Последний волчатник
А. П. Мищенко
ЛЕТЕЛИ КОТИКИ НА ЮГ…
Мы еще многому должны научиться,
прежде чем надеяться на удачу.
Герберт Уэллс
Зиму морские котики паслись, промышляя минтая, кальмаров и головоногих моллюсков и анчоусов, в теплых водах у берегов Японии и Южной Кореи, а весной устремлялись по вечному «инстинкту дома» к своему чудо-острову — малюсенькому, затерянному в океанских просторах куску скалы. Находится он в Охотском море, напротив мыса Терпения на Сахалине. Первыми приплывали к земле своего детства матерые секачи. Тяжело отфыркиваясь, выходили они из пенного прибоя в своих бурых шубах. Устало оглядывали затянутый кисеей тумана и нескончаемого мелкого дождика пустынный берег, где родились они сами и вскоре вновь должны родиться их дети — большеголовые черненькие котята. Потом к лежбищу Ана Тюленьем добирался группами и поодиночке серебристый молодняк, выбирались из воды самки. Будто полинялые, серые, они были уже с детенышами во чреве и выходили на твердь измученные. Нетвердыми, припадающими скачками продвигались самки к гаремному пляжу.
Юрий Илларионович Орлов прибыл на Тюлений в один из солнечных дней августа, когда Сахалин после долгих дождей, холода и промозглости млел от тепла и медвяно пахли вымахавшие в полтора человеческих роста травы, курился парок с громадных листьев лопухов-гигантов, под которыми можно было шагать, как под навесом, источали аромат крупные, интенсивно-розовые цветы шиповника. Тюлений — голый остров, покрытый кое-где саблевидной травой, о края которой можно порезаться.
Теплый ветер шелковисто шуршал желтым песком на лежбищах, гладил серебристые тела котиков, витал над скалистым плате, заполненным до краев морем кайр, похожих на пингвинов в своих белоснежных манишках при черных фраках. «Айр! Айр!» — неумолчно кричали птицы. Их гомон прерывался иногда громовыми взрыками секачей на лежбище, вступающих в кровавые схватки из-за самок.
Впервые в жизни Юрий Илларионович увидел котика рядом. Громадная, лоснящаяся на солнце шкура с высоко вознесенной птичьей головой на могучей, толстой в основании шее. Она переходит в грудь с мощными плечами, от которых отходят в стороны два подобия тумб — култыши с длинными лопастями — ластами. Прогонистое тело котика кончается гибкой и мускулистой «талией» с большими перепончатыми ластами. Котик напрягся и смотрел в лицо человеку небольшими, широко расставленными глазами. Они, может быть, более всего поразили ученого. Юрий Илларионович уловил беспокойство в черной глубине их. Глаза зверя вопрошали, казалось: «Кто ты, с добром или со злом, что ожидать от тебя?» От этого пронзительного, почти человечески умного взгляда Юрию Илларионовичу стало не по себе, как будто он встретился с представителем неземной цивилизации, которую пытается найти человечество в просторах вселенной. «Вот ты каков, вольный сын океана», — подумал он. И взгляду человека представились качающиеся живые просторы, безбрежные воды, синие, зеленые, голубые, свинцовые, серебристые и черные волны, могучие валы с белыми гребнями пены. И как дома в этой стихии котики, по нескольку месяцев они не выходят на берег. Плавают, и тогда видно их головы и шеи, лежат на спине и боку котики, высоко подняв над собой задние ласты, напоминающие большие черные руки, которые пугают суеверных рыбаков-японцев, играют — ныряют, прыгают по-дельфиньи, с изяществом совершают какие-то немыслимые кульбиты.
На суше котики грузны и неповоротливы, вот и этот попытался убежать и брякается о землю, как прыгающий мешок. Выдохся и остановился, ходят под кожей на груди бугры мышц, во взгляде боль, измученность. Потом глаза котика наливаются злобой, он приоткрывает красную, как у тигра, пасть, топорща жесткие усы и выказывая громадные загнутые клыки. Ио выбор уже сделан: этого котика надо отловить и с несколькими другими его собратьями переправить на берег Черного моря. На котика набрасывают аркан, прикрепленный к большой палке, целая бригада тащит пойманного зверя в клетку. Маленькие уши у котика плотно свернуты в трубочки и прижаты, одно из них повреждено и дает Юрию Илларионовичу основу для клички.
— Иди, иди, Рваное Ухо, не на смерть тащим! — кричит он зверю. Но котик не слышит его, глаза у зверя красные, шея в складках, плечи в буграх. Он судорожно скребет землю, вгоняя в песок с галькой ласты, на которых, как рука человека сквозь рукавицу, проступает пять пальцев. Котик упирается, извивается узкой хвостовой частью тела, задними ластами. Но люди сильнее его и приближаются с упругой тушей зверя все ближе и ближе к клетке. И бессильно бунтует против неволи все существо котика.
Долгая эпопея с котиками вспомнилась Юрию Илларионовичу на Пироговском водохранилище, когда он вылез из воды и обсыхал на песке, овеваемый слабыми струйками ветра, запахами размягченных жарою сосен, берез и трав.
Такого знойного лета, какое выдалось в этот раз в Москве, не бывало уже несколько десятков лет. Асфальт, кирпич и бетон раскалялись в полдневную жару, как песок в пустыне, в помещениях НИИ было душно, и вечером Юрий Илларионович ехал домой в Мытищи будто обескровленный.
Шестнадцать лет своей жизни он отдал работе в Центральной производственно-акклиматизационной станции Министерства рыбного хозяйства СССР. Из Пекина в Краснодар возил Юрий Илларионович Орлов белых амуров и толстолобиков, выловленных в коричневато-желтых водах Янцзы. Любовался в Приморье оранжевыми, красными и бордовыми красками неба и летел с крабами в багровый закат, догоняя солнце, в сторону далекого Мурманска. Экспедировал по воздуху из одного края в другой осетров, пелядь, леща, отправлялся с «кусочками» океана, реки, озера на борту самолета в страны Скандинавии и Иран, грузил живых угрей для СССР в Париже.
Годы путешествий с водными организмами оставили добрую память в его душе, с печалью думал он только о поездке на остров Тюлений, не мог забыть боль в глазах котика Рваное Ухо и его собратьев, полные неземной тоски и печали крики их в Батумском океанарии.
В последние недели на него свалилась уйма работы, донимала жара. Мысли ученого обескрылели, он словно бы выпал из орбиты постоянных своих творческих исканий. Юрий Илларионович настолько уставал от отупляющей прозы будней, что ощущал вечерами вес своего мозга, казалось, что в голове помещен камень. И лишь на водохранилище в этот субботний день он почувствовал, что оморочь проходит и он вновь начинает жить и мыслить. Вновь потянуло его в клуб аквариумистов. Воображению Юрия Илларионовича представились толстые стекла аквариумов, в прозрачной толще которых среди растений с гигантскими листьями амазонки, вьющихся спиралей, ножевидных побегов стайками пролетали яркие молнии неонов, исполняли незамысловатый, как полька, танец желтые, с крапинами барбусы, притаились в зарослях похожие на запятые пицилобриконы, бабочками порхали яркие ремерезии и, как призраки, вращались вокруг прозрачно-стеклянных окуней черные орнатусы.
Это были не обычные аквариумы, а приборы с замкнутой системой водоснабжения — «Нептуны». С ними члены клуба сумели побить все рекорды в стране по сбору икры карпят и других рыб. Создателям «Нептуна», одним из которых был и Юрий Илларионович, выдали авторское свидетельство на изобретение, и они мечтали внедрить свою установку в рыбоводных хозяйствах, работали над проектами рыбных парков, где можно было бы содержать все имеющиеся на земном шаре виды рыб, проводить с ними опыты, как это делается с растениями в ботанических садах, дендрариях.
Рыбоводство стало делом жизни Юрия Илларионовича, видного практика и теоретика отрасли. Возвращаясь мыслью к прошлой своей работе акклиматизатора, он думал: «Не пропали даром наши труды и усилия, хотя ошибки и были». Но в душе его вновь наступило смятение, когда он вспомнил о своей командировке за котиками…
Авиаперелет из Москвы в Южно-Сахалинск, Юрий Иллариоиович командует перегрузкой клеток для котиков в автомашину. И вот ровно гудит мотор ЗИЛа, дорога идет по живописной Сусунайской долине. Мягкие очертания гор и холмов, укрытых зеленой шубой аянской ели и сахалинской пихты, широколиственных — клена, бархата, маньчжурского ясеня, перевитых лианами лимонника и винограда. Долина залита светом ленивого августовского солнца. Вдоль дороги кругом буйные заросли высокотравника — медвежьей дудки, шеломайника, каких-то громадных зонтичных растений, при виде которых думается о флоре тропиков. Алеют крупные, как яблоки, плоды шиповника. Светлыми мелководными речками с галечным дном движутся, вспенивая воду, на нерест косяки кеты и горбуши. Рыбы идут, будто стада оленей, голова к голове. Экзотичный край! А где-то там еще котики…
У причала рыбацкого селения Стародубска их ждал заказанный по телефону из Южно-Сахалинска сейнер. Море было спокойным и гладким, отражение белого судна колыхалось на волнах, ломаясь на зеленовато-рыжих прибрежных камнях.
Сейнер ходко шел к острову с лежбищами котиков, пересекая залив Терпения. Быстро темнело, и вскоре море окутало плотная черная ночь, казалось, что во вселенной кромешной черни только и есть крохотный остров света — рубка этого сейнера, мерцающий компас. Юрий Илларионович почувствовал на мгновение даже себя в каком-то неземном мире, и ему вдруг подумалось: «Могут же быть в межзвездных просторах цивилизации в виде котиков. Могут ждать они инопланетян, тревожиться, найден ли будет общий язык, пользу или горе и беды принесет встреча с ними…»
В полночь сквозь тучи пробилась луна, и отражение ее ослепительно засверкало на воде ломаной дорожкой. Сумеречно искрились пенной гривой на свету судовых огней буруны от форштевня. Юрий Илларионович глядел на них, опершись о поручни, и пытался представить себе вид острова, который уже месяц жил в его душе, с того дня, когда директор Батумского океанария обратился к акклиматизаторам с просьбой привезти им котиков. Интересно же иметь у себя такого зверя, какого нигде еще в искусственных условиях не содержат, люди на него любоваться будут. Юрий Илларионович сразу загорелся этой идеей; котиков никто еще не перевозил на такое громадное расстояние, а он любил новое. Юрий Илларионович первым придумал транспортировать молодь рыб в полиэтиленовых пакетах, и такие «купе» стали привычными для новоселов водного мира в разных районах страны. Тут тоже предстояло проложить путь в неизведанное, сыграть шахматную партию с природой, как выразился тогда склонный к образному мышлению Орлов, обрадовавшись предложению батумцев.
«Экспедиция сложная, беру с собой добровольца», — объявил Юрий Илларионович в коллективе акклиматизационной станции. Ехать на Сахалин вызвалась Валентина Петровна Керштейн. Он порадовался, глядя на эту худощавую женщину с калмыцким разрезом глаз, потому что знал — энергия в Керштейн клокочет, эта женщина не знает усталости, кажется, не умеет болеть, есть в ее характере способность к риску и авантюре, мужская решительность.
Утро встретило их солнцем, криками кайр. Остроклювые птицы были подобны веретенам с шилом впереди. Они ныряли за рыбой, летали, У удачливых свисали из клювов сверкающие лезвиями узких ножей серебристые рыбки.
Увлеченный снующими вокруг сейнера кайрами, Юрий Илларионович не заметил, как на горизонте, в туманной дали, где море сливалось с небом, всплыл похожий на брус, полого скошенный с одной стороны остров,
Полукилометровой длины кусок суши быстро приближался» открывая взгляду желтую песчаную полосу у основания — пляж, за которым возвышалось тяжелой плитой скалистое плато. С пятнадцати-двадцатиметровой кручи его снарядиками ныряли на пляж и в море черно-белые кайры. Валентина Петровна мельком взглянула на своего шефа и не узнала его. Он подался вперед. Взгляд его был обычно спокойным, с легким туманцем, тут же глаза Юрия Илларионовича горели огнем первооткрывателя новых земель, И действительно, они прибыли на уникальнейший кусок земной суши, окрещенный Орловым в дороге еще планетой котиков.
Сейнер бросил якорь, и клетки для котиков перевезли к берегу на баркасе. Пройдя мимо бараков, Юрий Илларионович и его помощница поднялись по ступенькам, вырубленным в скале. Там, возвышаясь над общежитием и цехами по обработке шкур котиков, стоял серый дощатый дом, где размещался начальник промысла.
На крыльцо вышел длиннорукий человек в белой рубахе с расстегнутым воротом и закатанными рукавами. Юрий Илларионович читал о нем в книгах и газетах. Литературный портрет был точен. Хозяину острова больше тридцати. Плотный. Черная голова переходит в мощную шею. Выделяются скулы, лицо словно пронаждачено ветром. Черные раскосые глаза. По устойчивому прищуру их видно, что это человек, привыкший постоянно смотреть вдаль. Он улыбается доброжелательно и снисходительно, чувствуется, что привык покровительствовать.
— Владимир Леонидович Мануйлов, — назвался начальник промысла и крепко, до хруста стиснул руку. — И давайте сразу на «ты», проще.
Юрий Илларионович услышал блеяние и замер в недоумении: овец здесь быть не могло. Мануйлов пояснил:
— Котята — это на лежбище, молока просят.
Разместив на складе имущество, приехавшие отправились знакомиться с островом. От дома начальника промысла на север до конца плато тянулась изгородь в рост человека. Ока делила Тюлений надвое: западная часть — узкая полоса, восточная — широкая, тут было лежбище котиков. У границы плато на нем стояла будка, с которой ученые вели наблюдения за зверями. Мануйлов пригласил гостей к трапу, по которому они спустились со скального обрыва. Подъем на смотровую площадку, и перед глазами вся половина острога, где лежали и бегали, ласкались и дрались более ста тысяч котиков. Много зверей плавало в море, их головы виднелись среди волн до самого горизонта. Одни, перевернувшись на спины, покойно качались на волнах, задрав над водой ласты, другие кружились в хороводе, третьи гонялись друг за другом. Лишь самки с детенышами под охраной владык-секачей продолжали лежать на суше. Но жара доняла и их. И, будто сговорившись, гаремы поднимаются один за другим.
Изящные, серебристо-серые с бежевой подпушью тела котиков плывут в море. На песке становится пустынно. Лишь самцы, охраняя свои места, выделяются на пляже бурыми пятнами. Вскоре пустоты вокруг них заполняются освежившимися темными тельцами. Владыки поводят клювовидными головами, осматривают свои территории и, похоже, пересчитывают, все ли в их семьях вернулись домой. Какие-то пять котиков будут отловлены через два дня, покинут привычный родной мир. «Как перенесут они это?» — думает Юрий Илларионович.
В Стародубске ученый договорился, что тамошний рыбокомбинат пришлет за котиками катер, подготовит две грузовые машины и около двухсот килограммов льда — все предупреждали Юрия Илларионовича, что котики очень боятся жары. Покамест же он наблюдал за ними и продолжал вживаться в образ объекта перевозки.
Раздумья Юрия Илларионовича прервал Мануйлов, который повел гостей знакомиться с потайными ходами под лежбищем. Прошли по одному из тоннелей в песке, обшитому досками и распертому брусьями. Небольшое расширение — и пляж, усеянный котиками. Отсюда на рассвете промысловые рабочие, вооружившись палками-дрыгалками, как их зовут здесь, в полнейшей тишине пробираются к лежбищу холостых, не имеющих еще семей котиков и, вытянувшись цепью, отпугивая зверя от еды шумом, стуком, криками, миганием электрических карманных фонарей, гонят его на забойную площадку. Промысел ведется под наблюдением ученых-биологов, и ни одного лишнего котика не берут. Самое ценное у котика — превосходный мех. На Тюленьем ведут грубую обработку шкур и посылают их на Ленинградскую меховую фабрику. Там шкуры окончательно выделывают и отправляют для продажи на международные пушно-меховые аукционы.
Пришло время отлавливать котиков. Группа людей, руководимая Мануйловым, прошла тоннелями к лежбищу. Ловцы отсекли от стада пять котиков, потом стали определять, самку или самца заарканили. Юрий Илларионович помогал рабочим, а Валентина Петровна отмечала в блокноте: самец — кружочек с крестиком внизу, самка — кружочек со стрелкой вверху.
Котики были в основном двухлетние, но попалась и одна четырехлетняя самка, которую Юрий Илларионович и назвал Рваным Ухом. Она вела себя беспокойно в клетке, сильно рычала и пыталась грызть железные прутья.
— Наверное, у нее щенок, — решил Мануйлов, — а он без самки может погибнуть.
Юрий Илларионович решил взять и щенка, может быть, и удастся его вырастить. Самка хрипловато блеяла, зовя своего щенка. Ловцы поймали одного детеныша, который, как им показалось, наиболее рьяно отвечал на зов матери своим тоненьким голоском. Когда его принесли, он наивно глядел на людей черненькими глазами и не убегал, а, наоборот, словно просил, чтобы его взяли с собой — жалостливо мекал, раскрывая розовый рот, и тыкался прохладным носом в ладони Юрия Илларионовича. Ластился щенок и к опустившейся перед ним на корточки Валентине Петровне.
— Иди ко мне, лапочка ты моя, — приговаривала она и гладила его по блестящей черненькой спинке. Валентина Петровна устроила щенка в отдельный маленький ящик, и котиков стали переносить к причалу.
Воздух над островом был насыщен бусом — мельчайшей водяной пылью. Огромное лилово-красное солнце тяжело поднималось из тумана, оно словно вязло в нем. Моря не было видно, и казалось, что это серый туман выплескивается под ноги накатом пенных волн. Было трудно дышать. Тело Юрия Илларионовича покрылось холодной испариной, он начал зябнуть. Подергивала плечами от заползающего холода и Валентина Петровна. Мануйлов же сообщил им, что это самая лучшая пора для котиков.
— Нам такую в самолете не создать им, — с удрученностью проговорил Юрий Илларионович начальнику промысла.
В условленное время катер появился уже у берегов Тюленьего, но его не было видно из-за тумана. С катера все время подавали гудки, и баркас, на который загрузили клетки с котиками, пошел на эти сигналы. Вскоре катер взял курс на Стародубск.
За ночь Юрий Илларионович несколько раз спускался с Маниловым на палубу. Скользили лучами фонариков по клеткам. Котики просыпались, недовольно ворчали. Юрий Илларионович распорядился поставить клетки поближе к носу, чтобы до них долетали брызги от волн, разбивающихся о корпус судна, соленая влага действовала на котиков умиротворяюще, потому они и спали в дороге.
— Вот бы научиться разводить котиков, — с мечтательностью сказал Юрий Илларионович Мануйлову в рубке.
— Я сам об этом думаю часто, — вскинулся начальник промысла, — Планы уже кое-какие есть. Люблю я котиков. Очень интересные звери. И забойкой поэтому тяжело заниматься мне. Я бы тоже хотел возить котиков и разводить их. Может, в неволе там, в океанариуме, появятся котята?..
В Стародубске, перед броском до Южно-Сахалинска, клетки еще раз окатили водой, а сверху набросали льда,
У клеток собралось много любопытных, жителей Стародубска. Слышались разные реплики:
— Во мху их надо везти, а не так.
— Загубят они котиков,
— Поручили каким-то интеллигентам,
С рыбозавода прислали два грузовика. Быстро погрузились, можно отправляться в путь. Юрий Илларионович попросил шоферов ехать медленнее, и машины несколько часов с мелкой дрожью ехали по гравийной дороге. Эту часть путешествия котики перенесли стойко, хотя их изрядно потрясло, и были они взъерошенные, возбужденные.
В Южно-Сахалинске акклиматизаторов дожидался, как и было условлено, директор Батумского океанариума Давид Аббасович Микеладзе, шустрый, но, как пришлось убедиться в аэропорту уже, не очень обязательный человек. Он радостно взмахивал руками, увидев Юрия Илларионовича и Валентину Петровну, потом мелким бесом крутился у клеток с котиками, приговаривая:
— Вот вы какие, милашки, вот вы какие, мордуленции.
— Как дела с авиацией? — спросил его Юрий Илларионович.
— Полный порядочек, договорился, сейчас летим, — ответил Микеладзе, с почтительностью и даже некоторым подобострастием взглянув на ученого. Оказалось, однако, что с Аэрофлотом еще предстояло решить немало вопросов.
Начальник отдела перевозок аэропорта отказывался сажать акклиматизаторов на рейсовый самолет и уговаривал их отправиться спецрейсом хотя бы до Хабаровска. «Это надежнее: в полете вам легче будет поддерживать нужную для котиков температуру», — убеждал он Орлова скороговоркой.
— Наша станция не банк Рокфеллера. Слишком толстыми будете, — прервала его Валентина Петровна, — вы готовы за каждый оборот винта по рублю с клетки брать. Мы не тюки с золотом везем. Ясно вам?
Аэрофлотский чиновник снисходительно повернулся к женщине, но тут же съежился под ее колющим взглядом и уткнулся в бумаги, согласившись оформлять документы на рейсовый самолет.
— Но только до Адлера, а не до Батуми, — едко сообщил он. — Там как хотите добирайтесь.
— Там будет все нормально, полный порядочек, я обо всем договорился, — успокаивал Юрия Илларионовича и его помощницу Микеладзе.
Сложность возникла с установкой клеток. Юрий Илларионович предложил поместить их в гардеробном салоне. Но Валентина Петровна отговорила его:
— Там котикам будет душно, и пассажиры интересоваться начнут и беспокоить их.
Решили поставить клетки в нижнее багажное помещение, в брюхо самолета.
— Температура и давление воздуха там будут такие же, как в пассажирском салоне, — заявил командир экипажа, — и оснований для беспокойства нет.
Единственное, что акклиматизаторы лишались возможности наблюдать за своими подопечными во Бремя полета, поэтому Юрий Илларионович и его помощница волновались всю дорогу, Юрий Илларионович поглядывал в иллюминатор на стада туч, продвигавшиеся к материку, светло-зеленоватые куртины моря, открывающиеся в просветах, Он ерзал в кресле и думал: «Когда же кончится вода и пойдет суша?» Ему будто воочию представились заставленные шкафами, заформалиненными в склянках Всесоюзного научно-исследовательского института морского рыбного хозяйства и океанографии, куда он пришел проконсультироваться, разузнать подробнее, что же это за зверь такой котик, каковы особенности его жизни и поведения.
Одним из самых авторитетных специалистов по этим вопросам оказался художник-анималист, биолог Николай Николаевич Кондаков, и Юрий Илларионович сразу же встретился с ним, поглаживая черную лопатообразную бороду, тот заговорил:
— В цирке их нет, видимо, потому, что однажды они по неизвестной причине очень быстро погибли. Этот случай произошел во Владивостоке, и я сам был свидетелем его. С той поры, наверное, дрессировщики и опасаются работать с котиками,
Кондаков порылся в столе и подал Юрию Илларионовичу желтую вырезку.
— Посмотрите-ка ее.
В заметке из сатирического журнала говорилось, что, когда собирались праздновать юбилей Командорских островов, 125-летие со дня открытия их Берингом, решили выпустить специальный значок и на кем изобразить котика. Заказ на изготовление значка направили в Москву, попросили, чтобы главным в нем стал облик котика. Художник был далек от зоологии и, дав волю своему воображению, нарисовал морского кота с большим пушистым хвостом, по аналогии, вероятно, с Васькой-мурлыкой, который жил у него в квартире. С таким котиком значок и попал к возмущенным камчадалам и командорцам. Хвост у морского кота также не вязался с его обликом, как если бы он красовался из-за брюк самого художника. Теперь значок очень ценится среди коллекционеров.
Кондаков вновь открыл стол, попередвигал что-то в нем и подал Юрию Илларионовичу командорский значок.
— Дарю его вам как биологу, которому предстоит работать с котиками.
Юрий Илларионович нервно поглядывал в иллюминатор, с нетерпением ожидая встречи с сушей, хабаровским аэропортом. Он думал о котиках, которые сидели сейчас в темном багажнике, и его охватывала паника: «Зачем я согласился везти этих котов… в мешке? — корил он себя. — Ничего не случалось за все годы работы на акклиматизационной станции, а тут… погибнут котики. Позор на мою голову. Может быть, они уже погибают и ничем не помочь зверям…» Юрий Илларионович подумал о крабах, с которыми летал из Владивостока в Мурманск. Он лишний раз убедился тогда, что все живое требует особой заботы, когда отрываешь его от родной среды. Во время перевозки крабы скапливались на дне походных аквариумов-канов, нарушалась «техника безопасности». Чтобы крабы не калечили друг друга в пути, Юрий Илларионович предложил надевать им на ноги «перчатки» — короткие резиновые трубки. Это было безопасно и даже красиво — трубки из красной резины очень шли к красным колючим панцирям крабов. Акклиматизаторы полностью освоили биологическую технику перевозки их. Сотни взрослых самок с икрой проносились на реактивных лайнерах над страной. Потом в прибрежье Баренцева моря крабы — большие и малые — разминали затекшие в пути клешни-ноги и важно, не спеша удалялись в зеленые глубины. Они успешно осваивают сейчас новый район жизни.
Вконец расстроенный Юрий Илларионович мысленно анализировал все, что знал о котиках, и сопоставлял это с обстановкой отлова, когда они могли прямо на песке «сгореть» в своих «жировых тулупах», с болтанкой в машинах и перепадом давления в самолете. Ученый приходил к выводу, что перевозка должна завершиться благополучно. Но это только мысли!
Наконец-то Юрий Илларионович увидел клубы по-вечернему серых облаков, плывших уже где-то над Китаем. Под крылом самолета появились матово-серебряная лента Амура, три гряды, ведущие к нему, на которых, как на китах, устроился тремя главными красивейшими улицами центр Хабаровска. Только самолет сел и подкатили трап, Юрий Илларионович с помощницей первыми выскочили на него и побежали к багажнику. С нетерпением ждали, пока его открывали.
В багажнике было темно и тихо. У Юрия Илларионовича перехватило дыхание, он замер, Валентина Петровна стояла белая. Шеф ее судорожно направил луч фонаря в темень. Котики лежали и не двигались. Неужели они погибли и эго финал?
И тут раздался голос щенка. Котики, оказывается, крепко спали, и он проснулся первым и тонко взблеял, прося молочка.
— Лапочка ты моя! — воскликнула сорвавшимся голосом Валентина Петровна, которая была готова расцеловать щенка.
Попросыпались старшие котики. И тут Юрий Илларионович с помощницей с удивлением обнаружили, что они дрожат, хотя температура воздуха в Хабаровске была в этот момент плюс 24 градуса. Вот тебе и раз!
— А мы-то боялись, что котики «сгорят» от высокой температуры! — воскликнул Юрий Илларионович, и они срочно принялись убирать весь лед из клеток.
Трехчасовая передышка на складе аэропорта, и котики взлетели на Адлер. Самолет летел почти с такой же скоростью, с какой ночь проносилась над землей. На рассвете, перевалив заснеженные горы, он развернулся над морем и приземлился на бетонной дорожке адлерского аэропорта. Уши у Юрия Илларионовича и его спутницы побаливали, и они их продували, зажав носы пальцами. «А закладывает или нет уши котикам?» — думалось им обоим.
— Давид Аббасович, — обратился Юрий Илларионович к Микеладзе. — Здесь вы обещали устроить нам зеленую улицу.
Микеладзе побежал в отдел перевозок, а акклиматизаторы перевезли зверей к складу и поставили клетки в тень. Возвратившийся вскоре Давид Аббасович морщился, как будто съел целую гроздь недозрелого винограда. «Значит, «полный порядочек!» — чертыхнулся про себя Юрий Илларионович. Оказывается, до Батуми не летали ни самолеты, ни вертолеты, не было возможности попасть воздухом и в Сухуми. В отделе перевозок Юрию Илларионовичу заявили:
— Вы у нас не транзитники и добирайтесь как хотите.
— У нас котики же, — попробовал воззвать к чувствам работников авиаслужбы ученый. — Для всех вас польза будет от них, для общества.
На него поглядели как на инопланетянина и сухо сказали:
— Котики ваши, вы о них и думайте.
Микеладзе виновато оправдывался и предлагал нанять какую-нибудь грузовую машину до Сухуми. Акклиматизаторы от этого варианта отказались: много риска, целых 250 километров ехать на открытых машинах по южной жаре.
Но опасность надвигалась уже и с другой стороны. Солнце поднималось все выше и выше, тень уходила с эстакады, где стояли в тени клетки, а термометр показывал двадцать четыре градуса.
Последние кусочки льда, которые Юрий Илларионович и Валентина Петровна сохраняли в полиэтиленовых пакетах, растаяли. Котики лежали на спинах и обмахивались ластами, как веерами. Из картонной коробки доносился писк кайрят, которых Юрий Илларионович обнаружил только в Южно-Сахалинске. Валентина Петровна проявила инициативу на Тюленьем, где надумала привезти в океанарий еще и личный подарок. «Пусть детишки, посещающие его, посмотрят и на этих интересных птиц — кайр», — думала ока. Опасаясь, как бы Юрий Илларионович не запротестовал против этого, она до времени таилась с кайрятами.
«Неужели мы не довезем котиков живыми?» — с удрученностью думал Юрий Илларионович и представлял мысленно картину происшедшего с его товарищем, который доставлял в Москву крокодила с Кубы и увидел его после приземления в Домодедове безжизненным и холодным…
Выглядел Юрий Илларионович как-то нескладно, левое плечо было вздернуто, правое опущено ниже обычного уровня. Сказались годы работы на акклиматизационной станции, переносок живого груза, когда основная тяжесть падает на одну руку. Сейчас Юрия Илларионовича кривила еще и нервотрепка с дальнейшей транспортировкой котиков.
Неожиданно Юрий Илларионович вспомнил, что в Керчи, в системе рыборазведки имеются самолеты и там его немного знают. Он побежал на почту и дал телеграмму в Керчь с просьбой выручить. На успех он не надеялся и телеграмму послал скорее от отчаяния.
Вернувшись к складу, он увидел около клеток с котиками огромную толпу любопытных. Юрий Илларионович такое обстоятельство предугадывал и повесил у эстакады табличку-плакат, который быстро написала фломастером Валентина Петровна. «Не шуметь! — призывал он. — Котикам так же нужен сои, как и людям». Вдобавок к этому они огородили эстакаду ящиками из-под фруктов, которые, однако, не всех останавливали. И один любопытный поплатился за это. Он подошел к клетке Рваного Уха и стал его передразнивать. Тогда этот, самый крупный из всех котик фыркнул на насмешника, и прямо в лицо ему вылетела густая белая масса слизи. Под общий хохот толпы тот побежал искать воду, чтобы умыться.
А Валентина Петровна, запихивая в коробку кайрят, которые то и дело пытались выскочить из нее, заметила Юрию Илларионовичу:
— Простудили мы, наверное, этого котика льдом. Смотри, какой у него насморк.
— Вот тебе и «необходимость поддержания низкой температуры», — ответил он с прицокиваньем. — Не учли мы, что на льду-то котики лежат весной, а в августе им лед им к чему.
Солнце между тем поднималось все выше и припекало сильней. Появилось все начальство аэропорта, ко хождения Юрия Илларионовича по кабинетам и в ©тот раз ничего не решили. Теперь положение становилось критическим. Юрий Илларионович ощущал уже бег времени, как ток крови, и синяя жилка тревожно дергалась на его виске. На самолет авиаразведки он уже не надеялся: времени прошло много. Надо было искать грузовую машину. «Поставим ящики один на другой и поедем, — думал он. — Ночью будем в Сухуми, а оттуда постараемся попасть в Батуми на самолете. Но дотянут ли котики до ночи? Промашут ли благополучно ластами весь этот жаркий день?»
— Где здесь коты? — прервал грустные размышления Юрия Илларионовича чей-то громовой голос. Он оторвал взгляд от земли, потом пришлось еще и поднять голову: прямо над ним возвышался, нависал огромный дядя, оказавшийся пилотом рыборазведки. Он солнечно улыбался и казался несчастным акклиматизаторам самим богом, который спустился с неба к эстакаде этой у склада, чтобы спасти их.
Складской начальник напомнил акклиматизаторам об оплате за дальнейший полет. Но его прервал Бог:
— Не позволю обижать рыбную промышленность, — забасил он, — Самолет арендован на весь год, и вам сполна уплачено за него. Скажите спасибо, что я вас в шашлык не превратил за бездушное отношение к зверям.
Он взглянул на измученные, серые лица Юрия Илларионовича и его спутницы и с металлом уже, чеканя слова, добавил:
— И — за бездушие к людям, которые их сопровождают.
Через несколько минут счастливые, растроганные до слез
Юрий Илларионович и Валентина Петровна со своими подопечными летели над морем. Пилоты показывали им хорошо просматриваемые сверху рыбные стаи — вытянутые темные пятна на светло-зеленой морской глади. Радист привычно передавал координаты нахождения этих стай на рыболовецкие суда.
Акклиматизаторы не тревожились теперь за жизнь котиков и рассматривали с неба Черноморское побережье. Вот уже пошла знаменитая Пицунда — лесистый полуостров с раскидистыми соснами, элегантными корпусами курорта и пансионатов, галечными пляжами с повторяющей извивы береговой линии строчкой бамбуковых зарослей, крестово-купольным храмом древнего города Питиунта.
Внизу проплыла мутная Риони, и за Зеленым мысом показался Батуми.
В аэропорту экспедицию с Сахалина встречали директор Грузинской научно-исследовательской станции по морской фауне Леонид Элисбарович Пуладзе и сотрудники океанариума два брата — Роин и Гоги Иосава. Высокий и важный, Пуладзе шел к самолету первым, выставив грудь вперед. Роин и Гоги отставали из этикета на полшага, дополняя начальника интересным дуэтом характеров. Роин был высоким, решительным, задиристым, Гоги — помягче, покладистей, ни того, ни другого в отличие от Пуладзе не обременяло высшее образование.
При встрече Микеладзе каким-то образом оказался впереди Юрия Илларионовича и Валентины Петровны, потом он петушком подскочил к Пуладзе, затем таким же манером крутанулся около клеток с котиками.
— Получайте котиков, друзья, — заявил он возбужденно встречающим. — Шесть штук, все живые, — добавил он со значением.
Утром акклиматизаторы сразу же пошли к бассейну проверить состояние котиков. И Юрий Илларионович и Валентина Петровна привыкли к ним за дорогу как к близким людям, родственникам, и почувствовали, что расставаться с ними тяжело. Юрий Илларионович вспомнил, как однажды оставляли они с женой надолго дочку у чужих людей и долго потом переживали.
Четыре взрослых котика и щенок спали прямо на воде вверх животами, прикрыв их передними и задними ластами. Рваное Ухо один возлежал на площадке отдыха. Глядя на них, Юрий Илларионович подумал: «Кто доглядит за вами, как мы? Микеладзе? Чужие вам все тут…» На душе у него было мрачно, заныло сердце: он словно предчувствовал, что с котиками случится непоправимое.
К акклиматизаторам подошел Роин, у него оказалась перевязана рука. Утром он решил, как выяснилось, накормить щенка сгущенным молоком, но тот поднял скандал и прокусил докучливому покровителю руку.
Днем котиков попытался кормить Гоги, он принес зверям рыбы, но те ее не брали: им, видимо, было пока не до этого. Котики беспрестанно чесались и мылись, приводя себя в порядок после долгого пути.
Юрий Илларионович и его спутница взяли билет на Москву, когда убедились, что котики начали есть рыбу. «Свежей кормите их, только свежей рыбой», — наставлял на прощанье Юрий Илларионович Микеладзе, который картинно таращил глаза, всплескивал руками и приговаривал: «Дорогой, кацо милый, как можно гостям дохлую рыбу давать?..»
В Батуми Юрию Илларионовичу удалось выбраться вновь почти через год. Он отправлялся туда в командировку, но прежде должен был заехать в Севастополь, в Институт южных морей.
Там Юрий Илларионович не преминул заглянуть в аквариум. К его удивлению, в центральном бассейне, в котором раньше плавали осетры, резвились два морских льва, очень похожие на котиков.
Наступило время обеда, и в помещение аквариума вошла женщина с двумя ведрами воды. Она обошла бассейн по кругу, и львы в точности повторили ее путь.
— Где мой Яшенька? А где Алешенька? — певуче и ласково проговорила она.
Львы высовывались из воды, трясли гривками.
— Сейчас я вас накормлю, сейчас, мои хорошие, — успокаивала она их. И направилась в служебное помещение.
Юрий Илларионович представился женщине.
— Валентина Николаевна Пилецкая, — назвала она себя. — Десять лет проработала ассистентом у дрессировщиков Сидоркиных, теперь здесь.
Выглядела Пилецкая устало и болезненно, и вскоре Юрий Илларионович знал причину этого.
— Зверей я знаю лучше, чем людей, — говорила она, приготавливая рыбу к разделке. — Я знаю, когда и как их кормить, вижу, когда они больны. У меня хорошие пальцы, я легко различаю, какую рыбу можно давать зверям, а какую нет.
— Как это? — удивился Юрий Илларионович.
— Если рыба плохая, у меня кончики пальцев щиплет от нее. Если же я сомневаюсь в качестве рыбы и не могу определить пальцами, жую, пробую на зуб. Я за львами у Сидоркиных, как за детишками, ухаживала, и они меня очень любили. Но потом я заболела, перенесла операцию и не смогла вернуться к своим морским львам. Попросила работу полегче. Директор цирка пошел мне навстречу: предложил медведей кормить. Не ожидала я этого от него, и сами понимаете, что обиделась. И ушла оттуда. Приехала с мужем в Севастополь, я решила больше со зверями не работать. Но тут из Южной Атлантики пришло рыболовное судно «Наташа Ковшова», и привез экипаж этих вот самых двух львов, они в сети попали вместе с косяком рыбы. А в институте львам худо пришлось. Кандидатов и докторов наук много, но они как что поймают — норовят быстрей в банку с формалином посадить. Не умеют с живыми существами работать. Бот и дошли у них львы. Довелось мне случайно увидеть их тут — в чем и душа держится, не поняла. Давай их отхаживать сразу. Пригласили меня на работу в институт, и я не отказалась. С тех пор и вожусь с этими львами. На кого их оставить? Заморят без меня.
Рассказывая о судьбе львов и своей, Валентина Николаевна проворно срезала у рыб все острые плавники, убирала даже еле заметные шипы.
— Пойдемте к бассейну, — пригласила она ученого. — Ио «смотрите сейчас, как кормить буду. Бы их, я уже заметила, ее раздражаете. Некоторых мои львы сразу почему-то не восприняв мают. На днях одного старика попросила уйти из аквариума. Не поглянулся он львам, и рычали они, из воды выскакивали. Ее успокоились, пока не ушел. Может быть, старик похож на того человека, какой им больно сделал когда-то, обидное что-то. А может быть, они биотоками чувствуют неприятное для себя в нем…
Валентина Николаевна бросала львам рыбу, они поочередно прыгали за ней по ее приказам и с прилизанными водой темно-бурыми гривками выглядели как примерные школьники на уроке.
— Видите, как работают ребята, — похвалилась довольная Валентина Николаевна, и легкий румянец залил ее впалые бледноватые щеки. — Хорошее питание — прежде всего, — пояснила она Юрию Илларионовичу, унося пустые ведра. — В море ведь звери едят что им хочется. В Батуми вот котики в один день погибли от плохой рыбы.
От этой новости у Юрия Илларионовича потемнело в глазах. Он выскочил на улицу и помчался на автостанцию. В ушах у него звенело, перед глазами плясали красные радужные круги.
С тревожным сердцем подходил Юрий Илларионович к океанариуму, и вдруг уши его резануло: «Бэ-э-э!» Это было блеяние котика Рваное Ухо. С губ Юрия Илларионовича непроизвольно, от нервного напряжения сорвались звуки смеха, похожие на блеяние. Проходивший мимо молодой грузин посмотрел на него как на психического больного.
Дым оказался не без огня. Щенка и трех котиков уже не было. В живых оставались самка Рваное Ухо и самец-двухлеток. И те отравились и долго болели. В день прибытия Юрия Илларионовича они имели уже завидный аппетит и могли глотать рыбу бесконечно. Так, по крайней мере, казалось одному из братьев — Гоги, который в периоды нападавшего на него особого благодушия ловил котикам удочкой на гирлянду крючков скумбрий. Этих рыб он предпочитал ставриде: веретенообразная скумбрия нравилась ему за цвета — горбоватую спину и перламутровое, с красноватым золотистым оттенком брюшко.
Гоги и пояснил ученому из Москвы, что котики погибли от плохой пищи. Несколько дней был шторм, и свежая рыба кончилась. А тут еще празднование Октября началось, и четыре дня в океанариуме никого не было, кроме дежурного, который мало что соображал в кормлении котиков и дал им залежавшейся рыбы. «Я думал, что звери сами знают, какую им рыбу можно есть, а какую нельзя», — оправдывался он потом.
Пока Юрий Илларионович разговаривал с Гоги, котики радостно плескались и, ловко изгибаясь, тщательно мыли свои тела.
— Они как малые капризные дети, — говорил Гоги, — Пока стоишь рядом и разговариваешь с ними — молчат. Стоит отойти — кричат, спасу нет. Никто на станции не выдерживает этого, работа останавливается. Далеко в городе слышно котиков, и из горисполкома звонят Пуладзе: «Что вы там делаете со зверями, почему они кричат у вас? Издеваетесь, мучите?»
На следующий день Юрий Илларионович услышал, как закричали котики. И были в их криках вой, стон, что-то трубное, зовущее. Они звали далеких братьев с Тюленьего, кричали о воле, планете Котиков, об обществе себе равных.
У Юрия Илларионовича родилось в душе чувство вины за такую судьбу зверей. В воображении ему снова представился остров Тюлений, похожее на брус со скошенным краем плато из прессованного глинистого сланца, стоящие на нем, как пингвины, тысячи гомонливых кайр и лежбище котиков на пляже.
Ученый остро почувствовал в этот момент, что зря так легко согласился ехать за котиками, обреченными сейчас на страдания в бетонной тюрьме с теплой водой. Если бы еще покровителем их был человек, подобный «доброму гению» севастопольских львов Валентине Николаевне Пилецкой. Но такие люди редки, как редки истинные таланты. Что же будет с оставшимися котиками?
Раздумья Юрия Илларионовича прервал шум «Волги». Из нее вылез солидный Пуладзе. Он важно, выставив по обыкновению грудь вперед, шествовал по территории океанариума. Лицо его было красным и напряженным. Пуладзе рассвирепел, и Юрий Илларионович понял это, когда тот взорвался вдруг и закричал:
— Когда кончится этот кошмар? Котики дезорганизовали работу всего коллектива. Исполнительный комитет Батуми не может функционировать. Мою душу на части рвут котики. Где заведующий океанариумом?
Маленький, верткий Микеладзе как из-под земли возник перед ним.
— Леонид Элисбарович, я здесь, — доложил он.
— Говорил я тебе: «Непонятный зверь, неизвестный, не надо связываться»? Говорил. — И, искривив лицо, он передразнил Микеладзе: — «Мы пионеры будем»! Откуда ты их привез, пионер, туда и вези. Нечего мучить зверей. Понял? — срываясь опять на крик, бросил он подчиненному.
— Понял, понял, Ленд Элисбрч, — лепетал Микеладзе, съедая в подобострастии звуки и стараясь хоть как-то умерить гнев начальника.
Юрий Илларионович подошел к бассейну. Котики начали потихоньку смолкать и затихли. Рваное Ухо, кричавший в небо, опустил голову и повернул короткую заостренную морду к человеку. Он чутко вдыхал запахи и, кажется, узнал его. В черных глазах котика Юрий Илларионович уловил огнистый высверк отчаяния. Глаза зверя, казалось, говорили: «Куда ты завез нас, когда кончится эта мука?» В глубине их бились какие-то отсветы, словно зверь говорил им еще что-то и оставался великим немым перед сообществом этих желтых существ, которые обрекли его на страдания. А человек был бессилен понять значки света, хотя мысль его напряженно работала: «Что, что хотел сказать котик?» Но узнать это не было дано человеку.
Юрия Илларионовича кольнуло в сердце, и, растирая грудь, он с горечью думал о том дне, когда решил поехать за котиками. «Первый, первый, ты будешь первый, кто перевезет их на тысячи километров, — это тебя грело, — билось в его мозгу. — Судьбы зверей были на втором плане. А ведь это не рыбка-мелюзга. Если бы станция отказала Микеладзе, тот перестал бы и думать о котиках. Сглупили мы. Жизни таких животных доверили сотрудникам океанариума, а те отнеслись к ним как к кроликам…»
Подумалось ему и о том, за что зацепился мыслью еще на пути к Тюленьему: «А если бы так вот, как мы, ворвались в жизнь человеческой цивилизации какие-нибудь пришельцы с других миров и передали бы каким-то холодным сапожникам в своей среде в попытке войти в контакт с землянами в условиях эксперимента?» «Если бы мы исчерпали уже все возможности, чтобы найти общий язык со зверьми там, на Тюленьем, — размышлял Юрий Илларионович. — А то ж котики «белым пятном» остаются. Мы же лихо решили все, как владельцы планеты. Разве животным и травам дано не то же равное право на жизнь, какое имеют представители гомо сапиенс?..»
Надо было уезжать, и Юрий Илларионович медленно двинулся к выходу. Когда он вышел за ворота океанариума, котики вновь заорали. Истинный биолог в душе, Юрий Илларионович букашек жалел, а крики этих больших зверей вонзались в его сердце когтями…
В Москву Юрий Илларионович возвращался поездом. Ночью его донимали жара и кошмары. Под утро только пришла какая-то необыкновенная легкость. Юрий Илларионович плыл по беспредельному океану, завороженный волшебной его голубизной. И вдруг прямо перед ним вынырнул котик Рваное Ухо, крутнул своей клювовидной головой с острой мышиной мордочкой и, увидев человека, крикнул: «Ага, попался, властитель природы!» В широко расставленных темных глазах его вспыхнул зловещий огонь. Человека обуял страх. Работая руками, ногами, всем своим существом, он с бешеной скоростью удирал от котика. «Спастись, спастись, выжить бы, — стучало в его мозгу, — не даться в зубы Рваному Уху». Но законы естественного отбора были неумолимы. Рваное Ухо в дельфиньем прыжке настиг человека. «Конец, — отчаянно забилось в сознании несчастного существа. — Сейчас он перехватит клыками горло». Но Рваное Ухо был великодушен, он только напугал человека, чтобы тот не был слишком самовлюбленным в себя, не упивался своим могуществом.
Рваное Ухо поднырнул под него и швырнул его мощной шеей. Человек с силой шмякнулся о кусок суши. И долго лежал на ней, не веря еще в случившееся, жадно вдыхая в себя запах земли, трав, солнца — запах свободы.
— Что вам такое приснилось? — спросил Юрия Илларионовича сосед по купе. — Дернулись вы во сне, шлепнули руками по стенке, Обмякли потом и продолжали спать.
Юрий Илларионович помнил весь этот сон, но говорить о нем, ворошить пережитое, бередить себя вновь не стал. Сказал односложно:
— Какой-то кошмар.
Оставшиеся котики прожили в океанариуме еще три месяца. Может быть, их заморили, а может, они погибли от тоски по собратьям и вольному морю, Давид Аббасович Микеладзе случайно столкнулся с Юрием Илларионовичем по приезде в Москву. Он не размахивал в этот раз руками и не извергал цветистых южных приветствий, а был тихий и скромный, как тень. Спрятав глаза под аэродромно-длинным козырьком каракулевой фуражки, проговорил:
— Я во всем виноват. Тщеславие заговорило во мне, и вас — подбил… А котики, видно, не живут в неволе. Сейчас хоть спокойнее нам стало, — добавил он и встрепенулся вдруг: — А тюлени совсем другое дело. Ученые наверняка сказали мне, когда я обратился за консультацией к ним: «Ручные они…»
Тюлени заняли теперь бассейны, где жили котики. Эти симпатичные сизовато-серые звери, за которыми летал на Каспийское море и успешно доставил их в Батуми сам Микеладзе, довольно плескаются и фыркают тут, радуя туристов, всех посетителей океанариума, ставшего теперь одной из достопримечательностей Грузии.
Братья Роин и Гоги несколько раз летали в экспедиции на Дальний Восток. Отважно ходили в плавания с рыбаками по свирепому Японскому морю, попадали в штормы, когда воздвигались из сизого месива вод горы, и привозили для океанариума крабов, трепангов, креветок, мидий и гребешков. А когда в океанарии построили еще и бассейн для дельфинов, стали первыми дрессировщиками их.
Владимир Леонидович Мануйлов, все такой же крепко сбитый, обветренный и с раскосинкой в глазах, заявился однажды в НИИ к Юрию Илларионовичу.
— Ты не меняешься, — сказал Юрий Илларионович, когда Мануйлов крепко, до хруста, пожал ему руку и вновь вызвал у своего товарища видение острова морских котиков, этого маленького кусочка скалы в океане.
Владимир Леонидович рассказал о попытках акклиматизации котиков.
— На нашем острове котикам тесно, нет лишнего места, — заявил Мануйлов. — И я перевез несколько беременных самок на полуостров Терпения, который ты видел с Тюленьего. Но они почему-то не прижились там. А ведь увеличение стада котиков — это новые шкуры на аукционы, золото для нашего государства. И проблема расселения котиков так и стоит на повестке дня. Пытался я сам подрастить щенка, но после нескольких попыток выяснил, что рыбу они едят лучше, чем сгущенное молоко. Все равно буду продолжать эксперименты, — добавил Мануйлов с решимостью.
От экспедиции на Тюлений у Юрия Илларионовича остались короткие рабочие записи в дневнике, значок, где изображен морской котик с длинным пушистым хвостом. И живет в его душе память о «братьях меньших» — котиках, с которыми пережил трудную дорогу до Батуми. Единственную пока такую в мире. Котики, эти морские звери с клювовидными головами и заостренными мордочками и умными по-человечьи глазами, время от времени снятся ему.
Юркая, энергичная Валентина Петровна Керштейн все так же работает на акклиматизационной станции, и самые сложные экспедиции доверяют теперь ей. Она пристально глядит на товарищей «калмыцкими» своими глазами перед отправкой в дальние путешествия: ветеран акклиматизаторов взяла за правило — брать с собой в этих случаях добровольцев.
Опыт перевозки котиков Юрий Илларионович описал в научной статье. Может быть, это пригодится когда-то людям. Полет с котиками через всю страну ярко припомнился ему тут, на берегу Пироговского водохранилища, серебряных гладей, по которым легко, как лебеди, скользили серферы с белоснежными парусами.
Юрий Илларионович думал о своей работе акклиматизатора, о судьбах дела, направленного на повышение продуктивности природы, улучшение жизни человека. Много в акклиматизации сложного. Она может быть подобна огню, Управляет им человек, как костром, — польза, разразился поясар — вред, бедствие, «Хрестоматийным» стал пример с расселением кроликов в Австралии, где нашествие их на поля фермеров приносило опустошение. Печально закончилась акклиматизация енотовидной собаки, завезенной в европейскую часть СССР, где она истребила многие виды птиц, гнездящиеся на земле. В списке вредных переселений — змееголов, оказавшийся злостным истребителем лягушек, рыбка бычок-ротан, которая установила «монархию» во многих водоемах Подмосковья, уничтожив молодь всех конкурентов. Но с теми же рыбами много и добрых примеров. Увенчались победой работы с растительноядными — этими «водными коровами». Белый амур и толстолобик спасли Каракумский канал, который погибал от зарастания травой. Они составляют сейчас пятую часть улова в прудовых хозяйствах страны. Успех пришел потому, что человек взял в свои руки не только перевозки молоди, но и инкубацию икринок в специальных аппаратах, подращивание личинок в «рыбных яслях». Дает эффект расселение по стране сибирской пеляди, этого универсального посадочного материала для голубых нив озер.
«Нет, не зря я жарился на берегу желтоводной Янцзы, отлавливал толстолобиков и амуров, мотался из края в край континента с рыбами», — накатывало на Юрия Илларионовича. Эксперименты показали, что в озерах приживаются даже осетры. Добиваются успехов и охотоведы. Пользу приносят выпуски в разных областях нашей страны ондатр, американских норок, бобров, кабанов, европейских оленей, маралов. Полезным оказалось покровительство человека над зубрами, овцебыками, пятнистыми оленями. Бывают, конечно, и сомнительные эксперименты… Побед в акклиматизации, может быть, меньше, чем поражений, но судьбы удач в руках человека. Удадутся, возможно, опыты с созданием новых лежбищ котиков. А в цирки, океанариумы этих вольнолюбивых животных незачем тащить. Опыт, хотя и печальный, тоже новое знание, которое человек добывает, вырывает у природы из века в век. Пришел к ученому и его образ с шахматами. «Играть в них с природою надо умно, — говорил в Юрии Илларионовиче умудренный уже опытом человек, познавший цену неудачи. — Приступить к партии можно тогда, когда уверен в победе, в конечном результате. Характер игры, тот или иной ход, конечно, непредсказуемы, ко это и есть творчество, новизна, которые влекут человека в поиск».
А. П. Мищенко
ЛЕТЕЛИ КОТИКИ НА ЮГ…
Мы еще многому должны научиться,
прежде чем надеяться на удачу.
Герберт Уэллс
Зиму морские котики паслись, промышляя минтая, кальмаров и головоногих моллюсков и анчоусов, в теплых водах у берегов Японии и Южной Кореи, а весной устремлялись по вечному «инстинкту дома» к своему чудо-острову — малюсенькому, затерянному в океанских просторах куску скалы. Находится он в Охотском море, напротив мыса Терпения на Сахалине. Первыми приплывали к земле своего детства матерые секачи. Тяжело отфыркиваясь, выходили они из пенного прибоя в своих бурых шубах. Устало оглядывали затянутый кисеей тумана и нескончаемого мелкого дождика пустынный берег, где родились они сами и вскоре вновь должны родиться их дети — большеголовые черненькие котята. Потом к лежбищу Ана Тюленьем добирался группами и поодиночке серебристый молодняк, выбирались из воды самки. Будто полинялые, серые, они были уже с детенышами во чреве и выходили на твердь измученные. Нетвердыми, припадающими скачками продвигались самки к гаремному пляжу.
Юрий Илларионович Орлов прибыл на Тюлений в один из солнечных дней августа, когда Сахалин после долгих дождей, холода и промозглости млел от тепла и медвяно пахли вымахавшие в полтора человеческих роста травы, курился парок с громадных листьев лопухов-гигантов, под которыми можно было шагать, как под навесом, источали аромат крупные, интенсивно-розовые цветы шиповника. Тюлений — голый остров, покрытый кое-где саблевидной травой, о края которой можно порезаться.
Теплый ветер шелковисто шуршал желтым песком на лежбищах, гладил серебристые тела котиков, витал над скалистым плате, заполненным до краев морем кайр, похожих на пингвинов в своих белоснежных манишках при черных фраках. «Айр! Айр!» — неумолчно кричали птицы. Их гомон прерывался иногда громовыми взрыками секачей на лежбище, вступающих в кровавые схватки из-за самок.
Впервые в жизни Юрий Илларионович увидел котика рядом. Громадная, лоснящаяся на солнце шкура с высоко вознесенной птичьей головой на могучей, толстой в основании шее. Она переходит в грудь с мощными плечами, от которых отходят в стороны два подобия тумб — култыши с длинными лопастями — ластами. Прогонистое тело котика кончается гибкой и мускулистой «талией» с большими перепончатыми ластами. Котик напрягся и смотрел в лицо человеку небольшими, широко расставленными глазами. Они, может быть, более всего поразили ученого. Юрий Илларионович уловил беспокойство в черной глубине их. Глаза зверя вопрошали, казалось: «Кто ты, с добром или со злом, что ожидать от тебя?» От этого пронзительного, почти человечески умного взгляда Юрию Илларионовичу стало не по себе, как будто он встретился с представителем неземной цивилизации, которую пытается найти человечество в просторах вселенной. «Вот ты каков, вольный сын океана», — подумал он. И взгляду человека представились качающиеся живые просторы, безбрежные воды, синие, зеленые, голубые, свинцовые, серебристые и черные волны, могучие валы с белыми гребнями пены. И как дома в этой стихии котики, по нескольку месяцев они не выходят на берег. Плавают, и тогда видно их головы и шеи, лежат на спине и боку котики, высоко подняв над собой задние ласты, напоминающие большие черные руки, которые пугают суеверных рыбаков-японцев, играют — ныряют, прыгают по-дельфиньи, с изяществом совершают какие-то немыслимые кульбиты.
На суше котики грузны и неповоротливы, вот и этот попытался убежать и брякается о землю, как прыгающий мешок. Выдохся и остановился, ходят под кожей на груди бугры мышц, во взгляде боль, измученность. Потом глаза котика наливаются злобой, он приоткрывает красную, как у тигра, пасть, топорща жесткие усы и выказывая громадные загнутые клыки. Ио выбор уже сделан: этого котика надо отловить и с несколькими другими его собратьями переправить на берег Черного моря. На котика набрасывают аркан, прикрепленный к большой палке, целая бригада тащит пойманного зверя в клетку. Маленькие уши у котика плотно свернуты в трубочки и прижаты, одно из них повреждено и дает Юрию Илларионовичу основу для клички.
— Иди, иди, Рваное Ухо, не на смерть тащим! — кричит он зверю. Но котик не слышит его, глаза у зверя красные, шея в складках, плечи в буграх. Он судорожно скребет землю, вгоняя в песок с галькой ласты, на которых, как рука человека сквозь рукавицу, проступает пять пальцев. Котик упирается, извивается узкой хвостовой частью тела, задними ластами. Но люди сильнее его и приближаются с упругой тушей зверя все ближе и ближе к клетке. И бессильно бунтует против неволи все существо котика.
Долгая эпопея с котиками вспомнилась Юрию Илларионовичу на Пироговском водохранилище, когда он вылез из воды и обсыхал на песке, овеваемый слабыми струйками ветра, запахами размягченных жарою сосен, берез и трав.
Такого знойного лета, какое выдалось в этот раз в Москве, не бывало уже несколько десятков лет. Асфальт, кирпич и бетон раскалялись в полдневную жару, как песок в пустыне, в помещениях НИИ было душно, и вечером Юрий Илларионович ехал домой в Мытищи будто обескровленный.
Шестнадцать лет своей жизни он отдал работе в Центральной производственно-акклиматизационной станции Министерства рыбного хозяйства СССР. Из Пекина в Краснодар возил Юрий Илларионович Орлов белых амуров и толстолобиков, выловленных в коричневато-желтых водах Янцзы. Любовался в Приморье оранжевыми, красными и бордовыми красками неба и летел с крабами в багровый закат, догоняя солнце, в сторону далекого Мурманска. Экспедировал по воздуху из одного края в другой осетров, пелядь, леща, отправлялся с «кусочками» океана, реки, озера на борту самолета в страны Скандинавии и Иран, грузил живых угрей для СССР в Париже.
Годы путешествий с водными организмами оставили добрую память в его душе, с печалью думал он только о поездке на остров Тюлений, не мог забыть боль в глазах котика Рваное Ухо и его собратьев, полные неземной тоски и печали крики их в Батумском океанарии.
В последние недели на него свалилась уйма работы, донимала жара. Мысли ученого обескрылели, он словно бы выпал из орбиты постоянных своих творческих исканий. Юрий Илларионович настолько уставал от отупляющей прозы будней, что ощущал вечерами вес своего мозга, казалось, что в голове помещен камень. И лишь на водохранилище в этот субботний день он почувствовал, что оморочь проходит и он вновь начинает жить и мыслить. Вновь потянуло его в клуб аквариумистов. Воображению Юрия Илларионовича представились толстые стекла аквариумов, в прозрачной толще которых среди растений с гигантскими листьями амазонки, вьющихся спиралей, ножевидных побегов стайками пролетали яркие молнии неонов, исполняли незамысловатый, как полька, танец желтые, с крапинами барбусы, притаились в зарослях похожие на запятые пицилобриконы, бабочками порхали яркие ремерезии и, как призраки, вращались вокруг прозрачно-стеклянных окуней черные орнатусы.
Это были не обычные аквариумы, а приборы с замкнутой системой водоснабжения — «Нептуны». С ними члены клуба сумели побить все рекорды в стране по сбору икры карпят и других рыб. Создателям «Нептуна», одним из которых был и Юрий Илларионович, выдали авторское свидетельство на изобретение, и они мечтали внедрить свою установку в рыбоводных хозяйствах, работали над проектами рыбных парков, где можно было бы содержать все имеющиеся на земном шаре виды рыб, проводить с ними опыты, как это делается с растениями в ботанических садах, дендрариях.
Рыбоводство стало делом жизни Юрия Илларионовича, видного практика и теоретика отрасли. Возвращаясь мыслью к прошлой своей работе акклиматизатора, он думал: «Не пропали даром наши труды и усилия, хотя ошибки и были». Но в душе его вновь наступило смятение, когда он вспомнил о своей командировке за котиками…
Авиаперелет из Москвы в Южно-Сахалинск, Юрий Иллариоиович командует перегрузкой клеток для котиков в автомашину. И вот ровно гудит мотор ЗИЛа, дорога идет по живописной Сусунайской долине. Мягкие очертания гор и холмов, укрытых зеленой шубой аянской ели и сахалинской пихты, широколиственных — клена, бархата, маньчжурского ясеня, перевитых лианами лимонника и винограда. Долина залита светом ленивого августовского солнца. Вдоль дороги кругом буйные заросли высокотравника — медвежьей дудки, шеломайника, каких-то громадных зонтичных растений, при виде которых думается о флоре тропиков. Алеют крупные, как яблоки, плоды шиповника. Светлыми мелководными речками с галечным дном движутся, вспенивая воду, на нерест косяки кеты и горбуши. Рыбы идут, будто стада оленей, голова к голове. Экзотичный край! А где-то там еще котики…
У причала рыбацкого селения Стародубска их ждал заказанный по телефону из Южно-Сахалинска сейнер. Море было спокойным и гладким, отражение белого судна колыхалось на волнах, ломаясь на зеленовато-рыжих прибрежных камнях.
Сейнер ходко шел к острову с лежбищами котиков, пересекая залив Терпения. Быстро темнело, и вскоре море окутало плотная черная ночь, казалось, что во вселенной кромешной черни только и есть крохотный остров света — рубка этого сейнера, мерцающий компас. Юрий Илларионович почувствовал на мгновение даже себя в каком-то неземном мире, и ему вдруг подумалось: «Могут же быть в межзвездных просторах цивилизации в виде котиков. Могут ждать они инопланетян, тревожиться, найден ли будет общий язык, пользу или горе и беды принесет встреча с ними…»
В полночь сквозь тучи пробилась луна, и отражение ее ослепительно засверкало на воде ломаной дорожкой. Сумеречно искрились пенной гривой на свету судовых огней буруны от форштевня. Юрий Илларионович глядел на них, опершись о поручни, и пытался представить себе вид острова, который уже месяц жил в его душе, с того дня, когда директор Батумского океанария обратился к акклиматизаторам с просьбой привезти им котиков. Интересно же иметь у себя такого зверя, какого нигде еще в искусственных условиях не содержат, люди на него любоваться будут. Юрий Илларионович сразу загорелся этой идеей; котиков никто еще не перевозил на такое громадное расстояние, а он любил новое. Юрий Илларионович первым придумал транспортировать молодь рыб в полиэтиленовых пакетах, и такие «купе» стали привычными для новоселов водного мира в разных районах страны. Тут тоже предстояло проложить путь в неизведанное, сыграть шахматную партию с природой, как выразился тогда склонный к образному мышлению Орлов, обрадовавшись предложению батумцев.
«Экспедиция сложная, беру с собой добровольца», — объявил Юрий Илларионович в коллективе акклиматизационной станции. Ехать на Сахалин вызвалась Валентина Петровна Керштейн. Он порадовался, глядя на эту худощавую женщину с калмыцким разрезом глаз, потому что знал — энергия в Керштейн клокочет, эта женщина не знает усталости, кажется, не умеет болеть, есть в ее характере способность к риску и авантюре, мужская решительность.
Утро встретило их солнцем, криками кайр. Остроклювые птицы были подобны веретенам с шилом впереди. Они ныряли за рыбой, летали, У удачливых свисали из клювов сверкающие лезвиями узких ножей серебристые рыбки.
Увлеченный снующими вокруг сейнера кайрами, Юрий Илларионович не заметил, как на горизонте, в туманной дали, где море сливалось с небом, всплыл похожий на брус, полого скошенный с одной стороны остров,
Полукилометровой длины кусок суши быстро приближался» открывая взгляду желтую песчаную полосу у основания — пляж, за которым возвышалось тяжелой плитой скалистое плато. С пятнадцати-двадцатиметровой кручи его снарядиками ныряли на пляж и в море черно-белые кайры. Валентина Петровна мельком взглянула на своего шефа и не узнала его. Он подался вперед. Взгляд его был обычно спокойным, с легким туманцем, тут же глаза Юрия Илларионовича горели огнем первооткрывателя новых земель, И действительно, они прибыли на уникальнейший кусок земной суши, окрещенный Орловым в дороге еще планетой котиков.
Сейнер бросил якорь, и клетки для котиков перевезли к берегу на баркасе. Пройдя мимо бараков, Юрий Илларионович и его помощница поднялись по ступенькам, вырубленным в скале. Там, возвышаясь над общежитием и цехами по обработке шкур котиков, стоял серый дощатый дом, где размещался начальник промысла.
На крыльцо вышел длиннорукий человек в белой рубахе с расстегнутым воротом и закатанными рукавами. Юрий Илларионович читал о нем в книгах и газетах. Литературный портрет был точен. Хозяину острова больше тридцати. Плотный. Черная голова переходит в мощную шею. Выделяются скулы, лицо словно пронаждачено ветром. Черные раскосые глаза. По устойчивому прищуру их видно, что это человек, привыкший постоянно смотреть вдаль. Он улыбается доброжелательно и снисходительно, чувствуется, что привык покровительствовать.
— Владимир Леонидович Мануйлов, — назвался начальник промысла и крепко, до хруста стиснул руку. — И давайте сразу на «ты», проще.
Юрий Илларионович услышал блеяние и замер в недоумении: овец здесь быть не могло. Мануйлов пояснил:
— Котята — это на лежбище, молока просят.
Разместив на складе имущество, приехавшие отправились знакомиться с островом. От дома начальника промысла на север до конца плато тянулась изгородь в рост человека. Ока делила Тюлений надвое: западная часть — узкая полоса, восточная — широкая, тут было лежбище котиков. У границы плато на нем стояла будка, с которой ученые вели наблюдения за зверями. Мануйлов пригласил гостей к трапу, по которому они спустились со скального обрыва. Подъем на смотровую площадку, и перед глазами вся половина острога, где лежали и бегали, ласкались и дрались более ста тысяч котиков. Много зверей плавало в море, их головы виднелись среди волн до самого горизонта. Одни, перевернувшись на спины, покойно качались на волнах, задрав над водой ласты, другие кружились в хороводе, третьи гонялись друг за другом. Лишь самки с детенышами под охраной владык-секачей продолжали лежать на суше. Но жара доняла и их. И, будто сговорившись, гаремы поднимаются один за другим.
Изящные, серебристо-серые с бежевой подпушью тела котиков плывут в море. На песке становится пустынно. Лишь самцы, охраняя свои места, выделяются на пляже бурыми пятнами. Вскоре пустоты вокруг них заполняются освежившимися темными тельцами. Владыки поводят клювовидными головами, осматривают свои территории и, похоже, пересчитывают, все ли в их семьях вернулись домой. Какие-то пять котиков будут отловлены через два дня, покинут привычный родной мир. «Как перенесут они это?» — думает Юрий Илларионович.
В Стародубске ученый договорился, что тамошний рыбокомбинат пришлет за котиками катер, подготовит две грузовые машины и около двухсот килограммов льда — все предупреждали Юрия Илларионовича, что котики очень боятся жары. Покамест же он наблюдал за ними и продолжал вживаться в образ объекта перевозки.
Раздумья Юрия Илларионовича прервал Мануйлов, который повел гостей знакомиться с потайными ходами под лежбищем. Прошли по одному из тоннелей в песке, обшитому досками и распертому брусьями. Небольшое расширение — и пляж, усеянный котиками. Отсюда на рассвете промысловые рабочие, вооружившись палками-дрыгалками, как их зовут здесь, в полнейшей тишине пробираются к лежбищу холостых, не имеющих еще семей котиков и, вытянувшись цепью, отпугивая зверя от еды шумом, стуком, криками, миганием электрических карманных фонарей, гонят его на забойную площадку. Промысел ведется под наблюдением ученых-биологов, и ни одного лишнего котика не берут. Самое ценное у котика — превосходный мех. На Тюленьем ведут грубую обработку шкур и посылают их на Ленинградскую меховую фабрику. Там шкуры окончательно выделывают и отправляют для продажи на международные пушно-меховые аукционы.
Пришло время отлавливать котиков. Группа людей, руководимая Мануйловым, прошла тоннелями к лежбищу. Ловцы отсекли от стада пять котиков, потом стали определять, самку или самца заарканили. Юрий Илларионович помогал рабочим, а Валентина Петровна отмечала в блокноте: самец — кружочек с крестиком внизу, самка — кружочек со стрелкой вверху.
Котики были в основном двухлетние, но попалась и одна четырехлетняя самка, которую Юрий Илларионович и назвал Рваным Ухом. Она вела себя беспокойно в клетке, сильно рычала и пыталась грызть железные прутья.
— Наверное, у нее щенок, — решил Мануйлов, — а он без самки может погибнуть.
Юрий Илларионович решил взять и щенка, может быть, и удастся его вырастить. Самка хрипловато блеяла, зовя своего щенка. Ловцы поймали одного детеныша, который, как им показалось, наиболее рьяно отвечал на зов матери своим тоненьким голоском. Когда его принесли, он наивно глядел на людей черненькими глазами и не убегал, а, наоборот, словно просил, чтобы его взяли с собой — жалостливо мекал, раскрывая розовый рот, и тыкался прохладным носом в ладони Юрия Илларионовича. Ластился щенок и к опустившейся перед ним на корточки Валентине Петровне.
— Иди ко мне, лапочка ты моя, — приговаривала она и гладила его по блестящей черненькой спинке. Валентина Петровна устроила щенка в отдельный маленький ящик, и котиков стали переносить к причалу.
Воздух над островом был насыщен бусом — мельчайшей водяной пылью. Огромное лилово-красное солнце тяжело поднималось из тумана, оно словно вязло в нем. Моря не было видно, и казалось, что это серый туман выплескивается под ноги накатом пенных волн. Было трудно дышать. Тело Юрия Илларионовича покрылось холодной испариной, он начал зябнуть. Подергивала плечами от заползающего холода и Валентина Петровна. Мануйлов же сообщил им, что это самая лучшая пора для котиков.
— Нам такую в самолете не создать им, — с удрученностью проговорил Юрий Илларионович начальнику промысла.
В условленное время катер появился уже у берегов Тюленьего, но его не было видно из-за тумана. С катера все время подавали гудки, и баркас, на который загрузили клетки с котиками, пошел на эти сигналы. Вскоре катер взял курс на Стародубск.
За ночь Юрий Илларионович несколько раз спускался с Маниловым на палубу. Скользили лучами фонариков по клеткам. Котики просыпались, недовольно ворчали. Юрий Илларионович распорядился поставить клетки поближе к носу, чтобы до них долетали брызги от волн, разбивающихся о корпус судна, соленая влага действовала на котиков умиротворяюще, потому они и спали в дороге.
— Вот бы научиться разводить котиков, — с мечтательностью сказал Юрий Илларионович Мануйлову в рубке.
— Я сам об этом думаю часто, — вскинулся начальник промысла, — Планы уже кое-какие есть. Люблю я котиков. Очень интересные звери. И забойкой поэтому тяжело заниматься мне. Я бы тоже хотел возить котиков и разводить их. Может, в неволе там, в океанариуме, появятся котята?..
В Стародубске, перед броском до Южно-Сахалинска, клетки еще раз окатили водой, а сверху набросали льда,
У клеток собралось много любопытных, жителей Стародубска. Слышались разные реплики:
— Во мху их надо везти, а не так.
— Загубят они котиков,
— Поручили каким-то интеллигентам,
С рыбозавода прислали два грузовика. Быстро погрузились, можно отправляться в путь. Юрий Илларионович попросил шоферов ехать медленнее, и машины несколько часов с мелкой дрожью ехали по гравийной дороге. Эту часть путешествия котики перенесли стойко, хотя их изрядно потрясло, и были они взъерошенные, возбужденные.
В Южно-Сахалинске акклиматизаторов дожидался, как и было условлено, директор Батумского океанариума Давид Аббасович Микеладзе, шустрый, но, как пришлось убедиться в аэропорту уже, не очень обязательный человек. Он радостно взмахивал руками, увидев Юрия Илларионовича и Валентину Петровну, потом мелким бесом крутился у клеток с котиками, приговаривая:
— Вот вы какие, милашки, вот вы какие, мордуленции.
— Как дела с авиацией? — спросил его Юрий Илларионович.
— Полный порядочек, договорился, сейчас летим, — ответил Микеладзе, с почтительностью и даже некоторым подобострастием взглянув на ученого. Оказалось, однако, что с Аэрофлотом еще предстояло решить немало вопросов.
Начальник отдела перевозок аэропорта отказывался сажать акклиматизаторов на рейсовый самолет и уговаривал их отправиться спецрейсом хотя бы до Хабаровска. «Это надежнее: в полете вам легче будет поддерживать нужную для котиков температуру», — убеждал он Орлова скороговоркой.
— Наша станция не банк Рокфеллера. Слишком толстыми будете, — прервала его Валентина Петровна, — вы готовы за каждый оборот винта по рублю с клетки брать. Мы не тюки с золотом везем. Ясно вам?
Аэрофлотский чиновник снисходительно повернулся к женщине, но тут же съежился под ее колющим взглядом и уткнулся в бумаги, согласившись оформлять документы на рейсовый самолет.
— Но только до Адлера, а не до Батуми, — едко сообщил он. — Там как хотите добирайтесь.
— Там будет все нормально, полный порядочек, я обо всем договорился, — успокаивал Юрия Илларионовича и его помощницу Микеладзе.
Сложность возникла с установкой клеток. Юрий Илларионович предложил поместить их в гардеробном салоне. Но Валентина Петровна отговорила его:
— Там котикам будет душно, и пассажиры интересоваться начнут и беспокоить их.
Решили поставить клетки в нижнее багажное помещение, в брюхо самолета.
— Температура и давление воздуха там будут такие же, как в пассажирском салоне, — заявил командир экипажа, — и оснований для беспокойства нет.
Единственное, что акклиматизаторы лишались возможности наблюдать за своими подопечными во Бремя полета, поэтому Юрий Илларионович и его помощница волновались всю дорогу, Юрий Илларионович поглядывал в иллюминатор на стада туч, продвигавшиеся к материку, светло-зеленоватые куртины моря, открывающиеся в просветах, Он ерзал в кресле и думал: «Когда же кончится вода и пойдет суша?» Ему будто воочию представились заставленные шкафами, заформалиненными в склянках Всесоюзного научно-исследовательского института морского рыбного хозяйства и океанографии, куда он пришел проконсультироваться, разузнать подробнее, что же это за зверь такой котик, каковы особенности его жизни и поведения.
Одним из самых авторитетных специалистов по этим вопросам оказался художник-анималист, биолог Николай Николаевич Кондаков, и Юрий Илларионович сразу же встретился с ним, поглаживая черную лопатообразную бороду, тот заговорил:
— В цирке их нет, видимо, потому, что однажды они по неизвестной причине очень быстро погибли. Этот случай произошел во Владивостоке, и я сам был свидетелем его. С той поры, наверное, дрессировщики и опасаются работать с котиками,
Кондаков порылся в столе и подал Юрию Илларионовичу желтую вырезку.
— Посмотрите-ка ее.
В заметке из сатирического журнала говорилось, что, когда собирались праздновать юбилей Командорских островов, 125-летие со дня открытия их Берингом, решили выпустить специальный значок и на кем изобразить котика. Заказ на изготовление значка направили в Москву, попросили, чтобы главным в нем стал облик котика. Художник был далек от зоологии и, дав волю своему воображению, нарисовал морского кота с большим пушистым хвостом, по аналогии, вероятно, с Васькой-мурлыкой, который жил у него в квартире. С таким котиком значок и попал к возмущенным камчадалам и командорцам. Хвост у морского кота также не вязался с его обликом, как если бы он красовался из-за брюк самого художника. Теперь значок очень ценится среди коллекционеров.
Кондаков вновь открыл стол, попередвигал что-то в нем и подал Юрию Илларионовичу командорский значок.
— Дарю его вам как биологу, которому предстоит работать с котиками.
Юрий Илларионович нервно поглядывал в иллюминатор, с нетерпением ожидая встречи с сушей, хабаровским аэропортом. Он думал о котиках, которые сидели сейчас в темном багажнике, и его охватывала паника: «Зачем я согласился везти этих котов… в мешке? — корил он себя. — Ничего не случалось за все годы работы на акклиматизационной станции, а тут… погибнут котики. Позор на мою голову. Может быть, они уже погибают и ничем не помочь зверям…» Юрий Илларионович подумал о крабах, с которыми летал из Владивостока в Мурманск. Он лишний раз убедился тогда, что все живое требует особой заботы, когда отрываешь его от родной среды. Во время перевозки крабы скапливались на дне походных аквариумов-канов, нарушалась «техника безопасности». Чтобы крабы не калечили друг друга в пути, Юрий Илларионович предложил надевать им на ноги «перчатки» — короткие резиновые трубки. Это было безопасно и даже красиво — трубки из красной резины очень шли к красным колючим панцирям крабов. Акклиматизаторы полностью освоили биологическую технику перевозки их. Сотни взрослых самок с икрой проносились на реактивных лайнерах над страной. Потом в прибрежье Баренцева моря крабы — большие и малые — разминали затекшие в пути клешни-ноги и важно, не спеша удалялись в зеленые глубины. Они успешно осваивают сейчас новый район жизни.
Вконец расстроенный Юрий Илларионович мысленно анализировал все, что знал о котиках, и сопоставлял это с обстановкой отлова, когда они могли прямо на песке «сгореть» в своих «жировых тулупах», с болтанкой в машинах и перепадом давления в самолете. Ученый приходил к выводу, что перевозка должна завершиться благополучно. Но это только мысли!
Наконец-то Юрий Илларионович увидел клубы по-вечернему серых облаков, плывших уже где-то над Китаем. Под крылом самолета появились матово-серебряная лента Амура, три гряды, ведущие к нему, на которых, как на китах, устроился тремя главными красивейшими улицами центр Хабаровска. Только самолет сел и подкатили трап, Юрий Илларионович с помощницей первыми выскочили на него и побежали к багажнику. С нетерпением ждали, пока его открывали.
В багажнике было темно и тихо. У Юрия Илларионовича перехватило дыхание, он замер, Валентина Петровна стояла белая. Шеф ее судорожно направил луч фонаря в темень. Котики лежали и не двигались. Неужели они погибли и эго финал?
И тут раздался голос щенка. Котики, оказывается, крепко спали, и он проснулся первым и тонко взблеял, прося молочка.
— Лапочка ты моя! — воскликнула сорвавшимся голосом Валентина Петровна, которая была готова расцеловать щенка.
Попросыпались старшие котики. И тут Юрий Илларионович с помощницей с удивлением обнаружили, что они дрожат, хотя температура воздуха в Хабаровске была в этот момент плюс 24 градуса. Вот тебе и раз!
— А мы-то боялись, что котики «сгорят» от высокой температуры! — воскликнул Юрий Илларионович, и они срочно принялись убирать весь лед из клеток.
Трехчасовая передышка на складе аэропорта, и котики взлетели на Адлер. Самолет летел почти с такой же скоростью, с какой ночь проносилась над землей. На рассвете, перевалив заснеженные горы, он развернулся над морем и приземлился на бетонной дорожке адлерского аэропорта. Уши у Юрия Илларионовича и его спутницы побаливали, и они их продували, зажав носы пальцами. «А закладывает или нет уши котикам?» — думалось им обоим.
— Давид Аббасович, — обратился Юрий Илларионович к Микеладзе. — Здесь вы обещали устроить нам зеленую улицу.
Микеладзе побежал в отдел перевозок, а акклиматизаторы перевезли зверей к складу и поставили клетки в тень. Возвратившийся вскоре Давид Аббасович морщился, как будто съел целую гроздь недозрелого винограда. «Значит, «полный порядочек!» — чертыхнулся про себя Юрий Илларионович. Оказывается, до Батуми не летали ни самолеты, ни вертолеты, не было возможности попасть воздухом и в Сухуми. В отделе перевозок Юрию Илларионовичу заявили:
— Вы у нас не транзитники и добирайтесь как хотите.
— У нас котики же, — попробовал воззвать к чувствам работников авиаслужбы ученый. — Для всех вас польза будет от них, для общества.
На него поглядели как на инопланетянина и сухо сказали:
— Котики ваши, вы о них и думайте.
Микеладзе виновато оправдывался и предлагал нанять какую-нибудь грузовую машину до Сухуми. Акклиматизаторы от этого варианта отказались: много риска, целых 250 километров ехать на открытых машинах по южной жаре.
Но опасность надвигалась уже и с другой стороны. Солнце поднималось все выше и выше, тень уходила с эстакады, где стояли в тени клетки, а термометр показывал двадцать четыре градуса.
Последние кусочки льда, которые Юрий Илларионович и Валентина Петровна сохраняли в полиэтиленовых пакетах, растаяли. Котики лежали на спинах и обмахивались ластами, как веерами. Из картонной коробки доносился писк кайрят, которых Юрий Илларионович обнаружил только в Южно-Сахалинске. Валентина Петровна проявила инициативу на Тюленьем, где надумала привезти в океанарий еще и личный подарок. «Пусть детишки, посещающие его, посмотрят и на этих интересных птиц — кайр», — думала ока. Опасаясь, как бы Юрий Илларионович не запротестовал против этого, она до времени таилась с кайрятами.
«Неужели мы не довезем котиков живыми?» — с удрученностью думал Юрий Илларионович и представлял мысленно картину происшедшего с его товарищем, который доставлял в Москву крокодила с Кубы и увидел его после приземления в Домодедове безжизненным и холодным…
Выглядел Юрий Илларионович как-то нескладно, левое плечо было вздернуто, правое опущено ниже обычного уровня. Сказались годы работы на акклиматизационной станции, переносок живого груза, когда основная тяжесть падает на одну руку. Сейчас Юрия Илларионовича кривила еще и нервотрепка с дальнейшей транспортировкой котиков.
Неожиданно Юрий Илларионович вспомнил, что в Керчи, в системе рыборазведки имеются самолеты и там его немного знают. Он побежал на почту и дал телеграмму в Керчь с просьбой выручить. На успех он не надеялся и телеграмму послал скорее от отчаяния.
Вернувшись к складу, он увидел около клеток с котиками огромную толпу любопытных. Юрий Илларионович такое обстоятельство предугадывал и повесил у эстакады табличку-плакат, который быстро написала фломастером Валентина Петровна. «Не шуметь! — призывал он. — Котикам так же нужен сои, как и людям». Вдобавок к этому они огородили эстакаду ящиками из-под фруктов, которые, однако, не всех останавливали. И один любопытный поплатился за это. Он подошел к клетке Рваного Уха и стал его передразнивать. Тогда этот, самый крупный из всех котик фыркнул на насмешника, и прямо в лицо ему вылетела густая белая масса слизи. Под общий хохот толпы тот побежал искать воду, чтобы умыться.
А Валентина Петровна, запихивая в коробку кайрят, которые то и дело пытались выскочить из нее, заметила Юрию Илларионовичу:
— Простудили мы, наверное, этого котика льдом. Смотри, какой у него насморк.
— Вот тебе и «необходимость поддержания низкой температуры», — ответил он с прицокиваньем. — Не учли мы, что на льду-то котики лежат весной, а в августе им лед им к чему.
Солнце между тем поднималось все выше и припекало сильней. Появилось все начальство аэропорта, ко хождения Юрия Илларионовича по кабинетам и в ©тот раз ничего не решили. Теперь положение становилось критическим. Юрий Илларионович ощущал уже бег времени, как ток крови, и синяя жилка тревожно дергалась на его виске. На самолет авиаразведки он уже не надеялся: времени прошло много. Надо было искать грузовую машину. «Поставим ящики один на другой и поедем, — думал он. — Ночью будем в Сухуми, а оттуда постараемся попасть в Батуми на самолете. Но дотянут ли котики до ночи? Промашут ли благополучно ластами весь этот жаркий день?»
— Где здесь коты? — прервал грустные размышления Юрия Илларионовича чей-то громовой голос. Он оторвал взгляд от земли, потом пришлось еще и поднять голову: прямо над ним возвышался, нависал огромный дядя, оказавшийся пилотом рыборазведки. Он солнечно улыбался и казался несчастным акклиматизаторам самим богом, который спустился с неба к эстакаде этой у склада, чтобы спасти их.
Складской начальник напомнил акклиматизаторам об оплате за дальнейший полет. Но его прервал Бог:
— Не позволю обижать рыбную промышленность, — забасил он, — Самолет арендован на весь год, и вам сполна уплачено за него. Скажите спасибо, что я вас в шашлык не превратил за бездушное отношение к зверям.
Он взглянул на измученные, серые лица Юрия Илларионовича и его спутницы и с металлом уже, чеканя слова, добавил:
— И — за бездушие к людям, которые их сопровождают.
Через несколько минут счастливые, растроганные до слез
Юрий Илларионович и Валентина Петровна со своими подопечными летели над морем. Пилоты показывали им хорошо просматриваемые сверху рыбные стаи — вытянутые темные пятна на светло-зеленой морской глади. Радист привычно передавал координаты нахождения этих стай на рыболовецкие суда.
Акклиматизаторы не тревожились теперь за жизнь котиков и рассматривали с неба Черноморское побережье. Вот уже пошла знаменитая Пицунда — лесистый полуостров с раскидистыми соснами, элегантными корпусами курорта и пансионатов, галечными пляжами с повторяющей извивы береговой линии строчкой бамбуковых зарослей, крестово-купольным храмом древнего города Питиунта.
Внизу проплыла мутная Риони, и за Зеленым мысом показался Батуми.
В аэропорту экспедицию с Сахалина встречали директор Грузинской научно-исследовательской станции по морской фауне Леонид Элисбарович Пуладзе и сотрудники океанариума два брата — Роин и Гоги Иосава. Высокий и важный, Пуладзе шел к самолету первым, выставив грудь вперед. Роин и Гоги отставали из этикета на полшага, дополняя начальника интересным дуэтом характеров. Роин был высоким, решительным, задиристым, Гоги — помягче, покладистей, ни того, ни другого в отличие от Пуладзе не обременяло высшее образование.
При встрече Микеладзе каким-то образом оказался впереди Юрия Илларионовича и Валентины Петровны, потом он петушком подскочил к Пуладзе, затем таким же манером крутанулся около клеток с котиками.
— Получайте котиков, друзья, — заявил он возбужденно встречающим. — Шесть штук, все живые, — добавил он со значением.
Утром акклиматизаторы сразу же пошли к бассейну проверить состояние котиков. И Юрий Илларионович и Валентина Петровна привыкли к ним за дорогу как к близким людям, родственникам, и почувствовали, что расставаться с ними тяжело. Юрий Илларионович вспомнил, как однажды оставляли они с женой надолго дочку у чужих людей и долго потом переживали.
Четыре взрослых котика и щенок спали прямо на воде вверх животами, прикрыв их передними и задними ластами. Рваное Ухо один возлежал на площадке отдыха. Глядя на них, Юрий Илларионович подумал: «Кто доглядит за вами, как мы? Микеладзе? Чужие вам все тут…» На душе у него было мрачно, заныло сердце: он словно предчувствовал, что с котиками случится непоправимое.
К акклиматизаторам подошел Роин, у него оказалась перевязана рука. Утром он решил, как выяснилось, накормить щенка сгущенным молоком, но тот поднял скандал и прокусил докучливому покровителю руку.
Днем котиков попытался кормить Гоги, он принес зверям рыбы, но те ее не брали: им, видимо, было пока не до этого. Котики беспрестанно чесались и мылись, приводя себя в порядок после долгого пути.
Юрий Илларионович и его спутница взяли билет на Москву, когда убедились, что котики начали есть рыбу. «Свежей кормите их, только свежей рыбой», — наставлял на прощанье Юрий Илларионович Микеладзе, который картинно таращил глаза, всплескивал руками и приговаривал: «Дорогой, кацо милый, как можно гостям дохлую рыбу давать?..»
В Батуми Юрию Илларионовичу удалось выбраться вновь почти через год. Он отправлялся туда в командировку, но прежде должен был заехать в Севастополь, в Институт южных морей.
Там Юрий Илларионович не преминул заглянуть в аквариум. К его удивлению, в центральном бассейне, в котором раньше плавали осетры, резвились два морских льва, очень похожие на котиков.
Наступило время обеда, и в помещение аквариума вошла женщина с двумя ведрами воды. Она обошла бассейн по кругу, и львы в точности повторили ее путь.
— Где мой Яшенька? А где Алешенька? — певуче и ласково проговорила она.
Львы высовывались из воды, трясли гривками.
— Сейчас я вас накормлю, сейчас, мои хорошие, — успокаивала она их. И направилась в служебное помещение.
Юрий Илларионович представился женщине.
— Валентина Николаевна Пилецкая, — назвала она себя. — Десять лет проработала ассистентом у дрессировщиков Сидоркиных, теперь здесь.
Выглядела Пилецкая устало и болезненно, и вскоре Юрий Илларионович знал причину этого.
— Зверей я знаю лучше, чем людей, — говорила она, приготавливая рыбу к разделке. — Я знаю, когда и как их кормить, вижу, когда они больны. У меня хорошие пальцы, я легко различаю, какую рыбу можно давать зверям, а какую нет.
— Как это? — удивился Юрий Илларионович.
— Если рыба плохая, у меня кончики пальцев щиплет от нее. Если же я сомневаюсь в качестве рыбы и не могу определить пальцами, жую, пробую на зуб. Я за львами у Сидоркиных, как за детишками, ухаживала, и они меня очень любили. Но потом я заболела, перенесла операцию и не смогла вернуться к своим морским львам. Попросила работу полегче. Директор цирка пошел мне навстречу: предложил медведей кормить. Не ожидала я этого от него, и сами понимаете, что обиделась. И ушла оттуда. Приехала с мужем в Севастополь, я решила больше со зверями не работать. Но тут из Южной Атлантики пришло рыболовное судно «Наташа Ковшова», и привез экипаж этих вот самых двух львов, они в сети попали вместе с косяком рыбы. А в институте львам худо пришлось. Кандидатов и докторов наук много, но они как что поймают — норовят быстрей в банку с формалином посадить. Не умеют с живыми существами работать. Бот и дошли у них львы. Довелось мне случайно увидеть их тут — в чем и душа держится, не поняла. Давай их отхаживать сразу. Пригласили меня на работу в институт, и я не отказалась. С тех пор и вожусь с этими львами. На кого их оставить? Заморят без меня.
Рассказывая о судьбе львов и своей, Валентина Николаевна проворно срезала у рыб все острые плавники, убирала даже еле заметные шипы.
— Пойдемте к бассейну, — пригласила она ученого. — Ио «смотрите сейчас, как кормить буду. Бы их, я уже заметила, ее раздражаете. Некоторых мои львы сразу почему-то не восприняв мают. На днях одного старика попросила уйти из аквариума. Не поглянулся он львам, и рычали они, из воды выскакивали. Ее успокоились, пока не ушел. Может быть, старик похож на того человека, какой им больно сделал когда-то, обидное что-то. А может быть, они биотоками чувствуют неприятное для себя в нем…
Валентина Николаевна бросала львам рыбу, они поочередно прыгали за ней по ее приказам и с прилизанными водой темно-бурыми гривками выглядели как примерные школьники на уроке.
— Видите, как работают ребята, — похвалилась довольная Валентина Николаевна, и легкий румянец залил ее впалые бледноватые щеки. — Хорошее питание — прежде всего, — пояснила она Юрию Илларионовичу, унося пустые ведра. — В море ведь звери едят что им хочется. В Батуми вот котики в один день погибли от плохой рыбы.
От этой новости у Юрия Илларионовича потемнело в глазах. Он выскочил на улицу и помчался на автостанцию. В ушах у него звенело, перед глазами плясали красные радужные круги.
С тревожным сердцем подходил Юрий Илларионович к океанариуму, и вдруг уши его резануло: «Бэ-э-э!» Это было блеяние котика Рваное Ухо. С губ Юрия Илларионовича непроизвольно, от нервного напряжения сорвались звуки смеха, похожие на блеяние. Проходивший мимо молодой грузин посмотрел на него как на психического больного.
Дым оказался не без огня. Щенка и трех котиков уже не было. В живых оставались самка Рваное Ухо и самец-двухлеток. И те отравились и долго болели. В день прибытия Юрия Илларионовича они имели уже завидный аппетит и могли глотать рыбу бесконечно. Так, по крайней мере, казалось одному из братьев — Гоги, который в периоды нападавшего на него особого благодушия ловил котикам удочкой на гирлянду крючков скумбрий. Этих рыб он предпочитал ставриде: веретенообразная скумбрия нравилась ему за цвета — горбоватую спину и перламутровое, с красноватым золотистым оттенком брюшко.
Гоги и пояснил ученому из Москвы, что котики погибли от плохой пищи. Несколько дней был шторм, и свежая рыба кончилась. А тут еще празднование Октября началось, и четыре дня в океанариуме никого не было, кроме дежурного, который мало что соображал в кормлении котиков и дал им залежавшейся рыбы. «Я думал, что звери сами знают, какую им рыбу можно есть, а какую нельзя», — оправдывался он потом.
Пока Юрий Илларионович разговаривал с Гоги, котики радостно плескались и, ловко изгибаясь, тщательно мыли свои тела.
— Они как малые капризные дети, — говорил Гоги, — Пока стоишь рядом и разговариваешь с ними — молчат. Стоит отойти — кричат, спасу нет. Никто на станции не выдерживает этого, работа останавливается. Далеко в городе слышно котиков, и из горисполкома звонят Пуладзе: «Что вы там делаете со зверями, почему они кричат у вас? Издеваетесь, мучите?»
На следующий день Юрий Илларионович услышал, как закричали котики. И были в их криках вой, стон, что-то трубное, зовущее. Они звали далеких братьев с Тюленьего, кричали о воле, планете Котиков, об обществе себе равных.
У Юрия Илларионовича родилось в душе чувство вины за такую судьбу зверей. В воображении ему снова представился остров Тюлений, похожее на брус со скошенным краем плато из прессованного глинистого сланца, стоящие на нем, как пингвины, тысячи гомонливых кайр и лежбище котиков на пляже.
Ученый остро почувствовал в этот момент, что зря так легко согласился ехать за котиками, обреченными сейчас на страдания в бетонной тюрьме с теплой водой. Если бы еще покровителем их был человек, подобный «доброму гению» севастопольских львов Валентине Николаевне Пилецкой. Но такие люди редки, как редки истинные таланты. Что же будет с оставшимися котиками?
Раздумья Юрия Илларионовича прервал шум «Волги». Из нее вылез солидный Пуладзе. Он важно, выставив по обыкновению грудь вперед, шествовал по территории океанариума. Лицо его было красным и напряженным. Пуладзе рассвирепел, и Юрий Илларионович понял это, когда тот взорвался вдруг и закричал:
— Когда кончится этот кошмар? Котики дезорганизовали работу всего коллектива. Исполнительный комитет Батуми не может функционировать. Мою душу на части рвут котики. Где заведующий океанариумом?
Маленький, верткий Микеладзе как из-под земли возник перед ним.
— Леонид Элисбарович, я здесь, — доложил он.
— Говорил я тебе: «Непонятный зверь, неизвестный, не надо связываться»? Говорил. — И, искривив лицо, он передразнил Микеладзе: — «Мы пионеры будем»! Откуда ты их привез, пионер, туда и вези. Нечего мучить зверей. Понял? — срываясь опять на крик, бросил он подчиненному.
— Понял, понял, Ленд Элисбрч, — лепетал Микеладзе, съедая в подобострастии звуки и стараясь хоть как-то умерить гнев начальника.
Юрий Илларионович подошел к бассейну. Котики начали потихоньку смолкать и затихли. Рваное Ухо, кричавший в небо, опустил голову и повернул короткую заостренную морду к человеку. Он чутко вдыхал запахи и, кажется, узнал его. В черных глазах котика Юрий Илларионович уловил огнистый высверк отчаяния. Глаза зверя, казалось, говорили: «Куда ты завез нас, когда кончится эта мука?» В глубине их бились какие-то отсветы, словно зверь говорил им еще что-то и оставался великим немым перед сообществом этих желтых существ, которые обрекли его на страдания. А человек был бессилен понять значки света, хотя мысль его напряженно работала: «Что, что хотел сказать котик?» Но узнать это не было дано человеку.
Юрия Илларионовича кольнуло в сердце, и, растирая грудь, он с горечью думал о том дне, когда решил поехать за котиками. «Первый, первый, ты будешь первый, кто перевезет их на тысячи километров, — это тебя грело, — билось в его мозгу. — Судьбы зверей были на втором плане. А ведь это не рыбка-мелюзга. Если бы станция отказала Микеладзе, тот перестал бы и думать о котиках. Сглупили мы. Жизни таких животных доверили сотрудникам океанариума, а те отнеслись к ним как к кроликам…»
Подумалось ему и о том, за что зацепился мыслью еще на пути к Тюленьему: «А если бы так вот, как мы, ворвались в жизнь человеческой цивилизации какие-нибудь пришельцы с других миров и передали бы каким-то холодным сапожникам в своей среде в попытке войти в контакт с землянами в условиях эксперимента?» «Если бы мы исчерпали уже все возможности, чтобы найти общий язык со зверьми там, на Тюленьем, — размышлял Юрий Илларионович. — А то ж котики «белым пятном» остаются. Мы же лихо решили все, как владельцы планеты. Разве животным и травам дано не то же равное право на жизнь, какое имеют представители гомо сапиенс?..»
Надо было уезжать, и Юрий Илларионович медленно двинулся к выходу. Когда он вышел за ворота океанариума, котики вновь заорали. Истинный биолог в душе, Юрий Илларионович букашек жалел, а крики этих больших зверей вонзались в его сердце когтями…
В Москву Юрий Илларионович возвращался поездом. Ночью его донимали жара и кошмары. Под утро только пришла какая-то необыкновенная легкость. Юрий Илларионович плыл по беспредельному океану, завороженный волшебной его голубизной. И вдруг прямо перед ним вынырнул котик Рваное Ухо, крутнул своей клювовидной головой с острой мышиной мордочкой и, увидев человека, крикнул: «Ага, попался, властитель природы!» В широко расставленных темных глазах его вспыхнул зловещий огонь. Человека обуял страх. Работая руками, ногами, всем своим существом, он с бешеной скоростью удирал от котика. «Спастись, спастись, выжить бы, — стучало в его мозгу, — не даться в зубы Рваному Уху». Но законы естественного отбора были неумолимы. Рваное Ухо в дельфиньем прыжке настиг человека. «Конец, — отчаянно забилось в сознании несчастного существа. — Сейчас он перехватит клыками горло». Но Рваное Ухо был великодушен, он только напугал человека, чтобы тот не был слишком самовлюбленным в себя, не упивался своим могуществом.
Рваное Ухо поднырнул под него и швырнул его мощной шеей. Человек с силой шмякнулся о кусок суши. И долго лежал на ней, не веря еще в случившееся, жадно вдыхая в себя запах земли, трав, солнца — запах свободы.
— Что вам такое приснилось? — спросил Юрия Илларионовича сосед по купе. — Дернулись вы во сне, шлепнули руками по стенке, Обмякли потом и продолжали спать.
Юрий Илларионович помнил весь этот сон, но говорить о нем, ворошить пережитое, бередить себя вновь не стал. Сказал односложно:
— Какой-то кошмар.
Оставшиеся котики прожили в океанариуме еще три месяца. Может быть, их заморили, а может, они погибли от тоски по собратьям и вольному морю, Давид Аббасович Микеладзе случайно столкнулся с Юрием Илларионовичем по приезде в Москву. Он не размахивал в этот раз руками и не извергал цветистых южных приветствий, а был тихий и скромный, как тень. Спрятав глаза под аэродромно-длинным козырьком каракулевой фуражки, проговорил:
— Я во всем виноват. Тщеславие заговорило во мне, и вас — подбил… А котики, видно, не живут в неволе. Сейчас хоть спокойнее нам стало, — добавил он и встрепенулся вдруг: — А тюлени совсем другое дело. Ученые наверняка сказали мне, когда я обратился за консультацией к ним: «Ручные они…»
Тюлени заняли теперь бассейны, где жили котики. Эти симпатичные сизовато-серые звери, за которыми летал на Каспийское море и успешно доставил их в Батуми сам Микеладзе, довольно плескаются и фыркают тут, радуя туристов, всех посетителей океанариума, ставшего теперь одной из достопримечательностей Грузии.
Братья Роин и Гоги несколько раз летали в экспедиции на Дальний Восток. Отважно ходили в плавания с рыбаками по свирепому Японскому морю, попадали в штормы, когда воздвигались из сизого месива вод горы, и привозили для океанариума крабов, трепангов, креветок, мидий и гребешков. А когда в океанарии построили еще и бассейн для дельфинов, стали первыми дрессировщиками их.
Владимир Леонидович Мануйлов, все такой же крепко сбитый, обветренный и с раскосинкой в глазах, заявился однажды в НИИ к Юрию Илларионовичу.
— Ты не меняешься, — сказал Юрий Илларионович, когда Мануйлов крепко, до хруста, пожал ему руку и вновь вызвал у своего товарища видение острова морских котиков, этого маленького кусочка скалы в океане.
Владимир Леонидович рассказал о попытках акклиматизации котиков.
— На нашем острове котикам тесно, нет лишнего места, — заявил Мануйлов. — И я перевез несколько беременных самок на полуостров Терпения, который ты видел с Тюленьего. Но они почему-то не прижились там. А ведь увеличение стада котиков — это новые шкуры на аукционы, золото для нашего государства. И проблема расселения котиков так и стоит на повестке дня. Пытался я сам подрастить щенка, но после нескольких попыток выяснил, что рыбу они едят лучше, чем сгущенное молоко. Все равно буду продолжать эксперименты, — добавил Мануйлов с решимостью.
От экспедиции на Тюлений у Юрия Илларионовича остались короткие рабочие записи в дневнике, значок, где изображен морской котик с длинным пушистым хвостом. И живет в его душе память о «братьях меньших» — котиках, с которыми пережил трудную дорогу до Батуми. Единственную пока такую в мире. Котики, эти морские звери с клювовидными головами и заостренными мордочками и умными по-человечьи глазами, время от времени снятся ему.
Юркая, энергичная Валентина Петровна Керштейн все так же работает на акклиматизационной станции, и самые сложные экспедиции доверяют теперь ей. Она пристально глядит на товарищей «калмыцкими» своими глазами перед отправкой в дальние путешествия: ветеран акклиматизаторов взяла за правило — брать с собой в этих случаях добровольцев.
Опыт перевозки котиков Юрий Илларионович описал в научной статье. Может быть, это пригодится когда-то людям. Полет с котиками через всю страну ярко припомнился ему тут, на берегу Пироговского водохранилища, серебряных гладей, по которым легко, как лебеди, скользили серферы с белоснежными парусами.
Юрий Илларионович думал о своей работе акклиматизатора, о судьбах дела, направленного на повышение продуктивности природы, улучшение жизни человека. Много в акклиматизации сложного. Она может быть подобна огню, Управляет им человек, как костром, — польза, разразился поясар — вред, бедствие, «Хрестоматийным» стал пример с расселением кроликов в Австралии, где нашествие их на поля фермеров приносило опустошение. Печально закончилась акклиматизация енотовидной собаки, завезенной в европейскую часть СССР, где она истребила многие виды птиц, гнездящиеся на земле. В списке вредных переселений — змееголов, оказавшийся злостным истребителем лягушек, рыбка бычок-ротан, которая установила «монархию» во многих водоемах Подмосковья, уничтожив молодь всех конкурентов. Но с теми же рыбами много и добрых примеров. Увенчались победой работы с растительноядными — этими «водными коровами». Белый амур и толстолобик спасли Каракумский канал, который погибал от зарастания травой. Они составляют сейчас пятую часть улова в прудовых хозяйствах страны. Успех пришел потому, что человек взял в свои руки не только перевозки молоди, но и инкубацию икринок в специальных аппаратах, подращивание личинок в «рыбных яслях». Дает эффект расселение по стране сибирской пеляди, этого универсального посадочного материала для голубых нив озер.
«Нет, не зря я жарился на берегу желтоводной Янцзы, отлавливал толстолобиков и амуров, мотался из края в край континента с рыбами», — накатывало на Юрия Илларионовича. Эксперименты показали, что в озерах приживаются даже осетры. Добиваются успехов и охотоведы. Пользу приносят выпуски в разных областях нашей страны ондатр, американских норок, бобров, кабанов, европейских оленей, маралов. Полезным оказалось покровительство человека над зубрами, овцебыками, пятнистыми оленями. Бывают, конечно, и сомнительные эксперименты… Побед в акклиматизации, может быть, меньше, чем поражений, но судьбы удач в руках человека. Удадутся, возможно, опыты с созданием новых лежбищ котиков. А в цирки, океанариумы этих вольнолюбивых животных незачем тащить. Опыт, хотя и печальный, тоже новое знание, которое человек добывает, вырывает у природы из века в век. Пришел к ученому и его образ с шахматами. «Играть в них с природою надо умно, — говорил в Юрии Илларионовиче умудренный уже опытом человек, познавший цену неудачи. — Приступить к партии можно тогда, когда уверен в победе, в конечном результате. Характер игры, тот или иной ход, конечно, непредсказуемы, ко это и есть творчество, новизна, которые влекут человека в поиск».