Константин Лагунов. Книга памяти
О. К. Лагунова
ЮРИЙ БАСКОВ. ТЮМЕНСКИЙ «КАТОРЖАНИН»
Опять кого-то «замочили в сортире». Камера, словно навозная муха, ползает по окровавленному трупу бизнесмена. Репортер во всех подробностях рассказывает, «как было дело»: «Возможно, смерть связана с коммерческой деятельностью убитого». А с чем еще, Господи? Жадный, не поделился с кем надо. Ежу понятно. Давлю кнопки – «лентяйки». Самолет где-то в Турции упал. Целый день показывают. По всем каналам сплошная мерзость и мразь. Покажите, как фронтовика хоронят, который у лопнувшей батареи замерз на Дальнем Востоке. Как лежит он в белой горестной рубахе в гробу, а душа его уносится в осажденный Сталинград. Нет, не покажут. Потому что ВВП у нас неуклонно растет, а пенсии индексируются. Или вот еще розовощекие чиновники на лыжах с горы катятся – туда, вниз, где распростерлась единая Россия. А куда можно еще с горы катиться? Только вниз – к подножью, к основанию. А затем? Толпы алчущего народу шарахаются по нашим мегаполисам, и у всех глаза устойчиво серо – зеленого цвета – цвета спелого американского доллара. Одержимые люди. Только вот чем одержимые? Или кем?
Помню, в 1983 году прошлого, естественно, века попалась мне в руки книга Константина Лагунова «Одержимые». Книга о геологах-нефтеразведчиках, о их непростых судьбах и разных проблемах. Тогда мне все понятно было: чем люди одержимы. А одержимы они были сознанием своей личной значимости в большом государственном деле. Они делали государство наше, СССР, богаче и сильнее – без дураков. Работали-то они в государственных предприятиях, а не на хозяина. Работая на богатого дядю, одержим не будешь.
Я четверть века живу на Крайнем Севере – рядом со строителями, нефтяниками, газовиками. Приходилось и самому тянуть время от времени нелегкую трудовую лямку. Вижу, как люди изменились, каким выросло новое «перестроечное» поколение – поколение инфантилов и маргиналов. И не ребят в этом вина. И ведь опошлено все, с ног на голову перевернуто. Первопроходцы 70-х представляются теперь в таком идиотическо – романтическом свете: бегают по тундре в телогрейках и валенках, под гитару песенки поют. А у самих «была бы страна родная» – вот вся и забота. И в кармане – вошь на аркане. Естественно, молодежь нынешняя спрашивает своих отцов: «А где машина, дача где, квартира на Большой земле?» Нет, все это есть, конечно, у северных ветеранов. У единиц. У тех, кто дожил. Но тысячи и тысячи северян не имеют ничего. В лучшем случае – железобетонную коробку в Надыме, Новом Уренгое, Ноябрьске. И пенсию, которой едва хватает на хлеб и на оплату этой самой коробки.
А как здорово все начиналось! На подъеме, на вере какой-то. А какие люди были. Пусть для иных был «больно берег крут», пусть ломались и гнулись иные «на стыке северных ветров», но день заднем, строку за строкой писали они свою «надымскую тетрадь», без труда различали в полярном небе, а кое-кто и прямо на свитер навешивал «Звезду Семена Урусова». И не узнал бы никто о них, не напиши в свое время очерки и романы Константин Лагунов. Правдиво и точно – без привычного тогда партийного пафоса и кондовой непролазной севе – рятины.
Так уж распорядилась судьба, что пришлось мне побывать, а то и поработать и пожить в тех местах, где Константин Яковлевич черпал сюжеты и образы для своей «Надымской тетради», «Самотлора», «Лоцманов сибирской нефти», других северных рассказов, очерков, повестей, романов.
А познакомился с писателем Лагуновым в году, кажется, 82-м, когда впервые приехал в Тюмень на семинар молодых литераторов из Надыма. Тогда молодых, а тем более известных писателей уважали: встречал нас идеологический секретарь обкома КПСС, а семинары проходили в Доме Советов. И вот на первом, пленарном, заседании на трибуну поднялся небольшого росточка человек в темных очках. «Лагунов... Лагунов», – зашушукались в зале. Я уже читал к тому времени кое-что из его северной прозы и представлял его немного другим – более мужественным, что ли. Но вот он заговорил, и все встало на свои места. Говорил он спокойно, гладко, уверенно. Но главное, что поразило меня и понравилось, – это то, что известный, признанный в стране писатель обращался к нам – сопливым, начинающим стихотворцам и прозописцам – как к равным. В его словах звучала уверенность, что литература тюменская не затухает, не буксует на трех-четырех известных «классиках», а развивается в верном и нужном тюмен – цам направлении. Он понимал, что нефть и газ когда-то кончатся, а слово останется навсегда. То слово, которое пишем сегодня мы – молодые участники невиданного доселе созидательного процесса. Это окрыляло, хотелось творить день и ночь.
В 84-м я «дотворился» до того, что нас с Валерием Мартыновым и Саней Рахваловым направили в Москву – поучаствовать в Восьмом всесоюзном совещании молодых писателей. Это была веха, первое признание литературных способностей на уровне страны. Всем было известно, что участники таких совещаний рано или поздно становятся профессиональными писателями, членами Союза писателей СССР. Однако там, в Москве, мне открылась и другая, нелицеприятная сторона писательской жизни: молодые москвичи и ленинградцы из интеллигентных, наверное, семей буквально из кожи вон лезли, чтобы понравиться руководителям семинаров, настырно подсовывали им свои рукописи, напрашивались в различные коллективные издания и журналы, «топили» своих коллег. Вот с этим гадким чувством и приехал я в Тюмень. И рассказал об этом Как-то при встрече Константину Яковлевичу.
Лагунов, конечно, тоже прошел эти зигзаги окололитературной возни. Тогда он поведал мне, а позже я почти дословно прочитал в его « Портретах без ретуши» буквально следующее:« Писательский труд – каторга. Вдохновенная. Сладкая. Мучительная. Изнуряющая душу и разум – каторга. Непременными компонентами писательского таланта является умение видеть, слышать, чувствовать окружающий мир; ловить и подмечать детали, малейшие штрихи и черточки; схватывать и отмечать малейшие нюансы в облике и характерах людей. Для этого писатель должен обладать изостренной наблюдательностью, неистощимым вниманием; он обязан уметь слушать, выслушивать и выспрашивать, откровенно и уважительно разговаривать с любым человеком». Это было руководство, и я его запомнил.
А вот в связи с умением писателя «откровенно и уважительно разговаривать с любым человеком» хочется вспомнить один курьезный случай. В 1985 году я почти год был «на пересидке» в Тюмени между Надымом и Надымом. Как-то по осени встретились мы с Сашей Рахваловым, взяли портвешка и отправились на бережок Туры – порассуждать о судьбах современной литературы. Погода стояла прелестная, «рассуждалось» хорошо, но, к сожалению, быстрей, чем хотелось бы. Вскоре «внешний стимул» для разговора иссяк и потребовалась добавка: не обрывать же, в самом деле, разговор о прозе и поэзии Тюменского края на незавершенной ноте. Пришлось карабкаться на крутояр и брать направление к ближайшему гастроному. Только поднялись мы на гору, навстречу нам идет сам Лагунов с каким-то огромным псом на поводке. Константин Яковлевич, конечно, понял все и без труда определил наше состояние душевного подъема. Но остановился, стали здороваться за руку. Я было протянул руку, но увидел, что ладонь у меня запачкана глиной (пришлось пару раз на крутой тропинке искать дополнительную точку опоры) и смутился. Лагунов и это заметил и просто хлопнул меня по плечу. Потом он поинтересовался, как наши дела, «над чем работаем», попрощался и отправился своей дорогой. Мы с Саней тоже не стали менять маршрут, но на берег уже почему-то не вернулись.
Вообще, Константин Лагунов умел разглядеть в молодом литераторе «искру Божию». А разглядев, обязательно старался помочь как-то определиться в жизни, дальше развивать свои способности. Так было с Анной Неркаги, Валерием Мартыновым, Володей Беловым, Сашей Рахваловым и наверняка многими, многими другими, о которых мне неведомо. Он многое прощал своим подопечным – их литературный эгоизм и юношеский максимализм, всякие другие выверты прощал. Не прощал только одного – неправды. Хотя скатиться на скользкую дорожку комплиментарного отражения тогдашней коммунистической действительности было очень легко.
Помню «Бронзового дога», вышедшего в трех номерах журнала «Урал» в 1982 году. Это было время апофеоза застоя. Партноменклатура нахраписто руководила всем и вся. И тут... «Бронзовый дог» – роман предельно смелый, правдивый, с узнаваемыми персонажами. Раньше никто такой прозы не читал. Это была бомба. В Надыме роман сразу «спрятали». По крайней мере, ни в киосках, ни в библиотеках этих трех «Уралов» не было. (Удивительно, но даже сейчас ни в читальном зале, ни в фондах районной библиотеки журнала нет.) Я по случаю достал «Дога» в Тюмени, привез в Надым, и он пошел по кругу. Восхищению нашему не было конца. «Вот как надо писать, – говорили мы. – Кого бояться? Все равно дальше Севера не сошлют». И многие начали писать «так». И на творчество свое стали смотреть по-другому. Секрет же успеха писателя предельно прост – писать только правду и ничего, кроме правды.
Русский писатель Константин Лагунов был тяжело болен. А болезнь его заключалась в острейшей необходимости постижения правды жизни. Симптомы этой болезни без труда можно было увидеть как в исторических произведениях «Так было», «Красные петухи», «И сильно падает снег...», «Кровавая жатва», «Иринарх», так и в прозе, посвященной эпохе штурма нефтяных и газовых кладовых. Да что там говорить, симптом этот наблюдается во всех произведениях Лагунова, – а их издано более пятидесяти.
«Русскость» же Лагунова – истинную, не показную, не красную, видно тоже невооруженным глазом. Достаточно прочесть слова Ф.М. Достоевского, взятые эпиграфом к «Иринарху»: «...назначение русского человека есть, бесспорно, всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть и значит только... стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите...» И еще. Наверняка в далеком 1942-м году секретарь Голышмановского райкома ЛКСМ Костя Лагунов боевито провозглашал: «Бога нет!» Но вот прошло много лет, и, пусть уже на склоне лет, истинно русский человек Константин Яковлевич Лагунов обрел в себе Бога. Об этом его эссе – исповедь «Пред Богом и людьми». Путь к Богу – единственный путь, который определил для себя писатель. Другого не дано. «...Я не в силах ответить на захлестывающий мне горло вопрос: куда теперь-то мы идем? – писал он. – Куда и зачем?
Пусто в душе.
И вокруг пусто.
С нуля начали, тем же кончили.
За что боролись, на то напоролись.
Кумиры низвергнуты.
Пророки поруганы.
Ни цели впереди.
Ни пути».
Последний раз я видел Константина Яковлевича, когда он отмечал свой 70-летний юбилей. В конференц-зале Дома политпросвещения (так я его и сегодня называю) яблоку негде было упасть. Бесконечные поздравления, пожелания здоровья и творческих успехов... Юбиляр сидел на сцене рядом со стендом, на котором были выставлены его книги – плод его многолетнего каторжного труда. Писатель был счастлив.
Хорошо вспоминать счастливого человека.
О. К. Лагунова
ЮРИЙ БАСКОВ. ТЮМЕНСКИЙ «КАТОРЖАНИН»
Опять кого-то «замочили в сортире». Камера, словно навозная муха, ползает по окровавленному трупу бизнесмена. Репортер во всех подробностях рассказывает, «как было дело»: «Возможно, смерть связана с коммерческой деятельностью убитого». А с чем еще, Господи? Жадный, не поделился с кем надо. Ежу понятно. Давлю кнопки – «лентяйки». Самолет где-то в Турции упал. Целый день показывают. По всем каналам сплошная мерзость и мразь. Покажите, как фронтовика хоронят, который у лопнувшей батареи замерз на Дальнем Востоке. Как лежит он в белой горестной рубахе в гробу, а душа его уносится в осажденный Сталинград. Нет, не покажут. Потому что ВВП у нас неуклонно растет, а пенсии индексируются. Или вот еще розовощекие чиновники на лыжах с горы катятся – туда, вниз, где распростерлась единая Россия. А куда можно еще с горы катиться? Только вниз – к подножью, к основанию. А затем? Толпы алчущего народу шарахаются по нашим мегаполисам, и у всех глаза устойчиво серо – зеленого цвета – цвета спелого американского доллара. Одержимые люди. Только вот чем одержимые? Или кем?
Помню, в 1983 году прошлого, естественно, века попалась мне в руки книга Константина Лагунова «Одержимые». Книга о геологах-нефтеразведчиках, о их непростых судьбах и разных проблемах. Тогда мне все понятно было: чем люди одержимы. А одержимы они были сознанием своей личной значимости в большом государственном деле. Они делали государство наше, СССР, богаче и сильнее – без дураков. Работали-то они в государственных предприятиях, а не на хозяина. Работая на богатого дядю, одержим не будешь.
Я четверть века живу на Крайнем Севере – рядом со строителями, нефтяниками, газовиками. Приходилось и самому тянуть время от времени нелегкую трудовую лямку. Вижу, как люди изменились, каким выросло новое «перестроечное» поколение – поколение инфантилов и маргиналов. И не ребят в этом вина. И ведь опошлено все, с ног на голову перевернуто. Первопроходцы 70-х представляются теперь в таком идиотическо – романтическом свете: бегают по тундре в телогрейках и валенках, под гитару песенки поют. А у самих «была бы страна родная» – вот вся и забота. И в кармане – вошь на аркане. Естественно, молодежь нынешняя спрашивает своих отцов: «А где машина, дача где, квартира на Большой земле?» Нет, все это есть, конечно, у северных ветеранов. У единиц. У тех, кто дожил. Но тысячи и тысячи северян не имеют ничего. В лучшем случае – железобетонную коробку в Надыме, Новом Уренгое, Ноябрьске. И пенсию, которой едва хватает на хлеб и на оплату этой самой коробки.
А как здорово все начиналось! На подъеме, на вере какой-то. А какие люди были. Пусть для иных был «больно берег крут», пусть ломались и гнулись иные «на стыке северных ветров», но день заднем, строку за строкой писали они свою «надымскую тетрадь», без труда различали в полярном небе, а кое-кто и прямо на свитер навешивал «Звезду Семена Урусова». И не узнал бы никто о них, не напиши в свое время очерки и романы Константин Лагунов. Правдиво и точно – без привычного тогда партийного пафоса и кондовой непролазной севе – рятины.
Так уж распорядилась судьба, что пришлось мне побывать, а то и поработать и пожить в тех местах, где Константин Яковлевич черпал сюжеты и образы для своей «Надымской тетради», «Самотлора», «Лоцманов сибирской нефти», других северных рассказов, очерков, повестей, романов.
А познакомился с писателем Лагуновым в году, кажется, 82-м, когда впервые приехал в Тюмень на семинар молодых литераторов из Надыма. Тогда молодых, а тем более известных писателей уважали: встречал нас идеологический секретарь обкома КПСС, а семинары проходили в Доме Советов. И вот на первом, пленарном, заседании на трибуну поднялся небольшого росточка человек в темных очках. «Лагунов... Лагунов», – зашушукались в зале. Я уже читал к тому времени кое-что из его северной прозы и представлял его немного другим – более мужественным, что ли. Но вот он заговорил, и все встало на свои места. Говорил он спокойно, гладко, уверенно. Но главное, что поразило меня и понравилось, – это то, что известный, признанный в стране писатель обращался к нам – сопливым, начинающим стихотворцам и прозописцам – как к равным. В его словах звучала уверенность, что литература тюменская не затухает, не буксует на трех-четырех известных «классиках», а развивается в верном и нужном тюмен – цам направлении. Он понимал, что нефть и газ когда-то кончатся, а слово останется навсегда. То слово, которое пишем сегодня мы – молодые участники невиданного доселе созидательного процесса. Это окрыляло, хотелось творить день и ночь.
В 84-м я «дотворился» до того, что нас с Валерием Мартыновым и Саней Рахваловым направили в Москву – поучаствовать в Восьмом всесоюзном совещании молодых писателей. Это была веха, первое признание литературных способностей на уровне страны. Всем было известно, что участники таких совещаний рано или поздно становятся профессиональными писателями, членами Союза писателей СССР. Однако там, в Москве, мне открылась и другая, нелицеприятная сторона писательской жизни: молодые москвичи и ленинградцы из интеллигентных, наверное, семей буквально из кожи вон лезли, чтобы понравиться руководителям семинаров, настырно подсовывали им свои рукописи, напрашивались в различные коллективные издания и журналы, «топили» своих коллег. Вот с этим гадким чувством и приехал я в Тюмень. И рассказал об этом Как-то при встрече Константину Яковлевичу.
Лагунов, конечно, тоже прошел эти зигзаги окололитературной возни. Тогда он поведал мне, а позже я почти дословно прочитал в его « Портретах без ретуши» буквально следующее:« Писательский труд – каторга. Вдохновенная. Сладкая. Мучительная. Изнуряющая душу и разум – каторга. Непременными компонентами писательского таланта является умение видеть, слышать, чувствовать окружающий мир; ловить и подмечать детали, малейшие штрихи и черточки; схватывать и отмечать малейшие нюансы в облике и характерах людей. Для этого писатель должен обладать изостренной наблюдательностью, неистощимым вниманием; он обязан уметь слушать, выслушивать и выспрашивать, откровенно и уважительно разговаривать с любым человеком». Это было руководство, и я его запомнил.
А вот в связи с умением писателя «откровенно и уважительно разговаривать с любым человеком» хочется вспомнить один курьезный случай. В 1985 году я почти год был «на пересидке» в Тюмени между Надымом и Надымом. Как-то по осени встретились мы с Сашей Рахваловым, взяли портвешка и отправились на бережок Туры – порассуждать о судьбах современной литературы. Погода стояла прелестная, «рассуждалось» хорошо, но, к сожалению, быстрей, чем хотелось бы. Вскоре «внешний стимул» для разговора иссяк и потребовалась добавка: не обрывать же, в самом деле, разговор о прозе и поэзии Тюменского края на незавершенной ноте. Пришлось карабкаться на крутояр и брать направление к ближайшему гастроному. Только поднялись мы на гору, навстречу нам идет сам Лагунов с каким-то огромным псом на поводке. Константин Яковлевич, конечно, понял все и без труда определил наше состояние душевного подъема. Но остановился, стали здороваться за руку. Я было протянул руку, но увидел, что ладонь у меня запачкана глиной (пришлось пару раз на крутой тропинке искать дополнительную точку опоры) и смутился. Лагунов и это заметил и просто хлопнул меня по плечу. Потом он поинтересовался, как наши дела, «над чем работаем», попрощался и отправился своей дорогой. Мы с Саней тоже не стали менять маршрут, но на берег уже почему-то не вернулись.
Вообще, Константин Лагунов умел разглядеть в молодом литераторе «искру Божию». А разглядев, обязательно старался помочь как-то определиться в жизни, дальше развивать свои способности. Так было с Анной Неркаги, Валерием Мартыновым, Володей Беловым, Сашей Рахваловым и наверняка многими, многими другими, о которых мне неведомо. Он многое прощал своим подопечным – их литературный эгоизм и юношеский максимализм, всякие другие выверты прощал. Не прощал только одного – неправды. Хотя скатиться на скользкую дорожку комплиментарного отражения тогдашней коммунистической действительности было очень легко.
Помню «Бронзового дога», вышедшего в трех номерах журнала «Урал» в 1982 году. Это было время апофеоза застоя. Партноменклатура нахраписто руководила всем и вся. И тут... «Бронзовый дог» – роман предельно смелый, правдивый, с узнаваемыми персонажами. Раньше никто такой прозы не читал. Это была бомба. В Надыме роман сразу «спрятали». По крайней мере, ни в киосках, ни в библиотеках этих трех «Уралов» не было. (Удивительно, но даже сейчас ни в читальном зале, ни в фондах районной библиотеки журнала нет.) Я по случаю достал «Дога» в Тюмени, привез в Надым, и он пошел по кругу. Восхищению нашему не было конца. «Вот как надо писать, – говорили мы. – Кого бояться? Все равно дальше Севера не сошлют». И многие начали писать «так». И на творчество свое стали смотреть по-другому. Секрет же успеха писателя предельно прост – писать только правду и ничего, кроме правды.
Русский писатель Константин Лагунов был тяжело болен. А болезнь его заключалась в острейшей необходимости постижения правды жизни. Симптомы этой болезни без труда можно было увидеть как в исторических произведениях «Так было», «Красные петухи», «И сильно падает снег...», «Кровавая жатва», «Иринарх», так и в прозе, посвященной эпохе штурма нефтяных и газовых кладовых. Да что там говорить, симптом этот наблюдается во всех произведениях Лагунова, – а их издано более пятидесяти.
«Русскость» же Лагунова – истинную, не показную, не красную, видно тоже невооруженным глазом. Достаточно прочесть слова Ф.М. Достоевского, взятые эпиграфом к «Иринарху»: «...назначение русского человека есть, бесспорно, всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть и значит только... стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите...» И еще. Наверняка в далеком 1942-м году секретарь Голышмановского райкома ЛКСМ Костя Лагунов боевито провозглашал: «Бога нет!» Но вот прошло много лет, и, пусть уже на склоне лет, истинно русский человек Константин Яковлевич Лагунов обрел в себе Бога. Об этом его эссе – исповедь «Пред Богом и людьми». Путь к Богу – единственный путь, который определил для себя писатель. Другого не дано. «...Я не в силах ответить на захлестывающий мне горло вопрос: куда теперь-то мы идем? – писал он. – Куда и зачем?
Пусто в душе.
И вокруг пусто.
С нуля начали, тем же кончили.
За что боролись, на то напоролись.
Кумиры низвергнуты.
Пророки поруганы.
Ни цели впереди.
Ни пути».
Последний раз я видел Константина Яковлевича, когда он отмечал свой 70-летний юбилей. В конференц-зале Дома политпросвещения (так я его и сегодня называю) яблоку негде было упасть. Бесконечные поздравления, пожелания здоровья и творческих успехов... Юбиляр сидел на сцене рядом со стендом, на котором были выставлены его книги – плод его многолетнего каторжного труда. Писатель был счастлив.
Хорошо вспоминать счастливого человека.