Константин Лагунов. Книга памяти
О. К. Лагунова
В. И. ЗАХАРЧЕНКО. КОНСТАНТИН ЛАГУНОВ И АННА НЕРКАГИ: НА ГРАНИЦАХ ЭТНОСОВ И ЭПОХ. ВОЛЬНЫЕ ЗАМЕТКИ К ОДНОМУ ПИСЬМУ
6 апреля 1982 года тюменский прозаик Константин Яковлевич Лагунов послал ненецкой писательнице Анне Неркаги письмо. Предыстория его такова. В конце семидесятых Анна Неркаги — после перенесенной тяжелой болезни (туберкулеза) уезжает из Тюмени на родину, где решает остаться и жить среди своих соплеменников. Ее отношение к европейской цивилизации, к прогрессу, да и к русским, через которых этот прогресс непосредственно приходит в тундру, становится далеким от декларативного. Столкнувшись с реалиями тундровой жизни, Неркаги поняла, что знание мировой культуры, успехи в литературе, где она, несомненно, достигла весомых результатов, с двумя повестями став в 26 лет членом Союза писателей СССР, — все это оказывается ненужным в стойбище. Десятилетия, потраченные на освоение знаний европейской цивилизации, сделали ее беспомощной на родине. Всему надо было учиться заново. Поэтому и работа над следующей повестью — «Белый ягель» — остановилась на годы.
Для Константина Яковлевича Лагунова Анна Неркаги была, без сомнения, любимой ученицей. Столько сил и энергии было потрачено на воспитание молодого прозаика! Сохранились письма, где обозначены этапы работы над ее первой повестью «Анико из рода Ного», поначалу замышлявшейся, скорее всего не без подачи Лагунова, как роман. Сохранились письма в городские и областные инстанции, куда обращался Константин Яковлевич с просьбами о помощи в решении бытовых и материальных проблем писательницы. Данное письмо, отрывки из которого, значимые для дальнейших рассуждений, публикуются ниже, было, видимо, одной из последних попыток вернуть Анну Неркаги в Тюмень или, на худой конец, в Салехард, где бы она могла вновь заняться творческой деятельностью.
6 апреля 1982 г.
ЗДРАВСТВУЙТЕ, АНЯ!
_Спасибо_за_долгожданное_письмо,_которое,_сразу_скажу,_вызвало_во_мне_много_противоречивых_чувств._
_1. Меня_крайне_огорчило_то,_что_«Ягель»_не_движется,_работа_над_ним_замерла._Такими_темпами_долго_будешь_ты_идти_к_цели._
_2. Философия_«Ягеля»_мне_понятна,_хотя_во_многом_я_с_твоим_философствованием_не_согласен._
_Национализм_—_отвратная_штука._Национализм_—_дорога_к_фашизму_и_сионизму._Национализм_—_убеждение_в_исключительности_и_превосходстве_своей_нации._И_не_дай_бог_тебе_заболеть_национализмом._Что_касается_трудностей,_которые_принесла_твоему_народу_цивилизация,_так_они_(трудности),_Во-первых,_не_смертельны,_во-вторых_—_преодолимы,_в-третьих_—_в_основе_своей_объективны,_т. е._не_зависимы_от_чьей-то_воли._Нужен_диалектический_подход_к_подобным_проблемам._Конечно,_5–10-тысячному_народу_в_нынешней_обстановке_трудно_сохранить_в_неприкосновенности_свою_национальную_культуру,_и_обычаи,_и_ремесла,_и_т. д._А_надо_ли?_Прогресс_вовлек_ненцев,_как_народы_всего_мира,_в_стремительный_круговорот,_который_по_спирали,_виток_за_витком_поднимает_их_ввысь,_к_лучшей_доле,_к_лучшей_жизни,_к_самосохранению._Грамота._Медицина._Новый_уклад_быта._Новый,_высший_уровень_производства_(все_же_высший._Тут_и_радиосвязь,_и_ветеринарное_обслуживание._И_организация_оплаты._И,_что_бы_ни_случилось,_голод_никого_не_подстерегает_и_т. д.)._И_многое,_многое_другое._
_Скажешь:_а_водка?_а_пылающие_пастбища?_а_бегство_молодежи_от_оленеводства_и_охоты?_
_Ну_и_что?_Нет_плюса,_у_которого_не_было_бы_хвоста_—_минуса._Борись_с_ними._Не_ахай,_не_стони,_не_паникуй,_а_борись._Пером,_словом,_делом_—_борись._
_Рай_в_тундре_вдруг_не_создашь._Вековая_отсталость,_примитивный_быт,_нежелание_поспевать_за_временем_и_жизнью._И_многое_иное,_присущее_северянам,_само_по_себе_не_отвалится._У_русских_ведь_были_и_до_сих_пор_есть_болельщики_старины,_воспевающие_тишь_да_благодать_патриархальных_деревень,_радеющих_за_соху_и_Сивку_—_Бурку._А_нам_надо_спасать_мир_от_войны,_надо_противопоставить_США_силу_могутнее_империалистической._Для_этого_нужна_армия_и_фантастическая_техника,_а_значит,_миллионы_рабочих,_инженеров,_ученых._Многие_миллионы._Сивка_—_Бурка_и_соха_их_не_прокормят._Нужна_машина,_нужен_индустриальный_метод_ведения_сельского_хозяйства,_нужны_новые_формы_организации_труда_и_быта._Не_всем_это_любо._Многим_бы_хотелось_вспахать_свою_десятину_да_на_солнышко,_да_гуселъки_в_руки._А_жизнь_требует_—_давай!_Гони!_Поспевай!_Или_—_за_борт,_в_мусорную_яму_истории._Вот_с_этой_колокольни_и_приглядись_к_современной_тундре_и_к_ее_зачастую_надуманным_проблемам._Почему_мы_ведем_отсчет_своих_дел,_чувств,_настроений_от_«надо»,_а_ты_от_«хочу»!_
_«Хочу»_и_«надо»_редко_идут_в_ногу_и_в_одной_упряжке._Их_незати_—_хающая_борьба,_победа_«надо»_и_движут_прогресс._Вот_куда_стремись_подняться._
_Разговор_этот_долгий,_на_бумаге_его_не_изложишь,_но_мысль_мою_пойми._На_наши_плечи_(советского_народа)_История_положила_великую_миссию:_сберечь_мир_на_земче,_освободить_всех_людей_от_рабства._Вот_и_спроси_себя:_а_что_я_могу_сделать_и_делаю_для_этого?_
_5. Годы_бегут,_Аня._Дни_за_днем_—_и_все_невозвратны._Береги_время._Не_обманывай_себя_и_нас._Мы_не_считаем,_что_ты_у_«разбитого_корыта»,_но_мы_не_видим_тебя_и_в_седле._
_Слышишь?_В_седле_тебя_нет._А_ведь_у_тебя_и_талант,_и_сила,_и_миропонимание_—_все_есть._Зачем_же_хоронить_это_в_чуме?_Растрачивать_по_мелочам?_
_Выход_один_—_переезд_в_Салехард._Леня_ушел._Ненецкой_культуре_нужен_духовный_пастырь._Им_должна_стать_ты,_и_только_ты._Твое_назначение_на_земле_и_призвание_твое_—_не_оленей_пасти,_не_песцов_стрелять,_не_шкуры_выделывать,_не_шить_кисы,_а_сочинять_книги._Первое_могут_многие,_очень_многие,_второе_—_ты_одна»._
Используя данное письмо, попытаемся обозначить проблемы, вставшие перед этими писателями на личностном, этническом и мировоззренческом уровнях.
Константин Яковлевич Лагунов, как видно из цитируемого текста, принадлежал к интернационалистскому крылу компартии, видевшему цель существования Страны Советов в противостоянии империализму и установлении нового мирового порядка — коммунизма. _«А_нам_надо_спасать_мир_от_войны,_надо_противопоставить_США_силу_могутнее_империалистической»._«На_наши_плечи_(советского_народа)_История_положила_великую_миссию:_сберечь_мир_на_земле,_освободить_всех_людей_от_рабства»._
Позиция Анны Неркаги изначально изоляционистская. Для нее важна не идея всемирного счастья, а проблемы 5–10-тысячного народа, поставленного на грань даже не физической, а этнической гибели. Сама Неркаги принадлежит к поколению ненцев, воспитанному в интернатах, не получившему багажа знаний собственной культуры, являвшейся бесценным опытом жизни в экстремальных условиях тундровой цивилизации. Тем не менее для человека, вернувшегося в стойбище, живущего и мыслящего категориями рода, призывы положить свою жизнь ради абстрактных целей чужды и малопонятны.
Если для Лагунова важно отдать (_Вот_и_спроси_себя,_а_что_я_могу_сделать_и_делаю_для_этого?_), то для жителя тундры главное — сохранить. Идея жертвенности для ненцев неприемлема, потому как существование в условиях Крайнего Севера опасно и непредсказуемо, требует мобилизации всех сил и ресурсов и излишков не имеет. Самое ценное в тундре — человек, носитель жизни, генотипа рода. Его задача — продолжить жизнь, и жертвовать ею есть разрушение миропорядка, слом иерархии ценностей, по которой все в мире совершается ради существования человека.
Жертвенность лежит в основе менталитета русского народа, народа имперского. Идея эта была одной из главных доминант как царской, так и большевистской империй. Писатель для Лагунова — активнейший носитель имперской идеи: он обязан не только озвучивать ее, но и жить, согласуясь с ее постулатами. Государство с его сверхзадачей есть высшая ценность, ради которой личность должна жертвовать всем личным, долг должен торжествовать над чувствами.
_«Почему_мы_ведем_отсчет_своих_дел,_чувств,_настроений_от_«надо»,_а_ты_от_«хочу»!_
_«Хочу»_и_«надо»_редко_идут_в_ногу_и_в_одной_упряжке._Их_незати_—_хающая_борьба,_победа_«надо»_и_движут_прогресс._Вот_куда_стремись_подняться._
_Разговор_этот_долгий,_на_бумаге_его_не_изложишь,_но_мысль_мою_пойми._На_наши_плечи_(советского_народа)_История_положила_великую_миссию:_сберечь_мир_на_земле,_освободить_всех_людей_от_рабства._Вот_и_спроси_себя:_а_что_я_могу_сделать_и_делаю_для_этого?»_
Цель всякой империи — установление единого порядка, совершенного механизма власти, этакого вечного двигателя, позволяющего реализовать мечту об обществе справедливости. Ненцы всегда существовали в пределах семьи, рода и не знали государства. За тысячелетия они выработали свой механизм выживания, свои формы общественной жизни, потому и ощущают материальную и духовную экспансию российского государства как агрессию. Но агрессии они противостоят не активно, а пассивно, относясь к ней как к природным явлениям, мору, несчастьям.
Жертва для Неркаги не субъект жертвенности, а объект насилия. Мотив жертвы как субъекта страданий пронизывает последнюю повесть писательницы «Молчащий». В этом произведении она попыталась трансформировать образ Христа, в котором идея жертвенности доведена до абсолюта, в реалии собственной, тундровой культурной ситуации. Молчащий — образ христианской цивилизации, прошедший адаптацию в сознании человека тундры. В Христе центральной является идея жертвенности, в Молчащем — жертвы. Тундровую цивилизацию ненцев Анна Неркаги воспринимает как объект негативных воздействий европейской цивилизации, прогресса, и потому страдательное начало доминирует над всеми прочими.
Комплекс жертвы осложняется еще и тем, что у ненцев отсутствует сущностная мотивация добра и зла. Добро и зло безначальны и случайны, поэтому страдания, которые принимает Молчащий, одномоментны и не имеют нравственной перспективы: они ничем не обусловлены, ничего не искупают. Жестокость людей приравнивается к жесткости природы: никто ведь не осуждает буран за то, что во время его погибают люди. Мир еще не разорван на нравственные полюса, и зло хотя и неприемлемо, осуждаемо, но не выведено за сферу человеческого. Человек зла еще не подвергается гонениям и уничтожению, как в европейской цивилизации. Так, в повести «Белый ягель» злодей Як находит в старости приют в чуме пастуха Пэтко, умирающую мать которого он когда-то приказал бросить в тундре. Наказание Яка нравственное — осуждение, презрение, но никак не физическое.
Тут уместно привести отрывок из другого письма, не датированного, написанного чуть — чуть пораньше, где-то в промежутке между 1979-м и 1982 годом. Константин Яковлевич пишет:
_«Огорчило_меня_и_то,_что_тебе_не_о_чем_пока_писать,_нет_идеи._Наверно,_надо_выходить_на_современность_или_все_-_таки_додумать_до_конца_легенду_о_Ваули._Нужен_возвышенный,_романтический_герой._Нужен_Сокол._Нужен_Барс._Красивый,_сильный,_смелый,_но_добрый,_щедрый,_отдающий_всего_себя_людям!»_
Герой в понимании Лагунова — носитель героического сознания. Он, выражаясь языком Гумилева, пассионарий — человек избыточной энергии, для которого необходимо отдавать себя (жертвовать) ради высокой цели. Готовность к жертве — не означает обязательно гибель героя. Это есть особый способ выживания в определенных социально — исторических и природных условиях. Герой Неркаги — апассионарий. Самое ценное качество в нем — стойкость, умение сопротивляться среде и обстоятельствам. Все остальные качества вторичны, даже такие, как феноменальная сила, смелость, щедрость, красота.
В яробце «Хозяин дерева с погнутой верхушкой», записанном Анной Неркаги со слов ее отца и опубликованном в альманахе «Обская Радуга» № 1 за 1998 год, главный герой Хордэта феноменально силен (ходит на лыжах, сделанных из половинок целого дерева, стреляет из гигантского лука стрелами — стволами и т. д.), но эта сила не вызывает восхищения у сородичей, скорее — настороженность, потому что способна разрушить хрупкую гармонию жизни тундры. Павды Паркоча, Человек — Бог из Небесной Верховной страны, говорит: _«Сын_Длинного_Хордэта,_пострадавший_от_людей._Ни_мне,_ни_людям_не_подходят_твои_лыжи,_твой_лук_и_стрелы._Я_не_справился_с_ними._Но_пусть_на_Земле_больше_не_будет_таких_лыж,_стрел_и_луков»._ В сверхсиле нет необходимости, потому что жизнью движет традиция, а не стремление к обновлению, как в европейской культуре, где сила используется, прежде всего, для преодоления традиции.
Герой для Лагунова — преодолевающий традицию, обновляющий ее, потому для него прогресс есть естественное свойство развития человеческой цивилизации, движущейся по спирали, делающей народы, помимо их воли, участниками происходящих процессов. Для Анны Неркаги жизнь циклична и повторяема в определенных временных пределах (год, жизнь растений, рыб, животных, человека). Жизнь есть круг, а никак не спираль — она достигла совершенства, и потому всякий выход за пределы традиции есть безрассудство, грозящее гибелью.
Смелость — еще одно качество, которым К.Я. Лагунов советует Анне Неркаги наделить будущего героя. Но, с точки зрения европейца, жизнь ненцев в тундре можно приравнять к самым экстремальным условиям, требующим от человека постоянной смелости и мужества. Выходить за существующие пределы — безрассудство, как и искать опасность в условиях постоянной опасности. Поэтому смелость не рассматривается как качество, необходимое для общества, оно предельно индивидуально: каждый человек сам принимает решение совершать тот или иной поступок, и общество не вправе требовать от него проявления смелости, как это происходит в империях.
Каждый человек северного мира предельно индивидуален. Он есть высшая ценность, он есть итог всех жизненных усилий, венец феноменальной борьбы за выживание в предельно враждебных человеческому существованию природных условиях. Поэтому сознание жителей тундры абсолютно эгоцентрично и представить себе героя, «отдающего всего себя людям», там невозможно. И второй момент: способны ли люди тундры, прекрасно представляющие цену жизненных ресурсов, брать эти жизненные ресурсы безответно у кого бы то ни было. Северный мир предельно аскетичен: все подвергается строжайшей экономии: и пища, и тепло, и жизненная энергия. Поэтому всякое расточительство, щедрость, тем более отдача «всего себя людям», здесь рассматривается как выходящее за пределы нормы.
Нужно сказать, что романтический герой в принципе невозможен как в пределах тундровой цивилизации, так и в творчестве Анны Неркаги. Для нее на момент написания письма стояла задача не обретения свободы от традиции, а возвращения в традицию. Не выделиться из всех, а стать такой же, как все. Не было смысла разрушать устои, когда они разрушались извне. Да и само общественное устройство тундровой цивилизации таково, что предоставляет предельную свободу личности в силу ее абсолютной значимости. Проблемы свободы — несвободы личности от общества не существует, существует проблема свободы — несвободы личности от обстоятельств природных и надэтни — ческих. Климатические условия, ставящие индивида на грань жизни и смерти, а также приход неизмеримо более мощной цивилизации, не дающей даже возможности выбора, — вот основные проблемы, стоящие перед представителями северного мира. Естественно, что борьба с ними в первом случае — невозможна, во втором — лишена смысла. Единственная форма самозащиты — изоляция в пределах своей цивилизации, восстановление и консервация традиционной жизни, что и пытается осуществить на практике Анна Неркаги.
Поэтому все старания Константина Яковлевича вернуть ненецкую писательницу в лоно чуждой ей цивилизации оказываются, на тот момент, бесполезными. Это возвращение для нее равносильно предательству — отказу от сверхзадач, поставленных перед нею ее родом, последним представителем которого она является. Так долг возвышается над страстью, «надо» над «хочу», но это «надо» появляется не из логики всеобщности, из целей и задач, стоящих перед абстракцией «советский народ», а из реальных угроз, нависших над ее семьей, родом, народом.
Естественно, К.Я. Лагунов прекрасно осознавал, что между ними возникло не просто временное непонимание, а нечто более серьезное: на одни и те же вещи и события они смотрят абсолютно по-разному. Не случайно он указывает на слабые звенья в логике рассуждений и поступков писательницы:
_5. Годы_бегут,_Аня._Дни_за_днем_—_и_все_невозвратны._Береги_время._Не_обманывай_себя_и_нас._Мы_не_считаем,_что_ты_у_«разбитого_корыта»,_но_мы_не_видим_тебя_и_в_седле._
_Слышишь?_В_седле_тебя_нет._А_ведь_у_тебя_и_талант,_и_сила,_и_миропонимание_—_все_есть._Зачем_же_хоронить_это_в_чуме?_Растрачивать_по_мелочам?_
_Выход_один_—_переезд_в_Салехард._Леня_ушел._Ненецкой_культуре_нужен_духовный_пастырь._Им_должна_стать_ты,_и_только_ты._Твое_назначение_на_земле_и_призвание_твое_—_не_оленей_пасти,_не_песцов_стрелять,_не_шкуры_выделывать,_не_шить_кисы,_а_сочинять_книги._Первое_могут_многие,_очень_многие,_второе_—_ты_одна._
Стремление Анны Неркаги вернуться к традиционной жизни уничтожает ее как писательницу. В тундре «духовные пастыри» не нужны, так как опять же в силу своей предельной эгоцентричное™ тундровики, к тому же будучи сами пастухами, в пастырях не нуждаются. В тундре и литература в том виде, в каком присутствует в ней Анна Неркаги, тоже не нужна. Представлять свой народ, озвучивать его беды и чаянья, быть его «духовным пастырем» она может только за пределами тундры в многонациональном мире. Поставив перед собой задачу функциональную — продолжить род, вернуться к традиционной жизни, — она утрачивает свою социальную роль, лишается возможности использовать свой талант, бороться «пером, словом, делом».
Забегая вперед, можно сказать: Анна Неркаги не возвращается из тундры. 15 лет она кочует по ней, а с 1994 года живет на фактории Лаборовая, занимаясь обслуживанием и снабжением оленеводов Бай — дарацкой тундры. Именно на Лаборовой скорее всего ею дописывается пролежавший почти два десятилетия «Белый ягель» и создается «Молчащий». Через 15 лет она находит себе место на стыке цивилизаций, позволяющее ей заниматься литературой, не теряя связи с родной землей.
Через пять лет после этого письма, в 1987 году, Константин Лагунов приступает к работе над романом «Отрицание отрицания». События, описанные в нем, начинаются примерно в те же годы, когда писалось приведенное выше письмо, и заканчиваются в 1991 году. Работа над произведением продолжалась восемь лет. Роман этот пронизывает целая система мотивов жертвы, являющаяся по сути сложнообразованным единым концептом. При исследовании этой системы было обнаружено, что идеологическая основа романа в корне противоречит идеологии письма. Перед нами два противоположных типа сознания: имперского (в письме) и экзистенциального (в романе). Отношение к жертве, жертвенности в них абсолютно разное.
Центральной для романа можно считать третью главу «Храм на крови» второй книги «Крах». В ней Лагунов берет традиционное для православия понятие и наполняет его совершенно иным содержанием. Храм на крови для него — Советское государство. Храм на крови — не церковь в память безвинно убиенных христиан, принявших мученическую кончину, а здание, возведенное на крови бесчисленных человеческих жертв, пропитанное кровью, требующее свежую кровь. Принесение в жертву ему все новых и новых людей, жизнь во имя его есть экзистенциальная жертва — бессмысленная и неизбежная.
Ощущение бессмысленности сопровождает с самого начала романа деятельность первого секретаря крайкома Бархударова, руководителя нефтяного главка Вандышева, генерального директора Пуровского нефтедобывающего объединения Голованова и других. Все они понимают опасность наращивания добычи нефти на уникальном месторождении и не только не протестуют, но и готовы увеличить данные им из Кремля сверхплановые обязательства. Даже те, для кого, как для Барбьеков, Чеболтановых, важно было брать от жизни все, властвовать, ничего за своей властью (сизифовым усилием) не видят.
В роман введены фантастические сцены бесед Серафима Венедиктовича Бархударова со своими предками: дедом Макаром — губпродкомиссаром, убитым в двадцать первом году восставшими крестьянами, и отцом — начальником колонии строгого режима, также умершим насильственной смертью. Каждый из них — носитель правды своей эпохи (Макар — ленинской, Венедикт — сталинской), у каждого свое понимание жертвы, меры пролития крови, необходимой для той или иной ситуации. Вместе с Серафимом Венедиктовичем, представляющим брежневское время, они охватывают весь период существования Советского государства.
В первой главе «Триумвират» книги первой «Триумф» Макар говорит: «На наших костях, на крови нашей твоя могучесть и нешаткость»[16Лагунов К.Я. Отрицание отрицания. Тюмень: Вектор Бук, 1998. С. 16. Далее будет цитироваться по данному изданию с указанием страницы.]. Хотя дед Макар говорит «на крови нашей», подразумевается не только его кровь, пролитая за Советскую власть, но и кровь других людей, пролитая им. «Могучесть и нешаткость» храма заложена в эпохи массовых репрессий. По сути, это жертва дохристианская, когда ради счастливого будущего кладут на алтарь человеческие жизни, для удобства нравственной мотивации переводя этих людей в разряд нелюдей: классовые враги, классово чуждые элементы. Во многом это возрождение родоплеменной этики: человек тот, кто относится к твоему племени (классу), «другой» уничтожается только за то, что он «не свой».
Параллельно с этим — жертва нравственная: люди, занимающиеся уничтожением классово чуждых элементов, изначально являются носителями христианской морали и, так или иначе, подвержены нравственным мукам. Взять на себя моральную ответственность за кровь, по их разумению, геройство, нравственная жертва. Об этом размышляют и Макар, и Венедикт. Об этом же рассуждает палач Парфентий: «Я — когти и клыки власти. Что за власть, коли она ни куснуть, ни царапнуть? А как сграбастать, придушить, кинуть кровь без палача? То-то! Тут без нас ни-ни! Без палача нет власти…» (с. 42).
Моральное обоснование своих деяний — один из необходимых компонентов любой деятельности, в том числе и аморальной. В этом случае выстраивается собственная модель мира, где самооправдание является стержнем. Движение вперед, прогресс требуют жертв — объективное обоснование жертвы. То есть не сами люди совершают те или иные аморальные действия, они являются только орудиями истории, осуществляют то, что неизбежно должно случиться. Об этом говорит палач Парфентий, живший в XVIII веке, на этом построены законы классовой борьбы начала XX века, об этом, но уже в более мягкой форме, пишет в своем письме Анне Неркаги К.Я. Лагунов. Объективность и неизбежность жертвы, а также оправдание ее будущим есть моральное обоснование дохристианской жертвы в христианскую эпоху.
Наряду с этим в романе есть жертва христианская, когда человек сам делает выбор и сознательно ради правды подвергает свою жизнь смертельному риску. Это и Гоша Пелымский, бесстрашно разоблачающий злодеяния губернатора Лебедева, и директор НИИ Карнаухов, борющийся за спасение уникального Пуровского месторождения, и парторг Федор Смагин, поставивший своей целью вывести на чистую воду дивногорскую мафию, и писатель Жигулин, сделавший отчаянную попытку призвать к ответу убийц Смагина. У всех этих людей есть выбор: промолчать, пойти на компромисс с совестью и позволить злу торжествовать или рисковать своим положением, жизнью, но остаться верным идеалам правды и справедливости.
Жертва постхристианская — жертва в сознании человека, не верящего ни в Бога, ни в торжество правды и добра на земле. Вот как рассуждает Бархударов в главе пятой «На алтарь Отечества»: «Все земное безостановочно движется но законам круга» (с. 74), «И я в круге? По кругу? А кто бог? Его нет на земле» (с. 75), «Постигшие бессмысленность земного кругооборота прячут разочарование: кто за деловым азартом, кто за наживой, кто за разгулом» (с. 77). Постхристианское, экзистенциальное сознание рассматривает самопожертвование как безумство, ненормальность: «Попытка разорвать, выскочить — самоубийство» (с. 75).
Не в этом ли таились истинные причины заката советской империи: империя была еще жива, а носителей имперского сознания становилось все меньше и меньше, особенно — среди правящей верхушки, развращенной благами, безграничной властью и абсолютным бесправием. Империя исчезла вслед за имперским сознанием, когда личность отказала ей в праве приносить себя в жертву в силу абсолютной немотивированности жертвоприношения, в силу того, что люди, стоящие у власти в империи, были носителями экзистенциального сознания, отрицающего служение, жертвенность и сам смысл существования государства.
Для экзистенциального сознания не существует сверхцели, для него мир бессмыслен, а потому и бессмысленно существование государства, тем более — жертва во имя его. Здесь можно увидеть, что жертва для экзистенциального сознания близка к пониманию жертвы Анной Неркаги: это не субъект жертвенности, а объект насилия. Так, писатель Жигулин, пытаясь совершить значимый поступок, опрометчиво попадает в ловушку, расставленную на него дивногорской мафией. Он — более жертва насилия, чем человек, совершающий жертвенный поступок, потому как поступка еще и не было — были только намерения его совершить. Решается на самоубийство Эля Карнаухова — любимая героиня писателя, брошенная и обманутая Гарием Барбьеком. Она тоже жертва — жертва человека, для которого не существует нравственных запретов, для которого главное — властвовать, вершить над человечеством свою волю: по прихоти убивать, калечить, миловать и одаривать. Мир обнажился перед злом, и зло, не преследуемое обществом, внутренне разрешенное, в силу особенностей экзистенциального сознания, начинает безнаказанно торжествовать.
Для Гария Барбьека и Бони Чеболтанова люди разделены на имеющих право проливать кровь и тех, кому судьбой уготовано быть жертвами. Вот один из их финальных диалогов:
«— Скучно, Гарий. Однообразно до тошноты. Чего-то хочется…
— Чего?
— Крови, старик. Живой. Горячей. Человечьей. Распять бы кого — нибудь…»
Оба эти героя носят и лелеют в себе комплекс сверхчеловека, обладающего правом распоряжаться чужими жизнями, исключающего для себя в принципе возможность жертвовать или стать жертвой. Не случайно их тянет к совершению жестоких и противоправных поступков: это и убийство прирученного лосенка Тимки, и избиение случайного прохожего. Чужое страдание, пролитие крови должно стать обыденностью, нормой. Они готовы властвовать, готовы ради обогащения губить природу, уничтожать и растлевать народ, готовы к новой жизни, где неравенство и насилие станут обыденностью.
Для экзистенциального сознания жизнь — движение по кругу, не имеющее цели, заданное заранее. Человек обречен на это движение, и с рождения он — жертва обстоятельств. В этом плане Бархударов близок в своих рассуждениях к восприятию мира представителями тундровой цивилизации. Цель жизни — сама жизнь, ее процесс. Борьба за жизнь, за власть над другими людьми — вот то, что движет героем. Отличие в том, что для тундрового мира на первом месте — борьба за жизнь, власть же человека там, где правят традиции и обычаи, вторична. Власть вторична в силу предельной удаленности людей друг от друга. Для Бархударова же и ему подобных власть над людьми есть способ выживания в мире.
В романе К.Я. Лагунова «Отрицание отрицания» зафиксировано изменение сущностного наполнения эпохи, исчезновение имперского сознания, доминирующего в ленинскую и сталинские эпохи, и количественный рост носителей экзистенциального сознания, характерный для кризисных эпох. Но содержание романа явно вступает в противоречие с реалиями письма.
Ясно, что письмо писалось с оглядкой на компетентные органы, державшие под контролем творческие союзы, но особый доверительный тон разговора исключает возможность притворства и лжи. В таком письме проще промолчать о том, о чем не хочешь говорить, чем лукавить. Поэтому можно с уверенностью сказать, что писатель Лагунов был в своем послании предельно искренен, тем более что речь шла о дальнейшей судьбе его любимой ученицы.
Скорее всего, на изображение в «Отрицании отрицания» начала восьмидесятых годов легла тень от более поздних трагических событий. Данное произведение, по сути, роман — катастрофа, где для писателя было важно высветить истоки, причины и этапы трагедии. Кроме этого не надо забывать, что «Отрицание отрицания» писался в самые митинговые годы, и отголоски тех страстей явственно слышатся в романе. На фоне сегодняшних реалий, когда люди питаются из мусорных баков и доживают жизнь в канализационных люках, разговоры о спецмагазинах и спецполиклиниках кажутся просто смешными, но тогда эти проблемы стояли в центре общественного внимания. Сгущение красок, гиперболизация зла были нормами как публицистики, так и художественной литературы. Поэтому в романе основное внимание обращается на негативные процессы в обществе и слишком мало — на то новое, что зарождалось в те годы. Но роман-катастрофа перед собой такие задачи и не ставит, для него более важны события, связанные с заданной темой.
Империи нужна мечта — цель, оправдывающая жертву. Жертва может быть ради настоящего (сохранение существующего состояния мира) и ради будущего (создание идеального общества). Империя устойчива, когда большинство населения готово приносить жертвы: одни ради сохранения существующего состояния мира, другие — ради будущего справедливого общества.
В романе «Отрицание отрицания» зафиксировано уникальное состояние общественного сознания: жертва становится бессмысленной как для тех, так и для других. Те, кто жили настоящим, черпали блага из бездонного государственного кармана, решили, что так будет вечно, что система стабильна, незыблема, а потому объективно исчезает потребность в жертве. Те же, кто ради построения будущего справедливого мира мирился с социальной несправедливостью в обществе, декларировавшем абсолютную справедливость как окончательную цель своего развития, увидели, что их жертвы напрасны, что достижение этой цели невозможно.
Надо сказать, глядя в прошлое из сегодняшних отстоявшихся лет, что элементы коммунистического общества в те годы получили наибольшее развитие, но и элементы социального неравенства виделись гораздо отчетливее, чем ранее. Чем лучше жило население, тем выше были его требования к уровню жизни, тем громче раздавались требования абсолютного равенства. До европейского стандарта, казалось, было рукой подать, но система работала уже на пределе. Это предельное напряжение и показано в романе с самых первых глав. Единственная возможность спасти систему — сбавить напряжение, снизить уровень потребления всех слоев общества, но для этого была необходима готовность населения к жертве, что в принципе было уже невозможно в силу сущностных изменений эпохи.
Для самого писателя рубежными стали события 1991 года. Неслучайно действие романа обрывается изображением крушения большевистской империи, самоубийством первого секретаря крайкома партии Серафима Венедиктовича Бархударова. Для автора, как, кстати, и для большинства населения нашей страны, была мыслима возможной только государственная (имперская) форма воплощения общества справедливости. С крушением государства рухнула, исчезла и мечта об обществе справедливости, потому и утрата этой мечты рассматривается как абсолютная, а предыдущие жертвы — лишенными высшего смысла. А вся история существования империи — не что иное, как экзистенциальная жертва. Потому столь велико различие между позицией автора в письме, адресованном Анне Неркаги, и изображением событий этого времени в романе.
Из всего вышесказанного можно сделать еще один вывод: одни и те же действия, понятия рассматриваются по-разному не только на границах этносов, но и на границах эпох. Людям не так-то просто понять друг друга, и не только друг друга, но самих себя спустя Какое-то время. Поэтому одним из важнейших качеств современного общества должны стать терпимость и уважение к праву каждого человека, каждого народа жить по-своему, опираясь на реалии своего мира.
Сноски
16
Лагунов К.Я. Отрицание отрицания. Тюмень: Вектор Бук, 1998. С. 16. Далее будет цитироваться по данному изданию с указанием страницы.
О. К. Лагунова
В. И. ЗАХАРЧЕНКО. КОНСТАНТИН ЛАГУНОВ И АННА НЕРКАГИ: НА ГРАНИЦАХ ЭТНОСОВ И ЭПОХ. ВОЛЬНЫЕ ЗАМЕТКИ К ОДНОМУ ПИСЬМУ
6 апреля 1982 года тюменский прозаик Константин Яковлевич Лагунов послал ненецкой писательнице Анне Неркаги письмо. Предыстория его такова. В конце семидесятых Анна Неркаги — после перенесенной тяжелой болезни (туберкулеза) уезжает из Тюмени на родину, где решает остаться и жить среди своих соплеменников. Ее отношение к европейской цивилизации, к прогрессу, да и к русским, через которых этот прогресс непосредственно приходит в тундру, становится далеким от декларативного. Столкнувшись с реалиями тундровой жизни, Неркаги поняла, что знание мировой культуры, успехи в литературе, где она, несомненно, достигла весомых результатов, с двумя повестями став в 26 лет членом Союза писателей СССР, — все это оказывается ненужным в стойбище. Десятилетия, потраченные на освоение знаний европейской цивилизации, сделали ее беспомощной на родине. Всему надо было учиться заново. Поэтому и работа над следующей повестью — «Белый ягель» — остановилась на годы.
Для Константина Яковлевича Лагунова Анна Неркаги была, без сомнения, любимой ученицей. Столько сил и энергии было потрачено на воспитание молодого прозаика! Сохранились письма, где обозначены этапы работы над ее первой повестью «Анико из рода Ного», поначалу замышлявшейся, скорее всего не без подачи Лагунова, как роман. Сохранились письма в городские и областные инстанции, куда обращался Константин Яковлевич с просьбами о помощи в решении бытовых и материальных проблем писательницы. Данное письмо, отрывки из которого, значимые для дальнейших рассуждений, публикуются ниже, было, видимо, одной из последних попыток вернуть Анну Неркаги в Тюмень или, на худой конец, в Салехард, где бы она могла вновь заняться творческой деятельностью.
6 апреля 1982 г.
ЗДРАВСТВУЙТЕ, АНЯ!
_Спасибо_за_долгожданное_письмо,_которое,_сразу_скажу,_вызвало_во_мне_много_противоречивых_чувств._
_1. Меня_крайне_огорчило_то,_что_«Ягель»_не_движется,_работа_над_ним_замерла._Такими_темпами_долго_будешь_ты_идти_к_цели._
_2. Философия_«Ягеля»_мне_понятна,_хотя_во_многом_я_с_твоим_философствованием_не_согласен._
_Национализм_—_отвратная_штука._Национализм_—_дорога_к_фашизму_и_сионизму._Национализм_—_убеждение_в_исключительности_и_превосходстве_своей_нации._И_не_дай_бог_тебе_заболеть_национализмом._Что_касается_трудностей,_которые_принесла_твоему_народу_цивилизация,_так_они_(трудности),_Во-первых,_не_смертельны,_во-вторых_—_преодолимы,_в-третьих_—_в_основе_своей_объективны,_т. е._не_зависимы_от_чьей-то_воли._Нужен_диалектический_подход_к_подобным_проблемам._Конечно,_5–10-тысячному_народу_в_нынешней_обстановке_трудно_сохранить_в_неприкосновенности_свою_национальную_культуру,_и_обычаи,_и_ремесла,_и_т. д._А_надо_ли?_Прогресс_вовлек_ненцев,_как_народы_всего_мира,_в_стремительный_круговорот,_который_по_спирали,_виток_за_витком_поднимает_их_ввысь,_к_лучшей_доле,_к_лучшей_жизни,_к_самосохранению._Грамота._Медицина._Новый_уклад_быта._Новый,_высший_уровень_производства_(все_же_высший._Тут_и_радиосвязь,_и_ветеринарное_обслуживание._И_организация_оплаты._И,_что_бы_ни_случилось,_голод_никого_не_подстерегает_и_т. д.)._И_многое,_многое_другое._
_Скажешь:_а_водка?_а_пылающие_пастбища?_а_бегство_молодежи_от_оленеводства_и_охоты?_
_Ну_и_что?_Нет_плюса,_у_которого_не_было_бы_хвоста_—_минуса._Борись_с_ними._Не_ахай,_не_стони,_не_паникуй,_а_борись._Пером,_словом,_делом_—_борись._
_Рай_в_тундре_вдруг_не_создашь._Вековая_отсталость,_примитивный_быт,_нежелание_поспевать_за_временем_и_жизнью._И_многое_иное,_присущее_северянам,_само_по_себе_не_отвалится._У_русских_ведь_были_и_до_сих_пор_есть_болельщики_старины,_воспевающие_тишь_да_благодать_патриархальных_деревень,_радеющих_за_соху_и_Сивку_—_Бурку._А_нам_надо_спасать_мир_от_войны,_надо_противопоставить_США_силу_могутнее_империалистической._Для_этого_нужна_армия_и_фантастическая_техника,_а_значит,_миллионы_рабочих,_инженеров,_ученых._Многие_миллионы._Сивка_—_Бурка_и_соха_их_не_прокормят._Нужна_машина,_нужен_индустриальный_метод_ведения_сельского_хозяйства,_нужны_новые_формы_организации_труда_и_быта._Не_всем_это_любо._Многим_бы_хотелось_вспахать_свою_десятину_да_на_солнышко,_да_гуселъки_в_руки._А_жизнь_требует_—_давай!_Гони!_Поспевай!_Или_—_за_борт,_в_мусорную_яму_истории._Вот_с_этой_колокольни_и_приглядись_к_современной_тундре_и_к_ее_зачастую_надуманным_проблемам._Почему_мы_ведем_отсчет_своих_дел,_чувств,_настроений_от_«надо»,_а_ты_от_«хочу»!_
_«Хочу»_и_«надо»_редко_идут_в_ногу_и_в_одной_упряжке._Их_незати_—_хающая_борьба,_победа_«надо»_и_движут_прогресс._Вот_куда_стремись_подняться._
_Разговор_этот_долгий,_на_бумаге_его_не_изложишь,_но_мысль_мою_пойми._На_наши_плечи_(советского_народа)_История_положила_великую_миссию:_сберечь_мир_на_земче,_освободить_всех_людей_от_рабства._Вот_и_спроси_себя:_а_что_я_могу_сделать_и_делаю_для_этого?_
_5. Годы_бегут,_Аня._Дни_за_днем_—_и_все_невозвратны._Береги_время._Не_обманывай_себя_и_нас._Мы_не_считаем,_что_ты_у_«разбитого_корыта»,_но_мы_не_видим_тебя_и_в_седле._
_Слышишь?_В_седле_тебя_нет._А_ведь_у_тебя_и_талант,_и_сила,_и_миропонимание_—_все_есть._Зачем_же_хоронить_это_в_чуме?_Растрачивать_по_мелочам?_
_Выход_один_—_переезд_в_Салехард._Леня_ушел._Ненецкой_культуре_нужен_духовный_пастырь._Им_должна_стать_ты,_и_только_ты._Твое_назначение_на_земле_и_призвание_твое_—_не_оленей_пасти,_не_песцов_стрелять,_не_шкуры_выделывать,_не_шить_кисы,_а_сочинять_книги._Первое_могут_многие,_очень_многие,_второе_—_ты_одна»._
Используя данное письмо, попытаемся обозначить проблемы, вставшие перед этими писателями на личностном, этническом и мировоззренческом уровнях.
Константин Яковлевич Лагунов, как видно из цитируемого текста, принадлежал к интернационалистскому крылу компартии, видевшему цель существования Страны Советов в противостоянии империализму и установлении нового мирового порядка — коммунизма. _«А_нам_надо_спасать_мир_от_войны,_надо_противопоставить_США_силу_могутнее_империалистической»._«На_наши_плечи_(советского_народа)_История_положила_великую_миссию:_сберечь_мир_на_земле,_освободить_всех_людей_от_рабства»._
Позиция Анны Неркаги изначально изоляционистская. Для нее важна не идея всемирного счастья, а проблемы 5–10-тысячного народа, поставленного на грань даже не физической, а этнической гибели. Сама Неркаги принадлежит к поколению ненцев, воспитанному в интернатах, не получившему багажа знаний собственной культуры, являвшейся бесценным опытом жизни в экстремальных условиях тундровой цивилизации. Тем не менее для человека, вернувшегося в стойбище, живущего и мыслящего категориями рода, призывы положить свою жизнь ради абстрактных целей чужды и малопонятны.
Если для Лагунова важно отдать (_Вот_и_спроси_себя,_а_что_я_могу_сделать_и_делаю_для_этого?_), то для жителя тундры главное — сохранить. Идея жертвенности для ненцев неприемлема, потому как существование в условиях Крайнего Севера опасно и непредсказуемо, требует мобилизации всех сил и ресурсов и излишков не имеет. Самое ценное в тундре — человек, носитель жизни, генотипа рода. Его задача — продолжить жизнь, и жертвовать ею есть разрушение миропорядка, слом иерархии ценностей, по которой все в мире совершается ради существования человека.
Жертвенность лежит в основе менталитета русского народа, народа имперского. Идея эта была одной из главных доминант как царской, так и большевистской империй. Писатель для Лагунова — активнейший носитель имперской идеи: он обязан не только озвучивать ее, но и жить, согласуясь с ее постулатами. Государство с его сверхзадачей есть высшая ценность, ради которой личность должна жертвовать всем личным, долг должен торжествовать над чувствами.
_«Почему_мы_ведем_отсчет_своих_дел,_чувств,_настроений_от_«надо»,_а_ты_от_«хочу»!_
_«Хочу»_и_«надо»_редко_идут_в_ногу_и_в_одной_упряжке._Их_незати_—_хающая_борьба,_победа_«надо»_и_движут_прогресс._Вот_куда_стремись_подняться._
_Разговор_этот_долгий,_на_бумаге_его_не_изложишь,_но_мысль_мою_пойми._На_наши_плечи_(советского_народа)_История_положила_великую_миссию:_сберечь_мир_на_земле,_освободить_всех_людей_от_рабства._Вот_и_спроси_себя:_а_что_я_могу_сделать_и_делаю_для_этого?»_
Цель всякой империи — установление единого порядка, совершенного механизма власти, этакого вечного двигателя, позволяющего реализовать мечту об обществе справедливости. Ненцы всегда существовали в пределах семьи, рода и не знали государства. За тысячелетия они выработали свой механизм выживания, свои формы общественной жизни, потому и ощущают материальную и духовную экспансию российского государства как агрессию. Но агрессии они противостоят не активно, а пассивно, относясь к ней как к природным явлениям, мору, несчастьям.
Жертва для Неркаги не субъект жертвенности, а объект насилия. Мотив жертвы как субъекта страданий пронизывает последнюю повесть писательницы «Молчащий». В этом произведении она попыталась трансформировать образ Христа, в котором идея жертвенности доведена до абсолюта, в реалии собственной, тундровой культурной ситуации. Молчащий — образ христианской цивилизации, прошедший адаптацию в сознании человека тундры. В Христе центральной является идея жертвенности, в Молчащем — жертвы. Тундровую цивилизацию ненцев Анна Неркаги воспринимает как объект негативных воздействий европейской цивилизации, прогресса, и потому страдательное начало доминирует над всеми прочими.
Комплекс жертвы осложняется еще и тем, что у ненцев отсутствует сущностная мотивация добра и зла. Добро и зло безначальны и случайны, поэтому страдания, которые принимает Молчащий, одномоментны и не имеют нравственной перспективы: они ничем не обусловлены, ничего не искупают. Жестокость людей приравнивается к жесткости природы: никто ведь не осуждает буран за то, что во время его погибают люди. Мир еще не разорван на нравственные полюса, и зло хотя и неприемлемо, осуждаемо, но не выведено за сферу человеческого. Человек зла еще не подвергается гонениям и уничтожению, как в европейской цивилизации. Так, в повести «Белый ягель» злодей Як находит в старости приют в чуме пастуха Пэтко, умирающую мать которого он когда-то приказал бросить в тундре. Наказание Яка нравственное — осуждение, презрение, но никак не физическое.
Тут уместно привести отрывок из другого письма, не датированного, написанного чуть — чуть пораньше, где-то в промежутке между 1979-м и 1982 годом. Константин Яковлевич пишет:
_«Огорчило_меня_и_то,_что_тебе_не_о_чем_пока_писать,_нет_идеи._Наверно,_надо_выходить_на_современность_или_все_-_таки_додумать_до_конца_легенду_о_Ваули._Нужен_возвышенный,_романтический_герой._Нужен_Сокол._Нужен_Барс._Красивый,_сильный,_смелый,_но_добрый,_щедрый,_отдающий_всего_себя_людям!»_
Герой в понимании Лагунова — носитель героического сознания. Он, выражаясь языком Гумилева, пассионарий — человек избыточной энергии, для которого необходимо отдавать себя (жертвовать) ради высокой цели. Готовность к жертве — не означает обязательно гибель героя. Это есть особый способ выживания в определенных социально — исторических и природных условиях. Герой Неркаги — апассионарий. Самое ценное качество в нем — стойкость, умение сопротивляться среде и обстоятельствам. Все остальные качества вторичны, даже такие, как феноменальная сила, смелость, щедрость, красота.
В яробце «Хозяин дерева с погнутой верхушкой», записанном Анной Неркаги со слов ее отца и опубликованном в альманахе «Обская Радуга» № 1 за 1998 год, главный герой Хордэта феноменально силен (ходит на лыжах, сделанных из половинок целого дерева, стреляет из гигантского лука стрелами — стволами и т. д.), но эта сила не вызывает восхищения у сородичей, скорее — настороженность, потому что способна разрушить хрупкую гармонию жизни тундры. Павды Паркоча, Человек — Бог из Небесной Верховной страны, говорит: _«Сын_Длинного_Хордэта,_пострадавший_от_людей._Ни_мне,_ни_людям_не_подходят_твои_лыжи,_твой_лук_и_стрелы._Я_не_справился_с_ними._Но_пусть_на_Земле_больше_не_будет_таких_лыж,_стрел_и_луков»._ В сверхсиле нет необходимости, потому что жизнью движет традиция, а не стремление к обновлению, как в европейской культуре, где сила используется, прежде всего, для преодоления традиции.
Герой для Лагунова — преодолевающий традицию, обновляющий ее, потому для него прогресс есть естественное свойство развития человеческой цивилизации, движущейся по спирали, делающей народы, помимо их воли, участниками происходящих процессов. Для Анны Неркаги жизнь циклична и повторяема в определенных временных пределах (год, жизнь растений, рыб, животных, человека). Жизнь есть круг, а никак не спираль — она достигла совершенства, и потому всякий выход за пределы традиции есть безрассудство, грозящее гибелью.
Смелость — еще одно качество, которым К.Я. Лагунов советует Анне Неркаги наделить будущего героя. Но, с точки зрения европейца, жизнь ненцев в тундре можно приравнять к самым экстремальным условиям, требующим от человека постоянной смелости и мужества. Выходить за существующие пределы — безрассудство, как и искать опасность в условиях постоянной опасности. Поэтому смелость не рассматривается как качество, необходимое для общества, оно предельно индивидуально: каждый человек сам принимает решение совершать тот или иной поступок, и общество не вправе требовать от него проявления смелости, как это происходит в империях.
Каждый человек северного мира предельно индивидуален. Он есть высшая ценность, он есть итог всех жизненных усилий, венец феноменальной борьбы за выживание в предельно враждебных человеческому существованию природных условиях. Поэтому сознание жителей тундры абсолютно эгоцентрично и представить себе героя, «отдающего всего себя людям», там невозможно. И второй момент: способны ли люди тундры, прекрасно представляющие цену жизненных ресурсов, брать эти жизненные ресурсы безответно у кого бы то ни было. Северный мир предельно аскетичен: все подвергается строжайшей экономии: и пища, и тепло, и жизненная энергия. Поэтому всякое расточительство, щедрость, тем более отдача «всего себя людям», здесь рассматривается как выходящее за пределы нормы.
Нужно сказать, что романтический герой в принципе невозможен как в пределах тундровой цивилизации, так и в творчестве Анны Неркаги. Для нее на момент написания письма стояла задача не обретения свободы от традиции, а возвращения в традицию. Не выделиться из всех, а стать такой же, как все. Не было смысла разрушать устои, когда они разрушались извне. Да и само общественное устройство тундровой цивилизации таково, что предоставляет предельную свободу личности в силу ее абсолютной значимости. Проблемы свободы — несвободы личности от общества не существует, существует проблема свободы — несвободы личности от обстоятельств природных и надэтни — ческих. Климатические условия, ставящие индивида на грань жизни и смерти, а также приход неизмеримо более мощной цивилизации, не дающей даже возможности выбора, — вот основные проблемы, стоящие перед представителями северного мира. Естественно, что борьба с ними в первом случае — невозможна, во втором — лишена смысла. Единственная форма самозащиты — изоляция в пределах своей цивилизации, восстановление и консервация традиционной жизни, что и пытается осуществить на практике Анна Неркаги.
Поэтому все старания Константина Яковлевича вернуть ненецкую писательницу в лоно чуждой ей цивилизации оказываются, на тот момент, бесполезными. Это возвращение для нее равносильно предательству — отказу от сверхзадач, поставленных перед нею ее родом, последним представителем которого она является. Так долг возвышается над страстью, «надо» над «хочу», но это «надо» появляется не из логики всеобщности, из целей и задач, стоящих перед абстракцией «советский народ», а из реальных угроз, нависших над ее семьей, родом, народом.
Естественно, К.Я. Лагунов прекрасно осознавал, что между ними возникло не просто временное непонимание, а нечто более серьезное: на одни и те же вещи и события они смотрят абсолютно по-разному. Не случайно он указывает на слабые звенья в логике рассуждений и поступков писательницы:
_5. Годы_бегут,_Аня._Дни_за_днем_—_и_все_невозвратны._Береги_время._Не_обманывай_себя_и_нас._Мы_не_считаем,_что_ты_у_«разбитого_корыта»,_но_мы_не_видим_тебя_и_в_седле._
_Слышишь?_В_седле_тебя_нет._А_ведь_у_тебя_и_талант,_и_сила,_и_миропонимание_—_все_есть._Зачем_же_хоронить_это_в_чуме?_Растрачивать_по_мелочам?_
_Выход_один_—_переезд_в_Салехард._Леня_ушел._Ненецкой_культуре_нужен_духовный_пастырь._Им_должна_стать_ты,_и_только_ты._Твое_назначение_на_земле_и_призвание_твое_—_не_оленей_пасти,_не_песцов_стрелять,_не_шкуры_выделывать,_не_шить_кисы,_а_сочинять_книги._Первое_могут_многие,_очень_многие,_второе_—_ты_одна._
Стремление Анны Неркаги вернуться к традиционной жизни уничтожает ее как писательницу. В тундре «духовные пастыри» не нужны, так как опять же в силу своей предельной эгоцентричное™ тундровики, к тому же будучи сами пастухами, в пастырях не нуждаются. В тундре и литература в том виде, в каком присутствует в ней Анна Неркаги, тоже не нужна. Представлять свой народ, озвучивать его беды и чаянья, быть его «духовным пастырем» она может только за пределами тундры в многонациональном мире. Поставив перед собой задачу функциональную — продолжить род, вернуться к традиционной жизни, — она утрачивает свою социальную роль, лишается возможности использовать свой талант, бороться «пером, словом, делом».
Забегая вперед, можно сказать: Анна Неркаги не возвращается из тундры. 15 лет она кочует по ней, а с 1994 года живет на фактории Лаборовая, занимаясь обслуживанием и снабжением оленеводов Бай — дарацкой тундры. Именно на Лаборовой скорее всего ею дописывается пролежавший почти два десятилетия «Белый ягель» и создается «Молчащий». Через 15 лет она находит себе место на стыке цивилизаций, позволяющее ей заниматься литературой, не теряя связи с родной землей.
Через пять лет после этого письма, в 1987 году, Константин Лагунов приступает к работе над романом «Отрицание отрицания». События, описанные в нем, начинаются примерно в те же годы, когда писалось приведенное выше письмо, и заканчиваются в 1991 году. Работа над произведением продолжалась восемь лет. Роман этот пронизывает целая система мотивов жертвы, являющаяся по сути сложнообразованным единым концептом. При исследовании этой системы было обнаружено, что идеологическая основа романа в корне противоречит идеологии письма. Перед нами два противоположных типа сознания: имперского (в письме) и экзистенциального (в романе). Отношение к жертве, жертвенности в них абсолютно разное.
Центральной для романа можно считать третью главу «Храм на крови» второй книги «Крах». В ней Лагунов берет традиционное для православия понятие и наполняет его совершенно иным содержанием. Храм на крови для него — Советское государство. Храм на крови — не церковь в память безвинно убиенных христиан, принявших мученическую кончину, а здание, возведенное на крови бесчисленных человеческих жертв, пропитанное кровью, требующее свежую кровь. Принесение в жертву ему все новых и новых людей, жизнь во имя его есть экзистенциальная жертва — бессмысленная и неизбежная.
Ощущение бессмысленности сопровождает с самого начала романа деятельность первого секретаря крайкома Бархударова, руководителя нефтяного главка Вандышева, генерального директора Пуровского нефтедобывающего объединения Голованова и других. Все они понимают опасность наращивания добычи нефти на уникальном месторождении и не только не протестуют, но и готовы увеличить данные им из Кремля сверхплановые обязательства. Даже те, для кого, как для Барбьеков, Чеболтановых, важно было брать от жизни все, властвовать, ничего за своей властью (сизифовым усилием) не видят.
В роман введены фантастические сцены бесед Серафима Венедиктовича Бархударова со своими предками: дедом Макаром — губпродкомиссаром, убитым в двадцать первом году восставшими крестьянами, и отцом — начальником колонии строгого режима, также умершим насильственной смертью. Каждый из них — носитель правды своей эпохи (Макар — ленинской, Венедикт — сталинской), у каждого свое понимание жертвы, меры пролития крови, необходимой для той или иной ситуации. Вместе с Серафимом Венедиктовичем, представляющим брежневское время, они охватывают весь период существования Советского государства.
В первой главе «Триумвират» книги первой «Триумф» Макар говорит: «На наших костях, на крови нашей твоя могучесть и нешаткость»[16Лагунов К.Я. Отрицание отрицания. Тюмень: Вектор Бук, 1998. С. 16. Далее будет цитироваться по данному изданию с указанием страницы.]. Хотя дед Макар говорит «на крови нашей», подразумевается не только его кровь, пролитая за Советскую власть, но и кровь других людей, пролитая им. «Могучесть и нешаткость» храма заложена в эпохи массовых репрессий. По сути, это жертва дохристианская, когда ради счастливого будущего кладут на алтарь человеческие жизни, для удобства нравственной мотивации переводя этих людей в разряд нелюдей: классовые враги, классово чуждые элементы. Во многом это возрождение родоплеменной этики: человек тот, кто относится к твоему племени (классу), «другой» уничтожается только за то, что он «не свой».
Параллельно с этим — жертва нравственная: люди, занимающиеся уничтожением классово чуждых элементов, изначально являются носителями христианской морали и, так или иначе, подвержены нравственным мукам. Взять на себя моральную ответственность за кровь, по их разумению, геройство, нравственная жертва. Об этом размышляют и Макар, и Венедикт. Об этом же рассуждает палач Парфентий: «Я — когти и клыки власти. Что за власть, коли она ни куснуть, ни царапнуть? А как сграбастать, придушить, кинуть кровь без палача? То-то! Тут без нас ни-ни! Без палача нет власти…» (с. 42).
Моральное обоснование своих деяний — один из необходимых компонентов любой деятельности, в том числе и аморальной. В этом случае выстраивается собственная модель мира, где самооправдание является стержнем. Движение вперед, прогресс требуют жертв — объективное обоснование жертвы. То есть не сами люди совершают те или иные аморальные действия, они являются только орудиями истории, осуществляют то, что неизбежно должно случиться. Об этом говорит палач Парфентий, живший в XVIII веке, на этом построены законы классовой борьбы начала XX века, об этом, но уже в более мягкой форме, пишет в своем письме Анне Неркаги К.Я. Лагунов. Объективность и неизбежность жертвы, а также оправдание ее будущим есть моральное обоснование дохристианской жертвы в христианскую эпоху.
Наряду с этим в романе есть жертва христианская, когда человек сам делает выбор и сознательно ради правды подвергает свою жизнь смертельному риску. Это и Гоша Пелымский, бесстрашно разоблачающий злодеяния губернатора Лебедева, и директор НИИ Карнаухов, борющийся за спасение уникального Пуровского месторождения, и парторг Федор Смагин, поставивший своей целью вывести на чистую воду дивногорскую мафию, и писатель Жигулин, сделавший отчаянную попытку призвать к ответу убийц Смагина. У всех этих людей есть выбор: промолчать, пойти на компромисс с совестью и позволить злу торжествовать или рисковать своим положением, жизнью, но остаться верным идеалам правды и справедливости.
Жертва постхристианская — жертва в сознании человека, не верящего ни в Бога, ни в торжество правды и добра на земле. Вот как рассуждает Бархударов в главе пятой «На алтарь Отечества»: «Все земное безостановочно движется но законам круга» (с. 74), «И я в круге? По кругу? А кто бог? Его нет на земле» (с. 75), «Постигшие бессмысленность земного кругооборота прячут разочарование: кто за деловым азартом, кто за наживой, кто за разгулом» (с. 77). Постхристианское, экзистенциальное сознание рассматривает самопожертвование как безумство, ненормальность: «Попытка разорвать, выскочить — самоубийство» (с. 75).
Не в этом ли таились истинные причины заката советской империи: империя была еще жива, а носителей имперского сознания становилось все меньше и меньше, особенно — среди правящей верхушки, развращенной благами, безграничной властью и абсолютным бесправием. Империя исчезла вслед за имперским сознанием, когда личность отказала ей в праве приносить себя в жертву в силу абсолютной немотивированности жертвоприношения, в силу того, что люди, стоящие у власти в империи, были носителями экзистенциального сознания, отрицающего служение, жертвенность и сам смысл существования государства.
Для экзистенциального сознания не существует сверхцели, для него мир бессмыслен, а потому и бессмысленно существование государства, тем более — жертва во имя его. Здесь можно увидеть, что жертва для экзистенциального сознания близка к пониманию жертвы Анной Неркаги: это не субъект жертвенности, а объект насилия. Так, писатель Жигулин, пытаясь совершить значимый поступок, опрометчиво попадает в ловушку, расставленную на него дивногорской мафией. Он — более жертва насилия, чем человек, совершающий жертвенный поступок, потому как поступка еще и не было — были только намерения его совершить. Решается на самоубийство Эля Карнаухова — любимая героиня писателя, брошенная и обманутая Гарием Барбьеком. Она тоже жертва — жертва человека, для которого не существует нравственных запретов, для которого главное — властвовать, вершить над человечеством свою волю: по прихоти убивать, калечить, миловать и одаривать. Мир обнажился перед злом, и зло, не преследуемое обществом, внутренне разрешенное, в силу особенностей экзистенциального сознания, начинает безнаказанно торжествовать.
Для Гария Барбьека и Бони Чеболтанова люди разделены на имеющих право проливать кровь и тех, кому судьбой уготовано быть жертвами. Вот один из их финальных диалогов:
«— Скучно, Гарий. Однообразно до тошноты. Чего-то хочется…
— Чего?
— Крови, старик. Живой. Горячей. Человечьей. Распять бы кого — нибудь…»
Оба эти героя носят и лелеют в себе комплекс сверхчеловека, обладающего правом распоряжаться чужими жизнями, исключающего для себя в принципе возможность жертвовать или стать жертвой. Не случайно их тянет к совершению жестоких и противоправных поступков: это и убийство прирученного лосенка Тимки, и избиение случайного прохожего. Чужое страдание, пролитие крови должно стать обыденностью, нормой. Они готовы властвовать, готовы ради обогащения губить природу, уничтожать и растлевать народ, готовы к новой жизни, где неравенство и насилие станут обыденностью.
Для экзистенциального сознания жизнь — движение по кругу, не имеющее цели, заданное заранее. Человек обречен на это движение, и с рождения он — жертва обстоятельств. В этом плане Бархударов близок в своих рассуждениях к восприятию мира представителями тундровой цивилизации. Цель жизни — сама жизнь, ее процесс. Борьба за жизнь, за власть над другими людьми — вот то, что движет героем. Отличие в том, что для тундрового мира на первом месте — борьба за жизнь, власть же человека там, где правят традиции и обычаи, вторична. Власть вторична в силу предельной удаленности людей друг от друга. Для Бархударова же и ему подобных власть над людьми есть способ выживания в мире.
В романе К.Я. Лагунова «Отрицание отрицания» зафиксировано изменение сущностного наполнения эпохи, исчезновение имперского сознания, доминирующего в ленинскую и сталинские эпохи, и количественный рост носителей экзистенциального сознания, характерный для кризисных эпох. Но содержание романа явно вступает в противоречие с реалиями письма.
Ясно, что письмо писалось с оглядкой на компетентные органы, державшие под контролем творческие союзы, но особый доверительный тон разговора исключает возможность притворства и лжи. В таком письме проще промолчать о том, о чем не хочешь говорить, чем лукавить. Поэтому можно с уверенностью сказать, что писатель Лагунов был в своем послании предельно искренен, тем более что речь шла о дальнейшей судьбе его любимой ученицы.
Скорее всего, на изображение в «Отрицании отрицания» начала восьмидесятых годов легла тень от более поздних трагических событий. Данное произведение, по сути, роман — катастрофа, где для писателя было важно высветить истоки, причины и этапы трагедии. Кроме этого не надо забывать, что «Отрицание отрицания» писался в самые митинговые годы, и отголоски тех страстей явственно слышатся в романе. На фоне сегодняшних реалий, когда люди питаются из мусорных баков и доживают жизнь в канализационных люках, разговоры о спецмагазинах и спецполиклиниках кажутся просто смешными, но тогда эти проблемы стояли в центре общественного внимания. Сгущение красок, гиперболизация зла были нормами как публицистики, так и художественной литературы. Поэтому в романе основное внимание обращается на негативные процессы в обществе и слишком мало — на то новое, что зарождалось в те годы. Но роман-катастрофа перед собой такие задачи и не ставит, для него более важны события, связанные с заданной темой.
Империи нужна мечта — цель, оправдывающая жертву. Жертва может быть ради настоящего (сохранение существующего состояния мира) и ради будущего (создание идеального общества). Империя устойчива, когда большинство населения готово приносить жертвы: одни ради сохранения существующего состояния мира, другие — ради будущего справедливого общества.
В романе «Отрицание отрицания» зафиксировано уникальное состояние общественного сознания: жертва становится бессмысленной как для тех, так и для других. Те, кто жили настоящим, черпали блага из бездонного государственного кармана, решили, что так будет вечно, что система стабильна, незыблема, а потому объективно исчезает потребность в жертве. Те же, кто ради построения будущего справедливого мира мирился с социальной несправедливостью в обществе, декларировавшем абсолютную справедливость как окончательную цель своего развития, увидели, что их жертвы напрасны, что достижение этой цели невозможно.
Надо сказать, глядя в прошлое из сегодняшних отстоявшихся лет, что элементы коммунистического общества в те годы получили наибольшее развитие, но и элементы социального неравенства виделись гораздо отчетливее, чем ранее. Чем лучше жило население, тем выше были его требования к уровню жизни, тем громче раздавались требования абсолютного равенства. До европейского стандарта, казалось, было рукой подать, но система работала уже на пределе. Это предельное напряжение и показано в романе с самых первых глав. Единственная возможность спасти систему — сбавить напряжение, снизить уровень потребления всех слоев общества, но для этого была необходима готовность населения к жертве, что в принципе было уже невозможно в силу сущностных изменений эпохи.
Для самого писателя рубежными стали события 1991 года. Неслучайно действие романа обрывается изображением крушения большевистской империи, самоубийством первого секретаря крайкома партии Серафима Венедиктовича Бархударова. Для автора, как, кстати, и для большинства населения нашей страны, была мыслима возможной только государственная (имперская) форма воплощения общества справедливости. С крушением государства рухнула, исчезла и мечта об обществе справедливости, потому и утрата этой мечты рассматривается как абсолютная, а предыдущие жертвы — лишенными высшего смысла. А вся история существования империи — не что иное, как экзистенциальная жертва. Потому столь велико различие между позицией автора в письме, адресованном Анне Неркаги, и изображением событий этого времени в романе.
Из всего вышесказанного можно сделать еще один вывод: одни и те же действия, понятия рассматриваются по-разному не только на границах этносов, но и на границах эпох. Людям не так-то просто понять друг друга, и не только друг друга, но самих себя спустя Какое-то время. Поэтому одним из важнейших качеств современного общества должны стать терпимость и уважение к праву каждого человека, каждого народа жить по-своему, опираясь на реалии своего мира.
Сноски
16
Лагунов К.Я. Отрицание отрицания. Тюмень: Вектор Бук, 1998. С. 16. Далее будет цитироваться по данному изданию с указанием страницы.