Ломакин = 29.04.2014






ПУЩЕ ОХОТЫ




В двух больших комнатах жилого дома находились почти все рабочие. На двор выходить никому не хотелось, погода портилась. И бригадир Володя Новиков, то и дело поглядывавший на часы, окончательно решил, ввиду непогоды, дать отбой второй смене: затруднительно было бы пустить машины для переработки сена на муку.

Подождав еще несколько минут, он с задумчивым видом толкнул дверь и вышел во двор.

Во дворе творилось столпотворение. Сильный ветер словно в насмешку над старой, полуразвалившейся крышей, от карниза которой свисали куски заржавленной жести, неистово обрушивался на нее, заставляя греметь, — и, казалось, громыхало все окружающее. Можно было предположить, что эта бедная хламида сорвется с дома и улетит далеко-далеко, как ковер-самолет.

Володя подошел к самому обрыву реки. Однако, — мысленно отметил он, — Обь ведет себя пока относительно спокойно». Видимо, ветер еще не набрал той силы, которая поднимала огромные толщи воды две недели назад, когда пронесся настоящий ураган.

Он долго смотрел вдаль, стараясь различить хоть какую-нибудь точку на воде, похожую на полуглиссер или катер. Вот уже около двух недель к ним никто не появлялся, не было почты, продуктов, кончались папиросы.

Да вот еще теперь погода. Хотя бы рацию привезли, чтобы можно было сноситься с начальством.

Бригадир высматривал катер до тех пор, пока глаза не начали слезиться, как вдруг словно что-то надумав, он резко повернулся и зашагал к дому.

Пройдя в передний угол, он оказался рядом с учителем, оттесненным молодыми парнями, наблюдавшими за шахматной игрой.

— Послушайте, Степан Семенович, можно вас на минутку? — Он отвел его к железной печке, стоявшей у двери и поведал:

— Не прогуляться ли нам? Тут недалеко, не более трех часов затратим. Учитель, пристально посмотрев на него и поразмыслив, произнес:

— А что, если в наше отсутствие появится и уйдет катер — и я опять вынужден буду жить на ваших харчах? Ведь мне еще нужно выступить с лекциями в двух бригадах.

— Ничего, если даже и приедет, то сегодня они, при такой погоде, не решаться вернуться обратно, — быстро говорил Володя. — Пойдемте, Семенович, вы не пожалеете.Надевая патронтаж, бригадир, пересиливая шум, сказал

— Вторая смена может не выходить на работу!

— Чем нам заниматься? — произнес старый рабочий, дядя Вася. — На охоту что ли податься с тобой?

— Пойдем, коль не шутишь, — ответствовал бригадир.

— Ладно уж, иди, иди — в такую погоду сам черт не покажется — махнул рукой дядя Вася. Володя с учителем вышли из теплого жилья и их сразу же объял колючий, пронизывающий все тело, ветер.

— Ничего, привыкайте, интеллигенция, — насмешливо произнес Володя.

Дорогой он рассказывал, что в том году брал лицензию на отстрел двух лосей, а в этом еще не продлил: все как- то не было времени.

— А лоси здесь есть, — заключил Володя. — Здешний лесник рассказывал, что в этих местах видел целый табун. Да и трактористы, косившие вон около той гривы, — показал рукой Володя, — что подходит к озеру, видели двух лосей.

Выйдя на чистое место, они направились вдоль дороги, проложенной гусеничными тракторами. Порывистый ветер ударял им в спины.

Они прошли километра три-четыре по дороге, затем свернули в сторону, ветер теперь дул с левой стороны, трава цеплялась за болотные сапоги. На пути они встретили два редких колка и вышли к речке.

Перед ними, по берегу речушки, раскинулась большая равнинная местность, покрытая высокой травой.

— Как будто здесь в свое время было болото, — сказал учитель, — до сего времени молчавший.

— Да, пожалуй — вторил ему бригадир. Идти становилось все труднее, осока доходила до пояса, изредка стали попадаться кочки. А ветер, словно найдя простор, разгуливал по всей равнине, превращая ее в живое, волнующее море. Впереди показались низкие искривленные деревца, а еще дальше начинался сплошной кустарник. Вдруг Володя быстро присел, дернув учителя за рукав фуфайки. Невдалеке от кустов, не видя и еще не чуя опасности, ибо ветер дул в противоположную сторону, спокойно и величаво двигались два огромных лося. Трава скрывала охотников. Они стали делать небольшие перебежки. И когда до лосей осталось не более шестидесяти метров, самец, впереди идущий, неожиданно резко повернул голову и бросился к кустарнику, увлекая за собой самку. Раздосадованные охотники кинулись следом, нe добежав до кустарника, они снова осторожными, неслышными шагами направились в ту сторону, куда, по их мнению, скрылись лоси. Что и говорить, утомительно было красться, приседать, стараясь слиться со стволами деревьев, пока они вновь, часа через полтора, не увидели двух спокойно идущих на них лосей. От неожиданности они на некоторое время растерялись. Хорошо было, что частый кустарник скрывал их.

Володя, уже оправившись от волнения, глазами указал Степану Семеновичу, что стрелять он будет в самца и что учителю надлежит убить самку.

Затаив дыхание и поставив двустволки между сучьев, как в рогатины, они, стоя на коленях, целились в дивных животных.

Допустив их на ружейный выстрел, они одновременно, словно договорившись, обменялись взглядами, и через несколько секунд раздался сначала один, а затем, дополняя и догоняя первый, другой выстрел. Лось-самец упал на колени, однако пытался еще встать, но второй выстрел бригадира оборвал эту попытку. Выстрел Степана Семено­вича был более удачным: самка сразу упала на правый бок и билась в смертельной агонии. Когда он подошел к жертве, она, как ему показалось, была мертва, и только влажные, испуганные глаза ее выражали что-то человеческое...

На стан возвращались молча. Володя правда пытался что-то говорить: мол, лицензию дадут и сейчас, как для отдаленной экспедиции... Но посмотрел на потемневшее лицо учителя и осёкся.

Степан Семенович  шагал, ничего не замечая вокруг, часто спотыкался. Ему все виделись, молящие пощады, глаза лосихи, подернутые слезой. Комок подкатывался к горлу. Хотелось размахнуться и зашвырнуть ружье в кусты... чтобы никогда не найти, никогда больше не брать его в руки... Чтобы не совершать... убийство...

И вернувшись на стан, учитель думал о том же. И ночью он судил себя, зная, что суд этот будет продолжаться до тех пор, пока он не откроется в своем преступлении людям