В диалоге с Сибирью
К. Я. Лагунов


Составители книги выражают искреннюю благодарность С.Е. Корепанову, председателю Тюменской областной Думы, и всему депутатскому корпусу высшей законодательной власти Тюменской области за моральную поддержку и финансирование данного издания.

Издание продолжает системное осмысление наследия К.Я. Лагунова, писателя, общественного деятеля, педагога, начатое томом «Константин Лагунов: Книга памяти» (Екатеринбург, 2005), и содержит разножанровые материалы, относящиеся к сибирскому периоду его жизни.

Адресовано студентам, учителям, специалистам и всем, кто интересуется духовной историей Западной Сибири второй половины XX столетия.

Составители книги благодарят руководство и сотрудников Тюменской областной детской научной библиотеки им. К.Я. Лагунова и Центральной городской библиотеки г. Тюмени за предоставленные материалы.








В диалоге с Сибирью





ТЕХНИЧЕСКАЯ СТРАНИЦА


БКК 83/3(2)

К 63



КОНСТАНТИН ЛАГУНОВ: В ДИАЛОГЕ С СИБИРЬЮ / Составители С.А. Комаров, О.К. Лагунова. Тюмень: «Вектор Бук», 2010. 256 с.



Составители книги выражают искреннюю благодарность С.Е. Корепанову, председателю Тюменской областной Думы, и всему депутатскому корпусу высшей законодательной власти Тюменской области за моральную поддержку и финансирование данного издания.



Издание продолжает системное осмысление наследия К.Я. Лагунова, писателя, общественного деятеля, педагога, начатое томом «Константин Лагунов: Книга памяти» (Екатеринбург, 2005), и содержит разножанровые материалы, относящиеся к сибирскому периоду его жизни.

Адресовано студентам, учителям, специалистам и всем, кто интересуется духовной историей Западной Сибири второй половины XX столетия.



Составители книги благодарят руководство и сотрудников Тюменской областной детской научной библиотеки им. К.Я. Лагунова и Центральной городской библиотеки г. Тюмени за предоставленные материалы.



РЕЦЕНЗЕНТЫ:_В._А._Суханов_, доктор филологических наук, профессор Томского государственного университета;

_А.И._Куляпин_, доктор филологических наук, профессор Алтайского государственного университета.



ISBN 978-5-91409–163-4



© О С.А. Комаров, 2010

© О.К. Лагунова, 2010 © «Вектор Бук», издание, 2010




ЛАГУНОВ КОНСТАНТИН ЯКОВЛЕВИЧ (БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА)





ЛАГУНОВ КОНСТАНТИН ЯКОВЛЕВИЧ (16.09.1924, с. Старая Майна Ульяновской обл. – 19.07.2001, г. Тюмень), почётный гражданин г. Тюмени (1994), заслуженный работник культуры РФ (1995).




Трудовую деятельность начал в 1941 году воспитателем, затем – директором Голышмановского детского дома. Окончил Тюменский педагогический институт (1950). В 1942–1956 гг. на комсомольской работе: первый секретарь Голышмановского РК ВЛКСМ, первый секретарь Вильнюсского укома ЛКСМ Литвы, ответственный организатор ЦК ЛКСМ, второй секретарь ЦК ЛКСМ Таджикистана. В 1961 году вернулся в Западную Сибирь. Работал главным редактором Тюменского областного книжного издательства (1961–1963). На протяжении двадцати лет был ответственным секретарем Тюменской областной писательской организации (1963–1983).

Деятельность Лагунова отличалась значительностью культурных инициатив и умением проводить их в практику региональной жизни. В числе таких инициатив – создание Тюменской областной писательской организации, кафедры журналистики в Тюменском государственном университете, проведение Недели поэзии и всесоюзных Дней литературы в Тюменской области, издание серии книг студентов-журналистов «Приметы XX века», сборников их творческих работ, помощь в издании первых произведений прозаиков коренных малочисленных народов (ненка А. Неркаги). Произведения Лагунова, адресованные детям, стали любимым чтением нескольких поколений сибиряков (книга «По лунной дорожке»). Трёхсерийный мультфильм о Ромке и его друзьях, постав ленный по повести-сказке писателя, был в 1980-е годы одним из самых «прокатных» на Центральном телевидении. Документальные повести, в основе которых многолетняя работа автора в архивах, содержат новое концептуальное осмысление сибирского крестьянского восстания 1921 года («И сильно падает снег...», 1992), впервые освещают многогранную миссионерскую деятельность И.С. Шемановского («Иринарх», 1992), являются вкладом Лагунова – историка и художника в летопись духов ной жизни Западной Сибири. Внимание к судьбе идеи и человеку идеи – определяющее качество разножанрового поиска Лагунова-прозаика, автора десятка романов и многочисленных очерков о жизни региона в XX в. Наиболее известны из этих произведений: «Так было» (1960–1966) – о жизни сибирского села в годы Великой Отечественной войны, «Ордалия» – о первооткрывателях сибирской нефти; «Красные петухи» (1978) – о крестьянском восстании в Тюменской губернии в 1921 году; «Больно берег крут» (1972–1978) – о первых сибирских нефтяниках; «Бронзовый дог» – о жизни заполярных газовиков; «Отрицание отрицания» – (1987– 1995) – о судьбе коммунистической идеи в духовной истории сибирской семьи. «Так было» (1968), «Одержимые» (1974), «Красные петухи» (1978) инсценированы. По роману «Одержимые» поставлен двухсерийный художественный фильм («На таёжных ветрах», 1979). Вклад Лагунова-педагога в гуманизацию различных сфер регионального образования связан с его эссеистикой («Пред Богом и людьми»), книгами о журналистском мастерстве («Через Голгофу на Олимп») и истории духовной культуры края («Портреты без ретуши»). Много сил и времени он отдавал общественной деятельности: член правлений Союза писателей СССР и Союза писателей РСФСР, член редколлегий журналов «Урал» и «Сибирские огни», зам. председателя областного комитета защиты мира, председатель президиума областной организации Общества книголюбов. Член Союза писателей России (1959), кандидат исторических наук (1958), профессор Тюменского государственного университета (1994), первый заведующий кафедрой журналистики ТюмГУ (1992–1997), академик Губернской академии (1997-2001).

НАГРАЖДЁН ОРДЕНАМИ «ЗНАК ПОЧЁТА» (1954, 1967) И ДРУЖБЫ НАРОДОВ (1984), МЕДАЛЯМИ. ЛАУРЕАТ ПРЕМИЙ СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ СССР (1980), ВЦСПС (1982), ПЕРВЫМ УДОСТОЕН ПРЕМИИ ИМ. П. ЕРШОВА (2001). О НЁМ СНЯТ ДОКУМЕНТАЛЬНЫЙ ФИЛЬМ «ПРЕД БОГОМ И ЛЮДЬМИ» (1999).




В КООРДИНАТАХ ДУХОВНОЙ КУЛЬТУРЫ РОССИИ И РЕГИОНА











КОМАРОВ С.А. ВСПОМИНАТЬ СЧАСТЛИВОГО ЧЕЛОВЕКА


В сентябре Константину Яковлевичу Лагунову исполнилось бы 85 лет. Прошло уже восемь лет, как он ушел из жизни. Но благодарные земляки помнят писателя, педагога, общественного деятеля. На доме, где он жил, установлена мемориальная доска, на могиле воздвигнут мемориальный комплекс. Имя писателя присвоено областной детской библиотеке. Учреждены две областные литературные премии имени Константина Лагунова, присуждаемые литераторам и журналистам.

В 2005 году издана фундаментальная «книга памяти» о писателе, включающая воспоминания и литературно-критические исследования, публикацию писем, телеграмм и документов, избранную библиографию и фотохронику жизни. Издание подготовлено и составлено дочерью писателя О.К. Лагуновой. Осуществлена публикация его предсмертного романа «Самоеды». В региональной печати периодически появляются благодарные упоминания о Константине Лагунове, особенно много их было в период празднования очередного юбилея областной писательской организации, у истоков создания которой он стоял и которую успешно возглавлял на протяжении двадцати лет (1963–1983). Проходят ежегодные областные «Лагуновские чтения» для детей.

Через два года станет возможным (так по закону!) присвоение имени Константина Лагунова одной из улиц города Тюмени, почетным гражданином которого он является, а также сооружение памятника (или иного памятного знака), к которому благодарные поколения юных читателей и их родители могли бы принести цветы создателю знаменитых Ромки, Фомки и Артоса. Это был бы достойный памятник человеку, гуляющему по нашему городу со своими литературными героями и встречающего своих старых и новых знакомых на том же центральном бульваре областного центра.

Одним словом, скоро комплекс традиционных материальных знаков памяти будет воплощен благодарными земляками. Что же после? Какова стратегия возможного духовного освоения наследия Константина Лагунова?

Общественность города должна понимать, что так называемый символический капитал областного центра не велик, его надо целенаправленно создавать. Здесь необходимы программные коллективные усилия. С развитием капитализма в России борьба за символический капитал будет только усиливаться и обостряться между региональными центрами Урала и Сибири. Тюмень находится в круге жестко конкурирующих за любой капитал центров – Екатеринбург, Челябинск, Омск, Новосибирск, Тобольск, Сургут, Пермь. Один финансово-экономический капитал не может быть эффективным инструментом роста территории, ее внутренней и внешней привлекательности.

Символический капитал включает в себя набор брендов, по которым внешние и внутренние субъекты идентифицируют территорию в качестве значимой, перспективной, удобной, безопасной, проверенной, управляемой, неслучайной, то есть имеющей историю, корни, лицо. У Тюмени исторически скромное лицо. За двадцатый век население города выросло в 20 раз. Чтобы осознать реалии, необходим наглядный образ. Представьте, что вы в пустой комнате и вы старый довоенный тюменец. И вот в эту комнату зашли еще девятнадцать человек, вы их плохо знаете, но они со своими вещами, привычками, претензиями, они уже не выйдут отсюда, они пришли сюда жить и воспринимают этот город как почти свой. Вспомним, что и важнейший бренд Тюмени – охрана тела Ленина в годы войны – стал возможен именно в силу исторической малозаметности и малонаселенности города, где почти все жители знают друг друга.

Скажете, какое отношение это все имеет к наследию Константина Лагунова? Самое прямое. Во-первых, именно он в семидесятые годы инициировал и возглавил акцию, значительно нарастившую символический капитал территории – Дни советской литературы в Тюменской области, и держал в своих руках как организатор этот груз более пяти лет. Во-вторых, он именно один из первых осознал кризис символического капитала территории на рубеже веков и писал об этом в статье «Тяжела ты, шапка Мономаха». Вот «горький» финал этого текста: «Сломало Время и Тюмень, превратив ее из королевы нефтяной империи в захудалый центр южного огрызка некогда крупнейшей и мощнейшей в стране Тюменской области. Свирепый ураган с Ледовитого, сплетясь со злыми обскими ветрами, смахнул с головы Тюмени шапку Мономаха, швырнул ее под ноги разнузданной хмельной толпы, и та рас топтала шапку-корону, превратив благословенный, всемирно почитаемый город в пустой звук. И впрямь непомерно тяжёлой для Тюмени и ее правителей оказалась шапка Мономаха. Лишившись ее, Тюмень вмиг из королевы превратилась в старушку-побирушку». Так фиксировал ситуацию писатель в 2001 году. Это было написано с переполняющей чувства горечью, потому что сорок лет жизни художник и общественный деятель отдал возвышению нашего города и края в сознании всей страны.

Он прекрасно понимал, что тот символический капитал Тюмени, который был наработан десятками очерков, повестей, романов, стихов литераторов, должен быть постоянно подпитываем, что нужна традиция и корпорация работников, обеспечивающих эту традицию: «Несколько лет назад мы попытались составить библиографию литературных произведений о земле Тюменской, написанных на заре нефтяной империи. В списке оказалось более четырехсот романов, повестей, очерков и стихотворений... Ах, как достойно и гордо держала тогда себя королева Тюмень, величало запрокинув седую, молодую голову, увенчанную шапкой Мономаха...».

Развитие капитализма везде шло через развитие городов, через растекание капитала по территории стран, через превращение государств в полицентрические структуры. Здесь у Тюмени есть особые шансы. Во-первых, географический фактор. Город близок к условному центру евроазиатской суши, стоит на воде и железнодорожной магистрали. Во-вторых, экономико-демографический фактор. Город имеет большое население с равновесной возрастной структурой, а также развитые традиционные сельскохозяйственные окраины, обеспечивающие снабжение продовольствием. Тюмень имеет жителей, которые преемственно (то есть в нескольких поколениях) ориентированы на работу в нефтегазовом секторе, тем самым агитировать, переучивать, завозить дополнительно и т. п. неотложной потребности нет. Инфраструктура и институциональная сфера относительно развиты. Рядом с городом существует целый ряд административных единиц (Ишим, Тобольск, Заводоуковск и др.), географически, транспортно, ментально не конфликтных по отношению к Тюмени, потенциально готовых на уровне элит ассоциироваться с центром. В-третьих, символический фактор. Здесь серьезные, как говорится, методологические сложности.

Тюмень всегда позиционировала себя как ворота в Сибирь, а жители осознавали себя сибиряками. Теперь же территория приписана Уральскому федеральному округу, а граница Сибирского федерального округа солидно отодвинута от Тюмени. Получается, что мы уже уральцы или зауральцы. А на Урале своя тяжба за символический капитал между Екатеринбургом и Пермью, тягаться с ними в символической сфере почти бесперспективно. В чем наша символическая сила и перспектива? Какова возможная стратегия ее выявления, предъявления и наращивания?

У нас есть видимые символические точки, вокруг которых может производиться целенаправленная работа. Первая точка – «Конек-Горбунок» Ершова. Здесь несколько символических значений. Юноша из сибирской глубинки стал студентом императорского университета и в 18 лет написал текст, который уже принят десятками поколений детей и подростков в качестве народного, нужного, увлекательного. Юноша вернулся на свою малую родину и честно работал всю оставшуюся жизнь учителем. Это ли не пример патриотизма, служения, трудолюбия и таланта. Вторая символическая точка – Менделеев. Человек, сделавший открытие, без учета которого невозможно представить ни одно из промышленно-экономических достижений XX и XXI веков. Он же великий публицист и организатор науки, глава известного семейного клана.

Третья символическая точка – Великая Отечественная война. Воины-сибиряки и их семьи, тыл, надежно укрывший главную советскую святыню – тело Ленина. Надежность и отвага, запасная сила России – таковы значения. Четвертая символическая точка – территория, давшая вторую принципиально гуманную жизнь сосланным (Меншиков, декабристы, нерасстрелянные в Сибири Романовы и сопровождавшие их и т. д.), приютная, укрывающая территория. Пятая символическая точка – северные малочисленные народы, путевку которым в литературную культуру дала именно Тюмень (Айпин, Вэлла, Истомин, Лапцуй, Неркаги, Шесталов). Исторически эти угро-самодийские народы были оттеснены на север, но когда-то они проживали на территории юга Тюменской области. Религиозно-культурная толерантность и бережливость христианской Тюмени с ее храмами разных конфессий – вот еще один символический ключик Тюмени.

Читатель заметит, что в большинстве своем эти символические точки рассредоточены по территории области, более того, уже привязаны к конкретным локусам на ней. Поэтому и задача Тюмени специфическая переориентировать на себя символический капитал территории, освоить и присвоить его, аккумулировать его за счет актуализации связей с этими локусами, за счет углубленного исследовательского предъявления России, миру этих значений как собственных, как тюменских. Необходимо совместное проектирование по каждой из символических точек под организационно-финансовым патронажем Тюмени. Необходимо укрупненное, масштабное зрение на продвигаемый предмет, привлечение действительно лучших и квалифицированных специалистов, а не традиционных растаскивателей объявленного к производству пирога. Условная «страна Тюмения» вполне может состояться как знаковое место России, даже если не все символические точки ей удастся ассоциировать именно с собой.

По мере роста капитализма конкуренция за символический капитал будет только обостряться, поэтому сопротивляться ассоциированию с Тюменью тому же Тобольску, Ишиму, Березово, Сургуту и т. д. не выгодно. В одиночку проиграют все, а вместе с Тюменью есть шанс на историческое место, на общероссийскую перспективу. Чтобы снова, как писал Константин Лагунов, «делами тюменскими жила» вся страна, чтобы «принадлежность к Тюмени окрыляла, отворяла двери и сердца многих столичных деятелей», чтобы «нас приглашали в Москву на всевозможные совещания – заседания, съезды и "круглые столы"».

В мирочувствовании Константина Лагунова многое, если не все, объясняет его принадлежность к поколению, явившемуся на свет именно в конце 1910-х – 1920-е годы. В статье на годовщину смерти Блока Осип Мандельштам проницательно заметил: «Установление литературного генезиса поэта, его литературных источников, его родства и происхождения сразу выводит нас на твердую почву. На вопрос, что хотел сказать поэт, критик может и не отвечать, но на вопрос, откуда он пришел, отвечать обязан...». Лагунов принадлежит к поколению Абрамова, Астафьева, Бондарева, Володина, Самойлова, Солженицына, Трифонова, Шукшина. Не случайно в архиве его сохранились письма от Солженицына, Абрамова, Астафьева, Лакшина, Шафаревича. Часть из них опубликована в томе «Константин Лагунов: Книга памяти».

Не случайно он прилагал немало усилий, чтобы его сверстник Виктор Астафьев в свое время оказался жителем и писателем Тюмени. К сожалению, не получилось... А представляете, если бы всё в этой истории по переезду Астафьева обернулось иначе еще в 1970-е годы.

Писателя и общественного деятеля не только благодарили за труды. Так, в период умирания советской цивилизации (1994 год) Лагунова один из авторов публично окрестил на страницах «Тюменских известий» человеком «с головой, повернутой назад». Там же через два года иронически сообщили о нем, что «короткое замыкание прозаика оказалось долгим». Причем обе эти формулы были вынесены в заголовки материалов. В воспоминаниях о Лагунове коллег по писательскому цеху и сегодня встречаем такие оценки: «был он, конечно, сугубый традиционалист, истинный сын своего времени», «был из тех коммунистов, которые колебались вместе с линией партии».

Конечно, Лагунов был официальным и ответственным лицом, иначе ему бы не удалось возглавлять писательскую организацию самой большой области советской страны на протяжения двадцати лет. Но ведь мы понимаем, что сердце писателя в его книгах, художественным текстом разговаривает он со своим читателем. Открываю роман «Красные петухи» 1978 года издания и читаю текст, выполненный автором в форме несобственно прямой речи, то есть одновременно от повествователя и героя, а значит выражающий так или иначе и авторскую позицию: «Красиво умирают русские мужики. Приемлют смерть как должное, не вымаливают у бога чуда, не хватаются судорожно за рясу, не проклинают, не плачут. Умирают, как и живут, – естественно и просто. Не зря перед кончиной завидовал им граф Толстой. Говорят, будущее России фабричные рабочие с их чугунками, дымными шахтами и заводами. Нет, Россия держится на землепашце, на миллионах вот таких Силантиев. Русь зачата мужиком, им взлелеяна, вскормлена, вспоена, оборонена. Исконно мужицкая Русь погибнет без пахаря. А ему тяжко. Крошится, дробится крестьянский фундамент страны. Трещит, качается деревня, как и вся матушка Россия». Спрошу: это ли официальная линия коммунистической партии, как бы она ни колебалась?

Лагунов был по убеждению и по природе своей русским мужиком. Если это будет нами понято, осознано, то сразу многое и объяснится в его феномене. Ставил задачу перед собой и всегда решал, слово держал – потому что мужик. Писал ежедневно, как землю пахал, потому что мужик. Стал вопреки всем трудностям изучать закрытое официальной властью крестьянское восстание 1921 года в Тобольской губернии, чувствуя свой долг перед земляками, – потому что мужик. Писал большие, как вещь для хозяйства, романы и так (для собственного отдыха!) детские сказки, ведь надо «всё по-серьёзу», «без баловства» – потому что мужик. Да и сказки-то его с полукрестьянской философией: про труд, землю, дружбу, добро.

Он мог бы стать крупным детским писателем, если бы начал специализироваться в этой сфере, может быть, даже классиком детской литературы. Не случайно детские книги его так любимы уже несколькими поколениями сибиряков. Да и мультфильмы по ним весьма удачны, смотрибельны. И начинал ведь свою писательскую карьеру Константин Яковлевич именно с детских стихотворных книг – «Вертолет» (1958), «Перепляс» (1961). Одно из немногих сохраненных им писем тех лет – письмо литературного секретаря Самуила Маршака.

Есть насущная потребность в переиздании его «детского» наследия. Об этом, видимо, должны подумать и депутаты города и области, сами бывшие, наверное, юными читателями его книг «Городок на бугре», «Ромка, Фомка и Артос» и других. Областная детская библиотека, гордо носящая имя К.Я. Лагунова, могла бы выступить в качестве заинтересованного лоббиста данного проекта перед официальными властями.

Он всю жизнь интересовался человеком, считал человека «тайной», работал на возвышение его. Любимым автором Лагунова был Достоевский, одним из нелюбимых – Платонов, он не принимал стилевое слово создателя «Котлована». Один из коллег Лагунова по писательскому цеху вспоминает: «Среди «богемы» распространялось мнение о том, что в образности он проигрывает И. Ермакову и вообще писатель по властной обязаловке. Сам Ермаков оговорился как-то, что у Константина Яковлевича из-за плохого зрения страдает зрительный образ, то есть следовало понимать: он выстраивал образ мысленно и шел от мысли-абстракции, а не от первичного восприятия натуры». Зато, акцентирует мемуарист, он «мастерски выстраивал характеры в динамике – крупными рельефными мазками писал».

Действительно, Константин Лагунов сознательно развивал линию русского философско-идеологического романа. Достоевский – Горький – Леонов – Залыгин – вехи этой линии. Духовная страстность героев, обилие рассуждений повествователя и персонажей, логическая четкость фразы, внимание к жизни идеи и человеку идеи, его самосознанию – таковы отличи тельные черты романов и повестей Лагунова. Сам же он говаривал: «От писателя после смерти остаются книги и периодика, все остальное позабывается, уносимо ветром, как пыль».

В «Книге памяти» один из его молодых коллег Юрий Басков замечательно назвал Лагунова «тюменским "каторжанином"» и по-писательски сильно закончил свой текст: «Юбиляр сидел на сцене рядом со стендом, на котором были выставлены его книги – плод его многолетнего каторжного труда. Писатель был счастлив. Хорошо вспоминать счастливого человека». Память о счастливых людях, отдавших свой талант нашей сибирской земле, украшает и возвышает нас самих. Быть благодарными – это очень правильно.




КОЖИНОВ В.В. ВЛАСТЬ И НАРОД ПОСЛЕ ОКТЯБРЯ


Есть факт: те самые люди, которые в 1919 году обеспечили своим охватившим всю Сибирь восстанием победу Красной армии, менее чем через год начали восстание против установившейся на сибирских просторах власти коммунистов. При этом они совершенно недвусмысленно заявляли в своей выпущенной в марте 1921 года листовке: «Народ уничтожил Деникина и Врангеля, уничтожил Колчака, уничтожит и коммуну. С нами Бог и победа, ибо мы за правое дело». То есть народ не приемлет ни белой, ни красной власти в равной мере. И те, кто сегодня пытаются представить Белую армию в качестве силы, выражавшей волю народа, попросту закрывают глаза на реальное положение дел.

Но естественно встает вопрос о результатах самих народных восстаний, так или иначе выделявших из себя определенные зачатки власти, которая вроде бы воплощала волю и интересы именно народа, а не какого-либо отдельного слоя населения России. И «махновщина», и «антоновщина» в Тамбовской губернии, и Сибирское восстание 1921 года действительно породили свои властные органы, пусть и недостаточно четко оформленные. Правда, сколько-нибудь объективное изучение характера и деятельности этих «народных правительств» только начинается. Недавно вышла в свет книга тюменского писателя К.Я. Лагунова о Сибирском (конкретнее – Тобольском) народном восстании начала 1921 года, – книга, над которой Константин Яковлевич работал много лет. Он сумел в целом ряде отношений беспристрастно показать реальный ход событий, хотя – в соответствии с нынешними устремлениями – сосредоточил главное внимание на насилиях большевистской власти и ее вреднейших (вреднейших и для нее самой) «ошибках». Это отнюдь не упрек в адрес автора: действия большевиков так долго и всячески «лакировались», что стремление как можно более «разоблачительно» сказать сегодня об их власти и вполне понятно, и все цело оправдано.

Но в книге собрано и немало сведений о действиях порожденной народным восстанием власти. Проклиная свергнутую на время большевистскую власть, она объявила своей единственной целью благо народа. Однако, несмотря на то, что фактически эта власть про существовала всего лишь 38 дней, она успела (и иначе не могло быть!) издать целый ряд приказов и постановлений, которые, как выясняется, мало чем отличались от большевистских: о «продуктовых карточках на все продукты, включая клюкву», о «сборе» денег, одежды и продуктов для Народной армии, о «свободе передвижения» только между 8 утра и 6 часами вечера, о беспрекословной «сдаче оружия», о мобилизации всех мужчин в возрасте от 18 до 35 лет и т.д. и т.п. И за невыполнение этих требований предусматривались наказания «по законам военного времени».

Нет сомнения, что без подобных «мероприятий» власть была тогда немыслима вообще. Но книга К.Я. Лагунова убеждает, что народ не желал самого существования власти: он лелеял мечту именно о безвластном бытии и, стряхивая с себя большевистскую власть, считал задачу выполненной: «Отвоевав свое село, мужики разбредались по дворам...» (с. 141). Выделившаяся из повстанцев власть создала и свои карательные органы, – в частности «следственные комиссии». Председателем одной из этих комиссий был назначен сельский священник Булатников (вероятно, как грамотный человек).

«По его предложению – сообщает К.Я. Лагунов, приговаривались к расстрелу коммунисты и беспартийные советские служащие. Когда во время одного из боев повстанцам удалось захватить в плен 27 красноармейцев, и среди крестьян разгорелся спор об их судьбе, Булатников, узнав об этом, немедленно явился на место судилища и сразу вынес приговор:

Всех тюкнуть.

Не твое дело, батюшка. Уходи, – вступился за пленных один крестьянин. Но батюшка все же настоял на своем, красноармейцев расстреляли... Приговоренных Булатниковым учителей, избачей, коммунистов убивали специальным молотком с напаянными зубьями и вилами с зазубренными концами» (с. 158).

К.Я. Лагунов на всем протяжении своей книги говорит о жестоких насилиях большевистской власти в Сибири, но – и это делает ему честь – не замалчивает и карательную практику противоположной стороны: «Дикая ярость, невиданные зверства и жестокость – вот что отличало крестьянское восстание 1921 года... Коммунистов не расстреливают, а распиливают пилами или обливают холодной водой и замораживают. А еще разбивали дубинами черепа; заживо сжигали; вспарывали животы, набивая в брюшную полость зерно и мякину; волочили за скачущей лошадью; протыкали кольями, вилами, раскаленными пиками; разбивали молотками половые органы; топили в прорубях и колодцах. Трудно представить и описать все те нечеловеческие муки и пытки, через которые по пути к смерти прошли коммунисты и все те, кто хоть как-то проявлял благожелательное отношение к Советской власти...» (с. 104). И это не было особенностью именно сибирской повстанческой власти.

В последнее время во всем мире признаны важность и ценность так называемой «устной истории» («oral history»), которая подчас надежнее письменных источников. И я считаю целесообразным сослаться на рассказы знакомой мне более сорока лет женщины, находившейся в свое время в самом эпицентре знамени того Тамбовского восстания (1920–1921 годов).

А.П. Блохина родилась и до начала 1930-х годов жила в деревне Васильеве Моршанского уезда (ныне Пичаевский район) Тамбовской губернии, затем ее семья была «раскулачена», и ей пришлось покинуть родные места, о жизни в которых она до конца своих дней вспоминала как об утраченной благодати. Анна Петровна сохранила изначальную нерушимую веру в Бога и до самых преклонных лет постоянно посещала храм. Слово «коммунисты» в ее устах всегда имело бранный смысл, ибо они, по ее представлениям, напрасно свергли царя (хотя на деле его свергли другие), порушили вековой уклад жизни и пытались уничтожить Церковь. «Ленин весь свет перевернул», – часто повторяла она.

В 1965 году поэт Анатолий Передреев, хорошо знавший Анну Петровну, написал о ней восхищенное стихотворение, в котором так обращался к ней:

Ты...
всею сущностью осталась
В деревне брошенной своей.
Осталась в ней
улыбкой детской,
Обличья каждою чертой.
И всею статью деревенской,
И деревенской добротой...

А.П. Блохина не забывала о тяжких и, кроме того, по ее убеждению, совершенно бессмысленных насилиях «коммунистов» над крестьянами, но она не раз вспоминала (впервые я услышал ее рассказы еще в конце 1950-х годов) и о предводителе тамбовских повстанцев А.С. Антонове, которого она видела в своем родном Васильеве. По его приказу совсем еще юным васильсвским комсомольцам, ранее участвовавшим под давлением «продотрядовцев» в изъятии хлеба у зажиточных крестьян, вспарывали и набивали зерном животы... И земляк Анны Петровны – Антонов, родившийся в деревне Инжавино соседнего с Моршанским Кирсановского уезда, остался в ее памяти как безмерно страшный человек; столкнувшись однажды в моем присутствии с провинциальным писателем, который показался ей очень похожим на Антонова, она с ужасом отшатнулась от него...

К.Я. Лагунов сообщает в своей книге, хотя и лаконично, о том, что сибиряки очень быстро «разочаровались» в созданной в ходе восстания власти, и народ «не только спешил покинуть повстанческие полки, но и помогал Красной армии поскорее затушить пламя восстания... Народ запалил восстание, народ его и гасил» (с. 160).

И естественно полагать, что за краткий срок сибирякам стало ясно: власть, какой бы она ни была, остается властью с ее неизбежными «повинностями», и, помимо того, в пору Революции любая власть не может не быть жестокой, даже предельно жестокой. И стремление пойти на смерть ради защиты одной жестокой власти от другой в какой-то момент становится сомнительным делом, – что столь ярко воплощено, например, в метаниях Григория Мелехова...

Нельзя не сказать еще и о том, что сегодня едва ли ни господствует стремление преподносить подавление народных восстаний большевистской властью как расправу всесильных палачей над беспомощными и ни в чем не повинными жертвами. Плохо не только то, что подобная картина не соответствует действительности; еще хуже и даже гораздо хуже другое: при подобном истолковании в сущности принижается и обессмысливается вся история России эпохи Революции. Ибо коллизия «палачи и жертвы», конечно, крайне прискорбная коллизия, но отнюдь не трагическая, если иметь в виду истинный, высокий смысл этого слова.

Подлинная трагедия (как в истории, так и в искусстве) есть смертельное противоборство таких сил, каждая из которых по-своему виновна (в данном случае речь идет о глубоком понятии «трагическая вина») и по-своему права.

Нетрудно предвидеть, что это утверждение вызовет сегодня у многих людей патриотического умонастроения решительный и даже негодующий протест, ибо очень широко распространилось мнение, согласно которому даже и сама идея социализма-коммунизма, исповедуемая большевиками, была «пересажена» с Запада и полностью чужда России, – и, значит, ни о какой «правоте» большевистской власти не может быть и речи.

В действительности все обстоит сложнее. Во-первых, идея социализма-коммунизма и определенные опыты практического ее осуществления характерны для всей истории человечества, начиная с древнейших цивилизаций Европы, Азии, Африки и Америки (до ее «открытия» европейцами). Это убедительно, с опорой на многочисленные и многообразные исторические факты, было показано в труде И.Р. Шафаревича «Социализм как явление мировой истории». К сожалению, Игорь Ростиславович уделил очень мало внимания истории этой идеи в России, ограничившись ее «торжеством» здесь в XX веке. Это не упрек (ибо вообще не очень уж корректно судить об исследовании не на основе того, что в нем есть, а исходя из того, чего в нем нет...), но именно сожаление.

Термины «коммунизм» и «социализм» в их современном значении сложились сравнительно недавно (как считается, термин «социализм» ввел французский мыслитель Пьер Леру в 1834 году, а «коммунизм» – француз же Этьен Кабе в 1840-м), и почти сразу оба эти термина были освоены русской мыслью; притом что весьма многозначительно – о них стали рассуждать не только так называемые западники (хотя эта ошибочная точка зрения широко распространена), но в равной мере и славянофилы. Правда, А.С. Хомяков, К.С. Аксаков, Ю.Ф. Самарин отнеслись к западным толкованиям социализма-коммунизма сугубо критически – как они относились к современной им идеологии Запада вообще; тем не менее они видели в самой этой проблеме глубокий смысл.




ГОРБАЧЕВА Н.Н. БЛИЗКАЯ ИСТОРИЯ В «СИБИРСКИХ» ТЕКСТАХ К. ЛАГУНОВА


В многотемной и многожанровой прозе К. Лагунова сквозным мотивом, который придает ей своеобразную целокупность, является мотив истории. При этом строго к историческому жанру ни одно произведение писателя отнесено быть не может. Это справедливо даже по отношению к роману «Отрицание отрицания» (1987–1995), где исторический сюжет выделен как содержательно и поэтически самостоятельный пласт текста, почти как текст в тексте – и все-таки только почти, потому что мотив «второго пришествия» (своеобразная реинкарнация одного типа героя в разные исторические эпохи) накрепко сшивает рассказ о прошлом с рассказом о настоящем.

Было бы несправедливым утверждать, что движение прозаика в глубь истории было неуклонно последовательно – от середины XX века («Так было», 1966) к началу XVIII столетия («Отрицание отрицания»). Нет, в былом есть пора, интерес к которой у художника не иссякал на протяжении трех десятков лет, а в его литературном наследии есть текст, явившийся своего рода «точкой роста» для произведений и 1960-х, и 1970-х, и 1990-х гг. Для художественного сознания писателя характерна метафора жизни как «обсемененной пашни». Принимая ее, применяя к индивидуальному творческому процессу и ретроспективно оглядывая теперь весь путь художника, можно утверждать, что таким зерном на протяжении 30 лет оставался очерк «Двадцать первый» (1962–1968). С ним генетически связаны роман «Красные петухи» (1964–1978) и повесть «И сильно падает снег...» (1992). Написанные в разные исторические эпохи, они, всякий по-своему, несут на себе отпечаток времени создания: каждый более поздний текст все свободнее в трактовке трагического прошлого, все определеннее в выражении авторских оценок, художнического и человеческого символа веры писателя. Видно, эта свобода независимого суждения была такова, что роман «Красные петухи» смог встретиться с читателем только через 10 лет после создания, по сути, в новой стране, где даже сибиряки не многое знали о сибирском мужицком мятеже 1921 года. По времени создания разделенные двумя десятилетиями, роман и повесть воспринимаются если и не как один текст, то как дилогия о Сибири первой четверти XX века, когда все еще было в начале, все еще было возможно.

Есть все основания смотреть на роман «Красные петухи» и повесть «И сильно падает снег...» как на сибирские тексты. Не потому, что писатель Лагунов сибиряк по рождению и месту творческой работы. И не потому, что его произведения занимают заслуженное место в программах и лекционных курсах истории региональной литературы. Зато они – естественная часть не один век создававшегося совокупного, цельного текстового корпуса, где тема сибирского житья, образ сибирского края, место действия и художественное пространство, тип героя и другие содержательные и поэтические компоненты, будучи типологически схожими, одновременно каждый раз обнаруживают необщее выражение творческого лица своего создателя.

Своеобразие художественного пространства и пространственного образа Сибири в «Красных петухах» отчетливо проявляется при сопоставлении текста романа и повести «И сильно падает снег...». Сквозь пространство «Снега» как будто прорастает точная географическая и политическая карта Западной Сибири: волости, уезды, городки и города, болота, реки, речки, тракты, волоки и дороги. Действие разворачивается в рамках документального пространства юга региона. В «Красных петухах» принцип его воссоздания иной: реальная карта лишь угадывается, в ней как будто прорезано окно, в котором место ведет себя так, как нужно автору, а не читателю, обычно склонному отождествлять прототипическое пространство с художественным его воплощением. С географическими реалиями точно совпадает только топонимия «пограничья» художественного локуса: подлинными именами названы и реальным координатам соответствуют Омск, Петропавловск, Екатеринбург, Курган, Ирбит, Новониколаевск. История распорядилась так, что они действительно образуют своего рода географическую «раму», внутри которой элементы локуса именуются и ведут себя по законам художественной логики. Одни топонимы взяты с подлинной карты южной Тюмени (Криводаново, Каменка, Патрушево), однако их местоположение изменено. Краткий экскурс в историческое прошлое позволяет идентифицировать губернский Северск как Тюмень, а безымянную реку, на которой он стоит («приток Тобола»), как Туру. Легко поддаются расшифровке топонимы Яровск (Ялуторовск), Ирим (Ишим), Тоборск (Тобольск). Тем не менее в такой расшифровке нет ровно никакой нужды: в романе автор уходит от буквалистской конкретики, а значит – от единичности ситуаций и мест в область «формульных» событий и судеб. Пространство внутри «рамы» пульсирует в соответствии с горячкой эпохи: то сжимается до подворья, комнаты или даже подпола, то расширяется, и только тракты, тропы и волоки удерживают его как целое; при этом в реальности достаточно далекие от Тюмени города (тот же Тобольск, да и Ялуторовск) в тексте приближаются к Северску, будто притягиваясь к нему как к своеобразному энергетическому центру мятежа. Потому-то и герои нереально быстро перемещаются из одной точки в другую, а мотив медленного, особенно неспешного зимой движения (время действия «Красных петухов» преимущественно зима), столь характерный для сибирского текста в целом, в романе отсутствует (даже кони в «Красных петухах» только сильные иноходцы, «резвые рысаки», «с двумя сердцами», которые, устав, все равно «бегут ходко»; а их хозяева «мечутся по Северску», несутся «бешеным аллюром», «вырываются» из села, «мчатся» или, наконец, «браво топают»).

Сгущенное по горизонтали пространство обладает также вертикальной координатой. Она протянута от своего рода земных расщелин (овраги, водомоины, ложки, северский район Лог, ложе реки), где обычно в сумерках, в темноте вершатся нечеловеческие дела, вплоть до небес, где солнце, луна, звезды – не астрономические атрибуты, а свидетели и издавна устроители мужицкой жизни на земле. Соединение земли и неба осуществляется благодаря мотивам бури (вьюги, бурана, метели, снежного колючего ветра) и пожара (огненного петуха, искры, пламени). Семантика огня в тексте и прямая (край полыхает реальными пожарами), и метафорическая («черное смрадное пламя мятежа»). Единение мотивов обнаруживает себя в психологических штудиях характеров и состояний персонажей, которым метель мятежа застит глаза, мутит горячечное сознание. Раскаленные споры ведут герои друг с другом (Флегонт – Горячев, Чижиков – Аггеев, Пикин) и с собой (Карасулин). Порой они балансируют на грани реальности и бреда. Горячка в психологическом плане превращается в мотив нетерпения, желания подтолкнуть события. Поэтому все временные характеристики имеют одну общую деталь – это «сумасшедшее время», это всегда цейтнот. Последнее качество становится особенно очевидным, когда дважды в тексте – сначала герой, затем повествователь – отошлют читателя в другую эпоху, в будущее: «Не место и не время препираться и доказывать, кто дурнее. Пусть этим займутся историки» [Лагунов 1999: 176]. На фоне «уравновешенного» грядущего грехи настоящего, может быть, покажутся еще большими, но, может быть, им найдется и объяснение, и оправдание.

Роман и открывается, и включает в финал сцены неистового пожара. Но называть композицию текста кольцевой не приходится: семантика эпизодов полярна. В первом – черное пламя человекоубийства, знак грядущей беды; во втором видится справедливое возмездие, освобождение от язвы, выжигаемой яростным огнем. Первый подводит черту под традиционным житьем, второй открывает перспективу во все-таки неясное для героев будущее. Поэтому завершающее роман появление «на взгорке трех всадников, а у того, что был посередине, в руках – полощущегося на ветру красного знамени» [Лагунов 1999: 246] не столь и необходимо финалу. Оно придает ему, пожалуй, однокрасочную пафосность, и остается гадать, насколько довлела здесь над авторской волей воля сторонняя. Отметим, что в «Снеге» однозначность исторического приговора напрочь отсутствует, поскольку несовместима с заветной мыслью рассказчика о невозможности деления мужицкого мира на только правых и только виноватых – у каждого своя правда, но и свой грех.

Условием подлинной историчности повествования о былом является умение писателя не просто воссоздать прошлое в человеческих характерах, реальных исторических фигурах и обстоятельствах, в языке и культурно-бытовых нюансах. Высшая степень мастерства – способность рассказать о подлинном событии как о никогда не бывшем. Парадокса здесь нет: читатель (особенно «читатель любознательный») обычно так или иначе наслышан хотя бы об историческом финале случившегося, но автор так ведет рассказ о былом, что читатель забывает о своей «начитанности» и смотрит на происходящее глазами героев, которые могут только гадать о грядущем исходе. В «Красных петухах» этому в частности служит особенная композиция сюжета. Восстановление истории мятежа диктует традиционное хроникальное разворачивание рассказывания, в нашем случае в рамках зимы 1920 года весны 1921. Однако оно неоднократно прерывается, нить рассказывания уходит в сторону, описывает круг и возвращается в точку остановки. Таким образом одно и то же событие удваивается, утраивается, поворачиваясь разными гранями в разных сознаниях и судьбах. Назовем такой принцип разворачивания сюжета калейдоскопическим: из одних и тех же элементов складывается сугубо разная картинка. Справиться с таким построением сюжета может, конечно, только мастер. Заметим, что у автора были все основания следовать традиционной схеме исторического повествования: как уже было сказано, ни ко времени завершения романа, ни через 10 лет – после первого опубликования – о документальной основе произведения почти никто не знал. Зато именно благодаря принципу калейдоскопичности историческое полотно приобрело не только многоликость, но и психологическое измерение.

Организация системы персонажей тоже заслуживает быть рассмотренной. Герои и разделены, и сгруппированы, казалось бы, традиционно – на красных и белых. Их несовместимость изначально заявлена, а характеристики тоже привычны: одни «на плечи взвали ли и войну, и беду», другие одержимы желанием вернуть, что было «до войны и до беды». Видеть в этом схематизм и некую умозрительность не приходится: бывают такие времена, которые сами делят людей по принципу или-или. Автор это безусловно учитывает, однако его подлинного героя следует искать в другой плоскости. Собирательно он называется в тексте «мужик», однако массовым или коллективным и т.п. героем отнюдь не является. Не только персонажи первого плана, двигатели интриги, но и второго и даже третьего ряда названы по имени, в свою очередь получают слово и участвуют в деле. Но и это не главное. Сознание автора, как уже было отмечено, метафорично. В одной из самых жестоких сцен романа (кн. II, гл. 4, разд. 1) автор завершает сюжет человекоубийства, переводя план истории в план вечности. «От жара лившейся крови краснел и плавился снег. <...> Весной вместе с белым снегом растает и красный снег и, растворяясь в говорливых буйных потоках, хлынет в речушки и реки вновь ожившая мужичья кровь, и земля ту кровь вер нет людям <...> налитым колосом, узорным сибирским разнотравьем. Ну а те, что отдали свою кровь земле, никогда не возвратятся к людям...» [Лагунов 1999: 174]. Так слова «мужик» и «вечность» сопрягаются в одном временном контексте. «Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки», – процитирует автор Библию. Многие ли прибегали к ее авторитету в 70-е годы безбожного XX столетия? Ее наличие в тексте принципиально значимо: именно тому, кто живет по библейским урокам, смотрит на Книгу книг как на своего рода путеводный огонь, что неизменно горит во тьме и буране истории, дано соединить социальное и историческое понятие «мужик» с вечной категорией «народ». «Они ... народ... За ними... правда», – завещает сыну в последние минуты жизни поп Флегонт.

Образ мужицкого попа Флегонта исполнен в романе особенного смысла. О нем уже писало серьезное литературоведение (см.: А.М. Корокотина), но анализ связывал героя с Евангелием и интерпретировал персонаж как носителя всех со всеми примиряющей идеи, которой следовать трудно, но должно, дабы не оскотиниться. Думается, что герой романа и глубже, и сложнее. Флегонт не только мужицкий поп, но и поп-мужик. Именно с ним вводится в роман мотив мужицкого рая. Но не далекого, манящего за горизонт (в сибирском тексте это один из наиболее часто репродуцируемых мотивов), – а рая на своей земле, сбывшегося Беловодья. Гимн красе и вечности природы и крестьянскому труду, который все ширится в душе Флегонта, заставляет его «петь как молиться и молиться как петь». В нем вполне гармонично соединяются светлый разум книгочея и радость физического труда в поле, в саду. Именно это соединение «земляного» и книжного ума делает Флегонта персонифицированным противовесом той беде, которой лучше бы никогда не сбываться, но которая все отчетливее встает впереди, в том пока еще гипотетическом будущем, куда так стремятся все герои романа: «может случиться непоправимое: мужик охладеет к земле, она потеряет над ним власть...» [Лагунов 1999: 183]. В силу этого историческую концепцию «Красных петухов» можно выразить словом кануны: сейчас засевается пашня, горький колос которой пожнут даже не дети, а правнуки хлебопашцев и их насильников.

Сознание Флегонта просвечено мудростью сразу и Нового, и Ветхого завета. Евангелие помогает не потерять себя в горячке сегодняшнего дня: Флегонт решительно не за красных или белых, а за человеков. Книга Экклезиаста с ее сквозным мотивом суеты сует дает силы не отчаиваться в самых отчаянных обстоятельствах, ибо «все проходит, пройдет и это». Но видеть в герое своеобразное примиряющее звено, соединяющее красных и белых в единый род человеческий, не приходится. Недаром автор дарит герою вещий сон. Флегонт видит Христа, идущего босиком израненными ногами по снежному насту. Цепочка кровавых следов тянется за ним к горизонту, к небу. Но когда Флегонт встал на эту дорожку, чтобы догнать Спасителя, тропа «мгновенно ожила, зашевелилась, заворочалась, превращаясь в огромную, гадкую и страшную змею, которая стремительным броском обвила шею Флегонта и начала накручиваться на него тугими, холодны ми, скользкими кольцами» [Лагунов 1999: 171]. Ка ким смыслом наполняется для героя это своеобразное второе пришествие? Сон благовестит Флегонту о том же принципе существования среди людей, о котором раньше толковал попу чекист Чижиков: «<...> нет золотой межи. Либо справа, либо слева. С народом или против» [Лагунов 1999: 130]. В этом единении христовой и чекистской правды парадокса нет: обе толкуют не о том, кому и чему верить как последней инстанции истины, а о том, как верить, – только горячо, всем существом, будучи готовым не благостно увещевать, а яростно спорить, не только грозить божьей карой, но и отыскивать земные варианты ее воплощения. Ибо сказано Христом, что человек должен быть горяч или холоден, иных же «изблюю из уст моих».

Роман «Красные петухи» в силу родовой принадлежности предлагает читателю эпический вариант разворачивания темы истории. Лиро-публицистическое воплощение ее будет осуществлено писателем спустя полтора десятилетия в документальной повести «И сильно падает снег...».


ЛИТЕРАТУРА

1. Лагунов К.Я. И сильно падает снег... – Тюмень, 1994.

2. Лагунов К.Я. Красные петухи // Собр. соч.: В 3 т. Т. 2-Тюмень, 1999.

3. Корокотина А.М. Революционная Сибирь в прозе К.Я. Лагунова: концепция истории // Константин Лагунов: Книга памяти / Сост. Лагунова О.К. – Екатеринбург, 2005. С. 306-313.




КОРОКОТИНА А.М. ПИСАТЕЛИ-ЗЕМЛЯКИ В КНИГЕ К. ЛАГУНОВА «ПОРТРЕТЫ БЕЗ РЕТУШИ»


Жанр своего произведения К.Я. Лагунов определил сам – портреты. Выбранный автором жанр известен, распространен и имеет свою историю. Критик В. Кардин назвал его «особым видом литературы», а К. Чуковский говорил, что в своих портретах старался давать «характеристику личности на фоне эпохи» [Чуковский 1972: 148]. Значение литературных портретов признается в том, что «из опыта человеческих жизней складывается история» [Барахов 1985: 273].

Внимание к мемуарно-биографическим жанрам объясняется тем, что они «дают возможность выявить те способы, с помощью которых личность формирует представление о самой себе, показать динамику образа «Я» в истории культуры», помогают создать «модель культуры» [Николина 2002: 8].

Не каждый решается выйти на создание подобных произведений. Признано, что для этого необходима творческая зрелость, гражданская активность. Названные качества в полной мере проявляются у автора книги «Портреты без ретуши».

Что побудило создателя романов, повестей, сказок, очерков обратиться к жанру литературного портрета? На этот вопрос он сам отвечает во Введении и Заключении своей книги, ее значимых структурных составляющих. Книга вышла в 1994 году, и писатель с тревогой и болью говорит об общественно-политической ситуации в стране, отражающейся на состоянии, перспективах культуры вообще, культуры Тюменского региона в частности. Его беспокоит увиденная им «духовная деградация земляков», «распад нравственности тюменцев», «изживание остатков культуры» в регионе и за его пределами.

Вся вводная часть книги пронизана горьким чувством патриота, скорбящего по поводу происходящих перемен, в которых он не видит блага для своей Отчизны. Но писатель не теряет веры в лучшее, залогом которого могут быть только нравственность и культура, его волнует, что «забываются великие имена, отторгаются выдающиеся творения. Чего уж тут говорить о своих, тюменских писателях, о нашей тюменской литературе?» Чтобы молодежь не входила в жизнь «Иванушками, не помнящими родства, и написана эта книга», – утверждает ее автор [Лагунов 1994: 190].

При всей горечи восприятия происходящего К. Лагунов верит в творческие возможности народа, в частности своих земляков – тюменцев. Залог тому – богатые культурные традиции региона. Писатель принципиально не отрекается от достижений литературы советской поры, от того пути творческих исканий, которым она прошла. Наверное, сегодня, когда еще не пришло время расставлять точки в остром споре, нужно признать за К.Я. Лагуновым право на свою позицию неприятия огульного отрицания всего исторического опыта прошлого и накопленных достижений литературы.

Именно к литературным явлениям в основном минувших лет обращается К.Я. Лагунов в своей книге портретов. По какому принципу в ней (небольшой по объему) отобраны имена? Естественно, что обо всех признанных и уважаемых в регионе литераторах рассказать было невозможно, и автор словно приносит извинения тем, кто остался в числе «других». Безусловная логика видится в том, что им выделены А. Неркаги первая писательница ненцев, Е. Айпин – первый писатель народов ханты, Ю. Шесталов – первый мансийский писатель, И. Истомин, писавший на языке коми и ненцев. Из русских писателей как наиболее значительные дарования он называет И. Ермакова и Г. Сазонова. В отдельном очерке он создает автопортрет – «О себе».

Практически все портретные зарисовки в книге имеют общую структуру. Автор знакомит со своим героем, дает его внешнюю характеристику, рисует таким, каким сам увидел его впервые, и затем коротко рассказывает о жизненной судьбе каждого.

Вот «Анико из рода негнущихся» – «невысокая, великолепно сложенная, черноглазая, с приметными скулами и нерусским разрезом глаз» [Лагунов 1994: 23].

«Здоровый мужик. Плечистый. Пудовые кулачищи. Лицо грубое, будто наспех и одним топором вытесанное. Большой нос. Крупные губы. Лохматые брови. В глазах взблескивает живая лукавая искорка» – Иван Ермаков [Лагунов 1994: 51].

«Невысок. Угловат. Длинные, жесткие, волнистые волосы, приметно выдающиеся скулы. Внимательный взгляд неторопливых глаз таежного охотника. Голос тихий, говор спокойный, размеренный. Малоречив. Эмоции спрятаны» – Еремей Айпин [Лагунов 1994: 71].

За каждой внешней зарисовкой неповторимый, самобытный характер, отражающий особенности именно данной личности и национальные черты народа, чьим выразителем в своих произведениях становится художник, герой очерка. Иногда это не столько внешность, сколько сущность натуры (например, когда он говорит о Г. Сазонове или Ю. Шесталове).

По-разному складываются судьбы портретируемых писателей, их путь в литературу и в литературе. Здесь и неповторимо-индивидуальное, и влияние общественно-политической и общекультурной ситуации, и помощь встретившихся на жизненном и творческом пути добрых людей, одним из которых часто был К. Лагунов как редактор издательства, руководитель областной писательской организации. Его глубокая заинтересованность, искреннее желание помочь и реальная поддержка товарищей по перу подтверждаются конкретными фактами, документами (письмами), детальным знанием жизненных перипетий своих героев.

С болью и горечью говорит К. Лагунов о том, что именно не состоялось у талантливых авторов, таких как А. Неркаги или И. Ермаков. Сострадание и восхищение звучит там, где он рассказывает о гражданском и человеческом подвиге И. Истомина, гордость и готовность защитить от злопыхателей проявляется в размышлениях о Ю. Шесталове.

Вторая часть литературного портрета посвящается характеристике творчества героя, особенностям его писательского роста. Здесь К.Я. Лагунов выступает в определенной степени как профессиональный критик и в то же время становится как бы соавтором тех, о ком пишет. Например, обращаясь к созданным Айпиным картинам освоения сибирской тайги в 60-е годы, он передает свои впечатления о том, что увидел в произведении писателя, и соотносит с собственным восприятием изображенных Айпиным событий.

В ходе анализа К. Лагунов широко цитирует тексты, выбирает особенно понравившиеся ему места, восторженно комментируя их. Приведя цитату из пролога романа Е. Айпина «Ханты, Звезда Утренней Зари», он восклицает: «Вон как впечатляюще мощно и распевно звучит этот первый аккорд. В нем есть какая- то библейская интонация, трогающая душу и разум» [Лагунов 1994: 85].

Каждый раз К. Лагунов старается выделить основную мысль произведения, именно ей придавая определяющее значение: «Идея растворена в тексте, она пропитывает всю ткань романа, повести, драмы, поэмы, она пронизывает характеры героев, закручивает сюжет, определяет композицию, выражается в языке» [Лагунов 1994: 101]. Исходя из этого тезиса, он рассматривает, в частности, особенности романа Г. Сазонова «И лун медлительный поток...» и другие произведения.

Практически у всех героев своей книги автор выделяет особенности раскрытия ими темы «человек и природа» как первостепенно значимой. Например, об А. Неркаги он говорит, что она «без памяти любит тундру». Через описание тундры ей удается раскрыть самобытность жизни ненецкого народа, особенности национального характера. Человек, житель тундры, неразрывно связан в своей судьбе со всеми ее обитателями, поэтому у Неркаги олень, собака, волк становятся равноправными персонажами.

Высоко оценивает автор портретов мастерское изображение красоты родной земли в сказах И. Ермакова. «Ты до сивой кудри дожил, а она тебе и в приметку вторая-то мать... Земля-то земная... Всемилая наша...» Лес «светлый, прострельно-звонкий, лепетливый», – с радостным удивлением и восхищением цитирует Лагунов ермаковские сказы. В творчестве Е.Айпина он увидел два выделенных круга. Первый – человек и природа, природа и цивилизация, цивилизация и человек. Второй – национальный характер в его раз личных проявлениях. Особенно волнует Айпина проблема природы и индустриализации. Эти явления полярны, но ситуация непреодолима. Герой Айпина, сын природы, сталкивается с противоборствующей силой буровой бригадой, геологоразведчиками. У них своя правда и цель. Не осуждая целей, которым они служат, писатель не может не видеть, что наступающие блага цивилизации приводят к варварскому разорению природы, а вместе с тем и к нарушению национальных традиций, жизненных норм коренных народов. Значит, что-то не так. А как надо? Ответа нет. И к этому неутешительному безответному раздумью героя повести «В ожидании первого снега» присоединяется ее автор и писатель К. Лагунов, мечтающий о том, чтобы «нефтеразведчики делали свое важное, нужное народу и Родине дело» и не становились бы стервятниками, а смогли бы стать «рачительными, добрыми, чуткими детьми великой сибирской природы» [Лагунов 1994: 80]. Он находит яркие пейзажные зарисовки у каждого писателя, о котором говорит, и передает общую тревогу их всех о последствиях для региона наступления величественной, но в чем-то и пагубной силы.

В раскрытии темы природы проявляется оригинальность, неповторимость писательского мастерства региональных художников слова. Особенно выделяет К. Лагунов яркий талант Г. Сазонова. В его рома не «И лун медлительный поток...» (1982) происходит, по мнению автора портретов, очеловечение природы, проявляется поклонение ей. Он цитирует: «Ветер упал на земляную крышу лесовней юрты – вор – кял и тихо заворочался. Лохматый он нынче, совсем холодный... подкрался ползком к дымоходу, набрался сил и, как живой, одевшись в холодное дыхание, протек в чувал и отбросил золу. И ожил золотом ветер в угольях».

В единении с природой происходит становление человека, через отношение к природе раскрывается его характер. Приведя убедительные примеры, К. Лагунов заключает, что «по образности, цветовой гамме, теплу и свету... подобных описаний в современной литературе сыщется немного, ежели вообще сыщется...» [Лагунов 1994: 109].

Каждый раз, говоря о «человеке и природе», писатели, как отмечает автор портретов, на первый план выдвигают нравственные проблемы, по-своему решая их. Общее для всех в утверждении, что близость природе, умение ценить и любить ее – всегда залог высоких человеческих качеств. К. Лагунову особенно близки в произведениях всех художников, о которых он пишет, защита и утверждение чести и достоинства, верность идеалам и справедливости, искренность и глубина верования, осуждение шкурничества, равнодушия, недоброжелательности, зависти, гипертрофированнного себялюбия, эгоизма.

В своих характеристиках автор книги идет от конкретных жизненных фактов, непосредственных личных впечатлений, проявляя личностное, заинтересованное отношение к тому, что делает тот или иной его коллега, к его неповторимой человеческой судьбе. К.Я. Лагунов оказывается так или иначе причастным к каждой из этих судеб. Впечатляет образность создаваемых портретных зарисовок, их эмоциональная выразительность. О романе Г. Сазонова «И лун медлительный поток...» Лагунов говорит, что он, «как жаркий костер в ночи, притягивает и светит, гасит боль, смягчает неприязнь и раздражение». Со страниц романа «веет солнечным теплом, всепрощающей душевной добротой, неломкой, стойкой верой в мудрость человека – сына природы, брата всего живого на земле ...» [Лагунов 1994: 101].

Жанровое своеобразие литературного портрета предполагает как одну из его отличительных особенностей отражение процесса «самопознания самого художника, творца портрета» [Барахов 1985: 12]. Оставаясь сообщением «человека о человеке», раскрывая, по выражению В.Г. Белинского, «душу оригинала», литературный портрет по-своему раскрывает и душу его создателя. В книге К. Лагунова авторское начало проявляется не просто открыто, а активно и даже воинственно.

Глава «О себе» строится в основном так же, как и остальные главы: жизненная судьба, путь к профессии, этапы творчества. За автобиографическим рассказом конкретный исторический период жизни страны, определивший во многом писательские судьбы. (Показательна история публикации сказок «Городок на бугре», «Ромка Ромазан», издания романов, растягивавшейся иногда на десятки лет.)

Четко выражена в книге эстетическая позиция писателя. Основные положения ее он совершенно определенно формулирует сам. Необходимым условием для создания произведений больших жанров Лагунов считает общий высокий уровень культуры писателя. Невозможно создание значительных произведений без хорошего знания жизни. Художник должен быть связан с жизнью. «Таков мой идеал писателя», – подчеркивает К. Лагунов. Принципиально значимо решить проблему соотношения правды жизни и правды факта [Лагунов 1994: 98]. У Г. Сазонова он видел поучительный пример умения осмыслить, «дорисовать во ображением» схваченный на лету факт. Особое место Лагунов отводит слову, но слову, «одухотворенному разумом, согретому душевной теплотой писателя» [Лагунов 1994: 186].

Однако, по мысли Лагунова, при всей безусловной значимости таланта истинному писателю необходим труд – до изнурения души и разума. Для художника важно «мужество, умение отстаивать свои идеалы...». В любой борьбе он должен уметь «видеть, слышать, чувствовать» [Лагунов 1994:121,188].

Книга К.Я. Лагунова, несомненно, интересна и важна для понимания региональной культуры. Не случайно в период первого издания «Портреты без ретуши» были рекомендованы областными руководящими органами в качестве учебного пособия для учащихся школ и студентов вузов. Потом о ней случайно или намеренно забыли. В настоящее время представляется целесообразным вернуться к первоначальной рекомендации, сопроводив книгу определенным комментарием Она, конечно, субъективна, как всякий вариант писательской критики. В ней по-своему отразилось неоднозначное восприятие перемен в литературе перестроечной поры (конца 80-х – 90-х годов), проявившееся в оценках К. Лагуновым явлений «возвращенной» литературы, особенно некоторых писателей третьей волны эмиграции. Но это тоже одно из явлений нашего культурного развития, без знания которых не может быть полного и объективного представления об особенностях пройденного пути.


ЛИТЕРАТУРА

1. Лагунов Константин. Портреты без ретуши. Тюмень, 1994. Текст цитируется по данному изданию с указанием страниц.

2. Барахов В.С. Литературный портрет. Л., 1985.

3. Николина Н.А. Поэтика русской автобиографической прозы. М., 2002.

4. Письма К. Чуковского разных лет // Вопросы литературы. 1972. № 1.




ШИШКИН Н.Э. ЛЕГЕНДАРНЫЙ ОЧЕРК КОНСТАНТИНА ЛАГУНОВА («НЕФТЬ И ЛЮДИ»)


Редактор «Нового мира» А. Твардовский писал в 1965 году: «Критика цепко набрасывалась на малейшие отступления прозаиков и очеркистов от общепринятых и как бы узаконенных норм освещения жизни». «Новомирцев» упрекали в том, что акцент на отрицательных явлениях, теневых сторонах препятствует оптимистичному восприятию советской действительности читателями журнала. А обвинения в «очернительстве», как правило, влекли за собой санкции против литераторов, допустивших «идейно-художественные просчеты», со стороны партийного руководства.

Редакция «Нового мира» всегда стремилась добиваться как можно более широкого географического диапазона: «Мы вправе гордиться (...) такими нашими авторами, как ростовчанин В. Фоменко (...), сибиряк С. Залыгин (...), воронежец Г. Троепольский, читинец В. Липатов (...). Это не гости из провинции, появление которых временно и случайно, это наши активные сотрудники, пользующиеся, так сказать, постоянной пропиской на страницах «Нового мира» [Новый мир 1961: 256]. Тюменец К. Лагунов никоим образом не выбивался из ряда сотрудничающих, в которых журнал был заинтересован.

Как вспоминал сам К. Лагунов в устной беседе с автором настоящей статьи, публикация очерка поставила его почти в ряд диссидентов, хотя никто не смог бы опровергнуть приведенные в тексте факты. Очерк «Нефть и люди» (Новый мир. 1966. № 7) стал первым критическим материалом о тюменском Севере. Только спустя шесть лет с того дня, когда в Шаиме забил первый фонтан нефти, появилась публикация, в которой на весь Союз прозвучало: рядом с героизмом существуют и вопиющая бесхозяйственность, и стяжательство, и наплевательское отношение к освоителям сурового края. Автор очерка «Нефть и люди» бьет наотмашь сухим языком протокола, сообщая о трагических случаях: «Сорвавшаяся с буровой вышки ледяная глыба убила московского инженера Лютова. Трагически погиб начальник партии Воронов со своим заместителем и техноруком. Выписка из истории болезни № 248: «Ермолаева Евгения Георгиевна, 37 лет, лаборант экспедиции. Дистрофия на почве долгого голодания. Заблудилась и с 3 по 25 июня 1965 г. находилась одна в тайге без спичек и пищи, питалась прогорклой клюквой и брусникой...» (С. 198).

Суть главной проблемы кратко, но емко сформулирована в заглавии очерка. И не случайно слово «люди» стоит на втором месте. Во главу угла политики освоения «дикой Сибири» была поставлена НЕФТЬ. К. Лагунов не преуменьшает исторической и экономической роли, которую сыграло открытие тюменских нефтяных месторождений. Автором подчеркивается, что это история, чье «глубокое изучение и подробное описание» надлежит «предоставить историкам и романистам». Другое волнует его. Центр, озабоченный лишь неуклонным ростом нефтедобычи, не принимает в расчет элементарные составляющие нормального быта, которых оказываются лишены добровольцы трудового фронта. Сердце Западно-Сибирской нефтяной провинции – Сургутский район с самыми мощными нефтяными месторождениями. Но – «неприветливо встречает Сургут новоселов». Трудности начинаются уже на «пороге» города – в аэропорту: «...Даже для рейсовых самолетов не существует расписаний. Сиди и жди» (С. 199). Малочисленные автобусы на городских остановках берутся штурмом. И это неудивительно. За период с 1959 по 1963 годы численность населения выросла в 2,5 раза. «За последние 2 года в Сургуте появилось сорок новых учреждений трестов, управлений, контор и иных организаций, занятых разведкой и добычей нефти, организацией нефтепромыслов. И все они поневоле пытаются закрепиться на уже обжитом пятачке, обойтись тем жилфондом, теми службами быта, культуры, связи, которыми обходился заурядный сибирский райцентр, каковым и был до недавнего времени старинный Сургут» (С. 200).

Сургут, как следует из очерка, не единственное «слабое звено» в ряду нефтяных городов и поселков. Его проблемы типичны для региона. Остро нуждается в строительстве жилья Нефтеюганск. Люди вынуждены увольняться, т. к. им попросту негде жить. В городе отсутствуют кинотеатр, клуб, дом культуры. Не хватает врачей, функционирует всего одна баня. Детские дошкольные учреждения не в состоянии разместить всех детей нефтяников. И снова – страшные последствия: двое детей, 3 и 6 лет, оставшись днем в одиночестве в «насыпушке», сгорели. Кстати, замечает К. Лагунов, власти после трагедии искали пути, чтобы к уголовной ответственности за случившееся привлечь родителей погибших детей!

Существует на Севере и проблема кадров, следует из очерка. О том, что криминальные личности присутствовали отнюдь не в малом количестве, свидетельствуют приводимые К. Лагуновым цифры. Так, соотношение условников к общему числу рабочих в Нефтеюганске 1 к 5, в Сургуте – 1 к 7. Разумеется, влияние бывших зеков в рабочей среде носит негативный характер. «Как оградить от этого дурного влияния добровольца, увлеченного бескорыстной жаждой подвига и приехавшего сюда по велению сердца» (С. 11), задается вопросом автор очерка. И все-таки люди главная ценность Севера, ведь именно ими совершается ежедневный подвиг в столкновении с производственными трудностями, жестокими природными условиями, неустроенностью быта.

На страницах очерка К. Лагунова «Нефть и люди» перед читателем проходит целая галерея персонажей, причем не вымышленных, а реальных, живых. Мимоходом мы встречаемся в сургутском аэропорту с харьковчанкой Валей Брижатой, с безымянным парнем, готовым пешком идти до необходимого ему пункта назначения – Угута. На протяжении всего повествования К. Лагунов продолжает знакомить читателя с работягами. Это и бульдозерист, получающий задание от начальника участка, и новичок-экскаваторщик, горящий желанием приступить к работе. Подробнее, устами самого героя, набросан портрет шофера по фамилии Крамор. Детдомовец, колхозник, фронтовик, теперь – освоитель Севера. Немного горькая рассудительность звучит в словах этого хлебнувшего горя человека: «... встретил мать, а во мне никаких чувств не проснулось...» (С. 211). Представляя читателю начальников всех рангов, К. Лагунов постоянно использует этот прием. Публицист не спешит с собственными выводами и призывами, дает возможность выговориться собеседнику, лучше знающему суть проблемы и пути ее решения. Звучащие в очерке голоса компетентных лиц, оценка ситуации изнутри, придают ему достоверность, особую остроту.

В проблематике очерка К. Лагунова можно выделить две основные линии – производственную и бытовую. Первую точно формулирует в тексте главный геолог Сургутского нефтепромыслового управления Рафкат Шакирьянович Мамлеев: «Все как-нибудь да кое-как» (С. 216). Автор присоединяет свой гневный голос: «Да не так-то уж мы богаты, чтобы из-за чьей- то тупости и беспечности швырять на ветер миллионы народных рублей. А ведь здесь не то что копейку, но и червонец не берегут: «Нефть все спишет...» (С. 201). Сжигаются в факелах миллиарды кубометров попутного газа, пиломатериалы завозятся издалека, вырубаются и гниют северные лесные массивы, плюс нефтяники вынуждены платить огромные штрафы лесхозу за бесхозяйственность. Несмотря на это, нефтедобыча повышается, определяя вторую главную проблему: «... вопиющая, все возрастающая диспропорция между неуклонно растущим планом нефтедобычи и материальной базой» (С. 214).

Осмелившийся «раскрыть тайну» на весь СССР автор очерка «Нефть и люди» призывает: «Надо без промедления сосредоточить особое внимание всех организаций, осваивающих Сибирский нефтяной комплекс, на устройстве людей, на создании необходимой промышленно-технической базы, которая позволила бы полным ходом повести разумную, наиболее дешевую и экономичную, наиболее долговременную эксплуатацию...» (С. 215).

К. Лагунов прямо вопрошает: надо ли злоупотреблять терпением и сознательностью народа, в среде которого уже рождается ропот по поводу барских особняков некоторых ответственных работников на фоне балков и землянок? Не пора ли устранить дефицит человечности и душевного тепла? Автора можно считать первопроходцем критического осмысления темы тюменского Севера в отечественной публицистике. Очерк «Нефть и люди» впервые четко и бескомпромиссно обозначил круг проблем нефтедобычи, как производственных, так и бытовых, выявил их прямую взаимосвязь.

Публикация очерка К. Лагунова «Нефть и люди» в журнале «Новый мир» представляется нам закономерной, т. к. критический подход к освещаемому материалу созвучен с гражданской и литературной позицией редакции «Нового мира».


ЛИТЕРАТУРА

1. Новый мир. 1961. № 12.




ЗАХАРЧЕНКО В.И. ПИСАТЕЛИ И ВРЕМЯ


Лагунов К.Я. полностью оправдал оказанное ему доверие и блестяще решил многие из тех задач, которые были поставлены перед организацией руководством области. Одним из главных направлений деятельности было создание литературных сил, способных осмыслить грандиозные перемены, происходящие в области, и отразить это в художественных произведениях. Задачу эту сформулировал на первом отчетно-выборном собрании в январе 1965 года Б.Е. Щербина.

К решению ее были привлечены силы как ветеранов, так и молодых начинающих писателей. Цели, поставленные перед поэтами и прозаиками, были действительно грандиозными. Неслучайно с самых первых заседаний и собраний развернулись жаркие творческие дискуссии. Спорили по-настоящему, невзирая на лица и заслуги. Появилась традиция заслушивать творческие отчеты и членов Союза, и начинающих авторов. Оценка созданных произведений шла по самым строгим меркам: размах событий освоения нефтегазовых месторождений, значимость происходящего в масштабах страны требовали произведений, достойных встать в ряд с лучшими творениями советской литературы.

Конечно, нельзя заставить писателя творить через силу, говорить о ненаболевшем. К тому же произведения с производственной тематикой уходили в литературе на второй план: деревенская и военная проза приковывали всеобщее внимание. Эпоха рукоплескала писателям, выходящим за пределы русла социалистического реализма. В этом плане тюменская литература с ее идеологической чистотой была уже явлением в какой-то мере архаическим, сохранившим в себе идиллическое состояние времени надежд. Но именно это настроение царило на всей огромной развернувшейся стройке: какими бы прагматическими целями ни был захвачен человек, приезжающий на север, в нем жило ожидание лучшего, которое должно наступить в обозримом будущем.

Направление это возглавил лидер – К.Я. Лагунов. За шестидесятые-семидесятые годы он создает 4 романа по нефтегазовой проблематике: «Ордалия», «Одержимые», «Больно берег крут», «Бронзовый дог». И это помимо многочисленных очерков, самый громкий из которых «Нефть и люди» был опубликован Твардовским в «Новом мире» в 1966 году.

Очерк как жанр получает в эти годы в литературе Тюменского края мощное развитие. Он наиболее оперативен, объективно востребован как в областной, так и в центральной печати, приближен к жизни, к ее быстроменяющимся реалиям. Неплохих результатов достигли в этом жанре писатели Е.Г. Ананьев-Шерман, А.Г. Гольд, Л.Г. Заворотчева, Ю.А. Ленцов, А.П. Мищенко, Ю.С. Надточий, Р.И. Лыкасова.

Плодотворно трудятся прозаики: действительно на редкость самобытный по языку сказитель Иван Михайлович Ермаков и старейшина национальной литературы Иван Григорьевич Истомин. Становятся известными романист, драматург Зот Корнилович Тоболкин и Геннадий Кузьмич Сазонов. Принимали активное участие в культурной жизни области поэты А.И. Васильев, Е.Ф. Вдовенко, Н.В. Денисов, В.А. Нечволода, Н.М. Шамсутдинов, П.А. Суханов, А.С. Кукарский. Выходят добротные книги детских писателей Ю.Н. Афанасьева и С.В. Мальцева.

В этот период бурное развитие получают национальные литературы. В сибирско-татарскую литературу приходит одаренный поэт Булат Сулейманов. В мансийскую – известный далеко за пределами региона Юван Шесталов, Андрей Тарханов и Анна Митрофановна Конькова. В хантыйской литературе появляются имена Романа Ругина и Еремея Айпина, в ненецкой – Леонида Лапцуя и Анны Неркаги. Всплеск литератур малых народов обусловлен кропотливой работой с начинающими авторами отделения Союза писателей.

Для этой цели ежегодно проводился областной семинар молодых литераторов – традиция, заложенная в те годы и сохранившаяся доныне. Семинар этот способствовал творческому росту многих поэтов и прозаиков, позволил им претендовать на членство в Союзе писателей. Из недолгих встреч рождались удивительные поэтические братства, объединявшие людей на долгие годы. Для тех, кто приезжал издалека, кто жил вне творческой среды, атмосфера духовного общения была важна вдвойне, становясь дополнительным источником вдохновения.

К наиболее ярким и запоминающимся делам возглавляемого К.Я. Лагуновым Тюменского отделения Союза писателей можно отнести Дни литературы. Мероприятия эти достигают поистине грандиозных масштабов. Так, в Днях советской литературы, проходивших на территории области 20-30 июня 1973 года, приняли участие не только писатели из Советского Союза, но и Болгарии, Венгрии, Югославии, ГДР, Кубы, Монголии, Румынии, Чехословакии. В Тюмень приехали тогда секретарь Союза писателей Алим Кешоков, Римма Казакова, Илья Френкель, Марк Лисянский, Заки Нури, венгерский писатель Ференц Каринта, Мирча Чабану из Румынии.

Дни литературы обычно проводились по всей области и сопровождались многочисленными встречами с читателями и выступлениями в трудовых коллективах. Существовала даже такая форма, как писательский десант, когда агитбригады писателей забрасывались в труднодоступные районы на вертолетах. Для удобства перемещения по огромной территории нанимались теплоходы, где между выступлениями во время стоянок в населенных пунктах писатели отдыхали, наслаждались видами северной природы.

Для организации встреч как во время этих мероприятий, так и в течение года было создано Бюро пропаганды художественной литературы. Бюро функционировало долгие годы, активно занимаясь популяризацией творчества современных писателей. Кроме этого оно давало возможность через платные выступления членам Союза писателей поправлять свое финансовое положение – не секрет, что даже в те годы прожить на гонорары от книг было достаточно сложно.

В заключение нужно сказать, что во многом за счет багажа, накопленного за двадцатилетие руководства организацией Константином Яковлевичем Лагуновым, Тюменское областное отделение Союза писателей жило последующие годы. Естественно, что багаж этот был заработан трудом и творчеством всех писателей. Заслуга Лагунова была в том, что умел организовать и использовать этот потенциал, подняв авторитет организации на достаточно высокий уровень. Другой разговор, если говорить по-крупному, все-таки самую главную задачу – создание своей «Поднятой целины» тюменцы так и не смогли решить. И винить в этом некого, потому что талант – это на две трети труд, а великий талант – это просто случай, как шаровая молния, залетевшая в дом. Но такого случая в Тюмени у нас не представилось.




СЛОВО ПУБЛИЦИСТА











НЕФТЬ И ЛЮДИ (ИЗ ОЧЕРКА)



* * *

Здесь, на обском Севере, странные, непривычные слуху названия деревень. Трамаган, Аган, Варь-Еган... А есть и с тройным наименованием: Пилюгино-Аллочка-Поищи Уздечку.

Уклад жизни в деревнях своеобразный, отличный от сел центральной России, близость тайги, постоянное общение с ней накладывает неизгладимый отпечаток на людей. Они крепки телом, сильны духом и все умеют. Надо – костер в любую непогоду разожгут, надо – в снегу переночуют, надо – избу срубят.

Жители таежных деревень редко болеют, а уж если и прихватит хворь, вышибают ее дедовскими средствами: банькой с веничком, либо водочкой с перчиком, либо настоем целебных трав. С виду эти люди равнодушны, медлительны, а на деле очень общительны, восприимчивы, неугомонны. И поговорить любят, и без песен да плясок не попируют.

В глухой, таежной деревушке из двадцати дворов прошло и мое детство. От нас до ближайшего телефона было три версты, а до медпункта – восемь.

В деревне пробуждались прежде зорьки, зато и спать ложились очень рано. Летом огней не зажигали, не сумерничали. Закатилось солнце – и все на покой. Изредка тявкнет собака, или вздохнет корова в хлеву, или с сонной хрипотцой прогорланит петух. Кажется, все спит. Но это только кажется.

На лавочке под черемухой собрались парни. Молча покуривают, поджидают девчат. В темноте видны огоньки папирос. Не спеша сходятся к заветной черемухе девушки. Скоро скамья не вмещает всех, и те, кто припозднился, выстраиваются перед ней полукругом.

Вот гармонист растянул мехи гармоники. Лопнула, разлетелась в осколки сонная тишина.

Даже в черные годы войны не умерла частушка, не забылась «тестера». Зато сейчас в деревнях не услышишь припевок, не увидишь перепляса. На концертах и смотрах сельской художественной самодеятельности исполняются испанские, кубинские, румынские танцы. Исполняются неумело, порой карикатурно, танцоры живого испанца и в глаза не видали, да и мелодия, и темп, и рисунок танца чужд сибирскому парню. А вот «тестеру» объявили устаревшей.

Прежде частушка рождалась в народе и оттуда приходила в репертуарные сборники. Ныне наоборот. Сидит в городе досужий стихотворец и сочиняет припевки для селян. А в тех припевках чего только нет. И «догоним Америку по молоку», и «проведем химизацию сельского хозяйства», и «посеем кукурузу», и «вырастим бобы» – словом, все, что угодно тем, кто оплачивает это «народное творчество».

Много нового – и доброго и недоброго – внесла жизнь в извечный уклад таежной деревни. А как изменился и облик, и темп жизни там, где ныне проходит передний край великой битвы за нефть.

До недавнего времени даже тюменцы не знали о существовании деревушки Каркатеево. Да и что это за деревушка? Полтора десятка домиков возле непроходимого болота. Ни леса доброго рядом, ни реки. Жизнь деревеньки текла, как пересыхающий ручей.

Но когда решили, что трасса нефтепровода на Омск возьмет начало от Каркатеева, безвестная, глухая деревушка ожила. Зароились над ней вертолеты, поползли по улочке вездеходы-тягачи, и скоро с обеих сторон

Каркатеево обступили балки да вагончики строителей. С севера балки выстроились полукольцом, будто заняли круговую оборону, в глубине которой – шеренга молодых пугливых елочек.

В тот день ветер был очень сильный и мороз градусов под тридцать. На таком ледяном, пронизывающем холоде и в полушубке не постоишь. А землеройщики, сварщики, трубоукладчики целый день на открытом месте, и возле них нет даже фанерной будочки, куда можно было бы хоть на минутку спрятаться: отогреться, перекурить, запастись живительным теплом.

К вечеру мороз стал еще лютее и ветер усилился. Люди прятали багровые лица за поднятыми воротниками и торопились из последних сил, норовя поскорее дойти до укрытия. Только один человек шел неторопливым широким шагом, и головы от встречного ветра не клонил, и лица не прятал. Да и одет он был на удивление легко: брезентовый плащ поверх фуфайки, а на ногах кирзовые сапоги. Таким предстал нам командир землеройщиков, начальник участка Василий Гаврилович Чепига.

– Легко вы одеты, – укоризненно сказал я, здороваясь с Чепигой.

– Ни унтов, ни валенок сроду не нашивал, – спокойно ответил тот. – Сапоги на шерстяной носок, и все. Мне ведь бегать надо, бегать. А в валенках да шубе далеко ль убежишь? Сегодня вот километров пятнадцать протопал по снегу. И ничего.

Кабинет Чепиги занимал половину вагончика. Здесь же и квартира начальника. Все тут на своем месте, все под рукой у хозяина, видно, поэтому и не чувствуется теснота. Привык Василий Гаврилович к кочевой жизни. Он прокладывал нефтепровод «Дружба» и высокогорную трассу газопровода на Кавказе. Строил первый на Тюменщине нефтепровод Шаим – Тюмень. Девяносто километров из четырехсот двадцати шести проложил отряд Чепиги.

В цепкости сильных, обветренных рук, в рассудительной неторопливости речи, в умении как будто невзначай больненько подкусить собеседника, во внешней простоватости, скрывающей глубокий и ясный ум, – во всем этом проглядывает мужик, земледелец. Так оно и есть. Василий Гаврилович – кубанский казак. Крестьянин и сын крестьянина.

Чепига легко прошелся по вагончику, присел на край широкой полки-скамьи.

Какие люди у нас, нет им цены. Работают на морозе. Машины ремонтируют тоже на морозе. Не каждый день обедают. То свету нет, то воду не подвезли в столовую, вот и нет обеда. Ни кино, ни почты, ни библиотеки в поселке нет. И никаких жалоб...

За нами обещали прислать вертолет, да, видимо, из-за непогоды не прислали. Надо было как-то выбираться отсюда. До Нефтеюганска двадцать километров. Ночью, да еще против ветра, да в дохе и валенках пешком такое расстояние не одолеть. Оставался один выход: выйти на дорогу и ждать попутный самосвал. Ничего приятного такое ожидание не сулило. Тогда- то мой спутник, бывавший уже здесь, вспомнил, что рядом, в поселке строителей насосной станции, есть грузовой автомобиль. Решили отправиться туда и попытать счастья.

Начальник участка невысокий черноволосый Аркадий Ефимович Кучма понял с полуслова:

У нас всего одна машина. На ней и на трассу, и за продуктами, и в больницу. Считай по двенадцать часов не вылезает парень из-за руля. Да сам же еще и машину ремонтирует. Заставить я его не могу, а попросить попробую. Ленька, сбегай за Крамором.

И вот пришел Крамор – шофер этой единственной автомашины. Он был в замазученном ватнике и насаженной на глаза солдатской ушанке.

– Звали?

– Звал. Застряли у нас два товарища. Не подбросишь до Нефтеюганска?

Крамор скользнул взглядом по нашим лицам и, не раздумывая, согласился. Кучма вышел на крыльцо проводить нас. Усаживаясь в кабину, я слышал, как он спросил шофера:

– Что за баллоны в кузове?

– Газ.

– Пропан?

– Ацетилен.

– Как же ты с ним ездишь? Выгрузи сейчас же.

– Ладно.

И не выгрузил. Я слышал, что ацетилен – вещество взрывчатое, что перевозить его надо с особыми предосторожностями, в специально оборудованных автомобилях. Заглянув в заднее окошечко кабины, я увидел два баллона, которые вертелись и перекатывались в кузове, стукаясь друг о друга и о борта.

– Не боишься? – спросил я Крамора.

– Не, – небрежно отмахнулся он и стал закуривать. – Я с таким грузом и не по этим дорогам езживал. Ничего.

Дорога была отвратительная. Машину кидало с боку на бок. Она то круто ныряла вниз, то, надсадно урча, с трудом карабкалась по отвесным склонам. Что бы скоротать время, я спросил водителя, откуда он родом и живы ли его родители.

– Отец у меня давно умер. А мать... Когда мне было четыре года, сплавила меня в детдом. Надумала замуж выходить, а мы ей мешали, вот она сразу троих и сдала. В детдоме, сами знаете, не шибко сладко, и напросился я в колхоз, на патронат. А там, как стукнуло мне четырнадцать, председатель и говорит: «Хватит, парень, в ребятишках бегать, пора мужиком стать». Ну, я и стал. Вся крестьянская работа через мои руки прошла. Видишь, какие ладони – любой гвоздь отскочит. В сорок первом я уговорил председателя, выдал он мне справку, два года приписал. С той справкой ушел я по комсомольскому призыву во флот. Семь лет плавал. Потом лет десять шоферил в Красноярском крае. Между прочим, там и со своей матерью повстречался. Не признала она меня, не сын ты мне, говорит. А когда я напомнил, как мой батька умирал, признала. Ревела, каялась. Только от ее слез мне ни капельки не полегчало. Да... Вот в кино показывают: не видятся дети с матерью или с отцом от пеленок до двадцати, скажем, лет, а потом как встретятся, так сразу ох и ах! – это, значит, родственные чувства в них пробудились. А во мне никаких таких чувств не проснулось. Конечно, если надо, я деньгами завсегда помогу ей, но не от души, а против души. Девятый год я уже странствую с нефтяниками. Все строим и строим. И все кочуем. Конечно, в бараках да вагончиках жить несладко. Одно утешение – дочка. Ей уже пять годков. Уходим оба с женой на работу, а ее к чужой тетке относим. Вся душа изболится, пока вечера дождешься да заберешь ее домой. Долог день-то. Я ведь с семи уже возле машины. Танцую вокруг нее с паяльной лампой, разогреваю. Она же всю ночь на пустыре стоит. Можно бы ее за ветерок, поближе к бараку ставить, да боюсь: вдруг ночью загорится барак и машине крышка, а она у нас одна. Слыхали, столовая у нас сгорела? От недогляду же. Одна раззява проморгала, а теперь все жуют всухомятку. Из-за одной растяпы... Ей-богу. Видишь ли, ее сон сморил. Конечно, поспать человеку нужно. Но дело прежде всего. А если каждый станет думать только о себе, мы далеко не уйдем. Трудно ли, больно ли, а ты терпи, раз за твоей спиной товарищи. Да...

Я слушал неторопливый рассказ Крамора и не раз вспоминал слова Василия Гавриловича Чепиги: «Золотые люди у нас. Нет им цены».


* * *

Максиму Ивановичу Сергееву скоро сорок. Лицо у него моложавое, открытое. Он смотрит прямо в глаза собеседнику, охотно откликается на шутку, говорит спокойно и ровно, ни показной скромности, ни самодовольства. Каков есть человек – таким и представляется. И это сразу пробуждает к нему доверие и симпатию, и с первой минуты знакомства проникаешься уважением к этому человеку.

Мы встретились с ним возле буровой. Максим Иванович неторопливо спустился по трапу. На нем – за брызганные глинистым раствором стеганка, ватные брюки и огромные валенки-бахилы с непромокаемой резиновой подошвой.

Конторка мастера занимала половину единственного деревянного балка. И хотя от буровой до Нефтеюганска всего четыре километра, а вахтенная машина ходит регулярно, мастер нередко остается здесь ночевать. Вот и теперь Сергеев уже третьи сутки не покидал буровую. Эту скважину бригада решила пробурить скоростным методом. Все расписано по часам и минутам. Рассчитали, что можно за сорок восемь часов сделать то, на что отпускалось шестьдесят. Пятнадцать лет Сергеев шел к своему рекорду. Этот путь он начал учеником помбура. Был буррабочим, был верховым. Он и родился в нефтяной Туймазе.

О себе Максим Иванович говорит неохотно и скупо.

– У нас ведь, как принято, – рассуждает он, потирая ладонью высокий выпуклый лоб, – если бригада добилась хороших показателей, то там, значит, выдающийся бригадир, а у него обязательно свои производственные секреты. В нашей бригаде ни того, ни другого нет. Я, значит, так думаю... – Он поднял над столиком руку с растопыренной пятерней, сжал пальцы в кулак, с глухим стуком уронил его на стол. – Понял? Вот в чем наша сила. В спайке, значит, в дружбе, в коллективе... Но никакой круговой поруки. Каждая вахта получает за свой труд особо, а не, в общем, значит, котле.

И пусть кто-нибудь попробует опоздать или появиться на буровой с похмелья – мы его сразу в бараний рог. Не я, а мы, значит, все вместе... Я не удерживаю людей на вахте, а прогоняю их. Сколько раз Ивана Константиновича Горбунова силком с вахты домой выпроваживал. Буровик шестого разряда, ударник коммунистического труда, делегат Профсоюзного съезда. Одна беда: до сих пор без семьи, в общежитии живет. Второй год скитается хуже любого условника. Приедет жена, погостит и назад к детишкам. Тяжко это ему, а молчит, ждет. Сами, говорит, знают, что мне квартира нужна. Вот, значит, в чем весь наш производственный секрет. Конечно, есть у нас и соревнование, и техучеба, и точный график работы каждой вахте в зависимости, значит, от глубины проходки. Но главное – люди.

Он закурил и принялся рассказывать, как организован в бригаде контроль за выработкой, показал, какие и на какой глубине бурения достигнуты скорости проходки. По твердому убеждению Максима Ивановича, здесь вполне можно бурить и по двадцать пять, и по тридцать тысяч метров в год. Только бы толково был организован труд буровых бригад.

– А у нас ведь что получается? Вот, к примеру, бурили мы пятьсот седьмую. Пробурили две тысячи двести метров за одиннадцать дней. Рекорд? Шиш. Почему? А потому, что пробурить-то мы пробурили, а потом и засели в ожидании обсадной колонны. Почти две недели просидели, ожидая, пока ее с пирса трактор перетаскал. А от нашей буровой до того пирса и было-то всего пять километров. Только колонну спустили, приготовились на новом месте простой наверстать, а нам «окошечко» преподнесли на восемнадцать дней. Вот тебе и выработка, вот и скорость проходки. В этом году план у нас был четырнадцать, обязательство семнадцать, а мы двадцать одну наверняка дадим. На будущий год возьмем двадцать пять. Сибирь нам не страшна. Для моих детишек она будет родиной, да и мне уже стала родной. И вот ведь до чего же обидно мне, что шлют к нам сюда всякую нечисть. И тунеядцев, и этих самых, значит, условников...

«Условники». Это многим не известное слово следует расшифровать. Так называют заключенных, условно освобожденных из-под стражи. С них берут подписку, по которой они обязуются честно трудиться, соблюдать правила социалистического общежития и без разрешения соответствующих органов никуда не уезжать. За соблюдение этих обязательств условника устраивают на работу сообразно его наклонностям, ему выдают сполна заработную плату с выработки, предоставляют место в общежитии, или комнату, или даже квартиру. Он имеет право жениться или привезти семью, может по разрешению на время отпуска выехать в любое место Союза. Каждый год пребывания условника, скажем, в Нефтеюганске или в Сургуте зачитывается ему за год заключения, и по истечении притворного срока он получает паспорт и все права советского гражданина.

Среди условников есть разные люди, привлеченные к уголовной ответственности за всевозможные преступления. Тут и убийцы, и воры, и казнокрады. Все они обеспечены работой, жильем, заработком. В общежитиях условников есть красные уголки, есть и специальные штатные воспитатели для организации культурно-массовой работы.

Лицевая сторона этого явления выглядит отлично: еще одно проявление гуманизма и веры в человека, в добрые начала в нем, наиболее эффективное использование здорового влияния рабочего коллектива на не устойчивых, оступившихся, пошатнувшихся в жизни людей.

Но есть ведь тут и оборотная сторона….

Общение преступника с честным человеком – явление, как известно, обоюдоострое. Кто на кого повлияет и в какую сторону – вопрос, недоступный предрешению. Все зависит от характера обоих, от их жизненного опыта и еще от массы порой совершенно случайных причин. Вспомните «Тройку, семерку, туза» В. Тендрякова. Жизненность факта, положенного в основу этой повести, мне кажется неоспоримой. А в Сургуте соотношение условников к взрослому населению составило один к семи, в Нефтеюганске – один к пяти.

Все еще бездорожной, плохо связанной с центром таежной приобской Сибири нужны такие новоселы, которые не только умели бы лес валить или бульдозером управлять, но и были бы примером бескорыстного, беззаветного служения высоким идеалам коммунизма. Сюда в надежде на глушь («тайга – закон, медведь – прокурор») и так добровольно съезжается немало просто любителей «зашибить деньгу», безнаказанно бок о лоб родить, побесчинствовать, покутить. Как же оградить от дурных влияний добровольца, увлеченного бескорыстной жаждой подвига и приехавшего сюда по велению сердца? Над этим стоит призадуматься всерьез.




ТЯЖЕЛА ТЫ, ШАПКА МОНОМАХА (ЗАМЕТКИ ПИСАТЕЛЯ)


В 1934 году в Приобье появилась первая нефтеразведочная геологическая экспедиция во главе с двадцатитрехлетним геологом Виктором Васильевым. На следующий год Васильев вновь вернулся в Приобье с новой экспедицией.

По дикой тайге и непролазным болотам геологи продирались на своих двоих, волоча на загорбке все свое снаряжение. Нефтяные робинзоны жили, где придется, ели, что попало, вручную бурили, не щадили ни здоровья, ни сил. Но своего добились: выходы нефти нашли, карту прогнозную составили, доказали, что нефть в Приобье есть.

О подвиге Виктора Григорьевича Васильева я рассказал в своей документальной повести «Свадебный марш» (Свердловск, 1984 г.) и не стану повторяться.

Вот с подачи Виктора Васильева главный нефтяник страны Губкин и водрузил на голову Тюмени корону владыки нефтяной империи, которая существовала пока лишь в планах и прожектах ученых и руководителей Советской державы.

Содеянное Виктором Васильевым можно и нужно назвать подвигом. Подвиг Васильева дает основание Губкину венчать шапкой Мономаха будущую императрицу будущей нефтяной империи – Тюмень...

Жизнь – не плавный поток под уклон, не терпит она заданности, не потакает ясновидцам и пророкам, знай себе шьет да порет, гнет да выпрямляет, рушит да возводит.

Не успела коронованная Тюмень налюбоваться на свое зеркальное отражение, поверить, привыкнуть, как грянула Великая Отечественная, и расчеты, планы, схемы, директивы – все пришлось временно припрятать до победы. Но едва война закончилась, Тюмень по Васильевским планам и чертежам начала «по винтику, по кирпичику» воздвигать свою нефтяную империю.

А нефть была еще где-то глубоко под землей, надежно прикрытая непроходимой заболоченной тайгой да белоснежной тундрой.

Нефть надо было еще искать.

Потому-то на втором послевоенном году Тюмень приютила нефтеразведочную геологическую экспедицию, которая несколько лет спустя превратилась в трест, потом в управление и после в главк – Главтюменьгеологию.

Экспедиция – трест – управление – главк потянули за собой огромный шлейф научно-исследовательских, проектных институтов и многие иные службы, без которых главк бескрыл, недвижим и немощен. А это – сотни высококвалифицированных специалистов, ученых, организаторов производства, им нужны добротное жилье и многие социально-бытовые и культурные учреждения.

А обглоданная, ощипанная, обескровленная войной, деревянная, с водопроводными колонками и печным отоплением, с огородами вместо газонов и скверов старушка Тюмень еще не распрямилась, не дохнула полной грудью. Каждый строящийся дом был событием. Каждый вновь показавшийся па улицах автомобиль был замечен, все непременно знали его «хозяина» и его водителя.

Ректор Тюменского пединститута с семьей жил в учебном корпусе, а многие преподаватели этого единственного в городе вуза ютились на птичьих правах в бревенчатом, барачного типа, студенческом общежитии.

Послевоенная Тюмень напоминала прифронтовой район. Шинели. Шинели. Шинели. Армейские полушубки. Валенки.

Трости. Костыли. Протезы...

Эшелонами отпочковывались из Тюмени бывшие эвакуированные...

Медленно. С усилиями. Преодолевая боль и не мощь, поднималась на ноги будущая королева грядущего королевства, пока еще безвестная, но уже начавшая набирать силу и форс, коронованная перед войной Тюмень, на ходу латая и штопая, казалось бы неизгладимые, следы чудовищного запустения, разорения и нищеты.

Перенапрягаясь, экономя на спичках, вздыбив и порушив все ведомые нормы, возможности и темпы, Тюмень обеспечила геологов сносными квартирами, выстроила им отличные административные здания, поликлинику, гостиницы, дворец культуры, стадион, спорткомплекс и шикарное помещение главка в самом центре города.

Все это воспринималось как должное. Геологи стали героями дня. Тюмень знала по именам и в лицо всех именитых геологов – первооткрывателей нефтяных и газовых месторождений, которые одно за другим появлялись на карте области.

Тут случилось нежданное...

Окропленные золотым дождем наград, осыпанные наипочетнейшими званиями, оглушенные ревом нефтяных и газовых фонтанов все новых и новых месторождений, тюменские геологи решили наново переписать историю великого открытия, вымарав из нее все прошлое, довоенное и представив дело так, будто только с них и началась эта история, и писалась она на чистом листе.

Первый шар кинул начальник тюменской геолого-разведочной экспедиции, громогласно заявив: «Работы по поиску нефти и газа начали здесь в 1947 году». Эта придумка куда как шибко приглянулась командному составу тюменских геологов, и они во всю мочь затрубили, будто до них никто и не помышлял о западносибирской нефти.

Подыгрывая им, могучая пресса, радио и телевидение растиражировали эту придумку на весь мир.

А ведь высокопоставленные лжецы видели составленные Васильевым карты выхода нефти в Приобье, читали докладные Васильева и его книгу «Геологическое строение северо-западной части Западно-Сибирской низменности и ее нефтегазоносность», в которой четко сформулирован главный вывод: «...нефть... и горючий газ в недрах Западно-Сибирской низменности есть» и она в ближайшее время «превратится в одну из нефтяных областей Советского Союза».

Знали они и о том, что в планах последней предвоенной пятилетки намечено превратить Западную Сибирь в новый нефтедобывающий район страны. И, конечно же, знали о плане геологоразведочных работ в Западной Сибири, разработанном главным геологическим управлением страны на 1939–1940 годы. Знали о последней предвоенной комплексной экспедиции в Западную Сибирь, в которой было 32 партии из трехсот топографов, геофизиков, буровиков.

Но знали они и о легковерии нашего народа, о его исторической непамятливости, оттого все громче и упоенней дудели, будто только с их появлением в Тюмени, с сорок седьмого года, начали искать нефть в Западной Сибири. Да еще как начали! Вопреки маловерам-перестраховщикам, которые постоянно подставляли ножки, мешали, срывали, тормозили.

Сколько ни бился я, пытаясь выяснить, кто, когда и как тормозил и мешал, – ничего не добился, не узнал.

Чем закончилась моя попытка восстановить истину, выкрикнуть правду о Васильеве, и как сложилась его дальнейшая судьба – обо всем этом я рассказал в своей документальной повести «Свадебный марш», куда и отсылаю любознательных.

В действительности же случилось так: стараниями геологической элиты послевоенных лет историю величайшего открытия века перелицевали, вымарав из нее Виктора Васильева и весь довоенный период, когда Тюмень приноравливалась к шапке Мономаха.

Мои разоблачительные выступления в прессе вызвали гнев не только фальсификаторов истории, но и их высокопоставленных покровителей.

Раздосадованный, я решил четко и прямо поведать о происшедшем романным языком, написал роман «Ордалия». Он был признан лучшим романом года, включен в первую десятку книг, которыми заявляло о своем рождении новое московское издательство «Современник».

Но силы зла оказались сильнее, чем думалось. «Ордалию» прижулькнули, тридцать лет не переиздавали, и только в прошлом году Тюменский госуниверситет рискнул включить роман в мой юбилейный трехтомник. Потрепаны нервы, пережито немало горьких минут, а придуманная ловкачами «история» осталась жить да поживать.

Старушку Тюмень эти события не колыхнули. Шапка Мономаха удержалась на ее голове. Только мех соболиный поголубел. Да крест золотой стал светлее и ярче. Сыздаля было видно его сияние. Со всевозрастающим интересом поглядывали на него даже из-за океанов.


* * *

В мае 1964 года Тюмень одним махом сшибла коробку с подземной нефтяной бутыли, и могучая черная струя ударила в пустую утробу нефтеналивной баржи, которая повезла тюменскую нефть из Усть-Балыка (Нефтеюганска) на Омский нефтеперерабатывающий завод.

К слову сказать, нефтеналивные баржи строил Тюменский судостроительный завод, как и всемирно известные плавучие электростанции. Приплывет такая громадина к причалу только что родившегося промысла или поселка и станет освещать и обогревать его до тех пор, пока не построят электростанцию либо не подтянут ЛЭП.

Этой инженерной «придумкой» тогда восхищался весь мир.

А тюменский завод Сибкомплектмонтаж изготавливал для нефтяников дожимные насосные станции и многое иное и «в готовом виде» на понтонах либо по бездорожью на воздушных подушках отправлял к нефтяникам и газовикам. Монтируйте. Покрывайте. Подключайте... И ... пошла машина.

Тюменская фабрика «Восход» шила нефтяникам, газовикам, строителям полушубки, шапки, унты, меховые сапоги. Обувайтесь. Одевайтесь. Не кланяйтесь лютым холодам, ветрам да буранам.

Самые разнообразные задания нефте- и газопромысловиков своевременно и качественно исполняли тюменские заводы: судостроительный, металлоконструкций, «Электрон», Нефтемаш, турбомеханический, приборостроительный, аккумуляторный, электромеханический, лесоперерабатывающее объединение «Тура», Сибкомплектмонтаж и КСК.

Только за одну пятилетку Тюмень смонтировала, перевезла на нефтегазовый Север, установила и пустила 122 нефтеперекачивающие, компрессорные и насосные станции, смонтировали, перевезли на Север и ввели там в строй 600 блочных котельных. Рабочие тюменского деревоперерабатывающего объединения «Тура» освоили строительство блочных деревянных домов и отправляли нефтяникам и газовикам сборные деревянные дома. А трест «Стройиндустрия» сплошным потоком слал на Север пригрузы для строительства трубопроводов...

Тюмень жила интересами нефтегазового Севера.

Тюмень работала на Север.

Тюмень держала на своих плечах 10 главков, 20 объединений, 30 НИИ (научных, проектных, конструкторских), которые работали на нефтегазовый Север.

Вот, к примеру, не шибко громкий, казалось бы, СибНИИгазстрой. В нем 742 сотрудника, 66 докторов наук и т.д.

Потому-то население Тюмени за десять лет ее пребывания в шапке Мономаха выросло со 152000 до 427000 человек.

Тюмень стала настоящей кузницей кадров геологов, нефтяников, газовиков, строителей. Институты, училища, техникумы и школы, курсы буровиков, вышкомонтажников...

Кривая добычи нефти и газа круто взмывала вверх. А сверху, с кремлевского Олимпа, гремело: «Наддай еще!.. Больше нефти!.. Больше газа!..».

Добыв в 1964 году всего 209000 тонн тюменской нефти, в 1983 году мы добывали уже в сутки один миллион тонн нефти и один миллиард кубометров газа. А в 1990 году намечалось добыть более 400 миллионов тонн нефти и более 500 миллиардов кубометров газа.

Подобных темпов мировая история не ведала. Оттого происшедшее в Тюмени и назвали ЧУДОМ ВЕКА.

Со всего мира валом повалили в Тюмень предприниматели всех рангов, писатели и журналисты, кино- и телеоператоры, фотокорреспонденты. И все они дивились и восхищались, как дружно, слаженно и результативно работает Тюмень на нужды нефтегазового Севера.

А Тюмень была еще и могутнейшим транспортным узлом – авиационным, автомобильным, железнодорожным, речным, и две трети перевезенных Тюменью грузов направлены были на нефтегазовый Север.

В небывалых, неведомых ранее темпах протащили от Тюмени руками молодых строителей-добровольцев железную дорогу сперва в древний Тобольск, а оттуда и дальше и дальше в новорожденные нефтяные города.

Героями дня стали нефтяники, решительно и властно потеснив на пьедестале геологов. В школьных сочинениях, на страницах газет, в радио- и телепередачах все гуще и громче звучали имена новых героев.

В самом центре Тюмени, припав спиною к Дому Советов, поднялся приметный домина нефтяного главка.

За главком потянулся извечный шлейф: дворец культуры «Нефтяник», поликлиника «Нефтяник», конторы, институты, базы, жилье. Строилось все аллюром, что-то на глазок, что-то на авось, на ходу переделывалось, доводилось, подгонялось, но непременно и всегда поспевало в срок.

Тюмень сказала – Тюмень сделала.

Все, хоть как-то связанное с поиском новых месторождений нефти и газа, их обустройством и эксплуатацией – все, буквально все задумывалось, проектировалось, рассчитывалось, превращалось в планы, схемы, задания – все это делалось в Тюмени и Тюменью.

Где вести нефтеразведку, какие площади и как разбуривать, где возводить вахтовые, а где стационарные рабочие поселки, каким способом, откуда и куда перекачивать нефть либо газ, и еще многое, бесконечно многое, решалось в Тюмени головами и руками тюменскими, потому-то вполне заслуженно и резонно нашу нефть и газ называли ТЮМЕНСКИМИ.

Делами тюменскими жила вся великая советская страна. На освоении Самотлорского месторождения, например, работали представители почти полусотни национальностей изо всех союзных республик СССР. Каждая из них делала что-то конкретное для становления Самотлора и Нижневартовска.

Потому-то и была Тюменская область всесоюзной ударной комсомольской стройкой. Потому именно в Тюмени проходили всесоюзные Дни литературы и творческие конференции писателей и критиков, и здесь постоянно работали целые десанты творческой интеллигенции – от композиторов до художников.

Принадлежность к Тюмени окрыляла, отворяла двери и сердца многих столичных деятелей. Нас приглашали в Москву на всевозможные совещания – заседания, съезды и «круглые столы». Сорок минут выступал я по центральному телевидению с рассказом о делах и людях нефтяной Тюмени. Всевозможные издательства и журналы заказывали нам статьи, очерки, отклики-отзывы. И все это, прежде всего, потому, что за нашей спиной была Тюмень – символ энергетического могущества страны Советов.

Почти каждый день из Тюмени уезжали, уплывали, улетали к нефтяникам и газовикам стройотряды – студенческие, комсомольские, демобилизованных воинов. Они рвались на необжитые земли строить города и промыслы, прокладывать железные и бетонные дороги, тянуть линии электропередач и связи – обживать, обустраивать, приобщать к нормальной жизни тех, кто добывал нефть в Сибири, ставшую не просто главным, а единственным источником экономической и оборонной мощи Советского Союза.

Нет, стройотрядовцы были не лихачи, но лихие ребята. Тридцатилетних они называли батей либо папой. Вот кому, действительно, море было по колено, океан по пуп. На понтонах, на воздушных подушках тащили они за собой на далекий Север мощную технику, агрегаты, громоздкие детали будущих заводов...

Быстро и неприметно тюменская нефть и тюменский газ перебрались за государственные границы страны, укрепив, усилив, многократно увеличив и возвысив авторитет доселе безвестной и бесславной Тюмени.

В 1983 году довелось мне побывать в ФРГ, в Дортмунде, на всемирно известных заводах Маннесмана, производящих трубы для наших газопроводов.

Слово «Тюмень» являлось своеобразным паролем в моих беседах с немецкими рабочими. Стоило произнести это слово, и лица рабочих мгновенно светлели от улыбок, они приветливо тянули ко мне руки, дружески обнимали и хлопали по плечу, говоря «Тумен», «Ах, Тумен», охотно отвечали на мои дотошные расспросы.

Начиная с семидесятого года, каждое лето в Тюмени проходили всесоюзные Дни советской литературы. К нам приезжали лучшие, известнейшие писатели из всех союзных республик и стран социалистической Европы. Видели бы вы, как жадно слушали они рассказы о тюменских первопроходцах, об истории великого открытия. Потом к нам приходили кипы газет и журналов, изданные на разных европейских языках, набитые очерками, статьями, репортажами, интервью с теми, кто работал на наших нефте- и газопромыслах, добывал и перекачивал нефть и газ. Писатели и журналисты создали целую библиотеку книг о тюменской нефтегазовой империи, о тюменцах и о Тюмени.

На моем счету только романов пять о жизни тюменских геологов, нефтяников, строителей («Ордалия», «Одержимые», «Больно берег крут», «Бронзовый дог», «Отрицание отрицания»). А есть еще повести, очерки, статьи, киносценарии, пьесы и даже повести- сказки для малышей, которые издавались огромными тиражами и переиздаются до сих пор.

В ряду лучших книг о делах и людях нефтяной Тюмени заслуженно стоят произведения тюменцев Геннадия Сазонова и Зота Тоболкина, Владимира Нечволоды и Анатолия Кукарского, многих иных властителей пера из Тюмени.

Несколько лет назад мы попытались составить библиографию литературных произведений о земле Тюменской, написанных на заре нефтяной империи. В списке оказалось более четырехсот романов, повестей, очерков и стихотворений...

Ах, как достойно и гордо держала тогда себя королева Тюмень, величаво запрокинув седую, молодую голову, увенчанную шапкой Мономаха...




ГОЛУБАЯ ЕЛОЧКА


Они шли по жизни вместе.

Рядышком.

Рука в руке.

Бок о бок.


Сын казался махоньким, беспомощной и беззащитной елочкой подле могутной ели, всегда надежно прикрытый материнской густой, мягкой и ароматной кроной.

Или беспомощным длинноногим лосенком возле неразлучного пушистого и теплого бока лосихи, надежно прикрывавшего малыша от морозов и ветров, от ливней и зноя.

Или выпорхнувшим из гнезда трепетным, неокрепшим птенцом, что чудом держится в воздухе на невидимых паутинках, струящихся из распростертых над ним крыльев матери...

Ранним утром, и под метелью, и под ливнем, сквозь пронзительный ветер либо томную летнюю прохладу – в любую погоду, каждый день, в одно и то же время их можно было увидеть на школьной тропе. Он цепко держался за мамину ладошку, норовил шагать с мамой в ногу и всю дорогу неумолчно щебетал...

– Ну, Анна, – с теплой завистью говорили ей подруги. – Хоть без отца, а какого парня выходила.

– Да уж не гневлю Бога, – не прятала гордости и довольства польщенная Анна. – Всем взял мальчик: и лицом, и ростом, и статью. На баяне играет. В хоккейной команде района... Был бы жив отец, порадовался бы вместе с нами. Теперь бы вот в университет...

Но вместо университетских аудиторий судьба подкатила сыну под ноги солдатский плац. В голове и в сердце Анны поселилась мечта-надежда: вот демобилизуется, вот вернется, вот поступит, женится...

Поперек ее выстраданных, политых слезами и потом, святых материнских надежд пала смрадная, жуткая, гибельная тень проклятой войны на далеком, незнакомом Кавказе, в безвестной невиданной Чечне.

– Ну-у... ма-а-ама... – умоляюще тянул плечистый, рослый, широкогрудый богатырь, прижимая к себе рыдающую Анну. – Ну что ты, право?.. Погляди на ребят, на мою невесту. Вон как полыхает, не поймешь, что ярче: цветы или щеки?.. Я же заговоренный, обязательно вернусь. Не могут же две бомбы в одну воронку: отец от бандитской пули и я... Не могут...

Оказалось – могут.

В узкой улочке Грозного застрял перед обрушенной стеной его БТР и тут же превратился в груду обгорелого металлолома.

Вместе с сыном в этом БТР сгорели мечты и надежды Анны. Она обуглилась, стала черной чадящей головешкой.

Жизнь Анны остановилась.

Ни мыслей.

Ни желаний.

Ни чувств.

Тяжеленное черное горе приплюснуло Анну. И раздавило бы, если бы не могучее, неукротимое желание сохранить память о сыне. «Его обязаны помнить... Его не смеют забыть» – вот что владело ею, став целью и смыслом жизни.

Могила сына превратилась в шикарный цветник.

В изголовье встала диковинно яркая, декоративно кудрявая голубая елочка.

У подножия трепетала на ветру кучерявая гибкая рябинка.

И как неотъемлемая деталь надгробия была прямая, негнучая фигура Анны в черном.

Продолговатое, будто известковое, неподвижное лицо.

Отрешенный, словно опрокинутый, взгляд.

Бескровная тонкая полоска поджатых губ.

Она являлась к сыну всегда с гостинцами для кладбищенской живности: белочкам, птичкам, муравьишкам, ну и, конечно же, двуногим кладбищенским дармоедам.

Бесшумно и осторожно подойдя к сыновней могиле, Анна перво-наперво поливала и пропалывала цветы, собирала занесенный ветром мусор: палую хвою, отжившие веточки и листики, откуда-то принесенные бумажки.

Тщательно собрав все это, относила в мусоросборник, потом, не спеша вымыв столешницу низенького столика, каким-то странным, ею заведенным порядком раскладывала на нем принесенные гостинцы, и только потом усаживалась на краешек еле поднявшейся над землей скамьи и начинала разговор с сыном.

– Это я, сынок. Узнал по шагам-то?.. Знамо, угадал. Ты же чуткий, приметливый. Опять же, любишь мать. Знаю, еще как любишь-то, как и я тебя. Бывало не то что по голосу, по дыханию да по взгляду угадывала, что у тебя на душе... Давно не была у тебя, целых семь ден. Прихворнула малость, занедужила, и сегодня-то еле-еле перемогла... Да ништо, не горюй: все уже спроворила, и прибрала, и полила, и живность всякую одарила...

На какое-то время мать умолкла. Подтянула концы черного платка, встопырила его острым гребешком, отогнала от голубой елочки подлетевшую к ней зеленую муху.

Заговорила вновь так же неожиданно, как и оборвала речь:

– Сколь время-то отсчитано, почитай, три года, а все ровно только что... Я ведь надумала вместе с тобой, в одну могилу. На последней черте спохватилась: кто же память-то о тебе взрастит-взлелеет, кто этот огонек подпитывать станет?.. Никто, окромя меня, не изделает этого. Никто. Стало быть, надо жить. Я тебе живая нужна...

Снова помолчала, похоже, собираясь с мыслями. Длинно и горестно вздохнула несколько раз, заговорила погромче и поделовитей:

Памятник тебе выхлопотала. Цветы и рябинка, и голубая елочка над тобой. Всяк, проходя, оглянется, хоть в мыслях да поклонится тебе, помянет... А за меня не думай, не тужи. Сыта и одета, и прочее все, как у добрых людей. Видеть вот только худо стала, никак выплакала глаза-то. Мир вот ровно выцвел. Серый какой-то да холодный – ненастный. Осень от меня ни зимой, ни летом не отходит. Сырь да знобкость до самой души пробирают...

Вроде бы кончилась затяжная нудная зима-трясучка, которую полгода кидало от звонкого да хрусткого холода к парной оттепели и наоборот.

Пришла долгожданная весна.

Весна поманит горожан не только на дачи, но и к дорогим могилам.

Придет ли к сыну Мать?..

Не пришла. Ни весной. Ни летом. Не пришла... Ни чувств.

Ни желаний.

Пусто вокруг, и в себе пустота.

Непередаваемая. Дикая пустота.

Как в выгоревшей тайге.

Вместо певучих, высоких и стройных сосен, кряжистых, увешанных сизыми шишками смолистых кедров, вместо раскидистых духовитых елей и многой, не менее яркой лиственной зелени, вместо всей этой живой благоухающей красоты торчат какие-то фантастические обгорелые страшилища, на которые и глядеть-то неприятно и боязно, не то что касаться их.

Отвратно воняющая гарью сернота обнаружилась вдруг там, где совсем недавно, вот-вот, только что теплилось что-то, ну не цвело, так хоть дышало живым нормальным духом...




ОБРАТНЫЕ СВЯЗИ











КОРОКОТИНА А.М. ВМЕСТО ЗАВЕЩАНИЯ


Лагунов К.Я. не успел увидеть вышедшей в свет своей последней книги «Самоеды» (Тюмень, 2003). Тираж ее был предельно ограниченным (300 экземпляров). Критика обошла роман вниманием. Причины могут быть разные: смутило содержание, замеченные недостатки (стилистические огрехи, неудачные приемы и пр.). Но когда речь идет об известном писателе, авторе многих признанных произведений, явлений, не имеющих значения, в его творчестве не может быть.

К. Лагунова всегда отличала активная гражданская позиция, стремление своим словом художника вмешаться в жизнь, попытаться каким-то образом повлиять на происходящее, во всяком случае, заставить других задуматься и не оставаться пассивными. Эти качества в полной мере проявились и в романе «Самоеды». У Константина Яковлевича было два основных направления его творческих исканий – отечественная история (прежде всего родного сибирского края) и современная действительность в различных ее проявлениях – социальных трудностях, героических подвигах, нравственных взлетах и падениях. Человек активный по роду своей разносторонней деятельности на всех этапах жизни, К. Лагунов не мог оставаться равнодушным к общественным переменам последних десятилетий, многое не принимая, ставя под сомнение, осуждая. Это нашло отражение в его публицистике и в художественных произведениях.

В романе «Самоеды» писатель концентрированно изображает те негативные явления, которые, по его представлениям, заняли значительное место в социальной повседневности. В небольшом по объему тексте (190 стр.) нет места светлым сторонам жизни, хотя роман не сатирический, скорее социально-психологический. Он может вызвать упрек в односторонности подхода к действительности, но, видимо, автору хотелось предельно остро представить социальные беды, чтобы воззвать читателя к активной борьбе с ними.

С первых строк романа ощущается напряженность человеческих переживаний, сложность изображаемых событий, ситуаций на грани. Писатель прослеживает судьбы красивых, одаренных от природы людей (Варвара, Павел, Светлана), не устоявших перед искушениями плоти, богатства, одним из страшных искушений времени – наркозависимостью. Рожденные для творческого труда, искренней любви, естественных в человеческом обществе отношений, они оказываются во власти бесконечных извращений, которые писатель не выдумал, но показал, что у подверженных им практически нет выхода. Здесь, как и в других произведениях, он бьет тревогу о том, что «нравственность задыхается в денежном мешке» (роман «Добыча дьявола»).

Алчность породила притоны, где процветает наркомания, проституция. «Деятельность» одного из них с лирическим названием «Теремок», благополучно существующего под прикрытием купленных представителей правоохранительных органов, и описывает автор.

Драматизм повествования усиливается тем, что писатель прослеживает путь нормальных, добропорядочных людей к пропасти, из которой нет спасения. Красавицу Варвару в 16 лет увлек сорокалетний Вадим, ученый, вузовский преподаватель. Он ее «просто любил. По-настоящему. И верил. Берег и лелеял». Но она, став «жалкой рабыней плоти», «испоганила ему жизнь». Оба они, увлеченные своими интересами, перепоручили воспитание сына бабушке с дедом. Павел рос незаурядным ребенком, играл на фортепьяно, занимался в танцевальной студии, изучал английский язык, поступил в университет. После смерти стариков, когда родители уже были в разводе, он стал жить с матерью (к отцу с детства привили нелюбовь). Однако ее образ жизни, постоянная смена «партнеров» вызвали у юноши разочарование, обиду, потерянность. Таких и подлавливают предприимчивые владельцы притонов. Павла нашел и привел в «Теремок» Антон Дубовик. Здесь Павлик встретил свою первую и единственную любовь – Светлану.

И перед нами еще одна изломанная судьба. Светлана росла в благополучной семье, положение которой осложнила неожиданная смерть отца. Но она сумела с отличием закончить филфак университета, получить должность ассистента и мизерную зарплату, на которую невозможно достойно прожить. Светлану тоже вы числил и соблазнил физически и материально хозяин «Теремка». Красавицу и умницу, он сделал ее главной приманкой для состоятельных посетителей притона, которых она, соблазнив, приучала к наркотикам, помогая выкачивать из них деньги. И вот Светлана, «жрица любви», хозяйка наркопритона, тоже полюбила Павлика. Но приверженность к ставшей привычкой алчной деятельности оказалась сильнее: она и Павлика посадила на иглу и по максимуму вымогала из него деньги.

Рассказывая о людях, сделавших своей профессией наживу на обесчеловечении людей наркотиками, о состоянии одурманенных зельем, автор ставит вопрос о возможности освободиться тем, кто попал в наркозависимость и нравственно павшим. Реализацию такой возможности он прослеживает на примере Павлика. Любовь к Светлане позволяет ему совершить чудо. Помогает и обращение к церкви. Ему удалось создать семью, у них родился сын. Но Светлана уже не в силах изменить себя, а Павел не может простить измену и уходит из жизни. Круг замыкается. Выхода нет.

Писатель не просто описывает события. Он активно вмешивается в происходящее, рассуждает, философствует. О жизни и смерти, о добре и зле, об отцах и детях. И, конечно, о том, что происходит вокруг.

«В последние годы приметно измельчал характером, оскудел духом русский человек. Потоньшела его нравственная основа, ослабели родственные узы... Помутилась Русь, отравленная заморским духом на живы и самоедства». Часто автор отдает свои мысли героям. При этом речь их теряет индивидуальность, иногда трудно отличить, крик ли это души героя или автора. Снижает такой прием художественные достоинства? Наверное. Но К. Лагунова захватывает прежде всего желание высказать наболевшее, заставить читателя услышать, заразиться его болью.

Писатель нравственно целомудренный (залог тому его замечательные книги для детей), в роман он включает откровенные физиологические сцены. Что это, дань моде, желание привлечь читателя? Вряд ли. Скорее, стремление противопоставить низменное возвышенному, еще раз утверждая духовность.

Своеобразным противопоставлением негативным сторонам жизни становятся в романе природные явления.

Осень «прокралась в Город по-кошачьи бесшумно и незаметно, скользнула легким свежим ветерком по ядреной густой зелени, колыхнула травяной покров, ласково потрепала макушки кустов и дерев, дунула прохладой на доживающие свой недолгий век цветы и, проделав все это, шаловливо схоронилась в каменных каньонах Города...» (с. 146). Восторженное изображение зимы заставляет перейти на речитатив:

_«Белое_под_ногами._

_Белое_над_головой._

_Белое_со_всех_сторон._

_Рядом._

_Вплотную._

_Ты –_в_нем._

_Оно –_в_тебе._

_Белое_волшебство._

_Белое_безумие._

_Белая_сказка_наяву»_(с._109)._

И как бы в противовес изображение ночи: «Слепая. Глухая. Немая... А может, и в самом деле нарочито придуманная всевышним творцом, чтоб показать два цвета Жизни, два цвета Времени, две стороны деяний, мыслей и чувств человеческих, возможно, преднамеренно явленная людям» (с. 112).

Особая яркость и выразительность проявляется в романе там, где речь идет о нетленно прекрасном – осени, зиме, ночи, небе, о вечном и преходящем.

Внимание читателей не может не привлечь язык романа – без вульгаризации, нарушения литературных норм. В то же время он не стандартный, общепринятый. Писатель явно старается извлечь из языковых богатств то, что часто забывается, теряется, редко употребляется, но так характерно для народного словотворчества.

«И с каждым прожитым годом межа между отцом и сыном становилась все шире, тернистей и неодолимей. Сперва на ней кустился осот, потом дико вздыбился чертополох, затем встала непролазная стена терновника.

А время катилось колобком с крутой горушки.

Мелькали дни.

Проплывали месяцы.

Прирастали годы» (с. 41).

Может быть, это и есть главное для писателя К. Лагунова – соотнести природное богатство, языковое как его часть, то, что делает жизнь яркой, красивой, неповторимой, и поведение людей, часто не замечающих этой красоты, проходящих мимо, оскверняющих то бесценное, что им даровано.




ГОЛЬДБЕРГ Р.С. ДЕНЬ СВЯТОГО НИКОГДА


Не помню, когда и откуда зацепилась в моей памяти эта стихотворная строка? О том, что рано или поздно, но наступает день, когда невозможное становится возможным, когда немые поют, слепые прозревают, а безногие танцуют тарантеллу.

День Святого Никогда, когда человек исповедуется перед самим собой и сам себе искренне отпускает грехи. День Честности и Справедливости.

Если этот день когда-нибудь наступит, я хотел бы поговорить с одним человеком. Конечно, у меня была такая возможность – больше тридцати лет мы жили в одном городе, встречались и изредка даже беседовали. Но как-то так складывалось, что беседы эти были чрезвычайно необязательны, хотя и вежливы. Ибо существовал меж нами отчетливый холодок. Во всяком случае, у меня. Потом человек ушел, а я вдруг обнаружил, что еще десять лет тому назад (сейчас уже – одиннадцать) в небольшом провинциальном издательстве, что находится в городе Шадринске, небольшим тиражом вышла в свет его книга-исповедь. И по этой книге, по всем ее двумстам сорока страницам получается, что никаких противоречий с этим человеком у нас не было. Что существовавший меж нами барьер был искусственный. Но... человека нет, нельзя повиниться, нельзя поделиться сокровенным. Можно только сесть к компьютеру и попытаться написать вот эту колонку, начав ее словами: «Уважаемый Константин Яковлевич!..».

Да-да, все верно – человек, о котором мне хочется говорить и книга которого вот уже год лежит на моем рабочем столе, это Константин Яковлевич Лагунов. А книга-исповедь – его эссе «Пред богом и людьми».

Всегда, по крайней мере, на моей памяти, Константин Лагунов производил благополучное впечатление. Руководитель тюменских писателей. Много печатался. Был, как мне казалось, уважаем и обласкан. При случае был в состоянии поднять руку, то бишь, перо на местных громовержцев. Даже на самого Эрвье, слегка переиначенным прозвищем которого («папа Юлий» вместо «папа Юра») был обозначен главный герой скандального романа «Ордалия». А еще в те же годы в журнале «Новый мир» был напечатан очерк «Нефть и люди», где звучали упреки и в адрес всесильных руководителей нефтяного главка.

Безоблачен ли был Константин Яковлевич? Отнюдь. Но и сомнения, как казалось моим коллегам и сверстникам, он разрешал в чисто партийном ключе. Приходил в здание с колоннами, где лобастый человек говорил с усомнившимся в основах автором, и все в мире становилось по местам – стратегия и тактика нефтяного освоения, факты равнялись на оценки, разумеется, партийные... Все шло, как предначертано...

Но поскольку наши пути практически не пересекались, я мог только наблюдать за патриархом, читать написанное им. Есть свидетели, что «Красные петухи» прочел за одну ночь.

Потом пришло новое время, Константин Яковлевич опубликовал в «Тюменской правде», где тогда работал я, громадную – на целую полосу – статью «Берега гласности». Название говорит само за себя, и в тот период казалось едва ли не призывом к возвращению цензуры. Ну и... Через мой отдел (пропаганды, разумеется) потоком шли письма. Я готовил к печати и те, что «за», и те, что «против». Естественно, лично тяготея к последним. Вот здесь, как мне думается, окончательно был утерян шанс к взаимопониманию.

Мне думалось: да о чем нам с Лагуновым разговаривать, ежели мы так розны во взглядах? Что думал сам Константин Яковлевич, я уже никогда не узнаю.

А потом... А потом, когда Константина Яковлевича уже не стало, я прочел простенько изданную книжечку «Пред богом и людьми». И запоздало понял, что никакой розности нет. Вот только сказать это самому Константину Яковлевичу я не могу.

«Как присохший бинт от свежей раны, отрывал я себя прошлого. С кровью. С болью отрывал. Не смог. Прошлое во мне так же, как и я в прошлом. И мой, пусть крохотный камешек, но все же есть в том страшном сооружении, где семь десятилетий корчился в душевных муках, задыхался в бесправии мой многострадальный несчастный народ... Господи! Прости мне недобрые дела мои, ибо не ведал, что творил. Верни мне веру, вороти надежду...».

Я закрываю книгу-исповедь Лагунова на последней странице, чтобы открыть ее снова на первой.

28 сентября 2008 года




ПЕРЕПЛЕТКИН Ю.И. ДОБРАЯ ПАМЯТЬ


Обычно, когда вручают подарки, особенно книги, то подписывают: «на добрую...», а то и «на вечную...» память. Да, штамп, привычка, общепринятая манера – хорошо это или плохо, но так сложилось.

У меня несколько книг Лагунова, подаренных автором, Константином Яковлевичем. Ни про добрую, ни про вечную память в своих автографах писатель не упоминал. Но то, что его книги стали для меня самой доброй памятью, – абсолютная истина.

Наверное, даже странно, но первое неизгладимое (настаиваю на этом слове!) впечатление произвел на меня не писатель, а оратор Лагунов. Я с детства тянулся к литературе, чего-то там писал, что-то немного публиковал, а когда появилась возможность, стал бывать на разных сборах любителей словесности: занятиях литобъединений, встречах писателей и поэтов с общественностью, семинарах начинающих литераторов. И несколько раз посчастливилось слушать Константина Лагунова.

Я был поражен. Во-первых, его искусством говорить ярко, образно, грамотно, интересно. Во-вторых, глубинным знанием вопросов, которых он касался, а это были проблемы политики, литературы, экологии, нравственности, но чаще всего, естественно, он рассказывал об освоении нефтяных и газовых месторождений Сибири, о преображении Тюменского края, о создании новой экономики и перспективах ее развития.

В-третьих, умением логично завершить выступление в точно назначенный момент.

Однажды я был свидетелем такого магического действа. Проходил «круглый стол» с участием столичных литераторов, ведущий обратился к Константину Яковлевичу с просьбой выступить тоже, причем, как я понял, это было неожиданное, внеплановое предложение. Лагунов только спросил: о чем говорить и сколько времени. Ведущий вполголоса пояснил: ну, про молодые дарования, про их роль в деле освоения Севера, а по времени – не более семнадцати минут. Меня тогда еще удивила эта странная точность: не 15, не 20, а почему-то 17 минут.

Писатель поправил на носу свои неизменные темные очки, снял с руки часы, положил их перед собой на столик и заговорил. Это был, как всегда, увлекательный рассказ умного, знающего, неравнодушного человека. Но меня волновали те самые 17 минут. Я тоже засек время по своим часам и ждал финала. Отведенное время истекало, а оратор размахнулся на обобщения и выводы, которые вроде бы никак в двух-трех словах не изложить. Но Лагунов вдруг сделал изящный логический поворот и мгновенно подвел черту под сказанным. Секунда в секунду!

Ему горячо аплодировали, но никто, конечно, и не думал о тех семнадцати минутах, в которые точно уложился выступавший...

Когда проходили Дни советской литературы в Тюменской области – эти грандиозные мероприятия, объединявшие в себе и рабочие будни, и яркие праздники, в гости к нам приезжали поэты, писатели, драматурги, критики из всех областей и союзных республик, из зарубежных стран. Их встречал и сопровождал заботливый хозяин, руководитель местной писательской организации К.Я. Лагунов. Литераторы большими группами отправлялись на встречи с читателями по разным маршрутам: «Хлеб», «Нефть», «Лес», «Газ»... Немногочисленные сотрудники «Тюменского комсо- мольца», где я тогда работал, ездили вместе с писателями. Молодежная газета широко освещала все события, публиковала произведения именитых гостей. Я обычно выбирал маршрут «Нефть» – он выполнялся на теплоходе, который останавливался во всех «нефтяных» городах и плыл до Нижневартовска: гостей очень интересовал Самотлор.

В одной из таких поездок Константина Яковлевича сопровождала его младшая дочь Ольга. Симпатичная девушка с густой копной вьющихся мягких волос (по крайней мере, такими они казались со стороны), естественно, приковала внимание всей мужской половины пассажиров. Кое-кто, особенно после двух-трех рюмок, набирался решимости, намереваясь выразить ей знаки горячей признательности. И только когда смельчаку растолковывали, что это дочь Лагунова, он с большим сожалением отказывался от своих планов...

Пока отец занимался делами, Ольга то загорала на самой верхней палубе, то ходила по прогулочной, водя пальцем по частой сетке перил со спасательными кругами – девчонка! Трудно было тогда представить, что она станет видным литературоведом, доктором наук. После смерти Константина Яковлевича ее усилиями будет создана замечательная «Книга памяти» – книга об отце... Составитель Ольга Константиновна Лагунова приурочила ее выход к 80-летию со дня рождения писателя. Своими воспоминаниями об этом человеке поделились очень многие: Николай Денисов и Еремей Айпин, Альвина Добрянская и Станислав Мальцев, Татьяна Топоркова и Андрей Тарханов, Сергей Шумский и Светлана Мандрашова, Юван Шесталов и Александр Мищенко, Ирина Тужик и Мария Вагатова... Сколько слов благодарности от тех, кому К.Я. Лагунов дал путевку в литературную жизнь! В свое время я, проживая в заштатном Ханты-Мансийске, отправил мэтру один из рассказов, не особо рассчитывая на ответ. А он пришел незамедлительно. Было это в мае 1965 года. «...Ваш рассказ «Нефть» во многом понравился мне.

Хотелось бы прочесть другие Ваши произведения и узнать подробнее о Вас. Пожалуйста, пришлите нам лучшие Ваши рассказы, сообщите, над чем Вы сейчас работаете, а также пришлите коротенькую автобиографию. С приветом – ответственный секретарь отделения СП РСФСР К. Лагунов».

Много позднее, в ноябре 1969 года, уже прочитав кое-что из моих творений, он прислал мне такое письмо: «Приглашаем Вас принять участие в третьем областном семинаре молодых литераторов, который состоится в середине декабря с.г. Если Вы желаете принять участие, то до 1 декабря вышлите нам рукописи новых произведений, которые Вы хотели бы предложить семинару...».

Пройдут еще годы, и Константин Яковлевич, уже оставивший к тому времени пост руководителя областной писательской организации, даст мне рекомендацию для вступления в члены Союза писателей. Этот официальный и дежурный в общем-то документ был интересным, доброжелательным и вовсе не казенным. Помню, на собрании, где он зачитывался, присутствовало 25 членов СП. Результат голосования по приему: «за» – 23. Двое не то воздержались, не то были «против», не то вообще не голосовали.

К. Лагунов выискивал способную молодежь, всячески поддерживал начинающих литераторов и не терял их из поля зрения. Это подтверждают многие выступления, напечатанные в «Книге памяти».

Сам он в течение жизни знавал не только счастливые моменты триумфа, но и горечь несправедливости. Почти все произведения К. Лагунова вызывали огромный общественный резонанс. У автора было много горячих друзей и немало недругов. Очень неоднозначно восприняли читатели один из его первых крупных романов – «Так было». А «Красные петухи»? Оправдывать давно получивший однозначную политическую оценку кулацко-эссровский мятеж? Изображать его справедливым крестьянским восстанием? Допустимо ли такое? Помню, как знакомый мне молодой литературный критик готовил отповедь автору, ходил по коридору редакции и бормотал, выбирая название для своей статьи: «Не то тут было...», «Не так то было...», «А то ли было?..» Уж не помню, на каком варианте он остановился, но статью все же напечатал.

Константин Яковлевич был культурным, интеллигентным человеком, по отношению к женщинам даже галантным. Моя супруга Любовь Прокопьевна работала на телевидении вместе с его старшей дочерью Татьяной, поэтому часто общалась с писателем. К тому же не раз готовила передачи по его произведениями – в частности, была режиссером телеспектакля по роману «Больно берег крут». На этой книге, подаренной супруге, автор написал: «...Каждая встреча с Вами – праздник, дающий мне долговременный заряд бодрости... 10.08.1983 г.». На другой книге поставил игривый автограф: «Любимой Любушке – с любовью... 16.09.1999 г.».

Мне же подписывал книги более сдержанно, на романе «Отрицание отрицания» начертал: «...товарищу по оружию...».

В последние годы он жил рядом со мной: наши квартиры были буквально окно в окно. Мы часто встречались во дворе. Я здоровался первым: он плохо видел и мог пройти мимо. Говорили о разном. Чаще – о простых и понятных вещах, он в своих суждениях демонстрировал эрудицию, такт, добрый юмор. Реже речь заходила об острых проблемах, я умышленно избегал такой тематики. Константин Яковлевич начинал волноваться, горячо говорить о... Не стану пересказывать – говорил он о том, о чем со всей полнотой и откровенностью написал в своем пронзительном очерке-исповеди «Пред Богом и людьми». Он, кстати, тоже опубликован в «Книге памяти».

Я не забуду К.Я. Лагунова – писателя, воспитателя, гражданина. А его книги на моей полке – словно привет от этого доброго человека.




СУДНИКОВИЧ А.Н. УВАЖАЕМЫЙ КОНСТАНТИН ЯКОВЛЕВИЧ (ПИСЬМО В ЦГБ)





ЦЕНТРАЛЬНАЯ ГОРОДСКАЯ БИБЛИОТЕКА


Писателю Тов. К.Я. Лагунову

Город Тюмень,

Луначарского №51


Уважаемый Константин Яковлевич!

Мне 70 лет и у меня нет ног, очень жаль, что я не могу присутствовать на Вашей презентации, которая состоится 8 сентября 1999 г.

Прослушал Вас по радио: О двух Ваших новых романах.

Краткую суть затронутой Вами ТЕМЫ: о пожилом и молодом поколениях нашего общества, т.е. Две силы. Очень своевременно, даже чуть бы раньше. Очень полезны. Очень. Полезные произведения!

Об этом я думал давно и задавал себе один и тот же вопрос: почему не найдется писатель или ученый и не опишет эту жизненную проблему, которая художественно раскрыла бы положение старого и нового мира нашей эпохи? Что с нами произошло? К чему это может привести? Какая сила воздействует на этих два полюса? Как ей противостоять? Я думаю: это ценная и неоценимая Ваша творческая ЗАСЛУГА. Я только ЗА!

Желаю Вам еще больших творческих успехов в этой области. Думаю, наш читатель весьма одобрит и высоко оценит Ваш труд.

Спасибо, я ЗА!!!

Думаю, уважаемые сотрудники библиотеки помогут мне вплотную познакомиться с Вашими произведениями /романами/.

С уважением инвалид /колясочник/ Анатолий Николаевич СУДНИКОВИЧ.

Тел. 43-49-15

ул. Полевая № 14, кв. 46,

город Тюмень, 4-го сентября 1999 г.




НАДПИСИ К. ЛАГУНОВА НА КНИГАХ





И. ЕФРЕМОВ «ЛЕЗВИЕ БРИТВЫ»

Великому книголюбу, неистощимому книгочтею, дочке Танюшеньке с любовью папа

17.XI.64 г. г. Москва




«ЗАЖГИ СВОЮ ЗВЕЗДУ»

Володе, Нине, Вовке и ... Лагуновым с чистосердечными пожеланиями счастья, здоровья и радости.

Их брат, дядя и деверь

21.09.64.




«ЭНЦИКЛОПЕДИЯ ДОМАШНЕГО ХОЗЯЙСТВА»

Любимой женщине, прекрасной жене, единственному другу Ниночке.

В мире не с кем и не с чем сравнить тебя. В мире нет слов, чтобы выразить ими как ты дорога и нужна мне.

Твой Костя

8 марта 1967 г.

Облбольница г. Тюмень




АНДЕРСЕН «СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА И ДРУГИЕ СКАЗКИ»

Милой Аленушке в день ее шестнадцатилетия.

Как бы не повзрослела ты, пусть в твоем сердце всегда найдется уголок для героев этой книги.

Мама, папа

20.11.68 г. г. Тюмень




«ГОРОДОК НА БУГРЕ»

Племяннику Андрейке от дяди Кости. Смейся веселей-ка, ходи почаще в гости.

К. Лагунов

24.10.69.




НА КНИГЕ В. СОЛОВЬЕВА «ПОЭТ И ЕГО ПОДВИГ»

Милой Ольге Константиновне. Верю придет день и ты подаришь мне такого же объема книгу собственного сочинения под названием «Диалектика души героев Достоевского».

Твой папа К.Я. Лагунов

27.09.71.




«РОМКА РОМАЗАН. ГОРОДОК НА БУГРЕ»

Дочке Олечке и Ромке Ромазану. Милые мои, люблю вас, будьте счастливы и удачливы. Станьте героями новых моих книг. Верю вам. Надеюсь на вас. Люблю вас чистосердечно и неизбывно.

К. Лагунов

17.XII.77.




«РОМКА РОМАЗАН. ГОРОДОК НА БУГРЕ» ЛЮБИМОЙ ДОЧЕНЬКЕ ТАНЮШЕНЬКЕ

Вот и минуло тридцать лет,
Хоть смейся, хоть заплачь,
И за спиной остался след
Удач и неудач.
Ты на былое не гляди
Пусть порастет быльем:
За то, что будет впереди,
Вино сегодня пьем.
Чтоб там, в непрожитых годах,
Звенела счастья медь,
Чтоб дело спорилось в руках
И смела все хотеть.
Хотеть и мочь. Хотеть и взять
Всё, всё, чем жизнь полна.
Любви хмельную благодать
Испить, испить до дна.
Ну что ж, Танюшка, хорошей
Печаль и грусть забудь.
Друзей, поклонников имей,
Всегда счастливой будь.

Мама. Папа. Оля. Рома

6 января 1978.




«РОМКА РОМАЗАН. ГОРОДОК НА БУГРЕ»

Дорогой Люции Тимофеевне Савиных от Ромки Ромазана и его друга К. Лагунова.

30 мая 1978 г.

г. Тюмень




«БОЛЬНО БЕРЕГ КРУТ»

Дочке Аленушке, милой Ольге Константиновне, дорогому доброму другу моему Оле.

Как я хочу, чтобы

всю жизнь свою ты

прошла над кручей,

по самой кромочке, и

все время вверх.

К. Лагунов

30.XII.79. г. Тюмень




ЛЕВ КУЗЬМИН. «ДОБРЫЙ ДЕНЬ»

Костику

Жил на свете мальчик Костя

Приходил он к деду в гости

К деду в гости приходил

Две игрушки приносил

Приносил он красный мяч

И пластмассовый пугач

По мячу он бил с плеча

Бах!

Он стрелял из пугача

Пах!

Это начало 1-го стиха из первой книги «Костик», которую ты получишь в дар к 3-х летию твоему.

Целую, дед Костя

1982 г.



_«Больно_берег_крут»_

Обаятельной Любушке Переплеткиной. Каждая встреча с Вами – праздник, дающий мне долговременный заряд бодрости.

С любовью автор

К. Лагунов

10 августа 1983 г.



_«Ромка,_Фомка_и_Артос»_

Любимой и единственной, увы – неповторимой Аленке – Ольге – Олечке.

Нет предела моей любви. Нет границ моей нежности. Нет порога моей добродетели. Нет межи моей пре данности. Нет черты, которую я не преступил бы ради того, чтобы ты была счастлива.

Папа Костя

15 мая 1984.

г. Тюмень



_«Ромка,_Фомка_и_Артос»_

Дорогому брату Володе и его жене Нине.

Когда вам надоест быть взрослыми, серьезными и степенными, откройте эту книжку.

К. Лагунов

23.06.84.



_«Начнем_сначала»_

Нине и Володе Лагуновым.

Дорогие мои, нас так мало. Прижмемся теснее друг к другу и с нами Бог.

К. Лагунов

20.09.91.



_«И_сильно_надает_снег...»_

Товарищу по оружию, брату по духу, неусыпному стражу Правды – Виктору Горбачеву

дарю свой первый самиздат,

чему я, безусловно, рад,

но вместо премий и наград

хочу его увидеть книгой

К. Лагунов

13 мая 1992 г. Тюмень




«ИРИНАРХ» (Н. К. ФРОЛОВУ)

Иринархом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан.

Дружески К. Лагунов

С новым годом. 1993.




«ЗАВТРАК НА ТРАВЕ»

Женщине – открытой и простой, мудрой и принципиальной, скромной и величавой – Людмиле Семеновне Филипповой. Мир начинается со Слова, которое формуете, обжигаете, закаляете Вы. За это великое святое дело земной поклон Вам и сердечное спасибо.

Автор К. Лагунов

_2.02.94_г._Тюмень_




«ПРЕД БОГОМ И ЛЮДЬМИ»

Стойкому, бесстрашному бойцу за русскую культуру Николаю Константиновичу Фролову. У нас судьбы разные, а цель одна: воскресить великую Россию.

Автор К. Лагунов

16.05.94.




«ПРЕД БОГОМ И ЛЮДЬМИ»

Первому читателю и первому издателю этой книги – Виктору Семеновичу Горбачеву.

Благодарный автор К. Лагунов

10.06.94 Тюмень




«ПОРТРЕТЫ БЕЗ РЕТУШИ»

Виктору Семеновичу Горбачеву

Хоть книжка эта – не роман,
Уляжется в любой карман,
Поверьте на слово: и тут
Положен мой немалый труд.

    К. Лагунов
2.10.94.




«ПОРТРЕТЫ БЕЗ РЕТУШИ»

Дорогой Анне Марковне Корокотиной

Радуюсь каждой встрече с Вами. Поклоняюсь Вашей мудрости. Завидую Вашей эрудиции. Желаю Вам счастья – от души.

Подпись

21.XI.94.




«ПРЕД БОГОМ И ЛЮДЬМИ»

Милой, нежной, несравненной Наташе Черпалюк.

Признался б Вам в любви давно,

Да только это не дано.

Автор К. Лагунов

4.06.94.



_«Сказки»_

Давней Аленушке, бывшему Люксу, настоящей Ольге Константиновне.

С любовью папа К. Лагунов

31.VII.94.



_«Пред_Богом_и_людьми»_

Аленке-Олечке и ее благоверному Сергею. Будьте верными друг другу, и любимыми, и нежными, и всегда желанными.

К. Лагунов

1994 г.



_«Больно_берег_крут»_

Дорогой Ларисе Георгиевне Беспаловой. Я знаю Вас так много лет, но и поныне не перестаю восхищаться Вашей эрудицией, дивиться Вашей работоспособности, поклоняться Вашему таланту.

Очарованный Вами автор. Подпись

2.02.95.



_«И_сильно_падает_снег...»_

Обаятельной Ларисе Георгиевне Беспаловой.

Коли мы это пережили, переживем и нынешний развал.

2.03.95



_«Отрицание_отрицания»_

Виктору Горбачеву от Константина Лагунова

Завидую Вашей энергии. Дивлюсь Вашей работоспособности. Радуюсь Вашим успехам.

Так держать, дорогой Виктор Семенович

К. Лагунов

18 февраля 1998 г.



_«Отрицание_отрицания»_

Товарищу по оружию, дорогому старому другу Юрию Переплеткину от автора.

К. Лагунов

3 марта 1998 г.

_«Отрицание_отрицания»_

Маршалу филологии Николаю Фролову.

Ну вот тебе и шестьдесят.
Несется время шибко.
Но тот же острый, хитрый взгляд
И добрая улыбка.
По-прежнему крепка рука,
Шаг твердый, строевой.
Я рад, что старость мужика
Обходит стороной.
Что ж, это очень хорошо.
Пусть будет так и впредь,
Чтоб мог ты в мелкий порошок
Беду и хворь стереть.
Тогда по-прежнему вперед
К крутым вершинам знанья.
Пусть продолжается твой взлет
До тех блистательных высот,
Где много лет Фролова ждет
Генералиссимуса званье.

    К. Лагунов
_16_апреля_1998_г._




«ОТРИЦАНИЕ ОТРИЦАНИЯ»

Обаятельной Наталье Николаевне Горбачевой. Счастлив буду, если Вы прочтете эту книгу, И счастлив вдвойне, если скажете мне правду о ней.

Автор К. Лагунов

12 октября 1998

Тюмень




«ОТРИЦАНИЕ ОТРИЦАНИЯ»

[В.В. Девяткиной (Марковой)]

Я Вас сравнить хочу с вулканом.
На самой кромке изверженья
Или с огромным океаном
В минуты шторма зарожденья.
В вас все бурлит, кипит, клокочет,
Не повинуется уму.
И тот, кто Вас постигнуть хочет,
Готов быть должен ко всему.

    Автор К. Лагунов
5 марта 1998 г.




«ДОБЫЧА ДЬЯВОЛА. АБСУРД»

Неутомимому, неугомонному, неистощимому творцу – очаровательной Светлане Егоровне Молонок.

От автора. К. Лагунов

_30_августа_1999_г._




«ДОБЫЧА ДЬЯВОЛА. АБСУРД»

Поэту, ученому. Дорогому зятю Сергею Комарову. Дай Бог, не последнюю книгу.

К. Лагунов

8.09.99.




«ДОБЫЧА ДЬЯВОЛА. АБСУРД»

Другу Виктору Горбачеву

Мы много лет в одной упряжке, в единой связке, и это радует и вдохновляет меня, и укрепляет веру мою в правоту своих дел.

К. Лагунов

8.09.99 г.




«ДОБЫЧА ДЬЯВОЛА. АБСУРД»

Николаю Шишкину

Ах, милый Коля, Коля милый,
Все в нашей жизни суета,
Все обрывается могилой –
Талант. Любовь. И красота.
А потому плыви по жизни,
Куда кривая приведет.
Будь предан делу и отчизне,
Все прочее само придет.

    К. Лагунов
1999 г.




«ДОБЫЧА ДЬЯВОЛА. АБСУРД»

Старейшине славного рода Лагуновых любимому брату Николаю. Держись в седле, Коля. Будь счастлив и здоров.

Костя

10. 09.99.




«ПРЕД БОГОМ И ЛЮДЬМИ»

Милым сердцу моему Зое и Анатолию Трофимовым.

Читайте. Судите. Ругайте или хвалите, но не молчите.

Автор К. Лагунов

10.01.99.




«ДОБЫЧА ДЬЯВОЛА. АБСУРД»

Родной веточке лагуновского ствола – меньшому брату моему Володе и его неразлучной спутнице Нине.

Ну что, родня моя, вперед. Вперед, быстрей и выше.

А старость? Старость подождет,

Пока вершится наш полет.

8.09.99.




«ОРДАЛИЯ» СОБР. СОЧ.: В 3 Т. Т. 1.

Доброму. Верному. Надежному другу Виктору Горбачеву от автора

К. Лагунов

4.01.2000.


«ОРДАЛИЯ» СОБР. СОЧ.: В 3 Т. Т. 1.

Дочке Тюнюшке и внучке Леночке, и несгибаемым гвардейцам – Николаю и Константину. Дружно живите. Друг друга любите.

К. Лагунов

9.04.2000.




«ОРДАЛИЯ» СОБР. СОЧ.: В 3 Т. Т. 1.

Милой сердцу моему Виктории Девяткиной

Благословляю день и час,

Когда впервые встретил Вас.

Вы для меня – звезда в тумане,

В житейском бурном океане.

К. Лагунов

14 ИЮНЯ 2000 Г.




МАСТЕР ХУДОЖЕСТВЕННОГО СЛОВА И ЧИТАТЕЛЬ











ИЗ РОМАНА «БУДНИ»


Недавно Джурабеку перевалило за шестьдесят пять. Большую лобастую голову старик держал высоко. Кожа на его лице потемнела от солнца и ветра и стала коричневой. Длинный тонкий нос с едва заметной горбинкой придавал его лицу гордое орлиное выражение. Наполовину седые лохматые брови низко нависали над глазами, еще не утратившими блеска. Худощавое лицо обросло густой белой бородой.

Джурабек спал мало: приближалась весна... Он поднимался на рассвете, надевал халат, чалму и выходил из дому. Неторопливо шел он тихими улицами поселка к полям своей бригады, которые начинались сразу же за окраиной. Старик останавливался на краю поля, долго всматривался в далекие темные горы и глубоко втягивал тонкими ноздрями воздух. Он настороженно и чутко прислушивался и присматривался вокруг. Кого же стерег, кого выжидал старый Джурабек?

Весну.

Нельзя было прозевать ее приход. Нельзя опоздать хотя бы на один день с началом полевых работ Весна не терпит промедлений и не прощает их. Надо вовремя начать пахоту, внести удобрения в землю.

За долгую жизнь Джурабек научился безошибочно распознавать приближение весны. Он был своеобразным полевым барометром совхоза. Никакие ученые- агрономы не могли соперничать с ним в умении определять начало полевых работ. Если Джурабек говорил – сеять, начинался сев.

Джурабек гордился этим и никогда не простил бы себе малейшего промаха. Поэтому с каждым предвесенним днем он становился все беспокойнее и настороженнее.

В это утро Джурабек тоже вышел в поле еще до восхода солнца. Повернувшись лицом к востоку, он застыл, словно изваяние. Из-за горных вершин, разорвав пелену облака, поднялось солнце. На фоне пламенеющего неба четко вырисовывалась фигура старика. Легкий ветер слабо шевелил приспущенный конец чалмы, седые усы и бороду.

Старик медленно поднял руку вверх, длинными узловатыми пальцами отломил ветку шелковицы и сунул ее в рот. Он ощутил горьковатый вкус во рту. Лицо Джурабека дрогнуло, на губах появилась улыбка. Он выплюнул веточку изо рта, проворно нагнулся и взял кусок коричневой мокрой земли. Поднес ее к носу, понюхал. Потом отломил маленький комочек, растер между пальцами и снова понюхал. И опять сухое морщинистое лицо Джурабека осветила улыбка. Старик прошептал:

– Бахор меояд – весна идет.




ИЗ РОМАНА «ОРДАЛИЯ»


Вот уж кого не ожидал и не хотел сейчас видеть Пантелей Ильич и оттого так растерялся, что ринулся было от нежданного гостя прочь, да вовремя одернул себя, и, пока Мельник шел через поляну, Пантелей Ильич настолько овладел собой, что сделал несколько шагов навстречу Юлию Кузьмичу.

– Здорово, отшельник! Не больно раздобрел на чистом воздухе. – Приставил к березке ружье. Расстегнул патронташ, кинул рядом. Перевел дух. – Раздобыл лицензию на лося и вспомнил о тебе. Авось да небось. Давай завтра побродим, может, и наскочим на рогатого. Место лосиное... Зря ты в такую глушь забился. Надо бы где-нибудь поближе к реке. В свежей рыбе много фосфору, а он крайне необходим нашему брату...

Как видно, у Юлия Кузьмича было преотличное настроение. Он, не переставая, скалил в улыбке крепкие, пожелтевшие от никотина зубы, энергично жестикулировал, а его самоуверенный голос, наверное, был слышен далеко отсюда. Приподнятость духа притупила присущую Мельнику острую наблюдательность, и он не сразу заметил состояние Пантелея Ильича, а когда наконец заметил, подивился этому:

– Ты что-то не в себе. Не захворал ли? Прямо великомученик с иконы.

– После поговорим. Садись к огню, отдыхай. Сейчас заварю чай. Грибница закипает.

Русакову было необходимо какое-то время для того, чтобы собраться с мыслями.

Одиночество не всегда полезно, – разглагольствовал Мельник, ковыряя прутиком в костре. – Если бы можно было выключать голову... ни о чем не думать, а так... Проклятые мысли могут сожрать, их только распусти. Нужен отвлекающий фактор: собеседник, еще лучше собеседница, движение, азарт, в общем, что-нибудь в этом роде.

Как ни старался казаться спокойным Пантелей Ильич, ему это не удавалось. То рука некстати задрожала, и он выплеснул в костер поварешку грибницы, то, забывшись, уставился в кружку с чаем и так, не шелохнувшись, сидел до тех пор, пока его не окликнул Мельник.

Юлий Кузьмич, громко причмокивая, опорожнил котелок грибницы, выпил две кружки густого, обжигающе-горячего чаю и, не прерывая еды, сумел рассказать все последние новости. Они были одна другой приятнее. Завершены проектно-изыскательские работы по строительству нефтепровода из Славгорода. Со дня на день ожидается приезд министра нефтяной промышленности Союза, обком и Главгеология представили первооткрывателей на премию, в их числе и Мельник, и Пантелей Ильич.

Но вот папа Юлий выговорился и, сладко покуривая, растянулся на траве. «Пора», – сказал себе Пантелей Ильич, решив начать исподволь, с подветренной стороны.

– Послушай... – замялся, не желая называть собеседника ни по имени-отчеству, ни по фамилии и не зная, как же тогда к нему обратиться... – Послушай...

– повторил все тем же, негромким, и как будто спокойным голосом. – Хорошо, что ты сам пришел. На ловца и зверь бежит.

– Кто из нас ловец, а кто зверь? – дремотно спросил Мельник.

– Неважно... Я завтра собирался в Славгород. Специально для разговора с тобой. Это к лучшему, что ты сам нагрянул. Никто не помешает...

Такое вступление сначала еще не особенно заинтересовало и обеспокоило Мельника. «Опять начнет свои проповеди. И деться некуда.»

Но все-таки приподнялся на локте, подпер голову и стал смотреть на Русакова. А Пантелей Ильич, глядя куда-то мимо и слегка раскачиваясь, цедил сквозь зубы тяжелые слова.

– Сейчас дам одну бумагу. Письмо в ЦК. Но сначала несколько слов. Я все пересчитал, перепроверил. Мы преступно завысили данные о запасах нашего месторождения. До сих пор это было не так уж страшно и носило теоретический характер. Но теперь, когда решен вопрос о строительстве нефтепровода, все становится иным. Суди сам... потом покажу расчеты... если мы разбурим все разведанные нами площади, то дадим максимум два с половиной, ну пусть три миллиона тонн в год, а нефтепровод, который потянут сюда, рассчитан на восемь миллионов. Если верить данным сейсморазведки, площадь вокруг нас малоперспективная. Откуда взять недостающие пять миллионов? Тянуть сюда трубы из Сарьи – далеко и очень дорого, но и тогда мы наберем лишь четыре-четыре с половиной миллиона тонн. Значит, наш нефтепровод – пустая трата колоссальных средств и сил, обман партии и на рода. Надо тянуть трубу не от нас, а из Покино. Это на двести километров ближе к Энску. Разведанные запасы у покинцев такие же, как и у нас, а прогнозные – в несколько раз выше. К тому же, на пути нефтепровода окажется еще три разведанных месторождения. Трубу надо тянуть только оттуда, а не от нас...

– Все? – спросил, как выстрелил, Мельник. Он уже сидел, напружиненный, подобранный, нервно барабанил пальцами по согнутому колену.

Сейчас... Мы не имеем права молчать об этом. Я сочинил записку в ЦК. Сейчас прочтешь. Мне хотелось, чтобы мы подписали вместе. Я не прячусь от ответственности и готов на все, лишь бы предотвратить ошибку...

– Ну-ну. Давай твою кляузу. – Губы Мельника кривились, лохматые брови совсем заслонили глаза.

Вместе с блокнотом Пантелей Ильич машинально прихватил транзисторный радиоприемник, и, пока Юлий Кузьмич читал, Русаков крутил и крутил колесико настройки транзистора, не включая его.

Мельник читал не спеша.

– Значит, огонь на себя? – глухо, с затаенной угрозой выговорил он наконец, кроша спички о хрустящий коробок.

Дрожащие руки папы Юлия вызвали в душе Пантелея Ильича острую неприязнь, напомнив детдомовского директора Комарова. Чтобы не видеть этих рук, Пантелей Ильич подал Мельнику прут с горящим концом, и, когда Юлий Кузьмич прикурил и с каким-то странным клекотом глубоко затянулся, Русаков тихо и буднично ответил:

– Иногда без этого не обойтись.

– Ты много думал, прежде чем написать, – растягивая слова, медленно заговорил Мельник, – а мне на раздумье и часу не даешь. Но дело не в том. Сколько бы я ни думал – никогда не соглашусь подписать... Может быть, в какой-то мере ты и прав с расчетами, но... пятиться сейчас... когда решен вопрос о строительстве Славгорода и нефтепровода, решается о прокладке сюда железной дороги, о...

– ...представлении Мельника к премии, – вставил Пантелей Ильич.

Да и тебя тоже. Мне нечего стыдиться. Лучшие годы жизни, все силы без остатка отданы сибирской нефти. Четверть века в тайге. Сколько здоровья, нервных клеток израсходовано на поиск... Мы – первооткрыватели...

– Остановись! Я знал, что ты прихварываешь манией величия. И другие твои болячки знал. Старался не замечать, считая тебя активнейшим бойцом за нашу нефть. После истории с нефтепроводом я понял, что ты – карьерист и порядочный шкурник... Постой! Это не все... не главное. Ты рекламируешь себя первооткрывателем крупнейшего месторождения нефти, а, оказывается, еще в девятьсот одиннадцатом году товарищество некоего Пономарева получило от правительства разрешение на поиск нефти возле Тугульских юрт, как раз там, где ныне Шанск. Есть структурная карта Вавилова, составленная им в канун войны. На карте обозначены выходы нефти как раз возле Шанска и нашего Славгорода... Ты все знал! Шесть лет мозолился на юге, возле Энска, выжидая удобный момент. Когда всем надоел ненужный и бесполезный поиск, против которого ты, кстати, и сам не раз выступал... Так вот, когда все отчаялись в успехе, ты напросился в Шанск, надел тогу бесстрашного борца за сибирскую нефть и «открыл» первое месторождение. Потом ты двинулся по следам Вавилова, по карте Вавилова и раз за разом открывал открытые им, но не разведанные месторождения. Ты – прохвост! Тебя надо... тебя...

– Ха-ха-ха! – раскатисто и зло, с откровенной издевкой и неприкрытым вызовом захохотал Мельник. Он даже встал, упер кулаки в бедра и, заглушая все прочие звуки, грохотал: – Ха-ха-ха! Уморил! Новоявленный Шерлок Холмс. Допустим, была довоенная структурная карта Вавилова. Ну и что? Во-первых, я тоже принимал участие в составлении этой вавиловской карты. Об этом все знают. Тебе я говорил об этом. Во-вторых, мы его заслуг не умаляем. Да о нем давно бы позабыли все, если б не я. Я первым поднял вопрос об увековечении памяти Вавилова. Я назвал Вавиловским крупнейшее наше месторождение...

Мельник весь кипел от гнева. Глядя на него – слегка подавшегося вперед, пригнувшегося, будто для прыжка, с растопыренными, полусогнутыми, похожими на когти тонкими длинными пальцами рук, – Пантелей Ильич испытывал смешанное чувство презрения и страха. Необъяснимая сила сковала его мысли и язык. Расширенными глазами смотрел он на неистовствующего Мельника и молчал. Папа Юлий истолковал это молчание как проявление робости, как признание его, мельниковской, победы и, все более возбуждаясь, уже не говорил, а орал:

– Мы шли по следам Вавилова? Не спорю! Ради этого он и погиб, чтобы геологи пошли по его следам. Мы воспользовались структурной картой Вавилова? Точно! Для этого он ее и составлял. – И совсем другим, тихим и самоуверенным голосом: -Тебе надо всерьез заняться своими нервами. Мне осточертела твоя неврастения. И не грозись запиской в ЦК. Там сидят трезвые люди. Их на испуг не возьмешь, сенсацией не удивишь. Стране сейчас вот так, – полоснул ребром ладони по кадыку, – нужна нефть. И наше открытие жизненно важно!.. Вбей это в свою баранью башку! Вокруг нас еще ничего толком не разведано. Тут могут открыться такие нефтяные клады. Ого! Ну, есть известный риск, и что? И главк, и обком, и министерство поддержат нас! Ты сам окажешься прохвостом и кляузником. Сам ухнешь в ту яму, которую вырыл для меня. Тебя выпнут из геологии. И поделом! Ты...

– Молчи! – прохрипел Русаков надорванным голосом. Он походил на помешанного – разлохмаченный, заросший щетиной, с горящими глазами. – Заткнись и слушай! – Перевел дух, нервически потер ладонью гор ло, облизал пересохшие, шершавые губы. – Слушай... Здесь... совсем случайно... до невероятного случайно, мне попала в руки полевая сумка человека, которого ты смел называть своим учителем, чей портрет ты распорядился повесить в Красном уголке, чьим именем нарек наше лучшее месторождение... Глотни чайку, у меня никаких сердечных капель...

– Шан-та-жи-руешь, – с трудом, по слогам вытолкнул Мельник, вытягивая шею и крутя головой так, словно бы хотел вылезти из собственной шкуры. Лохматые брови Юлия Кузьмича встали торчком, налитые кровью глаза выкатились из орбит. – На испуг... меня...

– Замри, – приказал Русаков усталым тихим голосом. – Слушай. – Схватил тетрадь Вавилова, путаясь в страницах, долго листал ее. – Ну вот хотя бы здесь... «Юлий унес все. Оставил один патрон в стволе моего ружья. Один патрон. Он все рассчитал. Одной пули достаточно...»

– Хватит... Перестань... Прошу... – Юлий Кузьмич бессильно и грузно навалился одрябшей спиной на тупые отростки сплетенных лосиных рогов. Шея его будто надломилась, и острый подбородок так ткнулся в грудь, что клацнули зубы.

– Ты – убийца, – прошептал, пятясь, Пантелей Ильич. – Хуже! Ты – предатель! Он умирал долго и мучительно. От раны и голода. А до реки оставалось три километра...

– Дай сюда тетрадь! – тонким, срывающимся голосом истерически взвизгнул Мельник.

– Не надо комедий, – очень спокойно, но твердо проговорил Пантелей Ильич. – Для тебя есть единственно возможный путь – во всем признаться. Это похоже на самоубийство. Но когда надо выбирать между честью и жизнью, я лично предпочитаю первое. И не будем больше об этом.

Ноги не сдержали Мельника. Он качнулся и грузно осел, скособочившись, подогнув голову, как подбитая птица. Полусогнутые пальцы правой руки легли на шейку ружейного приклада и так ее стиснули, что побелели. Он дышал полуоткрытым ртом – натужно и хрипло. Серые запавшие щеки подернулись пугающей синевой.

Медленно текли минуты. Русаков остывал, успокаивался. Хорошо, что все случилось именно здесь, вдали от людей. Так Мельнику легче пережить свой крах и принять единственно возможное решение – вместе с Русаковым подписать письмо в ЦК и во всем признаться. Это – хуже самоубийства. Но должна же когда-то восторжествовать справедливость. Должна!

Русаков машинально щелкнул рычажком, включил транзистор. На поляну робко выплыла песня:

Эх, дороги,
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян...

Мелодия незримой, мягкой паутиной оплела растревоженную, взбудораженную душу, и та поуспокоилась, пообмякла. Ослабли до предела натянутые нервы. Сердце забилось ровнее и тише. Русакову вдруг вспомнился угасающий багряный осенний день, сладковатый дымок догорающего костра, пряный аромат багульника. Давно ли это было? Всего год назад. На этом самом месте. Разговор с Мельником тогда был обыкновенный, ничем не примечательный, а след от него остался глубокий. С тех пор все чаще стали совпадать их точки зрения. И еще припомнился неожиданный разговор за обедом в доме папы Юлия, после собрания механизаторов. Как он тогда улыбнулся, поднял руки – «Пас!» Сдался. Признал свою неправоту. И в споре с Богадуровским месторождением он, в конце концов, попятился, уступил. Память воскресила забытое:

...Лютой зимой папа Юлий приехал к сейсмикам, а те утопили в полынье самый сильный трактор и топчутся вокруг пролома во льду, спорят, как вытащить. «Спирт есть?» – спросил Мельник. «Найдется», – ответил молодой начальник отряда. Мельник разделся, схватил стальной трос и нырнул. Он нырял еще дважды, прежде чем закрепил конец троса к потопленному трактору...

...Атээлка, в которой ехал Мельник, провалилась в забитую снегом глубокую вымоину и намертво застряла там. Пытаясь откопать машину, водитель подвернул ногу. Папа Юлий на себе тащил водителя до тех пор, пока их не подобрал проезжавший мимо охотник...

«Как же так? Убийца, подлец и... Сейчас мы по говорим по-другому Меняются же люди... Не просто отпустить мечту. Кто чурается славы? Не самый страшный грех. Начав ради карьеры, загорелся по-настоящему. Работал, как зверь... Но Вавилов!..»

Он не мог заставить себя обернуться к Мельнику, увидеть, как корежит того стыд и страх.

Ему стало жалко Мельника, ибо он верил – папа Юлий теперь жестоко, беспощадно казнит себя... Да, вероятно, и всю жизнь с той роковой минуты совесть терзала и мучила его душу. Надо помочь ему решиться искупить вину...

Видно, и впрямь люди произошли от одной прапра-матери со всем живым и в далеком-далеком прошлом, по пути к человеку, были родственны и змее, и птице, и волку. Не от них ли унаследовал человек жестокость и вероломство, изворотливость и жажду полета, хорошие и дурные инстинкты?

Рассудок отшлифовал, уточнил иные из них, другие же загнал вглубь, подмял, но в критические минуты жизни, когда разум оказывается слишком медлительным и неповоротливым, человеком вновь управляют инстинкты...

Это не раз испытывал на себе Пантелей Ильич. Как-то в зимней тайге на него напал свирепый медведь-шатун. Русаков заметил опасность слишком поздно, не было времени даже на то, чтобы сдернуть с плеча ружье. Только и успел, сунув пальцы в рот, распороть таежную тишину разбойным свистом. В морду опешившему зверю полетела мохнатая шапка. Рыкнув, крутнулся на месте косолапый – этих мгновений оказалось достаточно.

Только потом, сидя на остывшей звериной гуще и жадно раскуривая сигарету, Пантелей Ильич смог осмыслить происшедшее.

Великий древний инстинкт спасал его еще не раз.

Но теперь могучий инстинкт промолчал...

Глянул на затухающий костер, тяжело поднялся, невнятно пробормотал:

– Я поброжу. Ты посиди... Подумай...

Неверной, качающейся походкой подошел к лосиным рогам, на одном из ответвлений которых висело его ружье. Взялся за ствол, потянул. Что-то зацепилось. Пантелей Ильич сильно рванул ружье на себя и, не слыша выстрела, медленно завалился на спину, прошитый картечью насквозь.

Налилась чернотой, загустела мохнатая туча.

Легкая дрожь прокатилась по гигантскому колючему телу тайги.

Слепо кружила над поляной песня...




ИЗ РОМАНА «КРАСНЫЕ ПЕТУХИ»


«Род проходит, и род приходит, а Земля пребывает вовеки.» Это библейское изречение часто повторял челноковский поп Флегонт, ибо в жилах его текла мужичья кровь и больше всего на свете он любил землю, любил так истово и преданно, что, порой забывшись, разговаривал с ней то ласково и нежно, как с ребенком, то твердо и грубовато, как с мужчиной, а иногда послушно и мягко, как с матерью.

Земля! Начало и конец всего живого. Флегонт знал и боготворил ее всякую. И обнаженно-черную, свежевспаханную, томно жаждущую зачатия, готовую принять в себя семя. И нарядную, в буйной зелени, в ковровом разноцветье, благоухающую и ласковую, как объятия любимой. И отягощенную вскормленной ею нивой, задумчиво-мудрую, щедрую. И скованную ледяным сном, затаившуюся под снегом, вроде бы не живую, но хранящую в себе живительные соки бытия. Все – из земли. «Все произошло из праха, и все возвратится в прах», – сказал библейский мудрец Екклезиаст...

Хорошо июньским рассветом брести босиком по росной траве, иль шлепать по хлюпкой дорожной пыли, иль мягко ступать по бархатным хлебным зеленям, карауля восход солнца. Первый взгляд новорожденного дня всегда приятно волновал Флегонта, будил в нем столько светлых дум, столько радостных чувств, что не удавалось совладать с ними, и даже правя службу, произнося навеки осевшие в памяти молитвы, он вдруг ловил себя на самых что ни на есть мирских мыслях, кои рождались на солнце-восходе. Отгонял непрошеное, четче и громче выговаривал богоугодные слова, постепенно забывался и снова ловил себя на тех же земных, греховных мыслях...

Рождение зимнего дня по-иному, но тоже волновало Флегонтовы чувства, и попу надолго хватало радости, коли случалось подсмотреть восход солнца, услышать первые голоса промерзших пичуг. Всю жизнь он не уставал дивиться и радоваться предельному совершенству и немеркнущей красоте земного. Иногда малый пустячок: на миг прилипшая к ладони снежинка, карабкающийся по стволу муравей, зависшая над головой жаворонковая трель или иная, много раз виденная или слышанная мелочь до сладких слез волновали попа, и сердце его отзывалось благодарственной молитвой. Молитву обычно сменяла рвущаяся из души песня – раздольная, страстная, и Флегонт растворялся в ней, забывая обо всем. Он называл песню мирской молитвой и пел, как молился,- с полным самозабвением и распахнутостью, обнаженностью чувств. Пел зимой и летом, в дождь, и на ветру, и в стужу, вкладывая в песню всего себя.

Но сегодня, став свидетелем рождения нового февральского дня – дивно-прозрачного, морозного и солнечного, Флегонт не сотворил молитвы: он даже не заметил, как рассвело. Вышколенная лошадь ровной быстрой иноходью катила легонькие санки серединой нешибко наезженной дороги все ближе к родному селу, а мысли Флегонта были еще там, в глухой деревеньке, в избе теперь уже покойного крестьянина Силантия.

Флегонт примчался в Ильинку около полуночи: нарочный попросил поспешить. В просторной передней избе было людно, видно, уходящий из мира оставлял в нем много сородичей. По их неподдельно скорбным лицам и голосам Флегонт сразу определил: искренне жалели умирающего, и порадовался за него. Скинув тулуп и чуть отогревшись, поп прошел в горницу, плотно притворил за собой дверь и остался наедине с угасающим стариком.

Старик пластом лежал на лавке, держа в безжизненно положенных на грудь руках маленькую иконку. Взгляд Флегонта сразу и надолго пристыл к рукам старика. Непомерно большие, черноземно-черные с раздувшимися венами, набухшими суставами, с заскорузлыми нашлепками слоистых ногтей, руки эти казались чужими, словно кем-то приклеенными к высохшим тонким запястьям. Сколько на своем веку доброго, нужного людям переделали эти задубелые, почерневшие от мороза и ветра, закопытевшие от мозолей крестьянские руки. Всю долгую жизнь они пахали, сеяли, жали, косили, копали и делали еще великое множество дел, без которых земля давно бы превратилась в мертвую пустыню. Весь мир кормят и одевают крестьянские руки...

Прокопченное солнцем, просмоленное ветром лицо старика в обрамлении белой бороды тоже казалось не правдоподобно темным. Хворь не согнала с него черноту, да и смерть вряд ли выбелит глубоко запавшие желтовато-коричневые щеки. Заострившийся с горбинкой нос, обтянутые сухой потрескавшейся кожей острые скулы – все было уже неживым. Жили лишь большие черные глаза – внимательные и мудрые. Встретясь с ними взглядом, Флегонт вместо обычных слов молитвы неожиданно спросил, сочувственно и тихо:

– Тяжко, Силантий?

Старик долго размыкал помертвелые губы, в груди его что-то глухо забулькало, и он нетвердо и тихо вы говорил:

– Сядь... батюшка... рядом. – Подождал, пока уселся Флегонт. – Скажи... то страшно?

– Ты ближе к порогу, тебе видней, – вздохнул Флегонт. – Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Одна земля вечна, как душа человеческая. О ней теперь думай и молись...

Старик отвел взгляд. Навесил на глаза густые седые брови.

– Не примет бог молитвы моей: шибко грешен.

– Нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы.

– Утешаешь?

– Сии слова библейские. Господь всемогущий...

– Постой. Наперед знаю, что скажешь. Не гневайся: не богохульствую. Времечка нет. Чую: рядом она... Не пужаюсь. Все одно не миновать... Об чем хочу... Можно опосля… оттуда... разок на землицу глянуть?..

– Смирись, Силантий. Молись. Не сгинет земля без твоего догляду.

– Вестимо так, – с горькой скорбью согласился старик, всем видом своим давая понять, что еще не выговорился, не сказал главного. Взглядом он молил Флегонта повременить с прощальным обрядом, не спешить, несмотря на столь поздний час.

Флегонт смотрел на лицо старика, затуманенное какой-то непосильной думой, и мысленно молил бога, чтоб тот ниспослал умирающему смирение и жажду покаяния, сделал переход его в мир загробный безболезненным и скорым. Но когда решил, что молитва дошла, старик смирился и пора начинать соборование, Силантий заговорил снова короткими рваными фразами:

– Сын... меньшой... в коммунистах... Просил... бил... зазря. Согнал со двора все одно как пса приблудного. В Северске... в самом губкоме. Найди его... Скажи: простил тятя, благословенье дал...– Из полуприкрытого левого глаза старика выкатилась прозрачная светлая горошина и пропала в аккуратно расчесанных зарослях бороды.

– Успокойся. Исполню. И сын давно простил тебя и будет оплакивать и каяться, что преступил волю твою. Молись...

– Теперича все, – облегченно выдохнул старик и весь вдруг расслабился, лицо его просветлело, угасающий взгляд замер на черном лике иконки, которую он все еще держал в своих натруженных руках.

Он умер спокойно и тихо, не дослушав до конца отходную молитву Флегонта.

...Давно остались позади заснеженные избы деревеньки, лошадь одолела добрую половину пути, а Флегонт все еще не распрощался с доселе безвестным Силантием, все думал и молился о нем.

– Упокой, господи, душу усопшего раба твоего... бормотал, невидящими глазами шаря по высветленному рассветом белесому стылому февральскому небу.

На крутом повороте кошеву сильно накренило, едва не опрокинуло. Чуть не выпав из нее, Флегонт осмысленно скользнул взглядом по сторонам, занял прежнее положение, но не притронулся к вожжам, намотанным на головку саней: новая мысль увела от яви.

Красиво умирают русские мужики. Приемлют смерть как должное, не вымаливают у бога чуда, не хватаются судорожно за рясу, не проклинают, не плачут. Умирают, как и живут, – естественно и просто. Не зря перед кончиной завидовал им граф Толстой. Говорят, будущее России – фабричные рабочие с их чугунками, дымными шахтами и заводами. Нет, Россия держится на землепашце, на миллионах вот таких Силантиев. Русь зачата мужиком, им взлелеяна, вскормлена, вспоена, оборонена. Исконно мужицкая Русь погибнет без пахаря. А ему тяжко. Крошится, дробится крестьянский фундамент страны. Трещит, качается деревня, как и вся матушка Россия. Сын исконного мужика Силантия – большевик. Онуфрий Карасулин тоже был большевиком... Был ли? Такие ни души, ни кожи не меняют. Да, загадал Онуфрий загадку всем. Почему согласился в командиры? Непостижимо. Если в белогвардейцы переметнулся, зачем тогда продотрядовцев отпустил, многих коммунистов от гибели спас? Не уж хочет грудью океанский вал остановить? Это он может. И даже очень может. Это по-карасулински, по-русски, по-мужицки. Такие рубят узлы только наотмашь, сжигают мосты дотла. Только расплющит, сомнет его стихия. Помоги ему, боже...

Много голов падет. И первыми покатятся самые светлые, самые честные. Все-таки сбаламутили мужиков оборотни вроде Корикова. Вчера пожаловал в дом Флегонта с предложением разыграть в соборе комедию провозглашения с амвона «новой народной власти». Флегонт ответил библейской фразой: «Бывает нечто, о чем говорят: «Смотри, вот это новое», но это было уже в веках, бывших прежде нас». Кориков круто переменил тон, напомнил об отказе Флегонта укрыть Боровикова и пригрозил расправой. Флегонт вскипел, но ничем не выдал гнева и снова ответил евангельскими словами о кротости и терпимости. Холеные тугие кориковские щеки зарумянились, как у девицы. Поднатужился попович-недоучка и припомнил несколько строк из священного писания. Флегонт играючи отпарировал их евангельским афоризмом. Обозлясь, Кориков зло скаламбурил: не будет Флегонт повиноваться новой власти, «у него отнимут приход, самого – в расход». И засмеялся, довольный своим остроумием. «Раскусят вас мужики и выплюнут не жуя», – бросил Флегонт вдогонку хлопнувшему дверью Корикову. Он верил – так оно и случится. Но когда? И какой ценой будет куплено это возмездие? Сколько невинной крови прольется по пути к нему? Бедные крестьяне. Ни о них ли уж сказано сие: «Тот язвен бысть за грехи наша и мучен быть за беззакония наша, наказание мира нашего на нем и язвою его мы исцелехом». Дорогое исцеление, на муках и крови народной замешанное...

Снова мир раскололся на те же две половинки красную и белую. Как ни маскируются Кориковы, в какие наряды ни рядятся, – белое нутро просвечивает насквозь. А мужики ослепли, не разглядели, вот и толкнули их на плаху, кинули супротив власти державной... Господи, вразуми, укажи серединный путь меж двух огней, дай могутности духу и крепости телу устоять на нем...

Несется окутанный серебряной изморозью иноходец, горделиво выгнув красивую шею, легко и сильно отталкивается от земли тонкими крепкими ногами. Пылит белой холодной пылью дорога. Встречный ветерок припорашивает дремучую Флегонтову бороду, присыпает бледные от бессонницы и раздумий щеки, белит лохматые брови. И без того широкие ноздри попа раздуты, громко втягивают они в могучие легкие ядреный ледяной воздух. Колышется под тулупом широченная, колоколом, грудь. Сжимаются громадные кулаки. Ярость, и смирение, и мольба, и негодование, и отчаяние – все смешалось в душе и в глазах Флегонта. И мнится ему: не к родному селу мчит добрый иноходец, а к роковой неизбежной черте, за которой ждут страшные смертельные испытания. И полнится сердце предчувствием жестоких бурь и великих гроз впереди, из которых вряд ли выбраться ему живым. «Что ж, не я – первый, не я – последний. Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих. Мужики – народ, а за народ сам Христос пострадал...»

Видно, уснул Флегонт иль ему наяву пригрезилось – бог весть. Только вдруг впереди на белой дороге увидел он странного путника – босого, с обнаженной головой, в грубом тяжелом хитоне, – и сразу узнал, и задохнулся, и, смахнув с головы шапку, упал перед идущим на колени, и совсем близко увидел ноги его – будто отлитые из воска, с кровоточащими ранами от гвоздей. Снег краснел под его ступнями, и по всей дороге, насколько мог видеть Флегонт, протянулась цепочка красных следов. Флегонт зажмурился и ждал с трепетом, когда окликнут его, но не дождался. Раскрыл глаза, но никого не увидел, только по белой дороге змеилась ровная цепочка красных следов. Вдали следы сливались, превращались в багровую полосу, и та отрывалась от земли у горизонта и полого уходила ввысь. Флегонта неудержимо потянуло пройти по этим следам, уносящимся в синь. Понимал – нельзя, но какая-то сила подтолкнула, он ступил на тропу, и та мгновенно ожила, зашевелилась, заворочалась, превращаясь в огромную, гадкую и страшную змею, которая стремительным броском обвила Флегонта и начала накручиваться на него тугими, холодными, скользкими кольцами...

Очнулся Флегонт в холодном поту. Долго недвижимо сидел, обалдело глядя перед собой невидящими глазами. Лошадь шла шагом, пристроившись к сенному обозу. Флегонт не стал обгонять. Отвернул высокий ворот тулупа, подставив царапучему ветерку потную щеку. Нет, неспроста пригрезилось ему такое. Тревожно, тягостно на душе. Чего не переделаешь за день, и головой и руками вволю наработаешься, а засыпается – трудно, спится – плохо, недоброе мнится за поворотом.

Обоз остановился. Флегонт, немного подождав, взялся за вожжи. Лошадь неохотно свернула с дороги и, волоча кошеву, тяжело побрела по белой мяготи сугробов.

Дорога круто ныряла в глубокий широкий лог, на дне которого летом еле шевелилась крохотная мелкая речонка. На краю спуска стояли трое мужиков – возчики остановившегося обоза. Они что-то разглядывали в логу и даже не оглянулись на подъехавшего Флегонта, не сошли с дороги и вместо приветствия буркнули что-то невнятное. Флегонт глянул туда, куда смотрели мужики, – и оцепенел.

На небольшой круговине по колено в снегу затравленно метались черные немые фигуры. На них налетали всадники, сшибали с ног, топтали лошадьми, били и кололи длинными пиками. Иногда лошади не повиновались, не шли на поверженных, и наездники остервенело хлестали коней, пинали в бока, ярили, и те, осатанев, топтали ползающих в снегу людей. Вот всадник на белом коне погнался за женщиной. Та, скинув полушубок и платок, бежала к подъему, над которым застыли Флегонт с крестьянами, бежала изо всех сил и кричала, размахивая руками. Белый конь быстро настиг ее, свесившись с седла, всадник чем-то ударил женщину по голове, и та осела на снег. Всадник крутнул коня, норовя растоптать упавшую, но конь все отпрыгивал в сторону, перескакивая через лежащую, вставал на дыбы. Тогда всадник выпрыгнул из седла и принялся топтать женщину, то и дело сгибаясь и каким-то темным предметом ударяя ее по голове, по спине...

Вот уже на вытоптанной круговине не осталось ни одного бегущего, только конники кружили вороньем над распростертыми телами, тыкали их пиками.

– Добивают, сволочи.

– Пашка Зырянов живыми не выпустит...

– Дорвались, гады. Чего Онуфрий смотрит?

– Он под Яровском. Вот эти и лютуют.

Флегонт вскочил в кошеву и, едва не сбив стоящего на пути крестьянина, погнал лошадь с горы вскачь. Всадники, заметив скачущего Флегонта и двинувшийся за ним обоз, помчались в сторону Челноково. Вперед сразу вырвался белый длинноногий жеребец и пошел отмахивать, оставив всех далеко позади.

...Их было двенадцать. Замученных, изуродованных, растерзанных комсомольцев Челноковской волости. Лиц не узнать. У той, что хотела убежать от Пашкиного жеребца, вместо лица – кровавый сгусток. «Кистенем бил», – догадался Флегонт, чувствуя необоримую слабость во всем теле, подступающую к горлу тошноту.

– Боже всемилостивейший! – Флегонт упал на колени. – За что их? За что? – ткнулся отяжелевшей головой в снег и застонал.




ИЗ РОМАНА «ОТРИЦАНИЕ ОТРИЦАНИЯ»


Опять меня поманило недосягаемое. Из последних сил тянусь мыслью к нему. Знаю – не дотянусь, все равно... Если Бог из ничего во мраке Вселенной сотворил нашу Землю и всех ее обитателей и совершил это из добрых побуждений, чтоб «всякое дыхание хвалило Господа», то откуда взялись силы Тьмы? Кто сотворил Сатану, чертей, бесов и прочую нечисть, смущающую, совращающую, калечащую людские души? А без этих темных сил не было бы борьбы Добра и Зла, не от кого было бы Богу спасать человека. Ведь на борьбе Бога с Дьяволом за сердца людские и держится мир. Или Создатель понимал: без борьбы – нет движения, без движения – нет жизни, и, создавая райские кущи, позаботился о преисподней? Он посадил в саду древо познания. Он подсунул Адаму и Еве змея-искусителя. Кто же Бог? – Провокатор! Сам себе враг! Или Он лепил Мир вместе с Сатаной: один мазал белым, другой малевал черным? Тогда все становится с ног на голову...

Меня не устраивает ни материалистическая, ни богословская теории происхождения Земли и жизни на ней. Обе повисают в воздухе, едва почнешь задумываться: кто?., как?., почему?.. Толи короток век человека на Земле, то ли немощен его разум, только тысячелетние раздумья ни на миллиметр не придвинули его к ответу на главный вопрос: откуда и как появилась на Земле жизнь?..

Ругаю себя; зарекаюсь впредь не касаться подобных проблем, но...

Гляжу на звезды, и... Вселенная не бесконечна. У нее, как у всего сущего в ней, тот же круг: родился расцвел – увял – умер. Кто очертил этот круг? Бог?.. И пошло-поехало по уже проторенному, избитому...

Несколько раз, нежданно столкнувшись со священниками, пробовал побеседовать с ними. Ни фига не получалось: боятся они, чураются таких разговоров. Привыкли шпарить псалтырь да Евангелие по-старославянски. А кто его понимает?.. Куда сунуться со своими безответными?

Кроме Тамары, порассуждать, поспорить об этом – не с кем. Измельчали, усреднились люди. Часами могут спорить, размахивая кулаками, как и когда опрыскивать вишню, как травить каких-то жучков на дачном огороде и о многом ином, столь же заземленном и ничтожном, а заговори о чем-то возвышенном, начни философствовать, – враз отвернутся и коль не в глаза, так заглазно-то уж наверняка высмеют...


* * *

Проводив главу государства и вождя партии, мы с Головановым устроили перекур на свежем воздухе, на махонькой лужайке, на бережке круглого, как пятак, таежного озерка. Вода в озерце темная, с коричневатым отливом, на глаз густая и вязкая. Но... «не верь глазам своим», плавать было легко и приятно. Бодряще освежающая прохлада мигом смыла усталость с тела, угрюмость – с души.

За болотинкой, опоясавшей озерко, тайга. Если замереть, подзадержать дыхание, поднапрячь слух, можно услышать таежные голоса – не всегда внятные, чуточку тревожные, но не пугающие, напротив, размягчающие душу, расслабляющие нервы.

Теперь мы стали часто (очень!) и громко (слишком!) говорить о душе. Говорить и писать. Опять поплыл над Россией перезвон церковных колоколов. Подымаются из руин монастыри, часовни, храмы. В любой книжной лавке можно приобрести «Библию» или «Евангелие». В проемах расстегнутых воротников рубах и блузок молодиц и молодцев сверкают золотые, серебряные, платиновые крестики. Церковные песнопения звучат со сцен, экранов, из репродукторов. Нас уверяют: воскресшая духовно Русь подымается с колен, чтобы сделать решительный широкий шаг к Богу...

И я стремлюсь к Богу. Не к тому, кто в семь дней сотворил мир, и Землю, и все, живущее на ней – всякое дыхание... Мой Бог – разум. Мой Бог – чувства. Это душа. Это свет. Это добро. Бог – то, что противостоит злодейству, подлости, разврату и прочей мерзости, с незапамятных времен пожирающей род человеческий, спячивающей человека назад к обезьяне...

Иногда находит на меня странное просветление, пожалуй, озарение. Наверное, подобное состояние можно назвать эйфорией, кайфом. Нервы не шелохнутся. Тело молчит. Разум чуть теплится, не требуя усилий, не ожидая напряжения, не стремясь, не добиваясь. Только душа трепещет, неистово рвется к недосягаемо далекому, желанному, не имеющему словесного выражения. Мир вздрагивает. С него осыпается все реальное. Порываются связи, удерживающие меня на Земле и в земном. Кажется, еще миг, одно несильное движение души, один порыв, и мне откроется нечто запредельное, недоступное, недозволенное: я встречусь с Богом. И скажу: «Господи! Прости мне сомнения и гордыню, толкающую меня за пределы дозволенного Тобой. Мой разум ничтожно мал. Земное время поразительно коротко. Ни дотянуться. Ни постичь. А хочется... Нестерпимо, до жути хочется глянуть в глыбь мироздания. Увидеть Тебя и понять... Миром правишь... Вселенной... Землей?..»

Кощунственны. Нахальны желания и мысли мои. О них споткнувшись, теряю высоту, скатываюсь в реальность и снова зависает надо мной недосягаемость, притягивает и манит, и нет покоя, нет мира ни душе моей, ни рассудку...

Конечно, я глуп. Прямолинеен. Непрошибаемо тверд и туп, как обрубок железобетонной балки.

Взвинчиваю, хлещу, ярю себя постоянно дурацкими вопросами. Знаю, они безответны, нелепы. Никто за уши меня не тащит к Богу, не подталкивает к нему. Сам лезу. Опротивела, отвратила ложь и мерзость нашей повседневности, хочется хотя бы прикоснуться к чистому, непорочному, святому, избавиться от грехов, омыть душу, освежить разум, пусть ненадолго, но выползти из бесовской параши, в которую зашвырнули нас и окунают, окунают с головой...

Высказал это Голованову. После стакана русской горькой, миски огненной ароматной рыбацкой ушицы, на берегу, вблизи тайги, без свидетелей, разговор получился исповедальным, что на сердце да на уме, то и на языке.

– Значит, за земной порог нет ходу землянину, – так отреагировал Голованов на мою исповедь. – А Бог-то как раз за тем порогом. Вот такая мышеловка...

– И верно – мышеловка. Хитроумная и страшная. Сунулся – конец.

– А ты не суйся, – утешил Голованов. – Живи на уровне прослойки...

– Дерьмом в проруби...

– Зато никогда не потонешь... Непотопляемость – завидное, неоценимое качество. Владеющий им не нуждается в Боге. Ему не нужна Правда. И он никогда не угодит в мышеловку...

Он говорил, а я видел перед собой Генерального со свитой. Их бог – сила. Поклоняясь силе вышестоящего, гнут и ломают силой подчиненного. Думают ли они когда-нибудь о смысле бытия, о бренности земного, о душе? О Боге, наконец? Душа и Бог как соотносятся?

Рассуждая с Головановым, вдруг вспомнил недавний разговор о том же с Тамарой...

– Душа и Бог – неразделимы, – высказалась Тамара.

– Где душа, там и Бог непременно. Пусть неосознанный, непонятый, все равно – непременно!

– Но душа-то у любого человека, стало быть...

– Нет, – решительно перебила Тамара. – Никак нет, милый Тима. Разве есть душа у князя Лебедева? У палача Парфентия, замучившего Гешу Пелымского? И теперь вокруг предостаточно похожих на них...

– Так что ж они, по-твоему, скоты?

– Зачем же? Люди. Только души у них вывернутые. Там не Бог властвует – дьявол. Мы напрасно не учитываем эту чудовищную силу, противоборствующую Богу силу – дьявола. А он – велик. Всемогущ. Коварен и мудр. В его арсенале немало привлекательного, подкупающего, манящего... Вседозволенность... Культ силы и насилия... Всевластие плоти... И еще многое, столь же притягательное для жизнеедов-потребителей... Сейчас все говорят и пишут о Боге, умалчивая о его противовесе. Молчат об этом и священнослужители, толкователи заветов Христа и его апостолов. А ведь в Евангелии черным по белому, громко и внятно о могуществе, всесилии дьявола. Современность наглядно подтверждает правоту апокалипсических предзнаменований... Свет – Тень. Добро – Зло. Правда – Кривда. Бог – Дьявол. Вот жернова, перетирающие, перемалывающие души людские. Пройдя через них, одни – напитываются злом, смрадом и неприятием божественного, другие – наполняются христианской добродетелью, всепрощением и состраданием...

– Кого же больше? Белых или черных? Поклонников Бога или дьявола? Достоевский русский народ назвал богоносным...

– Нет больше русского народа... Нет!.. Сперва ему снесли маковку. Потом отсекли корни. Подхватил его дьявольский вихрь, закружил, задурил, оскотинил. И начал колотить то о левый, то о правый берег, вышибая остатки достоинства. Теперь, как отслужившую мочалку, его спустят в унитаз Истории...

Я смолчал: согласился...


* * *

Они вышли в бор через черный ход. Во флигельке был такой. Из кухоньки. Через чулан. На крылечко. Четыре невысоких дощатых ступени, и прямо под ноги подкатывалась тропка. Малоприметная в зеленом бархате травы, мягкая и очень удобная для ног. Круто обогнув шеренгу высоких металлических контейнеров для мусора, тропка ныряла под сосны и устремлялась вглубь бора.

По ней они и пошли. Гуськом. След в след. Одинаковым шагом. Впереди Гарий. Следом Бони. Оба слегка отяжелели и осоловели от затяжного, вкусного сытного обеда. Потому и шли неторопко, редким прогулочным шагом, словно бы вышли на послеобеденный моцион с единственным намерением подразмяться, не дать завязаться жирку.

Сморенный жарой, бор понуро затих. Солнце лишь кое-где пробивало зеленую колкую кровлю, ярко-желтыми кругляшами пятная осыпанную бурой хвоей землю. Теплый смолистый воздух казался зеленым и густым. Похоже, бор дремал, и все, что жило в нем, тоже сонно безмолвствовало, ничем не напоминая о своем присутствии. Даже кровопийцы-комары сгинули в зелень, если ж и появлялся иногда один-другой, то был он неповоротлив, нападал вяло, и, едва присев на щеку или на шею, тут же погибал под сердитой ладонью.

На небольших проплешинах теснилась разнообразная лиственная поросль: тут и осина с березой, и черемуха с боярышником, и рябина. Приятели, походя, срывали ягоды, лениво кидали в рот, механически медленно жевали, морщились, но выплюнув разжеванную неспелую ягоду, тут же рвали другие, такие же недозрелые, едва разжевав, снова выплевывали, и опять рвали – все это автоматически, не глядя и не думая, ибо внимание их целиком было поглощено поисками лосенка.

У лосенка была кличка – Тимка. Звереныш знал свое имя, охотно бежал на зов. Но об этом Гарий не сказал Бони, потому что не хотел кричать, привлекая внимание просто праздно шатающихся обитателей этого дачного уголка.

Тих и недвижим старый сосновый бор. Видел ли сны, вспоминал ли прошлое, гадал ли о будущем? Никто не знал. Да и кому это было интересно, кому важно? С некоторых пор люди перестали видеть в Природе живое родственное существо. Редко-редко кто-нибудь обнимет березу, прижмется к шершавому пахучему стволу сосны, перешагнет одуванчик, ландыш, любой лесной цветок. Черствеют люди, утрачивая и утрачи вая человеческое, постепенно, но неуклонно омашиниваясь...

Сладко и покойно дремал старый бор. В коротком забытьи безмолвствовало все сущее в нем: птицы, насекомые, зверьки. Совсем скоро промелькнет короткое лето, грядет ненастная, студеная сибирская осень, с сырыми хлесткими ветрами, затяжными, насквозь прошивающими ливнями. А за осенью, впритык, без малейшего просвета, припожалует зима – беспощадная и долгая, – нагонит лютых холодов, напустит голод берегись лесная мелкота! Не надейся на милосердие белой госпожи: всех ленивых и нерасторопных навеки приберет...

Тихо в старом бору. Так тихо, что настороженное ухо слышит, как бьется о сухую землю сорвавшаяся с ветки отжившая хвоинка, как трепещет крылами взлетевшая с папоротника стрекоза, как где-то, далеко-далеко, переспелым тестом пыхтит распаренное болотце.

– Шарахнуть бы сейчас из двустволки, сразу из обеих стволов, – негромко, но зло и напористо проговорил Бони. – Вздернуть эту благостную тишь. Располосовать... Где же лосенок?

– Спит, наверное, – раздраженно ответил Гарий, радуясь в душе, что Тимка не попал им на глаза...

Он угадал: Тимка спал. На лесной опушке. В густом молодом осиннике. В полусотне шагов от озера.

Он был длинноногий, еще неуклюжий, угловатый и наивный, проживший на свете всего четыре месяца. Матери он не помнил. Ему доходила неделя от роду, когда на них с матерью пало с неба какое-то ужасное, страшно рычащее чудище. В несколько скачков перепуганная мать умчалась в спасительную тайгу, а он запнулся за что-то, упал, вскочил, заметался по поляне, оглушенный и ослепленный страхом. Тогда к нему подскочила мать и стала носом и плечом подталкивать малыша к близкому лесу. Он не вдруг, но все-таки понял, чего хотела мать, и со всех ног поскакал к таежной опушке, торпедой прошил зеленую стенку мелколесья, влетел в тайгу и бежал до тех пор, пока не задохнулся. Бегать так быстро и так долго он еще не привык. Ноги его подкосились, малыш рухнул, уверенный, что сейчас мать обласкает, оближет, поможет подняться и напоит вкусным, теплым молоком. Но матери рядом не оказалось. Недоуменно таращась по сторонам огромными, выпуклыми темно-коричневыми глазами, лосенок медленно поднялся на дрожащие ноги, прислушался и побрел назад, туда, к поляне, где напало на них страшное грохочущее чудовище. Шумно втягивал ноздрями воздух, надеясь уловить родной запах матери. Прял встопорщенными большими ушами, силясь услышать материнские шаги или голос. Водил по сторонам тревожным, ищущим взглядом, нашаривая мать. Но лосихи нигде не было.

Вот и опушка. Лосенок высунул голову из чащи и увидел мать. Та сгорбилась на земле, запрокинув голову и подогнув передние ноги. Казалось, она хотела встать, но почему-то не вставала и не шевелилась. Обеспокоенный лосенок шагнул было на поляну, но тут увидел людей. Их было двое. Они бежали к поверженной лосихе, что-то крича и размахивая руками. Лосенок метнулся в чащу, но не убежал далеко. Он устал, был голоден, потому какое-то время спустя снова выглянул на поляну. Люди кружили вокруг матери, что-то сосредоточенно и торопливо делали. В ноздри шибанул терпкий тревожный запах свежей крови. Насторожил и отпугнул. Но любопытство и голод брали верх над осторожностью. Главное, голод. Он удержал лосенка, не пустил в тайгу. «Почему не поднимается мать?.. Что делают эти странные существа?» И малыш снова высунулся из чащи. Люди сделали вид, что не примечают его. Он вышел на поляну. Постоял, принюхиваясь, и медленно, очень-очень медленно, по шажку, стал подступать к ним, пока не оказался совсем рядом. Тогда один из свежующих лосиху резко выпрямился, взмахнул рукой, и шею метнувшегося прочь лосенка захлестнула жесткая веревочная петля. Перепуганный лосенок скакнул по-козлиному и тут же упал...

Вот так он угодил в геологический поселок, где в то время находился цезарь Гарий (для того, чтоб попотчевать вельможного цезаря шашлыком из лосятины, и убили лосиху). Глянув, как лосенок жадно, захлебываясь и задыхаясь, сосет из бутылки разведенное сухое молоко, цезарь Гарий скомандовал, чтоб зверя немедленно отправили к нему на дачу.

Так Тимка оказался здесь и сразу сделался всеобщим любимцем. Хозяйка дачного поселка, полная, рыхлая, хотя и молодая, Зинаида Афанасьевна Воинова, которую все, в глаза и заглазно, называли просто Зиной, сразу присвоила лосенку имя его предшественника и взяла под свою опеку. Малышу соорудили новый вольер, поили и кормили всласть и вдоволь, а когда он привык к неволе, выпустили в лес. Тимка играл и резвился с собаками и детишками, не помышляя о побеге...

Спал Тимка. Чуть подрагивали широкие плюшевые ноздри, слегка шевелились торчком поставленные уши. Иногда его кусал назойливый слепень, Тимка вздрагивал всем телом, но не просыпался. Не просыпался до тех пор, пока не уловил шаги, не услышал знакомый голос человека, который часто баловал сладостями...

– Я же говорил, спит, – негромко сказал Гарий, остановившись в нескольких шагах от лосенка.

– И чудно, – подхватил оживленно Бони. – Пусть его сон станет вечным.

– Но как это... Я никогда...

– Очень просто. Дай нож!

Крепко стиснув рукоятку ножа, Бони развернул лезвие в сторону от себя, спросил:

– Знаешь, как казнили вора в средневековой Бухаре? – Гарий недоуменно пожал плечами. – Ставили на колени, брали за волосы, запрокидывали голову и нож в горло. Насквозь!.. – Сделал резкий выпад рукой, словно и в самом деле всадил нож в горло преступника. – Потом сильный рывок вперед. – Говоря, проделал это. – И горло пополам.

Тимка распахнул ресницы, скосил на подходившего Гария огромные влажные глазищи. В подходе и фигуре подступающего человека сквозило что-то необычное, это встревожило Тимку и тот проворно вскочил, пугливо таращась.

– Ты что, Тимка? – ласково пробормотал Гарий. – Ти-и-имка.

Подошел вплотную, положил руку на холку, похлопал, погладил, и лосенок успокоился, потянулся губами к человеку, надеясь получить лакомство, и в этот самый миг пронзительно острая боль прошила тимкино горло. Лосенок прянул прочь, но рука на холке не пустила, а устремленный в сторону нож развалил горло. В Тимкины легкие хлынул воздух, и тут же выплеснулся обратно вместе с потоком горячей алой крови. Лосенок рухнул под ноги Гария. Засучил ногами, захрипел, забился и стих: окаменел.

Они возвращались во флигелек гуськом. Впереди по-прежнему шел Гарий. Глядя ему в затылок, Бони сказал:

– Восхищен...

Гарий молчал, еле подавляя тошноту и желание всадить нож в тощий живот Бони...




К. ЛАГУНОВ – ЧИТАТЕЛЬ (ПОМЕТЫ НА ПОЛЯХ)


Пометы К.Я. Лагунова в книге В. В. Розанова «Несовместимые контрасты жития: Литературно-эстетические работы разных лет» (М.: Искусство, 1990)




На форзаце: Читаю, сгорая от стыда за свое скудоумие и необразованность. Питай разум свой и дух свой до последнего дыхания.

Виновен ли, ответственен ли человек за то, что сотворен убийцей, садистом, насильником, и у него не достает сил противостоять своему первородному греху? Мужчина должен думать.

_На_страницах_работы_«Легенда_о_великом_инквизиторе_Ф.М._Достоевского._Опыт_критического_комментария»_

_Подчеркивания_в_тексте:_

«...он не мог, хотя на время, закрыть глаза на текущие дела, тревоги и вопросы нашей жизни и литературы» (с. 42);

«Мысль, которой предстоит жить, не умирает с носителями своими, даже когда смерть застигает их неожиданно или случайно.» (с. 42);

«...у них видим человеческую душу» (с. 48);

«Он <о Гоголе> был гениальный живописец внешних форм...» (с. 48);

«Мертвым взглядом посмотрел Гоголь на жизнь, и мертвые души только увидел он в ней» (с. 50);

«Гениальный художник всю свою жизнь изображал человека и не мог изобразить его души» (с. 52);

«...гениальную и преступную клевету на человеческую природу.» (с. 52);

<о Достоевском>»... прежде всех других заговорил о жизни...» (с. 53);

«...прошло немного лет: они ответили на интересы своей минуты, были поняты в свое время, и теперь за ними осталась привлекательность исключительно художественная.» (с 62);

<об индивидууме> «...никогда и ни для чего не может быть только средством.» (с. 73);

«...только в религии открывается значение человеческой личности.» (с.74);

«...грань религия: личность всякая, которая жива, абсолютна как образ Божий и неприкосновенна.» <на полях: а как быть с убийцей?> (с. 74); «...раскрыт великий и священный закон о непереступаемости человеческого существа, его абсолютности.» (с. 76);

«...швами мироздания.» (с. 77); «...зло, лежащее в человеческой природе, не настолько мало, чтобы выразиться только в уродстве.» (с. 83);

«...в последние часы перед самоубийством: тайна ещё никем не изображенная, никому из живых не переданная.» (с. 85);

«Падение, смерть, разложение – это только залог новой и лучшей жизни.» (с. 90);

«К тому, что немыслимо и однако же существует, может относиться и бытие Божие...» (с. 97);

«.. .Иван: – Я никогда не мог понять, как можно любить своих ближних. Именно ближних-то, по-моему, и невозможно любить, а разве лишь дальних. Я вот читал когда-то и где-то про Иоанна Милостивого (одно го святого), что он, когда к нему пришел голодный и обмерзший прохожий и попросил согреть его, – лег с ним вместе в постель, обнял его и начал ему дышать на гноящийся и зловонный от какой-то ужасной болезни рот его. Я убежден, что он это делал с надрывом лжи, из-за заказанной долгом любви, из-за натащенной на себе эпитимии. Чтобы полюбить человека, надо, что бы тот спрятался... отвлеченно еще можно любить ближнего, и даже иногда издали, но вблизи – почти никогда.»

<на полях: И ведь он прав.> (с. 98); «Причинение страдания из жажды сострадать есть душа полярности души человеческой, таинственная.. .»

<на полях: Я мучаю тебя, чтоб сострадать тебе?> (с. 99);

«...высшее для человека наслаждение – наслаждение безмерностью чужого страдания...» (с. 101);

«...перемешал все климаты, изменил все условия жизни, смесил не смешавшееся и разделил сродненное, снял с природы лик Божий и наложил на нее свой искаженный лик.»

<на полях: природа и человек> (с. 103); «На нелепостях мир стоит...» (с. 106); «...массах народных, как бы они жестоки ни были»

<на полях отмечено знаком «+»> (с. 112);

«...нестерпимо, – в ней пробуждается жажда не расставаться с этим страданием, не снимать с себя этого оскорбления» (с. 113);

«О всем преступном мы знаем, что и зарождается оно в человеке неясными путями, идет из темных недр его души.»

<на полях отмечено знаком «+»> (с. 115); «Всякую горесть должен человек благословлять, потому, что в ней посещает его Бог.» (с. 116);

<на полях вдоль всей стр. 118: а большевики решили построить храм на крови миллионов замученных>;

«...соответствие этой истины с природою человека...»

<на полях: Несоответствие великого и святого природе Чел> (с. 126);

«Здесь в апокалипсическом образе представлено восстание всего земного, тяготеющего долу в человеке, против всего небесного в нем, что устремляется вверх, и указан победный исход этого восстания, которого мы все – грустные свидетели. Нужды, гнетущее горе, боль несогретых членов и голодного желудка заглушит искру божественного в человеческой душе, и он отвернется от всего святого и преклонится, как перед новою святынею, перед грубым и даже низким, но кормящим и согревающим. Он осмеет как ненужных людей своих прежних праведников и преклонится перед новыми праведниками, станет составлять из них новые календари святых и чтить день их рождения как "благодетелей человечества"»

<на полях: Как угадал, предсказал он!> (с. 131); «Робкое и дрожащее, оно <человечество> готово кинуться за всяким, кто что-нибудь для него сделает, готово благоговейно приклониться перед тем, кто удачною машиной облегчит его труд, новым составом удобрит его поле, заглушит хотя бы путем вечной отравы его временную боль. И смятенное, страдающее, оно точно утратило смысл целого...» (с. 132);

«Знание кормящее, но уже не просвещающее человека, великий промен духовных даров на вещественные дары, чистой совести на сытое брюхо представлены в этом поразительном образе. С заботою о "едином хлебе" закроются алтари...» (с. 133);

«... "земные хлебы", закрытие от глаз человека всего небесного. Напитав его, оно усыпило бы тревоги его совести.» (с. 140);

«...действительно мощный исход из исторических противоречий: это – понижение психического уровня в человеке. Погасить в нем все неопределенное, тревожное, мучительное, упростить его природу до ясности коротких желаний...» (с. 140)

<вдоль страницы 140: Вот ответ, как удалось Сталину создать счаст<ливое> г-во Государство»; «...чудо, тайна и авторитет.» (с. 141); «...неспокойство, смятение и несчастье...» (с. 145);

«И люди обрадовались, что их вновь повели, как стадо, и что с сердец их снят, наконец, столь страшный дар...» (с. 146);

<вдоль страницы 146: Взяв у них волю, И. Ст. <Иосиф Сталин> обрадовал их и повел за соб<собой>;

<поверх страницы 147: Мы с Дьяволом, не с Богом>;

«...все, что ищет человек на земле, то есть: пред кем преклониться, кому вручить совесть и каким образом соединиться, наконец, всем в бесспорный общий и согласный муравейник.» (с. 148);

<поверх страницы 148: Вот это и нашел он.>; «... и приведенная страница – самая тяжелая в целой всемирной литературе.» (с. 149);

«.. .он яростным вином блуда своего напоил все народы.» (с. 151);

«...нас от себя самих.» (с. 154);

«Жажда причинить другому зло есть всегда ответная, и она вызывается уже страданием, перенесенным от другого. Таким образом, характер дурного чувства так же необходимо вторичен и производен, как характер лжи.» (с. 165);

<поверх страницы 165: Преступление – месть за что-то.>

«... зло же всегда есть второе и привходящее из вне.» (с. 166);

«<Страдание> здесь вытекает из несоответствия зла с человеческою природою, а ясность духа – из их гармонии.» (с. 166);

«Удержание себя от того, чтобы отвечать на зло злом, подсекает его в корне...» (с. 166);

<Поверх страниц 166–167: Злыми не рождаются, становятся; вдоль страницы 166: Нет, безнаказанность не искореняет зло.>;

«Иго мое благо, и бремя мое легко» (с. 167);

«...уныние признается Церковью таким тяжким грехом: оно есть внешняя печать удаления от Бога...» (с. 168);

«...в основу устроения его положен обман...» (с. 168);

<Вдоль страницы 168: В основе нашего устроения что?; поверх страницы 168: Уныние, а печаль?>;

«...постепенное затемнение и, наконец, утрата высшего смысла жизни.» (с. 169);

<Вдоль страницы 169: Не к тому ли приводит и застой, деградация, нищета?>;

«...жажды религиозного с совершенною неспособностью к нему.» (с. 171);

<Поверх страницы 172: Наш храм на слабостях ч- ка>;

«...чувствуя тень всякого отличия в убеждениях как преступление. Пренебрежение к человеческой личности, слабый интерес к совести другого, насильственность к человеку, к племени, к миру есть коренное и неуничтожимое свойство романских рас...» <вдоль на полях: Ошибочно>(с. 174);

«...чувство неудовлетворенности, разлитое по всей истории, вечное достигание и недовольство всем достигнутым.» <на полях: !> (с. 178).


КОММЕНТАРИИ

Чтение текстов является важной гранью профессиональной деятельности писателя, и каждый значительный художник вырабатывает свой стиль и свою систему освоения письменного источника, что во многом характеризует его творческую индивидуальность. Это связано а) с выбором источника, б) с целевой установкой чтения, в) с условиями и обстоятельствами принадлежности, хранения и освоения источника, г) с соотношением интеллектуально-эмоционального и письменного начал в процессе освоения, д) с линией духовно-личностных отношений читающего с автором текста и т.д.

Изучение библиотеки писателя уже имеет отечественную культурную традицию и в рамках ее достаточно развитые процедуры. Не случайно многотомник «Библиотека В.А. Жуковского в Томске» был оценен Государственной премией нашей страны. Не случайно появляются обобщающие работы по этой проблематике типа издания «Они питали мою музу...»: Книги в жизни и творчестве писателей» (М.: Книга, 1986).

К.Я. Лагунов, несмотря на генетические проблемы со зрением, всю жизнь был активным и пристрастным читателем. С годами им была выработана своя система работы с письменным источником. Если книга принадлежала ему лично, он чаще всего читал ее с ручкой, делая прямо в тексте подчеркивания, записи и пометы в виде различных знаков на полях, фиксировал свои общие впечатления в конце композиционных частей книги, писал резюме на форзаце или сразу после него и т. д. Аналитическое описание этого процесса было осуществлено на конкретном примере в издании «Константин Лагунов: Книга памяти» (С. 320-327).

Как известно, любимым писателем К.Я. Лагунова на протяжении жизни был Ф.М. Достоевский. Потому в его рабочем кабинете висел графический портрет лишь одного мастера слова – Достоевского, стоял кас- линского литья бюст этого художника. К.Я. Лагунов целенаправленно приобретал специальные работы о жизни и творчестве классика – например, «Достоевский в русской критике» (М., 1958) и «Личность Достоевского» Б.И. Бурсова. Помимо собрания сочинений автора «Братьев Карамазовых», в его библиотеке было издание «Дневника писателя» за 1877 год (СПб.: Издание А.Ф. Маркса, 1895). И все это были издания с пометами активного и системного чтения.

Достоевский представлялся К.Я. Лагунову наиболее масштабным, глубоким и точным мыслителем и художником, чувствующим логику духовной истории России. Не случайно на рубеже 1980–1990-х годов через чтение книги В. В. Розанова писатель выходит к концепции культурно-исторической генетики добра и зла в российской жизни XX века.

Пометы на книге Розанова приоткрывают творческую лабораторию исканий К.Я. Лагунова в постсоветский период, обнаруживают философско-интеллектуальные «мосты» к его программному роману «Отрицание отрицания», к новой поэтике «связи времен» в конструкции текста.



    Подготовка текста, публикация и комментарии С.А. Комарова




ИЗ ИНТЕРВЬЮ О ТВОРЧЕСТВЕ


Когда работа над романом завершена, испытываешь неизъяснимое, странное чувство опустошения. Отошли, отодвинулись, перестали тревожить и волновать герои, с которыми сроднился, сжился за годы работы над романом, и сразу как-то безлюдней, тише стало вокруг. Это состояние пройдет, когда начнешь работу над новой книгой, родятся новые герои.


* * *

Я понимаю, современной может быть и книга, написанная о событиях, давным-давно минувших. Суть в характерах и проблемах. Есть неувядаемые характеры, есть «вечные» проблемы. В их наличии сила и жизненность русской и мировой классики. Все это так. Но, справедливо утверждая это, мы часто забываем, что для своего времени произведения Сервантеса и Шекспира, Достоевского и Гоголя были не просто современны, но и злободневны. И я убежден, что главное назначение писателя – отобразить свое время, показать своих современников.

«Свое время» – понятие, разумеется, многогранное. И тут важно найти наиболее близкую и понятную тебе грань времени, глубоко и всесторонне осмыслить ее и верно отобразить.

Тюмень, по-моему, одно из наиболее приметных и

примечательных явлений нашего времени.


* * *

И все-таки, когда на меня наваливается хандра, преднамеренно или ненароком обидит кто-то, зацепит за самое больное и мир поблекнет, обесцветится, нальется сумеречным холодком, станут раздражать голоса близких и друзей, словом, когда на меня навалится обыкновенная тоска и нету сил ее одолеть, заставить себя работать, я лечу на Север. Куда угодно. В Нижневартовск или в Надым, в Сургут или Новый Уренгой. Неделю или две мотаюсь я по буровым бригадам, живу в трассовых поселках трубостроителей или строителей железных дорог, встречаюсь с рабочими компрессорных и дожимных станций. Общение с этими людьми действует на меня, как прохлада оазиса на измученного зноем караванщика: легче дышится, зорче смотрится, а окружающее становится радужным, хочется поскорей да поглубже «ввинтиться» в общее дело, работать вместе и рядом с теми, кто ищет нефть и газ, строит промыслы, дороги, трубопроводы и города. А для меня работать – значит, писать. И прежде всего об этих людях, об их жизни, думах и бедах, а это и есть современность.

– Но почему именно Север?..

– Понимаете, на Севере все немножко иначе. Здесь менее завуалирована суть человеческих взаимоотношений. Ну и, главное, конечно, это духовный настрой рабочих. Работа для них не обязанность, не возможность заработка, а потребность. Мне приходилось наблюдать, как работали вышкомонтажники, буровики и промысловики Самотлора в пятидесятипятиградусный мороз, который продержался больше недели. «Что значит нельзя, если надо?» – вот основной движущий мотив этих людей.


* * *

Конечно, главное-душа, внутренний мир человека. Но мыслимо ли полно раскрыть духовный мир героя, не затрагивая его производственной деятельности? Ведь, как минимум, треть жизни нашего современника проходит в труде. Коллектив, в котором он работает, условия труда, деловые связи и взаимоотношения – все это оказывает огромное воздействие на формирование характера человека. В деловых, производственных конфликтах, противоречиях и столкновениях прежде всего и проявляется духовная суть современника. И писатель обязан знать эту среду, понимать ее воздействие и влияние на героя. В связи с этим, мне кажется, можно в качестве примера назвать такие романы, как «Гроздья гнева» Д. Стейнбека, «Вся королевская рать» Р. П. Уоррена, «Русский лес» Л. Леонова, «Прощай, Гюльсары!» Ч. Айтматова, «Искатели» Д. Гранина. Изымите-ка из повестей В. Быкова великолепно, детально и глубоко выписанные сцены партизанских будней, многое, очень многое пропадет, снизится общее звучание. В ратном или трудовом деле, но именно в деле прежде всего проявляются характер и мировоззрение человека.

Проблемы нашего времени бывают подчас болезненно остры, мало приятны и далеко не всегда разрешимы. Иную проблему МОЖНО так укрупнить, углубить и развернуть, что она помимо желания автора многих ударит по больному и, разумеется, вызовет недобрую ответную реакцию. Так что от современности всегда можно ждать и синяков, и шишек. Особенно часто с подобным резонансом приходится сталкиваться нам, писателям, живущим в провинции.


* ** О ДЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

_–_ Константин Яковлевич, какой была первая проба пера и что вы чувствовали, когда впервые ваши работы опубликовали?

– Я с раннего детства баловался стихами, как, наверное, все дети. Отец меня поощрял. Я писал про поросят, кур, петухов. Потом сочинил несколько частушек. Кто-то порекомендовал, и я отправил их в газету «Ленинские внучата». Напечатали! Тогда уже я работал секретарем ЦК комсомола Таджикистана. Когда у меня появились дочки, с детскими книжками было очень туго, и я стал сам сочинять стихи для них. Как- то эти стихи послал в журнал «Семья». Без всякой надежды. А меня взяли да напечатали. Открываю как-то журнал, читаю, бог ты мой... Я пережил шок, скажу честно. Когда вышел на улицу, мне казалось, что все прохожие оборачиваются и говорят, вон он, тот, который написал стихи.

– Вашего «Ромку Ромазана» все знают. В детстве мы его запоем читали.

– После первого издания я получил тысячи писем. Даже не я, фокстерьер Ромка. Ему каждый день почтальон приносил мешочек посланий. В конвертах слали орехи, подковы, ошейники, а письма были такие горькие, хоть плачь. Ребята сетовали на свою судьбу, одиночество, желали с Ромкой встретиться. Поражала география. От Владивостока до Калининграда, от Кушки до Мурманска, не было ни одной области, откуда бы не приходили письма. Как туда доходила книга, изданная в Свердловске, не знаю. И каждую субботу к нам домой приходила делегация детей. Они разговаривали с Ромкой, а отвечать приходилось мне. И вот такая игра продолжалась минут 40-50. Причем дети абсолютно были уверены, что «Ромку Ромазана» написала собака. Видимо, какую-то струну в их детской душе затронул. Хотя все отрицательные герои у меня придуманные. Я не хочу ни волка делать свирепым, ни медведя, ни росомаху – словом, никого. Мне хочется, чтобы ребятишки ко всему живому относились с любовью.


* * *

– Выражение «Писатель – Время» как прокомментируете?

– Считаю, что писателем, живущим вне времени, может быть только фантаст. Есть характеры человеческие, которые не меняются, есть особенности жизни, что сохраняются столетиями, но я не могу согласиться, что человек может жить вне времени. По-моему, писатель должен быть выразителем, певцом своей эпохи. Можешь быть с чем-то не согласен, критиковать кого-то, хвалить – это твоя власть. Но если ты тащишь в книгу какие-то социальные проблемы, ты должен знать их. Ты не можешь выдумывать, тогда тебя читать никто не будет. А сейчас литературу вообще закосило неизвестно куда. Все журналы забиты либо порнухой, либо грязью. Сейчас и средства массовой информации настолько опошлены, что господи меня прости. О человеке труда нет ни одного доброго слова. Ни о враче, ни об учителе, ни о крестьянине. Нет положительных примеров. Все это стреляет в одну цель. В результате ребенок на вопрос: «Кем хочешь быть?» отвечает не как раньше – комбайнером, трактористом, танкистом, летчиком, а – коммерсантом, банкиром. Даже девочки пишут в сочинениях, что хотят работать проститутками, потому что это приносит доход. Сейчас деньги становятся мечтой, целью жизни – вот что печально.




РЯДОМ С ПИСАТЕЛЕМ (БЕСЕДА В.И. ЗАХАРЧЕНКО С ДОЧЕРЬЮ О.К. ЛАГУНОВОЙ)





РАСПОРЯДОК ДНЯ

– Папа был человек утренний. Конечно, жаворонком его назвать трудно – он просыпался в шесть утра, как тогда большинство горожан. Примерно с час гулял, чаще всего с собакой. Мама вставала к его приходу, готовила завтрак. После завтрака до обеда отец работал в своём кабинете в полном уединении. Телефон, как правило, отключался, и мы все старались не мешать ему. После обеда отец шёл в Дом Советов на официальную работу. Часов в шесть-семь возвращался, гулял с собакой, ужинал, немного смотрел телевизор и всегда читал. Читал газеты, журналы, книги. В одиннадцать, не позднее двенадцати ложился спать.

– Вечерами Константин Яковлевич не писал?

– Как правило, нет. В самых крайних случаях – когда не успевал или когда приезжал из командировки, и надо было срочно обработать материал. В выходные, праздники, если удавалось, он работал весь день.

– Распорядок дня остальных членов семьи подчинялся распорядку дня писателя?

– Он удачно совпадал. С утра, когда папа садился за письменный стол, мы уходили на учёбу, а после обеда квартира была в нашем распоряжении. Вся же жизнь мамы полностью зависела от распорядка дня остальных членов семьи.


ОБЯЗАННОСТИ

Папа любил домашнюю еду, которую исключительно вкусно готовила мама. Поэтому он никогда не обедал вне дома, не считая тех случаев, когда ей приходилось уехать куда-нибудь, например, в санаторий, а мы были ещё маленькими. Тогда он нас водил в кафе. Так получилось, что маме большую часть её сознательной жизни пришлось довольствоваться ролью домохозяйки. Когда мы жили в Сталинабаде, она сидела с нами, потому что там детских садов не было – традиционно на востоке дети воспитывались в семье. В Тюмени же, устроившись в отдел культуры и удачно начав трудиться – всё-таки она вместе с отцом окончила Высшую партийную школу в Москве, – мама вскоре из-за проблем со здоровьем вынуждена была уйти с работы.

Папа делал всё, что было положено делать мужчине, – без всяких скидок на писательскую профессию. По выходным он ходил с мамой на рынок, приносил овощи, фрукты, мясо. Он вставлял замки в двери, чинил сантехнику, электричество, утюги, люстры, занимался организацией ремонта, помогал стирать крупные вещи, когда ещё не было машинки. Помогал маме готовить: идеально резал мясо, овощи, исключительно сам занимался строганиной и малосольной рыбой. Не любил он мыть посуду, полы, гладить одежду и делал это в крайней необходимости.

– Откуда у него все эти умения?

В их семье мальчики делали то, что положено мужчинам, женская работа доставалась сестре Тамаре. В детстве братьям и сестре приходилось много трудиться в огороде – земля кормила в голодные предвоенные годы. Ну, ещё лес, откуда добывались ягоды, грибы и прочая снедь, становящаяся существенным добавлением к основному деревенскому блюду тех лет картошке. Оттого, наверное, у папы сложилась стойкая нелюбовь к огородным работам. Впоследствии, уже живя в Тюмени, он был убежденным противником приобретения земельного участка. Даже когда его звали отдохнуть друзья, на дачу ездить не любил, в отличие от мамы, для которой загородный домик так и остался несбывшейся мечтой.




ПРИСТРАСТИЯ

– Какое место занимали в жизни писателя дом и быт?

– Быт он не любил, не болел чистотой – может, ещё и потому, что дом содержала мама. У нас всегда было уютно, комфортно, и папа просто к этому привык как к чему-то постоянному, неизменному. Одно было для него важно: в каком состоянии его рабочее место. На столе у него всегда сохранялся идеальный порядок: папки, блокноты, ручки – всё по своим местам. Трогать что-либо запрещалось.

К обстановке он был равнодушен. Инициатором приобретений мебели всегда являлась мама. То же самое – в отношении одежды. Любимым занятием папы была работа. Как только выдавалось свободное время, он тут же садился за письменный стол. Любил гулять по городу, причём не по главным улицам, а по старой части – около реки, возле железнодорожного вокзала. Деревянные домики, старые разросшиеся деревья, глубокие рвы, узкие, с выбоинами дороги – всё это почему-то нравилось ему больше, чем центральные проспекты.

Когда мы были маленькими, в выходные дни папа вывозил всю семью отдыхать на природу. В Сталинабаде, например, мы регулярно выезжали на Комсомольское озеро. Катались на лодках, кружились на каруселях, ходили в чайхану, играли в бадминтон. Спортивные игры не увлекали его, ни футбол, ни волейбол, потому что он плохо видел, а вот в бадминтон, несмотря на зрение, папа играл хорошо и охотно. В Тюмени любимым нашим местом отдыха стал бор, находящийся за Домом Обороны. Летом мы там гуляли, а зимой катались на лыжах – занятие после лет, проведённых в Средней Азии, весьма увлекательное. Вообще, папа был домоседом и не особо охотно покидал пределы квартиры, но никогда не противился тому, чтобы съездить за грибами, побродить по лесу, покататься на лыжах. Тем более понимал: в первую очередь это нужно было нам – его детям. Он научил нас плавать, кататься на лыжах, на велосипеде, играть в шахматы.

Папа любил компании, но только те, где собирались люди, с которыми можно было поспорить. Просто же посидеть, мирно поболтать, покушать – он считал пустым времяпровождением. Любил компании, где много пели. Папа, хотя и нигде специально не учился, неплохо играл на баяне. Когда у него было настроение, он брал его, садился, почему-то, чаще на кухне и играл. Мы с мамой готовили и подпевали ему. Это было нечасто, совершенно стихийно, но так здорово...




ОТДЫХ

– У нас было принято отдыхать всей семьёй. Обычно мы выезжали на месяц в дома творчества: в Одессу, в Гагры, в Ялту, в Пицунду. На юге он никогда не загорал, не лежал на песке, но очень любил плавать: плыл медленно, и иногда, увлёкшись, мы оказывались с ним за километр от берега. В море папа чувствовал себя очень уверенно.

– Как проводились праздники?

– В День Победы мы обязательно ходили к Вечному огню. На Новый год делали газету, придумывали игры. Но день без работы для папы являлся днём, прожитым зря. А праздники – это все дни без работы, гости – то же самое. Поэтому в поведении его в эти моменты чувствовалось невольное напряжение, словно он заставлял себя пережидать время. Конечно, папа понимал, что он должен отдохнуть, и, как человек дисциплинированный, подчинялся неизбежному.

– Любил ли Константин Яковлевич дарить подарки?

– Да. Первый подарок всегда вручался маме, потом нам – детям. Я не помню, чтоб он приехал из командировки и ничего не привёз нам. А уж на праздники подарки вручались обязательно.

– А какие из них запомнились?

– Альбомы по живописи – тогда это была большая редкость. Маме он всегда дарил какую-нибудь совершенно необыкновенную коробку конфет, каких в Тюмени не найдёшь, и духи – «Красная Москва», например. Когда мы подросли, папа стал привозить парфюмерию и косметику нам. Он дарил и другие вещи: модные пластинки, платки, кошельки, что-то из одежды, но это не считалось подарком.




МАЛЕНЬКИЕ СЛАБОСТИ

– Из еды папа очень любил строганину из муксуна, рыбные пироги, и всё, что готовила мама: её неповторимые борщи, котлеты, пельмени.

– Восточная кухня его не заманила?

– Нет, ему не нравилась острая пища, с большим предпочтением он относился к сладкому. Была у него маленькая слабость: покупал рогалики, разрезал их повдоль, убирал мякиш, заливал половинки мёдом, соединял и ел. Это называлось у него челпашка с мёдом.

– О каких вещах мечтал писатель?

– Он не был поклонником вещей. Он, как и большинство людей его поколения, отличался аскетизмом. Любил хорошие ручки. Чтоб перо было тонким, а чернила долго не кончались. Ему была необходима хорошая пишущая машинка. Он любил аккуратные хорошие папки, куда складывал все материалы.

– Какую одежду предпочитал Константин Яковлевич?

– Я не помню, чтоб он сам когда-нибудь заговаривал о необходимости приобретения какой-либо одежды. Его экипировкой занималась исключительно мама. Дома он носил шорты и рубашки, не любил тренировочные костюмы. За пределами дома предпочитал одеваться демократично: рубашка, брюки, в костюме ходил по необходимости. Из верхней одежды предпочитал куртки. Насколько я помню, была у него единственная любимая вещь – кожаный пиджак, привезенный из Венгрии.




ХАРАКТЕР

– Семья наша была очень дружная. Отец – человек неконфликтный – всегда сглаживал шероховатости в отношениях между членами семьи. При всём том авторитет его был непререкаем: с мамой мы еще набирались смелости поспорить, с ним – никогда. Я не помню, чтоб он повышал на нас голос – старался убедить, а не победить.

Характер у папы был одновременно и жесткий, и мягкий. Жесткий в отношении поведения, своего и нашего, в работе, особенно, когда организовывал большие мероприятия: Дни литературы, Недели поэзии и т.д. Он сам работал с утра до ночи и от других требовал того же. Временами же, особенно дома, казался очень мягким, даже сентиментальным. Мог заплакать, смотря фильм или слушая песни военных лет.

В денежных делах он старался быть предельно щепетильным. Во время проведения Дней литературы в области, взяв меня на пароход, направляющийся с литературным десантом на Север, папа полностью оплатил мой проезд и моё проживание. Он очень неохотно обращался с просьбами о льготных путёвках, никогда не просил материальной помощи.

Многое в характере папы сформировалось ещё в раннем детстве. Его отец, Яков Васильевич, работавший директором школы, держал детей очень строго: мог и наказать, и выпороть, но иногда поступал и более изощрённо. Большим лакомством в те годы считались пряники, привозимые из города. Как-то дети не удержались: без спроса залезли в шкаф и съели лакомство. Дедушка решил их проучить: он привёз несколько килограммов пряников, посадил детей за стол и заставил есть. И они, давясь, ели, пока не заплакали.

Но были в дедушкиной педагогике и такие моменты. Меня всегда поражало умение папы произносить торжественные речи, даже тогда, когда он не готовился к ним. Объяснение этому было в том, что Яков Васильевич заставлял своих детей много учить наизусть из русской классики и непременно ставил при гостях на табурет и требовал громко, с выражением прочитать выученное. По большим советским праздникам дедушка сочинял речь, отдавал её моему папе, как самому артистичному, для заучивания, и тот в клубе на торжественном собрании с пафосом, с ораторской жестикуляцией поздравлял собравшихся.

– Вот малец, мальчишка ещё, а как говорит! – изумлялись односельчане.

– А каковы были взаимоотношения Константина Яковлевича с родственниками?

– Надо сказать, что папа был человеком достаточно закрытым. Как и другие его братья. Все они предпочитали жизнь в работе и в семье. Поэтому встречались не так часто и без повода в гости не ходили. Хотя все братья были внимательны к сестре Тамаре, жившей в Москве, заботились о матери, проведшей последние годы свои в Подмосковье. Отец помогал и родственникам жены, если появлялась в том необходимость: договаривался с врачами о консультациях, покупал лекарства.




КУЛЬТУРНЫЕ РАЗВЛЕЧЕНИЯ

– Любил ли Константин Яковлевич ходить в театр, в филармонию?

– В Тюмени папа посещал театр редко, в основном, премьеры или когда приезжала какая-нибудь интересная труппа. Когда же находился в Москве, старался посмотреть все нашумевшие спектакли. Каждый ве чер он где-нибудь да был: или во МХАТе, или в Ленкоме, или в Театре Сатиры, или на Таганке. Попасть в них составляло невероятную трудность и для москвичей, но доставать билеты ему помогал старый друг, работавший в Министерстве культуры. В филармонию папа ходил гораздо реже.

– Что предпочитал читать Константин Яковлевич?

– Достоевский для него являлся и главным автором, и главным авторитетом. Только его портрет висел у папы в кабинете. Из советских писателей любил Булгакова, Шолохова, Твардовского, Леонова, Горького. Активно не принимал Платонова. С уважением от носился к Тендрякову, Василю Быкову, Белову, Распутину, Богомолову, Залыгину. Читал, естественно, все новинки, всё то, о чём полемизировала Москва, интересовался публицистикой. Просматривал «Литературную газету», «Литературную Россию», все толстые журналы, старался следить за культурной ситуацией в стране. На стеллажах его библиотеки были целые полки, где стояли книги об освоении Тюменского Севера. Любил работать в архивах.




ТВОРЧЕСТВО

– Как у писателя возникал замысел произведения?

– Наверное, в каждом отдельном случае это происходило по-своему. Я могу рассказать о том, что послужило толчком к рождению детской книги «Городок на бугре». В Сталинабаде, возвращаясь из очередной командировки, папа не смог купить мне, тогда ещё совсем маленькой девочке, ничего в подарок. Он так приучил меня к гостинцам, которые всякий раз, приезжая, дарил, что я, несмотря ни на какие уговоры, не ложилась спать, пока не услышу его голос в прихожей. Вот и в этот раз ожидание затянулось до ночи. Он появился усталый, стараясь не шуметь, но, как ни старался, не остался не замеченным.

– А подарок? – удивлённо спросила я, вынырнув из детской комнаты.

Растерявшись, папа стал искать что-то в карманах, наконец, вытащил кукурузное зёрнышко и с облегчением сказал:

– Вот привёз тебе кукурузинку, девочку Кукурузинку!

Так появилась героиня этой сказки, ну, а уж потом родился сюжет. Прообразами собачьих персонажей детских книжек были наши домашние псы: Ромка, Мишель. «Так было» – роман автобиографичный, в нём очень много из того, что было пережито за войну.

– Как Константин Яковлевич работал над произведениями?

– Папа всегда начинал с того, что составлял план и график работ. Я не помню случая, чтобы он опоздал со сдачей рукописи в издательство. Романы о нефтяниках писались на основе материала, привезённого из командировок, полученного при личных встречах. Вначале появлялись публицистические статьи, а следом всё это вырастало в художественные произведения.

Каждая поездка на Север завершалась очерком. Из командировки привозилось много записных книжек, куда отец заносил факты, интересные случаи, биографии, статистические данные и т.д. На основе записей рождалась его публицистика. Но в этих книжках можно было обнаружить и замыслы будущих произведений, и стихи, и философские размышления о жизни.

Поначалу свои произведения папа писал от руки, потом стал печатать на машинке. В рукопись вносились правки и дополнения, и, казалось бы, окончательный вариант относился профессиональной машинистке. Но это было ещё началом. Доработка текстов продолжалась и после: и на уровне подготовки книги в издательство, и в период работы с редакторами. Рукопись начисто перепечатывалась, как минимум, два-три раза. Редактора в те годы работали очень жёстко, и приходилось на несколько дней выезжать то в Свердловск, то в Москву, чтобы на месте, в издательствах, устранять недочёты. И как завершение работы над книгой – по ней обязательно проводились читательские конференции в библиотеках. И не только в Тюмени, но и в других городах.




В ОБРАЩЕНИИ К ЮНЫМ











ЛАГУНОВ К. УБИЛИ ЗЕЛЕНОГО КРОКОДИЛА


Бывают в жизни мгновения пронзительно острого душевного прозрения, когда в тебе вдруг как бы что-то расколется и нестерпимо яркий свет заполнит тебя, и ты не разумом – всем существом своим постигнешь доселе неведомую, неизъяснимую суть прекрасного, и тесно станет сердцу в груди, горячая влага набежит на глаза, и все, чем жил ранее, разом канет в небытие, ты станешь как бы бесплотным, весь без остатка растворясь в этом нежданно вспыхнувшем чувстве.

Подобное всегда происходит вдруг.

От встречи с доброй душевной песней, с рекой или с лесом. От колдовского кукушкиного пересчета, соловьиной иль жаворонковой трели. От соприкосновения с подлинными произведениями искусства. И чем чаще случается такое, тем добрее, мягче, человечнее становится человек.

«Человек становится человечней».

Не правда ли, парадоксально звучит?

Но это – кажущийся парадокс.

В старину на Руси бытовало присловие: «Людей много, да человека нет». Стало быть, не всякий, рожденный человеком, становится им.

Что же делает человека человеком?

Что отличает его от всех иных живых существ Планеты?

Прежде всего – чувство прекрасного.

Прекрасен мир, в котором мы живем.

Поля и реки, озера и степи, леса, и горы – прекрасны.

Небо над головой, птицы и звери, цветы и камни прекрасны.

Прекрасен и сам человек – венец творения великой Природы.

Но красоту окружающего чувствует далеко не каждый.

Это тревожно.

Это опасно.

Это недопустимо в нашей действительности, ибо понятие прекрасного объемлет не только природу и искусство.

Прекрасна Родина моя.

Прекрасен мой народ.

Не чувствующий, не понимающий этого не достоин называться гражданином. Он может быть знающим, исполнительным работником, вышколенным службистом, но только не гражданином.

Лишенный чувства красоты не только беден душой, но порой и вовсе бездуховен.

Бездуховность ныне – явление неисключительное.


* * *

По нашему глубокому убеждению, воспитание чувств ныне – наиважнейшая, наипервейшая обязанность семьи, школы, литературы и искусства – всей нашей идеологии.


* * *

Это случилось в Москве.

На Внуковском аэродроме.

Ненастным осенним днем октября 1976 года.

Противный студеный дождь с утра занавесил огромные окна аэровокзала, и к вечеру в нем не осталось и малого закутка, не занятого ожидающими вылета пассажирами.

Лишь несколько часов томительного, нудного ожидания удалось мне скрасить чтением, потом оно наскучило, и, упрятав в портфель книгу, я полудремал в кресле подле небольшого круглого столика.

Потревожила меня голосистая ребячья стайка, которая с разбегу прилепилась к столику. Достаточно было глянуть на запыхавшихся, краснолицых малышей, чтобы определить: ребята набегались, напрыгались, наигрались досыта и теперь не знали, куда деться, чем заняться.

Тогда неожиданно мне пришла в голову одна мысль, и я, не знакомясь, без предисловий, как давним и близким знакомцам, сказал:

– А что, ребята, не поехать ли нам с вами в Африку?

Лишь несколько мгновений на ребячьих лицах светились недоумение и недоверие. Потом мальчик в красной куртке с капюшоном переспросил неуверенно:

– В Африку?

– Ну да. Сейчас сделаем корабль...

С этими словами я вырвал листок из журнала и стал мастерить корабль.

Дети придвинулись ближе, неотрывно следя за моими руками. Синеглазая девочка с косицами-рогульками робко спросила:

– Он с парусами?

– Конечно. Это же быстроходный парусник. Слыхали про такой? Вот сейчас поднимем парус и... по морям, по волнам. Но кто же будет капитаном?

– Я, – вызвался мальчик в красной куртке с капюшоном.

– Отлично. Ты будешь капитаном, ты – первым штурманом, ты...

Все получили назначение, обязанности распределены, и мы поплыли в Африку

Сперва – по реке, потом – по морю, а после – по океану.

Нам встречались суда, и мы приветственно махали им руками и кричали в рупор добрые напутствия.

На нас нападали пираты, акулы-людоеды и рыбы- мечи, а на одном острове нас едва не захватили огромные одноглазые пещерные гориллы.

Мы отбивались. Мы удирали. Рисковали и трусили. Но плыли и плыли вперед.

И вот наконец долгожданная солнечная Африка, и пятеро отважных мореплавателей сбежали по трапу на горячий желтый песок и растянулись на нем, отдыхая.

Африка – страна чудес. Ребята сразу стали свидетелями, как большой, добрый Зеленый Крокодил помог купающейся Мартышке спастись от коварного, кровожадного Спрута.

Малышей не смущало, что и Мартышка, и Спрут, и Крокодил, и пальмы, и тростники, и все прочее, что увидели они в Африке, тут же наскоро было сделано мной из клочков газеты и не имело малейшего сходства с подлинниками.

Больше всего ребятам приглянулся Зеленый Крокодил. Его наделили всеми добродетелями, и он стал главным действующим лицом наших африканских приключений. Он всех проворней лазил по деревьям, всех быстрее бегал по пескам, побеждал и львов и орангутангов. Зеленый крокодиловый панцирь не брали даже пиратские пули.

Тогда все злые силы Африки устроили заговор против сильного, смелого, доброго Зеленого Крокодила, заманили его в ловушку и набросились. И вот когда обманутый, но не струсивший Зеленый Крокодил вступил в беспощадный, неравный поединок с врагами, над нашими головами прозвенел гневный женский голос:

– Вот ты где! Весь зал обежала... Хотела по радио объявлять... Изящная длиннопалая женская рука с перламутровыми ногтями схватила капитана в красной куртке за руку и оторвала от столика, от Африки, от смертельного поединка Зеленого Крокодила с недругами.

– Погоди, – взмолился мальчик. – Я здесь... Я не уйду... Сейчас. Вот только Зеленый Крокодил...

– Какой еще крокодил?! – гневливо воскликнула женщина.

И одним взмахом руки она сгребла в кучу всех обитателей Африки – добрых и злых, – смяла в комок, швырнула в урну.

– Что ты наделала! – пронзительно и жутко закричал мальчик. – Ты его убила! Ты убила Зеленого Крокодила!.. – и ринулся к урне.

Разгневанная мать подхватила ребенка на руки. Тот отбивался, брыкался и, заливаясь слезами, выкрикивал одно и то же:

– Ты убила... Ты убила Зеленого Крокодила!..

И долго еще в переполненном, вдруг притихшем огромном зале слышался этот раненый голос...

Страничка из моего дневника от 19 марта 1977 года. Ранним утром, во время прогулки, нагнал мужчину с мальчиком лет пяти-шести. Папа провожал сына в детсад. Шагая следом за двумя мужчинами – настоящим и будущим, – я невольно подслушал такой разговор:

– Пап, почему солнце хмурится?

– Солнце – раскаленный шар и не может хмуриться.

– И не улыбается? – сомневается мальчик.

– Улыбаются и хмурятся только люди.

– Рекс тоже улыбается, – не уступает малыш.

– Это он зубы скалит...

– Пап, почему у Чебурашки такие уши?

– Он – кукла. Какие захотели, такие приделали. Он раньше был куклой, потом стал Чебурашкой.

– Угу...

– Почему?

– Что «почему»?

– Уши у Чебурашки...

– Уши как уши. Отстань, пожалуйста, – сердится отец...

Мало, сухо, скупо, недопустимо деловито разговариваем мы с детьми, жалеем время на игры с ними, походя разрушаем их сказки наяву, разбиваем веру в необычное, глушим фантазию. А именно эти силы, прежде всего и будят в ребенке те добрые чувства, с которых начинается тяга к прекрасному. Лишенный воображения человек никогда не заглядится на плывущие по небу облака, не очаруется подернутой рябью синеватой гладью реки, не заслушается птичьей перекличкой, не обрадуется радости других.




ЛАГУНОВ К. СТИХИ ДЛЯ ДЕТЕЙ








Вертолет


Мы с Сережей смастерили
Новой марки вертолёт,
Флаг к кабине прикрепили,
Приготовились в полёт.

Заревут сейчас моторы,
Из-под ног земля уйдёт,
Через реки, через горы
Полетит наш вертолёт.

Вдруг за миг перед полётом
Разгорелся спор о том,
Кто же должен быть «пилотом»,
Кто «мотором» и «винтом».

Разыгрались в споре страсти,
За штурвал борьба идёт...
И рассыпался на части
Новой марки вертолёт.







Чудесный сад


Необычен этот сад:
В нём не зреет виноград,
Не растут там апельсины,
Не краснеет куст малины.
Даже яблоко-ранет
Не растёт в саду том. Нет.
Садик этот необычный
Занимает дом кирпичный.
И растут в нём трактористы,
Слесаря и мотористы,
Инженеры и актёры,
Повара,
Врачи,
Шахтёры,
Агрономы,
Садоводы,
Рыбаки и пчеловоды.
Этот сад с тобою рядом.
Он зовётся детским садом.







Вышивальщица


Я сижу на полу.
На коленях – пяльцы,
Крепко держат иглу
Маленькие пальцы.

Раз стежок,
Два стежок –
Бегает иголка,
Получился – лужок,
На лужайке – ёлка.
Я под ель посажу
Маленького зайку,
А ежу
Прикажу
Бегать по лужайке.

Пусть мышонок с котом
На лужайке пляшет,
А лисица хвостом
Пусть зайчонку машет.

Я врагов и друзей
В круг один поставлю,
Помирю всех зверей
И плясать заставлю.







Утёнок


Глупый, маленький утёнок
Вместо перьев жёлтый пух
Только вылез из пелёнок
И с разбегу в речку бух.

Увидав его, наседка Закричала:
«Караул!
Где ты, милая соседка,
Твой малютка утонул!»

Зов куриный услыхали
Гуси, утки, индюки,
Загалдели, закричали.
И столпились у реки. К ним утёнок подплывает,
Он дугою выгнул грудь,
Кувыркается, ныряет
И не думает тонуть.







Сливы


Мама чёрных слив купила
И в тарелку положила,

Наказала строго-строго,
Чтобы их никто не трогал,

И ушла – за хлебом, что ли,
Нас вдвоём оставив с Колей.

Молча с братом мы сидели
И на сливы всё глядели.

До чего ж вкусны, красивы
Налитые соком сливы!

Уж терпели мы, терпели,
А потом по сливе съели,

После взяли по второй,-
По четвертой, По шестой.

Оглянуться не успели –
По последней сливе съели.

Что же делать?
Как же быть?

Что нам маме говорить?
Я подумала немножко:

– Скажем,
Сливы съела кошка!

Коля вмиг повеселел:
– Скажем, Бобик тоже ел.







Конь


Вот так конь! Красив на диво,
Бьёт точёною ногой,
Смоляная вьётся грива,
Шея выгнута дугой.
Серебром сверкает сбруя,
Конь косится глазом зло.
Под уздцы его беру я,
Ловко прыгаю в седло.
Город мимо пролетает,
Конь несется в полный мах,
Встречный ветер завывает
И свистит в моих ушах.
Вдруг за кочку конь запнулся,
Я в седле не усидел –
Через шею кувыркнулся
И на землю
полетел.
Еле-еле поднимаюсь,
Тронул шишку на носу.
За подбитый бок хватаюсь –
И коня домой несу.







Клубок


Нынче я проснулся рано
И с кроватки сразу скок...
Вижу, около дивана
На полу лежит клубок.
Разноцветный и пушистый,
Весь мохнатый и большой,
Сбоку бело-серебристый,
Сверху рыже-золотой.
Я к дивану подбегаю,-
Покатать клубок хочу,
На бегу его толкаю, –
Кувырком на пол лечу.
Вдруг клубок зашевелился,
На четыре лапы встал,
Побежал – не покатился –
И сердито зарычал.







Строители


Между нами сговор дружный:
Лишь немножко подрастём,
Строить ГЭС на север вьюжный
Добровольцами уйдем.
А пока, чтоб научиться,
Как плотины возводить, –
Мы решили потрудиться,
ГЭС в саду соорудить,
Сразу все взялись за дело,
Не жалея ног и рук,
Зашумело, загудело,
Запылило всё вокруг.
Землекопы грунт копают,
Возит груз автомобиль,
Экскаваторы шагают,
Поднимая к небу пыль.
Я спины не разгибаю,
Заменяю земснаряд –
На плотину «намываю»
Глину, щебень – всё подряд.
Скоро крепкая плотина
Перекроет путь воде;
Оживёт тогда турбина,
Вспыхнут лампочки везде.







Качели


Летели качели
Всё выше и выше,
Качаясь, взлетели
До самой до крыши.
Взлетели, рванулись
И вниз понеслись,
Земли не коснулись
И снова взвились.
Мы с другом стоим
На качелях вдвоём,
Как птицы летим
И громко поём:
– Качели, летите
Всё выше и выше,
Качаясь, взлетите
До самой до крыши.
Ещё раз! Покруче,
Качели, взлетите,
До этой вон тучи
Вы нас донесите.
На тучу вдвоём
Заберёмся легко,
На ней поплывём
Далеко-далеко.
А ну-ка! Качните,
Качели, сильней
И нас зашвырните
На тучу скорей!







На Марс


Брат сказал мне по секрету
Новость чудную одну:
Сделал он себе ракету
Для полёта на Луну.
Завтра утром, на рассвете
Он взовьётся в вышину,
Понесётся на ракете
Без посадок на Луну.
Взять меня не согласился
Брат в невиданный полёт.
Я надулся, рассердился –
Пусть зазнайка не берет:
Подрасту, учиться буду,
И как только захочу,
Смастерю ракету-чудо
И на Марс я полечу!




ОТЗЫВЫ ДЕТЕЙ О КНИГАХ К. ЛАГУНОВА (ИЗ МАТЕРИАЛОВ ТЮМЕНСКОЙ ОБЛАСТНОЙ ДЕТСКОЙ НАУЧНОЙ БИБЛИОТЕКИ)


В школе нам учительница рассказала о гражданской войне и сказала взять в библиотеке книгу, чтобы почитать о том времени ещё побольше. В библиотеке мне дали книгу «Зяблик» (К.Я. Лагунов) и про Мальчиша-Кибальчиша (А.П. Гайдар «Сказка о военной тайне, о Мальчише-Кибальчише и его твёрдом слове»).

Обе книги мне понравились. Они очень похожи: и в той и другой рассказывается о подвиге маленького мальчика; и там и там есть враги. Но только у Гайдара – больше сказка, а у Лагунова – больше правда.



    Постовалов Артём, 9 лет, Тюмень


* * *

Произведение «Ромка Ромазан» – не совсем сказка, так как здесь есть и правда, и ложь, потому что это повесть – сказка. В ней много весёлых стихов и песенок. Сказка читается очень легко, быстро запоминается. По-моему, книга про Ромку даже лучше зарубежных сказок.



    Долгоруков Александр, 14 лет


* * *

Сказка «Городок на бугре», как и все сказки К.Я. Лагунова, учит дружбе, воспевает верность, мужество и смелость, всё то, чего в современной жизни не хватает.



    М. Наничкина, 12 лет, с. Бызово Упоровского района


* * *



Собачки мне очень понравились, потому что они дружные. Эту книгу мы читали всей семьёй. Моим родителям она тоже понравилась.



    Рахимова Венера, читатель Янтыковской сельской библиотеки Ялуторовского района


* * *

Прочитав сказку, я ещё раз убедилась в том, что собака- настоящий друг! Ведь именно Мишель выручил своих друзей из беды, спас малышей. Он показал свою храбрость и сообразительность.



    Климова Наташа, читатель Боровской детской библиотеки Тюменского района


* * *

Я думаю, что эта книга [«Белый Пес Синий Хвост»] одна из самых лучших книг в мире для детей. И это очень нужная книга. Сейчас в мире творится ещё много зла, жестокости по отношению к животным, людям, природе. А эта сказка учит быть человечным, гуманным. Побеждать ненависть и зло. Эта книга о дружбе, о красоте, величии природы нашего родного Тюменского края. Поэтому её любят дети и взрослые. Поэтому она мне и нравится больше всех детских книг.



    Хайруллина Зульфия, читатель Новоатьяловской сельской библиотеки Ялуторовского района


* * *

К 55-летию Победы дедушка подарил мне книжку К. Лагунова «По лунной дорожке». Эта книга действительно стала подарком, потому что с тех пор я её очень люблю. Я часто перечитываю её, снова и снова возвращаюсь к моим любимым героям, вместе с ними путешествую и помогаю всем, кто нуждается в помощи.



    Даниленко Люда, 11 лет, Тюмень




ГРАНИК С.-М. В МИРЕ ПОВЕСТЕЙ-СКАЗОК К. ЛАГУНОВА


При всей полижанровости созданных К.Я. Лагуновым произведений, несомненно, особенного упоминания заслуживает его детская проза, а именно повести-сказки, выдержавшие не одно переиздание.

Детское творчество писателя характеризуется легкостью чтения, автор создает простые и понятные для детского восприятия образы животного мира (Козел, Красный Лис, Древний ворон Каррыкарр, Гадюки, Ежи-стражники и другие), наряду с которыми в повествование вводятся не менее реальные образы Самосвала, Вертолетика, Буровой, Бетонки, дающие ребенку четкое представление о внешнем виде и функциональном назначении предметов. И хотя ребенок как действующее лицо в повестях-сказках отсутствует (исключение составляет «Белый Пес Синий Хвост», где дети выступают в качестве героев-слушателей), мировосприятие отстраивается «его глазами». Можно сказать, автор использует схожесть, постмодернистичность (мир как текст) мировосприятия у детей и животных.

Сказочная реальность повествовательного мира К.Я. Лагунова чрезвычайно динамична. Вместо затейливости вымысла автор прибегает к описанию таинственности многоголосья неведомого мира тайги и ее обитателей. Думаю, будет уместно назвать детское творчество К.Я. Лагунова таежной сказкой, поскольку мир тайги с хитросплетениями авторского вымысла (заколдованное царство Спиешьпей, Каменный лес) выступает в его произведениях как одно из действующих лиц.

Писатель противопоставляет обыденный мир Ромкиного города с его улицами и парками, сторожами, дворниками, милиционерами, детьми и их родителями природному, дикому миру, окруженному ореолом сказочности («Он (Клык-Клык Грумбумбес) походил на огромного, ну прямо преогромного, наигромаднейшего паука. Двенадцать лап когтистых, волосатых. Спина черна, мохната, полосата. Глазищи желтые как факелы горят. Сверкает саблями клыков загнутых ряд. А на конце хвоста – огромный крюк»; «В самом деле – верь не верь – он (Орангул) полуптица, полузверь»). Еще одна индивидуальная черта повестей-сказок – их песенность, характерная для кино- или мультсценария. У каждого героя есть легкая для запоминания песня- повесть, своего рода ключ к его истории, внешности и характеру.

В изображении животного мира К.Я. Лагунов при бегает к некой басенности. Животный мир прост и многолик, но градация персонажей четко соблюдена: сказочный герой может содержать набор либо положительных, либо отрицательных черт. Поэтому для полной победы доброго начала зло в лице чудовища непременно должно уничтожаться. Все дано в парной противопоставленности: наивность – хитрость, верность – предательство, красота – уродство, город – тайга, живое – мертвое, доброе – злое, труд – леность, бескорыстие – корысть, страх – отвага, любовь(дружба) – ненависть и т.д.

Животные делятся на реальных (главные герои), полуреальных (таежные звери, встречающиеся на пути, друзья и прислужники отрицательных персонажей) и вымышленных, сказочных (представители Черного Царства). Отличительной особенностью ранних повестей («Ромка и его друзья», «Ромка и Медведь») является достаточно лаконичная рифмованная проза. Тот же лаконизм читатель видит и в самом построении текста, его ритмике, летучести рифмованных строк. Даже нерифмованное повествование автор подчиняет законам ритма:

«Жили друзья в городе Тюмени.

В одном доме. И в одном подъезде.

Даже на одном этаже. Только в разных квартирах».

Позднее творчество К.Я_._ Лагунова тяготеет к мифологичности. Он вводит в повествование таких героев, как гном Дюзик, старичок Лесовичок, Оборотень, Лешак, Фурфура Цапкус. Тема колдовства и противостояния злых и добрых чар, оживления неживого (Мишка, Рябинка-Полинка, Белый Пес Синий Хвост), а также сказочные образы леших и оборотней – таков «строительный материал» в позднем творчестве писателя.

Ранняя социально-политическая сказка «Городок на бугре», в которой нет привычной читателю рифмованной прозы, интересна не только детям, но и взрослым, особенно если рассматривать ее с точки зрения соотнесенности со временем написания. «Городок на бугре» также характеризуется басенностью, только в роли животных здесь выступают овощи, полезность определяет их характер как персонажа и отнесенность к тому или иному социальному типу. Нетипичный для сказки мотив непрекращающегося строительства нового города как идеального мира абсолютного социального равенства полезного и трудолюбивого овощного народа – мотив утопический.

Нравственные ценности показаны как вехи пути по восстановлению справедливости, пути, полного опасностей и приключений, пути с четко очерченными границами доброго и злого. Само повествование есть преодоление трудностей этого пути, где добродушная хитрость дана в противопоставлении низкому коварству. Образ пути неизменно соседствует с темой дома и мотивом возвращения

Детское восприятие приписывает обыденности сказочное начало, мир детства у Лагунова – говорящий мир, затерянный в реальности: мир-остров, мир-лес, мир-небо, мир-город-огород.

Повествовательный же мир писателя – это ускользающий мир ушедшей реальности мороженщиц в белых халатах с тележками, сторожей с ружьями на взводе, Боб Бобычей, Репь Репьевичей, Мери Ковок, Питеров Ушек и Тыкв, воспринимаемый сегодня во многом как условный, игрушечный.

Наисложнейшая задача – писать для самого строгого и непредвзятого критика – ребенка. Целью взрослого становится наглядно показать: мир не так прост, как кажется. И это, несомненно, писателю удается путем завуалированной сказки, оборачивающейся жизненной повестью.




ЗАХАРЧЕНКО В.И. СОБАКА ПИСАТЕЛЯ



I

Живут люди. С ними рядом, порой очень близко, живут собаки. Верные и не очень, ласковые и злые, игривые и суровые. Помнят ли нас наши питомцы? Можно сказать, да, а кто-то скажет – нет. Возразить в любом случае есть что, а доказать нечем. Человек же устроен так, что память о четвероногих друзьях у него остается надолго. Она ярче и щемительней, чем память о многих людях, потому что каждый из нас живет, в большей мере, для себя и очень редко – для кого-то конкретно. Преданность – черта собачья. Собаке всё равно, какой ты, чего добился в жизни, она любит тебя за то, что ты есть ты, а не кто другой. Другие для неё – существа более низкого порядка. Это приятно.

Летом 1992 года в «Тюменской правде» увидела свет повесть для детей «Мишель». Написал её известный сибирский писатель Константин Лагунов.

«Живёт в Тюмени чёрный пёс.
И чёрный хвост.
И чёрный нос.
От пяток до макушки
черней любой чернушки.
С какой ни глянешь стороны,
пёс чёрен и красив.
Глаза и те черны-черны.
Чернее чернослив.»

Это описание внешности главного героя повести Мишеля, храброго и решительного пса, отправившегося с друзьями на север спасать зверят от лап беспощадного Ледомора. Через множество приключений проходят друзья и достигают цели во многом благодаря смелости, решительности и смекалке Мишеля. Большинство персонажей повести вымышлены, но пёс с таким именем и даже внешностью жил в семье Лагуновых. Каким же был Мишель, рассказывает дочь писателя Ольга.

_Происхождение_

Его полное имя – Мишель Скай Терра Нова. Родословная тянется из нескольких крайних точек англо-саксонского мира: из Канады, Новой Зеландии, Англии и Шотландии. Привезён из Москвы в 1985 году. Порода – ньюфаундленд.

_Первое_и_последнее_путешествие_

Путешественником поневоле Мишель стал еще в раннем возрасте. Он прилетел с Константином Яковлевичем из Москвы. В самолёте сидел на руках. Крупный, как маленький медвежонок, с длинной чёрной шерстью. Как медвежонок – урчал. Соседи по самолёту говорят Константину Яковлевичу:

– Что ж вы его всё держите и держите на руках? И вам тяжело, и ему. Отпустите на пол.

Почувствовав под ногами «землю», щенок расслабился и моментально сделал лужу. Прибежала стюардесса, глянула и стала громко возмущаться, но весь салон поднялся на защиту симпатяшки:

– Что вы кричите? Оставьте щенка в покое, пусть он ходит!

Весь оставшийся полёт Мишель бродил между рядами, кто-то его поднимал, гладил – нельзя было без умиления смотреть на это милое беззащитное мохнатое создание.

_Напасти_

С самого раннего возраста пёс часто болел. Отчего характер у него выработался мужественный и терпеливый. Были и очень серьёзные травмы. В основном с ним гулял Константин Яковлевич. Утром недолго, и часа полтора, как минимум, вечером. Начало зимы. Гололёд – жуткий. Осторожно пробирались они по краю тротуара к дому. Вдруг Мишель, испугавшись вынырнувшей из переулка машины, рванул в сторону, и у него разъехались задние лапы. Пёс обездвижел. Кое-как Константин Яковлевич с соседом затащили его в квартиру. Полтора месяца Мишель передвигался только на передних лапах, задние волоча по земле. Думали, не отойдёт, но молодость взяла своё, да и уколы, которые ставили ему всё это время, видимо, помогли. Позднее прежняя хозяйка призналась по телефону, что у Мишеля была родовая травма.

_Выпивоха_поневоле_

Лекарств для собак тогда было мало, поэтому часто здоровье Мишелю поправляли водкой. Открывали пасть, вставляли палку, чтоб не укусил, и Константин Яковлевич твёрдой рукой вливал псу рюмку-другую водки. Тот кривился, мотал головой, но глотал. И, как ни странно, помогало.

_Прогулки_с_писателем_

Мишель был псом Константина Яковлевича. Слушался всех домочадцев, но хозяином признавал только его. Степенный, мощный. В холке – около метра, весом – под семьдесят килограмм. Огромный, но трепетный. Любил нюхать цветочки, кустики. Найдёт какой- нибудь одуванчик, нос поставит к нему и втягивает, втягивает воздух.

– Какими маршрутами любил гулять Константин Яковлевич с собакой по городу?

– Ходили далеко, иногда от Профсоюзной до центральной городской библиотеки на улице Луначарского, чаще – до краеведческого музея. Утром бродили по старой Тюмени, где мало машин, людей, где одноэтажные домики и много зелени и деревьев.

_Личный_парикмахер_

Мишель, совсем не желая этого, был модником. По этикету хвост у него всегда должен стоять распушенным, и весь он должен был быть пушистым. Его шерсть была очень длинная и густая. Расчесать – почти невозможно. Нужна была хорошая металлическая расческа в виде грабелек. Константин Яковлевич нашел на рынке мастера, изготавливающего металлические скребки, и заказал ему сделать такую расческу. Потом сам прихорашивал пса, другим тот не давался. Должность личного парикмахера Мишеля Константин Яковлевич исполнял раз в месяц и тратил на это часа три-четыре.

_Мишель-травник_

В отличие от книжного героя, реальный Мишель не был свободен в передвижении. Огромная собака, и, несмотря на добрый и покладистый нрав, отпускать её в городе было небезопасно не только для людей, но и для неё самой. Гулял пёс на поводке почти всегда. Но иногда ночью, когда ему становилось плохо: он начинал учащенно дышать, текла слюна, надо было выводить его во двор и отпускать. Собаки умеют чистить себя. Мишель очень точно знал места во дворе, где растёт нужная ему трава. Он быстро бежал туда и минут тридцать, не отрываясь, ел. Потом успокаивался и уходил домой. А через какое-то время на прогулке отрыгивал спрессованный тюк травы. И болезни как не бывало. Так себя чистят и другие собаки, но как мог пёс, чьи предки жили с незапамятных времен на северо-востоке Канады, знать сибирские травы – вот в чём секрет.

_«Не_спеша_Мишель_идёт,_тротуар_хвостом_метёт»_

– Какие команды выполнял Мишель? – спрашиваю я.

– У нас собаки все были вольные, – отвечает Ольга. – Специально мы никого не дрессировали. Знал «ко мне», «фу», «сидеть», «лежать». Места у него своего не было, поэтому и команды такой он не знал. Сам выбирал, где расположиться. Любил лежать у балконной двери в рабочем кабинете отца. Дуло, а ему хорошо: такой огромной собаке с такой шерстью в городской квартире было тяжело. Часто залазил под письменный стол, к ногам хозяина. Понимал многое. Скажешь: «Уйди отсюда», «Не мешай» – он уйдет. Чутко реагировал на всякие шумы. Как любая собака, был рад и доволен, когда кто-то был дома. Ласк не любил. Снисходил: что ж, гладьте, коль вы мои хозяева, коль вам это нравится. Никогда не подставлялся.

– Ньюфаундленд – водолаз, плавающая и даже ныряющая собака, в повести Мишель и плавает, и ныряет, а вы своего Мишеля выводили на реку?

– Нет. Он много болел, а потому мы старались не искушать судьбу и ограждали его от стрессовых ситуаций. Если бы не болезни, можно было бы сказать, что Мишелька жил тихо, без потрясений. Несмотря на свои размеры и грозный вид, на людей никогда не бросался, даже не лаял. Шел всегда спокойно рядом, степенно обнюхивая кустики и деревца. Хорошо относился к маленьким детям. Воспринимал себя как существо, которое должно охранять их. Была в нем мудрость во всем: во взгляде, в повадках, в экстерьере, в движениях. Самодостаточный, степенный, умный пёс.


II

– Да это ж Ромка Лагунов! – закричали две востроглазые девчонки в ответ на вопрос коренастого патлатого мужичка: «Не знаете ли вы, чья это собака?»

– Ромка Ромазан вернулся! Пойдемте, мы покажем вам, где он живет!

Ромка – маленький вертлявый фокстерьер редкого черно-белого окраса – находился в зените славы, когда с ним произошла эта история. Слава, вообще-то, собаке нужна как корове седло, но такова уж доля собачья: служить хозяину и честно переносить все тяготы и лишения службы. Хозяин его – небольшого роста рыжеватый человечек – большую часть своего времени проводил за письменным столом с отпиленными ножками, сидя на низком стульчике. Он, щурясь, высматривал буковки через толстые затемненные линзы очков, противно стучал на печатной машинке, не давая забыться честным собачьим сном после скромного обеда.

Ромка ел мало. Разносолов не любил. К мясу там, сметане, творогу и прочей дребедени, от которой люди приходят в благодушное настроение и становятся ласковыми и назойливыми, относился равнодушно. Каши и супы на дух не переносил. Из еды он выбрал две вещи: пирожки с ливером да печенье под названием «Зоологическое». Как хрустели на зубах «зверюшки» – кто бы знал, что это за удовольствие!

Однажды, правда, вышел казус с едой. Хозяин, зная любовь домашних к сладостям, привёз из Москвы грильяж в шоколаде, причем много. Радости-то было! Дочери аккуратно разложили конфеты на столе в гостиной, пошли на кухню ставить чай, растягивая ожидание праздничного застолья. Слюнки текут: ждут не дождутся. Константин Яковлевич стал рассказывать, как он съездил, в каких театрах побывал. Неторопливо, обстоятельно, как всякий писатель. Увлеклись. За чаем, за беседой обо всем забыли. Вдруг Константин Яковлевич спрашивает:

– А Ромка-то где?

Тишина – гробовая.

Кинулись в гостиную – на столе, широко растопырив лапы, с осоловелыми глазами стоит Ромка. Под ним – пустые разорванные пакеты из-под грильяжа. Съел столько, что не смог слезть со стола.

– Ну что, друг ситный, народный любимец, не стыдно тебе, бессовестный? – строго спросил хозяин.

Ромка повернул голову и отрешенно посмотрел на него. Нет, стыдно ему уже не было.

Дело было около стадиона. Того самого, вместо которого ныне пешеходный бульвар существует. На стадионе закончился матч. Из ворот повалил, заклубился разгоряченный народ. А в это время в сквере выгуливали Ромку. Уйти не успели. Пёс, увидев шумную бурлящую толпу, испугался, прижал уши, завертел головой, заметался из стороны в сторону и, порвав поводок, убежал. Пропал – как в воду канул. Два дня искали, бесполезно. Повяло семейство, затосковало: ну, думают, попал бы в хорошие руки, и то, слава Богу. К концу недели – настроение совсем поминальное. Слёзы высохли, надежды растаяли.

Вдруг как ножом по сердцу – звонок в дверь. Открывают: стоит мужчина, явно не горожанин, две улыбающиеся – рот до ушей – девчонки-крохотульки, а на поводке – понурый, даже не виляющий хвостом, еще не верящий в своё возвращение Ромка.

– А мы вам Ромку Ромазана привели! Забирайте! – наперебой закричали девчонки.

– Дело, значит, такое, – робея и переминаясь с ноги на ногу, рассказывал Сергей (так звали гостя). – Сам я футбол люблю. Вот в субботу и приезжал посмотреть, отдохнуть маленько. Отдохнул. Правда, продули наши вчистую омичам. В расстроенных чувствах выбрался со стадиона, смотрю: хорошая собачка с ошейником стоит, уши прижала, головой вертит, не знает, куда податься. Потерялась бедолага! Думаю: возьму-ка я ее себе! Жена-то как обрадуется! А дети! Посадил пса в коляску, сам – за руль мотоцикла, и домой с ветерком.

– Что ты?! – всплеснула руками жена. – Разве не видишь, что он с ошейником? Такой пёс – ведь у него хозяева есть. Ищут, поди. Вези его туда, где подобрал!

– А куда? Он на улице стоял, а рядом никого не было, – отвечаю.

Ладно, оставили. Бросили лопотину в сенках, миску поставили с едой, с водой. Пёс лежит, головы не подымает, ни на кого не реагирует. Уставился в одну точку и только ресничками хлоп-хлоп – грустно так, безнадёжно моргает. Не ест, не пьёт, даже не встаёт. День проходит, другой, третий, неделя заканчивается, и никаких изменений. Вижу: дело швах – помрёт не ровен час. Посадил пса в коляску и назад в Тюмень. Только вышел на площадь, а тут девчонки эти. Что ж у вас за собака такая знаменитая?

А Ромка был, того не ведая, не желая, действительно фантастически знаменит. Повесть-сказка «Ромка Ромазан» вышла в 1977 году, «Ромка и медведь» – в 1978-м. Пошли послания от детей. На первые письма семья как-то отзывалась: все-таки дети пишут, неудобно оставлять без ответа. Но потом писем стало поступать по две дорожные сумки в неделю: со всех концов необъятной страны, от Бреста до Владивостока. На каждое отвечать не было уже никакой возможности.

Сделали Ромкину фотографию со стандартным ответом, размножили ее в типографии. Но даже просто вложить ответ в конверт и написать адрес был труд титанический, на который у младшей дочери, уходил ровно день. Но не роптала, потому как была она трудолюбивой, дисциплинированной, да к тому же собак любила без памяти.

Детская непосредственность не знала границ. Прислали рубль – Ромке на угощение, печенюшки, конфетки, медальки. И надо сказать: все доходило, на почте ничего не возвращали, не вытаскивали.

Вера в книжную реальность была абсолютной. Встречая на улице гуляющего с Ромкой писателя, ребятишки обступали их и спрашивали:

– Это тот Ромка?

– Тот, – отвечал Константин Яковлевич.

– А где Фомка и Артос?

- Уехали в путешествие по Сибири, – приходилось придумывать писателю на ходу

– А почему Ромку не взяли? Они что – рассорились?

А Ромка только растерянно вертел головой, мало что понимая в происходящем, мечтая только об одном: как бы поскорее вырваться на свободу, дойти до большого здания на шумной улице... А там – продают такие вкусные, такие ароматные пирожки с ливером!




НАСТАВНИК И ОРГАНИЗАТОР











МАРКОВА В.В. ШАНС СТАТЬ ЛУЧШЕ


Мы были знакомы пять лет. Целых пять лет, казалось тогда. Всего пять лет, кажется сейчас... И все эти пять лет один-два раза в неделю ровно в восемь часов пять минут утра раздавался телефонный звонок. Я брала трубку и уже знала, что услышу сейчас добродушный, чуть с хрипотцой, немного растягивающий слова знакомый голос:

– Доброе утро, княгиня...


* * *

Летом 1996 года я шла на первую встречу. На встречу с Константином Яковлевичем Лагуновым. Само имя того, кто меня ждал, давило и волновало своей известностью, заслуженностью и авторитетом. Судорожно собирая в голове обрывки знаний и сжимая в руке документы, я ожидала. Ожидала вопросов, проверки, снисходительности, недоверия. Не ожидала только одного – добродушной улыбки и одной-единственной фразы:

– Как хорошо, что Вы согласились... Теперь будем вместе работать.

И я очаровалась. Мгновенно и бесповоротно.

Сила и глубина его личности сыграли с моей памятью злую шутку. Я пытаюсь вспомнить отдельные встречи, разговоры, дни из этих пяти лет. А вспоминается сам Константин Яковлевич, его теплота и щедрость, которая будто бы волной накрывает тебя и дает понять, что главное в этом общении осталось где-то в глубине тебя, стало твоей частью и уже не может быть разделено на отдельные кусочки.

Я не помню его глаз. Они были скрыты за темными стеклами очков. И это, как ни странно, только увеличивало степень близости и откровенности в общении с ним. «Самого главного глазами не увидишь...» Помню голос, широчайший диапазон которого напоминал оркестр, способный сыграть любую мелодию, и руки, которые, словно руки дирижера, руководили этой мелодией и делали ее видимой.

Конечно, он был исключительным рассказчиком. По-настоящему учебный год начинался на кафедре не первого сентября, а шестнадцатого, в его день рождения. Он восседал в кресле за своим столом, наливал всем знаменитой «клюковки» и начинал вспоминать. А мы, усевшись вокруг и раскрыв рты, слушали, слушали, слушали. Он сумел сплотить нас, заразить своей сумасшедшей работоспособностью и идеей служения Слову. Сколько выслушал он наших робких писательских попыток, сколько перечитал студенческих опусов! В скольких из них, напечатанных исключительно его стараниями и верой в талант молодых писателей, он смело мог бы поставить себя соавтором! И мы, что скрывать, беззастенчиво пользовались его временем, его гением, его умением искренне радоваться нашим удачам и тактично указывать на наши ошибки.

Конечно, он был настоящим Учителем. Учителем без поучений и назиданий. Сама его жизнь, каждодневные поступки и слова сами по себе служили примером того, как «сеять» «разумное, доброе, вечное», как различать порой «здравый смысл» и «смысл жизни» и делать, если придется, правильный выбор. И дело здесь было не в званиях, не в заслугах, не в должностях, о которых мы вспоминали исключительно перед очередной презентацией или готовя официальные бумаги. Думаю, секрет притягательности его личности был в той особой ответственности перед собой и людьми, с которой он подходил к каждому сказанному или написанному им слову.

А как он был галантен, как умел ухаживать! И после нескольких робких попыток пропустить его вперед или уступить место по принципу старшинства мы, кафедральные «сударыни» и «княгини», гуськом выплывали в открытую нам царственным жестом дверь и грациозно пытались сесть на предложенный нам стул. С нетерпением ждали именно его тоста в свой день рождения или дарственной надписи на новой книге, больше напоминавших признания в любви и отсылавших в уже позапрошлый век. И менялась походка, выпрямлялись спины, загорались глаза, и хотелось соответствовать... Однажды поздно вечером мы выходили с Константином Яковлевичем из библиотеки после презентации его нового романа. Было очень темно, очень скользко, а до машины – метров сто. Я неуклюже заходила то с одного, то с другого боку, соображая, как лучше предложить ему свою помощь и не обидеть. И вдруг тоном, не терпящим возражений, он произнес:

– Так, Виктория... Быстро берите меня под руку и крепко держитесь, Ваши изящные каблучки не предназначены для суровой сибирской погоды...

А еще он умел быть другом. Наверное, это звучит самоуверенно, но Константин Яковлевич, пусть и не произвольно, давал эту надежду – относиться к нему, как к старшему товарищу. Ни полувековая разница в возрасте, ни различный жизненный опыт и положение в обществе не становились барьерами в общении с ним. Он умел так внимательно слушать тебя и так умел слышать, что возможным казалось рассказать ему всё. Мы практически не спорили. Один раз выяснив, что есть хорошо, а что плохо, и совпав в главном, мы просто разговаривали. Шли вместе домой из университета и говорили, говорили, говорили. Обо всём. Вряд ли я ему открыла что-то новое, но себе себя я во многом объяснила.

Мы поссорились только один раз. Сейчас уже не важно, о чем был разговор и какие аргументы мы при водили «за» и «против»... Сухо попрощавшись, расстались на перекрестке, взъерошенные и недовольные друг другом. На следующее утро раздался телефонный звонок:

– Я думал всю ночь... Знаете, Вы правы. Когда речь идет о близких людях, мораль и здравый смысл зачастую неуместны. И сейчас бы я поддержал родного человека даже вопреки своим принципам. Сил Вам и терпения на этом пути...

Для меня это был исключительный урок. Урок, прежде всего, честности и благородства.


* * *

Вспоминая Константина Яковлевича, осознавая масштаб его личности, я все-таки долго не могла сформулировать: в чем была тайна его влияния на меня? Почему такой ощутимой стала потеря? И лишь с недавнего времени я начала это понимать. Тайна заключалась в том, что, общаясь с ним, хотелось стать лучше. Он будто бы убеждал: ты можешь, ты способен, ты умен, красив, честен, благороден, я верю в тебя, я доверяю тебе... Он так щедро раздавал эти авансы, что не оправдывать их было бы преступлением...

И еще очень долго после июля 2001 года я, как от толчка, просыпалась ровно в восемь часов утра и ждала, когда раздастся телефонный звонок и я услышу знакомый голос:

– Доброе утро, княгиня...

Ждала еще одного шанса. Шанса стать лучше.




БЕЛОВА Т. ОН ВСЕГДА БЫЛ РЯДОМ


Годы учебы в университете стали не только временем познания чего-то нового, но в первую очередь временем открытия себя и своих способностей. Стыдно признаться, но через пять лет после окончания филфака я с трудом вспоминаю сюжеты известных произведений классики и правила орфографии, почти забыла вызубренную когда-то «крылатую» латынь и транскрипцию, зато до сих пор помню каждое занятие с Константином Яковлевичем Лагуновым по «Журналистскому мастерству». Думаю, подобного рода семинаров не было и нет ни в одном вузе страны. Это были особые уроки. Уроки мастерства жить и творить по справедливости. Честно. Не обманывая себя и других.

На занятия мы приносили очередной свой «шедевр» и с дрожью в голосе зачитывали его вслух Лагунову. Он в это время что-то усердно помечал у себя в блокноте или просто молча внимательно слушал. А потом начинался разгон. Лагунов умел приземлять. В хорошем смысле этого слова, конечно. Да, признаюсь, обидно было до слез слышать, как твой выстраданный и, казалось бы, безупречный текст превращается в самую что ни на есть банальщину и безвкусицу. А вот сейчас понимаешь, как это все было вовремя, как полезно и необходимо. Хоть и болезненно, но спесь проходила. Оставалось лишь желание вопреки всему написать так, чтобы Лагунова действительно зацепило. И, надо признать, некоторые наши пробы пера его зацепляли. Тогда уж он на похвалы не скупился. Правда, заканчивались они все одинаково: «Надо продолжать работать. Серьезно работать».

И не работать было нельзя. Было стыдно не оправдать доверия и надежд Лагунова. Так, только благодаря Константину Яковлевичу, его умению убеждать, заставлять думать, переживать и чувствовать не только в душе, но и на бумаге, родились мои очерки «Тысяча снежных ежат» и наше с ним любимое и сокровенное «Отчее поле». Создавалось впечатление, что мы их писали вместе. Нет, Константин Яковлевич в них не добавил ни одной своей строчки, но творили мы все- таки вместе. Вместе смеялись, плакали и негодовали, обсуждали написанное, перечеркивали ненужное и снова брались за перо. Он всегда был рядом, с каждым словом я чувствовала его поддержку и понимание, от того, наверное, и писалось легко и быстро. Меня часто спрашивают, пишу ли я еще что-нибудь. Отмахиваюсь: «Некогда». На самом же деле давно для себя поняла, что ничего такого я больше никогда не напишу. Рядом нет и никогда не будет такого Учителя и Вдохновите ля, как Константин Яковлевич Лагунов.

Я с большим уважением отношусь ко всем преподавателям кафедры журналистики, стремящимся во что бы то ни стало сделать из нас достойных людей и стоящих профессионалов. Благодарна им всем: С.М. Потрепаловой, В.В. Марковой, О.А. Петровой, Т.А. Топорковой, Н.Э. Шишкину и многим, многим другим за ту атмосферу непринужденности и творческой раскрепощенности, которая всегда царила и, думаю, и по сей день царит на отделении журналистики. И все-таки, как мне кажется, все это изначально было положено К.Я. Лагуновым, который немало душевных сил своих потратил на то, чтобы начать обучать в ТюмГУ журналистике. Журналистике не обманов, скандалов и похоти, а журналистике правды, человечности и нравственности.




ТУЗОВА-ЩЕКИНА С.М. Я ПРОДОЛЖАЮ УЧИТЬСЯ


Прошедшее время упрямо не вписывается в разговор о Константине Яковлевиче Лагунове. Все возвращается, принимая новую форму, оставаясь прежним по сути. Будучи его ученицей, передаю его словами его идеи новым ученикам и становлюсь для них учителем. Задумав написать повесть о поиске героиней своих родовых корней, долго сижу над заголовком и придумываю: «Листья и корни». Страшно собой довольна. Но через некоторое время беру с полки перечитать заново один из романов Константина Яковлевича и обнаруживаю там главу «Корни и листья». Кажется, мы так давно не разговаривали, но я цитирую его при каждом удобном случае. И все еще продолжаются его уроки журналистско-писательского мастерства, и снова я будто сижу за партой и волнуюсь, как он воспримет очередной кусок моего творения. Я читаю, а Константин Яковлевич, обеими руками оперевшись о стол и подавшись вперед, слушает.

_«Из_сливочно-ванилъной_Вены_приехать_в_Италию_все_равно_что_из_большого,_любимого,_но_душного_города_попасть_на_море._Окунуться_в_мир_желтого_солнца,_ленивого_ветерка,_почувствовать_горько-соленый_вкус_кофе_на_губах._Раннее_утро._Высокое,_словно_выбеленное,_небо_без_единого_облачка,_поднимающаяся_прямо_из-под_земли_жара,_поле_чудес_(Сатро_dei_Miracoli)_это_Пиза._И_мы –_первая_и_пока_единственная_тургруппа_на_всем_чудесном_поле._И_еще_солнце –_встающее_из-_за_знаменитой_падающей_башни._Нам_бы_побежать_скорее,_пока_нет_никого,_чтобы_забраться_на_башню_ни_для_чего,_из_чистейшего_любопытства,_а_мы_развесили_уши_и_слушаем_нашего_гида._Мы_много_чего_узнали_про_собор,_про_баптистерий,_про_башню,_про_архите_тора,_про_завистников_(все_и_не_упомнить),_а_на_башню_так_и_не_попали._Информацию_мы_могли_бы_позже_найти_в_интернете,_а_вот_на_башню_не_забраться_уже_никогда._И_вот_словно_раздвинулся_занавес,_и_площадь_чудес_вмиг_наполнилась_гудящим_народом._Открылись_многочисленные_торговые_лавки,_на_нас_стали_натыкаться_люди_с_фотоаппаратами,_более_того,_самые_шустрые_уже_заняли_все_выгодные_для_фото_позиции_и_позы._А_мы,_вслед_за_гидом,_нырнули_вглубь_города,_за_первую_линию_домов,_ограждающую_пространство_площади_от_всего_остального_мира._Там_было_немного_сумрачно,_прохладно,_безлюдно._Мы_шли_и_шли,_поворачивали_куда-то_и_только_успевали_замечать_вывески_«Медицинский_факультет»,_«Факультет_права»,_«Общежитие_для_студентов»._Оказалось,_мы_прошли_весь_университетский_квартал_и_вышли_на_набережную._Город_только_просыпался,_полупустые_автобусы_с_противоположного_берега_везли_куда-то_неясные_фигурки_людей,_а_мы_снова_нырнули_обратно,_в_лабиринты_магазинов,_рынков_и_маленьких_сатрi,_которые_в_средневековье_считались_большими_площадями._И_снова,_едва_замечая_детали,_походом_(точнее –_мимоходом)_мимо_памятника_Гарибальди,_мимо_дома,_где_жил_Галилей,_мимо_дворца_Медичи..._И_вот –_как_голуби_из_рукава_–_выпустились_обратно_на_площадь_чудес._А_там_жизнь_кипит,_очередь_желающих_подняться_на_башню –_страшно_глазам,_обратную_дорогу_к_колонке_с_животворной_водой_–_месту_встречи_с_группой,_кажется,_и_не_найти._Будто_все_туристические_автобусы,_въехавшие_с_утра_в_Италию,_решили_остановиться_в_Пизе._Но_нет,_с_трудом,_выцепляя_глазом_знакомые_детали,_преодолевая_сопротивление_толпы,_идущей_навстречу,_все-таки_прибиваемся_к_своим._Стоим_от_них_в_двух_метрах_и_не_сразу_замечаем._Наконец,_все_в_сборе._Что_дальше?_И_в_недрах_группы_зреет_заговор,_слышится_с_разных_сторон:_море,_море,_море..._Или_это_только_мне_кажется?_Вдруг_чей-то_голос_озвучивает_всеобщее_желание:_а_отсюда_до_моря_далеко?_И_вот_он –_вечный_выбор,_который_трудно_сделать._«Мы_можем_поехать_познакомиться_еще_с_одним_знаменитым_старым_городком –_Луккой, –_говорит_гид,_–_или_можем_поехать_ненадолго_на_море,_это_здесь_недалеко._Раньше_море_совсем_рядом_было,_а_потом_ушло.»_Душа_моя_чайкой_кинулась_туда,_где_белые_паруса_на_бирюзовых_волнах,_и_соленый_ветер,_и_камушки_такие_белые,_что_похожи_на_снежки._А_мыслью_бросилась_в_другую_сторону –_ах,_Лукка –_родина_Пуччини,_маленький_городок_с_давно_знакомыми_пейзажами_по_картинкам-открыткам._По_этим_открыткам_я_полюбила_Италию,_простые_беленые_фасады_ее_старинных_домов,_веревки_с_сохнущим_на_горячем_ветру_бельем,_небрежные_россыпи_ярких_цветов_на_балконах_и_подоконниках,_растрескавшиеся_скрипучие_двери,_покосившиеся,_бывшие_когда-то_зелеными_жалюзи_на_окнах._Где_в_каждом_дворе_чувствуется_томное,_замершее_настроение_сиесты,_которое_к_вечеру_сменится_говором_и_песнями,_криками_и_смехом._Да,_я_очень_хотела_увидеть_городок,_ведь_я_совсем_недавно_была_на_море,_а_Лукку_больше_не_увидеть_никогда._И_вспомнились_какие-то_романы,_в_которых_героиня_приезжала_в_Тоскану,_и_была_там_какая-то_Лукка,_точно_была..._Но_заговор_созрел,_группа_не_хотела_в_город,_группа_хотела_на_море._Я_присоединилась_к_уговорам_гида,_что_город –_славный,_и_редко_в_каких_маршрутах_встречается,_и_собор_там_потрясающе_красивый,_и_больше_такого_шанса_может_и_не_быть,_и_не_увидите_вы_Лукку_никогда-никогда._Группа_уже_было_разделилась_и_засомневалась,_но_в_ее_недрах_снова_приливом_зашелестело:_море,_море..._Словно_оно,_как_в_былые_времена,_вернулось,_подступило_вплотную_к_Пизе_и_увлекло_нас_на_откате_за_собой._Я_сидела_на_белых,_похожих_на_снежки,_камнях,_вдыхала_соленый_воздух,_смотрела,_как_на_горизонте_белые_паруса_тянутся_в_синь_неба_и_гладят_лазурь_воды,_и_думала_о_том,_чего_я_уже_не_увижу,_не_узнаю_никогда,_никогда,_никогда.»_

Мне хотелось в этой зарисовке передать ощущение течения жизни, даже ее утекания, когда с каждым решением мы что-то находим, но что-то неизбежно теряем. Хотелось сказать, что ничто не повторится, и каждый момент – уникален и дорог по-своему. Константин Яковлевич смотрит шире и глубже, и готов доказать верность парадокса: «Никогда не говори "никогда"».

Отрицание отрицания – это закон. Незнание не освобождает от его действия. В каждом шаге – продолжение пути, в каждом выборе – очередной поворот, в каждом отрицании – движущее начало всякого развития: разделение на противоположности, их борьба и разрешение через диалектически отрицающие друг друга теории и концепции. Зерно отрицается зеленым ростком, в свою очередь росток отрицается новым зерном.

«Отрицание отрицания» – это роман. О том, что все повторяется, возвращается, умирает и рождается вновь. Поучительная история о совпадающих контурах времен, о том, что мир меняется, а человек остается прежним. И по-прежнему ищет правду, свое место под солнцем, свой путь. Кто-то сверяет свой компас с опытом предков, кто-то ищет в потемках, никогда не знаешь, куда вывезет кривая, не зарекаешься ни от сумы, ни от тюрьмы, но главное – никогда не говори «никогда», покуда жив человек, все может случиться. В романе представлено множество точек зрения и личностных позиций, через огромные временные мосты связываются в тугой клубок судьбы. Герои сомневаются и ожесточенно спорят. И льется кровь, когда иссякают другие аргументы.

Каждый роман Константина Лагунова – новый урок. Информация для размышлений и споров. И в разные моменты жизни, где бы я ни была, мне вспоминаются то труды Иринарха, то приключения Ромки, то страшные времена «Красных петухов». Я продолжаю учиться, а Константин Яковлевич – учить. Надеюсь, так будет всегда.




К. ЛАГУНОВ И НАЧИНАЮЩИЕ ПИСАТЕЛИ КОРЕННЫХ МАЛОЧИСЛЕННЫХ НАРОДОВ СЕВЕРА: ДОКУМЕНТЫ 1970-Х - НАЧАЛА 1980-Х ГОДОВ (ИЗ ФОНДОВ ОБЛАСТНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ РОССИИ)



1.

28/IХ-71.

Многоуважаемый Константин Яковлевич!

В институт я поступил. Большое спасибо вам за то, что помогли мне пройти творческий конкурс. Кто знает, без направления, я может быть, не учился бы теперь в институте.

Все хорошо, только немного скучаю по Сибири, по настоящему Северу.

Один нескромный вопрос, Константин Яковлевич: «Как там сборник, куда должны войти два моих рассказа?» А то я здесь сказал про это, а сборника все нет.

До свидания. Желаю Вам больших творческих успехов! Со студенческим приветом.



    Ер. Айпин


2.

27 сент.

Декану геологоразведочного факультета Тюменского индустриального института тов. ТИМОФЕЕВУ А.А.

Студентка II курса Вашего факультета Анна Неркаги с 1-го мая по 1-е сентября с.г. находилась в экспедиции, организованной областной писательской организацией по сбору ненецкого фольклора. Неркаги с поручением справилась, привезла много интересных легенд, сказок, записанных со слов охотников и оленеводов. Сейчас она занята литературной обработкой собранного материала и подготовкой его к печати.



    Ответственный секретарь
    писательской организации К. Лагунов


3.

13/Х-72 г.

Первому секретарю Тюменского обкома ВЛКСМ Тов. ГОРЧАКОВУ В.П.

Уважаемый Валерий Павлович!

В Тюменском индустриальном институте учится единственная ненка Анна Неркаги. Это очень литературно одаренная девушка, много и упорно работающая над созданием произведений о своем народе. Не хочу забегать вперед, но глубоко убежден, что при добром к ней отношении и творческой помощи может вырасти из нее незаурядный прозаик. Ее рассказы печатались в «Тюменской правде», передавались по областному радио и телевидению. Сейчас она пишет первую повесть о девушке-ненке, о своем народе, о родном Приполярном Урале. Повесть получается и, наверняка, получится, если Анну не подкосит болезнь. Она болеет туберкулезом. Четвертый месяц лежит в тубдиспансере, но учиться не бросила и над повестью продолжает работать с неослабеваемым упорством.

Материальной поддержки у нее – никакой, а при туберкулезе, как известно, нужны и теплая одежда и отменное питание. На дворе зима, а у нее нет зимнего пальто и многого другого, без чего и здоровому-то человеку трудно прозимовать.

Убедительно прошу Вас обратить внимание на эту девушку и, чем можно, помочь ей. Надо спасти ее от болезни, одеть и обуть. Уверен, из нее вырастет настоящий писатель. С уважением.



    Ответственный секретарь
    писательской организации К. Лагунов

20/IХ-73 г.

ЗАМЕСТИТЕЛЮ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ОБЛИСПОЛКОМА Тов. ЕМЕЛЬЯНОВОЙ М.К.

Уважаемая Маргарита Кирилловна!

Вам уже известна судьба студентки индустриального института, молодой писательницы ненки Анны Неркаги. Она более года (13 месяцев) пролежала в туберкулезной больнице и теперь на 6 месяцев направлена на лечение в Заводоуковский туберкулезный диспансер.

Летом, по разрешению врачей, А. Неркаги выезжала к родителям на Приполярный Урал. В Салехардском аэродроме ее обокрали, унесли все вещи и она осталась, как говорят «в чем мать родила». На дворе – поздняя осень, холодно и сыро, вот-вот наступят холода, а у нее кроме одного платьица и плаща – ничего. Ни сапог, ни валенок, ни чулок даже. В таком положении туберкулез не вылечишь. Надо ей срочно помогать.

Тюменская писательская организация убедительно просит Вас изыскать средства для оказания материальной помощи А. Неркаги.

Отрадно, что при таких условиях она продолжает упорно работать над своей повестью, которую в ближайшем времени завершит.

С уважением?



    Ответственный секретарь
    писательской организации К. Лагунов

2/Х-73

Неркаги

Здравствуй Аня!

Спасибо за письмо. Весточка всегда желанна и приятна. Был в Свердловске. Беседовал о твоем романе (или повести) в «Урале» и в издательстве. Что думает «Урал» – поймешь сама из письма, которое прилагаю при сем. Издательство ждет от тебя заявку на имя директора М.С. Швидка. В ней напиши: «Прошу включить в издательский план 75 года мой роман (или повесть), пожалуй все же повесть «Возвращение» (это мы в «Урале» придумали заглавие). Рукопись представлю к I мая 1974 года. Объем – 12–15 авторских листов». И все. Дату поставь и распишись и вышли мне, а я, приложив к ней свое письмо, отошлю в Свердловск.

Читаю 1-ю часть твоей повести. На этой неделе прочту (мне надо в субботу уехать в Москву) и вышлю тебе с подробным письмом, что и как надо сделать. Думаю, выйдет отличная вещь и тогда тебе не надо волноваться и думать о том – кем быть? Тогда сама жизнь ответит – писателем!

Облсобес выделил для тебя 50 рублей. Думаю, скоро мы раздобудем и еще. Что в первую очередь нужно тебе купить? Пальто? Обувь? Напиши и укажи размер. Или тебе выслать деньги и ты купишь сама? Но это надо сделать немедленно и обязательно. Вот пока и все. Пиши, как ты живешь и как работа. Главное – твоя книга. Ее надо доделать и хорошо, чтоб прозвучала, чтоб стала взлетной в новую жизнь, в литературу.

Успеха тебе, Аня. Здоровья и счастья.



    К. Лагунов


6.

20/11.1974

ПЕРВОМУ СЕКРЕТАРЮ ЗАВОДОУКОВСКОГО РАЙКОМА КПСС Тов. СМИРНОВУ В.С.

Уважаемый Владилен Степанович!

В Заводоуковском туберкулезном санатории заканчивает лечение молодая ненецкая писательница Анна Неркаги. Человек она – талантливый, и все знакомые с ее творчеством прочат ей большое литературное будущее. Однако, состояние здоровья ее таково, что врачи, разрешив ей в марте месяце выписаться из санатория, вместе с тем предложили ей два-три года пожить в Заводоуковске. С чем она и согласилась.

Но, чтобы пожить в Заводоуковске, надо иметь работу и квартиру. С тем и другим дела, как Вы знаете, обстоят весьма сложно. Поэтому Тюменская писательская организация убедительно просит Вас, Владилен Степанович, изыскать возможности для трудоустройства и помочь с жильем (речь идет об отдельной комнате) А. Неркаги. Она пыталась снять частную квартиру, но узнав о ее болезни, никто ей квартиру не сдал.

Надеемся на Вашу помощь.

Координаты Неркаги имеются у Анзулевич, которая с ней встречалась однажды. Извините за беспокойство.

С уважением,



    Ответственный секретарь
    писательской организации К. Лагунов


7.

8/IV. 1974

Директору гостиницы «Заря» тов. КОТОВУ А.Ф.

Уважаемый Алексей Федорович!

Тюменская писательская организация просит Вас разместить в Вашей гостинице в двухместном номере ненецкую писательницу Анну Неркаги с супругом с 9 апреля с.г.



    Ответственный секретарь
    писательской организации К. Лагунов


8.

10 апр. 1974

Зам. Председателя Облисполкома тов. ЕМЕЛЬЯНОВОЙ М.К.

Уважаемая Маргарита Кирилловна!

Вам хорошо известна судьба молодой ненецкой писательницы А. Неркаги. В настоящее время ее выписали из туберкулезного санатория и после двухгодичного пребывания в больнице и санатории она вновь появилась в Тюмени. В институт возвращаться ей сейчас невозможно по многим причинам. Уезжать из Тюмени – некуда да и незачем, так как она предполагает заняться литературной работой, а для этого ей необходима постоянная творческая помощь, которую она может получить только здесь. Но жить в Тюмени ей негде, нет даже уголка в общежитии. А в довершение всего, будучи в туберкулезном санатории, она вышла замуж.

Зная о Вашем добром отношении к ней и к литературе, Тюменская писательская организация просит Вас помочь А. Неркаги в получении жилплощади (если нельзя решить с квартирой, то хотя бы отдельную комнату в общежитии гостиничного типа).

С уважением,



    Ответственный секретарь К. Лагунов


9.

22/IV. 1974

Заместителю председателя Облисполкома

Тов. Емельяновой М.К.

Уважаемая Маргарита Кирилловна!

Вам хорошо известна судьба молодой ненецкой писательницы А. Неркаги. В настоящее время ее выписали из туберкулезного санатория и после двухгодичного пребывания в больнице и санатории она вновь появилась в Тюмени. Ни работы, ни жилья здесь нет. Уезжать из Тюмени – некуда да и незачем, так как она предполагает заняться литературной работой, а для этого ей необходима постоянная творческая помощь, которую она может получить только здесь. В довершение всего, будучи в туберкулезном санатории, она вышла замуж.

Сейчас вместе с мужем она вот уже неделю ночует на вокзале, оба заболели ангиной, питаются как попало. Положение у них поистине катастрофическое, нужна немедленная решительная помощь и, прежде всего, с жильем.

Зная о Вашем добром отношении к ней и к литературе, Тюменская писательская организация просит Вас помочь А. Неркаги в получении жилплощади (если нельзя решить с квартирой, то хотя бы отдельную комнату в общежитии гостиничного типа).

С уважением,



    Ответственный секретарь К. Лагунов


10.

26.IV. 1974 г.

Зам. председателя горисполкома тов. СОЛДАТОВУ И. К.

копия: Тюменская областная организация тов. ЛАГУНОВУ К. Я.

На Ваш № 1/281 исполком Ленинского районного Совета сообщает что т. Неркаги А. поставлена на очередь для получения жилой площади, номер очереди 270.



    Председатель исполкома
    Ленинского районного Совета Г. УЛЬЯНОВ


11.

16.V.I974 г.

ЗАМ. ПРЕДСЕДАТЕЛЮ ОБЛИСПОЛКОМА тов. ЕМЕЛЬЯНОВОЙ М.К.

КОПИЯ: ЗАМ. ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ГОРИСПОЛКОМА тов. СОЛДАТОВУ И.К.

КОПИЯ: ТЮМЕНСКАЯ ОБЛАСТНАЯ ПИСАТЕЛЬСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ тов. ЛАГУНОВУ К.Я.

На Ваш №1/281 Исполком Ленинского районного Совета сообщает, что т. Неркаги А. поставлена на 10% очередь, как ТБЦ для получения жилой площади, номер очереди 110.



    Председатель исполкома
    Ленинского районного Совета Г. УЛЬЯНОВ


12.

24 сентября 1974 г.

Здравствуй Анна!

Спасибо за письма. Рад, что у тебя все хорошо и настроение и здоровье – в норме. О квартире пока ничего определенного написать не могу. Пока что сдачи готового жилья нет и будет где-нибудь к концу года, не раньше ноября. Смотри не простынь, у Вас там, наверно, уже холодно. Второй вариант твоей повести перепечатан, и я его отправил в «Урал». Будем ждать вестей оттуда.

Что касается второй части, то тут мне трудно советовать на таком расстоянии. Да и подзабыл я детали. Чтобы продолжать работу над своим романом даже после 15-20-дневного перерыва мне приходится пере читывать всю рукопись, входя в ритм повествования, вновь постигая собственных героев. Сочинительство процесс непрерывный, а я уже давно оторвался от Анико и ее друзей и врагов. Надо восстанавливать в памяти все нюансы, детали, повороты и т.д., чтобы сметь советовать и судить. Мы ведь много говорили и о Алешке, лаявшим по-собачьи, и о спекулянте-продавце, и о прочих из окружения Анико. Там есть над чем работать, есть о чем думать, только конкретного, к сожалению, ничего посоветовать не могу. Не посетуй на это.

Желаю счастья тебе и здоровья.



    К. Лагунов


13.

«УРАЛ»

ежемесячный литературно-художественный и общественно-политический журнал Союза писателей РСФСР

редактор отдела прозы

28 ноября 1974 г.

ДОРОГОЙ КОНСТАНТИН ЯКОВЛЕВИЧ!

Высылаю рецензию на повесть Неркаги. Когда она вернется в Тюмень, дайте знать. Тогда и решим, что делать дальше. В общем-то, встреча с ней необходима.

Всего Вам доброго!

Привет всем тюменцам!



    П. Кодочигов

РЕДАКЦИИ ЖУРНАЛА «УРАЛ» Тов. КОДОЧИГОВУ П. Е.

Дорогой Павел Ефимович!

Наконец-то Неркаги, на ее взгляд, завершила доработку повести или романа, первой его книги. Мы перепечатали и посылаем Вам этот вариант даже не вычитанный, так как сама Анна находится далеко в Заполярье и будет здесь к зиме. Так что на ошибки не посетуйте. Были бы у меня получше глаза, я бы это сделал сам. Здесь же прилагаем начальный кусок этого романа, который мы, отредактировав, включили в свой альманах «Самотлор». Читайте, решайте. Если есть нужда, где-нибудь в ноябре можем командировать ее к Вам, недели на две для доработки рукописи, по Вашим замечаниям.

Желаю здоровья и всего самого доброго.

Жму руку.



    К. Лагунов


15.

14 января 1975 г.

ТВОРЧЕСКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА

участника VI всесоюзного совещания молодых

Неркаги Анны Павловны

Анна Неркаги – ненка, родилась в семье оленевода, выросла в Заполярной тундре, окончила среднюю школу и три курса Тюменского индустриального института.

19-летней девушкой она принесла в писательскую организацию свой первый рассказ. Это было очень несовершенное творение, но и по нему можно было видеть, что автор – талантлив.

С тех пор рассказы А. Неркаги появлялись в областных газетах, передавались по радио и телевидению, а сейчас Анна закончила первую часть романа «Анико из рода Ного», имеет очень черновые наброски 2-й части. Роман пока совершенно не завершен, сырой сверхмеры, над ним гора работы. Но и он и рассказы еще раз убеждают – перед нами талант. Со своим видением жизни, со своим отношением к людям, явлениям действительности, со своими взглядами и мыслями. Очень дорого то, что это все непросто свое, а еще и национальное, еще и ненецкое. Оттого-то волк в ее романе – человек, лишь на 4 ногах и с хвостом. Такова и собака. И олени. Вот этот национальный аромат, национальный колорит, национальные характеры героев и есть главное, самое ценное, чего так недостает нашей литературе о современном севере, его людях, его судьбах.

Анне тяжело работать. Она очень больна. Почти три года пробыла в больницах и сейчас не избавилась от недуга, но она работает. И много. И постоянно. Думает. Ищет. Сомневается. Ей нужна настоящая творческая помощь. За ней-то мы и посылаем А. Неркаги в Москву на VI всесоюзное совещание молодых писателей.



    Ответственный секретарь
    писательской организации К. Лагунов


16.

16 января 1975 г.

Первому Секретарю Правления СП РСФСР тов. ТЕЛЬПУГОВУ В.П.

Уважаемый Виктор Петрович!

Посылаем Вам материалы на участника Всесоюзного совещания А. Неркаги. Рукопись ее романа находится на перепечатке. Сразу же вышлем ее. Сейчас посылаем верстку глав этого романа, помещенных в альманах «Самотлор».

_С_уважением_



    Ответственный секретарь К. Лагунов


17.

3/II-75 г.

Председателю Тюменского Облсовпрофа тов. МЕРКУЛОВУ Ю.К.

Уважаемый Юрий Константинович!

В Тюмени живет молодой ненецкий литератор Анна Неркаги. Три года назад она заболела и до сих пор не может вылечиться. Болезнь принудила ее оставить институт и почти полтора года она пролежала в больнице. Сейчас писательская организация решает вопрос с ее трудоустройством и обеспечением жильем. На это уйдет не менее трех-четырех месяцев, в течение которых А. Неркаги должна завершить работу над своей первой книгой, представленной на Всесоюзное совещание молодых писателей. Чтобы плодотворно завершить эту работу, необходимо хотя бы минимальные материальные условия, а Неркаги, нигде не работая, не имея жилья, лишена каких-либо материальных источников. Тюменская писательская организация просит Вас изыскать возможность для оказания А. Неркаги материальной помощи на время ее работы над книгой.

С уважением,



    Ответственный секретарь
    писательской организации К. Лагунов


18.

30/VII-75 г.

ОТДЕЛ КУЛЬТУРЫ ЦК КПСС товарищу ГУСЕВУ Г.М.

Уважаемый Геннадий Михайлович!

По Вашей просьбе, для ознакомления, высылаем Вам рукопись первой книги романа молодой ненецкой писательницы Анны Неркаги.

С уважением.



    Ответственный секретарь
    писательской организации К. Лагунов


19.

4/VIII-75 г.

Председателю Тюменского облисполкома Тов. КУЗНЕЦОВУ Л.Н.

Уважаемый Лев Николаевич!

В Тюмени живет единственная в стране молодая писательница ненка Анна Неркаги. Она была участницей VI Всесоюзного совещания молодых писателей в Москве в марте с. г. Там одобрили ее первый роман, который она сейчас дорабатывает для Московского издательства.

Чтобы работать над книгой, ей нужны сносные материальные условия, а она получает в месяц 60 рублей. На них, сами понимаете, прожить очень трудно, особенно человеку больному (А. Неркаги больна туберкулезом). На носу осень и зима. У нее – никакой теплой одежды. Все это заставляет нас просить Вас оказать А. Неркаги единовременное материальное пособие на покупку одежды для близкой осени и зимы.

Сейчас она находится на самых близких подступах к профессиональному писательству, и наш общий долг поддержать ее, помочь сделать последний шаг к большой литературе. Писательская организация не имеет реальных возможностей оказать А. Неркаги нужную материальную помощь и потому обращается к Вам и просит Вас, Лев Николаевич, изыскать возможность для оказания помощи молодой и бесспорно талантливой ненецкой писательнице.

С уважением,



    Ответственный секретарь
    писательской организации К. Лагунов


20.

14/VIII-75 г.

ПЕРВОМУ СЕКРЕТАРЮ ТЮМЕНСКОГО ОБКОМА ВЛКСМ тов. Чазову М. М.

Участница Всесоюзного совещания молодых писателей Анна Неркаги оказалась в очень трудном материальном положении. Тюменская писательская организация просит вас изыскать возможности для оказания А. Неркаги единовременной материальной помощи.

С уважением.



    Ответственный секретарь
    писательской организации К. Лагунов


21.

28/VIII-75 г.

Первому заместителю председателя Тюменского облисполкома тов. СТЕПАНОВУ В.Д.

Уважаемый Владимир Дмитриевич!

В Тюмени живет единственная в стране молодая писательница ненка Анна Неркаги. Она была участницей VI Всесоюзного совещания молодых писателей в Москве в марте с. г. Там одобрили ее первый роман, который она сейчас дорабатывает для Московского издательства.

Чтобы работать над книгой, ей нужны сносные материальные условия, а она получает в месяц 60 рублей. На них, сами понимаете, прожить очень трудно, особенно человеку больному (А. Неркаги больна туберкулезом). На носу осень и зима. У нее – никакой теплой одежды. Все это заставляет нас просить Вас оказать А. Неркаги единовременное материальное пособие на покупку одежды для близкой осени и зимы.

Сейчас она находится на самых близких подступах к профессиональному писательству, и наш общий долг поддержать ее, помочь сделать последний шаг к большой литературе.

Писательская организация просит Вас, Владимир Дмитриевич, разрешить за счет экономии средств, отпущенных облисполкомом на проведение Дней литературы, выдать Неркаги единовременное пособие в размере 150 рублей.

С уважением,



    Ответственный секретарь
    писательской организации К Лагунов


22.

30/VIII-75 г.

Уважаемая Валентина Викториновна!

Наконец-то Анна Неркаги закончила доработку 1-й части своей повести (или романа) по замечаниям Кодочигова и VI Всесоюзного семинара молодых. Посылаю Вам рукопись. Извините, что это 2-й экземпляр. Первый мы отправили в ЦК КПСС в отдел культуры по их просьбе (они хотят ознакомиться с рядом произведений участников VI Всесоюзного совещания молодых). Если это возможно, пожалуйста, прочтите ее рукопись сами с тем, чтобы автору определенно знать Ваше мнение.

Желаю Вам доброго здоровья.

С глубоким уважением,



    Лагунов


23.

13/VII-76

Секретарю Правления СП РСФСР тов. ШУНДИКУ Н.Е.

Дорогой Николай Елисеевич!

На Ваше письмо за № 1005 от 5/VII с. г. сообщаю, что на семинар в Комарове наша организация рекомендует молодую ненецкую писательницу Анну Неркаги, 24 лет, комсомолку, пишет на русском и ненецком языках, работает инспектором областного управления культуры, в журнале «Урал» опубликована ее повесть «Анико из рода Ного» (№4 за 1976 г.), заканчивает рукопись новой повести, которую и представит на семинар в Комарово.

С уважением.



    Ответственный секретарь К. Лагунов


24.

Здравствуй, Анна!

Сперва о деле. Отметь имеющееся у тебя удостоверение (прибыл, выбыл), но числа не ставь, или поставь только чтобы получился месяц со дня прибытия (по авиабилету). Мы высылаем тебе новую командировку. Отметь ее тоже так, чтобы получился опять месяц, скажем с 1 -го по 31 ноября, но чтобы прибытие было дней на 5 позже, чем отмечено выбытие в первой командировке. Поняла? Лучше всего, поставь по 2 печати на каждое удостоверение, а уж числа мы сами проставим здесь.

Успеха тебе. Береги здоровье. Не простывай. И не спеши, думай, много думай над тем, как и почему могло случиться то, о чем ты пишешь, а главное, как же распрямилась и снова стала человеком «твоя» собака. Это архиважно. Можно сгубить всю повесть, если светлое, мажорное, человеческое не победит в ней черное, собачье.

Думай. Пусть язык не спешит и рука не бежит вперед мысли. Думай. Много думай. Не увлекайся черным, им всегда легче мазать и оно лучше видится. Нам-то надо светлое, теплое, человеческое. Мы должны быть если уж не свидетелями победы добра, то хотя бы должны уверовать в эту победу. Учти это.

Командировку прилагаем.

Будь счастлива.

Хорошего настроения.

С приветом.



    К. Лагунов


25.

15/ХI-76 г.

625018, Тюмень

Дом Советов, Тюменская

писательская организация

К.Я. Лагунову

Уважаемый Константин Яковлевич!

Издательство «Молодая гвардия» готовит к выпуску повесть участницы VI Совещания молодых писателей А. Неркаги «Анико из рода Ного». Некоторое время назад мы получили письмо писателя Л. Лапцуя с критикой в адрес повести А. Неркаги, причем критика касалась таких этнографических подробностей, о которых мы, московские издатели, самостоятельно судить не можем.

В письме Л. Лапцуй упомянул, что обращался уже с подобной критикой в Тюменскую писательскую организацию и сослался на Ваш ответ.

Критические замечания Л. Лапцуя мы переадресовали А. Неркаги (не называя имени автора) – но до сих пор не получили от нее ответа. Между тем, если мы через две недели не получим от А. Неркаги доработанный текст повести, встанет вопрос (при корректировке плана 1977 г.) о переносе издания повести на более поздний срок.

Обращаемся к Вам с просьбой сообщить, во-первых, как отнеслись к критическим замечаниям Л. Лапцуя в Тюменской писательской организации (может быть, Вы знаете, почему А. Неркаги не использовала их при журнальной публикации?) и, во-вторых, – где сейчас сама А. Неркаги. Может быть, она в отъезде? Мы еще в сентябре послали ей на домашний адрес договор, несколько раз писали – и никакого ответа.

Обращаемся к Вам за содействием и помощью, поскольку дело срочное.

С уважением.



    Старший редактор С. Шевелев


26.

24/II.1977 г.

Зам. Председателя Литфонда СССР тов. ФЕДОРОВСКОМУ В. И.

Уважаемый Вячеслав Иванович!

В заключении по нашему отчету за IV квартал прошлого года Вы совершенно справедливо указываете на неправильную выдачу средств по статье «Пособия писателям на творческие периоды» – выдано 100 рублей не члену Литфонда и СП НЕРКАГИ.

Анна Неркаги – 23-летняя, единственная в стране ненка-прозаик, участница VI Всесоюзного совещания молодых, автор нескольких интересных произведений. Сейчас выходит ее книга в «Молодой гвардии», заканчивает автор работу и над новой повестью. Словом, это пока единственная в области действительно молодая и по-настоящему талантливая ненецкая писательница, и мы преднамеренно и сознательно пошли на нарушение сметы ради того, чтобы поддержать писательницу в ее работе над первой книгой. По-моему, Вячеслав Иванович, наш этот грех можно простить и не уменьшать финансирование текущего года, тем более что в целом расходы 76 года не превышают сметных ассигнований.

Убедительно прошу Вас пересмотреть свое заключение и не сокращать нам и без того мизерную смету на целых 100 рублей.

С уважением.



    Ответственный секретарь
    писательской организации К. Лагунов

1/XII-1977 г.

Издательство «Молодая гвардия» тов. ШЕВЕЛЕВУ С. В.

Уважаемый Сергей Владимирович!

Замечания Л. Лапцуй по повести А. Неркаги мы рассматривали в писательской организации и пришли к выводу, что в основе своей они спорны и нет необходимости настаивать на том, чтобы А. Неркаги непременно реализовала их.

Сейчас А. Неркаги на Севере, на родине, пишет новую повесть. Там она живет с сентября и ваше письмо не получила.

С уважением.



    Ответственный секретарь
    писательской организации К. Лагунов

15.XII.77

Зинаида Алексеевна!

Прошу Вас оплатить Хусаиновой 47 (сорок семь) рублей за перепечатку «Илира». В счете не указывайте за что. Потом решим. И предупредите машинисток, чтоб впредь не брали у Анны в перепечатку материал, не получив вперед деньги.



    К. Лагунов

Р.S: Уехал в Свердловск на 3 дня.


29.

РЕКОМЕНДАЦИЯ

Знаю творчество Анны Неркаги с первых ее зарисовок и очерков, – неумелых, наивных, но бесспорно талантливых, – до последней повести «Илир», получившей одобрение на Всероссийском семинаре молодых писателей-северян и принятой к публикации журналом «Дружба народов».

А. Неркаги в своих произведениях стремится отразить, во всей ее полноте, жизнь своего народа, его радости и печали, тревоги и сомнения. Ее герои, равно как и события обеих повестей, не придуманы, а выхвачены из жизни, оттого-то они впечатляют, волнуют, тревожат читателя, заставляя думать над нравственными и иными проблемами, кои присутствуют в этих произведениях, разрабатываются и по-своему решаются молодым прозаиком.

А. Неркаги – тонкий, глубокий психолог, умеющий и понимать и проникать в чужие души и описывать их. Она превосходно понимает и живописует природу Севера и его четвероногих обитателей.

У нее зоркий глаз, образное мышление, яркий, сочный, точный язык.

С удовольствием рекомендую ее в члены СП СССР и глубоко убежден, что в лице А. Неркаги наша литература приобретет настоящего певца Севера, выразителя дум и чаяний своего трудолюбивого, мужественного, гордого народа.



    К. Лагунов

28/II-1978 г. (Константин Яковлевич Лагунов, член СП, билет № 6140)


30.

28/VII-78

НАЧАЛЬНИКУ ГЛАВТЮМЕНЬНЕФТЕГАЗСТРОЯ Тов. КУРАМИНУ В.П.

Уважаемый Владимир Петрович!

В Тюмени живет единственная в стране профессиональная писательница – ненка, член Союза писателей СССР Анна НЕРКАГИ. В настоящее время она работает над новой книгой о коренных северянах – рабочих системы нефтегазстроя.

Зная ваше доброе отношение к литераторам, Тюменская писательская организация убедительно просит Вас, Владимир Петрович, оказать А. Неркаги содействие в приобретении за наличный расчет автомобиля «Запорожец». С глубоким уважением.



    Ответственный секретарь
    писательской организации К. Лагунов


31.

21 сентября 1978 г.

ХАРАКТЕРИСТИКА-РЕКОМЕНДАЦИЯ

АИПИН Еремей Данилович, 1948 года рождения, ханты, окончил Литературный институт им. Горького, корреспондент Ханты-Мансийского окружного радио.

Еремей АИПИН – молодой прозаик. Его рассказы печатались в «Октябре», «Урале», «Литературной России», в будущем году в Свердловске выходит первая книга молодого хантыйского писателя – сборник рассказов и повестей.

Е. Айпин – самобытный, интересный, разносторонний прозаик. В его произведениях остро чувствуется национальная, хантыйская струя. Писатель пытается изобразить жизнь сегодняшнего нефтяного Приобья через призму интересов коренного населения таежного края ханты и манси. Как индустриализовать край, превратив его из таежного, рыболовно-охотничьего в современный нефтедобывающий район, не нанося ущерба природе, ее богатствам, нравственному облику аборигенов – вот что волнует Айпина, о чем он думает и пишет, пишет страстно, заинтересованно, не обходя острых углов.

Е. Айпин много сил уделяет работе окружного литобъединения, активно участвует в мероприятиях, проводимых писательской организации и Обкомом ВЛКСМ.

Писательская организация и Обком ВЛКСМ рекомендуют т. Айпина Е.Д. участником VII Всесоюзного совещания молодых писателей.



    Ответственный секретарь
    Тюм. писательской организации К. Лагунов
    Секретарь Обкома ВЛКСМ Г. Чеботарев


32.

Константин Яковлевич!

Зная, что Вы принимаете большое участие в литературной судьбе Анны, решил послать свои заметки о ее книге.

Может, следует написать о ее книге в «Урал»?

С уважением.



    Омельчук


33.

6 авг. 1979 г.

ОТВЕТСТВЕННОМУ СЕКРЕТАРЮ ТЮМЕНСКОЙ ПИСАТЕЛЬСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ тов. ЛАГУНОВУ К.Я.

Уважаемый Константин Яковлевич!

В состав участников творческой конференции в Горно-Алтайске на тему «История и современность в литературах народов Сибири, Дальнего Востока и Крайнего Севера» включена от Вашей писательской организации Анна Павловна Неркаги.

Конференция состоится 11–16 сентября с. г. Приезд в Горно-Алтайск намечен на 10 сентября. Командировка за счет Вашей писательской организации.

С наилучшими пожеланиями.



    СЕКРЕТАРЬ ПРАВЛЕНИЯ
    СОЮЗА ПИСАТЕЛЕИ РСФСР Ю. КОМАРОВ


34.

Правление Союза писателей РСФСР

тов. ЛАДОНЩИКОВУ Г.А.

Дорогой Георгий Афанасьевич!

Посылаю журнал «Полярная Звезда» с отрывком из новой повести Анны Неркаги.

Желаю здравствовать.

С уважением.



    Ответственный секретарь
    писательской организации К. Лагунов


35.

Уважаемый Константин Яковлевич!

Спасибо за приглашение на отчетно-выборное собрание! К сожалению, не смог приехать, т. к. был уже в Севастополе (приехал в отпуск поработать до марта 80 г.). Мне хотелось посоветоваться с Вами, Константин Яковлевич, вот по какому вопросу: стоит ли оформлять документы для вступления в Союз писателей или не стоит? С одной книгой «В ожидании первого снега». Что бы вы мне посоветовали? Следующая книга идет, вернее, выйдет в «Современнике» в 1980 году, в четвертом квартале. Объем 8 а. л. С тем же названием. Получается не вторая книга, и переиздание первой! А следующая в Свердловске выйдет лишь в 1981 году. Как тут быть? Ждать следующую книгу? Жду Вашего ответа, Константин Яковлевич! Всего доброго! С уважением.



    Ер. Айпин
    12.XII.79
    335040, Севастополь-40
    пр. Острякова, 69, кв. 62


36.

_1_июля_1980_года_

_ВЫПИСКА._ИЗ_ПРОТОКОЛА_

_общего_собрания_Тюменской_писательской_

_организации,_состоявшегося_II_июня_1980_года_

На учете в организации 14 членов СП. Присутствовало 12 членов СП.

2. СЛУШАЛИ: Заявление т. АЙПИНА Еремея Даниловича о приеме его в члены Союза писателей СССР.

Рекомендуют т.т. И.Г. Истомин, Г.В. Семенов, А.К. Приставкин.

Выступили:

Сазонов Г.К.

В нашей организации прием почему-то превращается в акцию уже предрешенного. В таком случае, что стоит наше мнение? Здесь мы что-то решаем, но за тем судьба принимаемых из наших рук уходит, а мы начинаем снова готовить и принимать в Союз других товарищей. А что же те, за которых мы голосовали, почему же их не приняли? Сколько уже отклонено наших решений? Где же авторитет организации, почему не считаются с ее мнением? Айпина мы примем сегодня в Союз, но вот ему наш наказ: создать то, что можно было бы назвать Айпинским. У него пока что нет своего национального лица. Он должен выразить свое чисто национальное, хантыйское.

Лагунов К.Я. (ответст.секретарь писат.организ).

Рассказывает о порядке приема в члены СП, о рабо- те Приемной комиссии и Секретариата СП по приему, о судьбе литераторов, не принятых комиссией в СП.

Денисов Н.В.

Я уловил тревогу Сазонова. Мы даем дорогу в жизнь нашему товарищу, принимая его в свой Союз. Называться писателем – большая ответственность. И к этому надо относиться серьезно. Я хорошо отношусь к Айпину. Прочел его книгу, считаю ее большой удачей. И думаю, мы не торопимся с приемом его в Союз.

Тоболкин З.К.

Я не сомневаюсь, что Айпин будет принят. Считаю что он, сдержанный, деловитый, глубже, чище, чем Юван. Жаль, что есть среди нас такие, кто не читает произведений товарищей, даже тех, кого принимаем в Союз. Надо ввести правило – принимать тогда, когда все члены СП прочтут написанное вступающим. Мой совет Еремею – чтобы национальное не стало выше общенародного. Я верю в него. Может быть заявления о приеме следует обсуждать на бюро писательской организации?

Шумский С.Б.

Торопливость в приеме ни к чему. Но с Айпиным мы не торопимся. Он растет от произведения к произведению и его последняя повесть в журнале «Урал» по-настоящему добрая. Думаю, что Айпин сложился как писатель и его надо принять в Союз.

Лапцуй Л.В.

На мой взгляд, Айпин многообещающий литератор. И очень хорошо, что он не спекулирует экзотическими приметами Севера, пишет ровно, спокойно, но выразительно. Он вполне достоин быть принятым в Союз.

Ананьев-Шерман Е.Г.

Считаю, что если ты видишь в человеке творческую способность, устремленность и иные литературные достоинства, надо его принимать в наш писательский цех. Он не чурается острых проблем, лезет в гущу жизни, живет с теми, о ком пишет. Его произведения

самобытны и профессиональны. И он – молод. Впереди у него большая дорога, по ней он сумеет идти, не сбиваясь с пути. Еремей вырос в нашей семье, возмужал как писатель, и его надо принять в Союз.

Лыкосова Р.И.

Я давно знаю Айпина. Растущий, работающий, думающий литератор со своей темой. Надо принять Айпина в Союз.

Лагунов К.Я.

Я счастлив, что разговор на нашем собрании идет на таком высоком уровне, взыскательно и серьезно. Это говорит о зрелости нашей писательской организации.

Айпин вырос у нас. С литобъединения, с семинаров молодых знаем мы его. По нашей рекомендации вступал он в литинститут. Его произведения – новый шаг в прозе северян. Он пытается осмыслить и отобразить острейшие проблемы современности, и делает это успешно. У него – свой язык, без перебора, емкий, образный, меткий. И характеры он лепит – цельные, интересные, яркие. Айпин сложился как писатель.

Проводится тайное голосование.

Айпина принимают в Союз писателей СССР ЕДИНОГЛАСНО.

Выписка верна: З. Черкасова (подпись)

Печать


37.

ХАРАКТЕРИСТИКА

_на_члена_СП_СССР_тов._НЕРКАГИ_Анну_Павловну;_

_рождения_1952_года,_ненка,_

_образование_незаконченное_высшее_

А.П. Неркаги – единственная в стране ненка – профессиональный писатель. Она автор двух талантливых, самобытных повестей, одна из которых выходила массовым тиражом в издательстве «Молодая гвардия».

А.П.Неркаги много сил и времени отдает самообразованию, много читает, принимает активное участие в работе писательской организации.

Это – честный, взыскательный к себе и товарищам человек, не терпящий фальши и двоедушия. Она внимательно следит за жизнью своего народа, знает его радости, боли и беды и делает все возможное, чтобы помочь партийной организации в улучшении бытовых условий и культурного обслуживания охотников, рыбаков и оленеводов Крайнего Севера.



    Ответственный секретарь Тюменской
    писательской организации К. Лагунов
    13 февраля 1981 года


38.

УВАЖАЕМЫЙ КОНСТАНТИН ЯКОВЛЕВИЧ!

Обращаюсь к Вам как составитель сборника «Близок Крайний Север». Мы с редактором совершенно потеряли Анну Неркаги. Помогите, пожалуйста, разыскать ее. По тюменскому адресу она не отвечает. А «Современник» намерен издать ее книгу.

Жму руку.



    И. Буркова


39.

26 ноября 1982 г.

Здравствуй, Анна!

Грустное твое письмо получил. Все получилось, как мы и предполагали, да по иному и не могло получиться: жизнь есть жизнь.

Решайте скорее с переездом в Салехард или с возвращением в Тюмень (лучше, если в Тюмень), иначе – крах надежд и планов.

Самое лучшее (если муж все же останется в тундре) уехать в Москву на 2 года на ВЛК. Столица. Окружение. Издатели. Все, что нужно литератору.

Думайте. Не тяните. Сообщите поживее.

За 12 листов, массовый или не массовый тираж, Вам заплатят одинаково по 180 рублей за лист, ибо издание-то второе, а, может быть, и третье.

Жду письма.


40.

31 марта 1983 г.

ИСПОЛКОМ ТЮМЕНСКОГО

ГОРОДСКОГО ОТДЕЛА

Отдел бронирования

Тюменская писательская организация просит продлить на 2 года срок действия бронирования квартиры (г. Тюмень ул. Пермякова №31 кв 26) члену Союза писателей СССР НЕРКАГИ Анне Павловне, находящейся в тундре (Ямало-Ненецкий округ) по сбору национального фольклора и подготовки сборника к печати.



    Ответственный секретарь
    писательской организации К. Лагунов


ТЕЛЕГРАММЫ

_На_адрес:_Тюмень._Дом_Советов._

_Союз_писателей._

_Лагунову_К.Я._

_От_А.П._Неркаги_

Из Лаборовой


1.

Разрешите остаться до конца ноября. Приеду готовой повестью, честное слово.

Аня


2.

Поздравляю праздником. Желаю здоровья и творческих находок.

Аня


3.

Не могу выбраться Лаборовой. Нет транспорта.

Уважением Аня


4.

У меня нет возможности позвонить Миронову по тому же вопросу, по какому Вы звонили. Конфликт не разрешился. Очень прошу позвоните еще раз. Желаю здоровья.

Уважением Аня


5.

Временно работу не принимают. Местное начальство никак не хочет решить этот вопрос положительно. Не знаем, что делать. Ехать в Тюмень боимся, вдруг квартиры не будет, опять будем маяться, теплой одежды нет. Я желала остаться год. Материалу много хорошего. Нельзя ли через Тюрина устроить. Совсем измучилась. Посоветуйте, пожалуйста. Очень жду ответа.

Аня [1974]


6.

Сообщите телеграммой можем ли октября надеяться на квартиру, ехать ли нам. Нет ли у Вас просьбы.

Неркаги Аня [1974]


7.

Вылетела только 27 мая. Нет транспорта. Разрешите задержаться до конца июля. Позвоните Литипову М. Д. Пленок мало. Батареек нет. Настроение плохое.

Аня Неркаги


8.

Наконец, я Лаборовое. Все намного серьезней чем думала.

Уважением Аня


9.

Приехать не могу. Дома тяжело. Позвоните Свердловск.

Уважением Неркаги


10.

Позвоните Свердловск. Дома дела плохи. Поехала с отцом. Отказаться не хватает духа.

Неркаги


11.

Не изменились ли сроки собрания. Боюсь, что не доберусь. Приезжайте, по-прежнему ждем. Берегите здоровье.

Уважением Аня


12.

Я Лаборовой. Сильно не здоров отец. Приеду после 10 января.

Уважением Аня


13.

Бабушка умерла. Оставить отца одного пока не могу. Вашу телеграмму о Денисове получила поздно. Видно все решилось без моего мнения. Очень интересует Свердловск. Как Ваше здоровье? Жду встречи, есть о чем поговорить.

Уважением Аня


14.

Спасибо за деньги, за продление срока. Нет у меня никакой связи с издательством «Молодая гвардия». Из квартиры сообщили, что есть бандероль из Москвы. Может Вам как-то удастся узнать что-либо о судьбе книги. Здоровье нормальное. На душе спокойно. Работается трудно.

Уважением Аня


15.

Поселок приехала поздно. Насчет приема Анисимковой воздерживаюсь.

Член Союза писателей СССР

Неркаги


16.

Анико и Илир идут 82 году «Современнике». Жива. Здорова.

Аня


17.

На съезд писателей отголосую за Лагунова, а Тоболкин воздерживаюсь. Хотелось бы молодых членов Союза.

Член Союза писателей СССР

Неркаги

* * *

Из Салехарда


1.

Деньги получила. Спасибо. Не могу никак вылететь в Лаборовую. Ничего туда не летает. Не знаю, что делать.

Аня


2.

Левченко нужна официальная бумага, иначе ставку не поставят. Чувствую недоверие его стороны. Совхоз не определен.

Аня


* * *

Из Малеевки

Все отлично. С нетерпением жду встречи. Благодарю за все.

Аня


* * *

Из Аксарки

Ненецкая писательница Неркаги Анна первого ноября приказом по отделу культуры на полставки работника агитационно-культурных бригад, настоящее время решается вопрос оформления ее полную ставку.

Председатель Приуральского райисполкома Чеканов


КОММЕНТАРИИ

Напутствуя учреждение Тюменского областного отделения писательской организации, секретарь правления Союза писателей РСФСР С. А. Баруздин в феврале 1963 года подчеркнул в официальном «Приветственном слове»: «Особенно хочется пожелать, чтобы новое отделение Союза писателей оказало свою влиятельную помощь становлению молодых литератур малых народов Крайнего Севера» (Чернышов А.В. Тюменскому региональному отделению Союза писателей – 40 лет (1963–2003). Тюмень: Вектор Бук. 2003 С. 25). Возглавлявший писательскую организацию области на протяжении двадцати лет (1963–1983 гг.) К.Я. Лагунов целенаправленно и творчески следовал этой установке.

К началу 1970-х годов членами Союза писателей из коренных малочисленных народов Севера были И.Г.Истомин (1955 г.), Ю.Н. Шесталов (1962 г.), Л.В. Лапцуй (1964 г.), М.И. Шульгин (1971 г.). На подходе было новое, послевоенное по рождению, поколение писателей, которому предстояло пройти школу профессионализации, школу творческого и жизненного самоопределения, школу общения в профессиональной литературной среде. Результатом этого процесса было принятие в члены Союза писателей СССР тундровой ненки А.П. Неркаги (1978 г.), манси А.С. Тарханова (1980 г.), аганского ханты Е.Д. Айпина (1981 г.). Показательно, что после ухода К.Я. Лагунова с поста ответственного секретаря областной писательской организации ни один из представителей малочисленных народов в Тюмени не был принят в члены профессионального Союза.

В «Книге памяти», выпущенной к 80-летию со дня рождения писателя, манси Ю.Н. Шесталов и А.С. Тарханов, ханты Е.Д. Айпин и М.К. Вагатова уже заглавиями своих материалов обозначили миссию К.Я. Лагунова как «первооткрывателя» и «наставника», как «удивительного человека», оставившего в региональной культуре «блистательный след» (Константин Лагунов: Книга памяти. Екатеринбург, 2005. С. 251–254, 278–279). В этом же издании опубликован ряд документов, характеризующих работу и общение К.Я. Лагунова с русскоязычными писателями ненцами и хантами послевоенного поколения (С. 194, 198, 204–206, 221,223–225).

Прошедшая с момента ухода К.Я. Лагунова с ответственного поста руководителя организации четверть века позволяет на основании документов 1970-х начала 1980-х годов объективно оценить роль профессионального союза и официальной власти в становлении самосознания молодого художника как духовного лидера своего малочисленного народа, их роль в системной поддержке его физического и культурного выживания в инонациональной среде.

Документы свидетельствуют, что в случае А.П. Неркаги речь, во-первых, шла об элементарном физическом и бытовом выживании студентки и начинаю щей писательницы, во-вторых, о самой возможности заниматься ей литературным творчеством и прийти к широкому читателю, в-третьих, о формировании ответственности перед собственным даром и перед своим малочисленным народом, в-четвертых, о гарантировании ей официального статуса профессионала и лауреата премии Тюменского комсомола для дальнейшего встраивания молодого литератора в сложившуюся в стране систему издательской деятельности. Именно инициативная позиция К.Я. Лагунова обеспечила профессиональный статус ненецкой писательницы в 26 лет, ее публикации в журналах и отдельной книгой. И это несмотря на то, что авторитетнейший тогда именно ненецкий художник Л.В. Лапцуй выступил против первой повести Неркаги, и несмотря на то, что при малочисленности областной организации в мо- мент приема Неркаги в члены Союза два голоса было подано против. К. Лагунов содействовал поступлению Е.Д. Айпина в Литературный институт им. Горького, помогал ему с трудоустройством в г. Нижневартовске после окончания института, принял решение о начале процедуры приема в Союз по одной изданной книге и т. д. Сказанное не отменяет того, что творческие устремления писателей были различны и в 1970-е годы, и в последующие десятилетия. Из документов очевидно: путь молодым талантливым писателям в «большую литературу» готовила областная организация и ее руководитель.

Массив документов тех лет сохранился во многом благодаря секретарю ТО СП РСФСР З.А. Черкасовой и профессиональной привычке К .Я. Лагунова, как историка по базовому образованию, ценить и беречь документальные свидетельства жизни.

Публикаторы выражают признательность руководителю писательской организации С. Б. Шумскому за возможность работы с фондами областного отделения в начале 2000-х годов.



    Подготовка текста, публикация и комментарии С.А. Комарова, О.К. Лагуновой




ЛАГУНОВ К. ТАК ЭТО БЫЛО


Всю Неделю поэзии местные газеты ежедневно публиковали интервью с поэтами, их стихи, рассказы об их творчестве. Радио и телевидение рассказывали о поэтических вечерах. Над Тюменью и краем голосистыми весенними птицами кружили стихи, стихи, стихи...

Торжественное открытие и закрытие Недели поэзии проходило все в том же зале заседаний областного комитета партии. Иногда эти поэтические вечера продолжались более трех часов без перерыва. И все это время переполненный большой зал благоговейно внимал поэтам, награждая каждого бурными аплодисментами.

И традиционный прощальный ужин участников Недели поэзии проходил в столовой обкома партии.

Тут, по-моему, комментарии не нужны. Как говорят, «и ежу ясно», что без разносторонней и мощной поддержки обкома партии, городских и районных партийных комитетов, такие грандиозные областные мероприятия, как Недели поэзии, писательской организации никогда бы «не поднять».

Ежегодно проводимые Недели поэзии стали первой высокой ступенью к признанию, популярности и авторитету областной писательской организации не только в родной Тюменской области, но и в Москве, и в Союзе.

Потому и посетил нас первый секретарь Союза писателей СССР, дважды Герой Социалистического Труда, член ЦК КПСС, депутат Верховного Совета СССР, лауреат Ленинской и многих иных литературных премий Георгий Мокеевич Марков.

Почти тридцать лет Георгий Марков возглавлял Союз писателей СССР. Чтобы тащить всесоюзный писательский воз, надо было быть первоклассным дипломатом и блестящим политиком, выдающимся организатором и отменным оратором, требовательным администратором и чутким талантливым психологом; и еще следовало быть добротным писателем.

В приемной Маркова всегда толпились обиженные, рассерженные, надеявшиеся писатели, приехавшие в свой Союз из разных уголков великой державы. А на рабочем столе Маркова всегда толстенная папка деловых бумаг – постановлений, циркуляров, писем – из самых разных инстанций: от ЦК КПСС до Министерства иностранных дел. Потому сочинительству Марков отводил время от четырех до восьми утра.

Я часто встречался с Георгием Мокеевичем, бывал с ним в поездках, в том числе и зарубежных, видел его в самых разных обстоятельствах и не раз дивился его спокойной рассудительности, хладнокровию и мудрости. Потому-то приезд в Тюмень Георгия Мокеевича явился для меня незабываемым событием...

Это случилось в студеном пасмурном январе 1970 года.

Мы съездили с Георгием Мокеевичем в Ялуторовский музей декабристов. Побывали в Тобольске и в селе Покровском. О чем только не переговорили, то и дело наталкиваясь на вопрос: какое общесоюзное литературное мероприятие можно провести в Тюмени, чтобы оно, во-первых, прогремело на всю страну; во-вторых, стало традиционным; в-третьих, оттолкнувшись от Тюмени, покатилось бы по всему Советскому Союзу?

В конце концов надумали в этом же году провести в Тюмени первые Дни советской литературы с участием лучших, наименитейших писателей всех пятнадцати союзных республик.

С этой идеей и явились мы к Борису Евдокимовичу Щербине. День был воскресный. Принимал он нас на своей квартире, в которой не было следов евроремонта, стояла обыкновенная мебель, и застолье было самым рядовым, и «обслуживала» нас жена Бориса Евдокимовича. Упоминаю об этом специально для тех, кому задурили мозги россказнями о барской роскоши бывших «партократов».

А 20 июля 1970 года в Тюмени открылись первые Дни советской литературы. Это был великий всесоюзный праздник советской литературы, в котором участвовало более ста прозаиков, поэтов, драматургов и критиков из всех республик Союза, да еще гости из семи зарубежных стран.

Открывали дни литературы в Тобольске на кремлевском дворе в присутствии многих тысяч тоболяков. Море улыбок. Бурные, восторженные овации. Охапки цветов.

В этот же день открыли в Тобольске памятник П.П. Ершову, сделанный тюменским скульптором Беловым.

Всем гостям вручили памятные медали с портретом Ершова, сделанные тюменскими умельцами на заводе медоборудования.

В Тобольске возглавляемая Г. М. Марковым писательская армада разделилась на пять отрядов. Самый большой из них на «своем» теплоходе направился вниз по Иртышу и Оби к геологам и нефтяникам Горноправдинска, Ханты-Мансийска, Сургута, Нефтеюганска, Нижневартовска, Мегиона.

Другие писательские бригады улетали и уезжали к газодобытчикам Заполярья, к рыбакам и лесникам, к хлеборобам.

Сотни литературных вечеров в переполненных залах. Встречи с писателями на лесосеках и буровых, на полевых станах и животноводческих фермах, в заводских цехах и на рыбачьих песках, в сейсмоотрядах и на промыслах. Многие участники этих встреч впервые видели живого писателя, слышали жаркое, проникновенное писательское слово.

Это был непередаваемый всеобщий праздник духа, праздник отечественной культуры, торжество высоких идеалов и благородных стремлений. Все центральные газеты Советского Союза, Всесоюзное радио и телевидение ежедневно рассказывали о Днях литературы в Тюменской области; печатали интервью с писателями, подборки стихотворений, отрывки из рассказов и повестей все местные, областные, окружные, городские и районные газеты. Добавьте к этому многие очерки, репортажи и статьи о Днях литературы, написанные и опубликованные нашими зарубежными гостями.

Насколько велик авторитет этих Дней был в стране, можно судить хотя бы по такому факту. Центральное телевидение предоставило мне сорок минут для рассказа о делах тюменских.

К Дням литературы мы выпускали поэтические буклеты, медали, афиши, плакаты, альманахи. В период подготовки к первым Дням родилась наша газета «Тюмень литературная», выпуск которой продолжается и поныне.

Шесть лет подряд в одно и то же время проводились в Тюмени Дни советской литературы. Наш опыт подхватили писательские Союзы всей страны. Авторитет и вес Тюменской областной писательской организации стал не только высок, но и всесоюзно масштабен.

А мы были уже недовольны достигнутым. Вместе с руководством Союза писателей СССР стали думать да гадать, чем бы новым удивить да порадовать тюменцев.

И придумали...

Это была первая в истории Всесоюзная творческая конференция писателей и критиков. Тема конференции: «Герои великих строек нашего времени и советская литература». Проходила конференция в Тюмени 25-27 января 1978 года.

Снова Тюмень принимала более ста писателей из всех республик великого Советского Союза. Конференция стала главным событием в жизни нашего края. К ней было приковано внимание всех средств массовой информации страны.

С большой, яркой и мудрой речью на конференции выступил первый секретарь обкома партии Геннадий Павлович Богомяков...

Здесь мне хочется сделать маленькое отступление для того, чтобы сказать: ни Дней советской литературы, ни Всесоюзных творческих конференций и даже Недель поэзии наша писательская организация никогда бы не провела без поддержки, помощи и руководства областного комитета партии.

Дни советской литературы «съедали» немало средств. Мы откупали на неделю двухпалубный теплоход «Ленинский комсомол». По нашим маршрутам развозили писательские десанты спецрейсами самолеты и вертолеты, катера и автобусы. На десять дней мы полностью откупали гостиницу «Турист». Аренда залов. Реклама. Питание... Все это деньги, деньги и деньги. Нашей писательской сметой такие расходы не предусматривались. Деньги на проведение, скажем, Дней литературы давали облсовпроф, облисполком, главки и давали прежде и главным образом потому, что за нашей спиной стоял обком партии.

Прихожу я, к примеру, в нефтяной главк, к начальнику главка Виктору Ивановичу Муравленко, и говорю:

– Двадцатого июля начнутся Дни советской литературы в нашей области. Посмотрите, каких именитых гостей ждем мы...

Виктор Иванович внимательно «изучает» программу дней, список предполагаемых участников этого литературного праздника. Из пяти маршрутов, по которым поедут писательские бригады, главным и самым многолюдным был маршрут «нефть» – на теплоходе по нефтяным городам.

Передавая Виктору Ивановичу именное приглашение на торжественное открытие Дней, я говорю:

– Мы обговаривали с Борисом Евдокимовичем программу Дней и возможные источники материальных затрат... Он посоветовал обратиться к вам с просьбой принять на главк расходы по аренде теплохода, на котором поплывут писатели к нефтяникам...

Борис Евдокимович Щербина – первый секретарь обкома партии. Его советы и рекомендации следовало исполнять. И, поворошив свой седой чуб, покашляв коротко и многозначительно, Виктор Иванович писал на уголке принесенного мною письма распоряжение своим финансистам: оплатить аренду теплохода...

С каждой из пяти писательских бригад ехал работник идеологического отдела обкома партии. Он брал на себя все организационно-хозяйственные хлопоты и заботы, связанные с поездкой писателей к рыбакам, лесникам или хлеборобам. А это: транспорт, гостиницы, питание, организация встреч, вечеров, конференций.

Тюменский обком партии был крестным отцом нашей писательской организации. И относился к писателям по-отечески взыскательно и добросердечно. Обком для писателя был родным домом, куда можно было постучаться с любой бедой или нуждой.

Я никогда не забуду долгие откровенные беседы обо всем с Борисом Евдокимовичем Щербиной или Геннадием Павловичем Богомяковым. Разговор всегда проходил, как говорят, на равных. Не таясь и не лукавя, и не эзоповским языком я высказывал все, что наболело: сомнения, недоумения, неприятия. Мы час- то и порой непримиримо спорили, но это не портило наших дальнейших отношений.

Но вернемся к первой в стране Всесоюзной творческой конференции писателей и критиков, которая проходила в Тюмени.

45 ораторов выступили на этой конференции. Среди них такие выдающиеся советские писатели, как Георгий Марков и Вадим Кожевников, Сергей Залыгин и Борис Полевой, Григорий Бакланов и Даниил Гранин.

И снова Тюмень из нефтяной стала литературной столицей Советского Союза.

Писателей знали. Писателей уважали и почитали. С их мнением считались. К их голосу прислушивались.

Мы входили в состав пленумов правлений Союза писателей СССР и Союза писателей РСФСР, были членами издательских редсоветов и редколлегий журналов. Наши голоса постоянно звучали по радио и телевидению. Наши имена не сходили со страниц областной печати.

Так это было...




О ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВЕ К.Я. ЛАГУНОВА. ИЗБРАННАЯ БИБЛИОГРАФИЯ (1995–2009 ГГ.)





1. Лукьянин, В.К. Лагунов: «Пред богом и людьми», «Иринарх»: Рецензия // Урал. 1995. № 9. С. 250.

2. Горбачева, Н.Н. «Выбор героя – поступок нравственный»: (О повести К.Я. Лагунова «Иринарх») // Космос Севера. Вып. 1. Тюмень: Софт Дизайн, 1996. С. 125–130.

3. Кожинов, В.В. Загадочные страницы истории XX века. Кн. 2: Власть и народ после Октября // Наш современник. 1996. №1. С. 149–150.

4. Кожинов, В.В. «Книга К.Я. Лагунова убеждает» // Тюменские известия. 1996. 16 марта.

5. Литература Тюменского края: Хрестоматия: В 3 кн. / Составители Г.И. Данилина, Н.А. Рогачева, Е.Н. Эртнер. Тюмень: СофтДизайн, 1996. Кн. 3. С. 7–12, 114–136, 148–164, 339-340.

6. Данилина Г.И., Рогачева Н.А., Эртнер Е.Н. Тюменская литература и освоение природных богатств // Литература Тюменского края: Книга для учителя и ученика. Тюмень: СофтДизайн, 1997. С. 256-259, 273-275.

7. Комаров С.А. Творческий путь К.Я. Лагунова: опыт периодизации // Ханты-Мансийский автономный округ: историко-культурная и социально-экономическая характеристика в аспекте создания региональной энциклопедии. Тюмень: Изд-во Тюменского ун-та, 1997. С. 101–103.

8. Лукоморье: Литературная хрестоматия / Составители Н.Н. Горбачёва, Н.А. Рогачёва. Тюмень: Софт Дизайн, 1997. С. 111–126, 308.

9. Маковец О. Библионяня открывает игротеку: [Кроссворд по сказкам К.Я. Лагунова] // Наше время. 1997. 4 марта.

10. Рогачев, В.А. Пути и перепутья жизни и прозы Константина Лагунова // Литература Тюменского края: Книга для учителя и ученика. Тюмень: Софт Дизайн, 1997. С. 282-310.

11. Рогачева, Н.А. Современная литературная критика Тюменского края // Художественная литература, критика и публицистика в системе духовной культуры. Вып. 3. Тюмень: Изд-во Тюменского ун-та, 1997. С. 141–146.

12. Огрызко, В.В. Анна Павловна Неркаги // Писатели и литераторы малочисленных народов Севера и Дальнего Востока. Биобиблиографический справочник. Ч. 1. М.: Литературная Россия, 1998. С. 509-510.

13. Рогачев, В.А. Первая эпопея на тюменской земле // Наше время. 1998. 25 апреля.

14. Страна без границ: литературная хрестоматия: В 2 кн. / Составители Н.Н. Горбачева, Н.А. Рогачева. Тюмень: СофтДизайн, 1998. Кн. 2. С. 25-33, 298-308, 359-376, 468-469.

15. Горбачева, Н.Н. Мотив истории в прозе К.Я. Лагунова // Вестник Тюменского гос. университета. 1999. №4. С. 22-27.

16. Рогачев, В.А. К.Я. Лагунов. К 75-летию со дня рождения: Персоналии. // Вестник Тюмен. гос. университета. 1999. № 2. С. 226-228.

17. Рогачев, В.А. На стремнине реки времени: (К 75-летию К.Я. Лагунова) // Лагунов К.Я. Собр. соч.: В 3 т. Т. 1. Тюмень: Изд-во Тюменского ун-та, 1999. С. 3-8.

18. Константин Яковлевич Лагунов: Рекомендательный указатель литературы. Тюмень: Вектор Бук, 2000. 80 с.

19. Лагунова, О.К. Лагунов Константин Яковлевич // Югория: Энциклопедия ХМАО. Т. 2. Ханты-Мансийск, 2000. С. 104, 106.

20. Шишкин, Н.Э. Публицистика К. Лагунова: Северный миф и его развенчание // Филологический дискурс. Вып. 1. Тюмень: Изд-во Тюменского ун-та, 2000. С. 138–144.

21. Лагунов Константин Яковлевич // Сибирь в лицах. Новосибирск: Масс-медиа-центр; Инфолио-пресс, 2001. С. 478.

22. Лагунова, О. Об отце: (Сорок дней как ушел из жизни К.Я. Лагунов) // Тюменская правда. 2001. 28 авг.

23. Кожинов, В.В. Россия. Век XX. Кн. 1. (1901–1939). М.: Эксмо-Пресс, 2002 (глава 8. Власть и народ после Октября).

24. Огрызко, В.В. Лагунов Константин Яковлевич // Хантыйская литература. М.: Литературная Россия, 2002. С. 319.

25. Захарченко, В.И. Писатели и время // Сибирское богатство. 2004. № 5-6. С. 142–145.

26. Константин Яковлевич Лагунов / Рекомендательный указатель литературы. 2-е изд., доп. Тюмень: Центральная городская библиотека, 2003. 68 с.

27. Корокотина, А.М. Писатели-земляки в книге К.Я. Лагунова «Портреты без ретуши» // Город как культурное пространство. Тюмень: Экспресс, 2003. С. 148–153.

28. Огрызко, В. В. Бегство от цивилизации // Ненецкая литература. М.: Литературная Россия, 2003. С. 39-41.

29. Лагунова, О.К. Феномен встречи этнических со знаний в региональной культуре Западной Сибири последней трети XX столетия (Е.Д. Айпин и К.Я. Лагунов) // Известия Уральского гос. университета. 2003. Вып. 28. С. 100–112.

30. Огрызко, В.В. Лагунов Константин Яковлевич // Ненецкая литература. М.: Литературная Россия,2003. С. 327.

31. Полыгалова, Н. Добрый сказочник с нами рядом Тюменские известия. 2003. 17 сент.

32. Горбачев, В.С. С днем рождения, Константин Яковлевич!: [К 80-летию К.Я. Лагунова] // Тюменская область сегодня. 2004. 15 сент.

33. Горбачева, Н.Н., Комаров, С.А. Лагунов Константин Яковлевич // Ямал: Энциклопедия ЯНАО. Т. 2. Салехард, 2004. С. 85-86.

34. Добрянская, А. Ольга Лагунова: «Остановка – движение назад» // Элита – Region. 2004. Май-июнь. С. 84-89.

35. Кожинов, В.В. Черносотенцы. М.: Эксмо; Алгоритм. 2004. С. 288-290.

36. Комаров, С.А. Критика литературная // Большая Тюменская энциклопедия. Т. 2. Тюмень, 2004. С. 162–163.

37. Комаров, С.А. Лагунов Константин Яковлевич // Большая Тюменская энциклопедия. Т. 2. Тюмень, 2004. С. 194.

38. Комаров, С.А. Литература детская // Большая Тюменская энциклопедия. Т. 2. Тюмень, 2004. С. 220-221.

39. Комаров, С.А., Лагунова, О.К. Жанры литератур // Большая Тюменская энциклопедия. Т. 1. Тюмень, 2004. С. 437-439.

40. Константин Яковлевич Лагунов: рекомендательный указатель. Вып. 2. Тюмень: Вектор Бук, 2004. 34 с.

41. Кузнецов, А. Всегда с детьми // Тюменская область сегодня. 2004. 15 сент.

42. Потрепалова, С. Ловите ветер всеми парусами // Тюменская правда. 2004. 15 сент.

43. Гольдберг, Р.С. День Святого Никогда. // Гольдберг Р.С. Я – ваш корреспондент. Тюмень: Тюменский курьер, 2005. С. 99–101.

44. Горбачева, Н.Н. «Диаметр исторического сознания»: прошлое – настоящее – будущее в прозе Лагунова. // Константин Лагунов: Книга памяти. Екатеринбург: Средне-Уральское кн. изд-во, 2005. С. 314-319.

45. Захарченко, В.И. Константин Лагунов и Анна Не-ркаги: на границах этносов и эпох. Вольные заметки к одному письму // Константин Лагунов: Книга памяти. Екатеринбург: Средне-Уральское кн. изд- во, 2005. С. 338-348.

46. Избранная библиография К Я. Лагунова // Константин Лагунов: Книга памяти. Екатеринбург: Средне-Уральское кн. изд-во, 2005. С. 363-366.

47. Комаров, С.А. Лагунов Константин Яковлевич // Константин Лагунов: Книга памяти. Екатеринбург: Средне-Уральское кн. изд-во, 2005. С. 6-8.

48. Константин Лагунов: Книга памяти / Составитель О.К. Лагунова. Екатеринбург: Средне-Уральское кн. изд-во, 2005. 368 с.

49. Константин Яковлевич Лагунов // Первый вуз земли Тюменской. Тюмень: Изд-во Тюменского ун-та, 2005. С. 269-270.

50. Корокотина, А.М. Революционная Сибирь в прозе К.Я. Лагунова: концепция истории // Константин Лагунов: Книга памяти. Екатеринбург: Средне-Уральское кн. изд-во, 2005. С. 306-313.

51. Лагунов Константин Яковлевич // Факультет истории и политических наук: главы жизни. Тюмень: Мандр и К^а^, 2005. С. 204-205.

52. Лагунова, О.К. К.Я. Лагунов и Е.Д. Айпин: встреча этносознаний // Константин Лагунов: Книга памяти. Екатеринбург: Средне-Уральское кн. изд-во, 2005. С. 320-327.

53. Маркова, В.В. Путь к правде: герой в романе К.Я. Лагунова «Отрицание отрицания» // Константин Лагунов: Книга памяти. Екатеринбург: Средне-Уральское кн. изд-во, 2005. С. 334-337.

54. Рогачев, В.А. Константин Лагунов: на стремнине реки времен. // Константин Лагунов: Книга памяти. Екатеринбург: Средне-Уральское кн. изд-во, 2005. С. 354-362.

55. Рогачева, Н.А. Социально-утопические мотивы в детской прозе Константина Лагунова // Константин Лагунов: Книга памяти. Екатеринбург: Средне-Уральское кн. изд-во, 2005. С. 328-333.

56. Фотохроника; Из архива К.Я. Лагунова; Константин Лагунов в воспоминаниях // Константин Лагунов: Книга памяти. Екатеринбург: Средне-Уральское кн. изд-во, 2005. С. 187-304.

57. Шишкин, Н.Э. Публицистика Константина Лагунова: покушение на миф // Константин Лагунов: Книга памяти. Екатеринбург: Средне-Уральское кн. изд-во, 2005. С. 349-353.

58. Захарченко, В.И. Собака писателя // Тюменские ведомости. 2007. №44. 1-7 ноября. С. 30.

59. Захарченко, В.И. Слава не слаще шоколада // Тюменские ведомости. 2007. № 45. 8–14 ноября. С. 30.

60. Лагунова, О.К. Феномен творчества русскоязычных ненцев и хантов последней трети XX века. Тюмень: Изд-во Тюменского ун-та, 2007. С. 47-52, 64-68.

61. Шишкин, Н.Э. Очерк о Тюменском севере в журнальной публицистике 60-80-х годов XX века // «Мультикультурализм» в современном художественном мышлении. Тюмень: Печатник, 2007. С. 209-212.

62. Больше чем наука. Книга о филологии и филологах Тюменского государственного университета. Тюмень: Изд-во Тюменского ун-та, 2008. С. 11, 26-27, 162–163, 167–170, 256-257, 270. -

63. Евсеев, В.Н. Нефть и нефтяники в современной художественной литературе // Язык тюменских нефтяников. Тюмень: Печатник, 2008. С. 109–162.

64. Комаров, С.А. Писатель был счастлив // Тюменские ведомости. 2008. № 39. 2-8 октября. С. 8-9.

65. Комаров, С.А. Из опыта изучения литературной культуры Тюменского края на рубеже 1990-х 2000-х годов: Стих // Региональный литературный ландшафт в русской перспективе. Тюмень: Печатник, 2008. С. 97-99.

66. Константин Лагунов // Тюменской строкой...: Антология. Тюмень: ОАО «Тюменский дом печати», 2008. С. 24-29.

67. Павлова, Л.К. Грани русского слова в произведениях К.Я. Лагунова // Региональный литературный ландшафт в русской перспективе. Тюмень: Печатник, 2008. С. 376-379.

68. Гольдберг, Р.С. Путь русского интеллигента // Тюменский курьер. 2009. № 170. 16 сент.

69. Граник, С.-М. В мире повестей-сказок Лагунова // Тюменская область сегодня. 2009. 16 сент.

70. Захарченко, В.И. Рядом с писателем // Сибирское богатство. 2009. № 10. С. 72-76.

71. Корокотина, А.М. Вместо завещания (о романе «Самоеды») // Тюменская правда. 2009. № 169. 16 сент.

72. Лагунов К.Я. // Тюменские писатели – детям: хрестоматия / Сост. З.Я. Селицкая, В.П. Ткач. Ишим: Изд-во ИГПИ им. П.П. Ершова, 2009. С. 40-51, 108–109, 111–112.

73. Маркова, В.В. Шанс стать лучше // Университет и регион. 2009. № 31. 11 сент.

74. Токарева, О.Б. «Помним. Читаем. Любим.» // Тюменская область сегодня. 2009. 16 сент.

75. Шишкин, Н.Э. Легендарный очерк «Нефть и люди» // Тюменская область сегодня. 2009. 16 сент.

76. Шишкин, Н.Э. Периодизация развития очерков об освоении нефтегазовых месторождений Тюменской области // Информационное пространство Тюменской области. Вып. 6. Тюмень: Печатник, 2009. С. 120–125.



    Составитель С.А. Комаров