«Мы не знаем пощады...»
А. А. Петрушин





I.


«Военно-революционный комитет доводит до сведения жителей Тюменского уезда об образовании с 15 сентября 1919 года Тюменской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступностью по должности».

    Газета «Известия Тюменского (Тобольского) военно-революционного комитета»




Губчека













Весна восемнадцатого

Советская власть в Тюменской (Тобольской) губернии была установлена позднее, чем в соседних рабочих центрах Урала и Сибири. Самостоятельная большевистская организация в Тюмени, самом крупном промышленном городе губернии, оформилась лишь в декабре 1917 года. Через месяц в Тюмени был избран большевистский исполнительный комитет Совета, однако специальных органов и реальной силы для защиты новой власти он не имел. Меньшевистская городская Дума и эсеровская земская управа не считались с Советом. Служащие бастовали. На окраинах города – разгул бандитизма.

Сейчас не вызывает сомнения, что реально Советскую власть в Тюмени «установил» морской карательный отряд под командованием «военного комиссара Северного района и Западной Сибири» Запкуса. Сведения об этом «революционере» противоречивы: в некоторых архивных документах он именуется как Зайпкус, а писатель Всеволод Иванов в повести «Голубые пески» называет его Василием Антоновичем Запусом.

Действуя вдоль железной дороги между Екатеринбургом и Омском, а позднее в Прииртышье, отряд под предлогом «пополнения казны революции» грабил граждан: только в Тюмени реквизировали золота и драгоценностей на сумму свыше двух миллионов рублей.

Объявления и приказы комиссара Запкуса нагоняли страх на тюменских купцов и мещан.

– Всем! Всем! Всем! Предписываю красноармейцам отряда лиц, уличенных в чем-либо преступном, расстреливать на месте!

12 марта при облаве на станции Тюмень матросы задержали Николая Заболотского, поручика 6-го гусарского полка. На допросе он сообщил, что приехал в Тюмень по торговым делам к князю Георгию Евгеньевичу Львову, бывшему главе Временного правительства; Николаю Сергеевичу Лопухину, известному деятелю земского и городского союза (сокращенно – «Земгор»), и князю Александру Владимировичу Голицыну, популярному московскому врачу.

Не мудрствуя, Запкус устроил засаду в доме Кривоногова на Спасской улице (ныне улица Ленина) и вскоре задержал «старика, одетого в черный пиджак, пимы и шапку с ушами», – это был князь Львов. Таким же образом схватили Лопухина и Голицына и доставили в штаб отряда на вокзал.




Зачем приезжал в Тюмень князь Львов

Если у А.И. Солженицына в «Марте семнадцатого» сцедить словесный бульон, то останется гуща фактов из жизни князя Львова.

Он родился в год отмены в России крепостного рабства. Досталось ему бедное имение в Тульской губернии и на княжеском столе черный хлеб да квашеная капуста. После гимназии выбрал юридический факультет: там считалось учиться легче, чем где-либо. И вытаскивали вместе с братом хозяйство на клеверных семенах да на яблоках. Москва в те годы знала не самого Львова, но «яблочную пастилу князя Львова». Себя он считал «незаменимым дельцом и делягой», но отличался благонравностью, скромностью, честностью и неподкупностью (много ли таких политиков отыщется в России), поэтому общественность, более всего московская, восхищенная деятельностью земского и городского Союза в войне с Германией, называла князя Львова «гигантом политической оппозиции».

Князь Львов, будучи земским начальником или депутатом первой Государственной Думы, ни на одном из заседаний не произнес ни единой публичной речи, даже предвыборной, но при этом обладал даром – добывать деньги у государства или у частных лиц. Во время бесед он обвораживал любого собеседника и получал от него пожертвования и уступки. Не для себя старался – все добытые средства распределял для организации новых предприятий.

В «Земгоре» работали десятки тысяч людей, а князь Львов только ездил в петербургские канцелярии добывать необходимые миллиарды, чтобы пустить их в дело: снабжать действующую армию, лечить ее, мыть в банях, стричь у парикмахеров, поить в чайных, просвещать в читальнях. Даже союзники России поставляли военные материалы ультимативно – только для использования «Земгором». Все видели в князе Львове спасителя Отечества. И когда самодержавие рухнуло, председатели губернских, земских управ выбрали главу «Земгора» премьер-министром Временного правительства.

Сначала князь Львов говорил так, как любят говорить в наши дни: «Я верю в великое сердце русского народа, преисполненного любовью к ближнему, верю в этот первоисточник правды, истины и свободы...».

Не было на земле таких людей, кого бы кроткий князь Георгий Евгеньевич не мог бы расположить к себе в неспешном разговоре с глазу на глаз. Но перед взбуровленными бешеными улицами, переполненными несдержанными людьми, неуправляемыми солдатскими толпами без офицеров, пьяными, гудящими, перевозбужденными, машущими винтовками, они были так непохожи на трудолюбивый народ, получивший долгожданную свободу, он растерялся.

Через полгода, в июне 1917-го, глава Временного правительства «казался совершенно изношенным» и говорил уже совсем по-другому: «Для того, чтобы спасти положение в стране, надо было разогнать Советы и стрелять в народ. Я не мог этого сделать. А Керенский может...».

Керенский, сменив князя Львова на посту премьер-министра, действительно приказал расстрелять демонстрацию, прошедшую под лозунгом «Вся власть Советам!», закрыть большевистские газеты и арестовать Ленина. Но это его не спасло, у руля гибнущего государства Керенский продержался меньше своего предшественника.

А Георгий Евгеньевич как-то незаметно пропал из Петрограда, а затем и из Москвы и обнаружился только в марте 1918 года в Тюмени. При весьма странных обстоятельствах.




Случайный арест

Об аресте «титулованной компании» Запкус сообщил в Москву. В ответ 18 марта в Тюменский уездный исполком Совета поступил запрос заместителя наркома юстиции Ширвиндта. Он просил обосновать причины заключения под стражу князя Львова, а также Голицына и Лопухина. В случае невиновности задержанных предлагалось их освободить. Далее шла многозначительная фраза: «Перевоз арестованных в Москву излишен зпт избежания эксцессов пути тчк». Понимать это можно было и как разрешение распорядиться судьбой арестованных на месте по собственному усмотрению. Но скорее, содержание телеграммы предполагало иные действия. Руководство Советской республики было не столь кровожадно, как это подается в некоторых публикациях (наркомюст во время описанных событий возглавляли не большевики, а эсеры). Они не доверяли авантюристу Запкусу. Появление же в столице князя Львова, авторитетного противника сепаратных переговоров с немцами в дни заключения постыдного Брестского соглашения, было нежелательно.

Поэтому лучшим выходом из создавшейся ситуации, по их мнению, – оставить князя Львова в Тюмени. Но «военный комиссар Северного района и Западной Сибири», не подчинявшийся ни Тюменскому Совдепу, ни московскому правительству, не захотел расставаться с «добычей» и через семь дней привез князя в Екатеринбург. По сообщению газеты «Земля и воля» от 28 марта, «Уралоблсовет решил оставить арестованных у себя, так как под надзором Запкуса их жизнь не гарантирована». В тот же день следственная комиссия при Екатеринбургском ревтрибунале вынесла постановление: «Граждан Г.Е. Львова, А.В. Голицына, Н.С. Лопухина и Н.В. Заболотского подвергнуть (...) содержанию под стражей и заключить в местную тюрьму». Это постановление подписали председатель Екатеринбургского Совета Чуцкаев и областной комиссар юстиции Поляков.

На следствии Георгий Евгеньевич объяснил причину своего переезда из Москвы в Тюмень. Колоссальные сырьевые ресурсы, подкрепленные иностранным капиталом, прежде всего американским, могли позволить поднять экономику края. «Вы не можете себе представить, – обращался он к следователям, – какие богатства таятся в Сибири. Этот край взывает к культурным силам страны, чтобы они стали на стражу местных сибирских интересов, а значит, интересов всей России».

Еще по поручению премьера Столыпина, будучи депутатом первой Государственной Думы, князь Львов возглавил экспедицию в Сибирь и на Дальний Восток. Сделанный по материалам экспедиции экономический анализ привлек внимание не только правительства, но и... Ленина. На основании этого доклада Владимир Ильич построил свою статью «Переселенческий вопрос».

«Сибирь, – заявил на допросе арестованный в Тюмени князь, – и сибирская жизнь мне хорошо знакома, я давно интересуюсь ею и люблю ее».

Для изучения и использования природных запасов этого края, князь Львов после ухода в отставку с поста премьер-министра Временного правительства создал акционерное общество. Его центральное представительство находилось в столице по улице Тверской, 61, а «Сибирское бюро» – в Тюмени на Базарной площади в помещении «Конского запаса» «Земгора» (сокращенно «Земконь»).

В декабре 1917 года князь Львов вместе со своей теткой Евгенией Павловной Писаревой, в семье которой жил последние 12 лет, переселился в Тюмень. Тогда же сюда переехали Голицын и Лопухин с родственниками.

Учредители «Общества содействия торгово-промышленному развитию России» выбрали наш город конечно, неслучайно. Здесь жил самый близкий и верный друг князя Львова Степан Иванович Колокольников, бывший член Государственной Думы от Тобольской губернии. Дружбе лидера партии кадетов не помешала принадлежность купца к фракции социал-демократов. И когда князь Львов возглавил Временное правительство России, Колокольников стал его общественным секретарем.

Первые дни в Тюмени Львов и Писарева жили у С.И. Колокольникова, а потом поселились в квартире Девлет-Кильдеева в доме Михалева на Базарной площади рядом с канцелярией «Земконя» и «Сибирского бюро». С братьями Колокольниковыми (Виктор Иванович был директором Тюменского коммерческого училища) у князя Львова и его спутников сложились деловые и приятельские отношения. В одном из писем Лопухин отмечал: «...среди новых друзей у меня и всех нас самые близкие – братья Колокольниковы. Это крупнейшие лесники и чайники (торговцы чаем – ред.), миллионеры и очень влиятельные люди, любезные свыше меры».

Князь Львов, Голицын и Лопухин не ошиблись в новых друзьях...




Заступничество, как форма существования

Столетия тяжелой жизни, борьба за самовыживание, непрерывные войны выработали у россиян такую национальную особенность, как заступничество. Защита слабых, униженных, оскорбленных и угнетенных, а не «имперские амбиции», стало главным содержанием государственной политики России и ментальностью россиян. В этом нетрудно убедиться на примерах тысячелетней истории. Не случайно эту духовную данность всяческими способами пытались вытравить из русского народа: даже само это слово – заступничество – не найдешь в словарях. Но заступничество в России неистребимо, хотя и сегодня многие и с разных сторон оскорбляют его политическими ярлыками типа «вмешательство», «наемничество», «синдром старшего брата». Но ведь такого брата уважают и слушаются совсем не из-за возраста, а за то, что он – заступник. Эту истину скоро многие поймут, потому что без нее не выжить. Тому подтверждение – судьба князя Львова.

На следующий день после его ареста братья Колокольниковы, не убоявшись самодура и кокаиниста Запкуса, «засвидетельствовали о личном знакомстве с князем Г.Е. Львовым и Н.С. Лопухиным и выразили готовность взять их на поруки».

Служащие тюменского конского запаса Всероссийского земского союза («Земконь») считали «...своим нравственным долгом засвидетельствовать, что Г.Е. Львов никакими политическими делами в Тюмени заниматься не мог». Тюменский отдел Всероссийского профсоюза врачей «удостоверял свое согласие заступиться за арестованного доктора А.В. Голицына».

Председатель правления «Общества содействия торгово-промышленному развитию Сибири» П.В. Глебов представил наркому юстиции Уралобласти Полякову все документы, подтверждающие реальность «общества» и должностное положение в нем арестованных.

Их защиту доверили московскому присяжному поверенному Гаврилу Ивановичу Хундадзе, некоторое время работавшему в «Земгоре» и знавшему подзащитных.

В своем заявлении в Наркомюст от 25 апреля 1918 года Хундадзе писал: «Мои политические убеждения хорошо известны многим представителям Совета народных комиссаров, не исключая тов. Ленина, и мой правительственный долг не покрывать, а разоблачать контрреволюционеров». И далее: «...объективное исследование организованного Львовым «общества» показало, что оно не преследует никаких политических целей и вся его деятельность не выходит за пределы чисто коммерческих задач...». Поэтому адвокат просил «освободить арестованных до суда из тюрьмы».

Москва дважды запрашивала Екатеринбург о ходе следствия, а Поляков 20 апреля во время съезда комиссаров юстиции лично докладывал о материалах дела председателю ВЦИК Свердлову и наркому юстиции Стучке.

Следователи не могли не зацепиться за карандашную дневниковую запись Е.П. Писаревой от 12 января: «Сегодня приезжал в Тюмень Ладыженский – очень способный инженер, работавший на фронте... взялся объездить города Сибири, чтобы выяснить, можно ли рассчитывать собрать там добровольческую армию для борьбы с большевиками... Георгий с сомнением относится к этому и не представляет возможным создать армию. Но вместе с тем это последняя надежда сокрушить большевиков и не попасть в окончательное рабство к немцам».

На первый взгляд – серьезно. Но проверкой было установлено: Львов с Ладыженским лично не встречался. Инженера в тюменской гостинице «Россия» посетили Лопухин и Голицын. Они хотели привлечь его, талантливого специалиста, к работе в «обществе». Сведения о попытках создания добровольческой армии они восприняли как малоинтересные и к делу не относящиеся. Естественно, позже они вместе со Львовым обсуждали беседу с Ладыженским, и присутствовавшая при этом Писарева записала «новость» в свой дневник.

Так что у следственной комиссии не было каких-либо доказательств виновности князя Львова. А показания старого большевика Терешковича, в прошлом одного из руководителей «Земгора», вообще повергли комиссаров от юстиции в уныние. «На своей политической карьере, – считал свидетель, – князь Львов определенно поставил крест. За несколько дней до отъезда в Тюмень он сказал мне, что едет туда заниматься коммерческой деятельностью».

Тем не менее 4 июля 1918 года всем арестованным предъявили обвинение «в пособничестве лицам, принимавшим участие в подготовке вооруженных выступлений против Советской власти, выразившейся в обсуждении сообщений непосредственных участников подготовки добровольческих дружин, в оказании этим лицам содействия по выполнению их планов и в командировании людей по городам Сибири для информации и разведки». Такие неопределенные и расплывчатые формулировки (даже в условиях начавшегося мятежа чехословацкого корпуса военнопленных) не удовлетворили бы ни судопроизводство, ни трибунал. Почему же следственная комиссия так цепко держалась за «тюменских коммерсантов»? Очевидно, причина упорства в том, что руководство Уралоблсовета сразу же после ареста князя Львова и его спутников решило использовать их как козырную карту в спорах о судьбе находившегося в тобольской ссылке экс-императора Николая II и его семьи.




«Не царское это дело»

Ничтожные люди, возомнившие себя «хозяевами Урала и Сибири», при попустительстве московских вождей захотели казнить бывшего российского императора. Для вынесения ему приговора нужен был только повод. Например, «заговор по освобождению Николая II». А «главный заговорщик» – арестованный в Тюмени князь Львов. Однако военный комиссар Уралоблсовета Шая Голощекин, считавший себя «знатоком» русской души, предложил следственной комиссии такую легенду: «будучи премьер-министром Временного правительства, причем назначенным Николаем II, Львов был вынужден утвердить постановление об аресте Романовых. Сейчас из-за своей благочестивости он, наверняка, сожалеет о причастности к их изоляции и старается любыми способами ее облегчить. Поэтому князь и приехал в Тюмень, ближе к Тобольску. И не один».

Такое объяснение, подкрепленное сфальсифицированными записками, которые позже обнаружат в доме горного инженера Ипатьева в Екатеринбурге, куда доставили из Тобольска Николая II и его семью, вполне годилось для неискушенного в политике обывателя. Да и что говорить о простодушных сибиряках и уральцах, если долгое время свердловские чекисты в торжественных случаях вспоминали о том, как «разоблачили контрреволюционную группу, намеревавшуюся освободить царскую семью». А группой той руководил «сам бывший глава Временного правительства князь Львов». Этот «факт» примелькался и в исторической литературе. И никто в нем не сомневался, потому что в музее «чекистов Среднего Урала» при Свердловском управлении КГБ на почетном месте под стеклом красовался долгое время муляж «следственного дела № 00 по обвинению князя Львова и других...». Потом этот экспонат куда-то исчез.

Доклад Полякова Свердлову о ходе следствия над «тюменскими коммерсантами» свидетельствует: председатель ВЦИК скорее всего знал о фабрикации «заговора» как повода для расправы с Романовыми. Известно, что это случилось в подвале Ипатьевского дома в ночь с 16 на 17 июля 1918 года. А князь Львов, Лопухин и Голицын остались живы. В их деле есть отметка: «В настоящее время мера пресечения к вышеназванным лицам изменена, они освобождены до суда». Когда они оказались на свободе – до 25 июля или после, – когда в Екатеринбург вошли чехи и казаки атамана Анненкова, – неизвестно. Можно считать, председателю первого в России демократического правительства повезло – палачам было уже не до него, самим бы ноги унести.

Князь Львов вернулся в Тюмень, откуда вместе с С.И. Колокольниковым и его женой Марией Николаевной перебрался в Омск, где обосновалось Временное Сибирское правительство. В сентябре 1918 года они отправились в США. В опросных листах значилась цель поездки за границу: «по поручению Сибирского правительства для снабжения Сибирской армии». И была указана продолжительность пребывания в Штатах – три месяца.

Омский переворот 18 ноября 1918 года и установление диктатуры адмирала Колчака князь Львов не принял, а, уехав из России навсегда, занялся оказанием помощи беженцам от большевистского произвола. 17 марта 1921 года в Праге был возрожден «Земгор», объединивший десятки благотворительных организаций в разных странах. Г.Е. Львов и С.И. Колокольников возглавили комитет «Земгора» в Париже. Они открыли для эмигрантов столовые, общежития, больницы, профессиональные курсы... Общая сумма расходов парижского «Земгора» достигла в 1925 году, когда скончался князь Львов, 5600  франков, из них 4600  франков были израсходованы на школьное дело, на организацию обучения русских детей. Русская гимназия в Париже, начавшая работать осенью 1920 года, просуществовала 40 лет – небывалый случай. Историки еще напишут объективный портрет этого патриота, гуманиста и бессребреника, который весной 1918 года в тюрьме Тюмени написал: «Каждый человек находит в общем движении место, соответствующее его прошлому, его миропониманию и убеждению. Не все находятся на одних и тех же ступенях революционной лестницы... Я лично сошел с нее в тот момент, который определялся моим прошлым и моей ответственностью перед моей совестью... И я спрашиваю себя: в чем же моя вина перед родиной и народом, которому я служил всю мою жизнь?.. Я глубоко верю и никогда ни на минуту не утрачивал веры в совесть и правду русского народа, и уверен, что ни в том, ни в другом он меня не обвинит».




«Альбатросы революции»

Николая II и его семью из Тобольска в Екатеринбург доставила группа уральских чекистов во главе с 24-летним заместителем председателя Екатеринбургской ЧК балтийским матросом Павлом Хохряковым. В марте 1918 года его направили для разведки в Тобольск под видом «жениха» профсоюзной активистки Татьяны Наумовой, родители которой жили в городе на Иртыше.

Позднее Татьяна Ильинична вспоминала: «Из Екатеринбурга 16 чекистов отправились несколькими мелкими группами тайно: мы с Хохряковым на «свадьбу», другие – на заработки, третьи – за рыбой.

В Тобольске, в центре города, в самом лучшем – губернаторском – доме, в восемнадцати хорошо обставленных комнатах разместились Николай II, его жена, четыре дочери, сын и слуги. Дом стоял в огромном парке. Хохряков недолго играл роль «молодожена»: «альбатрос революции», так называли его друзья-анархисты, жаждал решительных действий. При перевыборах Тобольского Совета 9 апреля он фактически узурпировал власть и начал наводить в «стольном граде» революционный порядок. Проклятия тобольского архиепископа Гермогена, приятеля покойного царского фаворита Распутина, не помешали Хохрякову выполнить решение исполкома Уралоблсовета: перевести Романовых в другое место. Стали собираться в дорогу, однако в 20-х числах апреля в Тобольске появился особо уполномоченный ВЦИК Яковлев (Мячин). Хохрякова настораживали приветливое обращение Яковлева с Романовым и постоянные ссылки на «сверхсекретность» его миссии. Эти манеры особо уполномоченного ВЦИК болезненно задевали самолюбие балтийского матроса и анархиста, выходца из самых низов народа, уже считавшего себя «хозяином» огромнейшей губернии. Вокруг организации вывоза Романовых из Тобольска возникла довольно нервозная обстановка.

В ночь с 25 на 26 апреля отряд Яковлева, забрав бывшего царя, царицу и их дочь Марию, покинул Тобольск.

В воспоминаниях Наумовой отмечено: «...В 4 часа утра подали 11 троек и пять пар лошадей. Помимо красногвардейской пехоты с тремя пулеметами впереди, экипажи охраняла кавалерия. Имелась и разведка из 6 всадников.

Дорогой пришлось менять сани на телеги и наоборот: в ложбинах еще лежал снег, а местами – голая земля. В самую распутицу мы, оставив за собой 260 верст, прибыли в Тюмень. По пути население знало, кого везут, хотя мы старались это скрыть. В деревнях и селах крыши домов и заборов были усеяны людьми. Народ выражал любопытство, но больше злорадствовал: «Доцарствовали! Навоевались!».

По дороге из Тюмени Яковлев неожиданно для всех повернул поезд на восток по направлению к Омску. Из обнаруженных в последнее время архивных документов следует, что свой «маневр», который долгое время считался предательским или, в лучшем случае, самовольным, Яковлев совершил с санкции Председателя ВЦИК Свердлова. Но все еще неизвестны конечные цели этого маршрута.

Исполком Уралоблсовета направил в Омск телеграмму, объявляющую Яковлева «вне рядов революции» и требующую принять самые решительные меры, «включительно применение вооруженной силы для остановки поезда бывшего царя». На станции Куломзино состав был задержан летучим отрядом Омской ЧК. 30 апреля Романовых доставили наконец в Екатеринбург и заключили в особняке Ипатьева, получившем название «дом особого назначения». В тот же день Хохряков на заседании Тобольского Совета сообщил об отправке на Урал Николая II и об аресте Гермогена.

Учитывая ведущую экономическую и политическую роль Тюмени в Тобольской губернии, с 5 апреля 1918 года губернский центр переместился из Тобольска в Тюмень. 21 апреля Тюменский Совет через свою газету «Известия» объявил: «Отдел по борьбе с контрреволюцией при Тюменском Совдепе просит всех членов штаба Красной Армии возвратить имеющиеся мандаты на обыски, реквизиции и конфискации, выданные временно чрезвычайным военно-революционным штабом, каковые считаются недействительными и впредь... Удостоверения на право ареста, обыска, реквизиции и конфискации будут выдаваться лишь коллегией отдела». Вслед за губернским центром специальные органы борьбы с контрреволюцией стали создаваться в уездах. К концу мая 1918 года в иногороднем отделе ЧК были зарегистрированы Тобольская, Ишимская, Березовская, Сургутская, Ялуторовская, Тюменская и Туринская уездные чрезвычайные комиссии.

Однако тогда же в Сибири возникло два центра единого фронта контрреволюции – эсеро-меньшевистский и кадетско-монархический. Антисоветское подполье ждало сигнала. Таким сигналом явился мятеж чехословацкого корпуса военнопленных, вспыхнувший в Поволжье и Сибири. Многие Советы оказались не в состоянии противостоять хорошо организованному и вооруженному противнику. 26 мая чехи захватили Николаевск, 31 мая – Томск, 2 июля – Курган, 7 июня – Омск. В Ишиме эсеровские заговорщики перерезали железнодорожное сообщение Тюмени с Омском. Вместе с отступившими воинскими частями из Омска через Тобольск 13 июня прибыла на пароходах в Тюмень группа партийных работников омской и томской большевистских организаций, руководители Западно-Сибирского областного Совета и чекисты во главе с первым председателем Омской ЧК В.И. Шебалдиным. В обстановке боевых действий на улицах Омска чекисты обеспечили эвакуацию оружия, документов, продовольствия и 270 миллионов рублей в золоте, серебре и валюте.

Владимир Иванович Шебалдин родился в 1893 году в Омске, в семье рабочего-металлиста. С юношеских лет участвовал в революционном движении. В составе 20-го Сибирского стрелкового полка воевал на германском фронте. За большевистскую агитацию был судим военно-полевым судом. От казни его спасла февральская буржуазно-демократическая революция. Солдаты Омского гарнизона избрали его после Октября 1917 года в местный Совдеп. По постановлению Омского Совета от 9 марта 1918 года он был назначен «комендантом отдела по охране революции» – первого чекистского органа Сибири.

14 июня 1918 года в Тюмени был создан военно-революционный штаб Западной Сибири. Его председателем стал Г.А. Усиевич. В штаб вошли также представители тюменской большевистской организации и советских учреждений Н.М. Немцов, Г.П. Пермяков, В.М. Черкасов. Командование обоими направлениями Тюменского фронта было объединено в одних руках – А.И. Окулова. Ишимским направлением (по железной дороге на Омск) командовал Р.П. Эйдеман, а тобольским (по рекам Туре, Тоболу и Тавде) – В.А. Кангелари. Одновременно была организована Тюменская речная флотилия, ее возглавил П.Д. Хохряков. В.И. Шебалдин был назначен «комендантом города по охране революции».

На подступах к Тюмени шли упорные бои. В тылу – жестокая борьба с контрреволюционными элементами. В те летние дни и ночи Владимир Иванович не знал ни отдыха, ни покоя. 2 июля он через газету «Известия», переименованную в газету «К оружию», объявил: «Всем контрреволюционерам и саботажникам, меньшевикам, предателям революции. Если будет замечена какая-нибудь контрреволюционная шайка, заявляем впредь, что будем вырывать в корне и уничтожать в два счета. Заявляем всем офицерам: кто идет против трудового народа и Советской власти – будет расстреливаться. Довольно мы с вами церемонились. Призываем всех граждан Тюмени и пригородов: если кто узнает, где скрываются офицеры, то должны ради гражданского долга сообщать в отдел по борьбе с контрреволюцией. Призываем всех рабочих и красноармейцев не поддаваться провокаторским и предательским пропагандам. Неужели вы не поняли, кто с вами и кто против вас? Уже в Омске рабочие просят вернуть Советскую власть».

Приказом № 9 комендант Тюмени определил основу борьбы с контрреволюцией: «По законам военного времени караются смертью:

1. Измена Советской республике.

2. Ведущие агитацию против Советской республики.

3. Распространители печатно или устно провокационных слухов с целью вредить обороне республики.

4. Все шпионы и дающие сведения чехословакам и другим войскам о наших войсках, их силах и расположении.

5. Всякое неисполнение приказов и распоряжений военных властей.

6. Самовольное оставление позиций».

Право внесудебного преследования и применения высшей меры наказания – расстрела – было вызвано жестокой гражданской войной.

9 июля чекисты ликвидировали заговор, который возглавлял бывший прапорщик Чувиков, занимавший должность начальника штаба Красной Армии в Тюмени. Способный и храбрый офицер с весьма крутым нравом, не имел стойких политических убеждений, был честолюбив, склонен к авантюризму. Пользуясь авторитетом среди красноармейцев и играя на чувствах «местного патриотизма», Чувиков пытался поссорить тюменских партийных руководителей с представителями военно-революционного штаба Западной Сибири, обвиняя их в «трусливом и предательском оставлении Омска». Меньшевистская газета «Рабочая жизнь» так описывала одно из тайных сборищ заговорщиков: «...На улице Республики кирпичный неуклюжий дом Воробейчиковых. Здесь штаб Красной Армии. В закоулке в полутемной комнате собралось девять человек. Бывший офицер Чувиков руководит собранием. Высказывается коротко, сухо:

– Время не ждет. Чехи выступили. Омск захвачен. Омские власти: Усиевич, Эйдеман, Окулов и другие – отступили в Тюмень и берут в свои руки власть и руководство борьбы с чехословаками.

Вечером Чувиков на заседании штаба до того взволновался, что выхватил револьвер и хотел стрелять, но его обезоружили. Теперь его, наверное, уберут из штаба. Надо действовать быстро, пока большевики лишь собираются что-либо предпринять».

Созданный Чувиковым «Комитет девяти» планировал воспользоваться разногласиями среди руководителей обороны Тюмени и осуществить контрреволюционный переворот, арестовать всех членов военно-революционного штаба и открыть фронт чехам.

Ликвидацию заговора Чувикова газета «Рабочая жизнь» изложила так: «...В ограде старого деревянного дома вооруженные люди. Гроза Тюмени Шебалдин в ярости: «Товарищи! Пермяков арестован. Мятежниками руководит Чувиков. Сообщить сейчас же пулеметной команде и машаровской роте, чтобы немедленно приготовились. Пулеметы на водонапорную башню. Неужели рабочие пойдут на помощь Чувикову в «защиту тюменцев и тюменского авторитета». Вот к чему приводит местничество. Недаром Чувиков так горячо выступал против омичей, называя трусами, оставившими Омск. Цель его выступления ясна – хотел восстановить нас друг против друга, чтобы воспользоваться заварухой и устроить переворот. Здесь одна контрреволюционная нить, ведущая к чехам».

За несколько часов до вооруженного выступления 36 активных заговорщиков были арестованы и по законам осадного положения расстреляны. Чувикову удалось скрыться.

Фронт временно стабилизировался у станции Вагай и у села Голышманово, однако тяжелое положение под Екатеринбургом, на который наступали с трех сторон две дивизии чехов и оренбургские казаки, побудило части Красной Армии начать отступление.

Стало ясно, что Тюмень не отстоять. Благодаря усилиям чекистов, эвакуация прошла организованно. Почти все, что было намечено, из города вывезли. Даже успели выдать рабочим и служащим эвакуационные деньги. В.И. Шебалдину, как наиболее искушенному в конспирации, была поручена организация разведывательной и иной подпольной работы в тылу противника. С этой целью в Тюмени остался чекист, большевик с 1904 года, участник трех революций Антон Якубович Валек. 20 июля в город вступили белогвардейцы. Начались кровавые дни белого террора. Комиссар Жакт по указке местных богачей стал арестовывать участников рабочего движения. Революционное подполье было разгромлено. Несмотря на это, А.Я. Валек сумел пробраться в Омск, затем в Томск, Красноярск, Иркутск, связался с уцелевшими большевистскими группами. Собранную информацию о военно-политическом и экономическом положении Сибири он доставил в октябре 1918 года в ВЧК. Через месяц его направили для зафронтовой работы в распоряжение Омского отдела 3-й армии Восточного фронта. В момент отступления советских войск на пермском направлении он был оставлен в тылу у белых. Пробравшись в Екатеринбург, А.Я. Валек создал широкую сеть подпольных «пятерок», внедрил своих людей в чешские военные части и даже в личную охрану генерала Гайды. Но в екатеринбургском подполье в марте 1919 года начались аресты. А.Я. Валеку не удалось на этот раз выскользнуть. 8 апреля белочехи казнили его в лесу близ Верхне-Исетского завода.

Военно-революционный штаб Западной Сибири, сотрудники отдела по борьбе с контрреволюцией и с ними большинство коммунистов Тюмени отошли на Камышлов. Оттуда отряды предполагали направиться к Екатеринбургу, но было уже поздно. 25 июля белочехи при поддержке пробравшихся в областной штаб Красной Армии шпионов и изменников, среди которых оказался и комендант Екатеринбурга, бывший офицер Зотов, захватили город. Отряды Красной Армни, отступившие от Екатеринбурга на восток, к югу от Шадринска и на запад от Камышлова, стали двигаться через станцию Богданович к северу на Ирбит и Егоршино. В их рядах находились чекисты.

... Судьба коменданта Тюмени В.И. Шебалдина такова: он был одним из организаторов создания в августе-сентябре 1918 года в районе Егоршино, Покровского и Режа первого крестьянского коммунистического полка, впоследствии переименованного в 253-й стрелковый красных орлов полк. За исключительный героизм в боях на тагильском направлении, в которых Шебалдин получил тяжелое ранение, полк первым в истории Страны Советов был награжден Боевым Знаменем. В связи с этим событием 22 октября 1918 года был издан специальный приказ по третьей армии. Вот строки из этого документа:

«В боях на тагильском направлении, когда яростные атаки противника, значительно превосходящего нас в силах, были направлены к прорыву нашего фронта, положение 29-й дивизии, защищающей этот участок, становилось критическим. В то время начальником дивизии был брошен его последний резерв – первый крестьянский коммунистический стрелковый полк. От стойкости и мужества этого полка зависела участь дивизии, а с ней и фронта. Получив боевую задачу, полк принял на свои плечи всю тяжесть боевой обстановки того участка. Стремительными ударами он бросился на врага и, соединив свое разумное командование с храбростью истинных сынов революции, рядовых своих бойцов, разбил наголову противника и, не дав ему оправиться, энергично преследовал его».

После выхода из госпиталя В.И. Шебалдин участвовал в разгроме армий Деникина и Юденича, белополяков, ликвидации политического бандитизма на Подолии, работал в партийных комитетах на Украине, в 1927 – 1928 годах был секретарем Тобольского окружного ВКП(б), затем – инструктором и завотделом Московского городского комитета ВКП(б), позднее был переведен на хозяйственную работу в наркомат местной промышленности РСФСР. С первых дней Великой Отечественной войны он добровольцем ушел на фронт, в боях был дважды ранен, награжден орденами Красной Звезды и Отечественной войны. Победный май 1945 года политработник подполковник Шебалдин встретил в Восточной Пруссии. После окончания войны он находился на пенсии. Умер в 1963 году в Москве. В 1987 году одна из новых улиц в Тюмени названа его именем...

Огромная выдержка, мужество рабочих и крестьянских красногвардейцев, воинов молодой Красной Армии сорвали летом 1918 года планы интервентов и белогвардейцев, которые надеялись быстро покончить с Советской Россией. Тюмень явилась одним из заградительных пунктов, мешавших белочехам и внутренней контрреволюции объединить их разрозненные военные силы. Оперативные действия чекистов, руководимых В.И. Шебалдиным, парализовали деятельность антисоветского подполья. Тюмень была одним из немногих городов Сибири, где белогвардейцы в союзе с местными меньшевиками и эсерами не смогли поддержать интервентов.




С мандатом ВЧК

8 августа 1919 года части Красной Армии вытеснили колчаковцев из Тюмени. В.И. Ленин в «Письме к рабочим и крестьянам по поводу победы над Колчаком» писал: «Надо всеми силами выслеживать и вылавливать этих разбойников, прячущихся помещиков и капиталистов во всех их прикрытиях, разоблачать их и карать беспощадно, ибо это злейшие враги трудящихся, искусные, знающие, опытные, терпеливо выжидающие удобного момента для заговора; это саботажники, не останавливающиеся ни перед каким преступлением, чтобы повредить Советской власти. С этими врагами трудящихся, с помещиками, капиталистами, саботажниками, белыми надо быть беспощадным».

Учитывая эти указания, Тюменский военно-революционный комитет 15 сентября 1919 года принял решение об образовании «Губернской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлением по должности». Тюменская губчека стала первым чекистским органом, восстановленным в Сибири с начала изгнания Колчака.

Из Перми и Казани в Тюмень была направлена группа чекистов во главе с С.А. Комольцевым, членом РКП (б) с 1912 года. После революции он руководил Ялуторовской партийной организацией, в мае 1918 года являлся членом Ялуторовского военно-оперативного революционного штаба, участвовал в обороне Тюмени, был председателем уездной ЧК на Урале.

Архивные документы свидетельствуют, что Тюменская губчека испытывала большие трудности из-за острого недостатка надежных и подготовленных кадров. Борьба с врагами Советской власти проводилась лишь путем их арестов и конфискацией принадлежащего им имущества. В губчека поступали значительные денежные и материальные ценности. Это обстоятельство использовали в корыстных целях проникшие в аппарат губчека неустойчивые работники, которые тормозили борьбу с контрреволюцией, подрывали авторитет чрезвычайной комиссии, компрометировали ее перед трудящимися. В октябре 1919 года Тюменский военно-революционный комитет информировал Сибревком о необходимости очищения губчека от политически сомнительных элементов, направления ее работы «по прямому назначению – борьбе с доподлинной белогвардейщиной и контрреволюцией».

По заключению особой следственной комиссии ВЧК «председатель губчека С.А. Комольцев, заведующий секретно-оперативным отделом П.Ф. Зернин, председатель Тобольской уездной ЧК Б.В. Падерня, уполномоченный по Ялуторовскому уезду Ф.В. Залевин, комиссары губчека К.И. Сирмайс, И.И. Добилас, А.И. Ратнек, Д.И. Синцев, комендант здания губчека Г.С. Иноземцев, кладовщики Г.А. Ваксберг и К.Ф. Зернин расхищали разные вещи, изъятые при обысках...».

Присваивались преимущественно золото и драгоценные камни. Тогда Тюмень, Тобольск и Ялуторовск были наводнены бежавшей с Урала и Поволжья буржуазией, помещиками, колчаковскими офицерами, спекулянтами и обывателями. У многих имелись ценности, и немалые. Не случайно при сносе или ремонте старинных особняков все еще находят клады, владельцы которых сгинули во время гражданской войны.

«Комольцеву досталось двое золотых часов, золотые браслет, цепочка, кольца... Падерне – золотые кольца с камнями и без оных, шейная цепь с жемчугами, часы, брошка с эмалью...». От начальства не отставали и подчиненные: «Ратнек проявил себя настоящим хищником, присваивая драгоценности, причем его нахальство дошло до того, что он сделал себе красноармейский знак из награбленного серебра и золота».

19 февраля 1920 года президиум ВЧК признал факты преступлений доказанными. От расстрела обвиняемых спасла временная отмена смертной казни в стране. Бывшие чекисты были направлены в лагеря на принудительные работы.

Еще до вынесения этого приговора в Тюмень прибыл новый председатель губчека Федор Семенович Степной.

Он родился в 1893 году в Тверской губернии, в семье крестьянина-бедняка. Местный помещик, заметив способности мальчика к технике, отдал его учиться в Ермаковское техническое училище в Москве. После его окончания Степной работал на одном из предприятий Кронштадта. С началом империалистической войны его призвали на Балтийский флот. В 1916 году Степной вступил в партию левых эсеров, активно участвовал в пропагандистской и разъяснительной работе среди матросов, за что был арестован и заключен в Кронштадтскую тюрьму, откуда его освободила февральская революция 1917 года. Товарищи избрали вчерашнего узника в Кронштадтский Совет матросских депутатов. В автобиографии Д. Степного значится, что в октябре он принимал участие в штурме Зимнего дворца, был ранен.

В июле 1918 года во время мятежа левых эсеров в Москве председатель фабрично-заводского комитета Голутвенской мануфактуры Степной порвал с этой партией и вступил в РКП(б).

В сентябре 1918 года он был направлен в органы ВЧК и назначен заведующим отделом Замоскворецкой ЧК, затем возглавлял отделы в Московской и Челябинской ЧК.

Специфика чекистской работы требовала от личного состава губчека предельной честности и неподкупности. Всякое нарушение революционной законности со стороны работников ЧК Степной рассматривал как чрезвычайное происшествие. Виновники нарушений привлекались к строгой дисциплинарной и судебной ответственности.

Вот один из пунктов инструкции по работе губчека, разработанной Степным 23 января 1920 года: «Еще раз напоминается комиссарам ЧК, чтобы они были действительно защитниками прав трудящихся и стоящими на защите интересов Советской республики, а поэтому за малейшие нарушения этих прав и интересов им грозит ответ перед судом военного трибунала».

Комиссар губчека Юрцев был арестован и отстранен от исполнения обязанностей за грубость, которую позволял себе при допросах арестованных. Заведующий общим отделом Успенский подвергнут аресту в дисциплинарном порядке за нетактичное обращение с посетителями. Взяточничество, лихоимство, присвоение общественного и личного имущества граждан рассматривались как тягчайшие преступления.

Коллегия губчека, обсудив на заседании от 2 декабря 1919 года дело на сотрудников ЧК братьев Фрейманов и Швех по обвинению в преступлениях по должности, выразившихся в систематических присвоениях изъятых при обыске вещей, постановила: «Применить высшую меру наказания Жану Фрейману, Ивану Фрейману и Анне Швех».

В приказе от 28 июня 1920 года Степной объявил строгий выговор комиссару губчека Власкину «за подачу заявления о выдаче ему опойковых шкурок на костюм». Дисциплинарное взыскание председатель губчека мотивировал тем, что «Власкин нужды в означенном не имеет и знает, что кожи у нас не столько много, чтобы можно было шить кожаные костюмы».

Очищение ЧК от случайных и сомнительных лиц способствовало укреплению дисциплины и порядка в чекистской среде, улучшению деловой и нравственной атмосферы в коллективе, преодолению трудностей в работе.

Руководитель чекистского аппарата в Тюмени постоянно требовал от подчиненных всемерного повышения революционной бдительности, строжайшего соблюдения конспирации, надежного сохранения служебной тайны.

В приказе от 26 апреля 1920 года он писал: «Среди некоторых сотрудников ЧК разглашаются секреты корреспонденций и другие тайны, что со стороны тех сотрудников является проявлениями самого позорного характера. Предупреждаю, что все сотрудники, замеченные в разглашении и выдачи тайны, будут беспощадно привлекаться к самому суровому наказанию».

Специальная чекистская подготовка работников первое время велась в процессе службы: к молодым сотрудникам прикрепляли опытных чекистов. Но уже с мая 1920 года при губчека были созданы краткосрочные курсы. В приказе о чекистской учебе Степной указал, что от занятий освобождаются только дежурные по канцелярии. Неявка сотрудника, несмотря на его служебное положение, наказывалась, вплоть до ареста.

При всей важности общеобразовательной и профессиональной подготовки центральное место в обучении и воспитании чекистских кадров Степной отводил их политическому просвещению.

Вот какие вопросы обсуждались на политзанятиях коммунистов и беспартийных сотрудников в апреле 1920 года: «О событиях в Германии. Решения IX съезда РКП(б). О мирных предложениях, сделанных Советской Россией. О перспективах республики в связи с победами Красной Армии».

Наличие практического опыта в сочетании с волевыми качествами и организаторскими способностями позволило Ф.С. Степному в сложных условиях создать в Тюмени сплоченный чекистский коллектив.

30 июня 1920 года по постановлению ВЧК Ф.С. Степной был назначен председателем Астраханской губчека, а в сентябре 1921 года по решению ЦК РКП (б) был направлен на руководящую хозяйственную работу в ВСНХ. В его служебной характеристике отмечалось: «На постах в ВЧК Ф.С. Степной отдавал все свои силы и опыт беспощадной борьбе с врагами Советской власти, чем заслужил признательность и уважение как в ВЧК, так и в губернских партийных организациях».




Первые операции

Волна грабежей, убийств, других уголовных преступлений, прокатившаяся по Тюмени после освобождения города от колчаковцев, заставили губчека включиться в работу по наведению общественного порядка.

«Задача органов ВЧК на местах, – указывал Ф.Э. Дзержинский, – борьба с врагами Советской власти и нового строя жизни. Такими врагами являются как политические наши противники, так и все бандиты, жулики, спекулянты и другие преступники, подрывающие основы социалистической власти. По отношению к ним мы не знаем пощады».

Показательна в этом отношении одна из первых операций губчека по ликвидации бандитской шайки Кольки Цыгана, терроризировавшей население Тюмени. Для выявления бандитских притонов чекисты организовали «знакомство» главаря шайки с «богатым коммерсантом из Москвы», под видом которого выступил сотрудник губчека Н.С. Кузнецов. Николай Семенович позднее вспоминал: «Выбор пал на меня потому, что я работал в Пермской ЧК, и в Тюмени меня никто не знал. По замыслу операции, разработанной председателем губчека Степным и начальником секретно-оперативного отдела Бойко, я с двумя «телохранителями» приехал в Тюмень московским поездом. В голодном девятнадцатом году среди нищеты и разрухи, рваных шинелей, тулупов и лаптей мы казались выходцами из другого мира – дорогие шубы, блестящие ботинки, в руках огромные желтые кожаные чемоданы. Ни на кого не обращая внимания, направились к стоянке извозчиков и, не торгуясь, сели. В дороге специально расспрашивали возницу о частной торговле в городе, интересовались возможностью скупки по спекулятивным ценам кож и мануфактуры. Этими разговорами да и внешним «богатством» мы привлекли внимание бандитов, которые вечером этого же дня предложили «торговую сделку». Рассчитывая ограбить «московских гостей», Колька Цыган назначил место встречи в пригороде Тюмени. На следующее утро на пятой версте Ялуторовского тракта поравнялись две подводы. На одной из них, пустой, кроме возницы, сидели «коммерсанты». На другой, поверх покрытых рогожами тюков, расположился Колька Цыган и его подручные. В последовавшей за этим скоротечной схватке главарь преступной шайки, одно имя которого приводило обывателей Тюмени в ужас, был убит. Его сообщники, захваченные врасплох, побросали оружие и подняли руки вверх.

...Н.С. Кузнецов прослужил в органах госбезопасности двенадцать лет, в 1930 году был уволен на пенсию по болезни с должности заместителя начальника Ирбитского окротдела полномочного представительства ОГПУ по Уралу. С началом Великой Отечественной войны Николай Семенович добровольцем ушел на фронт, воевал в артиллерии, дошел до Кенигсберга. Награжден орденом Красной Звезды и медалями...

Подавляя открытые антисоветские выступления и бандитские шайки, чекисты выявляли и обезвреживали тайные белогвардейско-эсеровские организации.

В августе 1920 года Тюменской губчека стало известно о существовании в Тюмени, Ялуторовске и Ишиме ячеек разветвленной организации, состоявшей из бывших колчаковских офицеров, сибирского кулачества, верхушки прославленного духовенства и готовившей контрреволюционный переворот в Сибири. Подпольный центр этой организации во главе с бывшим подполковником колчаковской армии карателем Дручуком находился в Омске и имел связь с претендентом на роль «правителя Сибири» Д.Л. Хорватом, управляющим Китайско-Восточной железной дорогой, и атаманом Забайкальского казачьего войска Г.М. Семеновым. Лидеры контрреволюции понимали выгодное положение Тюмени на Транссибирской железнодорожной магистрали. Не случайно по указанию Хорвата и Семенова в Тюмени обосновались агенты белоэмигрантского «Дальневосточного комитета активной защиты родины и Учредительного собрания» Косарева и Питухин, которым удалось проникнуть даже в губчека и милицию. Местом для собраний участников тюменской контрреволюционной группы с представителями омского подпольного центра являлся сад возле бывшего городского Текутьевского театра (до наших дней не сохранился).

Совместными действиями чекистских органов Сибири активные участники белогвардейских организаций были арестованы.

Ветеран-чекист Григорий Захарович Гвоздев вспоминал об этих днях: «Председатель губчека товарищ Студинов поручил мне арестовать Косареву и произвести в ее квартире обыск. В сопровождении пяти красноармейцев из батальона войск ВЧК я направился к большому дому на Томской улице, в котором жила Косарева. Тщательно, по страницам перебрали принадлежащие ей книги, осмотрели сундуки и шкафы, не спеша простукали стены. В коридоре под обоями обнаружили бланки удостоверений участников контрреволюционной организации, зашифрованные письма, подтверждавшие связь «секретарши» губчека Косаревой и бывшего начальника Тобольского сыскного отделения, занимавшего должность заместителя начальника губмилиции, Питухина с небезызвестными Хорватом и Семеновым, окопавшимися в Маньчжурии. Раз документы были спрятаны не в квартире, а в общем коридоре, мы решили, что и в других квартирах живут лица, связанные с контрреволюционной организацией. Обыск во всем доме продолжался более суток. «Улов» был богатый: архив местных меньшевиков и эсеров, свидетельствующий о том, что во время колчаковщины они активно действовали против Советской власти, приказы и директивы омского подпольного центра. Было обнаружено и изъято немало оружия».

Так происходило становление Тюменской чрезвычайной комиссии.




Восстание

Гражданская война и интервенция во многом зависели от Сибири. Когда международный империализм сделал ставку на буржуазно-помещичью Польшу и белогвардейские части Врангеля, Совет Народных Комиссаров пошел на жесткие меры и 20 июля 1920 года принял Декрет «Об изъятии хлебных излишков в Сибири».

Тюменская губерния должна была дать 6,5 миллиона пудов хлеба. Но экономический кризис, переживаемый страной, усугубляли политические трудности, недовольство крестьянства продразверсткой.

В.И. Ленин говорил: «...В 1921 году после того, как мы преодолели важнейший этап гражданской войны, и преодолели победоносно, мы наткнулись на большой, я полагаю, на самый большой, внутренний политический кризис Советской России. Этот внутренний кризис обнаружил недовольство значительной части крестьянства. Это было в первый и, надеюсь, в последний раз в истории Советской России, когда большие массы крестьянства не сознательно, а инициативно, по настроению были против нас».

В Западной Сибири удельный вес кулацкой прослойки был самый высокий в стране: кулацкие хозяйства составляли в 1920 году 13,8% всех крестьянских хозяйств и засевали 36,8% общей посевной площади. Середняки также находились в более выгодном положении, чем в Центральной России: в 1920 году они засевали 44,8% всех посевных площадей и производили более 2/3 товарного хлеба. В деревнях и городах Тюменской губернии еще и в 1921 году сказывалось влияние купцов и промышленников. Здесь нашли приют белогвардейские офицеры, оставшиеся после разгрома колчаковской армии. Положение в крае к тому же осложнялось крупными ошибками местных руководителей.

31 января 1921 года в северных волостях Ишимского уезда стихийно вспыхнуло крестьянское восстание. К середине февраля его зловещее пламя охватило все уезды Тюменской губернии, часть прилегающей территории Омской, Челябинской и Екатеринбургской губерний. Повстанцы объявили поголовную мобилизацию. Им удалось сформировать стотысячную «народную армию», перерезать железнодорожный путь, связывающий Сибирь с Центральной Россией, прервать доставку хлеба в голодные районы, захватить Тобольск, Ишим, Петропавловск, Барабинск, Сургут, Березово, Обдорск и окружить Тюмень. Стихийный протест против продразверстки быстро перерос в «русский бунт – бессмысленный и беспощадный».

В Тюменском областном центре документации новейшей истории сохранилась записка председателя губчека П.И. Студитова: «Командующему вооруженными силами Тюменской губернии. Коменданту города Тюмени. Начальнику отряда особого назначения РКП. Предлагается Вам сегодняшний день усилить охрану города в продолжении до особого извещения. Причины к этому следующие: из произведенной нами операции в ночь с 10 на 11 сего февраля документально установлено, что восстание в городе Тюмени назначено на одиннадцатое февраля 1921 года 9 вечера. Обратите внимание на необходимость прекратить хождение по городу с определенного времени. О последующем сообщим».

Историкам еще предстоит разобраться с делом «корнета Лобанова», которого советская историография представляла руководителем «тюменского контрреволюционного центра». Пока фактом остается то, что повстанцы, стоявшие от Тюмени на рубежах сел Червишево и Комарово, узнав от своих разведчиков о чрезвычайной активности чекистов, отказались от вооруженного захвата города.

Роль губчека в подавлении восстания отметила 21 марта 1921 года тюменская газета «Известия»: «Заговорщики планировали прервать телеграфную и телефонную связь и, воспользовавшись известным им паролем, захватить склады с оружием. К этому времени в Тюмень должны были прибыть повстанческие отряды из волостей. Предполагалось захватить и губчека, но заговорщики сами попали в руки чекистов, не успев привести в исполнение свой замысел».

Реввоенсовет Советской республики для борьбы с повстанцами направил воинские соединения. Район восстания был разбит на три участка: Северный (Тобольске-Ишимский), Южный (Петропавловский), Западный (Камышлово-Шадринский).

16 февраля 1921 года части Красной Армии отбили Петропавловск, 18 февраля разгромили голышмановскую повстанческую группировку и восстановили железнодорожное сообщение Сибири с Центральной Россией. В марте началось наступление на Тобольск, 8 апреля повстанцы оставили город и отступили на север – в Самарово и Березово.

Главным усмирителем крестьянского восстания в Сибири был Сергей Витальевич Мрачковский.

Он родился в Сургуте, куда сослали его отца, одного из руководителей «Южно-Российского рабочего союза». Сын рано включился в революционную борьбу: создавал на Урале боевые дружины, входил в число руководителей Уралоблсовета, утвердивших расстрел Николая II и его семьи. В гражданской войне Мрачковский командовал Особым северным экспедиционным отрядом (ОСЭК), который в августе 1918 года после отхода колчаковцев из Тюмени вошел в состав 51-й стрелковой дивизии Блюхера. В 1921 году Мрачковский стал по приказу Председателя Реввоенсовета республики Л.Д. Троцкого командующим Приуральским военным округом, а за взятие мятежного Тобольска получил второй орден Красного Знамени.




Перехитрить и уничтожить

75 лет ничего не было известно о судьбе командующего Тобольской «народной армией» В.М. Желтовского. Известный писатель и исследователь Западно-Сибирского восстания К.Я. Лагунов в своей книге «Двадцать первый» предположил, что бывший фельдфебель и полный Георгиевский кавалер, ставший «крестьянским генералом», скрылся под чужими документами в приобской тайге. Однако, чекистские документы, датированные 1936 – 1939 годами, свидетельствуют – чуда не случилось. Желтовский, Силин, начальник штаба «народной армии», и другие активные повстанцы были захвачены и расстреляны в будке телефонной станции в районе впадения речки Максимовки в Иртыш у села Самарово.

Для разгрома восстаний, бушевавших в России в 1921 году, большевики широко применяли так называемые оперативно-боевые легендированные группы. Войсковые и чекистские подразделения, выдавая себя за мятежников силы, встречались с настоящими повстанцами часто за общим столом, а потом по условному сигналу открывали внезапный огонь на поражение.

Классический пример: внедрение кавалерийской бригады Котовского, выступавшего под видом донского атамана Фролова, в «партизанскую армию» Матюхина, действовавшего на мятежной Тамбовщине. В художественном фильме «Котовский» есть эффектный эпизод: бритоголовый лжеатаман выхватил наган и с криком: «Комедия окончена! Я – Котовский!» – всадил несколько пуль в сидящего напротив главаря повстанцев.

Но в «комарином царстве» Приобья пехоту и кавалерию не используешь. И тогда карательный отряд посадили на пароходы «Мария», «Волна» и «Сергий», «мятежная флотилия» имела на вооружении три пушки и шесть пулеметов.

Секретную экспедицию возглавил командир 232-го полка 26-й Злотоустовской дивизии А.Н. Баткунов.

Как только вскрылись Иртыш и Обь, лжемятежники отошли от тобольской пристани. Связь между повстанческими отрядами поддерживалась по телеграфу. В Самарово передали: ждите неожиданную подмогу. Желтовский и Силин этому сообщению поверили. А почему нет: они знали, в Кронштадте ведь восстали моряки. Команды судов на сибирских реках также часто меняли убеждения и переходили на сторону вчерашних врагов. Так, бунт на пароходе «Иртыш» решил в пользу красных сражение с колчаковской флотилией в августе 1919 года на Тоболе и Тавде. В общем, десант в Самарово ждали и верили: может, и им повезет. «Волна» причалила к берегу, и начались переговоры со штабом отступившей на Север тобольской «народной армии». А дальше по сценарию: неожиданная стрельба в упор – и трупы в воду. Остальных обезоруженных повстанцев расстреляли уже на пароходах по пути к Кондинской пристани.

С помощью такой тактики захватили Березово. Только в Обдорске не вышло: тамошние мятежники уже знали о существовании экспедиции А. Баткунова. Но что они могли сделать против пушек и пулеметов?

2 июня красные пароходы показались у Ангальского мыса. Впервые на Обском Севере раздались артиллерийская стрельба и разрывы снарядов. Сопротивление было сломлено. В эфир ушла радиотелеграмма: «Тобольск. Мрачковскому. Я – Баткунов. На Ямале восстановлена Советская власть. Банды разгромлены. Нами пройдено полторы тысячи верст...».

Тогда Баткунов, конечно, не думал, что через 18 лет его экспедицию на Север представят как реальное «участие в антисоветском белогвардейском мятеже».

На допросах в НКВД лишенный всех званий и наград начальник дивизии внутренних войск Баткунов объяснял, что выполнял «специальное и секретное задание командующего ПриуралВО Мрачковского и полномочного представителя ВЧК в Сибири Павлуновского». Никого эти объяснения не интересовали, хотя их старательно внесли в уголовное дело (из него и стало известно о судьбе сибирских повстанческих командиров). Заступиться за Баткунова уже не могли ни Мрачковский, ни Павлуновский – обоих расстреляли в 1937 – 1938 годах по вымышленному обвинению «за участие в правотроцкистском антисоветском заговоре».

Рассмотрение дела Баткунова в Особом совещании НКВД заняло 20 минут. Он просил сохранить ему жизнь. Но в тот же день приговор был приведен в исполнение. Вспоминал ли бывший красный командир сибирских мужиков, которых расстреливали по его приказу на высоком берегу Иртыша?




«Республика ожидать так долго не может»

После ликвидации основных сил мятежников в уездах еще действовали и отдельные повстанческие группы, переродившиеся в уголовные банды. В июне 1921 года 3-й губернский съезд Советов объявил «двухнедельник добровольной явки». Рискуя жизнью, чекисты проникали в глухие таежные углы и разъясняли крестьянам это решение. Первыми откликнулись крестьяне Покровской и Ярковской волостей: «до 300 человек их явилось в губчека». Они сдали оружие и были помилованы. В октябре 1921 года председатель Тюменского губисполкома Макаров сказал на собрании коммунистов города: «Проведенные декады добровольной явки бандитов дали удовлетворительные результаты, и сейчас остаются в лесах небольшие шайки бандитов, делающих налеты на склады и населенные пункты. Есть случаи убийства ответственных работников на местах».

Борьба с бандитскими шайками продолжалась до конца 1921 года, когда наконец политический бандитизм в Тюменской губернии, как и в других местностях России, благодаря наступившему в настроениях среднего крестьянства перелому окончательно ликвидировали.

14 апреля 1921 года Ф.Э. Дзержинский, оставаясь председателем ВЧК, был назначен народным комиссаром путей сообщения.

В начале января 1922 года он выехал в Сибирь во главе экспедиции из сорока человек для принятия чрезвычайных мер по вывозу продовольствия в Москву, Петроград и голодающее Поволжье.

Чекисты докладывали Дзержинскому: «...Топлива на ст. Тюмень на 3 часа. В Вагае угля нет, дров на 50 часов, в Ишиме – на 60 часов, Называевской – на 12 часов. Движение на Южной Сибирской прекратилось за неимением угля. Водокачки встали. Рабочие бросают работу. На ст. Кулунда более полумиллиона пудов хлеба лежит на открытом месте, ввиду снежных заносов ему угрожает опасность».

На сибирских железных дорогах было введено военное положение.

«Здесь работы очень много, – писал Дзержинский в Москву из Новониколаевска. – Она идет с большим трудом и не дает тех результатов, к которым я стремлюсь... Работа здесь так запущена, что для того, чтобы наладить все, нужно более продолжительное время, а Республика ожидать так долго не может».

В письме из Омска от 7 февраля 1922 года: «Я должен с отчаянной энергией работать здесь, чтобы наладить дело, за которое я был и остаюсь ответственным. Адский, сизифов труд. Не раз я доходил здесь до такого состояния, что почти не мог спать – бессильный гнев наводил меня на мысль о мести по отношению к этим негодяям и дуракам, которые здесь сидят. Они нас обманывали – здесь было совершенно пустое место. А среди масс, даже партийных, было равнодушие и непонимание того, какой грозный период мы переживаем. Необходимо наблюдать за каждым распоряжением, чтобы оно не осталось на бумаге, чтобы приняли участие в выполнении поставленной перед нами боевой задачи. К тому же и в политическом отношении здесь неблагополучно. Дает себя знать рука эсеров и агентов Японии». Нашел время Дзержинский и для того, чтобы вникнуть в работу чрезвычайных комиссий Сибири. Из его телеграммы в ВЧК: «Состав сотрудников местных ЧК чрезвычайно слабый – полупартизанский, большой процент больных тифом... Срочность работы по вывозу продуктов, массовое хищение грузов и топлива, отдельные контрреволюционные попытки разрушить транспорт поставили вопрос о необходимости в срочном порядке усилить деятельность сибирских ЧК».

Чекисты Тюмени также были нацелены на оказание всемерного содействия в продвижении по железной дороге продовольственных грузов. И губчека с этой работой справилась. Задержек эшелонов с хлебом на станции Тюмень не было. Этот факт был особо отмечен в отчете экспедиции.

7 марта 1922 года, возвращаясь из Омска в Москву, Ф.Э. Дзержинский сделал остановку в Тюмени. Председатель Тюменского отдела ГПУ – так с 1 марта стала называться губчека – П.И. Студинов позднее вспоминал: «Когда поезд экспедиции прибыл на станцию Тюмень, я вошел в вагон руководителей экспедиции и там впервые увидел Ф.Э. Дзержинского. Я представился, и он по-товарищески поздоровался со мной. Прослушав мой доклад о политическом положении в губернии и о последствиях кулацко-эсеровского восстания в 1921 году, председатель ГПУ просил обратить внимание на те населенные пункты, в которых осели бывшие колчаковцы, следить за тем, чтобы контрреволюционные элементы не проникали в советские учреждения с целью дискредитации политики партии по восстановлению промышленности и сельского хозяйства, рекомендовал своевременно вскрывать и ликвидировать нелегальные кулацко-белогвардейские группы и организации. Советовал также всю работу губчека проводить в тесной связи с партийными и советскими организациями, опираться на рабочих и беднейшее крестьянство».

Эти указания и рекомендации Дзержинского пригодились тюменским чекистам, разоблачившим вскоре контрреволюционную организацию, имевшую ячейки в ряде районов Западной Сибири и на Урале. Она была создана ревизором Тюменского отдела железнодорожной инспекции Акимом Базаровым.




Старший урядник Оренбургского казачьего войска

Иван Жвалов – таково настоящее имя Базарова – родился в 1878 году в станице Звериноголовской Челябинского уезда Оренбургской области в семье простого казака. Имея низшее образование, сдал экстерном экзамены на звание учителя. После смерти жены он с двумя малолетними детьми перебрался в Курган и занялся газетной и книжной торговлей. На военную службу его призвали в 1918 году, так Жвалов оказался в Петрограде, где вступил в партию народных социалистов (народников). После февральской революции он вернулся на родину и был избран председателем Совета казачьих депутатов в Троицке – втором после Оренбурга городе области.

В декабре 1917 года Советскую власть в Оренбуржье сверг «Комитет спасения родины и революции», в который вошли представители всех партий, за исключением большевиков и анархистов. Командующим войсками этого «комитета» стал 38-летний выборный оренбургский атаман Дутов. Первоначально он располагал ничтожными силами, поэтому через месяц красные отряды вытеснили Дутова из города в Тургайские степи. Началась длительная полупартизанская, полурегулярная война.

В июле 1918 года Дутов вновь занял Оренбург и объявил край автономной «областью войска оренбургского». После признания в ноябре 1918 года власти «верховного правителя» адмирала Колчака атаман получил чин генерал-лейтенанта и звание походного атамана всех казачьих войск – командующего оренбургской армией. Тогда же старшего урядника Жвалова избрали делегатом окружного съезда и депутатом войскового круга. Оставаясь на позициях народничества, он выступал на собраниях круга против репрессий и гражданской войны. Это вызывало гнев Дутова. Спасаясь от его преследований, Жвалов перешел под покровительство другого колчаковского генерала – Ханжина. По его указанию старший урядник сформировал партизанский отряд – полусотню – для ведения разведки на южном участке Восточного фронта.

Убедившись в идейном крахе колчаковщины, Жвалов отстал в Сибири от деморализованной белой армии, изготовил документы на имя Акима Базарова, устроился хроникером в газету «Красноярский рабочий» и вступил в коммунистическую партию.

Но диктатура пролетариата мало чем отличалась от колчаковского режима: тот же произвол, мерзость продразверстки, жестокое подавление крестьянских восстаний.

Порвав и с РКП (б), Базаров решил создать организацию, которая возглавила бы движение за созыв Учредительного собрания и образование Сибирской автономной крестьянской республики. Центром организации он выбрал Тюмень.




О чем не знал Базаров

Идея сибирского «автономизма» возникла у демократически настроенной части интеллигенции еще при царизме, а практическое организационное выражение впервые получила в декабре 1917 года. Тогда после октябрьского переворота повсюду начались восстания, низвергавшие власть Временного правительства и устанавливающие власть большевиков. Их политические противники (кадеты, меньшевики, эсеры, народники) использовали «автономизм» для борьбы окраин с советским центром и для свержения большевистского режима путем провозглашения местной власти на демократических началах.

6 декабря 1917 года в Томске Чрезвычайный общесибирский съезд вынес постановление о создании Сибирской областной Думы. 26 января 1918 года она была распущена Томским губисполкомом Совета. Большевики арестовали некоторых видных членов Думы – Пагушинского, Шатилова, Якушева.

Однако через день избежавшие ареста «автономисты» на подпольном собрании выбрали Временное сибирское правительство во главе с эсером Дербером. Спасаясь от репрессий большевиков, часть министров этого правительства выехала из Томска на восток, намереваясь оттуда вести борьбу против Советской власти.

В конце мая 1918 года мятежные чехословацкие войска и белогвардейские отряды захватили Томск. Вместо отсутствующего Дербера председателем Временного сибирского правительства был избран адвокат Вологодский. 21 октября он передал «верховную власть» на территории Сибири Временному всероссийскому правительству (Директории) под председательством эсера Авксентьева, которое находилось сначала в Уфе, а затем в Омске.

Но 18 ноября 1918 года адмирал Колчак, опираясь на белогвардейско-монархическую военщину, произвел переворот, арестовал членов Директории и установил диктатуру, объявив себя «верховным правителем».

Понятно, что за такой короткий и драматический отрезок времени сибирские «автономисты» не смогли провести экономические реформы и демократические преобразования, поэтому на фоне колчаковщины и «военного коммунизма» идея Сибирской автономной республики сохранила свою привлекательность.

Нереализованные идеи всегда притягательны, и неудивительно, что Базаров стал их сторонником. За год с небольшим он создал ячейки в городах, расположенных по Транссибирской железной дороге, объединив их организационно в «гражданский» и «военный» комитеты.

Отвергая любое насилие, Базаров стремился к «...созданию такой организации, которая путем мирной демонстрации и подачи петиционных заявлений выявила бы правительству нужды и запросы трудящихся масс». Он верил, что «...правительство прислушается к голосу народа и пойдет на ряд политических и экономических реформ, что принесет успокоение и надежду на лучшую жизнь». Переброску в Сибирь правительственных карательных отрядов Базаров собирался блокировать всеобщей забастовкой железнодорожников и агитацией в воинских частях, «...дабы предупредить возможное кровопролитие».

«Всеобщий мирный протест» под лозунгом созыва Учредительного собрания и образования Сибирской автономной крестьянской республики был намечен на осень 1922 года, однако суровая действительность внесла в эти планы свои коррективы.




О чем не знали тюменские чекисты

О существовании в Тюмени центра бело-зеленого движения местные чекисты узнали случайно. В мае 1922 года в отдел ГПУ обратился бывший колчаковский офицер Избышев и сообщил, что друг его детства и сослуживец по 26-му Тюменскому пехотному полку Колпаков предложил ему вступить в подпольную антисоветскую организацию. Опасаясь провокации (такие «проверки» благонадежности состоящих на спецучете ГПУ бывших колчаковцев практиковались), Избышев решил ее упредить и невольно выдал своего приятеля. Установив наблюдение за Колпаковым, чекисты «вышли» на Базарова.

Начальник секретно-оперативной части ГПУ Дерибас, получив из Тюмени докладную записку о деятельности местных «автономистов», приказал «...нащупать определенные нити, ведущие в Иркутск, Читу и к генералу Болдыреву, находящемуся во Владивостоке». Кроме того, больших чекистских начальников интересовали «...отношения Базарова с остатками повстанческих крестьянских отрядов».

Москва опасалась нового массового антибольшевистского движения под бело-зеленым знаменем Сибири. И не без основания. В то время, когда Западная Сибирь зализывала раны, нанесенные войной и мятежами, в Восточной Сибири и Приморье еще вовсю полыхало пламя русской Вандеи.

После поражения колчаковщины эсеры и меньшевики пытались образовать в Иркутске руководящий орган в форме коалиционного «Политического центра», но этому мешал большевистский ревком, имевший за спиной 5-ю армию Тухачевского. Ее дальнейшее продвижение к Чите, где находились японские войска, могло привести к столкновению Советской России с Японией. Чтобы избежать этого, 6 апреля 1920 года в Верхнеудинске (Улан-Удэ) была провозглашена Дальневосточная республика. В состав ДВР вошли Забайкальская, Амурская, Приморская, Камчатская области и Северный Сахалин, однако власть Временного правительства республики, находившегося под влиянием специально созданного Дальбюро РКП(б), фактически распространялась лишь на территорию Прибайкалья.

14 мая РСФСР официально признала ДВР и оказала ей финансовую, дипломатическую, хозяйственную и военную помощь. На базе партизанских соединений была создана Народно-революционная армия. 22 октября она освободила от белогвардейцев (при невмешательстве японцев) Читу, куда перенесли столицу республики. Правительство ДВР возглавили коммунисты.

Однако, 26 мая 1921 года отступившие в Приморье белогвардейцы подняли мятеж против Дальневосточной республики и образовали во Владивостоке буржуазное Временное правительство во главе с братьями Спиридоном и Николаем Меркуловыми – видными сибирскими предпринимателями. Они хотели превратить край в свободную экономическую зону, с привлечением иностранного капитала, который был необходим для развития горных промыслов, лесного хозяйства, морского и речного флота.

23 декабря войска приамурского правительства заняли Хабаровск, казалось, началось очередное очищение Сибири от большевиков. Но военное счастье переменчиво – руководимая новым командармом Блюхером НРА в феврале 1922 года у станции Волочаевка победила белогвардейцев и отбила у них Хабаровск.

Кризисом либерального прозападного правительства братьев Меркуловых воспользовались монархисты. 22 июня они созвали так называемый земский собор, который избрал правителем Приамурского земского края и воеводной земской рати – так называли армию – бывшего колчаковского военного министра генерала Дитерихса.

Однако попытка возродить монархию успеха не имела. Народно-революционная армия и отряды партизан разгромили в октябре 1922 года под Спасском «земских ратников» и вступили во Владивосток.

Колчаковское офицерство никогда не являлось однородным. Здесь были бывшие эсеры, недоброжелательно относившиеся ко всякого рода узурпаторам власти, крайние монархисты, запутавшиеся в противоречиях интеллигенты, откровенные уголовники и «идейные борцы за великую и неделимую Россию», садисты, черносотенцы и те, кто безуспешно пытался сохранить человеческое подобие и убедить себя, что он, сражаясь против большевиков, отстаивает цивилизацию.

Вот почему в те дни часть офицерства увидела свое спасение в движении за автономию Сибири, которое мог возглавить генерал Болдырев. Сын сельского кузнеца, профессор академии генерального штаба и командующий армией в первую мировую войну, он не признал в октябре 1917 года Советскую власть, возглавил вооруженные силы Директории, отказался подчиниться Колчаку, за что был выслан в Японию. Своей независимостью и непримиримостью к диктаторским режимам Болдырев приобрел большой авторитет у прогрессивной общественности России.

За пять дней до ухода японцев из Владивостока там возникло новое Сибирское правительство – Совет уполномоченных Сибири. В его заявлении отмечалось, что этот орган «...является но своему составу одной из наименее скомпрометированной и наиболее жизнеспособной силой Сибири. Совет состоит из представителей различных организаций, стоящих на платформе автономии Сибири. Цель – свержение большевистской власти, созыв Всесибирского учредительного собрания и формирование правительства по типу существовавшего в июне-августе 1918 года, причем в его программе намечаются крупные изменения в левом направлении, особенно в вопросах аграрного характера. Персонально Совет состоит из лиц, своей честностью, опытом, знаниями и известностью способных привлекать симпатии демократического населения, особенно крестьян...».

На Лубянке, читая этот документ, не могли не обратить внимания на утверждение Совета о «...наличии непосредственной связи с Сибирью и сторонниками в рядах советских работников...». Вот почему копии разведдонесений об обстановке в Приморье высылались в Тюмень и ложились в дело Базарова.

В случае массовых выступлений крестьян и железнодорожников положение противоборствующих сил в Сибири могло бы резко измениться. Кроме того, к броску на родину готовились казачьи полки, укрывшиеся осенью 1920 года в Китае. «Там, на чужой земле, – вспоминал позднее очевидец, – жил надеждой вернуться скоро обратно с оружием в руках. Ждали, когда замерзнет Аргунь. Но выступить не решились, услышав о падении в Приморье последнего оплота белого движения».

Тюменские чекисты получили из Москвы приказ: Базарова арестовать, организацию ликвидировать. Но его уже не было в Тюмени: он спешил в Барабинск, чтобы предотвратить мятеж атамана Незнамова. Но Базаров не успел – его схватили в пути, мятежников разгромили, а скрывшегося Незнамова разыскали в Ташкенте. Встретились они только на суде.




Последнее слово

В своем последнем слове подсудимый Базаров сказал: «...Создавая организацию, я хотел добиться мирного протеста. Мне удалось привлечь к протесту крестьян, казаков-землеробов, красноармейцев, бывших офицеров, железнодорожников, рабочих, служащих и вообще обывателей. Власть поставлена в необходимость начать судебный процесс, на котором будут выявлены все причины недовольства народа. Вот таким образом я достиг осуществления поставленных себе целей... Связи с генералом Болдыревым я не имел, но полагал ее завести. Знал его как народника. Если бы он шел за монархию, а не за Сибирскую республику, я бы за ним не пошел... К этому добавлю, что в течение всей своей деятельности по народническому движению я никогда не прибегал к репрессиям, не стремился к вооруженным выступлениям, в колчаковщину не воевал, в Петропавловск-Ишимском восстании не участвовал...».

Однако «мирный протест» Базарова против очередного закабаления Сибири никто не услышал. Ни правительство – оно превращало этот край в сырьевой придаток центра и место политической ссылки. Ни народ – судебный процесс был закрытым, а в официальном газетном сообщении Базарова называли «авантюристом, для которого лозунг «автономия Сибири» служил прикрытием действительной цели его организации – свержения диктатуры пролетариата и реставрации буржуазного строя». В духе такого обвинения и приговор – расстрел.

Председательствующего на этом суде Самуила Чудновского судьба странным образом связала с Сибирью. В 1913 году 24-летний мещанин из Бердичева угодил за распространение антиправительственных прокламаций в ссылку в село Демьянское Тобольской губернии. Потом ветры революции и гражданской войны занесли его в Иркутск. В декабре 1919 года эсеры из «Политцентра» освободили Чудновского из колчаковской тюрьмы и назначили председателем чрезвычайной следственной комиссии – комиссаром юстиции. Он участвовал в расстреле Колчака и его первого министра Пепеляева, возглавлял губчека в Томске, использовался по судебной части в Новониколаевске и Свердловске, в 1933 году подавлял Казымское национальное восстание ханты. Так он помогал раскручивать маховик репрессий до тех пор, пока сам не попал под него в 1937 году.

Тогда же оборвалась жизнь генерала Болдырева – не приняли во внимание его покаяние перед Советской властью в 1923 году – и подпоручика Избышева – не зачли ему невольного предательства своего приятеля в мае 1922 года.

С тех пор изменились многие наши представления о прошлом. Реабилитирован Чудновский – сейчас он не столько герой революционных событий в Сибири, сколько жертва сталинских репрессий.

О Колчаке все чаще вспоминают, как о знаменитом российском полярнике и флотоводце, а кровавое сибирское диктаторство считают не более, чем досадным фактом его биографии.

И лишь с Базарова-Жвалова не снят ярлык «авантюриста и идеолога кулацкого движения».




О «чистых руках, горячих сердцах, холодных головах»

Такими качествами, по мнению Дзержинского, должны были обладать настоящие чекисты. В условиях гражданской войны. Красного и белого террора. Разгула политического и уголовного бандитизма. Когда любая мораль, как и сама человеческая жизнь, полностью обесценились.

Какими были люди, ставшие первыми тюменскими чекистами? Романтиками? Идеалистами? Фанатиками? Приспособленцами?

Александр Петров, Василий Гриб, Василий Грибач, Борис Ванд, Иосиф Бойко, Денис Коудэлко... Русские, украинцы, белорусы, евреи, поляки, чехи, немцы, словаки, латыши, китайцы... Тогда эту особенность чрезвычайных комиссий в Сибири называли интернационализмом.

Послужной список командира 49-го батальона войск ВЧК и члена коллегии Тюменской губчека Дениса Игнатьевича Коудэлко. Родился в 1893 году в Австро-Венгрии. Чех. Окончил австрийскую кавалерийскую школу офицеров в мае 1914 года. Воевал. Сначала с сербами и итальянцами, потом с русскими, за что награжден Железным крестом 3-й степени. В декабре 1915 года попал в плен, где добровольно поступил поручиком в сформированный из чехословацких военнопленных 1-й имени Яна Гуса стрелковый полк. В наступлении против немцев и австро-венгров под городом Зборовым в Галиции был ранен. Получил орден Святой Анны 3-й степени. После революции стал комиссаром Красной Армии. Сражался с петлюровцами, деникинцами и белополяками. С 1919 года служил в войсках внутренней службы Сибири. В Российской коммунистической партии – с апреля 1918 года, номер партбилета – 598791. В характеристике лишь отмечено: «...предан революции, с большой работоспособностью». Мало? Для того времени вполне достаточно.

В Вене, столице Австро-Венгерской империи, в семье красильщика родился Роберт Валенто. Нужда заставила его оставить начальное училище. Молодой маляр сблизился с социал-демократами. В 1914 году по мобилизации оказался в окопах империалистической войны. Перешел на сторону русских войск. До октября семнадцатого года работал на Омско-Тюменской железной дороге. Революция разделила военнопленных австро-венгерской армии. Одни составили ударную силу интервенции против Советской республики. Другие, среди них Валенто, – встали на ее защиту.

Ожесточенные бои при обороне Тюмени, горечь отступления, голод, холод, тиф – все испытал «красный австрияк». В декабре 1919 года в составе экспедиционного отряда Х.Г. Башмакова Валенто участвовал в освобождении Сургута от колчаковцев, был ранен. Тогда его приняли в РКП(б). Преследуя белогвардейцев вверх по Оби, красные раненых бойцов оставили на попечение местных жителей. Здесь приглянулась Роберту бойкая сургутская казачка Агриппина Меньшикова, она стала его женой, а затем и соратницей в опасной чекистской работе.

Отоспавшиеся и отъевшиеся на таежных заимках офицеры разгромленного колчаковского воинства, поощряемые местными эсерами и кулаками, вынашивали планы свержения Советской власти в уезде.

Сургутские большевики – их было десять – понимали опасность мятежа. Обстановка требовала принятия чрезвычайных мер по борьбе с контрреволюцией.

28 февраля 1920 года в Сургуте была образована уездная ЧК. По решению сургутской группы РКП (б) председателем ЧК стал Роберт Валенто. Нелегко было найти и обезвредить вражеское подполье. Не хватало опыта, знаний... Во время восстания 1921 года заведующий политбюро (так в то время назывались чекистские органы в уездах) Валенто возглавлял один из красных отрядов, отступавших по направлению на Нарым.

Среди архивных документов сохранилось письмо секретаря Сургутского уездного бюро РКП (б) И. М. Видягина к председателю Тюменской губчека П.И. Студитову: «Прошу отозвать уполномоченного губчека и завполитбюро Валенто, который нуждается в лечении. На бандитском фронте он отморозил ноги. Здоровье имеет совершенно расстроенное. Лечиться отказывается категорически, пока не будут изъяты все банды, оперирующие в уезде».

В мае 1922 года Валенто был откомандирован в Тюмень, а через год по состоянию здоровья направлен на хозяйственную работу.

Скупые строки архивных документов: «Иванов Николай Иванович, заведующий административной частью ревтрибунала, хороший советский юрист...

Бойко Иосиф Станиславович, заведующий секретно-оперативным отделом, с головой ушедший в работу ЧК. Покидает кабинет только для сна. Работоспособность удивительная...

Грибач Василий Сергеевич, заведующий общим отделом, почти круглые сутки в ЧК за работой...

Пильчак Иван Иванович, заведующий регистрационно-статистической частью, имеет большую работоспособность...

Студитов Петр Иванович, председатель губчека, политически вполне развит, несмотря на низшее образование. Одной из важнейших заслуг перед революцией, известной губкому РКП (б), является раскрытие белогвардейского заговора в Тюмени в феврале 1921 года. На протяжении всей борьбы с повстанцами проявил громадную энергию, стойкость, политическую выдержку и такт...».

Опасное время. Опасная работа. Приходилось внедряться в банды и контрреволюционные организации, нередко под чужим именем. Там подозревали всех. Жестокую проверку выдерживали немногие.

В характеристике уполномоченного губчека Афанасия Федорова отмечалось: «Как способный и незаменимый работник вполне соответствует своему назначению. На него в будущем возлагаются большие надежды». Не суждено было сбыться этим надеждам. При выполнении специального задания в охваченной бандитизмом Черноковской волости Тобольского уезда 24 апреля 1921 года его схватили и после пыток изрубили на куски. Ему было 20 лет. Незадолго до гибели при заполнении анкеты сотрудника ЧК он писал: «...Уверен и даже более, что социальная революция будет во всем мире».

Среди тюменских чекистов ценилось умение без крови убедить противника отказаться от вооруженной борьбы с Советской властью. Подтверждение тому – приказ по губчека от 9 сентября 1921 года: «За энергичную и добросовестную работу, выразившуюся в умелом подходе к крестьянским массам во время ликвидации бандитизма в Тобольском уезде, комиссару оперативного отдела Петрову объявить товарищескую благодарность».

Враги по-своему отзывались о чекистах. Белоэмигрантская газета «Русский голос», издававшаяся в Харбине, писала 13 августа 1921 года: «Во главе Тюменской губчека стоит некий Студитов. Никто не знает, кто он, но полагают, что человек с большим уголовным прошлым. При нем состоит специальный батальон ЧК в составе 800 человек, слепо ему преданных. Он совершает суд и расправу по собственному усмотрению, ни с кем и ни с чем не считаясь...».

Путь Студитова в революцию белогвардейские контрразведчики знали, конечно, во всех подробностях. Предгубчека действительно, не понаслышке, знал о царских тюрьмах. С четырнадцати лет – рабочий, с семнадцати – участник революционных выступлений в Петербурге и Москве. В 1915 году, спасаясь от преследования охранки, перешел на нелегальное положение. Товарищи изготовили ему новый паспорт. Был Парфеновым, стал Студитовым. Революция застала его на Урале. Беспощадность к отъявленным контрреволюционерам сочеталась в нем с великодушием к людям, обманом вовлеченным в антисоветские выступления. Подтверждение – его письмо от 24 февраля 1921 года секретарям ячеек РКП (б): «Охватившая губернию волна кулацких восстаний втянула неустойчивые массы беднейшего и среднего крестьянства. Борьба с этим контрреволюционным движением вылилась в форму массовых арестов крестьянства. Но дело в том, что ЧК по борьбе с контрреволюцией вовсе не борется с крестьянскими массами как таковыми. Помните, товарищи, что нам нужно принять все меры к тому, чтобы из-за неорганизованных массовых арестов не скрылись настоящие виновники контрреволюционного движения».

Петр Иванович Студитов прожил долгую жизнь: возглавлял Архангельский и Курский отделы ГПУ, был на советской работе, отдал много сил делу победы над фашизмом. Куда бы ни забрасывала его судьба, он всегда с теплотой вспоминал соратников, погибших за Советскую власть. В статье «На страже революции», посвященной пятилетней годовщине создания органов ВЧК – ГПУ, Студитов писал: «В борьбе с врагами пролетариата и, в частности, во время ликвидации бандитизма и белогвардейских заговоров сотрудники губчека, привыкшие смело смотреть в глаза смерти, успешно боролись с бандитами и затаившимися враждебными элементами».

Так какими были люди, ставшие первыми чекистами? Разными. Героями и подлецами. Смелыми и трусливыми. Добрыми и жестокими. Такими, как то далекое и непростое время.

_1987–1997_годы._