно на элеваторах. Но нужно понимать, что грубых кормов для животноводства в результате непогоды нынче меньше, чем в прошлые годы. Значит, нужен зерновой фураж.
А это минимум еще 700-800 тысяч тонн. Как раз половина этого фуража еще лежит в поле. Уберем его – будет корм скоту, будут продукты животноводства, повысится зарплата и благосостояние селян.
А у нас как порой относятся к людям?
Я вам расскажу.
В Голышмановском районе по пути в Аромашево – вижу в поле одинокий трактор. Подъехал, выхожу – встречает женщина – тракторист. Разговорились. Она не только в районе или в области, не знает даже обстановки в своем хозяйстве.
– Спасибо – говорит – хоть вы остановились, а то с утра уже 28 легковых машин промчались и все мимо. Все начальство едет. Все занятые. До нас, рабочих дела нет. Она секретаря райкома ни разу не видела. Не знает, какой он и есть.
Говорящий смолк и строго осмотрел зал. Присутствующие напоминали мумии – были недвижны, многие побледнели и уставили глаза в стол. Казалось, жизнь покинула этот замороженный властью зал. Секретарь обкома недовольно хмыкнул горлом и продолжил.
– Вот вам пример махрового бюрократизма. Вот товарищ Ищенко, – он показал пальцем на секретаря райкома, – так вы и работаете, таковы и результаты... Я вам скажу товарищи, и хозяйственники и партработники: Чем сложнее обстановка, тем чаще нужно встречаться с людьми. Для этого мы всегда должны находить время.
Нельзя допускать нервозности и грубости. Механизаторы и так работают с предельным напряжением, они не виноваты в отставании.
Поздняя весна и дождливая осень чрезвычайно усложнили условия уборки. Под угрозой гибели сегодня сто тридцать тысяч гектаров хлеба. Но не все зависит от погоды. Об этом говорят показатели работы районов. Одни организованно используют каждый час положенного времени, другие паникуют, создают нервозность в коллективах, третьи пали духом и выжидают. А что ждать сидя в кабинетах? Нужно советоваться с людьми и разъяснять, что хлеб сейчас нужен, прежде всего, для самой деревни, для фуража. Мы не имеем права сократить почти двухмиллионное стадо крупного рогатого скота.
Слушая уверенный голос секретаря, Валентин вспомнил первые годы его работы. Прибыл он в область, когда ему едва исполнилось сорок один год, и сразу стал вникать, прежде всего, в работу сельского хозяйства. Это было объяснимо, поскольку в то время оно было самым крупным в области производством. Своим первым посещением свинофермы в ЗауралНИИсхозе он произвел фурор и на животноводов и на руководителей. К такой деловитости и конкретности они не привыкли.
Об этом событии с восторгом рассказывал заведующий свинофермой.
– Залез прямо в клеть, сгреб поросенка-трехмесячника за ляжку, поднял и говорит: «Не докормлен!» Вот ё, кэ, лэ, мэ, нэ! У директора так челюсть и отпала. Он сам-то никогда к свинье не притрагивался. А этот прямо в кормоцех прет – все своими руками перещупал: «Какой – говорит – у вас рацион? Привесы суточные какие? Где журнал регистрации привесов?» Видать, умный мужик. Дело будет!
И действительно – молва об этом поведении секретаря пронеслась по всей области. Партийные и хозяйственные работники кинулись на фермы. Стали наводить порядок, более конкретно решать вопросы.
Секретарь замолчал, задумчиво оглядел зал, потом несколько секунд смотрел в стол, как бы решая, стоит ли говорить сегодня еще об одной наболевшей теме, наконец, начал душевно и спокойно.
– Вообще нужно задуматься о структуре питания людей. До каких пор мы будем кормить рабочего человека жирной свининой, говядиной от коровы, из которой десять лет доим молоко, а к старости пустим ее под нож. Пора заняться мясным скотоводством. А почему мы не можем дать рабочему мясо индюшек и других птиц? Все это возможно и нам предстоит в корне менять состав стада крупного рогатого скота, развивать птицеводство. Хватит дремать сельскому хозяйству – вносите предложения.
Воспоминания вспыхивали и проплывали в мозгу Валентина быстро, не прерывая сосредоточенного внимания на происходящем в зале.
Он привык видеть секретаря в официальной обстановке. В обкоме в наглаженном, строгом костюме. В командировке на селе – в простом пиджаке, серой рубашке без галстука, на голове огромная серая из грубой ткани кепка.
Лишь однажды Валентину пришлось присутствовать на обеде после завершения бюро одного из сельских районов. Секретарь обкома посетил этот район впервые. В совхозной столовой – все руководители хозяйств. Обычное меню – уха из карасей, жареное мясо с картофелем, салат из капусты. Но как начать застолье? Ведь по традиции в буфете приготовлен ящик коньяка.
Секретарь райкома выставил для пробы одну бутылку. Все торопливо стали брать хлеб, пробовать салат, сами ждали, что же будет дальше.
А секретарь взял ложку и сказал, кивнув на бутылку:
– Давайте обойдемся без этого.
Но руководитель райкома, напряженно улыбаясь, продолжает настаивать:
Так сухая ложка,– говорят, – рот дерет! Да и рабочий день уже закончился.
Секретарь глянул на него спокойно и серьезно.
– Наше с вами рабочее время не кончается никогда.
Злополучная бутылка так и осталась стоять не открытой до конца ужина.
При всей внешней сдержанности и спокойствии секретарь в сложные минуты мог проявлять исключительную жесткость и требовательность.
Валентин помнил, как на планерке при сооружении первой очереди Боровской птицефабрики, строители и монтажники оборудования перессорились. Выходило, что цех не будет пущен даже к началу морозов. Секретарь в заключительном слове сказал:
– Вот вам три недели на все про – все и чтоб цех заработал.
Кто-то в зале от неожиданности громко сглотнул слюну. Глаза секретаря уставились на него.
– У кого там в горле пересохло? Я сейчас пить подам!
Произнес он жестко. И неожиданно улыбнулся. В зале раздался смех. Все разошлись с улыбками, но озабоченно переглядывались. Цех был сдан в положенный срок.
Секретарь замолчал и долгим взглядом осмотрел, тихо и недвижно сидящих слушателей.
Он положил на стол лист какой-то сводки, который он держал в руке, так ни разу и не заглянув в него. Вопросительно оглядел членов бюро.
– Я думаю, проблемы обозначены? Давайте послушаем присутствующих.
Начались выступления руководителей и специалистов. Секретарь никогда не записывал. Слушал внимательно. Старался не перебивать. Почти после каждого доклада делал краткое заключение или давал ответы.
Большинство мелких вопросов решалось сразу, поскольку здесь присутствовали все руководители ведомств.
– Да! Кстати! Где у нас торговля – облпотребсоюз? Должен вам доложить – в школьной столовой совхоза Лабенский нет яблок. Это как понимать? На дворе поздняя осень, дети не видят фруктов! Меню однообразное – котлеты, молоко, каша. А где свежие овощи, фрукты? Вам сколько можно говорить, чтоб были специальные огороды для школ, чтоб прямо с грядки на стол детям поступали овощи. Парадокс – в деревенской школе нет ни капусты, ни моркови, ни салатов! Да еще и фрукты задерживаете в городе.
– Отправлены, отправлены! На прошлой неделе. Шесть вагонов на Ишим.
– Я не знаю, куда вы их отправляете, но фруктов в деревне нет. Проверьте лично и доложите... Какая безответственность! Садитесь!
Отчеты продолжались как обычно, пока речь не зашла о сдерживании приемки влажного зерна на хлебоприемные пункты. Зам. начальника управления «хлебопродуктов» пытался объяснять, что сушилки не справляются, но секретарь перебил его властно и резко.
– Вы опять заботитесь о прибылях своего ведомства, а не об интересах государства? Это начинает нам надоедать! Или вы будете принимать зерно для сушки, или мы подберем на ваше место другого специалиста, который мыслит интересами государства. Если вы после сегодняшнего разговора не сделаете выводов, пеняйте на себя. Это последний с вами разговор об этой теме.
Неожиданно встал председатель КГБ Лобанов и обратился к секретарю и членам бюро.
– Сельское хозяйство хулиганит. Новосибирская станция радиоконтроля засекла в сельских районах девять незаконно работающих радиостанций дальней связи. Без регистрации и присвоения государственных номеров. По нашим сведениям зам. начальника Кораблев лично санкционировал их использование. Это как минимум уголовное дело. Мои люди дважды были у Кораблева, но он мер не принимает. Можем прогреметь на всю страну с этим нарушением. Нужно снять все радиостанции немедленно.
Валентин не предугадал такого удара и, сжав зубы, ждал реакции секретаря. Он знал, что тот извещен о станциях, но как он поведет себя в данном случае?
Секретарь оперся пальцами одной руки о стол и смотрел на начальника госбезопасности, повернувшись к нему в пол-оборота. Недовольно крякнув горлом, он умиротворяюще заговорил:
– У Вас товарищ Лобанов, все какие-то ужасы. И как правило, не там, где надо. Впервые на селе внедряется радиосвязь, а вы уже готовы ее прикончить. Пусть работает и развивается.
– Но это не законно. Нужно зарегистрировать связь и после этого на ней работать.
– Я здесь главный диспетчер! И еще раз говорю вам – пусть станции действуют... А Кораблеву не мешайте работать. У него уборка урожая.
Если нужно вы и помогите зарегистрировать, а сельское хозяйство пусть занимается своим делом.
Секретарь замолчал, расслабил губы, глаза его приняли стальной цвет, он оперся одной рукой о стол и не двигался. Было видно, что он борется с гневом. В зале все замерло. Секретарь медленно повернул голову в сторону председателя КГБ и, сдерживаясь, тихим голосом, спокойно спросил:
– Вы поняли меня, товарищ Лобанов?
Тот, к кому он обращался, весь багровый, так быстро вскочил на ноги, что стул из-под него упал.
– Так точно! Понял!
Секретарь уже отвернулся от него и, снисходительно улыбаясь, внимательно осматривал сидящих в зале.
– А где у нас Топталов?
Начальник облсельхозуправления быстро привстал и поднял кверху руку, как прилежный ученик, готовый к ответу.
– Я прочитал ваши предложения о мерах по завершению уборки. Облисполком и сельхозотдел тоже согласны с ними. Сейчас буду говорить с Красноярским обкомом и Таганрогом о досрочной отгрузке комбайнов и жаток. Готовьте людей для приемки. Только не пересаживайте людей с действующих комбайнов на новые. Они должны дополнительно вступить в работу. Ищите людские резервы среди сельских пенсионеров. Поклонитесь ветеранам. Создайте им условия в оплате и быте. Люди всегда нас поймут.
В конце концов, на решающий период уборки можно привлечь инженеров, работников управлений и контор, райкомов и обкома – всех кто владеет техникой.
Только давайте, не трогайте Кораблева. Пусть занимается своей инженерной службой. В этой обстановке техническое обслуживание должно быть на высоте. Не дергайте его и не толкайте из района в район. Дайте свободу действий. Он способен принимать решения самостоятельно. Посмотрите, может быть направить его в Армизон. Там наиболее сложная обстановка.
Он слегка опустил голову и несколько секунд смотрел в стол. Все ждали продолжения. Но секретарь, озабоченно осмотрев зал, произнес: «На этом, наверное, можно закончить. Вопросы? Замечания? Справки? Есть?» И через три-четыре секунды: «Нет! Тогда за дело. И прошу – без паники, без истерик, с чувством уверенности в успехе. До свидания».
На лестнице Валентина окликнул заведующий отделом.
Кричу, кричу, а он и не слышит! Похвалили, так ты и обезумел от радости.
Валентин остановился, подождал когда подойдет заведующий.
Тот на ходу спросил:
– Когда едешь?
– Сейчас. Вызываю машину и пошел.
– Ну, давай! Если что звони, я на хозяйстве остаюсь.
Давно прошло время обеда и большинство участников заседания двинулись в местную столовую. Валентин редко заходил туда. Разве что ближе к вечеру, когда там исчезала длинная очередь. Именно она была ненавистна ему. Стоящие здесь полчища лощенных, откормленных, с уверенными, наглыми взглядами молодых людей из комсомола, приводили его в бешенство. Он стоял среди них как чужестранец, униженный хозяйскими манерами окружающих. В соседнем зале за закрытыми дверями питалась высшая партийная номенклатура. Там обслуживали официантки, которые перед этой «особой» дверью надевали на лицо приятную улыбку и лишь после этого входили в запретный зал. Все это претило Валентину и угнетало его, поэтому он бывал здесь только по необходимости, как правило, сопровождая какого-нибудь командированного из столицы.
Вот и сейчас он, уже забыв о только что перенесенном умственном и нервном напряжении, стремился быстрей на работу. Бог с ним с обедом!
В управлении наверняка уже ждут посланцы деревень. Они прибывали в город как бы из другого мира, заполненного тяжким трудом, постоянными заботами и вечно нерешенными проблемами. Валентин искренне считал, что только ради благополучия этого деревенского мира он и живет на свете, терпит унижения и невзгоды.
Он открыл огромную дверь, выскочил на волю и широко зашагал по площади. Над его головой раздавался басовитый, как звук гигантской виолончели, гул огромных самолетов. Это прикомандированный военный авиаполк вывозил нефтяные трубы на Север. Там кипела великая стройка. Чувство причастности к этому огромному, общечеловеческому делу, которое позднее назовут подвигом века, придавало силы и поднимало дух.
Настроение было такое, что хотелось вскинуть руки и крикнуть всем идущим по улице:
– Люди! Посмотрите на меня! Я вас люблю!