Константин Лагунов. Книга памяти
О. К. Лагунова
А.М. КОРОКОТИНА. РЕВОЛЮЦИОННАЯ СИБИРЬ В ПРОЗЕ К.Я. ЛАГУНОВА: КОНЦЕПЦИЯ ИСТОРИИ
Интерес к прошлому проявляется в последние годы очень широко — в политике, истории, философии, в творческой практике писателя и ее осмыслении литературной наукой и критикой.
Актуализируется сегодня внимание «к тщательному историко — идейному и социально — политическому анализу всей совокупности изменений» в истории давней и ближней [НЛО 2003: 7]. Особенно привлекают исследователей «революционные интеллектуальные сдвиги», «связь теоретической проблематики революции с идеей события» [там же]. А среди событий как особенно значимые называются именно социальные революции. Очевидной признается необходимость «сопоставления самых различных точек зрения на феномен революции». А когда речь идет о советском опыте, «не может быть обойден и существенный вопрос о цене и последствиях революционного насилия» [там же: 8].
Изображение революции в русской литературе XX века имеет свои традиции, свой богатый опыт, складывавшийся при разных социально-исторических и социокультурных обстоятельствах. По-своему интерес к истории страны проявился в «оттепельную» пору, давшую толчок для новых подходов к восприятию прошлого и оценок его. В ряде произведений писатели обратились тогда к событиям Октябрьской революции и Гражданской войны. Особенно «активизируется политическая драма». В частности на примере творчества М. Шатрова, создавшего в шестидесятые годы серию пьес о революции, прослеживается стремление «осмыслить в свете исторического опыта животрепещущие проблемы наших дней» [Громова 2002: 14].
В те годы еще не «начался процесс демифологизации нашей революционной истории», но произведения создавались на основе документов и отличались аналитичностью. Характер конфликтов определяла сама историческая действительность, встававшая из «стенограмм и воспоминаний» (М. Шатров). В этих произведениях не было ни сомнений, ни отрицания значимости происходившего, но в них разрушались стереотипы. Именно в литературе шестидесятых — семидесятых годов начался процесс обсуждения «судьбы социалистической идеи, принципов демократии, необходимости гласности и утверждения исторической правды» [Громова 2002: 17 |.
В литературе этого периода отмечается «противоречивость художественного сознания «оттепельных» лет», проявившаяся прежде всего в произведениях о Ленине. Исследователи увидели попытку разных авторов сконструировать «новый советский миф о герое, который должен был воплощать социалистические идеалы в их «чистом», незапятнанном, неискаженном виде». Делается вывод, что в начале «оттепели» «ни о какой радикальной смене официальной художественной парадигмы речи не было» [Лейдерман, Липовецкий 2001:65].
В те годы никто не высказывал сомнений в значимости Октября и необходимости коммунизма. Если появлялся критический пафос, то он был направлен против сил, мешавших реализации идей революции, и конфликт переносился в сферу нравственности. Под сомнение в какой-то мере ставились прекраснодушные утопии, в жертву которым готовы были принести себя герои (П. Нилин. Жестокость). Но даже в такой мере выраженные отклонения от общепринятых представлений были тогда еще новыми и подчас непонятными.
В конце шестидесятых — семидесятые годы переосмысление истории страны переместилось на другие ее этапы — коллективизацию, Отечественную войну или дальнюю историю России. Однако заметную роль сыграли и произведения, проявлявшие интерес ко времени революции, в частности неординарным событиям, происходившим в Сибири с 1917 года. Получили признание у читателей и критики романы С. Залыгина «Соленая падь» (1967–1968) и «Комиссия» (1975) о Гражданской войне в Сибири. С. Залыгин поднимал проблемы народовластия, ставил вопрос о значении осуществленного социального переворота для крестьянских судеб.
В русле исканий литературы шестидесятых — семидесятых годов была и творческая работа тюменского писателя К.Я. Лагунова. Объектом его внимания стал контрреволюционный мятеж в Сибири. Ему посвящены публицистический очерк «И сильно падает снег…» (1994), создававшийся в основном в шестидесятые годы, и роман «Красные петухи» (1978), работу над которым автор датирует 1964–1978 годами.
Тот факт, что очерк опубликован уже в период перестройки, а завершающим в работе над ним автор называет 1992 год, конечно, повлиял на характер суждений и оценок, возможность появления которых могли породить только девяностые годы. Но основное значение очерка определяется богатым документальным материалом, легшим и в основу романа «Красные петухи». «Многие месяцы провел в архивах, — вспоминает автор. — Мотался по области, разыскивая свидетелей и участников кровавых событий» [Лагунов 1994: 5]. Завершающим в этих поисках он называет 1968 год. Тогда же, по свидетельствам писателя, были сделаны попытки опубликовать исторический очерк под названием «Двадцать первый». К. Лагунов приводит некоторые отклики современников об этом произведении. А. Твардовский оставил на рукописи пометки: «В целом — сильно». О впечатлениях Твардовского вспоминает в своих записках А.И. Кондратович: «Посвятить не один год изучению безнадежного с точки зрения публикации материала — для этого надо иметь немалое мужество» [цит. по: Лагунов 1994: 7].
К. Лагунов приводит слова из письма к нему А.И. Солженицына (апрель 1971 г.), одобрившего рукопись и пообещавшего всяческое содействие в его публикации, «как только появятся первые условия для этого». «Эта эпоха и эта тема у нас не получила освещения правильного, и наш общий долг перед историей — сохранить и осветить, что можно» [там же: 8]. Значение проделанной сибирским писателем работы высоко оценил Ф. Абрамов. Он писал автору: «…Нам еще придется, и не раз, воротиться к теме: судьба русского крестьянства в революции, если, конечно, мы хотим хоть что-то понять в многострадальной истории нашей…» [там же: 10].
Сегодня трудно говорить о значении первоначально представленной рукописи. Для этого надо посмотреть «все 14 вариантов очерка» (К. Лагунов), т. к. последний — это создание не шестидесятых, а девяностых годов. Но что безусловно и очевидно — это значимость собранных фактов, документов, свидетельств, получивших художественное осмысление в романе. Общей в работе над обоими произведениями, вероятно, можно считать авторскую цель, сформулированную им задачу, «предначертанную судьбой», — «поведать пусть и очень малую, не неотъемлемую часть великой, страшной и горькой правды о российском крестьянине…», создать небольшую главу истории, «пропахшей мужичьим потом, пропитанной мужицкой кровью, политой крестьянскими слезами…» [Лагунов 1994: 5].
Обратившись к острому, сложному, до сих пор не понятому и не оцененному событию крестьянского мятежа в Сибири начала двадцатых годов, автор с первых страниц передает напряженность конкретно — исторической ситуации. Опоив продотрядовцев, кулаки сожгли их в наглухо закрытом доме. И частный факт приобретает обобщающее значение. «Рассерженной вороньей стаей кружили тревожные крики набата. Взбесившиеся псы надрывали глотки утробным воем. Пронзительно ржала лошадь. Ветер разметывал по селу кровавые искры и пепел» [Лагунов 1978: 6]. И сразу автор обозначает характер противоречий — мужик пошел на мужика.
По мнению одного из центральных персонажей романа попа Фле — гонта, поджопники — «вероотступники, богохульники», но у них «руки в мозолях». А погибшие продотрядовцы — «ведали, что творили»? «Мертвой хваткой вцепились — отдай хлеб! И ведь не для себя…» Трудно разобраться. «Правда и кривда на одной земле, одной кровью политы» [Лагунов 1978: 8]. Так с первых страниц определяется сложный конфликт, в котором причудливо переплелись человеческие судьбы. Многое в этом конфликте повторяет ситуации, уже известные по произведениям прошлых лет. Крестьянин на распутье. «Отдай… белые требовали в белую, красные — в красную». Озверевшие кулаки не останавливаются ни перед чем, борясь с новой властью (в романе это Маркел Зырянов, его сын Пашка и другие). Две непримиримые силы разделяют семьи (Карасулины — Боровиковы), иногда приводят к мучительным внутренним размышлениям, по-своему проявлявшимся у Флегонта, Чижикова, Пикина, Горячева и других.
Оригинальность романа К. Лагунова «Красные петухи» в том, что он строится на конкретном жизненном материале, в нем изображаются определенные события российской истории, открывая возможность зримо представить себе происходившее и задуматься о его смысле и значимости. Обращение к документам, фактам создает эффект достоверности. Читатель легко узнает в губернском городе Северске Тюмень в ее заметных исторических признаках. «Древний Северск справедливо называли воротами Сибири. Через них вошла в Сибирь дружина Ермака, змеею вполз печально знаменитый сибирский кандальный тракт, ворвалась колея Транссибирской железнодорожной магистрали» [Лагунов 1978:135].
Через весь роман проходит подкупающая интонация влюбленности автора в родные сибирские места, восторженное любование богатствами и простором Сибири, исторической ролью старинного города и всего края. «Все русское вошло в Сибирь через Северск. Здесь родилась сибирская школа иконописи и зодчества, здесь жили первые ученые, летописцы, художники и поэты Сибири» [Лагунов 1978: 135].
И этот город становится центром контрреволюционного мятежа. Его организаторы мечтали поднять против советской власти «сначала Сибирь, потом всю Русь» [Лагунов 1978: 681. Они рассчитывали на поддержку Америки, Франции, Японии. Для достижения своих целей заговорщики не останавливались ни перед какими средствами. Их методы — «жечь, вешать, пороть». Никаких сомнений: «душу — на засов, чувства — в кулак… и к цели» [Лагунов 1978: 69]. Отсюда в сюжете одно за другим — кровавые события: сожжены продотрядов — цы, зверски замучены комсомольцы, страшной казни подвергнуты начальник волостной милиции Емельянов, губпродкомиссар Пикин и другие.
В тексте романа, в отличие от очерковой книги 1994 года, определенно выражено осуждение мятежников, и со значительным сочувствием автор говорит о сторонниках новой власти. Хотя прежде всего подчеркивается, что происходящее — общая беда для всех мужиков, запутавшихся в поисках ответа на вопросы, кто виноват, кто прав. «Там беснуется вставшая в дыбы жизнь, топча и корежа мужицкие судьбы» [Лагунов 1978: 259]. Перед всеми — «дороги смерти». «Всклокоченная, вспененная мужицкая стихия» порождает жестокость с обеих сторон. В процессе познания «азбуки классовой борьбы» гибнут и мятежники, и их противники. «Брат поднялся на брата, сын замахнулся на отца… От жара лившейся крови краснел и плавился снег…» [Лагунов 1978: 196].
О неизбежных неисчислимых жертвах в ходе социального противостояния уже не раз рассказывали М. Шолохов, Л. Сейфуллина, А. Неверов, Вс. Иванов и другие писатели. Отличительное у К. Лагунова — его стремление понять истоки часто бессмысленной жестокости. Здесь-то и помогают ему архивные документы — приказы, постановления, воззвания, протоколы заседаний. Они позволили сделать выводы, которые автор вводит в роман на сюжетном уровне, при характеристике героев, в публицистических авторских отступлениях.
К. Лагунов не ограничивается признанным положением о классовой ненависти врагов как единственной причине непримиримых столкновений. Его герои задумываются над происходящим и находят свои объяснения. «Мы плохо знаем сибирскую деревню и крестьянина-середняка. На то есть объективные причины. Они могут нас в какой-то мере оправдать, но не выручить… В землевладельческой Сибири крестьянский вопрос суть альфа и омега всей работы большевиков. Мы это явно недооценили», — признает председатель губисполкома Новодворов. А писатель поет своеобразный гимн сибирскому крестьянину, который «помещику не кланялся, в лапотках не хаживал, пустых щей, разбавленных слезой, не пробовал» [Лагунов 1978: 15]. Впечатляют в романе рассказы о крестьянах-тружениках, например об отце Онуфрия Карасулина, о нем самом и других.
«Тяжек и бесконечен труд землепашца. Вся жизнь его — страда. Не сев, так покос либо жатва — все равно люди и лошади работают как одержимые, день и ночь, до полного изнеможения… Тяжел, но не тягостен земледельческий труд, ибо вместе с соленой усталостью дарует он сладкую радость душе» [Лагунов 1978: 40–41]. Поэтому так дороги крестьянину результаты его труда, которые с легкостью готова у него отобрать новая власть, не снисходя до разумных разъяснений и разумных методов взаимоотношений.
Много внимания автор уделяет характеристике всех участников событий. Он подчеркивает, что представителям новой власти не хватает грамоты, опыта руководящей работы, знаний. К тому же, «губерния… неохватна», кругом «дичь и глушь», а работников, даже таких несовершенных, «ничтожно мало», по словам Новодворова. «Царевы защитники, те университеты кончали, а у меня за спиной ничего, кроме кузницы…», поэтому приходится «воз везти. Тянуть за десятерых и на ходу учиться», — признает председатель губчека Чижиков [Лагунов 1978: 153]. Но больше всего писателя волнует поведение защитников революционного государства. Как правило, это люди, искренне отдающие себя общему делу, но их преданности часто не хватает мудрости, гибкости, терпимости. Пройдя через личные потери, потрясенные виденными картинами голода, разрухи, смерти, они подчас беспредельно ожесточались, теряя способность трезво оценивать ситуацию.
Фанатическое служение революционной идее в методах борьбы фактически сближает ее сторонников с противниками. «Какие законы, какие кодексы, когда революция задыхается от голода…» [Лагунов 1978: 83]. У предпродкома Пикинасвои лозунги: «Наддай!», «Давай!», «В классовой борьбе лучше перегнуть, чем недогнуть» [Лагунов 1978: 121]. Да, он потерял близких, он видел голодный город, он знает о жестокости противника, но в авторском изображении это не оправдание его безразборной непримиримости, потому что необратимы негативные последствия пикинского фанатизма. «Разучился ты человеком быть. Жаль мне тебя», — говорит ему товарищ по партии предгубчека Чижиков, которому приходится (хотя это и противоестественно) противодействовать Пикину, и нередко безуспешно. Один из организаторов мятежа Вениамин Горячев размышляет о Пикине и о таких, как он: «Для них нет порога, через который не переступили бы во имя мировой революции. В этом их сила и слабость» [Лагунов 1978: 67]. К. Лагунов уделяет много внимания тому, как этой «слабостью» защитников дела революции пользуются их враги.
И не только просчетами отдельных лиц, но ошибочной политикой официальной власти. Правительственные меры по борьбе с голодом, продразверстка были действительно обусловлены трудностями, которые переживала молодая республика. Но при осуществлении этих мер часто не учитывались возможности крестьян, специфика отдельных районов, в частности особенности жизни и характеры сибирских крестьян. Мало кто тогда задумывался над тем, что «негодные средства осквернят самую прекрасную цель. Немыслимо злом добро делать» [Лагунов 1978: 128]. Очень немногие признавали убеждение основным орудием для создания нового мира. Такими суждениями (скорее, от себя) автор наделил некоторых героев романа — Новодворова, Чижикова, Флегонта, хотя на практике, как свидетельствует история, преобладали деятели типа Пикина, Аггевского и похожих на них. Недальновидность, слепая ненависть ряда руководителей была на руку противникам революционных перемен. В романе показано, как умело использован! контрреволюционеры возможность проникнуть в органы власти и вести подрывную работу изнутри, ужесточая меры притеснения крестьян, нагнетая требования продразверстки, чтобы иод видом защиты государственных интересов обозлить крестьян до предела и поднять их на борьбу.
В романе подчеркивается, что причиной недовольства становятся перегибы местных властей. Явно сочувственно изображенный автором предгубчека Чижиков думает, что беды в их губернии объясняются тем, что нарушены наказы Ленина и Дзержинского. Не случайно секретарь волостной партячейки Онуфрий Карасулин пишет письмо Ленину, рассказывая об ошибках со стороны властей. Он возмущается теми, кто мешает их общему делу, и предостерегает от возможной опасности. На авторитет Ленина ссылается Новодворов, призывая Аггеевского искать пути к среднему крестьянину [Лагунов 1978: 179].
Осуждая советских работников за ошибки, перегибы, ярко изобразив болезненный и вредный фанатизм Пикина, автор все-таки заставляет даже врага признать, что «нет силы, способной согнуть пикиных. Можно сломить им хребет, четвертовать, насыпать в распоротый живот пшеницы, но сломить их духовно, заставить отречься от большевистской веры нельзя» [Лагунов 1978: 332]. И хотя принадлежит эта оценка Горячеву, за его рассуждениями угадывается авторское уважение к губернскому иродкомиссару. Явная симпатия проявляется и при создании образов комсомольских активистов Ромки Кузнечика и Ярославны Нахратовой. Стремясь подчеркнуть человечность, нравственное превосходство защитников нового, писатель пытается показать их в личных, семейных отношениях (любовь Чижикова и Маремьяны, Ромки к Ярославне, отношения Карасулина с близкими, Новодворова с дочерью). А организаторы мятежа даже внешне выглядят отталкивающе, подчас карикатурно (Мишель Доливо, бывший начальник контрразведки дивизии, Маркел Зырянов и его сын Пашка; бывшая настоятельница местного бардака Эмилия, сподвижница Горячева, и другие).
Значительное место в романе занимает образ попа Флегонта. Выходец из крестьян, работящий умелец, труженик, он становится убежденным служителем церкви. Свой долг отец Флегон г видит в том, чтобы помочь нуждающимся, защитить справедливость, укротить злобствующих. Он служит не белым и не красным, упрекая и тех, и других в жестокости. «Ненависть, жестокость, месть — из сего не возвести храм всеобщего благоденствия» [Лагунов 1978: 198]. Ссылаясь на Евангелие, он призывает к миру. Своей жизнью, своими поступками, рассуждениями Флегонт старается показать пример человеколюбия и поведения по совести. Не случайно к нему тянутся люди из разных станов в надежде найти ответ на мучительные вопросы, почерпнуть силу. Автор не идеализирует ситуацию и устами одного из героев напоминает, что далеко не все священнослужители в годы Гражданской войны занимали миротворческие позиции, но писателю, видимо, важно было подчеркнуть, что поведение уничтожающих друг друга людей противоречит христианской морали, ибо, как говорит Флегонт, следующий этой морали, «ничто святое и доброе не произросло еще на насилии и крови народной» [Лагунов 1978: 19].
Может быть, в нарушение жизненной достоверности звучат в романе созвучные скорее времени его написания рассуждения героев: «…Без насилия старое не сковырнуть. Но силой можно свергать, разрушать. А не созидать. Убеждение — вот оружие, каким нам предстоит в совершенстве овладеть, если мы хотим построить новый мир» [Лагунов 1978: 128]. Но такая перспектива, обозначенная Новодворовым, в контексте событий романа выглядит утопической.
Безусловная заслуга писателя в убедительном изображении сложности противостояния классово — политических сил в Сибири в первые послереволюционные годы. Он заставляет читателя задуматься над особенностями партийно-государственной политики, действиями руководителей на местах, в частности в период проведения продразверстки. В романе нет безусловного приятия и оправдания деятельности новой власти, часто звучат сомнения в ее справедливости. И все-таки именно характер мышления 60–70-х годов проявился у автора, несмотря на привлечение документов, знание суровых фактов. Это потом, в позднем издании книги «И сильно падает снег…», прозвучит резкая критика продразверстки, которая «в тупик загнала крестьян» [Лагунов 1994: 28]. Автор осудит «неумолимую, слепую, смертоносную секиру пролетарско-большевистской Диктатуры» [там же: 30] за то, что она «мордовала и уродовала» крестьян, не пожелавших стать рабами, и т. д.
А в романе «Красные петухи» умирающий отец примиряется с тем, что его сын стал коммунистом, и просит попа Флегонта: «Найди его… Скажи: простил тятя, благословение дал…» [Лагунов 1978: 288]. И истекающий кровью Флегонт завещает сыну: «Держись Карасулина… Ярославны… Они… народ… За ними… правда… святая…» [Лагунов 1978: 421]. И завершает роман сцена, как народ восторженно встречает конников с «полощущимся на ветру красным знаменем» [там же].
И представляется, что в таком изображении событий автор был ближе к исторической правде, чем если бы наделил своих героев мыслями и поступками, порожденными другим временем. Да, жизнь заставила многое пересмотреть и переоценить. Нереализованные идеалы и представления десятилетия спустя отзываются горькой болью, едким скепсисом в адрес революционных энтузиастов, что и отразилось в книге «И сильно падает снег…». Открывшиеся факты и документы позволяют во многом обвинить и Ленина, и всех большевиков. Но будет ли при этом выражена безусловная и полная историческая правда? Может быть, в большей степени прав писатель, когда в романе показывает, какими разными были революционные энтузиасты, как прихотливо и подчас независимо от отдельного человека перемешивались в их поступках и судьбах их беда и их вина.
ЛИТЕРАТУРА
_Лагунов_К._ И сильно падает снег… Тюмень, 1994.
_Лагунов_К._ Красные петухи. Тюмень, 1978.
_Громова_М.И._ Русская современная драматургия. М. 2002.
_Лейдерман_Н.Л.,_Липовецкий_М.Н._ Современная русская литература. В 3 кн. Кн.1. М., 2001.
_А.М.,_А.Д._ От редакторов // Новое литературное обозрение. 2003. № 64.
О. К. Лагунова
А.М. КОРОКОТИНА. РЕВОЛЮЦИОННАЯ СИБИРЬ В ПРОЗЕ К.Я. ЛАГУНОВА: КОНЦЕПЦИЯ ИСТОРИИ
Интерес к прошлому проявляется в последние годы очень широко — в политике, истории, философии, в творческой практике писателя и ее осмыслении литературной наукой и критикой.
Актуализируется сегодня внимание «к тщательному историко — идейному и социально — политическому анализу всей совокупности изменений» в истории давней и ближней [НЛО 2003: 7]. Особенно привлекают исследователей «революционные интеллектуальные сдвиги», «связь теоретической проблематики революции с идеей события» [там же]. А среди событий как особенно значимые называются именно социальные революции. Очевидной признается необходимость «сопоставления самых различных точек зрения на феномен революции». А когда речь идет о советском опыте, «не может быть обойден и существенный вопрос о цене и последствиях революционного насилия» [там же: 8].
Изображение революции в русской литературе XX века имеет свои традиции, свой богатый опыт, складывавшийся при разных социально-исторических и социокультурных обстоятельствах. По-своему интерес к истории страны проявился в «оттепельную» пору, давшую толчок для новых подходов к восприятию прошлого и оценок его. В ряде произведений писатели обратились тогда к событиям Октябрьской революции и Гражданской войны. Особенно «активизируется политическая драма». В частности на примере творчества М. Шатрова, создавшего в шестидесятые годы серию пьес о революции, прослеживается стремление «осмыслить в свете исторического опыта животрепещущие проблемы наших дней» [Громова 2002: 14].
В те годы еще не «начался процесс демифологизации нашей революционной истории», но произведения создавались на основе документов и отличались аналитичностью. Характер конфликтов определяла сама историческая действительность, встававшая из «стенограмм и воспоминаний» (М. Шатров). В этих произведениях не было ни сомнений, ни отрицания значимости происходившего, но в них разрушались стереотипы. Именно в литературе шестидесятых — семидесятых годов начался процесс обсуждения «судьбы социалистической идеи, принципов демократии, необходимости гласности и утверждения исторической правды» [Громова 2002: 17 |.
В литературе этого периода отмечается «противоречивость художественного сознания «оттепельных» лет», проявившаяся прежде всего в произведениях о Ленине. Исследователи увидели попытку разных авторов сконструировать «новый советский миф о герое, который должен был воплощать социалистические идеалы в их «чистом», незапятнанном, неискаженном виде». Делается вывод, что в начале «оттепели» «ни о какой радикальной смене официальной художественной парадигмы речи не было» [Лейдерман, Липовецкий 2001:65].
В те годы никто не высказывал сомнений в значимости Октября и необходимости коммунизма. Если появлялся критический пафос, то он был направлен против сил, мешавших реализации идей революции, и конфликт переносился в сферу нравственности. Под сомнение в какой-то мере ставились прекраснодушные утопии, в жертву которым готовы были принести себя герои (П. Нилин. Жестокость). Но даже в такой мере выраженные отклонения от общепринятых представлений были тогда еще новыми и подчас непонятными.
В конце шестидесятых — семидесятые годы переосмысление истории страны переместилось на другие ее этапы — коллективизацию, Отечественную войну или дальнюю историю России. Однако заметную роль сыграли и произведения, проявлявшие интерес ко времени революции, в частности неординарным событиям, происходившим в Сибири с 1917 года. Получили признание у читателей и критики романы С. Залыгина «Соленая падь» (1967–1968) и «Комиссия» (1975) о Гражданской войне в Сибири. С. Залыгин поднимал проблемы народовластия, ставил вопрос о значении осуществленного социального переворота для крестьянских судеб.
В русле исканий литературы шестидесятых — семидесятых годов была и творческая работа тюменского писателя К.Я. Лагунова. Объектом его внимания стал контрреволюционный мятеж в Сибири. Ему посвящены публицистический очерк «И сильно падает снег…» (1994), создававшийся в основном в шестидесятые годы, и роман «Красные петухи» (1978), работу над которым автор датирует 1964–1978 годами.
Тот факт, что очерк опубликован уже в период перестройки, а завершающим в работе над ним автор называет 1992 год, конечно, повлиял на характер суждений и оценок, возможность появления которых могли породить только девяностые годы. Но основное значение очерка определяется богатым документальным материалом, легшим и в основу романа «Красные петухи». «Многие месяцы провел в архивах, — вспоминает автор. — Мотался по области, разыскивая свидетелей и участников кровавых событий» [Лагунов 1994: 5]. Завершающим в этих поисках он называет 1968 год. Тогда же, по свидетельствам писателя, были сделаны попытки опубликовать исторический очерк под названием «Двадцать первый». К. Лагунов приводит некоторые отклики современников об этом произведении. А. Твардовский оставил на рукописи пометки: «В целом — сильно». О впечатлениях Твардовского вспоминает в своих записках А.И. Кондратович: «Посвятить не один год изучению безнадежного с точки зрения публикации материала — для этого надо иметь немалое мужество» [цит. по: Лагунов 1994: 7].
К. Лагунов приводит слова из письма к нему А.И. Солженицына (апрель 1971 г.), одобрившего рукопись и пообещавшего всяческое содействие в его публикации, «как только появятся первые условия для этого». «Эта эпоха и эта тема у нас не получила освещения правильного, и наш общий долг перед историей — сохранить и осветить, что можно» [там же: 8]. Значение проделанной сибирским писателем работы высоко оценил Ф. Абрамов. Он писал автору: «…Нам еще придется, и не раз, воротиться к теме: судьба русского крестьянства в революции, если, конечно, мы хотим хоть что-то понять в многострадальной истории нашей…» [там же: 10].
Сегодня трудно говорить о значении первоначально представленной рукописи. Для этого надо посмотреть «все 14 вариантов очерка» (К. Лагунов), т. к. последний — это создание не шестидесятых, а девяностых годов. Но что безусловно и очевидно — это значимость собранных фактов, документов, свидетельств, получивших художественное осмысление в романе. Общей в работе над обоими произведениями, вероятно, можно считать авторскую цель, сформулированную им задачу, «предначертанную судьбой», — «поведать пусть и очень малую, не неотъемлемую часть великой, страшной и горькой правды о российском крестьянине…», создать небольшую главу истории, «пропахшей мужичьим потом, пропитанной мужицкой кровью, политой крестьянскими слезами…» [Лагунов 1994: 5].
Обратившись к острому, сложному, до сих пор не понятому и не оцененному событию крестьянского мятежа в Сибири начала двадцатых годов, автор с первых страниц передает напряженность конкретно — исторической ситуации. Опоив продотрядовцев, кулаки сожгли их в наглухо закрытом доме. И частный факт приобретает обобщающее значение. «Рассерженной вороньей стаей кружили тревожные крики набата. Взбесившиеся псы надрывали глотки утробным воем. Пронзительно ржала лошадь. Ветер разметывал по селу кровавые искры и пепел» [Лагунов 1978: 6]. И сразу автор обозначает характер противоречий — мужик пошел на мужика.
По мнению одного из центральных персонажей романа попа Фле — гонта, поджопники — «вероотступники, богохульники», но у них «руки в мозолях». А погибшие продотрядовцы — «ведали, что творили»? «Мертвой хваткой вцепились — отдай хлеб! И ведь не для себя…» Трудно разобраться. «Правда и кривда на одной земле, одной кровью политы» [Лагунов 1978: 8]. Так с первых страниц определяется сложный конфликт, в котором причудливо переплелись человеческие судьбы. Многое в этом конфликте повторяет ситуации, уже известные по произведениям прошлых лет. Крестьянин на распутье. «Отдай… белые требовали в белую, красные — в красную». Озверевшие кулаки не останавливаются ни перед чем, борясь с новой властью (в романе это Маркел Зырянов, его сын Пашка и другие). Две непримиримые силы разделяют семьи (Карасулины — Боровиковы), иногда приводят к мучительным внутренним размышлениям, по-своему проявлявшимся у Флегонта, Чижикова, Пикина, Горячева и других.
Оригинальность романа К. Лагунова «Красные петухи» в том, что он строится на конкретном жизненном материале, в нем изображаются определенные события российской истории, открывая возможность зримо представить себе происходившее и задуматься о его смысле и значимости. Обращение к документам, фактам создает эффект достоверности. Читатель легко узнает в губернском городе Северске Тюмень в ее заметных исторических признаках. «Древний Северск справедливо называли воротами Сибири. Через них вошла в Сибирь дружина Ермака, змеею вполз печально знаменитый сибирский кандальный тракт, ворвалась колея Транссибирской железнодорожной магистрали» [Лагунов 1978:135].
Через весь роман проходит подкупающая интонация влюбленности автора в родные сибирские места, восторженное любование богатствами и простором Сибири, исторической ролью старинного города и всего края. «Все русское вошло в Сибирь через Северск. Здесь родилась сибирская школа иконописи и зодчества, здесь жили первые ученые, летописцы, художники и поэты Сибири» [Лагунов 1978: 135].
И этот город становится центром контрреволюционного мятежа. Его организаторы мечтали поднять против советской власти «сначала Сибирь, потом всю Русь» [Лагунов 1978: 681. Они рассчитывали на поддержку Америки, Франции, Японии. Для достижения своих целей заговорщики не останавливались ни перед какими средствами. Их методы — «жечь, вешать, пороть». Никаких сомнений: «душу — на засов, чувства — в кулак… и к цели» [Лагунов 1978: 69]. Отсюда в сюжете одно за другим — кровавые события: сожжены продотрядов — цы, зверски замучены комсомольцы, страшной казни подвергнуты начальник волостной милиции Емельянов, губпродкомиссар Пикин и другие.
В тексте романа, в отличие от очерковой книги 1994 года, определенно выражено осуждение мятежников, и со значительным сочувствием автор говорит о сторонниках новой власти. Хотя прежде всего подчеркивается, что происходящее — общая беда для всех мужиков, запутавшихся в поисках ответа на вопросы, кто виноват, кто прав. «Там беснуется вставшая в дыбы жизнь, топча и корежа мужицкие судьбы» [Лагунов 1978: 259]. Перед всеми — «дороги смерти». «Всклокоченная, вспененная мужицкая стихия» порождает жестокость с обеих сторон. В процессе познания «азбуки классовой борьбы» гибнут и мятежники, и их противники. «Брат поднялся на брата, сын замахнулся на отца… От жара лившейся крови краснел и плавился снег…» [Лагунов 1978: 196].
О неизбежных неисчислимых жертвах в ходе социального противостояния уже не раз рассказывали М. Шолохов, Л. Сейфуллина, А. Неверов, Вс. Иванов и другие писатели. Отличительное у К. Лагунова — его стремление понять истоки часто бессмысленной жестокости. Здесь-то и помогают ему архивные документы — приказы, постановления, воззвания, протоколы заседаний. Они позволили сделать выводы, которые автор вводит в роман на сюжетном уровне, при характеристике героев, в публицистических авторских отступлениях.
К. Лагунов не ограничивается признанным положением о классовой ненависти врагов как единственной причине непримиримых столкновений. Его герои задумываются над происходящим и находят свои объяснения. «Мы плохо знаем сибирскую деревню и крестьянина-середняка. На то есть объективные причины. Они могут нас в какой-то мере оправдать, но не выручить… В землевладельческой Сибири крестьянский вопрос суть альфа и омега всей работы большевиков. Мы это явно недооценили», — признает председатель губисполкома Новодворов. А писатель поет своеобразный гимн сибирскому крестьянину, который «помещику не кланялся, в лапотках не хаживал, пустых щей, разбавленных слезой, не пробовал» [Лагунов 1978: 15]. Впечатляют в романе рассказы о крестьянах-тружениках, например об отце Онуфрия Карасулина, о нем самом и других.
«Тяжек и бесконечен труд землепашца. Вся жизнь его — страда. Не сев, так покос либо жатва — все равно люди и лошади работают как одержимые, день и ночь, до полного изнеможения… Тяжел, но не тягостен земледельческий труд, ибо вместе с соленой усталостью дарует он сладкую радость душе» [Лагунов 1978: 40–41]. Поэтому так дороги крестьянину результаты его труда, которые с легкостью готова у него отобрать новая власть, не снисходя до разумных разъяснений и разумных методов взаимоотношений.
Много внимания автор уделяет характеристике всех участников событий. Он подчеркивает, что представителям новой власти не хватает грамоты, опыта руководящей работы, знаний. К тому же, «губерния… неохватна», кругом «дичь и глушь», а работников, даже таких несовершенных, «ничтожно мало», по словам Новодворова. «Царевы защитники, те университеты кончали, а у меня за спиной ничего, кроме кузницы…», поэтому приходится «воз везти. Тянуть за десятерых и на ходу учиться», — признает председатель губчека Чижиков [Лагунов 1978: 153]. Но больше всего писателя волнует поведение защитников революционного государства. Как правило, это люди, искренне отдающие себя общему делу, но их преданности часто не хватает мудрости, гибкости, терпимости. Пройдя через личные потери, потрясенные виденными картинами голода, разрухи, смерти, они подчас беспредельно ожесточались, теряя способность трезво оценивать ситуацию.
Фанатическое служение революционной идее в методах борьбы фактически сближает ее сторонников с противниками. «Какие законы, какие кодексы, когда революция задыхается от голода…» [Лагунов 1978: 83]. У предпродкома Пикинасвои лозунги: «Наддай!», «Давай!», «В классовой борьбе лучше перегнуть, чем недогнуть» [Лагунов 1978: 121]. Да, он потерял близких, он видел голодный город, он знает о жестокости противника, но в авторском изображении это не оправдание его безразборной непримиримости, потому что необратимы негативные последствия пикинского фанатизма. «Разучился ты человеком быть. Жаль мне тебя», — говорит ему товарищ по партии предгубчека Чижиков, которому приходится (хотя это и противоестественно) противодействовать Пикину, и нередко безуспешно. Один из организаторов мятежа Вениамин Горячев размышляет о Пикине и о таких, как он: «Для них нет порога, через который не переступили бы во имя мировой революции. В этом их сила и слабость» [Лагунов 1978: 67]. К. Лагунов уделяет много внимания тому, как этой «слабостью» защитников дела революции пользуются их враги.
И не только просчетами отдельных лиц, но ошибочной политикой официальной власти. Правительственные меры по борьбе с голодом, продразверстка были действительно обусловлены трудностями, которые переживала молодая республика. Но при осуществлении этих мер часто не учитывались возможности крестьян, специфика отдельных районов, в частности особенности жизни и характеры сибирских крестьян. Мало кто тогда задумывался над тем, что «негодные средства осквернят самую прекрасную цель. Немыслимо злом добро делать» [Лагунов 1978: 128]. Очень немногие признавали убеждение основным орудием для создания нового мира. Такими суждениями (скорее, от себя) автор наделил некоторых героев романа — Новодворова, Чижикова, Флегонта, хотя на практике, как свидетельствует история, преобладали деятели типа Пикина, Аггевского и похожих на них. Недальновидность, слепая ненависть ряда руководителей была на руку противникам революционных перемен. В романе показано, как умело использован! контрреволюционеры возможность проникнуть в органы власти и вести подрывную работу изнутри, ужесточая меры притеснения крестьян, нагнетая требования продразверстки, чтобы иод видом защиты государственных интересов обозлить крестьян до предела и поднять их на борьбу.
В романе подчеркивается, что причиной недовольства становятся перегибы местных властей. Явно сочувственно изображенный автором предгубчека Чижиков думает, что беды в их губернии объясняются тем, что нарушены наказы Ленина и Дзержинского. Не случайно секретарь волостной партячейки Онуфрий Карасулин пишет письмо Ленину, рассказывая об ошибках со стороны властей. Он возмущается теми, кто мешает их общему делу, и предостерегает от возможной опасности. На авторитет Ленина ссылается Новодворов, призывая Аггеевского искать пути к среднему крестьянину [Лагунов 1978: 179].
Осуждая советских работников за ошибки, перегибы, ярко изобразив болезненный и вредный фанатизм Пикина, автор все-таки заставляет даже врага признать, что «нет силы, способной согнуть пикиных. Можно сломить им хребет, четвертовать, насыпать в распоротый живот пшеницы, но сломить их духовно, заставить отречься от большевистской веры нельзя» [Лагунов 1978: 332]. И хотя принадлежит эта оценка Горячеву, за его рассуждениями угадывается авторское уважение к губернскому иродкомиссару. Явная симпатия проявляется и при создании образов комсомольских активистов Ромки Кузнечика и Ярославны Нахратовой. Стремясь подчеркнуть человечность, нравственное превосходство защитников нового, писатель пытается показать их в личных, семейных отношениях (любовь Чижикова и Маремьяны, Ромки к Ярославне, отношения Карасулина с близкими, Новодворова с дочерью). А организаторы мятежа даже внешне выглядят отталкивающе, подчас карикатурно (Мишель Доливо, бывший начальник контрразведки дивизии, Маркел Зырянов и его сын Пашка; бывшая настоятельница местного бардака Эмилия, сподвижница Горячева, и другие).
Значительное место в романе занимает образ попа Флегонта. Выходец из крестьян, работящий умелец, труженик, он становится убежденным служителем церкви. Свой долг отец Флегон г видит в том, чтобы помочь нуждающимся, защитить справедливость, укротить злобствующих. Он служит не белым и не красным, упрекая и тех, и других в жестокости. «Ненависть, жестокость, месть — из сего не возвести храм всеобщего благоденствия» [Лагунов 1978: 198]. Ссылаясь на Евангелие, он призывает к миру. Своей жизнью, своими поступками, рассуждениями Флегонт старается показать пример человеколюбия и поведения по совести. Не случайно к нему тянутся люди из разных станов в надежде найти ответ на мучительные вопросы, почерпнуть силу. Автор не идеализирует ситуацию и устами одного из героев напоминает, что далеко не все священнослужители в годы Гражданской войны занимали миротворческие позиции, но писателю, видимо, важно было подчеркнуть, что поведение уничтожающих друг друга людей противоречит христианской морали, ибо, как говорит Флегонт, следующий этой морали, «ничто святое и доброе не произросло еще на насилии и крови народной» [Лагунов 1978: 19].
Может быть, в нарушение жизненной достоверности звучат в романе созвучные скорее времени его написания рассуждения героев: «…Без насилия старое не сковырнуть. Но силой можно свергать, разрушать. А не созидать. Убеждение — вот оружие, каким нам предстоит в совершенстве овладеть, если мы хотим построить новый мир» [Лагунов 1978: 128]. Но такая перспектива, обозначенная Новодворовым, в контексте событий романа выглядит утопической.
Безусловная заслуга писателя в убедительном изображении сложности противостояния классово — политических сил в Сибири в первые послереволюционные годы. Он заставляет читателя задуматься над особенностями партийно-государственной политики, действиями руководителей на местах, в частности в период проведения продразверстки. В романе нет безусловного приятия и оправдания деятельности новой власти, часто звучат сомнения в ее справедливости. И все-таки именно характер мышления 60–70-х годов проявился у автора, несмотря на привлечение документов, знание суровых фактов. Это потом, в позднем издании книги «И сильно падает снег…», прозвучит резкая критика продразверстки, которая «в тупик загнала крестьян» [Лагунов 1994: 28]. Автор осудит «неумолимую, слепую, смертоносную секиру пролетарско-большевистской Диктатуры» [там же: 30] за то, что она «мордовала и уродовала» крестьян, не пожелавших стать рабами, и т. д.
А в романе «Красные петухи» умирающий отец примиряется с тем, что его сын стал коммунистом, и просит попа Флегонта: «Найди его… Скажи: простил тятя, благословение дал…» [Лагунов 1978: 288]. И истекающий кровью Флегонт завещает сыну: «Держись Карасулина… Ярославны… Они… народ… За ними… правда… святая…» [Лагунов 1978: 421]. И завершает роман сцена, как народ восторженно встречает конников с «полощущимся на ветру красным знаменем» [там же].
И представляется, что в таком изображении событий автор был ближе к исторической правде, чем если бы наделил своих героев мыслями и поступками, порожденными другим временем. Да, жизнь заставила многое пересмотреть и переоценить. Нереализованные идеалы и представления десятилетия спустя отзываются горькой болью, едким скепсисом в адрес революционных энтузиастов, что и отразилось в книге «И сильно падает снег…». Открывшиеся факты и документы позволяют во многом обвинить и Ленина, и всех большевиков. Но будет ли при этом выражена безусловная и полная историческая правда? Может быть, в большей степени прав писатель, когда в романе показывает, какими разными были революционные энтузиасты, как прихотливо и подчас независимо от отдельного человека перемешивались в их поступках и судьбах их беда и их вина.
ЛИТЕРАТУРА
_Лагунов_К._ И сильно падает снег… Тюмень, 1994.
_Лагунов_К._ Красные петухи. Тюмень, 1978.
_Громова_М.И._ Русская современная драматургия. М. 2002.
_Лейдерман_Н.Л.,_Липовецкий_М.Н._ Современная русская литература. В 3 кн. Кн.1. М., 2001.
_А.М.,_А.Д._ От редакторов // Новое литературное обозрение. 2003. № 64.