Константин Лагунов. Книга памяти
О. К. Лагунова
ТАТЬЯНА ТОПОРКОВА. ГЛАВНОЕ СЛОВО – ПЕРВОЕ
Писатель, профессор, почетный гражданин... Так много сказано о нем разных слов, искренних и не очень, что просто хочется разгрести их руками, дабы увидеть – Человека.
Когда мне предложили возглавить кафедру журналистики, чтобы организовать на ее базе отделение, а в перспективе – и факультет, я согласилась не сразу. Думала, прикидывала – нужно ли, смогу ли? Мысль о том, что мне предстоит занять место живого человека, весьма авторитетного, почему-то мало смущала. Мне объяснили, что для Константина Яковлевича это слишком хлопотное и обременительное дело, что он остается на кафедре пестовать и наставлять молодые дарования, и я легко поверила этому. Попробовать поговорить сначала с ним? На это не хватило ума и такта, и может, смелости. Как прийти к именитому человеку с вопросом: «Вы не обидитесь, если я?..» Но когда пришла пора открыть дверь и сказать какие-то первые слова, я растерялась. Как себя вести? Как ни в чем не бывало? Не могу я так лицемерить! Заискивать и извиняться? Но и это будет неправдой... Константин Яковлевич пришел мне на помощь.
– Здравствуйте, Татьяна Александровна, заходите – заходите, давно вас поджидаем. Вот, посмотрите, мы для вас этот стол освободили, неказистый, но зато свой, собственный. У нас тут тесновато, по два человека за столом... Вы когда приступать думаете? Во вторник? Так я к двенадцати кафедру соберу, представлю вас, как полагается, ну и дела передам, бумаги эти... По правде сказать, бестолков я по части документов, ну их совсем, вот у нас лаборантка новая, Анжела, лучше в этом разбирается, она поможет. А я вам вот что сказать хотел: смотрел в пятницу ваш фильм и удивлялся – как вы интонацию нашли такую? Ни фальши, ни пафоса! Создается впечатление, что эти дядьки абсолютно вам доверяют и камеры вообще не замечают!
Вот и верь после этого Штирлицу, что главное слово – последнее. Главное – первое, и интонация тоже имеет значение.
А потом мы работали вместе, и я училась у него делать из сложного – простое. Однажды перед защитой дипломов обнаружили, что талантливая студентка, поэтесса, которую мы дружно всей кафедрой перетаскивали с курса на курс, никакой научной работы не написала и вообще не в состоянии представить на защиту хоть какое-то подобие дипломного проекта. Ну что с ней делать? Перенести защиту на год? Но ведь она и думать в эту сторону не умеет – поэтесса!
– Пусть выставляет на защиту свой сборник стихов, – предложил Константин Яковлевич.
Мы обомлели. А он спокойно рассуждал:
– Мы творческие работы защищаем? Защищаем. Чем не творчество – хорошие стихи? С журналистикой, конечно, сложно увязать, но покажите мне хоть один нормативный документ, где было бы написано, что нельзя. Конечно, надо постараться, чтобы посторонних на защите не было.
Мы постарались. Через год поэтессу приняли в Союз российских писателей.
В другой раз, тоже на защите, поставили четверку круглой отличнице. Узнав о том, что мы лишили ее красного диплома, Константин Яковлевич пришел в ужас.
– Вы что, смеетесь? Из-за каких-то принципов жизнь человеку ломаете? Защищалась она не слишком уверенно, видел, так ведь не все нахрапом могут. Нет, давайте еще подумаем, поголосуем...
Мы, принципиальная комиссия, вяло сопротивлялись, говорили, что ничего уже не перерешить, подписанные документы уже ушли в деканат, что так не делают... Наверное, к нашим аргументам примешалась малая толика лени и усталости. Я лично вообще не понимала, как можно все это переиграть. Но Лагунова такие частности не смущали:
– Вы мне дайте добро, я сам в деканат пойду! Как это не согласятся? Протокол важнее человека быть не может! Ошиблась комиссия, повинимся, а бумажку переписать всегда можно. Любую!
И пошел. И добился. Бумажку переписали, а Константин Яковлевич сделал вид, что не заметил нашей ленивой заминки. А может, и правда – не заметил?
Лекций студентам он не читал. Просто не понимал, как это можно передавать свой опыт, назидая и славословя за кафедрой. Вот в споре, в яростной дискуссии, обсуждая статью или очерк, можно пофилософствовать, отстоять свою правду. Но не свысока. Он не бронзовел с годами, не громоздился на пьедестал и не признавал возрастных привилегий. Больше того – не боялся быть непоследовательным в своих суждениях. Как-то я попыталась уличить его в том, что в книге-исповеди «Пред Богом и людьми»» и в последних своих статьях он говорит совершенно противоположные вещи: о Боге, о революции и Гражданской войне. Константин Яковлевич упрека не принял.
– Я ведь не поезд, не хожу по расписанию. И там, и здесь – правда, как я ее чувствую. Не вся, конечно, правда, многого еще мы не допоняли, не дочувствовали. Только дурак думает один раз и на всю оставшуюся жизнь.
Мы еще долго спорили тогда. Спорщик он был замечательный – упрямый и темпераментный. Но почему-то в этих дискуссиях я, со своей замедленной реакцией, всегда находила аргументы, не робела под его натиском. Расходились без обид, как правило, каждый со своим мнением, но со временем я ловила себя на мысли, что думаю о том или ином немного иначе. Вот и сегодня... Противоречивость суждений по большому счету – это следствие неустанной внутренней работы, признак молодой души. У Константина Яковлевича душа была молодая и мятежная; не желала он ходить строем ни в советские времена, ни в перестроечные, сильных не боялся, слабых не обижал.
Хочется верить, что на нашей кафедре мятежная душа его отдыхала. Он приходил на занятия с большим запасом времени, никуда не спешил, щедро раздавал дамам комплименты и заводил какой-нибудь преинтереснейший разговор, который жалко было прерывать по звонку в коридоре. Или провоцировал очередную дискуссию, в которую втягивал всех присутствующих. Или приносил маленькую бутылочку «клюковки», которой всегда на всех хватало.
...Заведенные им правила негромкой добропорядочности и честных, нелицемерных отношений мы стараемся не нарушать. Под руководством его ученицы Виктории Валерьевны Марковой студенты пишут свои литературные шедевры. А я привыкаю принимать решения самостоятельно, хотя порой так хочется заручиться его поддержкой! Просто уточнить: «Так, Константин Яковлевич?» – и услышать в ответ: «Все правильно, княгиня!»
О. К. Лагунова
ТАТЬЯНА ТОПОРКОВА. ГЛАВНОЕ СЛОВО – ПЕРВОЕ
Писатель, профессор, почетный гражданин... Так много сказано о нем разных слов, искренних и не очень, что просто хочется разгрести их руками, дабы увидеть – Человека.
Когда мне предложили возглавить кафедру журналистики, чтобы организовать на ее базе отделение, а в перспективе – и факультет, я согласилась не сразу. Думала, прикидывала – нужно ли, смогу ли? Мысль о том, что мне предстоит занять место живого человека, весьма авторитетного, почему-то мало смущала. Мне объяснили, что для Константина Яковлевича это слишком хлопотное и обременительное дело, что он остается на кафедре пестовать и наставлять молодые дарования, и я легко поверила этому. Попробовать поговорить сначала с ним? На это не хватило ума и такта, и может, смелости. Как прийти к именитому человеку с вопросом: «Вы не обидитесь, если я?..» Но когда пришла пора открыть дверь и сказать какие-то первые слова, я растерялась. Как себя вести? Как ни в чем не бывало? Не могу я так лицемерить! Заискивать и извиняться? Но и это будет неправдой... Константин Яковлевич пришел мне на помощь.
– Здравствуйте, Татьяна Александровна, заходите – заходите, давно вас поджидаем. Вот, посмотрите, мы для вас этот стол освободили, неказистый, но зато свой, собственный. У нас тут тесновато, по два человека за столом... Вы когда приступать думаете? Во вторник? Так я к двенадцати кафедру соберу, представлю вас, как полагается, ну и дела передам, бумаги эти... По правде сказать, бестолков я по части документов, ну их совсем, вот у нас лаборантка новая, Анжела, лучше в этом разбирается, она поможет. А я вам вот что сказать хотел: смотрел в пятницу ваш фильм и удивлялся – как вы интонацию нашли такую? Ни фальши, ни пафоса! Создается впечатление, что эти дядьки абсолютно вам доверяют и камеры вообще не замечают!
Вот и верь после этого Штирлицу, что главное слово – последнее. Главное – первое, и интонация тоже имеет значение.
А потом мы работали вместе, и я училась у него делать из сложного – простое. Однажды перед защитой дипломов обнаружили, что талантливая студентка, поэтесса, которую мы дружно всей кафедрой перетаскивали с курса на курс, никакой научной работы не написала и вообще не в состоянии представить на защиту хоть какое-то подобие дипломного проекта. Ну что с ней делать? Перенести защиту на год? Но ведь она и думать в эту сторону не умеет – поэтесса!
– Пусть выставляет на защиту свой сборник стихов, – предложил Константин Яковлевич.
Мы обомлели. А он спокойно рассуждал:
– Мы творческие работы защищаем? Защищаем. Чем не творчество – хорошие стихи? С журналистикой, конечно, сложно увязать, но покажите мне хоть один нормативный документ, где было бы написано, что нельзя. Конечно, надо постараться, чтобы посторонних на защите не было.
Мы постарались. Через год поэтессу приняли в Союз российских писателей.
В другой раз, тоже на защите, поставили четверку круглой отличнице. Узнав о том, что мы лишили ее красного диплома, Константин Яковлевич пришел в ужас.
– Вы что, смеетесь? Из-за каких-то принципов жизнь человеку ломаете? Защищалась она не слишком уверенно, видел, так ведь не все нахрапом могут. Нет, давайте еще подумаем, поголосуем...
Мы, принципиальная комиссия, вяло сопротивлялись, говорили, что ничего уже не перерешить, подписанные документы уже ушли в деканат, что так не делают... Наверное, к нашим аргументам примешалась малая толика лени и усталости. Я лично вообще не понимала, как можно все это переиграть. Но Лагунова такие частности не смущали:
– Вы мне дайте добро, я сам в деканат пойду! Как это не согласятся? Протокол важнее человека быть не может! Ошиблась комиссия, повинимся, а бумажку переписать всегда можно. Любую!
И пошел. И добился. Бумажку переписали, а Константин Яковлевич сделал вид, что не заметил нашей ленивой заминки. А может, и правда – не заметил?
Лекций студентам он не читал. Просто не понимал, как это можно передавать свой опыт, назидая и славословя за кафедрой. Вот в споре, в яростной дискуссии, обсуждая статью или очерк, можно пофилософствовать, отстоять свою правду. Но не свысока. Он не бронзовел с годами, не громоздился на пьедестал и не признавал возрастных привилегий. Больше того – не боялся быть непоследовательным в своих суждениях. Как-то я попыталась уличить его в том, что в книге-исповеди «Пред Богом и людьми»» и в последних своих статьях он говорит совершенно противоположные вещи: о Боге, о революции и Гражданской войне. Константин Яковлевич упрека не принял.
– Я ведь не поезд, не хожу по расписанию. И там, и здесь – правда, как я ее чувствую. Не вся, конечно, правда, многого еще мы не допоняли, не дочувствовали. Только дурак думает один раз и на всю оставшуюся жизнь.
Мы еще долго спорили тогда. Спорщик он был замечательный – упрямый и темпераментный. Но почему-то в этих дискуссиях я, со своей замедленной реакцией, всегда находила аргументы, не робела под его натиском. Расходились без обид, как правило, каждый со своим мнением, но со временем я ловила себя на мысли, что думаю о том или ином немного иначе. Вот и сегодня... Противоречивость суждений по большому счету – это следствие неустанной внутренней работы, признак молодой души. У Константина Яковлевича душа была молодая и мятежная; не желала он ходить строем ни в советские времена, ни в перестроечные, сильных не боялся, слабых не обижал.
Хочется верить, что на нашей кафедре мятежная душа его отдыхала. Он приходил на занятия с большим запасом времени, никуда не спешил, щедро раздавал дамам комплименты и заводил какой-нибудь преинтереснейший разговор, который жалко было прерывать по звонку в коридоре. Или провоцировал очередную дискуссию, в которую втягивал всех присутствующих. Или приносил маленькую бутылочку «клюковки», которой всегда на всех хватало.
...Заведенные им правила негромкой добропорядочности и честных, нелицемерных отношений мы стараемся не нарушать. Под руководством его ученицы Виктории Валерьевны Марковой студенты пишут свои литературные шедевры. А я привыкаю принимать решения самостоятельно, хотя порой так хочется заручиться его поддержкой! Просто уточнить: «Так, Константин Яковлевич?» – и услышать в ответ: «Все правильно, княгиня!»