Испытание властью
В. С. Коробейников
ДЕТСКИЕ ШАЛОСТИ
* * *
Над зеленым ковром вековой сибирской тайги траурными лентами расстилался дым от проходящих почти беспрерывно паровозов. В августе тысяча девятьсот сорок третьего года железная дорога работала с предельным напряжением. С фронта шли с грохотом составы обгоревших, изрешеченных пулями и снарядами грузовых вагонов, платформ с разбитой техникой, искореженным оружием. Беззвучно проплывали мягкие, госпитальные вагоны с завешенными окнами. На запад везли новые танки, оружие, снаряды и орудия. Почти ежечасно пролетали эшелоны теплушек солдатами. Молох войны пожирал миллионы человеческих жизней, рушил города и села, громил технику и оружие. Страна, умываясь кровью своих сыновей, отдавала все силы в жестокой, беспощадной битве.
Валька Ковалев, ученик пятого класса, каждое утро бегал на вокзал с корзинкой свежих огурцов, которые забрасывал в открытые двери пролетающих солдатских вагонов. Однажды, возвращаясь с железной дороги, он увидел около крохотного домика леспромхозовской парикмахерской несколько знакомых мальчишек. Было заметно, что они чем-то озабочены. Валька подошел и увидел сидящего на завалинке старого парикмахера Иосифа Шмаевича, который негромко причитал, плаксиво говоря о себе в третьем лице.
– Бог ты мой, и что изделал Ося? Он нарушил казенное ружо. Оно теперь не будет стрелять. Завтра придет товарищ участковый милиционер и спросит: «Что ты изделал, Ося, с ружом?» Осю заберут и увезут в лагерь, чтобы пилить лес. Ося не умеет пилить. Ему не дадут кушать, и он умрет! Бедный Ося, что он наделал, что с ним теперь будет? Горе мне, горе! Ай-я-яй!
Страдальчески вскрикивая, Иосиф Шмаевич поднимал руки и склонял голову то на одну, то на другую ладонь. Собравшиеся около него мальчишки шепотом оповещали подходивших о том, что Мишка Баримбаум брал у парикмахера берданку для охоты и потерял в болоте затвор. Пацаны долго советовались и, наконец, решили: «Оську надо спасать». Они задумали идти за десять километров на станцию Иковка, где складировали, сортировали на поле привезенное с фронта непригодное оружие, и попросить затвор от русской винтовки. Часа через два парни уже были там. В переговоры вступил Валька, но два охранника, национальность которых никто не знал, но все деревенские жители называли их западниками, предъявили высокую цену, потребовав пару булок хлеба и литр молока. Валька предложил рыбу, но они отказались:
– Ни-и! Принесете мелкоту, як головастиков. Одни кости. Ни-и! Рыбы не трэба!
Мальчишки отправились обратно ни с чем и по дороге решили пролезть ночью на поле без спроса. Тайно от охраны. Валька забрался на сосну и высмотрел место, где были уложены в штабеля винтовки. Ему и поручили пацаны проникнуть внутрь охраняемой зоны. На следующую ночь Валька с Мишкой Баримбаумом вновь в темноте подошли к колючей проволоке, окружающей поле.
По середине поля проходил железнодорожный тупик, слабо освещенный электролампами. Слева, на невысокой сторожевой вышке, время от времени вспыхивал тусклый луч прожектора. Болезненно вздрагивая, он проползал по кучам военного металлолома. Валька надел через плечо тряпичную сумку и пополз в зону. Мишка завалился в куст тальника и стал ждать. Периодически он тихо посвистывал, давая ориентир ползущему другу. Лес, как опущенный в воду, был погружен в давящую на уши тишину. Мишка напрягал слух, таращил глаза, но все было так спокойно, что он задремал. Незаметно прошло около двух часов.
Возвращался Валька, когда уже забрезжил рассвет и вокруг, как на проявляющейся фотографии, стали вырисовываться размытые очертания кустов и деревьев. Раздвигаемая руками трава, казалось, шелестит так громко, что звук этот могут услышать далеко в поселке, где монотонно, глухо рокотал мотор электростанции. Валька постепенно осмелел, а когда до забора оставалось метров десять, встал на ноги и побежал к кусту на краю зоны. Вдруг навстречу ему метнулась тень.
– Стой, ни с мэста! Стрелять буду! – услышал он и обмер от испуга, увидев перед собой охранника со вскинутой на изготовку винтовкой.
– Хо! То це ты, вчерашний хлопчик! Все ж залез, голова твоя бедова! Видать, больно нужна вам туя железяка проклятая. Нашел ее, чи шо?
Валька упал на колени и, готовясь расплакаться, собрался, ничего не скрывая, рассказать все о старом парикмахере и казенной берданке. Он уже был готов отдать охраннику добытый с таким трудом и страхом затвор, как вдруг прожектор на вышке дрогнул, и луч его зловеще пополз в сторону говорившего. С вышки донеслось.
– Ты шо тамо гуторишь, Таврило? Ктой-то е?
– Та ни! Померещилося здеся. Туман грае!
Когда слепяще-белый луч отвернулся в сторону и стал ощупывать горы металлолома, солдат снова зашептал:
Ползи отсюда, пацан, а то счас пулю сглотишь. Беги, говорю, пока жив, что рот-то разинул? Да чтоб больше тебя здеся не было. И всем накажи, чтоб не появлялись, а то, мол, застрелят тама.
Валька, не помня себя, подкатился под колючую проволоку ограды, прополз еще метров десять, вскочил и побежал. Сердце его колотилось так, что, казалось, разобьется о ребра, дыхание вырывалось со стоном, рубаха прилипла от пота к спине. На ходу он пощупал сумку, там все было на месте. Тогда он упал на землю, разбросил руки и ждал, когда успокоится дыхание. Вскоре подошел Мишка, и они отправились в обратный путь. Через несколько шагов Валька, все еще с испугом озираясь, проговорил:
– Смотри-ка, я чего нашел там.
Он сунул руку в сумку и вытащил из нее отливающий вороненой сталью револьвер.
– Прожектор зашарил, я спрятался в танке. Через нижний люк залез, смотрю, а он под сидением лежит. И, главное, полный барабан патронов.
Друзья без конца играли найденным оружием, пока не дошли до своего поселка. Расходясь по домам, договорились, никому не рассказывать о своем походе и, тем более, о нагане. Однако уже вечером на третий день в углу центрального сада, в кустах, сгрудилась целая стайка мальчишек. Оттуда слышалось.
– Валяша, ну покажи. Чего ты жмешься? Жалко, что ли? Дай подержать.
А когда совсем стемнело, в саду прогремели три выстрела. После этого ребятня, довольная, разбежалась по домам. Деревенские секреты хранятся не долго, особенно в детской среде. Каждому пацану хочется показать, что и он приобщен к какой-нибудь тайне. Утром следующего дня в дверь барака вошел участковый милиционер. Он сел к столу, снял фуражку, протер платком лоб, шею и, не глядя на стоящего перед ним Вальку, сказал:
– Где наган? Давай, неси его сюда. Да поторапливайся, некогда мне.
Валька, опустил голову и полез на чердак. Через минуту он протянул оружие милиционеру. Тот быстро разрядил его, пересчитал патроны.
– Сколько раз, говоришь, стреляли вчера? А гильзы где? Нету, говоришь? А вот они!
Он достал из кармана три стреляные гильзы и поставил их на стол рядом с четырьмя заряженными патронами.
Ну вот! Теперь все здесь. Больше нету... Давайте все трое, кто стрелял: ты, Мишка Баримбаум и Димка Дьячков – к 2-м часам ко мне в кабинет. Протокол надо составить.
Участковый засунул наган в карман, долго надевал фуражку и вдруг неожиданно спросил:
– Где взял наган-то? Где взял, тебе говорят, голова твоя отпетая? Молчишь? Ну, молчи, молчи, посидишь в кутузке, быстро разговоришься у меня.
Нагнув голову, он вышел, неслышно закрыв за собой дверь.
В бараке с узким коридором, где на одной двери было написано «Милиция», сидели на скамейке три друга-стрелка и какой-то хилый мужичок с тростью. Он приглядывался к ним.
– За что вас-то забрали? – спросил он перепуганных мальчишек.
Мишка нехотя ответил, кивнув на Вальку:
– Да вон, за наган. У него был. Начнут сейчас: «Где взяли? Кто дал?»
Мужичок презрительно засмеялся и надернул Мишке фуражку на глаза.
– Вот удивили! Да оружие сейчас хоть где найти можно. Война ведь! Вон сколько всего в вагонах везут. Сейчас не то, что наган, пушку в любом лесу найдешь. Ваше дело – чепуха. Вот мое сурьёзное. Я нашел в вагоне одном разбитом документы. Подобрал да и сдал, дурак, в милицию. А оказалось, что хозяин-то бумаг убитый и ограбленный. Сейчас меня и таскают на допросы
Валька слушал мужика, а сам все думал об одном и том же: «Если рассказать правду – придется говорить о потерянном затворе и о том, что Иосиф Шмаевич доверял несовершеннолетним казенное ружье. За это ему не поздоровится. Кроме того, ночное посещение складов тоже не сулит ничего хорошего. Особенно солдату, отпустившему Вальку. Его могут направить в штрафники на фронт».
В крохотном кабинетике, куда вызвали друзей, за одним столом сидели трое – участковый, женщина – профорг леспромхоза и парторг. На все вопросы об оружии Валька, уставившись в пол, твердил одно и то же: «Нашел наган в лесу».
Профорг, недоверчиво улыбаясь, спросила:
– А место указать можешь?
– Могу. У деда, около озера. В кустах.
– Это когда же ты за десять километров бегал туда? И зачем?
– На той неделе ходил. Просто так.
Парторг тихим голосом, как бы советуясь, заметил:
– Вообще-то жалобы оттуда идут. Дезертиров развелось тьма. Обижать жителей стали. По огородам шастают прямо днем. Еду отбирают, одежонку. Неплохо бы проверить. Демобилизованных привлечь к этому делу.
Милиционер, не поднимая глаз от стола, нехотя произнес:
– Есть у меня кое-какая информация сверху. Ладно. Проверим на днях. Съездим, посмотрим.
Через несколько дней, когда мать работала на погрузке леса в ночную смену, на рассвете Валька услышал осторожный стук в окно и приглушенный голос милиционера.
– Эй, Валька, выходи. Поедем. Быстрей давай. Шевелись.
В стороне от барака стояли две подводы.
На телегах сидели и полулежали шесть человек. Все они были фронтовиками, вернувшимися после тяжелых ранений домой.
У Терентия не было правой руки от самого плеча, у Савелия – левой от локтя. На куче зеленой травы лежал Константин Петрович. Его деревянный протез торчал с краю телеги, как ствол пулемета. Двое незнакомых со шпалорезки видимых ранений не имели. На второй подводе были демобилизованные с фронта жители ближних деревень, все в заношенных гимнастерках и солдатских сапогах.
Савелий, сгребая для Вальки единственной рукой с вечера скошенную траву, встретил его с добродушной усмешкой:
– А-а! Вот он наш сыщик геройский! Смотри, Валяха, если не поймаем никого, значить, врешь ты нам. Тогда повесим за ногу на сучок и штаны сдернем. Пущай комары тебя выучат. Видишь, какие все вояки собралися? Один другого краше. Еле до телеги доползли. Что встал? Давай садись. Кажи дорогу.
Валька оперся о ступицу колеса и запрыгнул в кучу пахнущей лугом зелени. Милиционер сел рядом. Подводы затряслись по разбитой дороге. Валька прикинулся спящим, а сам внимательно слушал. Он почти уже и не волновался, так как заранее решил, где покажет место находки.
Мужики много курили. Лошади отбивались от гнуса, грызли зубами удила, трясли головами, махали хвостами, колотили коленками задних ног по подбрюшью и часто фыркали. Савелий, посасывая самокрутку, подготовленную и прикуренную Константином, пустился в рассуждения:
Что творится, что творится на свете, язви его в душагу! Дезертиров развелось больше, чем зайцев. И мер не принимают! Уже милицию убивать стали. Вон Николу Тельманова прямо при исполнении грохнули. Как хоть дело-то было? – обратился Савелий к милиционеру.
Тот, не оборачиваясь, долго молчал, потом глухо ответил:
– Двое их было. Братья. Жили у родителей за печью. Никола-то пришел сети украденные искать. Объявил, что обыск будет делать. Младший подкрался и его за руки схватил, старший наган у Николы из кобуры вытащил и прямо в затылок ему два раза всадил.
– Ну, дак что вы не ищете? Почему не ловите? Их всех надо! – не унимался Савелий.
– Где нам до огурцов, когда с рассолу болеем. Попробуй найди кругом деревень полно. Тут с адмссыльными управиться бы и то ладно. Каждую неделю то электрокабель перерубят, то костыль железнодорожный забьют в бревно и его пустят в пилораму. Все зубья у циркулярки как рукой снимет. То стойки подпилят у платформы – лес погруженный развалится. Только успевай разбирайся!
Савелий тяжело вздохнул и, поигрывая окованной металлом городошной битой, выданной ему в качестве оружия, заключил:
– Да, братуха, видать, война идет не только на фронте, а и по всей матушке Россее.
Подводы спустились в низину, заполненную утренним туманом, из которого виднелись, как шахматные фигуры, головы лошадей. У поворота к озеру, рядом с дорогой, горел костерок и, как каменное изваяние, стоял человек в брезентовом плаще. Это ждал экспедицию председатель Совета местной деревни. Через несколько минут остановились, распрягли и стреножили лошадей. Отряд направился к озеру по нахоженной тропе. Рядом с урезом воды, где чалились рыбацкие лодки, Валька подвел всех к кусту, в котором обычно рыбаки прятали весла, и сказал:
– Вот здесь лежал, под травой.
Прибывшие разбились на две группы и разошлись вдоль берега озера. Часа через два приехавшие на телеге с Валькой вернулись к лошадям и развели маленький костер. Все устали и улеглись на траве, закуривая и утираясь от пота.
Сквозь стремящийся от костра кверху горячий воздух Валька вдруг увидел на тропе, пролегающей через камыш, группу людей. Впереди шагали с опущенными головами трое молодых парней. Одеты они были в рваные мятые фуфайки и пиджаки, но на ногах посверкивали добротные солдатские сапоги. Колонну замыкали приехавшие на второй телеге. Хромой предсовета, пришкандыбавший последним, издалека весело закричал в сторону милиционера:
– Вот они, голубчики, сами приехали. Слышим: кто-то на лодке гребется, мы и притаились. А они прямо к нам причаливают. Хорошо живут. Карасей ведро привезли. А в землянку к ним пришли – картошки полно, хлеба краюха. Тут мы их и взяли. Правда, они не сопротивлялись. Чего не было, того не было. Уже год, говорят, как сбежали с эшелона.
Арестованных поставили в ряд около телеги. Двое, не поднимая голов, смотрели в землю, третий, самый высокий и крепкий, смело осматривал всех голубыми, как утреннее небо, глазами.
Все устало присели, не унимался только председатель.
– Ну, будет вам теперь! Достукались! Получите по полной! Это надо же дотумкаться: все на фронт, а они домой улизнули. Там воюют, а они карасей трескают да отсыпаются. Смотри: ожирели все, как бурундуки!
Валька присмотрелся, и сердце его заторопилось, застучало так, что удары его болезненно отдавались в висках. Он узнал арестованных. Несколько лет назад Валька гостил у деда-егеря, а они, еще совсем в то время мальчишки, приплыли на большой рыбацкой лодке и привезли цаплю с перебитым крылом.
Дед осмотрел птицу.
– Ничего. Вылечим, поставим к осени на крыло, а нет – в курятнике перезимует. Весной выпустим.
Цаплю посадили в клетку, а дед обратился к парням:
– Мне на обход надо. Возьмите пацана с собой. Покатайте. Пусть к воде привыкает, а то, как котенок домашний, всего боится.
Подталкивая Вальку к лодке, ласково добавил:
– Иди, иди. Ребята не балованные, не обидят, не бойся.
Валька ясно вспомнил, как они долго плавали по огромному озеру, ели морковные шаньги, загорали, брызгались водой, хохотали и веселились. Воспоминания прервал милиционер. Бодро вскочив на ноги, он сразу обратился к арестованным, доставая из полевой сумки револьвер.
Тут вот Валька говорит, что здесь нашел этот наган. Ваш или нет? Если не подтвердится, парнишка в лагерь загремит. Это уж точно! И гадать не надо.
Голубоглазый долго смотрел на побледневшего от потрясения Вальку, на слезы горохом катящиеся по его щекам, тяжело с дрожью вздохнул и поднял взгляд к небу.
– Ну что! Пусть и наган мой. Теперь уж все равно. Заоднем!
Однорукий Савелий-фронтовик, несколькими затяжками докурив самокрутку, бросил ее трясущейся рукой под ноги, не отрывая злобного взгляда от дезертира, схватил дубинку и вплотную подошел к нему.
Что? Смелый? Да? Отъелся у маткиной сиськи, сволочь! Мы там кровь свою проливали, а ты тута по девкам нашим шаришься? Гад такой!
Фронтовик заскрипел зубами. Из обезумевших его, вытаращенных глаз брызнули слезы. Он дико заматерился и ударил голубоглазого битой в висок. Парень наклонился и весь напружинился, пытаясь освободить связанные руки, но вскоре упал, сначала на колени, потом на грудь лицом в траву.
Приехавшие на облаву, засуетились, хватая дубинки и устремляясь к арестованным. Одноногий запутался в траве, упал и полз к телеге на четвереньках. Милиционер махал наганом, расталкивал фронтовиков и кричал во все горло:
– Прекратить! Стой! Нельзя! Все под суд за расправу! Разойдись! Убью!
Однако остановить разъяренных мужиков не удавалось. Они безжалостно накинулись на арестованных.
– А-а-а! – дико закричал в ужасе Валька и бросился бежать в лес. Он не понимал и не чувствовал, откуда берется этот жуткий, незнакомый звук, пугающий его самого.
Ноги уносили его от страшного места. Валька, как слепой, вытянул перед собой руки и, не чувствуя ударов от веток и кустов, мчался по лесу до тех пор, пока в груди не вспыхнул жар, как от углей. Задыхаясь, он упал среди зарослей папоротника и со стоном дышал. Отлежавшись, всхлипывая, побежал дальше по знакомому ему лесу в сторону дома. В деревню Валька вошел уже потемну. Дверь барака никогда не закрывалась на запор, и он осторожно вошел в комнату. Из темноты, с русской печки, раздался усталый, раздраженный голос матери.
– Ты, что ли, Валька?
– Ну!
– Где тебя леший носит? Я всю деревню обежала. У людей дети как дети, а тебя вечно с собаками искать надо. Иди, ешь картошку – на шестке там стоит.
Валька отказался от еды и молчком залез на полати. Его колотила отвратительная дрожь, даже стучали зубы. Мать спросила:
– Замерз что ли? Иди ко мне. Может, простыл? По целым дням в реке сидите, как жабы.
Валька переполз к ней на печь. Она губами пощупала его лоб, убедилась, что температура нормальная и прижала его голову к своей груди. Валька считал себя взрослым и обычно стеснялся редко достающейся ему материнской ласки, но в этот вечер он крепко обнял ее крупную руку, успокоился и уснул.
Через два дня, ранним утром, в кабинете милиции злобно стучала печатная машинка. Засучив до локтей рукава, милиционер старательно, одним пальцем колотил по клавишам. Губы его при этом шевелились, называя искомую букву. Все лицо изображало невероятное напряжение. Такая тяжелая работа продолжалась более двух часов. Наконец текст был готов, и, достав его из машинки, милиционер, снова шевеля губами, прочитал напечатанное.
_Начальнику_управления_НКВД_по_Курганской_области_майору_Дранииину_С.С._
РАПОРТ
_18_августа_в_результате_проведенной_операции_в_районе_озера_Могильное,_около_села_Убиенка,_отрядом_по_борьбе_с_дезертирством_и_вредительством_была_окружена_и_арестована_группа_дезертиров_из_трех_человек,_а_именно:_
_Иванов_Савелий_Петрович_-1923_г.р._Иванов_Петр_Петрович_-1924_г.р._Меркушкин_Илья_Кузьмич_-1923_г.р._
_Призваны_в_Красную_Армию_в_июле_1942_г._из_села_Убиенка_Юргамышским_военкоматом._
_При_попытке_к_бегству_все_трое_были_убиты._Трупы_опознаны_Сельским_Советом,_родителями_и_односельчанами._Похоронены_в_с._Убиенка_по_акту,_подписанному_в_Сельском_Совете_и_понятыми._
Уполномоченный по территории Кособродского ЛПХ ст. лейтенант ГБ – НКВД
Боченко И.В.
20 августа 1943 года
Отпечатано в двух экземплярах, один хранится в деле № 16.
В. С. Коробейников
ДЕТСКИЕ ШАЛОСТИ
* * *
Над зеленым ковром вековой сибирской тайги траурными лентами расстилался дым от проходящих почти беспрерывно паровозов. В августе тысяча девятьсот сорок третьего года железная дорога работала с предельным напряжением. С фронта шли с грохотом составы обгоревших, изрешеченных пулями и снарядами грузовых вагонов, платформ с разбитой техникой, искореженным оружием. Беззвучно проплывали мягкие, госпитальные вагоны с завешенными окнами. На запад везли новые танки, оружие, снаряды и орудия. Почти ежечасно пролетали эшелоны теплушек солдатами. Молох войны пожирал миллионы человеческих жизней, рушил города и села, громил технику и оружие. Страна, умываясь кровью своих сыновей, отдавала все силы в жестокой, беспощадной битве.
Валька Ковалев, ученик пятого класса, каждое утро бегал на вокзал с корзинкой свежих огурцов, которые забрасывал в открытые двери пролетающих солдатских вагонов. Однажды, возвращаясь с железной дороги, он увидел около крохотного домика леспромхозовской парикмахерской несколько знакомых мальчишек. Было заметно, что они чем-то озабочены. Валька подошел и увидел сидящего на завалинке старого парикмахера Иосифа Шмаевича, который негромко причитал, плаксиво говоря о себе в третьем лице.
– Бог ты мой, и что изделал Ося? Он нарушил казенное ружо. Оно теперь не будет стрелять. Завтра придет товарищ участковый милиционер и спросит: «Что ты изделал, Ося, с ружом?» Осю заберут и увезут в лагерь, чтобы пилить лес. Ося не умеет пилить. Ему не дадут кушать, и он умрет! Бедный Ося, что он наделал, что с ним теперь будет? Горе мне, горе! Ай-я-яй!
Страдальчески вскрикивая, Иосиф Шмаевич поднимал руки и склонял голову то на одну, то на другую ладонь. Собравшиеся около него мальчишки шепотом оповещали подходивших о том, что Мишка Баримбаум брал у парикмахера берданку для охоты и потерял в болоте затвор. Пацаны долго советовались и, наконец, решили: «Оську надо спасать». Они задумали идти за десять километров на станцию Иковка, где складировали, сортировали на поле привезенное с фронта непригодное оружие, и попросить затвор от русской винтовки. Часа через два парни уже были там. В переговоры вступил Валька, но два охранника, национальность которых никто не знал, но все деревенские жители называли их западниками, предъявили высокую цену, потребовав пару булок хлеба и литр молока. Валька предложил рыбу, но они отказались:
– Ни-и! Принесете мелкоту, як головастиков. Одни кости. Ни-и! Рыбы не трэба!
Мальчишки отправились обратно ни с чем и по дороге решили пролезть ночью на поле без спроса. Тайно от охраны. Валька забрался на сосну и высмотрел место, где были уложены в штабеля винтовки. Ему и поручили пацаны проникнуть внутрь охраняемой зоны. На следующую ночь Валька с Мишкой Баримбаумом вновь в темноте подошли к колючей проволоке, окружающей поле.
По середине поля проходил железнодорожный тупик, слабо освещенный электролампами. Слева, на невысокой сторожевой вышке, время от времени вспыхивал тусклый луч прожектора. Болезненно вздрагивая, он проползал по кучам военного металлолома. Валька надел через плечо тряпичную сумку и пополз в зону. Мишка завалился в куст тальника и стал ждать. Периодически он тихо посвистывал, давая ориентир ползущему другу. Лес, как опущенный в воду, был погружен в давящую на уши тишину. Мишка напрягал слух, таращил глаза, но все было так спокойно, что он задремал. Незаметно прошло около двух часов.
Возвращался Валька, когда уже забрезжил рассвет и вокруг, как на проявляющейся фотографии, стали вырисовываться размытые очертания кустов и деревьев. Раздвигаемая руками трава, казалось, шелестит так громко, что звук этот могут услышать далеко в поселке, где монотонно, глухо рокотал мотор электростанции. Валька постепенно осмелел, а когда до забора оставалось метров десять, встал на ноги и побежал к кусту на краю зоны. Вдруг навстречу ему метнулась тень.
– Стой, ни с мэста! Стрелять буду! – услышал он и обмер от испуга, увидев перед собой охранника со вскинутой на изготовку винтовкой.
– Хо! То це ты, вчерашний хлопчик! Все ж залез, голова твоя бедова! Видать, больно нужна вам туя железяка проклятая. Нашел ее, чи шо?
Валька упал на колени и, готовясь расплакаться, собрался, ничего не скрывая, рассказать все о старом парикмахере и казенной берданке. Он уже был готов отдать охраннику добытый с таким трудом и страхом затвор, как вдруг прожектор на вышке дрогнул, и луч его зловеще пополз в сторону говорившего. С вышки донеслось.
– Ты шо тамо гуторишь, Таврило? Ктой-то е?
– Та ни! Померещилося здеся. Туман грае!
Когда слепяще-белый луч отвернулся в сторону и стал ощупывать горы металлолома, солдат снова зашептал:
Ползи отсюда, пацан, а то счас пулю сглотишь. Беги, говорю, пока жив, что рот-то разинул? Да чтоб больше тебя здеся не было. И всем накажи, чтоб не появлялись, а то, мол, застрелят тама.
Валька, не помня себя, подкатился под колючую проволоку ограды, прополз еще метров десять, вскочил и побежал. Сердце его колотилось так, что, казалось, разобьется о ребра, дыхание вырывалось со стоном, рубаха прилипла от пота к спине. На ходу он пощупал сумку, там все было на месте. Тогда он упал на землю, разбросил руки и ждал, когда успокоится дыхание. Вскоре подошел Мишка, и они отправились в обратный путь. Через несколько шагов Валька, все еще с испугом озираясь, проговорил:
– Смотри-ка, я чего нашел там.
Он сунул руку в сумку и вытащил из нее отливающий вороненой сталью револьвер.
– Прожектор зашарил, я спрятался в танке. Через нижний люк залез, смотрю, а он под сидением лежит. И, главное, полный барабан патронов.
Друзья без конца играли найденным оружием, пока не дошли до своего поселка. Расходясь по домам, договорились, никому не рассказывать о своем походе и, тем более, о нагане. Однако уже вечером на третий день в углу центрального сада, в кустах, сгрудилась целая стайка мальчишек. Оттуда слышалось.
– Валяша, ну покажи. Чего ты жмешься? Жалко, что ли? Дай подержать.
А когда совсем стемнело, в саду прогремели три выстрела. После этого ребятня, довольная, разбежалась по домам. Деревенские секреты хранятся не долго, особенно в детской среде. Каждому пацану хочется показать, что и он приобщен к какой-нибудь тайне. Утром следующего дня в дверь барака вошел участковый милиционер. Он сел к столу, снял фуражку, протер платком лоб, шею и, не глядя на стоящего перед ним Вальку, сказал:
– Где наган? Давай, неси его сюда. Да поторапливайся, некогда мне.
Валька, опустил голову и полез на чердак. Через минуту он протянул оружие милиционеру. Тот быстро разрядил его, пересчитал патроны.
– Сколько раз, говоришь, стреляли вчера? А гильзы где? Нету, говоришь? А вот они!
Он достал из кармана три стреляные гильзы и поставил их на стол рядом с четырьмя заряженными патронами.
Ну вот! Теперь все здесь. Больше нету... Давайте все трое, кто стрелял: ты, Мишка Баримбаум и Димка Дьячков – к 2-м часам ко мне в кабинет. Протокол надо составить.
Участковый засунул наган в карман, долго надевал фуражку и вдруг неожиданно спросил:
– Где взял наган-то? Где взял, тебе говорят, голова твоя отпетая? Молчишь? Ну, молчи, молчи, посидишь в кутузке, быстро разговоришься у меня.
Нагнув голову, он вышел, неслышно закрыв за собой дверь.
В бараке с узким коридором, где на одной двери было написано «Милиция», сидели на скамейке три друга-стрелка и какой-то хилый мужичок с тростью. Он приглядывался к ним.
– За что вас-то забрали? – спросил он перепуганных мальчишек.
Мишка нехотя ответил, кивнув на Вальку:
– Да вон, за наган. У него был. Начнут сейчас: «Где взяли? Кто дал?»
Мужичок презрительно засмеялся и надернул Мишке фуражку на глаза.
– Вот удивили! Да оружие сейчас хоть где найти можно. Война ведь! Вон сколько всего в вагонах везут. Сейчас не то, что наган, пушку в любом лесу найдешь. Ваше дело – чепуха. Вот мое сурьёзное. Я нашел в вагоне одном разбитом документы. Подобрал да и сдал, дурак, в милицию. А оказалось, что хозяин-то бумаг убитый и ограбленный. Сейчас меня и таскают на допросы
Валька слушал мужика, а сам все думал об одном и том же: «Если рассказать правду – придется говорить о потерянном затворе и о том, что Иосиф Шмаевич доверял несовершеннолетним казенное ружье. За это ему не поздоровится. Кроме того, ночное посещение складов тоже не сулит ничего хорошего. Особенно солдату, отпустившему Вальку. Его могут направить в штрафники на фронт».
В крохотном кабинетике, куда вызвали друзей, за одним столом сидели трое – участковый, женщина – профорг леспромхоза и парторг. На все вопросы об оружии Валька, уставившись в пол, твердил одно и то же: «Нашел наган в лесу».
Профорг, недоверчиво улыбаясь, спросила:
– А место указать можешь?
– Могу. У деда, около озера. В кустах.
– Это когда же ты за десять километров бегал туда? И зачем?
– На той неделе ходил. Просто так.
Парторг тихим голосом, как бы советуясь, заметил:
– Вообще-то жалобы оттуда идут. Дезертиров развелось тьма. Обижать жителей стали. По огородам шастают прямо днем. Еду отбирают, одежонку. Неплохо бы проверить. Демобилизованных привлечь к этому делу.
Милиционер, не поднимая глаз от стола, нехотя произнес:
– Есть у меня кое-какая информация сверху. Ладно. Проверим на днях. Съездим, посмотрим.
Через несколько дней, когда мать работала на погрузке леса в ночную смену, на рассвете Валька услышал осторожный стук в окно и приглушенный голос милиционера.
– Эй, Валька, выходи. Поедем. Быстрей давай. Шевелись.
В стороне от барака стояли две подводы.
На телегах сидели и полулежали шесть человек. Все они были фронтовиками, вернувшимися после тяжелых ранений домой.
У Терентия не было правой руки от самого плеча, у Савелия – левой от локтя. На куче зеленой травы лежал Константин Петрович. Его деревянный протез торчал с краю телеги, как ствол пулемета. Двое незнакомых со шпалорезки видимых ранений не имели. На второй подводе были демобилизованные с фронта жители ближних деревень, все в заношенных гимнастерках и солдатских сапогах.
Савелий, сгребая для Вальки единственной рукой с вечера скошенную траву, встретил его с добродушной усмешкой:
– А-а! Вот он наш сыщик геройский! Смотри, Валяха, если не поймаем никого, значить, врешь ты нам. Тогда повесим за ногу на сучок и штаны сдернем. Пущай комары тебя выучат. Видишь, какие все вояки собралися? Один другого краше. Еле до телеги доползли. Что встал? Давай садись. Кажи дорогу.
Валька оперся о ступицу колеса и запрыгнул в кучу пахнущей лугом зелени. Милиционер сел рядом. Подводы затряслись по разбитой дороге. Валька прикинулся спящим, а сам внимательно слушал. Он почти уже и не волновался, так как заранее решил, где покажет место находки.
Мужики много курили. Лошади отбивались от гнуса, грызли зубами удила, трясли головами, махали хвостами, колотили коленками задних ног по подбрюшью и часто фыркали. Савелий, посасывая самокрутку, подготовленную и прикуренную Константином, пустился в рассуждения:
Что творится, что творится на свете, язви его в душагу! Дезертиров развелось больше, чем зайцев. И мер не принимают! Уже милицию убивать стали. Вон Николу Тельманова прямо при исполнении грохнули. Как хоть дело-то было? – обратился Савелий к милиционеру.
Тот, не оборачиваясь, долго молчал, потом глухо ответил:
– Двое их было. Братья. Жили у родителей за печью. Никола-то пришел сети украденные искать. Объявил, что обыск будет делать. Младший подкрался и его за руки схватил, старший наган у Николы из кобуры вытащил и прямо в затылок ему два раза всадил.
– Ну, дак что вы не ищете? Почему не ловите? Их всех надо! – не унимался Савелий.
– Где нам до огурцов, когда с рассолу болеем. Попробуй найди кругом деревень полно. Тут с адмссыльными управиться бы и то ладно. Каждую неделю то электрокабель перерубят, то костыль железнодорожный забьют в бревно и его пустят в пилораму. Все зубья у циркулярки как рукой снимет. То стойки подпилят у платформы – лес погруженный развалится. Только успевай разбирайся!
Савелий тяжело вздохнул и, поигрывая окованной металлом городошной битой, выданной ему в качестве оружия, заключил:
– Да, братуха, видать, война идет не только на фронте, а и по всей матушке Россее.
Подводы спустились в низину, заполненную утренним туманом, из которого виднелись, как шахматные фигуры, головы лошадей. У поворота к озеру, рядом с дорогой, горел костерок и, как каменное изваяние, стоял человек в брезентовом плаще. Это ждал экспедицию председатель Совета местной деревни. Через несколько минут остановились, распрягли и стреножили лошадей. Отряд направился к озеру по нахоженной тропе. Рядом с урезом воды, где чалились рыбацкие лодки, Валька подвел всех к кусту, в котором обычно рыбаки прятали весла, и сказал:
– Вот здесь лежал, под травой.
Прибывшие разбились на две группы и разошлись вдоль берега озера. Часа через два приехавшие на телеге с Валькой вернулись к лошадям и развели маленький костер. Все устали и улеглись на траве, закуривая и утираясь от пота.
Сквозь стремящийся от костра кверху горячий воздух Валька вдруг увидел на тропе, пролегающей через камыш, группу людей. Впереди шагали с опущенными головами трое молодых парней. Одеты они были в рваные мятые фуфайки и пиджаки, но на ногах посверкивали добротные солдатские сапоги. Колонну замыкали приехавшие на второй телеге. Хромой предсовета, пришкандыбавший последним, издалека весело закричал в сторону милиционера:
– Вот они, голубчики, сами приехали. Слышим: кто-то на лодке гребется, мы и притаились. А они прямо к нам причаливают. Хорошо живут. Карасей ведро привезли. А в землянку к ним пришли – картошки полно, хлеба краюха. Тут мы их и взяли. Правда, они не сопротивлялись. Чего не было, того не было. Уже год, говорят, как сбежали с эшелона.
Арестованных поставили в ряд около телеги. Двое, не поднимая голов, смотрели в землю, третий, самый высокий и крепкий, смело осматривал всех голубыми, как утреннее небо, глазами.
Все устало присели, не унимался только председатель.
– Ну, будет вам теперь! Достукались! Получите по полной! Это надо же дотумкаться: все на фронт, а они домой улизнули. Там воюют, а они карасей трескают да отсыпаются. Смотри: ожирели все, как бурундуки!
Валька присмотрелся, и сердце его заторопилось, застучало так, что удары его болезненно отдавались в висках. Он узнал арестованных. Несколько лет назад Валька гостил у деда-егеря, а они, еще совсем в то время мальчишки, приплыли на большой рыбацкой лодке и привезли цаплю с перебитым крылом.
Дед осмотрел птицу.
– Ничего. Вылечим, поставим к осени на крыло, а нет – в курятнике перезимует. Весной выпустим.
Цаплю посадили в клетку, а дед обратился к парням:
– Мне на обход надо. Возьмите пацана с собой. Покатайте. Пусть к воде привыкает, а то, как котенок домашний, всего боится.
Подталкивая Вальку к лодке, ласково добавил:
– Иди, иди. Ребята не балованные, не обидят, не бойся.
Валька ясно вспомнил, как они долго плавали по огромному озеру, ели морковные шаньги, загорали, брызгались водой, хохотали и веселились. Воспоминания прервал милиционер. Бодро вскочив на ноги, он сразу обратился к арестованным, доставая из полевой сумки револьвер.
Тут вот Валька говорит, что здесь нашел этот наган. Ваш или нет? Если не подтвердится, парнишка в лагерь загремит. Это уж точно! И гадать не надо.
Голубоглазый долго смотрел на побледневшего от потрясения Вальку, на слезы горохом катящиеся по его щекам, тяжело с дрожью вздохнул и поднял взгляд к небу.
– Ну что! Пусть и наган мой. Теперь уж все равно. Заоднем!
Однорукий Савелий-фронтовик, несколькими затяжками докурив самокрутку, бросил ее трясущейся рукой под ноги, не отрывая злобного взгляда от дезертира, схватил дубинку и вплотную подошел к нему.
Что? Смелый? Да? Отъелся у маткиной сиськи, сволочь! Мы там кровь свою проливали, а ты тута по девкам нашим шаришься? Гад такой!
Фронтовик заскрипел зубами. Из обезумевших его, вытаращенных глаз брызнули слезы. Он дико заматерился и ударил голубоглазого битой в висок. Парень наклонился и весь напружинился, пытаясь освободить связанные руки, но вскоре упал, сначала на колени, потом на грудь лицом в траву.
Приехавшие на облаву, засуетились, хватая дубинки и устремляясь к арестованным. Одноногий запутался в траве, упал и полз к телеге на четвереньках. Милиционер махал наганом, расталкивал фронтовиков и кричал во все горло:
– Прекратить! Стой! Нельзя! Все под суд за расправу! Разойдись! Убью!
Однако остановить разъяренных мужиков не удавалось. Они безжалостно накинулись на арестованных.
– А-а-а! – дико закричал в ужасе Валька и бросился бежать в лес. Он не понимал и не чувствовал, откуда берется этот жуткий, незнакомый звук, пугающий его самого.
Ноги уносили его от страшного места. Валька, как слепой, вытянул перед собой руки и, не чувствуя ударов от веток и кустов, мчался по лесу до тех пор, пока в груди не вспыхнул жар, как от углей. Задыхаясь, он упал среди зарослей папоротника и со стоном дышал. Отлежавшись, всхлипывая, побежал дальше по знакомому ему лесу в сторону дома. В деревню Валька вошел уже потемну. Дверь барака никогда не закрывалась на запор, и он осторожно вошел в комнату. Из темноты, с русской печки, раздался усталый, раздраженный голос матери.
– Ты, что ли, Валька?
– Ну!
– Где тебя леший носит? Я всю деревню обежала. У людей дети как дети, а тебя вечно с собаками искать надо. Иди, ешь картошку – на шестке там стоит.
Валька отказался от еды и молчком залез на полати. Его колотила отвратительная дрожь, даже стучали зубы. Мать спросила:
– Замерз что ли? Иди ко мне. Может, простыл? По целым дням в реке сидите, как жабы.
Валька переполз к ней на печь. Она губами пощупала его лоб, убедилась, что температура нормальная и прижала его голову к своей груди. Валька считал себя взрослым и обычно стеснялся редко достающейся ему материнской ласки, но в этот вечер он крепко обнял ее крупную руку, успокоился и уснул.
Через два дня, ранним утром, в кабинете милиции злобно стучала печатная машинка. Засучив до локтей рукава, милиционер старательно, одним пальцем колотил по клавишам. Губы его при этом шевелились, называя искомую букву. Все лицо изображало невероятное напряжение. Такая тяжелая работа продолжалась более двух часов. Наконец текст был готов, и, достав его из машинки, милиционер, снова шевеля губами, прочитал напечатанное.
_Начальнику_управления_НКВД_по_Курганской_области_майору_Дранииину_С.С._
РАПОРТ
_18_августа_в_результате_проведенной_операции_в_районе_озера_Могильное,_около_села_Убиенка,_отрядом_по_борьбе_с_дезертирством_и_вредительством_была_окружена_и_арестована_группа_дезертиров_из_трех_человек,_а_именно:_
_Иванов_Савелий_Петрович_-1923_г.р._Иванов_Петр_Петрович_-1924_г.р._Меркушкин_Илья_Кузьмич_-1923_г.р._
_Призваны_в_Красную_Армию_в_июле_1942_г._из_села_Убиенка_Юргамышским_военкоматом._
_При_попытке_к_бегству_все_трое_были_убиты._Трупы_опознаны_Сельским_Советом,_родителями_и_односельчанами._Похоронены_в_с._Убиенка_по_акту,_подписанному_в_Сельском_Совете_и_понятыми._
Уполномоченный по территории Кособродского ЛПХ ст. лейтенант ГБ – НКВД
Боченко И.В.
20 августа 1943 года
Отпечатано в двух экземплярах, один хранится в деле № 16.