Константин Лагунов. Книга памяти
О. К. Лагунова
НАТАЛЬЯ СЕРГЕЕВА. ВОСПОМИНАНИЕ ОБ УЧИТЕЛЕ
Осень. Ноябрь. Неожиданная память. Мысли в тон затянувшейся осени.
Интервью... Я к ним давно привыкла. Так получилось. И практически в каждом есть хотя бы один вопрос о человеке, который, по мнению окружающих, сделал из меня то, чем я являюсь на данный момент. Порой мнение окружающих по этому поводу сводится к тому, что именно этот человек и написал те две книжки, что вышли под моим именем. Но такие предположения мы оставим на совести их авторов. Хотя, конечно, мне бывает очень обидно. И тогда я вспоминаю, как Он говорил с абсолютно неподражаемой интонацией: «Да наплюйте вы на это». Я постараюсь, честное слово.
Хотя бы один вопрос практически в каждом из множества интервью... Но сегодня другой счет. Сегодня интервью одно – зато полностью о Нем. И пусть задает вопросы и отвечает на них один и тот же человек... Наверное, мне просто нужен этого разговор с собой. Чтобы понять все до конца.
_Итак,_Константин_Яковлевич_Лагунов._По_сути,_вас_разделяла_огромная_пропасть,_включающая_в_себя_и_возраст_и –_как_следствие –_мировоззрение._Как_же_вы_добивались_понимания?_
В таких случаях чаще всего понимание зависит от старшего. То есть те отношения, что существовали между Константином Яковлевичем как преподавателем и студентами – все это было исключительно Его заслугой. Я думаю, Ему было многое непонятно из того, что мы делали и к чему стремились, однако же мы нечасто получали подтверждения этого непонимания. Мне кажется, Он нам просто верил. И в то же время нельзя было сказать, что Он менял свои убеждения в угоду времени и моде. В некоторых вопросах Он был непоколебим...
_Каков_был_процент_вмешательства_в_творения_учеников_на_правах_учителя?_
Наверное, это было самой главной Его особенностью – Он практически не вмешивался в тексты. Хотя от опытного писателя, казалось бы, вполне логично было ожидать чего-то подобного. Если в прозе Константин Яковлевич еще мог что-то где-то поправить, то стихов, на моей памяти, Он вообще не касался – ни моих, ни чужих. Единственное, что Он позволял себе – это ставить отметки на полях, мысли по поводу того или иного отрывка, но редко настаивал на своем мнении.
Можно сказать, что в какой-то мере Он был всеяден в плане студенческого творчества, в результате чего серия «Приметы XX века» изобилует произведениями, про которые можно сказать, что было бы лучше, если бы они вообще не вышли. Но можно посмотреть на это с другой стороны: Он просто давал дорогу всем. А осиливал эту дорогу только идущий.
_Константин_Яковлевич_очень_торопил_вас_со_второй_книгой..._
Да. Я не успела как следует над ней поработать, она была написана меньше чем за год в совершенно бешеном темпе. Тогда я не понимала причин этой спешки. Мне не приходило в голову, что Он может просто не успеть. Мы вообще с эгоизмом молодости, смотрящей на все исключительно со своей колокольни, воспринимали Его как существо в какой-то мере бессмертное. По крайней мере, мысль о том, что в один прекрасный момент Он может просто исчезнуть, посещала нас редко, а когда посещала, отметалась как нечто совершенно несуразное. Однажды Его пары отменили, и мы узнали, что Он в больнице. И мой одногруппник сказал: «Слушай, а ведь Он может...» И его удивление было очень непростым чувством, потому что он, кажется, удивлялся собственному удивлению. Тому, что подобный исход нельзя было предположить раньше: в конец концов, речь шла о человеке преклонного возраста.
_Он_не_корректировал_тексты,_он_не_вмешивался_в_творческий_процесс..._Чему_же_тогда_вообще_он_вас_научил?_
Даже не знаю... Кроме того, что он издавал наши книги, Его вмешательство в нашу творческую жизнь было неявным. Хотя хватило бы только этого. Когда мы – я и Маша Хамзина – ездили в другие города на разные писательские семинары, мы столкнулись с большим удивлением по поводу того, что какие-то студентки уже имеют свои книги. Кажется, нас и в союз-то приняли потому, что у нас на руках были изданные произведения – как доказательства нашей... творческой состоятельности, что ли. Мы же воспринимали факт изданной книги как нечто само собой разумеющееся – Константин Яковлевич нас так научил. А в плане творчества я не могу точно сказать, где начинается Его влияние. Сейчас попробую вспомнить... Наверное, Он научил видеть сюжеты вокруг себя, а не в вымышленных мирах. Он говорил, что в прозе, а особенно в крупной, не бывает вдохновения, а бывает кропотливая работа. А еще Он говорил: «Да наплюйте вы на это!» И это было ответом на все неуверенное нытье, на все: «ну а как... я же не смогу... это не примут... я не умею...». Наверное, со спокойствием мудрого человека, получившего право считаться только с очень немногими вещами в своей жизни, Он учил этому нас.
_Как_вы_узнали_о_его_смерти?_
Мы как раз уехали в лес с друзьями и были отрезаны от цивилизации на несколько дней. Однако мне пришлось вернуться в город, как я планировала, на несколько часов.
Дома никого не было, только лежала записка от мамы: «В четверг умер Лагунов К.Я. Похороны в субботу». И все. Суббота была днем моего неожиданного визита домой. Как раз в четверг мы выехали за город.
После мне ничего не оставалось, как вернуться в лес. В городе все уже совершилось, и я уже ничем не могла помочь. Из этого дня мне больше всего запомнилась вечерняя электричка, проносящийся за окном лес и чувство сильнейшего опустошения. Я везла друзьям, среди которых были ученики Константина Яковлевича, очень страшную новость.
Потом, спустя что-то около двух недель, мне выдали в издательстве сигнальный экземпляр книги, тот самый, которой Он так торопился увидеть. Торопился сам, торопил меня... Но все равно не успел.
Было очень странно, что Его нет на презентации. Это просто Как-то даже не укладывалось в схему действительности. Его отсутствие, даже через полгода после Его смерти, воспринималось как нечто из ряда вон выходящее. Как же так? Вот моя книга, вот я, журналисты, зрители, вон моя мама сидит в первом ряду и гордится мной... И нет того человека, который собственно все это сделал. Чувство вины в такой ситуации кажется странным с точки зрения разума – действительно, в чем мы были виноваты? – но оно есть и никуда не уходит. Ощущение невозможности взять назад однажды сказанные слова, а вместо них сказать другие... Ощущение мелочности всех своих прошлых претензий. Ощущение невозвратимое.
Мы не были на кладбище до сих пор, ни я, ни Маша. И не думаю, что Когда-нибудь пойдем. Но это вовсе не от неуважения к памяти человека, который столько для нас сделал. Да, мы сначала Как-то пытались договориться и съездить, но каждый раз кто-то из нас находил причину отложить поездку. Так продолжалось, пока мы не признались друг другу, что не хотим ехать на кладбище. Маша сказала: «Так Он как будто живой. А если я увижу могилу – я пойму, что Он умер. Я не хочу. Пусть Он будет живым». Может, так оно действительно лучше. И пока мы не были на кладбище, пока мы не видели могилы, мы можем верить, мы можем, забывшись, подумать, что надо бы зайти в университет проведать... Мы будем на каком-то уровне верить, что Он все еще с нами.
_Что_изменилось_с_тех_пор_в_Вашей_творческой_жизни?_
А собственно не так уж важно, что изменилось в моей творческой жизни с тех пор. Творческая жизнь идет своим чередом, и вот в этом-то и есть основная заслуга Константина Яковлевича. Главное изменение произошло тогда, когда Он нам поверил, когда дал возможность ощутить себя Автором, у которого есть Книга, и понять, насколько нам все это вообще нужно. А все прочие изменения... Это препятствия на пути, который уже начат.
Ноябрь роняет листья, и скоро, наверное, пойдет снег. Университет со своей непредсказуемой жизнью остался позади. Но любые воспоминания о нем неразрывно связаны с шаркающим звуком шагов, с медленно, но довольно целенаправленно идущей сгорбленной фигурой. Только сейчас я понимаю странную закономерность: Он читал все наши книги, в то время как мы редко интересовались Его творчеством. Разве что прочитанные еще в детстве «Ромка – Ромазан» и «Городок на бугре». Мы не были Его читательской аудиторией. Мы не знали Его как автора. Мы знали Его как человека.
Мы не были Его преемниками. Мы не были его последователями. Мы были Его учениками.
Были и остаемся по сей день.
О. К. Лагунова
НАТАЛЬЯ СЕРГЕЕВА. ВОСПОМИНАНИЕ ОБ УЧИТЕЛЕ
Осень. Ноябрь. Неожиданная память. Мысли в тон затянувшейся осени.
Интервью... Я к ним давно привыкла. Так получилось. И практически в каждом есть хотя бы один вопрос о человеке, который, по мнению окружающих, сделал из меня то, чем я являюсь на данный момент. Порой мнение окружающих по этому поводу сводится к тому, что именно этот человек и написал те две книжки, что вышли под моим именем. Но такие предположения мы оставим на совести их авторов. Хотя, конечно, мне бывает очень обидно. И тогда я вспоминаю, как Он говорил с абсолютно неподражаемой интонацией: «Да наплюйте вы на это». Я постараюсь, честное слово.
Хотя бы один вопрос практически в каждом из множества интервью... Но сегодня другой счет. Сегодня интервью одно – зато полностью о Нем. И пусть задает вопросы и отвечает на них один и тот же человек... Наверное, мне просто нужен этого разговор с собой. Чтобы понять все до конца.
_Итак,_Константин_Яковлевич_Лагунов._По_сути,_вас_разделяла_огромная_пропасть,_включающая_в_себя_и_возраст_и –_как_следствие –_мировоззрение._Как_же_вы_добивались_понимания?_
В таких случаях чаще всего понимание зависит от старшего. То есть те отношения, что существовали между Константином Яковлевичем как преподавателем и студентами – все это было исключительно Его заслугой. Я думаю, Ему было многое непонятно из того, что мы делали и к чему стремились, однако же мы нечасто получали подтверждения этого непонимания. Мне кажется, Он нам просто верил. И в то же время нельзя было сказать, что Он менял свои убеждения в угоду времени и моде. В некоторых вопросах Он был непоколебим...
_Каков_был_процент_вмешательства_в_творения_учеников_на_правах_учителя?_
Наверное, это было самой главной Его особенностью – Он практически не вмешивался в тексты. Хотя от опытного писателя, казалось бы, вполне логично было ожидать чего-то подобного. Если в прозе Константин Яковлевич еще мог что-то где-то поправить, то стихов, на моей памяти, Он вообще не касался – ни моих, ни чужих. Единственное, что Он позволял себе – это ставить отметки на полях, мысли по поводу того или иного отрывка, но редко настаивал на своем мнении.
Можно сказать, что в какой-то мере Он был всеяден в плане студенческого творчества, в результате чего серия «Приметы XX века» изобилует произведениями, про которые можно сказать, что было бы лучше, если бы они вообще не вышли. Но можно посмотреть на это с другой стороны: Он просто давал дорогу всем. А осиливал эту дорогу только идущий.
_Константин_Яковлевич_очень_торопил_вас_со_второй_книгой..._
Да. Я не успела как следует над ней поработать, она была написана меньше чем за год в совершенно бешеном темпе. Тогда я не понимала причин этой спешки. Мне не приходило в голову, что Он может просто не успеть. Мы вообще с эгоизмом молодости, смотрящей на все исключительно со своей колокольни, воспринимали Его как существо в какой-то мере бессмертное. По крайней мере, мысль о том, что в один прекрасный момент Он может просто исчезнуть, посещала нас редко, а когда посещала, отметалась как нечто совершенно несуразное. Однажды Его пары отменили, и мы узнали, что Он в больнице. И мой одногруппник сказал: «Слушай, а ведь Он может...» И его удивление было очень непростым чувством, потому что он, кажется, удивлялся собственному удивлению. Тому, что подобный исход нельзя было предположить раньше: в конец концов, речь шла о человеке преклонного возраста.
_Он_не_корректировал_тексты,_он_не_вмешивался_в_творческий_процесс..._Чему_же_тогда_вообще_он_вас_научил?_
Даже не знаю... Кроме того, что он издавал наши книги, Его вмешательство в нашу творческую жизнь было неявным. Хотя хватило бы только этого. Когда мы – я и Маша Хамзина – ездили в другие города на разные писательские семинары, мы столкнулись с большим удивлением по поводу того, что какие-то студентки уже имеют свои книги. Кажется, нас и в союз-то приняли потому, что у нас на руках были изданные произведения – как доказательства нашей... творческой состоятельности, что ли. Мы же воспринимали факт изданной книги как нечто само собой разумеющееся – Константин Яковлевич нас так научил. А в плане творчества я не могу точно сказать, где начинается Его влияние. Сейчас попробую вспомнить... Наверное, Он научил видеть сюжеты вокруг себя, а не в вымышленных мирах. Он говорил, что в прозе, а особенно в крупной, не бывает вдохновения, а бывает кропотливая работа. А еще Он говорил: «Да наплюйте вы на это!» И это было ответом на все неуверенное нытье, на все: «ну а как... я же не смогу... это не примут... я не умею...». Наверное, со спокойствием мудрого человека, получившего право считаться только с очень немногими вещами в своей жизни, Он учил этому нас.
_Как_вы_узнали_о_его_смерти?_
Мы как раз уехали в лес с друзьями и были отрезаны от цивилизации на несколько дней. Однако мне пришлось вернуться в город, как я планировала, на несколько часов.
Дома никого не было, только лежала записка от мамы: «В четверг умер Лагунов К.Я. Похороны в субботу». И все. Суббота была днем моего неожиданного визита домой. Как раз в четверг мы выехали за город.
После мне ничего не оставалось, как вернуться в лес. В городе все уже совершилось, и я уже ничем не могла помочь. Из этого дня мне больше всего запомнилась вечерняя электричка, проносящийся за окном лес и чувство сильнейшего опустошения. Я везла друзьям, среди которых были ученики Константина Яковлевича, очень страшную новость.
Потом, спустя что-то около двух недель, мне выдали в издательстве сигнальный экземпляр книги, тот самый, которой Он так торопился увидеть. Торопился сам, торопил меня... Но все равно не успел.
Было очень странно, что Его нет на презентации. Это просто Как-то даже не укладывалось в схему действительности. Его отсутствие, даже через полгода после Его смерти, воспринималось как нечто из ряда вон выходящее. Как же так? Вот моя книга, вот я, журналисты, зрители, вон моя мама сидит в первом ряду и гордится мной... И нет того человека, который собственно все это сделал. Чувство вины в такой ситуации кажется странным с точки зрения разума – действительно, в чем мы были виноваты? – но оно есть и никуда не уходит. Ощущение невозможности взять назад однажды сказанные слова, а вместо них сказать другие... Ощущение мелочности всех своих прошлых претензий. Ощущение невозвратимое.
Мы не были на кладбище до сих пор, ни я, ни Маша. И не думаю, что Когда-нибудь пойдем. Но это вовсе не от неуважения к памяти человека, который столько для нас сделал. Да, мы сначала Как-то пытались договориться и съездить, но каждый раз кто-то из нас находил причину отложить поездку. Так продолжалось, пока мы не признались друг другу, что не хотим ехать на кладбище. Маша сказала: «Так Он как будто живой. А если я увижу могилу – я пойму, что Он умер. Я не хочу. Пусть Он будет живым». Может, так оно действительно лучше. И пока мы не были на кладбище, пока мы не видели могилы, мы можем верить, мы можем, забывшись, подумать, что надо бы зайти в университет проведать... Мы будем на каком-то уровне верить, что Он все еще с нами.
_Что_изменилось_с_тех_пор_в_Вашей_творческой_жизни?_
А собственно не так уж важно, что изменилось в моей творческой жизни с тех пор. Творческая жизнь идет своим чередом, и вот в этом-то и есть основная заслуга Константина Яковлевича. Главное изменение произошло тогда, когда Он нам поверил, когда дал возможность ощутить себя Автором, у которого есть Книга, и понять, насколько нам все это вообще нужно. А все прочие изменения... Это препятствия на пути, который уже начат.
Ноябрь роняет листья, и скоро, наверное, пойдет снег. Университет со своей непредсказуемой жизнью остался позади. Но любые воспоминания о нем неразрывно связаны с шаркающим звуком шагов, с медленно, но довольно целенаправленно идущей сгорбленной фигурой. Только сейчас я понимаю странную закономерность: Он читал все наши книги, в то время как мы редко интересовались Его творчеством. Разве что прочитанные еще в детстве «Ромка – Ромазан» и «Городок на бугре». Мы не были Его читательской аудиторией. Мы не знали Его как автора. Мы знали Его как человека.
Мы не были Его преемниками. Мы не были его последователями. Мы были Его учениками.
Были и остаемся по сей день.