Люди не ангелы
Б. А. Комаров
СТАРШИНА КОРОВИН
– Крюков?
Генка оглянулся на заднее сиденье, где расположились двое: крепкий, словно березовый кряж, старик и молодой усатый мужик. Усач в таком же, как и у старика, черном полушубке, только его полушубок был новее. А шапка другая, сизая, на «рыбьем меху». Видать, милицейская. Опущенные уши у подбородка схвачены завязками на петельку. Лишь крупный нос да усы торчали из той амбразуры.
– Ты что ли? – хрипло повторила «милицейская шапка» и внутри пассажира чего-то сипнуло. Он ткнулся в колени, норовя зайтись в кашле, но дед легонько шлёпнул рукавицей по спине и мужику, вроде, полегчало. – Не узнал?
Х-хо!.. Старшина Коровин. Уж кого-кого, а Коровина-то фиг забудешь!
Дед тормознул его у ярко освещённой огнями окон девятиэтажки на Олимпийской:
– Ох, хорошо, парень! Ох, хорошо... Заждались ведь. ...А?! – /Глухой что ли? – подумал Генка. – Орет, как оглашенный./ – Договорились с одним вашим, а он хрен-ма! – не дожидаясь ответа, старик метнулся к подъезду. – На вокзал нам! – донеслось уже оттуда.
Его не было минут пять, наконец, появился, но уже не один: того молодого мужика и поддерживал под локоть. На сгибе другой дедовой руки висел огромный рюкзак, распущенные лямки которого тащились по снегу и треножили хозяина. Генка выскочил из салона:
– Давай мешок, отец... Кирпичи, что ли?
– Консервы, парень, консервы... в деревне-то их нету! – Видать, иногда старик слышал не так уж и плохо. – А это сынок, – и подпихнул мужика к двери, – герой, мать его так! ...Лезь в машину, Васька! Тут я тебе не помощник.
Васька неловко откинул правую ногу в сторону и, помогая себе левой, ткнулся спиной в дверной проём.
Вот как оно обернулось!..
– Друзья, поди? – дед заискивающе глянул в хмурое лицо таксиста. Отцовским сердцем он почувствовал чего-то неладное в их отношениях, какую-то жгучую злость. ...А ведь поезд не кобыла, ждать не будет! Не до конфликтов сейчас! – Али так, знакомые? Ваську-то все в Тюмени знают.
На выезде из микрорайона такси выбросило из глубокой колеи, и она заелозила колесами по обочине, норовя цапнуть бампером сугроб. «Ой-ё! – ойкнул старшина и раздался скрип сиденья. – ...Так тебе и надо, гаду!»
* * *
Был апрель, самая весна. Асфальт пучился от жаркого солнца и густо блестел лужами. Брызгами летели они из-под колес и, зависнув на миг, радугой сыпались за машиной. Блеск, черт возьми, труль-ля-ля! Тут любая душа оттает. И Генка оттаял. Он гнал тачку из аэропорта, и теплый ветерок весело шастал по салону. Отчаянно задирая брошенную к заднему стеклу газету, он даже рискнул шевельнуть мятую, словно куделя, бороду пассажира. А тот молчал. Прижимал к пузу истекающую запахом копченой рыбы сумку и молчал. Видать, тоже оттаивал.
И если бы сказал сейчас пассажир: «Давай-ка, друг, взлетим! День-то какой!» Генка, наверное, подзадрал бы крылья «Волги» и, весело помахивая ими, полетел над Тюменью. Но северянин только щурился от вконец разбушевавшегося солнца и ничем не проявлял себя. Лишь у городского сада он положил ручищу на плечо таксисту:
– Тормозни-ка, выйду! Дальше-то пешочком пройдусь...
И Крюков тормознул. Да аккурат за перекрестком остановился, перед знаком «остановка запрещена». Но ведь перед знаком, а не за ним! Там же его зона действия!
А старшина топтался чуть-чуть впереди. Стоял у края тротуара и нет-нет, да и пошевеливал роскошной черно-белой крагой, видать прикидывал на какой бы из легковушек добраться до места дежурства. Наверное, он пообедал в «Блинной», что напротив, и поэтому настроение было крайне миролюбивое. Даже жезл, обычно болтающийся на шнурке у запястья, сейчас торчал из раструба сапога.
И то ли солнце резануло по милицейским глазам, расстраивая «прицел», то ли заспал он на долю секунды от теплого ветерка и потерял себя в дорожном пространстве, но вид остановившегося такси мгновенно привел старшину в рабочее состояние. Растопырив кисть правой руки, он ошалело половил у запястья жезл и, не найдя его, грозно взмахнул крагой, призывая тронувшегося было таксиста остановиться.
И всё, всё рухнуло в сознании Крюкова: и весна с её разудалыми солнечными выкрутасами, и добряк пассажир, деловито шлёпающий сейчас по тарелкам луж, – всё накрылось! Лишь усатая рожа старшины, попутавшего положение столба с насмерть прикрученной к нему лепешкой знака, существовала. Докажи-ка попробуй гаишнику, что не нарушитель и тормознул правильно!
И он не стал доказывать. Не заметил, мол, я тебя, старшина: солнце-то всех одинаково слепит! Вильнул рулём, объезжая перетянутое ремнями сизое пятно, и вперёд от горсада... Ого, какой служака! Краешком глаза Генка увидел, как старшина выхватил из-за голенища сапога жезл. Взмах – и он уж сидит в случайно подвернувшемся под руку милицейском «москвичонке». А мы тебя так! И Генка свернул к универмагу. Но и жёлто-синяя «канарейка» рванулась следом, всё, надо сдаваться!
Гаишник торопливо выкарабкался из легковушки и, надувая от возмущения щеки, направился к такси:
– Инспектор Коровин, – крага взлетела к взъерошенному виску, – ваши документы!
– А я Крюков, – хотел брякнуть Генка, разгильдяй и тунеядец, но сдержался: старшина и так пыхтел как вулкан. Он ткнулся усами в водительское удостоверение:
– Как не видел? Как перед машиной плясал – не видел, как рукавицей тебе махал, не видел, да?! – Он прямо таки заходился от гнева. – Клоун нашёлся! Поехали в ГАИ! – и плюхнулся в «Волгу». Рядом с Генкой.
Ну, Корова! Далеко позади осталась глыба универмага ...в ГАИ ведь шутить не будут. Это же, получается, их коллегу обидел, да еще и пытался скрыться! И права отберут, и...
– Наказал бы своей властью, старшина! – Генка уже был согласен и на штраф. Несправедливо, да Бог с ним: – Зачем в ГАИ-то ехать?
– Затем, – буркнул старшина, – чтобы уважал инспекторов. Пусть там шкуру снимут.
Ох, какие мы неподкупные! Крюков от обиды даже вентилятор включил – пусть обдует головищу... Шкура ему нужна! А за что? За твою же слепоту? ...И подавно теперь не признаюсь, что видел твои взмахи, так в ГАИ и скажу!
У особняка инспекции несколько покорёженных легковушек. Чуть поодаль прикорнул к пятачку будущей клумбы «уазик». Его капот извёрнут пропеллером и задран в небо. Вот-вот, подумал Генка, карабкаясь вслед за старшиной на высокое крыльцо, с алкашами да раззявами боритесь, а работяг-то зачем хватать?
В просторном вестибюле безлюдно, лишь за деревянной стойкой позевывал дежурный. И сюда проникало солнце, никуда не денешься от его жара.
– Тут, товарищ лейтенант, – сунулся к стойке Коровин, – такая оказия: нарушил, понимаешь ли, правила у городского сада и не остановился! Ладно, ребята помогли! Там же пост милицейский неподалёку. Прямо бандит!
– Какой я бандит?! – Генка даже чуть ли не подавился тугим, как мячик, воздухом. Этак из любого можно преступника сделать! – Я перед знаком тормознул. Мужика высадил. А как старшина махал – не видел!
– Тихо-тихо!.. – дежурный зажал ладонями оба уха, как бы приглушая гомон. – Давай по порядку: Крюков? – и поднял над журналом дежурств Генкино удостоверение.
– Ну, – согласился Генка.
– Перед знаком, говоришь, высадил?
– Ну...
– Да-а, – протянул лейтенант, – и вправду оказия вышла. ...Там ведь, старшина, можно легковушкам-то останавливаться. Позволяет расстоянье до перекрестка. А остальное... На, – ткнул документы Коровину, – веди его к замполиту!
Побагровев от негодованья, старшина торопливо цапнул удостоверение, пришлёпнул к нему техталон и, погромыхивая сапогами, устремился вглубь коридора, к лестнице. Еле поспевая за ним, Крюков взлетел на второй этаж и хотел было тоже заскочить в кабинет замполита, но инспектор опередил: хлопнул дверью перед самым носом, оставляя «нарушителя» в коридоре.
Какое-то невнятное бормотанье слышалось из кабинета, потом раздался недовольный возглас, и дверь распахнулась, В проеме стоял грузный майор. Ероша растопыренной пятернёй волосы на затылке, он с любопытством порассматривал таксиста: что, мол, за фрукт такой объявился, затем отнял от головы ладонь и черпанул ею воздух:
– Зайди-ка!
В углу, у стола, притулился на табуретке Коровин. Казалось, он стал еще багровее и, вроде бы как струйка пота катилась по лбу.
– Видел, как тебе старшина жезлом махал? – в упор спросил замполит. Будто выстрелил.
– Каким жезлом? – удивился Крюков. – Не было ведь жезла!
– Погоди, – майор перевел взгляд на инспектора, – чем ты махал?
– Крагой, – тихо обронил старшина, и в кабинете на миг воцарилось молчание, – ...из блинной я, а он тут. Крагой и махнул.
Не слушая далее, замполит сгреб со стола документы и сунул Крюкову:
– Смотри у меня, не попадайся больше!
– Товарищ майор, – старшина вскочил с табуретки, – он же видел, как я махал, видел! – И ступил к таксисту: – Ты же видел?!
– Коровин!.. – раздался окрик замполита.
– Не видел! – отрезал Генка.
«Зациклился! – думал он, прыгая через две ступеньки по лестнице. – Видел – не видел... Шкура моя нужна, кровопийце! А возить пассажиров ты будешь?»
* * *
– Ну, и дороги, парень, ну, дороги! – гаркнул дед, в который уже раз поправляя рукавицей шапку. – Тут трактором надо, гусеничником. Как начнёт пятаки крутить – все колдобины взъерошит! А грейдером нет, грейдер не возьмет. Я ведь раньше на грейдере «траливалил». Вот и оглох! Чего? ...Ревёт, говорю, шибко грейдер-то. – И Генка услышал, как старик, но уже чуть потише, принялся будоражить сына: – Разлёгся! Давай-ка приподниму. Во... Ещё попляшем, Васька, с мёду-то и горбатый скачет. Глянешь через месяц, а болезни-то хрен-ма! Оп-па, чего это он?
Летящий впереди огромный джип резко затормозил, и Генка едва успел уйти влево. Ах, вот оно что!
За огромной снежной кучей спрятался милицейский «жигулёнок». Лишь краешек капота выглядывал на дорогу. На нем-то и чернел хитроумный прибор для замера скорости.
– Пропал хлопец, – дед отчаянно заскрёб ногтем заиндевевшее стекло, норовя вглядеться в спешащего к джипу гаишника, – сожрут и выплюнут! Кольку-то Обморока помнишь? – В салоне воцарилась тишина, но лишь на миг. – Вот тебе и хрен-ма! – изумился беспамятству сына старик. – За нами ведь живет, через два дома. Тихонький такой. Залезет под трактор: «Колька, – кричу, – чай не умер?» Еле шевелится. Прямо обморок. А ездит хорошо. Как собак бреет!
– Батя, помолчи!.. – раздался слабый голос старшины, затем судорожное кхеканье.
– Чего? ...Сожрут, говорю, и выплюнут! Колька-то торф возил, ну и разогнался с горы. А колёсник летит, ему под уклон-то с руки! А тут гаишники, с какой, мол, скоростью гоняешь? «А я почем знаю! – отвечает Колька. – Нам ведь с ходки платят, не почасовой, как раньше». Слово за слово, ...ну и дыхнул, поди, на них. Права и забрали. Пересдавай !
– Сдал?
– Чего?
– Сдал-нет? – переспросил старшина.
– Хрен-ма! Не ходил даже. Там про трамваи спрашивают да про всякое... Где запомнишь? Сторожит в гараже. Вместе с Мишкой Зубовым. Он же как, Мишка-то, пил?! Кардан открутит, чего там четыре-то болта? Да в кузов и бросит. Потом уже выпьет. А за руль кинется, так чего? Газуй, не газуй, машина-то на месте стоит! Нет же, приехал прапорщик из района, прямо в получку, да и выволок Зубца из кабины. Убил мужика, как есть убил!
– Сам и убился, – тяжело выдохнул Васька. Даже с какой-то напругой выдохнул, словно встало чего-то поперёк горла и, ерошась, перекрыло ход голосу. – Я вот...
– Чего?
Крюков пропустил пронзительно скрипящий, словно бы разламывающийся от холода «Икарус» и выскочил на путепровод. ...Васька ты, Васька, в голове-то гуси летят! ...Велик подвиг: у деревенского мужика документы забрать, а кто возить-пахать будет? Вы напугайте, как следует, а права-то оставьте!
* * *
И в другой раз столкнулся он с Коровиным. Осенью. Генка мчал в Рощино. Посадил у гостиницы мужичонку, а тот, прощаясь с друзьями, так умудрился набраться, что, положив на откинутую крышку бардачка билет на самолет – для ориентиру, тут же уснул. А в билете карандашиком шестнадцать часов проставлено. Это же совсем чуть– чуть до отлета осталось! И Генка погнал, и не правым рядом, как было принято в те годы, и как таксистам было много сподручнее: «ближе к краю, больше «чаю», а середкой центральной улицы.
И будто бы из пустоты, а может, из-за толстенного бетонного столба, что торчал напротив обкома, возник гаишник. Мастер же ты, старшина, возникать из ничего!
– Старшина Коровин!
– Да знаю, знаю...
– Нарушаете, товарищ Крюков!
– Так я же в аэропорт опаздываю...
– Я и говорю, нарушаете! – упрямо повторил старшина, и злые огоньки мелькнули в белесых, слегка на выкате глазах. – Ваши документы!
– Мстит, значит, – догадался Генка. А понять, что опаздывает человек – никак нельзя? Гонор дороже! И нашелся:
– Я же поворачивать хотел! Налево. Вот и перестроился в средний ряд, чтобы в аэропорт через вокзал проскочить!
Уж чего-чего, а этого старшина никак не ожидал!
– Ведь копают у музея. Всю дорогу перекрыли! – напропалую врал Генка. Прямо лилось из него враньё.
Губы Коровина беспомощно дрогнули, он хотел чего-то сказать, но не нашелся, затем бросил на капот Генкины документы и медленно пошел прочь.
– Погоди! – вдруг старшина обернулся. Усы его вздыбились, будто хотели проколоть таксиста. – Ты же видел тогда, весной-то! Видел, как я махал?!
Крюков сгреб удостоверение, ткнул его в сгиб путевого листа и метнулся к двери. И что за настырный такой? Видел – не видел!
* * *
...Но-но! – трубно раскатилось по салону. Видать, в разговоре с родителем Васька всерьёз зацепил его, и тот аж взвился: – Зеленый ещё! Ты в ГАИ геройствуй... здеся я поруковожу! Генерал нашёлся, только звезды-то махонькие, будто воши... Прапор! Петька вот, напарник твой, не сунулся под пули, а ты полез. Конешно, – согласно кашлянул старик, – конешно, у него жена беременная, а у тебя хрен-ма! Двое ребятишек только да мать инвалидка. Суй башку-то, суй! ...Он ведь что сделал, парень, – старик грудью налёг на спинку переднего сиденья и как бы перевалился через него, – он ведь герой у нас, понял? Кило картечи получил, а туда же, ерепенится! ...Помнишь, у вас «Волжану-то» в начале зимы угнали? В самый-то лютень? Таксовал шофёр, а парняга к нему и подсел. Да обрез и наставил! «Лезь, – говорит, – такая мать, в багажник!» Тот и полез, куда деваться? ...А какая-то бабёнка увидела! Бабы ведь зоркие... Догнали его, как не догнать? Уже за городом. У «жигуля» ведь пять скоростей! ...Улетел в сугроб и орёт: «Не подходи!» Васька и подошел...
– Вот куда вылезло! – вспомнил эту историю Генка. Рассказывали как-то мужики в пересмену. Только не таксиста тот парняга возил в багажнике, а директорского шофера. Он ещё ноги тогда обморозил.
– Васька и подошёл! – опять гаркнул дед и, отпихнувшись от спинки, тяжело плюхнулся на свое законное место. – Толкнул гонор-то дурака. А ты покарауль часок-другой – сам сдастся! Мороз-то выкурит.
– А шофёр... – начал было Васька, – замерз бы. – И вроде бы как всхлипнуло что-то сзади, вроде бы как...
– Ты чего, сынок, чего? Ревешь что ли? Ну, прости дурака... Ну, ляпнул! Жалко ведь... один сын-то. Ну, всё, всё, не плачь больше!
И тихо стало в салоне, гак тихо, что ткнись муха в обшивку – Генка услышал бы и её. Затем раздалось шорканье рукавицы о стекло и ломкий дедов голос:
– Вот он, вокзал-то! ...Нам ехать-то, сынок, шиш да маленько! Терпи уж. – И громыхнул прямо в Генкино ухо: – Сколь сдерёшь, парень?! Чай, сороковника-то хватит, держи!
Ну, дед, тебе бы язык прищемить! Генка так и хотел сказать, но старик уже выскочил на волю и теперь звякал защелкой багажника, силясь добраться до рюкзака. Васька же, неуклюже подхватываясь, /видать, в баталии от «кило» картечи немалая часть досталась и ноге/, карабкался из машины. Вот он встал на твердый, как кирпич, снег, под– присел, замирая от боли, и ковыльнул от такси.
– Стой, старшина! – крикнул ему Генка. – Стой!
Но Коровин даже не оглянулся: ковылял и ковылял к вокзалу. Тогда Генка шагнул к деду /тот кинул за плечо лямку рюкзака и сейчас норовил сунуть правую руку в другую/.
– Возьми обратно, отец! – ткнул деньги в карман его полушубка.
– Чего?
– Мёду, говорю, сыну купишь!
– Чего?..
Б. А. Комаров
СТАРШИНА КОРОВИН
– Крюков?
Генка оглянулся на заднее сиденье, где расположились двое: крепкий, словно березовый кряж, старик и молодой усатый мужик. Усач в таком же, как и у старика, черном полушубке, только его полушубок был новее. А шапка другая, сизая, на «рыбьем меху». Видать, милицейская. Опущенные уши у подбородка схвачены завязками на петельку. Лишь крупный нос да усы торчали из той амбразуры.
– Ты что ли? – хрипло повторила «милицейская шапка» и внутри пассажира чего-то сипнуло. Он ткнулся в колени, норовя зайтись в кашле, но дед легонько шлёпнул рукавицей по спине и мужику, вроде, полегчало. – Не узнал?
Х-хо!.. Старшина Коровин. Уж кого-кого, а Коровина-то фиг забудешь!
Дед тормознул его у ярко освещённой огнями окон девятиэтажки на Олимпийской:
– Ох, хорошо, парень! Ох, хорошо... Заждались ведь. ...А?! – /Глухой что ли? – подумал Генка. – Орет, как оглашенный./ – Договорились с одним вашим, а он хрен-ма! – не дожидаясь ответа, старик метнулся к подъезду. – На вокзал нам! – донеслось уже оттуда.
Его не было минут пять, наконец, появился, но уже не один: того молодого мужика и поддерживал под локоть. На сгибе другой дедовой руки висел огромный рюкзак, распущенные лямки которого тащились по снегу и треножили хозяина. Генка выскочил из салона:
– Давай мешок, отец... Кирпичи, что ли?
– Консервы, парень, консервы... в деревне-то их нету! – Видать, иногда старик слышал не так уж и плохо. – А это сынок, – и подпихнул мужика к двери, – герой, мать его так! ...Лезь в машину, Васька! Тут я тебе не помощник.
Васька неловко откинул правую ногу в сторону и, помогая себе левой, ткнулся спиной в дверной проём.
Вот как оно обернулось!..
– Друзья, поди? – дед заискивающе глянул в хмурое лицо таксиста. Отцовским сердцем он почувствовал чего-то неладное в их отношениях, какую-то жгучую злость. ...А ведь поезд не кобыла, ждать не будет! Не до конфликтов сейчас! – Али так, знакомые? Ваську-то все в Тюмени знают.
На выезде из микрорайона такси выбросило из глубокой колеи, и она заелозила колесами по обочине, норовя цапнуть бампером сугроб. «Ой-ё! – ойкнул старшина и раздался скрип сиденья. – ...Так тебе и надо, гаду!»
* * *
Был апрель, самая весна. Асфальт пучился от жаркого солнца и густо блестел лужами. Брызгами летели они из-под колес и, зависнув на миг, радугой сыпались за машиной. Блеск, черт возьми, труль-ля-ля! Тут любая душа оттает. И Генка оттаял. Он гнал тачку из аэропорта, и теплый ветерок весело шастал по салону. Отчаянно задирая брошенную к заднему стеклу газету, он даже рискнул шевельнуть мятую, словно куделя, бороду пассажира. А тот молчал. Прижимал к пузу истекающую запахом копченой рыбы сумку и молчал. Видать, тоже оттаивал.
И если бы сказал сейчас пассажир: «Давай-ка, друг, взлетим! День-то какой!» Генка, наверное, подзадрал бы крылья «Волги» и, весело помахивая ими, полетел над Тюменью. Но северянин только щурился от вконец разбушевавшегося солнца и ничем не проявлял себя. Лишь у городского сада он положил ручищу на плечо таксисту:
– Тормозни-ка, выйду! Дальше-то пешочком пройдусь...
И Крюков тормознул. Да аккурат за перекрестком остановился, перед знаком «остановка запрещена». Но ведь перед знаком, а не за ним! Там же его зона действия!
А старшина топтался чуть-чуть впереди. Стоял у края тротуара и нет-нет, да и пошевеливал роскошной черно-белой крагой, видать прикидывал на какой бы из легковушек добраться до места дежурства. Наверное, он пообедал в «Блинной», что напротив, и поэтому настроение было крайне миролюбивое. Даже жезл, обычно болтающийся на шнурке у запястья, сейчас торчал из раструба сапога.
И то ли солнце резануло по милицейским глазам, расстраивая «прицел», то ли заспал он на долю секунды от теплого ветерка и потерял себя в дорожном пространстве, но вид остановившегося такси мгновенно привел старшину в рабочее состояние. Растопырив кисть правой руки, он ошалело половил у запястья жезл и, не найдя его, грозно взмахнул крагой, призывая тронувшегося было таксиста остановиться.
И всё, всё рухнуло в сознании Крюкова: и весна с её разудалыми солнечными выкрутасами, и добряк пассажир, деловито шлёпающий сейчас по тарелкам луж, – всё накрылось! Лишь усатая рожа старшины, попутавшего положение столба с насмерть прикрученной к нему лепешкой знака, существовала. Докажи-ка попробуй гаишнику, что не нарушитель и тормознул правильно!
И он не стал доказывать. Не заметил, мол, я тебя, старшина: солнце-то всех одинаково слепит! Вильнул рулём, объезжая перетянутое ремнями сизое пятно, и вперёд от горсада... Ого, какой служака! Краешком глаза Генка увидел, как старшина выхватил из-за голенища сапога жезл. Взмах – и он уж сидит в случайно подвернувшемся под руку милицейском «москвичонке». А мы тебя так! И Генка свернул к универмагу. Но и жёлто-синяя «канарейка» рванулась следом, всё, надо сдаваться!
Гаишник торопливо выкарабкался из легковушки и, надувая от возмущения щеки, направился к такси:
– Инспектор Коровин, – крага взлетела к взъерошенному виску, – ваши документы!
– А я Крюков, – хотел брякнуть Генка, разгильдяй и тунеядец, но сдержался: старшина и так пыхтел как вулкан. Он ткнулся усами в водительское удостоверение:
– Как не видел? Как перед машиной плясал – не видел, как рукавицей тебе махал, не видел, да?! – Он прямо таки заходился от гнева. – Клоун нашёлся! Поехали в ГАИ! – и плюхнулся в «Волгу». Рядом с Генкой.
Ну, Корова! Далеко позади осталась глыба универмага ...в ГАИ ведь шутить не будут. Это же, получается, их коллегу обидел, да еще и пытался скрыться! И права отберут, и...
– Наказал бы своей властью, старшина! – Генка уже был согласен и на штраф. Несправедливо, да Бог с ним: – Зачем в ГАИ-то ехать?
– Затем, – буркнул старшина, – чтобы уважал инспекторов. Пусть там шкуру снимут.
Ох, какие мы неподкупные! Крюков от обиды даже вентилятор включил – пусть обдует головищу... Шкура ему нужна! А за что? За твою же слепоту? ...И подавно теперь не признаюсь, что видел твои взмахи, так в ГАИ и скажу!
У особняка инспекции несколько покорёженных легковушек. Чуть поодаль прикорнул к пятачку будущей клумбы «уазик». Его капот извёрнут пропеллером и задран в небо. Вот-вот, подумал Генка, карабкаясь вслед за старшиной на высокое крыльцо, с алкашами да раззявами боритесь, а работяг-то зачем хватать?
В просторном вестибюле безлюдно, лишь за деревянной стойкой позевывал дежурный. И сюда проникало солнце, никуда не денешься от его жара.
– Тут, товарищ лейтенант, – сунулся к стойке Коровин, – такая оказия: нарушил, понимаешь ли, правила у городского сада и не остановился! Ладно, ребята помогли! Там же пост милицейский неподалёку. Прямо бандит!
– Какой я бандит?! – Генка даже чуть ли не подавился тугим, как мячик, воздухом. Этак из любого можно преступника сделать! – Я перед знаком тормознул. Мужика высадил. А как старшина махал – не видел!
– Тихо-тихо!.. – дежурный зажал ладонями оба уха, как бы приглушая гомон. – Давай по порядку: Крюков? – и поднял над журналом дежурств Генкино удостоверение.
– Ну, – согласился Генка.
– Перед знаком, говоришь, высадил?
– Ну...
– Да-а, – протянул лейтенант, – и вправду оказия вышла. ...Там ведь, старшина, можно легковушкам-то останавливаться. Позволяет расстоянье до перекрестка. А остальное... На, – ткнул документы Коровину, – веди его к замполиту!
Побагровев от негодованья, старшина торопливо цапнул удостоверение, пришлёпнул к нему техталон и, погромыхивая сапогами, устремился вглубь коридора, к лестнице. Еле поспевая за ним, Крюков взлетел на второй этаж и хотел было тоже заскочить в кабинет замполита, но инспектор опередил: хлопнул дверью перед самым носом, оставляя «нарушителя» в коридоре.
Какое-то невнятное бормотанье слышалось из кабинета, потом раздался недовольный возглас, и дверь распахнулась, В проеме стоял грузный майор. Ероша растопыренной пятернёй волосы на затылке, он с любопытством порассматривал таксиста: что, мол, за фрукт такой объявился, затем отнял от головы ладонь и черпанул ею воздух:
– Зайди-ка!
В углу, у стола, притулился на табуретке Коровин. Казалось, он стал еще багровее и, вроде бы как струйка пота катилась по лбу.
– Видел, как тебе старшина жезлом махал? – в упор спросил замполит. Будто выстрелил.
– Каким жезлом? – удивился Крюков. – Не было ведь жезла!
– Погоди, – майор перевел взгляд на инспектора, – чем ты махал?
– Крагой, – тихо обронил старшина, и в кабинете на миг воцарилось молчание, – ...из блинной я, а он тут. Крагой и махнул.
Не слушая далее, замполит сгреб со стола документы и сунул Крюкову:
– Смотри у меня, не попадайся больше!
– Товарищ майор, – старшина вскочил с табуретки, – он же видел, как я махал, видел! – И ступил к таксисту: – Ты же видел?!
– Коровин!.. – раздался окрик замполита.
– Не видел! – отрезал Генка.
«Зациклился! – думал он, прыгая через две ступеньки по лестнице. – Видел – не видел... Шкура моя нужна, кровопийце! А возить пассажиров ты будешь?»
* * *
– Ну, и дороги, парень, ну, дороги! – гаркнул дед, в который уже раз поправляя рукавицей шапку. – Тут трактором надо, гусеничником. Как начнёт пятаки крутить – все колдобины взъерошит! А грейдером нет, грейдер не возьмет. Я ведь раньше на грейдере «траливалил». Вот и оглох! Чего? ...Ревёт, говорю, шибко грейдер-то. – И Генка услышал, как старик, но уже чуть потише, принялся будоражить сына: – Разлёгся! Давай-ка приподниму. Во... Ещё попляшем, Васька, с мёду-то и горбатый скачет. Глянешь через месяц, а болезни-то хрен-ма! Оп-па, чего это он?
Летящий впереди огромный джип резко затормозил, и Генка едва успел уйти влево. Ах, вот оно что!
За огромной снежной кучей спрятался милицейский «жигулёнок». Лишь краешек капота выглядывал на дорогу. На нем-то и чернел хитроумный прибор для замера скорости.
– Пропал хлопец, – дед отчаянно заскрёб ногтем заиндевевшее стекло, норовя вглядеться в спешащего к джипу гаишника, – сожрут и выплюнут! Кольку-то Обморока помнишь? – В салоне воцарилась тишина, но лишь на миг. – Вот тебе и хрен-ма! – изумился беспамятству сына старик. – За нами ведь живет, через два дома. Тихонький такой. Залезет под трактор: «Колька, – кричу, – чай не умер?» Еле шевелится. Прямо обморок. А ездит хорошо. Как собак бреет!
– Батя, помолчи!.. – раздался слабый голос старшины, затем судорожное кхеканье.
– Чего? ...Сожрут, говорю, и выплюнут! Колька-то торф возил, ну и разогнался с горы. А колёсник летит, ему под уклон-то с руки! А тут гаишники, с какой, мол, скоростью гоняешь? «А я почем знаю! – отвечает Колька. – Нам ведь с ходки платят, не почасовой, как раньше». Слово за слово, ...ну и дыхнул, поди, на них. Права и забрали. Пересдавай !
– Сдал?
– Чего?
– Сдал-нет? – переспросил старшина.
– Хрен-ма! Не ходил даже. Там про трамваи спрашивают да про всякое... Где запомнишь? Сторожит в гараже. Вместе с Мишкой Зубовым. Он же как, Мишка-то, пил?! Кардан открутит, чего там четыре-то болта? Да в кузов и бросит. Потом уже выпьет. А за руль кинется, так чего? Газуй, не газуй, машина-то на месте стоит! Нет же, приехал прапорщик из района, прямо в получку, да и выволок Зубца из кабины. Убил мужика, как есть убил!
– Сам и убился, – тяжело выдохнул Васька. Даже с какой-то напругой выдохнул, словно встало чего-то поперёк горла и, ерошась, перекрыло ход голосу. – Я вот...
– Чего?
Крюков пропустил пронзительно скрипящий, словно бы разламывающийся от холода «Икарус» и выскочил на путепровод. ...Васька ты, Васька, в голове-то гуси летят! ...Велик подвиг: у деревенского мужика документы забрать, а кто возить-пахать будет? Вы напугайте, как следует, а права-то оставьте!
* * *
И в другой раз столкнулся он с Коровиным. Осенью. Генка мчал в Рощино. Посадил у гостиницы мужичонку, а тот, прощаясь с друзьями, так умудрился набраться, что, положив на откинутую крышку бардачка билет на самолет – для ориентиру, тут же уснул. А в билете карандашиком шестнадцать часов проставлено. Это же совсем чуть– чуть до отлета осталось! И Генка погнал, и не правым рядом, как было принято в те годы, и как таксистам было много сподручнее: «ближе к краю, больше «чаю», а середкой центральной улицы.
И будто бы из пустоты, а может, из-за толстенного бетонного столба, что торчал напротив обкома, возник гаишник. Мастер же ты, старшина, возникать из ничего!
– Старшина Коровин!
– Да знаю, знаю...
– Нарушаете, товарищ Крюков!
– Так я же в аэропорт опаздываю...
– Я и говорю, нарушаете! – упрямо повторил старшина, и злые огоньки мелькнули в белесых, слегка на выкате глазах. – Ваши документы!
– Мстит, значит, – догадался Генка. А понять, что опаздывает человек – никак нельзя? Гонор дороже! И нашелся:
– Я же поворачивать хотел! Налево. Вот и перестроился в средний ряд, чтобы в аэропорт через вокзал проскочить!
Уж чего-чего, а этого старшина никак не ожидал!
– Ведь копают у музея. Всю дорогу перекрыли! – напропалую врал Генка. Прямо лилось из него враньё.
Губы Коровина беспомощно дрогнули, он хотел чего-то сказать, но не нашелся, затем бросил на капот Генкины документы и медленно пошел прочь.
– Погоди! – вдруг старшина обернулся. Усы его вздыбились, будто хотели проколоть таксиста. – Ты же видел тогда, весной-то! Видел, как я махал?!
Крюков сгреб удостоверение, ткнул его в сгиб путевого листа и метнулся к двери. И что за настырный такой? Видел – не видел!
* * *
...Но-но! – трубно раскатилось по салону. Видать, в разговоре с родителем Васька всерьёз зацепил его, и тот аж взвился: – Зеленый ещё! Ты в ГАИ геройствуй... здеся я поруковожу! Генерал нашёлся, только звезды-то махонькие, будто воши... Прапор! Петька вот, напарник твой, не сунулся под пули, а ты полез. Конешно, – согласно кашлянул старик, – конешно, у него жена беременная, а у тебя хрен-ма! Двое ребятишек только да мать инвалидка. Суй башку-то, суй! ...Он ведь что сделал, парень, – старик грудью налёг на спинку переднего сиденья и как бы перевалился через него, – он ведь герой у нас, понял? Кило картечи получил, а туда же, ерепенится! ...Помнишь, у вас «Волжану-то» в начале зимы угнали? В самый-то лютень? Таксовал шофёр, а парняга к нему и подсел. Да обрез и наставил! «Лезь, – говорит, – такая мать, в багажник!» Тот и полез, куда деваться? ...А какая-то бабёнка увидела! Бабы ведь зоркие... Догнали его, как не догнать? Уже за городом. У «жигуля» ведь пять скоростей! ...Улетел в сугроб и орёт: «Не подходи!» Васька и подошел...
– Вот куда вылезло! – вспомнил эту историю Генка. Рассказывали как-то мужики в пересмену. Только не таксиста тот парняга возил в багажнике, а директорского шофера. Он ещё ноги тогда обморозил.
– Васька и подошёл! – опять гаркнул дед и, отпихнувшись от спинки, тяжело плюхнулся на свое законное место. – Толкнул гонор-то дурака. А ты покарауль часок-другой – сам сдастся! Мороз-то выкурит.
– А шофёр... – начал было Васька, – замерз бы. – И вроде бы как всхлипнуло что-то сзади, вроде бы как...
– Ты чего, сынок, чего? Ревешь что ли? Ну, прости дурака... Ну, ляпнул! Жалко ведь... один сын-то. Ну, всё, всё, не плачь больше!
И тихо стало в салоне, гак тихо, что ткнись муха в обшивку – Генка услышал бы и её. Затем раздалось шорканье рукавицы о стекло и ломкий дедов голос:
– Вот он, вокзал-то! ...Нам ехать-то, сынок, шиш да маленько! Терпи уж. – И громыхнул прямо в Генкино ухо: – Сколь сдерёшь, парень?! Чай, сороковника-то хватит, держи!
Ну, дед, тебе бы язык прищемить! Генка так и хотел сказать, но старик уже выскочил на волю и теперь звякал защелкой багажника, силясь добраться до рюкзака. Васька же, неуклюже подхватываясь, /видать, в баталии от «кило» картечи немалая часть досталась и ноге/, карабкался из машины. Вот он встал на твердый, как кирпич, снег, под– присел, замирая от боли, и ковыльнул от такси.
– Стой, старшина! – крикнул ему Генка. – Стой!
Но Коровин даже не оглянулся: ковылял и ковылял к вокзалу. Тогда Генка шагнул к деду /тот кинул за плечо лямку рюкзака и сейчас норовил сунуть правую руку в другую/.
– Возьми обратно, отец! – ткнул деньги в карман его полушубка.
– Чего?
– Мёду, говорю, сыну купишь!
– Чего?..