Ломакин = 29.04.2014
РУССКИЙ ЦЫГАН
Мое знакомство и общение с ним длилось всего лишь около четырех часов. Передо мной сидел маленький мужчина около сорока лет, с большими залысинами на крупной голове и высоким лбом. Он нервно перебирал руками пуговицы видавшего виды пиджака и рассказывал, рассказывал о себе, словно боялся, что его не дослушают до конца.
Мы ждали самолет до Хабаровска, но диктор время от времени уведомляла пассажиров, что полет откладывается сначала на два, затем на четыре часа по метеоусловиям. Времени было предостаточно, тем более, что рассказ словоохотливого пассажира все больше и больше увлекал меня.
...А судьба его была, прямо скажу, удивительна. Родился в Ленинграде перед войной. Отец его военный летчик с первого и по последний день войны находился на разных участках фронта. Когда эвакуировали детей из Ленинграда, разлучив Степана с матерью, поезд попал под бомбежку. Море огня, искореженного металла, стоны, плач, крики отчаянья, пылающие, как спички, вагоны — Степан намертво схватил своей детской памятью эту картину, и еще долгие годы она возникала перед ним во сне с такой яркой реальностью, что он кричал, кричал, а проснувшись в холодном поту, долго не мог успокоиться от всего увиденного и пережитого.
...Очнулся он в цыганском таборе, его подобрали истощенного, почти бездыханного. Старик Баро — так зовут по-цыгански главу табора — определил мальчика к еще не старым супругам, у которых было уже две девочки. Степана долго выхаживали, поили лекарственным снадобьем под названием «ман». Он хорошо помнит, как приемная мать Рада однажды утром сказала: «...будет жить». Угрюмый цыган-бородач по имени Рува, просветлев лицом, несколько раз подбросил кверху мальчонка, сказал: «Ну, Рада, помощника ты нам выходила, спасибо! Дождались!».
Они и назвали его Степаном. Он научился петь, плясать, выпрашивать все, что можно было есть и что можно было надеть на себя. Как только сходил снег, когда земля еще была стылой, Степан уже отстукивал чечетку своими крепкими ножками, потрескавшимися от холода и грязи, зарабатывая таким образом себе на пропитание.
После войны отец-генерал делал все необходимое, чтобы найти сына. А когда всесоюзные розыски не помогли, он обратился к военным друзьям, жившим в разных концах страны. Сам, бывая в командировках, во время отпусков, посещал детские дома. Но все было бесполезно.
...В вокзал ввалилась большая группа цыган. Она в одно мгновение рассредоточилась по всем залам и приступили к своим обычным делам. Женщины с грудными ребятишками, в длинных юбках с пестрыми оборками, стремились остановить кого-нибудь из пассажиров, стараясь вопросами, продажей гребенок, мыла завлечь в разговор, а затем, взяв руку, тут же гаданием разворошить душу человека, ошеломляя правдой и неправдой прожитой жизни.
От группы цыган отделился смуглый, грязный, со всклоченными волосами, оборванный мальчонка лет восьми. Он остановился перед высоким седым генерал-майором и хорошо одетой женщиной и, протягивая к ним грязные ручонки, начал отплясывать чечетку босыми ногами на холодном цементном полу. Вертясь волчком перед ними, приседая и отбивая в такт языком, он вдруг запел на цыганском языке.
Собралась толпа любопытных. Одни смотрели на пляшущего мальчишку, другие глазели на генерала (не так уж часто можно было после войны увидеть генерала на железнодорожном вокзале заштатного города). От такого внимания к своей персоне генерал было потянулся в карман, чтобы достать деньги, но вдруг заметил, как побледнела его жена. Она с силой сдавила ему руку, словно ища поддержки, закричала и как подкошенная повалилась.
Мальчишка, почувствовав себя виноватым в случившемся, метнулся в толпу, пробивая острыми локтями себе путь. Кто-то уже успел сбегать в медпункт, и быстро пришла фельдшер, неся с собой аптечку. Она без лишней суетливости, со знанием дела привела в чувство жену генерала, и первое, что сказала женщина: «Яков, это же наш Миша, я узнала его по родинке на левой стороне шеи».
...Выяснив судьбу мальчика и убедившись, что это действительно их сын, Яков Васильевич и Мария Дмитриевна Канаевы долго убеждали приемных родителей Степана и его самого: он ни за что не хотел ехать из табора. Наконец было выработано компромиссное решение — полюбившегося мальчонку табор отдавал на руки законных родителей, сохранив за ним имя, которое дал ему табор.
Счастливые родители со Степаном отбыли в Ленинград. Но он все время мечтал о возвращении в табор, и дважды сбегал из Ленинграда, однако его быстро доставляли на место. Годы, проведенные среди цыган, наложили на Степана особый психологический отпечаток, воспитали особое восприятие мира. Он считал их для себя самыми счастливыми в жизни.
...Мой собеседник говорил и смотрел на снующих по аэровокзалу людей, затем он извинился, пообещав через несколько минут вернуться.
Вернулся через полчаса и не один.
«Владислав Михайлович Кулемзин — доктор исторических наук, этнограф», — протягивая руку, отрекомендовался пришедший с Канаевым высокий, полный мужчина. Было видно, что они были очень рады этой случайной встрече.
Канаев снова исчез, предварив свое исчезновение тем, что ему нужно позвонить. В его отсутствие Владислав Михайлович, словно продолжая неоконченный разговор, начал с того, как он встретился со Степаном в Томском университете, куда они вместе поступили на историко-филологический факультет. Жили в одной комнате.
Канаев резко отличался от всех студентов. Будучи на два года старше товарищей, он поражал их своей фундаментальной подготовкой, его звали «ходячей энциклопедией».
Степан уже тогда читал и писал по меньшей мере на десяти языках. Все его друзья по комнате — парни серьезные, после армии — учились на повышенные стипендии. Он же перебивался с тройки на четверку. И все время проводил в библиотеке. Появлялся к ее открытию и уходил последним. Но и этого времени ему было недостаточно. Часто по ночам, включив настольную лампу, он что-то писал или перебирал личную картотеку. Во время экзаменационной сессии он не изменял своего распорядка дня. Все время проводил в библиотеке. «Степан, сегодня экзамен», — говорили ему. «Когда и в какой аудитории?». Брал конспекты и учебник за несколько часов до экзамена, перелистывал их и шел сдавать. Его совершенно не интересовала оценка, и если бы он не спорил с профессорами, оценки были бы выше.
Его отец бывал наездом в Томске, заходил в общежитие. После ухода в отставку он жил в Новосибирске и, будучи доктором военных наук, преподавал историю в вузе. Степан, видимо, не мог простить родителям того, что его буквально заставили жениться на русской... Люся, жена Степана, по специальности инженер, тоже иногда приезжала в Томск, да еще с сыновьями.
При виде сыновей Степан преображался. Он прекращал всякую работу. Друзья уже знали, что на него нападает стих, он будет петь, играть и плясать. Плясал он великолепно. Брал гитару или баян (а играл он на многих музыкальных инструментах) и пел сначала частушки, а затем песни на разных языках. На эти импровизированные концерты сходился весь факультет.
— Вообще я благодарен судьбе — говорил Кулемзин, —- что она свела меня со Степаном. Более талантливого и образованного человека я не видел в своей жизни. Помню, как-то в Томск приехал цыганский театр «Ромэн». Мы пошли всей нашей комнатой. После антракта потеряли Степана, и когда кончился спектакль, мы бросились на поиски. Нашли его за кулисами. В окружении артистов театра он пел под свой аккомпанемент на гитаре песни на цыганском и английских языках. После этого руководитель театра в течение двух недель приходил в нашу комнату, уговаривал Степана стать артистом театра «Ромэн». Но он не согласился. Вспоминается и такой случай. Как-то его пригласили в политехнический институт. Нужно было перевести статью с японского языка. Он взял меня с собой, чтобы я записывал то, что он будет диктовать. Почти без словаря, изредка к нему обращаясь, он перевел технический текст за три часа. Полученных денег за перевод хватило нам всем тоже ровно на три часа.
...Библиотека Томского университета по числу книг входит в десяток лучших мира. Видимо, этим и объясняется то, что он приехал поступать именно в Томск. Степан прочитал все о цыганах, что можно было прочитать и что было в библиотеке.
На третьем курсе нескольких студентов, занимающихся научной работой, послали на межвузовскую научную студенческую конференцию в Москву. Степан сделал прекрасный доклад на тему из истории происхождения цыган. Им заинтересовались многие ученые: этнографы и историки, но он от встреч отказался и просидел все свободное время в библиотеке имени В. И. Ленина. А затем исчез.
До последней минуты друзья надеялись, что он появится к поезду. Но он не приехал и через месяц. Его отчислили из университета...
А Степан в это время кочевал с цыганами в Поволжье, при нем был магнитофон для записи цыганского фольклора и 15 рублей денег. Около двух лет колесил с табором.
...Когда он возвратился, отец не впустил его в дом, «Нет у меня больше сына, — кричал генерал в ответ на все уговоры и причитания матери Марии Дмитриевны, — пусть отправляется к своим цыганам!». Степан с женой Земфирой и грудным ребенком (дочку назвали Даной) обосновался на окраине Новосибирска в брошенной избушке без окон и дверей и дырявой крышей. Жили они впроголодь несколько лет, зарабатывая переводами Степана и тем, что нагадает Земфира. Степан все же закончил исторический факультет Новосибирского университета.
Сейчас у него с Земфирой, — продолжал Кулемзин, восемь детей и, наконец, недавно они получили трехкомнатную квартиру. Его первая жена, Люся, удачно вышла второй раз замуж. Сыновья учатся в институтах. Они поддерживают добрые отношения со Степаном, и похоже уже не осуждают его. Генерал хотя и помирился с сыном, но у него ни разу не был. Степан работает переводчиком в научно-исследовательском институте и по-прежнему занимается цыганами. Им опубликовано огромное количество статей. И не только в наших научных журналах, но и в зарубежных. Как-то, осматривая его личную библиотеку, состоящую из нескольких тысяч книг, на одной из полок я увидел его статьи, опубликованные в журналах США, Великобритании, Турции, Франции, ФРГ, Испании и так далее. Степан всю свою жизнь разбрасывается. И ведь не додумается до того, чтобы собрать все написанное им и опубликовать монографию, а затем защитить диссертацию...
Внезапно диктор аэровокзала прервала рассказ Владислава Михайловича, она сообщила, что рейс по маршруту Новосибирск—Хабаровск откладывается до 5 часов московского времени. Мы попрощались и он кинулся на поиски своего товарища. На следующее утро я улетел в Хабаровск, но история о русском цыгане до сих пор не выходит у меня из головы.
РУССКИЙ ЦЫГАН
Мое знакомство и общение с ним длилось всего лишь около четырех часов. Передо мной сидел маленький мужчина около сорока лет, с большими залысинами на крупной голове и высоким лбом. Он нервно перебирал руками пуговицы видавшего виды пиджака и рассказывал, рассказывал о себе, словно боялся, что его не дослушают до конца.
Мы ждали самолет до Хабаровска, но диктор время от времени уведомляла пассажиров, что полет откладывается сначала на два, затем на четыре часа по метеоусловиям. Времени было предостаточно, тем более, что рассказ словоохотливого пассажира все больше и больше увлекал меня.
...А судьба его была, прямо скажу, удивительна. Родился в Ленинграде перед войной. Отец его военный летчик с первого и по последний день войны находился на разных участках фронта. Когда эвакуировали детей из Ленинграда, разлучив Степана с матерью, поезд попал под бомбежку. Море огня, искореженного металла, стоны, плач, крики отчаянья, пылающие, как спички, вагоны — Степан намертво схватил своей детской памятью эту картину, и еще долгие годы она возникала перед ним во сне с такой яркой реальностью, что он кричал, кричал, а проснувшись в холодном поту, долго не мог успокоиться от всего увиденного и пережитого.
...Очнулся он в цыганском таборе, его подобрали истощенного, почти бездыханного. Старик Баро — так зовут по-цыгански главу табора — определил мальчика к еще не старым супругам, у которых было уже две девочки. Степана долго выхаживали, поили лекарственным снадобьем под названием «ман». Он хорошо помнит, как приемная мать Рада однажды утром сказала: «...будет жить». Угрюмый цыган-бородач по имени Рува, просветлев лицом, несколько раз подбросил кверху мальчонка, сказал: «Ну, Рада, помощника ты нам выходила, спасибо! Дождались!».
Они и назвали его Степаном. Он научился петь, плясать, выпрашивать все, что можно было есть и что можно было надеть на себя. Как только сходил снег, когда земля еще была стылой, Степан уже отстукивал чечетку своими крепкими ножками, потрескавшимися от холода и грязи, зарабатывая таким образом себе на пропитание.
После войны отец-генерал делал все необходимое, чтобы найти сына. А когда всесоюзные розыски не помогли, он обратился к военным друзьям, жившим в разных концах страны. Сам, бывая в командировках, во время отпусков, посещал детские дома. Но все было бесполезно.
...В вокзал ввалилась большая группа цыган. Она в одно мгновение рассредоточилась по всем залам и приступили к своим обычным делам. Женщины с грудными ребятишками, в длинных юбках с пестрыми оборками, стремились остановить кого-нибудь из пассажиров, стараясь вопросами, продажей гребенок, мыла завлечь в разговор, а затем, взяв руку, тут же гаданием разворошить душу человека, ошеломляя правдой и неправдой прожитой жизни.
От группы цыган отделился смуглый, грязный, со всклоченными волосами, оборванный мальчонка лет восьми. Он остановился перед высоким седым генерал-майором и хорошо одетой женщиной и, протягивая к ним грязные ручонки, начал отплясывать чечетку босыми ногами на холодном цементном полу. Вертясь волчком перед ними, приседая и отбивая в такт языком, он вдруг запел на цыганском языке.
Собралась толпа любопытных. Одни смотрели на пляшущего мальчишку, другие глазели на генерала (не так уж часто можно было после войны увидеть генерала на железнодорожном вокзале заштатного города). От такого внимания к своей персоне генерал было потянулся в карман, чтобы достать деньги, но вдруг заметил, как побледнела его жена. Она с силой сдавила ему руку, словно ища поддержки, закричала и как подкошенная повалилась.
Мальчишка, почувствовав себя виноватым в случившемся, метнулся в толпу, пробивая острыми локтями себе путь. Кто-то уже успел сбегать в медпункт, и быстро пришла фельдшер, неся с собой аптечку. Она без лишней суетливости, со знанием дела привела в чувство жену генерала, и первое, что сказала женщина: «Яков, это же наш Миша, я узнала его по родинке на левой стороне шеи».
...Выяснив судьбу мальчика и убедившись, что это действительно их сын, Яков Васильевич и Мария Дмитриевна Канаевы долго убеждали приемных родителей Степана и его самого: он ни за что не хотел ехать из табора. Наконец было выработано компромиссное решение — полюбившегося мальчонку табор отдавал на руки законных родителей, сохранив за ним имя, которое дал ему табор.
Счастливые родители со Степаном отбыли в Ленинград. Но он все время мечтал о возвращении в табор, и дважды сбегал из Ленинграда, однако его быстро доставляли на место. Годы, проведенные среди цыган, наложили на Степана особый психологический отпечаток, воспитали особое восприятие мира. Он считал их для себя самыми счастливыми в жизни.
...Мой собеседник говорил и смотрел на снующих по аэровокзалу людей, затем он извинился, пообещав через несколько минут вернуться.
Вернулся через полчаса и не один.
«Владислав Михайлович Кулемзин — доктор исторических наук, этнограф», — протягивая руку, отрекомендовался пришедший с Канаевым высокий, полный мужчина. Было видно, что они были очень рады этой случайной встрече.
Канаев снова исчез, предварив свое исчезновение тем, что ему нужно позвонить. В его отсутствие Владислав Михайлович, словно продолжая неоконченный разговор, начал с того, как он встретился со Степаном в Томском университете, куда они вместе поступили на историко-филологический факультет. Жили в одной комнате.
Канаев резко отличался от всех студентов. Будучи на два года старше товарищей, он поражал их своей фундаментальной подготовкой, его звали «ходячей энциклопедией».
Степан уже тогда читал и писал по меньшей мере на десяти языках. Все его друзья по комнате — парни серьезные, после армии — учились на повышенные стипендии. Он же перебивался с тройки на четверку. И все время проводил в библиотеке. Появлялся к ее открытию и уходил последним. Но и этого времени ему было недостаточно. Часто по ночам, включив настольную лампу, он что-то писал или перебирал личную картотеку. Во время экзаменационной сессии он не изменял своего распорядка дня. Все время проводил в библиотеке. «Степан, сегодня экзамен», — говорили ему. «Когда и в какой аудитории?». Брал конспекты и учебник за несколько часов до экзамена, перелистывал их и шел сдавать. Его совершенно не интересовала оценка, и если бы он не спорил с профессорами, оценки были бы выше.
Его отец бывал наездом в Томске, заходил в общежитие. После ухода в отставку он жил в Новосибирске и, будучи доктором военных наук, преподавал историю в вузе. Степан, видимо, не мог простить родителям того, что его буквально заставили жениться на русской... Люся, жена Степана, по специальности инженер, тоже иногда приезжала в Томск, да еще с сыновьями.
При виде сыновей Степан преображался. Он прекращал всякую работу. Друзья уже знали, что на него нападает стих, он будет петь, играть и плясать. Плясал он великолепно. Брал гитару или баян (а играл он на многих музыкальных инструментах) и пел сначала частушки, а затем песни на разных языках. На эти импровизированные концерты сходился весь факультет.
— Вообще я благодарен судьбе — говорил Кулемзин, —- что она свела меня со Степаном. Более талантливого и образованного человека я не видел в своей жизни. Помню, как-то в Томск приехал цыганский театр «Ромэн». Мы пошли всей нашей комнатой. После антракта потеряли Степана, и когда кончился спектакль, мы бросились на поиски. Нашли его за кулисами. В окружении артистов театра он пел под свой аккомпанемент на гитаре песни на цыганском и английских языках. После этого руководитель театра в течение двух недель приходил в нашу комнату, уговаривал Степана стать артистом театра «Ромэн». Но он не согласился. Вспоминается и такой случай. Как-то его пригласили в политехнический институт. Нужно было перевести статью с японского языка. Он взял меня с собой, чтобы я записывал то, что он будет диктовать. Почти без словаря, изредка к нему обращаясь, он перевел технический текст за три часа. Полученных денег за перевод хватило нам всем тоже ровно на три часа.
...Библиотека Томского университета по числу книг входит в десяток лучших мира. Видимо, этим и объясняется то, что он приехал поступать именно в Томск. Степан прочитал все о цыганах, что можно было прочитать и что было в библиотеке.
На третьем курсе нескольких студентов, занимающихся научной работой, послали на межвузовскую научную студенческую конференцию в Москву. Степан сделал прекрасный доклад на тему из истории происхождения цыган. Им заинтересовались многие ученые: этнографы и историки, но он от встреч отказался и просидел все свободное время в библиотеке имени В. И. Ленина. А затем исчез.
До последней минуты друзья надеялись, что он появится к поезду. Но он не приехал и через месяц. Его отчислили из университета...
А Степан в это время кочевал с цыганами в Поволжье, при нем был магнитофон для записи цыганского фольклора и 15 рублей денег. Около двух лет колесил с табором.
...Когда он возвратился, отец не впустил его в дом, «Нет у меня больше сына, — кричал генерал в ответ на все уговоры и причитания матери Марии Дмитриевны, — пусть отправляется к своим цыганам!». Степан с женой Земфирой и грудным ребенком (дочку назвали Даной) обосновался на окраине Новосибирска в брошенной избушке без окон и дверей и дырявой крышей. Жили они впроголодь несколько лет, зарабатывая переводами Степана и тем, что нагадает Земфира. Степан все же закончил исторический факультет Новосибирского университета.
Сейчас у него с Земфирой, — продолжал Кулемзин, восемь детей и, наконец, недавно они получили трехкомнатную квартиру. Его первая жена, Люся, удачно вышла второй раз замуж. Сыновья учатся в институтах. Они поддерживают добрые отношения со Степаном, и похоже уже не осуждают его. Генерал хотя и помирился с сыном, но у него ни разу не был. Степан работает переводчиком в научно-исследовательском институте и по-прежнему занимается цыганами. Им опубликовано огромное количество статей. И не только в наших научных журналах, но и в зарубежных. Как-то, осматривая его личную библиотеку, состоящую из нескольких тысяч книг, на одной из полок я увидел его статьи, опубликованные в журналах США, Великобритании, Турции, Франции, ФРГ, Испании и так далее. Степан всю свою жизнь разбрасывается. И ведь не додумается до того, чтобы собрать все написанное им и опубликовать монографию, а затем защитить диссертацию...
Внезапно диктор аэровокзала прервала рассказ Владислава Михайловича, она сообщила, что рейс по маршруту Новосибирск—Хабаровск откладывается до 5 часов московского времени. Мы попрощались и он кинулся на поиски своего товарища. На следующее утро я улетел в Хабаровск, но история о русском цыгане до сих пор не выходит у меня из головы.