Константин Лагунов. Книга памяти
О. К. Лагунова
СВЕТЛАНА МАРЧЕНКО. РЕАКТИВНЫЙ ЧЕЛОВЕК
С Константином Яковлевичем в нашем Средне-Уральском издательстве постоянно работал Михаил Петрович Немченко, старший редактор, «патриарх» по изданиям большой уральской прозы.
Надо сказать, что все редакторы художественной и детской литературы, а было нас пять человек, сидели в одной большой комнате. Работать в такой обстановке было очень сложно. Часто звонил телефон, то и дело открывалась дверь, впуская очередного посетителя, «приглашенного для разговора», а то и «непрошеного». Ограничений для визитов, отведенных часов, не было. В серьезный момент работы редактор уводил автора в нашу библиотеку – если она была свободна, а если нет – беседовали прямо в редакции. И тут по-разному проявлялись люди. По делу говорили более или менее тихо. Но хотелось ведь и просто пообщаться, со всеми нами сразу. Чего греха таить, мы радушно и охотно встречали гостей, ведь с творческими людьми всегда интересно. Они заряжают своей энергией, заваливают кучей новостей, снимают утомление. Стихийно организовывалось короткое, скромное чаепитие. Надо сказать, в основном гости были деловитые, не долгие. Но захаживали и «беспардонники», которые готовы были пространно и эмоционально обсуждать глобальные общественные проблемы по принципу «шумим, братец, шумим». Таких мы боялись. Потому что приходилось вечером наверстывать недоделанное или брать домой.
В свои приезды Константин Яковлевич заходил к нам с неизменно приветливой, сдержанной улыбкой, осторожно придвигал стул к столу Михаила Петровича, обводил всех взглядом, словно извиняясь за беспокойство, и у них завязывалась действительно тихая беседа. Слышно было в основном редактора.
Тут проявлялась одна из главных черт лагуновского характера – Константин Яковлевич глубоко уважал деловую атмосферу, трудовой процесс, участником или свидетелем которого он оказывался.
Но все-таки бывали, к нашей радости, редкие моменты общения и с этим по горло занятым автором. Это когда Константин Яковлевич и Михаил Петрович, вдоволь потрудившись над страницами объемистой папки и определившись по дальнейшей работе, подуставшие и возбужденные спором (а это они умели!), снисходительно решались на чаепитие.
Константин Яковлевич всегда сообщал что-нибудь новое о том, что в общих чертах было уже известно по официальным каналам, особенно из истории Тюменского края. Потом многое из этого оживало на страницах его книг.
Высказывания его запоминались неординарностью, внутренней убежденностью, выверенностью фактов, как впрочем, отличалась этим и его проза. Чувствоваюсь, что человек знает гораздо больше о том или ином предмете, чем говорит. Такое, согласитесь, бывает не часто. Ведь сколько редакторов «прокалывались» в художественной «документалистике», полагаясь на авторскую достоверность написанного! С Лагуновым такого быть не могло. Никогда. Слава Богу, он был не единственный правдолюбец среди наших авторов. В этом плане с писателем, уважающим себя и свое «детище», всегда спокойно и надежно работать.
Даже самому неискушенному слушателю Лагунов с первой встречи виделся человеком глубоких знаний, масштабно мыслящим. Судя по манере общения, он всегда стремился донести свои знания, свой огромный багаж творческого опыта до сознания тех, кого встречал – в поездках, на семинарах, в стенах вуза. Искренне приветствовал книгочеев и пытливых, живых собеседников. Это был талант, в котором постоянно кипела энергия поиска и самоотдачи. Заряд его личности был рассчитан на постоянные траты, на износ. Он очень много давал людям. И умные, талантливые в общении с ним черпали силы и позже благодарны были за ту жесткость и «трепку», которую он им однажды задал. Конечно, как всякая крупная личность Лагунов был далеко не однозначен в людских мнениях, норой был «неудобен» и даже кое-кому мешал. Это можно было слышать и наблюдать при выездах в Тюмень на литературные семинары и в кулуарах, в апартаментах тюменского Союза писателей. Случайно мне довелось слышать, как в перерыве, в коридоре, у окна, Лагунов распекал автора, молодого перспективного прозаика (их тогда много понаехало на семинар со всей Тюменщины, некоторых Лагунов знал, встречал раньше), очень заносчивого, уже успевшего где-то «расслабиться» пивом или чем покрепче.
Я никогда не видела Лагунова таким огорченно-злым.
«Ты что над собой вытворяешь?! Почему всякая пьянь у тебя ошивается? И на что ты рассчитываешь? Нет, дружок, если ты из этого дерьма сам не вылезешь, то и Господь Бог тебя не спасет!.. В таком виде не являйся никогда. – И уже спокойно добавил: – Приходи нормально, тогда поговорим».
Видно было, что Константин Яковлевич переживает за этого человека. Переживал он за многих и за многое. И старался быть понятым и понять другого.
Говорил Константин Яковлевич всегда доступно, просто и ясно, с любым собеседником – на равных. Это свойство особенно увиделось мне, когда мы с ним стали работать над детскими книжками.
Константин Яковлевич положил мне на стол папку, довольно объемистую, с веселым названием «Ромка – Рамазан».
– Вот, поглядите. Сказочку соорудил.
У меня как раз готовилась к сдаче большая работа, и я взяла папку домой. «Поглядела» и... зачиталась. Главный герой – пес Ромка – неугомонный, озорной, скорый на всякие выдумки (прототипом был фокстерьер, который счастливо поселился в доме Лагуновых и прожил там всю свою собачью жизнь).
Повесть просто искрилась веселым юмором, игровыми нотками. Точно найденные интонации создавали впечатление живой беседы – будто вот сейчас сидит перед автором очень юный человечек и именно к нему обращается автор, по – мальчишески сам увлеченный своей же сказкой. Без снисходительности, без сюсюканья. На равных.
Книжка «Ромка – Рамазан» вышла в нашем издательстве в 1977 году. И потоком пошли на «Ромкин» адрес письма – отклики читателей разных возрастов. Шли не один год. Были и встречи с ребятами – в книжных магазинах, в библиотеках, в школах. Но вышла с этой книжкой одна промашка. И прежде всего, по моей редакторской вине. В те годы мы не больно были сведущи в тонкостях восточных религий. И по поводу слова «Рамазан» была неприятность: кто-то усмотрел что-то «непочтительное» в том, что словом «Рамазан», обозначавшим мусульманский религиозный праздник, назвали собаку!!
Из-за этого невинного совпадения мы очень переживали, особенно Константин Яковлевич: «Непростительно мне это!» В следующей книжке наш герой был уже Ромазаном.
В 1990 году вышла новая книжка «Ромка, Фомка и Артос» с двумя сказочными повестями о приключениях хвостатых друзей.
Не навязчиво и ясно звучат в книге серьезные темы – о ценности дружбы, о честности, о смелости, о лени и лживости и о многом другом, что помогает или мешает жить дружно и счастливо. Особенно нетерпимо относился Константин Яковлевич к лени, к равнодушию. Всегда, на любых творческих встречах, просто в беседах подчеркивал, каких сил, терпения и настойчивости требует любая настоящая работа и, конечно, писательский труд. Охотно помогал молодым, защищал их, поддерживал, но выпивох и лентяев, как я уже говорила, не терпел.
И в сказке с иронией рисует картину острова, где живут одни лентяи на всем готовом. И остров этот называется Сгшешьпей. И царит на этом острове смертельная скучища!
В беседе с читателями выяснилось – никто не согласен был жить на таком острове.
Да и сам Константин Лагунов был неутомимым трудягой, отзывчивым, требовательным, реактивным человеком. С ним было интересно общаться, сложно, но увлекательно работать. Когда встречаешься с такими людьми, невольно хочется, чтобы их было много и жили бы они дольше – может, меньше было бы рутины, лицемерия и равнодушия.
О. К. Лагунова
СВЕТЛАНА МАРЧЕНКО. РЕАКТИВНЫЙ ЧЕЛОВЕК
С Константином Яковлевичем в нашем Средне-Уральском издательстве постоянно работал Михаил Петрович Немченко, старший редактор, «патриарх» по изданиям большой уральской прозы.
Надо сказать, что все редакторы художественной и детской литературы, а было нас пять человек, сидели в одной большой комнате. Работать в такой обстановке было очень сложно. Часто звонил телефон, то и дело открывалась дверь, впуская очередного посетителя, «приглашенного для разговора», а то и «непрошеного». Ограничений для визитов, отведенных часов, не было. В серьезный момент работы редактор уводил автора в нашу библиотеку – если она была свободна, а если нет – беседовали прямо в редакции. И тут по-разному проявлялись люди. По делу говорили более или менее тихо. Но хотелось ведь и просто пообщаться, со всеми нами сразу. Чего греха таить, мы радушно и охотно встречали гостей, ведь с творческими людьми всегда интересно. Они заряжают своей энергией, заваливают кучей новостей, снимают утомление. Стихийно организовывалось короткое, скромное чаепитие. Надо сказать, в основном гости были деловитые, не долгие. Но захаживали и «беспардонники», которые готовы были пространно и эмоционально обсуждать глобальные общественные проблемы по принципу «шумим, братец, шумим». Таких мы боялись. Потому что приходилось вечером наверстывать недоделанное или брать домой.
В свои приезды Константин Яковлевич заходил к нам с неизменно приветливой, сдержанной улыбкой, осторожно придвигал стул к столу Михаила Петровича, обводил всех взглядом, словно извиняясь за беспокойство, и у них завязывалась действительно тихая беседа. Слышно было в основном редактора.
Тут проявлялась одна из главных черт лагуновского характера – Константин Яковлевич глубоко уважал деловую атмосферу, трудовой процесс, участником или свидетелем которого он оказывался.
Но все-таки бывали, к нашей радости, редкие моменты общения и с этим по горло занятым автором. Это когда Константин Яковлевич и Михаил Петрович, вдоволь потрудившись над страницами объемистой папки и определившись по дальнейшей работе, подуставшие и возбужденные спором (а это они умели!), снисходительно решались на чаепитие.
Константин Яковлевич всегда сообщал что-нибудь новое о том, что в общих чертах было уже известно по официальным каналам, особенно из истории Тюменского края. Потом многое из этого оживало на страницах его книг.
Высказывания его запоминались неординарностью, внутренней убежденностью, выверенностью фактов, как впрочем, отличалась этим и его проза. Чувствоваюсь, что человек знает гораздо больше о том или ином предмете, чем говорит. Такое, согласитесь, бывает не часто. Ведь сколько редакторов «прокалывались» в художественной «документалистике», полагаясь на авторскую достоверность написанного! С Лагуновым такого быть не могло. Никогда. Слава Богу, он был не единственный правдолюбец среди наших авторов. В этом плане с писателем, уважающим себя и свое «детище», всегда спокойно и надежно работать.
Даже самому неискушенному слушателю Лагунов с первой встречи виделся человеком глубоких знаний, масштабно мыслящим. Судя по манере общения, он всегда стремился донести свои знания, свой огромный багаж творческого опыта до сознания тех, кого встречал – в поездках, на семинарах, в стенах вуза. Искренне приветствовал книгочеев и пытливых, живых собеседников. Это был талант, в котором постоянно кипела энергия поиска и самоотдачи. Заряд его личности был рассчитан на постоянные траты, на износ. Он очень много давал людям. И умные, талантливые в общении с ним черпали силы и позже благодарны были за ту жесткость и «трепку», которую он им однажды задал. Конечно, как всякая крупная личность Лагунов был далеко не однозначен в людских мнениях, норой был «неудобен» и даже кое-кому мешал. Это можно было слышать и наблюдать при выездах в Тюмень на литературные семинары и в кулуарах, в апартаментах тюменского Союза писателей. Случайно мне довелось слышать, как в перерыве, в коридоре, у окна, Лагунов распекал автора, молодого перспективного прозаика (их тогда много понаехало на семинар со всей Тюменщины, некоторых Лагунов знал, встречал раньше), очень заносчивого, уже успевшего где-то «расслабиться» пивом или чем покрепче.
Я никогда не видела Лагунова таким огорченно-злым.
«Ты что над собой вытворяешь?! Почему всякая пьянь у тебя ошивается? И на что ты рассчитываешь? Нет, дружок, если ты из этого дерьма сам не вылезешь, то и Господь Бог тебя не спасет!.. В таком виде не являйся никогда. – И уже спокойно добавил: – Приходи нормально, тогда поговорим».
Видно было, что Константин Яковлевич переживает за этого человека. Переживал он за многих и за многое. И старался быть понятым и понять другого.
Говорил Константин Яковлевич всегда доступно, просто и ясно, с любым собеседником – на равных. Это свойство особенно увиделось мне, когда мы с ним стали работать над детскими книжками.
Константин Яковлевич положил мне на стол папку, довольно объемистую, с веселым названием «Ромка – Рамазан».
– Вот, поглядите. Сказочку соорудил.
У меня как раз готовилась к сдаче большая работа, и я взяла папку домой. «Поглядела» и... зачиталась. Главный герой – пес Ромка – неугомонный, озорной, скорый на всякие выдумки (прототипом был фокстерьер, который счастливо поселился в доме Лагуновых и прожил там всю свою собачью жизнь).
Повесть просто искрилась веселым юмором, игровыми нотками. Точно найденные интонации создавали впечатление живой беседы – будто вот сейчас сидит перед автором очень юный человечек и именно к нему обращается автор, по – мальчишески сам увлеченный своей же сказкой. Без снисходительности, без сюсюканья. На равных.
Книжка «Ромка – Рамазан» вышла в нашем издательстве в 1977 году. И потоком пошли на «Ромкин» адрес письма – отклики читателей разных возрастов. Шли не один год. Были и встречи с ребятами – в книжных магазинах, в библиотеках, в школах. Но вышла с этой книжкой одна промашка. И прежде всего, по моей редакторской вине. В те годы мы не больно были сведущи в тонкостях восточных религий. И по поводу слова «Рамазан» была неприятность: кто-то усмотрел что-то «непочтительное» в том, что словом «Рамазан», обозначавшим мусульманский религиозный праздник, назвали собаку!!
Из-за этого невинного совпадения мы очень переживали, особенно Константин Яковлевич: «Непростительно мне это!» В следующей книжке наш герой был уже Ромазаном.
В 1990 году вышла новая книжка «Ромка, Фомка и Артос» с двумя сказочными повестями о приключениях хвостатых друзей.
Не навязчиво и ясно звучат в книге серьезные темы – о ценности дружбы, о честности, о смелости, о лени и лживости и о многом другом, что помогает или мешает жить дружно и счастливо. Особенно нетерпимо относился Константин Яковлевич к лени, к равнодушию. Всегда, на любых творческих встречах, просто в беседах подчеркивал, каких сил, терпения и настойчивости требует любая настоящая работа и, конечно, писательский труд. Охотно помогал молодым, защищал их, поддерживал, но выпивох и лентяев, как я уже говорила, не терпел.
И в сказке с иронией рисует картину острова, где живут одни лентяи на всем готовом. И остров этот называется Сгшешьпей. И царит на этом острове смертельная скучища!
В беседе с читателями выяснилось – никто не согласен был жить на таком острове.
Да и сам Константин Лагунов был неутомимым трудягой, отзывчивым, требовательным, реактивным человеком. С ним было интересно общаться, сложно, но увлекательно работать. Когда встречаешься с такими людьми, невольно хочется, чтобы их было много и жили бы они дольше – может, меньше было бы рутины, лицемерия и равнодушия.