Город Тюмень
Н. А. Абрамов





НИКОЛАЙ АЛЕКСЕЕВИЧ АБРАМОВ


В «Страннике», и преимущественно в первом его отделе, с 1862 года довольно много помещалось статей с подписью: Статский советник Николай Абрамов. На будущее время статей с этой подписью ни в «Страннике», ни в другом каком-либо повременном издании более не будет появляться: Абрамов 3 мая настоящего года скончался в (Семипалатинске).

Статьи Николая Алексеевича (о тобольских преосвященных, о разных других сибирских подвижниках благочестия, а также о некоторых сибирских святынях и действиях через них благодати Божией) были исполнены интереса и назидания. Почему и предлагаю ее читателям «Странника».

Николай Алексеевич Абрамов происходил, как это значится в одной заметке, оставшейся в его бумагах, от одного из тех десяти вологодских и великоустюжских священников, которые, по распоряжению московского патриарха, вологодским архиепископом были присланы в Сибирь вскоре по ее завоевании Ермаком. Родовая фамилия этого вологжанина или великоустюжца-священника и его потомков была: Попов, Поповы. Но дед, или лучше прадед Николая Алексеевича, по словам той же заметки, принял фамилию Абрамова от жившего в первой половине и самом начале второй половины прошедшего столетия и чем-то сделавшегося известным среди своей духовной братии, в своем роде и племени дьякона Тобольской епархии по имени Аврама. По крайней мере несомненно то, что отец и дед Николая Алексеевича носили уже фамилию Абрамовых, да такую же фамилию в одно с ними время стали носить и их родственники, священно- и церковнослужители Оренбургской епархии, Челябинского и Троицкого уездов (которые до 1799 года также входили в состав Тобольской епархии).

Родился Николай Алексеевич 17 апреля 1812 года в городе Кургане Тобольской губернии. Здесь в то время (с 1810 г.) отец его Алексей Иванович Абрамов служил священником и вместе благочинным над соседними с городом церквами; а ранее того он был учителем Тобольской семинарии, между прочим по классу татарского языка, и отличался перед своими сверстниками хорошими способностями, что доказывается, между прочим, и тем, что по окончании семинарского курса его оставили учителем семинарии, а также и видным местом, которое в бытность семинаристом он почти постоянно занимал в классных списках, и должностью, какую исправлял он в семинарии, нося название сеньор сеньору (старший над старшими). Первоначальное образование Николай Алексеевич получил на родине, в Кургане, частью в доме отца, а частью в тамошнем народном уездном училище. У отца, обучившись русской грамоте, учился он латинскому и греческому языкам, а в уездном училище он учился катехизису, арифметике, русской грамматике и другим общеобразовательным предметам и успевал отлично. Например, латинский язык, по крайней мере начала сего языка, он еще в Кургане усвоил себе так хорошо, что после в духовном училище и в семинарии он постоянно по этому предмету шел наряду с самыми лучшими товарищами; да и состоя на службе, в летах уже зрелых, притом вовсе не имея времени, повода и интереса заниматься им, никогда не забывал его. Когда в 40-х годах путешествовал по северу Сибири, и, между прочим, довольно долго жил в Березове, для изучения финских наречий, известный ученый лингвист Кастрень, то Николай Алексеевич, служивший в то время в Березове смотрителем училищ, в частных с ним беседах о языках северосибирских туземцев – остяков, вогулов и самоедов, равно как и об их верованиях, – быте и пр., и пр., вел с ним речь, помогал ему в его научных исследованиях не иначе, как на языке латинском, так как его ученый собеседник русского языка или не знал, или знал его весьма неудовлетворительно, почему разговорной речи отчетливо понимать не мог.

Когда одиннадцатилетний Абрамов в сентябре 1823 года был представлен в Тобольское духовное училище, то приемный экзамен он сдал так хорошо, что училищным начальством был принят прямо в 3-й класс, да и в этом классе сидел не 2 года, как почти обыкновенно тогда водилось, а только один год. Дальнейшее образование Николай Алексеевич получил в Тобольском духовном училище и Тобольской семинарии. В Тобольское училище, как сказано сейчас, Абрамов поступил одиннадцати лет в 1823 году и учился в нем вместо положенных 6 только 3 года; в 1826 году он перешел в семинарию и здесь учился, как учились доселе и все, даже и лучшие ученики семинарии, 6 лет, до половины июля 1832 года. Не все профессора и учителя Тобольской семинарии в то время, как учился Николай Алексеевич, были хорошие: например, преподаватель церковной истории И.Д., кроме того, что был человек недалекий, по своим болезням весьма нередко вовсе не являлся на лекции; а преподаватель философии И.Е. все свое преподавание ограничивал единственно задаванием из Бавмейстера и какой-то рукописной истории философских систем, от этого и до этого, – переводом, задаваемым с латинского языка на русский (впрочем, и за это спасибо), и выслушиванием урока, выученного учениками с грехом пополам наизусть, а иногда и просто читаемого по книге или тетради. Но зато преподаватели словесности и богословия были в то время в Тобольской семинарии хорошие и дельные – это Яков Ив. Ласточкин, впоследствии протоиерей и ключарь Тобольского кафедрального собора, и ректор семинарии, архимандрит Иона, впоследствии викарий пермский, епископ екатеринбургский. Вот от них-то и еще от преподавателя физико-математических наук и немецкого языка, протоиерея Петра М. Карпинского много доброго и основательного и получил Николай Алексеевич наряду с другими своими товарищами и нетоварищами. Притом любознательный и трудолюбивый воспитанник худо преподанное или вовсе опущенное наставниками старался сам восполнять посредством внимательного и осмысленного чтения и назначенных для изучения руководств и других относящихся к тому или другому предмету книг, стараясь или брать их из семинарской библиотеки, или добывать от лиц посторонних.

Здесь нужно сделать еще два замечания: первое – Николай Алексеевич прилежно и с успехом учился не по одним так называемым в семинариях главным предметам, но и по неглавным, по вспомогательным. Например, он хорошо знал библейскую и церковную историю, знал татарский язык, по крайней мере настолько, что по окончании курса мог быть хорошим учителем сего языка в семинарии, что с помощью сего языка мог удовлетворительно для читающей публики объяснить в одной своей статье названия некоторых сибирских рек (например, Иртыш, Тобол, Тура и пр.), гор (например, мыс Чукмак, Сузгун) и других сибирских местностей (например, Абалак и пр.), и что вооруженный тем же знанием, он мог с некоторым успехом заниматься восточной нумизматикой (для чего у него было небольшое собрание монгольских монет). Николай Алексеевич знал также и язык еврейский; почему еще во время обучения в семинарии и именно при переходе в богословский класс он был избран семинарским начальством в лекторы того языка, каковую должность он, сам учась богословию (в 1831 и 1832 гг.), проходил два года, без всякого содействия в этом деле со стороны считавшегося за настоящего учителя еврейского языка инспектора семинарии. Во время больших годовых праздников, также во дни именин тобольских преосвященных, равно и во время прибытия на Тобольскую епархию новых владык (в 1831 г. Павла III, а в 1832 г. Афанасия), он, Абрамов, как лучший ученик, обыкновенно бывал в числе гратулянтов и непременно с еврейскою речью.

Второе замечание: во время учения в семинарии в Николае Алексеевиче начала уже проявляться охота к занятиям историей Сибири, древностями сибирскими и тобольской иерархией: архиерей ли тобольский уедет или умрет, а другой приедет вновь, ректор ли, или инспектор семинарии переменится, случится ли какое-нибудь довольно крупное происшествие в тобольском духовенстве или в Тобольской семинарии, у Николая Алексеевича сейчас же это записано; скажет ли кто при каком-нибудь случае замечательную речь или проповедь, Николай Алексеевич всеми мерами старался добыть ее и списать, а в случае неуспеха, по крайней мере, заботится изложить ее содержание; услышит ли Николай Алексеевич разговор замечательный или рассказ о каком-нибудь известном историческом лице, и это у него вносилось в особо заведенную тетрадку.

Сделаем здесь еще и третье замечание: Николай Алексеевич, учась сам, в то же время учил и других, а именно: учил грамоте, священной истории и начальным действиям арифметики чиновничьих, купеческих и мещанских детей и, что еще замечательнее, полученные за учение детей деньги употреблял не для себя, не на лакомство и мотовство, а отдавал матери, которая в конце 1826 или начале 1827 года овдовела и, оставшись, кроме него, еще с тремя детьми, терпела большую нужду в содержании.

Всего бы лучше было, по окончании семинарского курса учения, Николаю Алексеевичу ехать для дальнейшего образования в духовную академию, и он не посрамил бы воспитавшее и отправившее его туда заведение. Ректор семинарии, архимандрит Иона и хотел было отправить его. Но до него, Абрамова, дошел слух, что ехать в академию сильно хочется одному его товарищу; притом ему крайне не хотелось оставить на целых 4 года без пособий бедную мать свою с сестрами и братом. И вот добрый товарищ и заботливый сын отказался от поездки в высшее духовное учебное заведение. Вместо него в 1832 году из Тобольской семинарии в академию (Московскую) был отправлен Вас. Никит. Арзамазов, тот самый, который после долго служил в Тобольской семинарии инспектором и профессором философии.

Николай Алексеевич окончил курс в семинарии в 1832 году, ровно в 20 лет. Следуя почти общему обычаю окончивших и оканчивающих курс семинарского учения, как учившихся на счет церкви и для церкви, поступать на служение церкви же, Николай Алексеевич должен бы был поступить в священники и, если бы поступил, был бы прекрасным священником, потому что он всегда держался честных правил, был человек трезвый, лиц духовного звания не только не чуждался, как чуждаются иные вышедшие из этого звания, напротив, всегда их уважал, равно и богословскую науку, которую и в светском звании не только не забывал, а напротив, всегда ее помнил, любил в печатаемых им статьях религиозного содержания (например, о сибирских святынях, о христианстве среди сибирских инородцев и о лицах сибирской иерархии) приводить весьма кстати места из Писания и творений св. отцов, даже иногда не отказывался иным из духовных лиц помогать в их срочных работах, например, в приготовлении очередных проповедей, в составлении речей, какие тем или другим из них иногда при каких-нибудь особенных случаях нужно было произносить. Но случилось совсем не так: в 1832 г. во 2-м классе Тобольского духовного училища открылось свободное учительское место; Николай Алексеевич после отправленного в академию был одним из самых лучших из окончивших курс учения; притом же для священства он еще был довольно молод, и вот он и был сделан учителем. Через два года, следовательно, в 1834 году, Николай Алексеевич из 2-го класса Тобольского духовного училища перешел в 3-й класс на латинский язык, арифметику и русскую грамматику, да с тем вместе занял в Тобольской семинарии класс татарского языка, так как этот класс в то время был свободен, да к тому же татарского-то языка в то время никто порядочно не знал ни из прочих учителей училища, ни из окончивших курс учения. А полувековой опыт показал, что из учителей Тобольского духовного училища только редкие и весьма редкие поступали и поступают в священники: вследствие ли знакомства гг. учителей с лицами светскими и их наблюдения, что жизнь светских людей, особенно молодых, гораздо свободнее и веселее, чем жизнь у лиц духовных, вследствие ли того, что их предшественники, ранее их оставившие духовно-училищную службу и поступавшие на службу гражданскую, получали довольно видные и выгодные в материальном отношении места и все постепенно возвышались как на степенях службы, так и в отношении к получаемому содержанию, вследствие ли того, что епархиальные начальники к учителям относились как-то довольно холодно, давали им священнические места не лучшие в сравнении с лишь только окончившими курс учения, – только самая большая часть учителей Тобольского духовного училища с давних пор выходила и выходит не в духовное, а в светское звание, поступала и поступает не в священники, а чаще в чиновники. По примеру других и Николай Алексеевич, испросив себе увольнение из духовного звания, в начале августа 1836 года оставил службу в духовном училище и перешел на службу в Тобольское народное уездное училище.

На службе по Министерству народного просвещения он провел около 17 лет (с 10 августа 1836 года по 20 мая 1853 года) – первоначально в звании учителя (истории и географии) Тобольского уездного училища (до половины февраля 1842 г.), а затем в звании смотрителя трех уездных училищ – Березовского, Ялуторовского и Тюменского. На должности учителя г. Абрамов отличался аккуратностью в посещении лекций, знанием преподаваемых им предметов, искусством в преподавании их и строгостью жизни: бывало, заботливые родители учеников как училища Тобольского, так и учеников гимназии тобольской (из иногородних) всегда старались поместить своих детей для квартирования у него, Абрамова; случалось, что и сам директор и инспектор гимназии тобольской внушали, даже настаивали и перед иногородними родителями иных шаловливых или ленивых и проказливых гимназистов поместить их на квартиру именно к нему, в надежде, что шалуны, ленивцы и проказники исправятся, станут учиться и вести себя хорошо; отчего у него почти постоянно было нечто вроде маленького пансиона – почти всегда квартировало у него от 5 до 7 и 10 учеников училищных и гимназистов, и он каждодневно, особенно по вечерам, занимался с ними. На должности штатного смотрителя во всех трех училищах г. Абрамов считался у тобольской дирекции и вообще у начальства за образцового смотрителя, да таким он был и на самом деле: у него и учителя не манкировали лекциями, да и на лекции-то являлись не неготовыми, не для препровождения только времени в приятных беседах друг с другом, и ученики исправно посещали классы, между тем как ни по отношению к учителям, ни по отношению к ученикам им не было употребляемо никаких особенно строгих или крутых мер, и им всегда были довольны как первые, так и последние; его все подчиненные уважали и любили; при нем и успехи воспитанников училищ, видимо, становились выше прежних; в его бытность смотрителем того или другого училища и самое общество, видимо, начинало более прежнего интересоваться училищем; даже число учеников в училищах в его управление весьма значительно увеличивалось против прежнего, а после него, по отбытии его, оно снова уменьшалось. В особенности это нужно сказать об училище березовском: в 1842 году, когда Николай Алексеевич прибыл в Березово, учеников в тамошнем училище было не более 60 человек, а в 1849 году, когда он отбыл из Березова, их в нем было уже 108, при одном и том же крошечном народонаселении Березова (не более как в 1200 душ обоего пола) и при одних и тех же соседних с городом полудикарях – остяках и самоедах. Заметим при этом, что при Абрамове между березовскими учениками почти с самого первого раза появились дети и березовских инородцев; например, в 1849 году в числе названных 108 учеников находились двое самоедских и десятеро остяцких детей, что до того времени считалось делом почти беспримерным: до того времени остяки и самоеды не соглашались отдавать детей в училища, несмотря на приглашение их к тому и настояния о том даже со стороны земских властей и самих тобольских губернаторов. Ласковость и простота обхождения Николая Алексеевича, особенная заботливость его о детях, видимые для всех успехи его учеников и их доброе поведение, а также помощь от него в содержании между прочим книгами и другими учебными пособиями как вообще бедным ученикам, так и в особенности инородческим детям, были причиною и умножения учеников Березовского училища, и появления между ними самоедских и остяцких детей. Николай Алексеевич бедным воспитанникам и сам помогал, чем и сколько мог, да располагал к помощи им, в особенности к содержанию инородческих детей, более состоятельных, более зажиточных березовских горожан. Губернатор тобольский Ладыженский, сам человек весьма образованный, в начале 1844 года, получив сведения о том, что Березовское уездное училище Абрамовым менее чем в два года доведено до возможной степени совершенства по всем частям и что по его старанию начали даже поступать для обучения остяцкие и самоедские дети, что до тех пор, по дикости нравов тех народов, казалось невозможным, сделал самый лестный о нем отзыв и объявил ему свою признательность, с приказанием притом, чтобы о таком его отзыве и его признательности дано было знать по всем училищам Тобольской губернии; а вслед за тем (от 29 июня 1844 г.) Абрамову «за похвальное содействие к образованию детей инородцев Березовского края» объявлена благодарность и от министра народного просвещения.

Здесь неизлишне заметить еще, что при Николае Алексеевиче в заведываемых им училищах всегда возвышалась религиозная сторона учения и воспитания; при нем, например, ученики лучше прежнего при ответах уроков из катехизиса могли переводить на русский язык и объяснять встречающиеся там места Св. Писания на славянском языке, лучше прежнего могли на уроках по св. истории рассказывать своими словами ветхозаветные и новозаветные события, могли молитвы не только твердо читать, но и понимать и объяснять их по возможности; при нем на публичных училищных экзаменах собиравшаяся городская публика иногда по закону Божию слышала из уст детей интересные для нее и полезные для воспитывающегося юношества особые, довольно обширные, но совершенно понятные для всех статьи о каких-либо обязанностях христианских, например, об обязанностях детей в отношении к родителям и старшим, и об обязанностях родителей к детям и проч.; при нем во всех училищах вводилось нотное церковное пение, улучшалось чтение по церковной печати, улучшалось до того, что ученики не некоторые только, а все или почти все могли громко, внятно и раздельно читать и действительно читали поочередно в церкви часы, шестопсалмие и кафизмы, и мальчики охотнее прежнего начинали посещать в праздничные и воскресные дни богослужение – конечно, и потому, между прочим, что одни из них становились на клиросы и там пели с причетниками или певчими, другие прислуживали в алтаре, например, подавали кадило и пр., и многие из них были допускаемы до чтения. Преосвященный архиепископ тобольский Георгий в бытность в феврале 1849 года в Березове посетил, между прочим, Березовское училище и, испытывая учеников его, кроме других предметов, в знании и разумении ими катехизиса, священной истории и общеупотребительных молитв, так заинтересовался ответами их, что в этом испытании провел целых 3 часа, и затем много благодарил законоучителя, и в особенности смотрителя, г. Абрамова, за успехи учеников, – благодарил, между прочим, и за то, что в светском училище введено нотное церковное пение, и за то, что ученики училищные поочередно читают в храме при богослужениях, что некоторые из них (между прочим один самоед) весьма хорошо читали часы и при его архиерейских литургиях. То же самое преосвященный Георгий делал через год, именно: в феврале 1850 г., и в Ялуторовском уездном училище: и там так же и за то же благодарил г. Абрамова, хотя он, Абрамов, менее чем в полгода смотрительства в Ялуторовском училище в церковно-религиозном отношении далеко не успел еще сделать всего того, что им было сделано в продолжение почти восьмилетнего управления училищем березовским.

При столь усердных занятиях по заведываемым училищам Николай Алексеевич находил время заниматься и другими весьма серьезными делами: везде, где ни служил, он обозревал церкви в церковно-историческом и археологическом отношениях, разбирал и читал в церковных и городских архивах за старые годы дела, записывал местные предания, собирал местные же статистические, географические и этнографические сведения, из года в год, из месяца в месяц, изо дня в день, в положенные часы производил метеорологические и барометрические наблюдения, вел деятельную переписку с занимавшимися, подобно ему, Сибирью в ученом отношении (например, с историком Сибири Петром Андреевичем Словцовым), беседовал с учеными путешественниками по Сибири (например, с упомянутым выше лингвистом Кастеном и Ковальским, входившим в состав ученой экспедиции Гофмана на Урале, а отчасти и с самим г. Гофманом) и чем только был в состоянии помочь, помогал им в их трудах, изысканиях и наблюдениях. Сверх того, в Березове Николай Алексеевич делал опыты хлебопашества (чтобы увериться, возможно ли на таком глубоком севере хлебосеяние) и принимал самое деятельное участие в распространении картофеля в Березовском крае.

Ревностную и полезную училищную службу Николая Алексеевича знало и хорошо ценило и начальство его: при увольнении из Тобольского духовного училища глубокоученый и страстный любитель просвещения преосвященный тобольский Афанасий объявил ему «за отлично усердную службу в духовно-учебном ведомстве» в продолжение 4 лет свое благословение и благодарность; в 17-летнюю службу по Министерству народного просвещения начальники Тобольской губернии, по званию попечителей учебных заведений их губернии, четыре раза объявляли ему свою глубокую признательность, и раз (в 1852 году) признательность же, притом совершенную, объявил ему и генерал-губернатор Западной Сибири (Гасфорт); три раза была объявлена ему благодарность от министра народного просвещения, два раза всемилостивейше был он награжден деньгами: в первый раз третным окладом учительского жалования, а во второй 150 рублями и один раз золотым перстнем (в 143 р.). О местной, т.е. тобольской, дирекции училища нет нужды и говорить; она в своих годовых отчетах, в донесениях по случаю обозрений училищ и пр., и пр. всегда отзывалась о Николае Алексеевиче самым выгодным, лестным для него образом.

Прослужив 20 лет на учебной службе в Сибири сначала по духовному ведомству, а потом, и это наиболее, – по Министерству народного просвещения, Николай Алексеевич в 1852 году выслужил полную пенсию в 350 рублей в год. Оставаться долее на этой службе ему не было расчета. Правда, па ней он приносил и училищам, и особенно учащимся в них много пользы; правда и то, что труды его и заслуги по училищной службе ценились училищным начальством и, как видели мы, были щедро награждены; но 1) на училищной службе Николаю Алексеевичу более уже нечего было выслуживать: если б оставили его служить смотрителем училища еще на 5 лет, и после дали бы за нее небольшую прибавку к пенсии; 2) пенсия и с этой предполагаемой прибавкой за лишние 5 лет службы все-таки была бы для него с семейством и множеством родных сирот весьма ограниченная; 3) должность смотрителя ответственная, отвечать на ней нужно не только за себя, но и за учителей, и за учеников, словом, за все, а между тем и ему в продолжение с лишком одиннадцатилетнего смотрительства довелось отвечать (хотя ответы его состояли не в суде над ним и каких-либо взысканиях, а единственно в ответах следователям и в бумажном отписывании, так как беды случались не по его вине) за два сгоревших в его управление училищами училищных дома – в Березове и Тюмени; наконец – и это главное – он должен быть по получении за училищную службу пенсии выйти в отставку и затем совершенно погрузиться в бездеятельность, только 40, или никак уже не старше (в случае оставления его на службе еще на 5 лет) 45 лет, а он в эти годы чувствовал себя еще совершенно здоровым, чувствовал, что он может еще служить как с выгодой для себя, так и с пользой для самой службы. И вот он в 1852 или начале следующего, 1853 года обратился с просьбою к г. генерал-губернатору Западной Сибири Гасфорту о перемещении с училищной службы на службу гражданскую. Добрый и просвещенный Густав Христианович знал его с отличной стороны и по доношениям в главное правление тобольской дирекции училищ, и по его сочинениям, из которых некоторые были ему поднесены Николаем Алексеевичем, и по личным с ним разговорам во время его представлений при проездах генерал-губернатора через Ялуторовск и Тюмень, и на первый раз дал ему (20 мая 1853 г.) место столоначальника в 1 отделении главного правления Западной Сибири. В Омск он прибыл в начале июля 1853 года.

Впрочем, четырнадцатимесячную службу Николая Алексеевича в главном правлении Западной Сибири (с начала июля 1853 г. и по начало сентября 1854 года) можно назвать одною из самых черных, из самых скорбных страниц в книге его жизни: за одну ошибку (если только можно назвать это ошибкою), или лучше оплошность Николая Алексеевича, произошедшую притом единственно вследствие прямоты его характера, правил его – всегда строго держаться истины, и незнания, гак сказать, политических, служебных, придворных тонкостей, ближайший его начальник (впрочем, сам по себе человек образованный и для многих добрый, да и Абрамова принимавший на дому у себя ласково, снисходительно, чуть не по-товарищески) на службе в канцелярии поступал с ним иногда слишком уж по-начальнически, так, как водилось только в старину, и то, разумеется, не у всех, словом, со всеми капризами избалованного раболепством подчиненных начальника: бумаги, составленные им, иногда при всей канцелярии он нещадно критиковал, публично выговаривал ему за них, кричал из-за них; вырывал их из рук его, бросал на стол, даже отдавал пересоставлять их его подчиненным (например, его помощнику), словом, трактовал его как самого бездарного чиновника, как человека, вовсе не понимающего дела, унижал его до последней крайности.

Главному начальнику Николай Алексеевич не жаловался на свое тяжелое положение; но он скорбел о том, и скорбел глубоко, болел не только сердцем и душой, а иногда и телом.

К счастью Николая Алексеевича, во второй половине 1854 года южная часть области сибирских киргизов, непомерно увеличившейся через присоединение к ней и вообще к русским владениям Копала и Алматов (иначе Верное) с прилежащими к ним местами, отделена от нее (т.е. от области сибирских киргизов), и из нее образована особая область под названием Семипалатинской. В число советников областного правления этой вновь организованной области генерал-губернатор Западной Сибири Густав Христианович Гасфорт 1 октября означенного года назначил между прочими и столоначальника главного управления 1 отделения Абрамова, заметим, без малейшего с его стороны посредственного или непосредственного, прямого или косвенного искательства или домогательства о том.

Нелегко было служить Николаю Алексеевичу и в Семипалатинске: 1) отделение (хозяйственное) в областном правлении досталось ему довольно трудное и многосложное; 2) на него по временам, сверх управления своим отделением, было возлагаемо заведывание и другими отделениями, и иногда не на короткое время, – раз, например, он заведовал судным отделением более полугода (с 6 июня 1858 по 12 января 1859 года); 3) много раз он исправлял должность председателя областного правления (который с 1869 года стал именоваться вместе и вице-губернатором), иногда, конечно, только не подолгу – по нескольку только дней и недель, а иногда и довольно долго – по нескольку месяцев, а раз и почти целый год (с 7 ноября 1864 по 19 октября 1865 года), и еще раз (в сентябре и октябре 1869 г.), исправляя должность вице-губернатора и председателя областного правления, по случаю командировки последнего в Зайсайское приставство, что на р. Джемини, для производства следствия (по поводу произведенных там китайскою изгарью – кизыл-аяками беспорядков), вместе исправлял должность и военного губернатора Семипалатинской области за отбытием и его туда же, и все это он делал, не слагая с себя и прямой своей обязанности, т.е. управления своим отделением; 4) на него по временам были возлагаемы разные, иногда, конечно, неважные и довольно легкие, а иногда, напротив, очень важные и очень трудные поручения, например: в 1855 и 1863 гг. – быть членом областного рекрутского присутствия; в 1857 г. – открыть в городе Копале окружной приказ, в 1859 г. – приготовить все нужное к открытию Семипалатинского уездного училища; в 1860, 1861, 1862 и 1863 годах – быть членом комитета по постройке в Семипалатинске каменных присутственных мест, а с августа 1867 года и чуть не по настоящий 1870 год председательствовать в другом подобном комитете, по достройке в Семипалатинске же (неоконченных постройкою оказавшимся несостоятельным купцом из евреев Гудовичем) каменных: острога, окружного приказа и окружного же казначейства и деревянного здания для полиции; в 1857 году – составить наказы для всех присутственных мест и должностных лиц Семипалатинской области, а в 1861 году составить особый наказ для военноокружных начальников внешних округов той же области по гражданской части; в 1860 году обревизовать в подробности дела Копальского полицейского управления, и в 1866 году произвести следствие в Кокпектипском округе об угоне скота и грабеже имущества у русскоподданных киргизов того округа киргизом же, но не состоявшем в русском подданстве Тауне-Байжигитовской волости Тилюгоном Адрашевым с его родовичами, и в то же время обозреть золотые промыслы Кокпектинского округа; в марте 1868 года – быть председателем комиссии, учрежденной для приема присланного от китайского правительства серебра, в ямбах и тайтюяках, на сумму 29963 р. в возврат казне, употребленных Копальским и Алматинским комитетами на содержание китайских эмигрантов, а в апреле и частью в мае 1869 года исправлять должность областного прокурора. Кроме всего этого, 5) Николай Алексеевич состоял постоянно то директором, то членом разных комитетов и советов, существующих в г. Семипалатинске, именно: областного оспенного, областного попечительного о тюрьмах, областного же комитета общественного здравия и Семипалатинского попечительного совета девичьего училища да (в 1868 году) временно, однако же более трех месяцев, исправлял во втором из поименованных комитетов должность казначея.

Нелегко было служить Николаю Алексеевичу при стольких и его прямой, и посторонних обязанностях и разнородных поручениях и в Семипалатинске, но Николай Алексеевич не уклонялся не только от своей, но и от посторонних обязанностей, не тяготился и многоразличными поручениями, не роптал на возлагавших их, напротив, с ревностью исполнял их, даже иные поручения считал себе за честь, принимал за особое внимание к нему начальства. Он трудился, как говорится, в поте лица; зато у него и было все исправно, шло хорошо и успешно: дела, например, по его отделению и по председательству, а также и в разных комитетах, если только они прямо от него зависели, никогда не залеживались, напротив, шли своевременно, текли быстро; поручение, например, от 6 июля 1859 г. приготовить все нужное к открытию в Семипалатинске уездного училища им было исполнено с пользою для самого училища и к удовольствию начальства всего в два месяца, так что училище и было открыто 8 сентября; наказы для всех присутственных мест и должностных лиц Семипалатинской области, при всей их громадности, он составил в один только год (с августа 1857 по 14 июля 1858 года) и своевременно представил по принадлежности, кому следовало; также скоро им был составлен (в конце 1861 и начале 1862 г.) и своевременно представлен начальству и наказ военноокружных начальников внешних округов Семипалатинской области по гражданской части, и если все эти наказы не отпечатаны и не введены в действие, то это не по их внутренним или внешним недостаткам, а совсем по другим причинам, быть может, между прочим, и потому, что около 1866 и 1867 годов у правительства была мысль Семипалатинскую область совсем закрыть. В две поездки на Копаль (сначала в 1857, а потом в 1860 году) Николай Алексеевич не только исполнил прямые, данные ему, поручения – открыл окружной приказ и обревизовал полицию, но он в эти же поездки много хорошего сделал и для географического общества, которого он, как увидим ниже, состоял членом, собрал много сведений о малоизвестных в ученом мире реках Семиречинского и Заилийского краев, а также об Арасанских минеральных водах, из которых (сведений) после им много было составлено статей для «Тобольских губернских ведомостей», а также и для изданий географического общества. В 1860 году в Кокпектинском округе не только скоро и успешно произвел он следствие о разорении тамошних русско-подданных киргизов соседними, неподданными киргизами же, и осмотрел золотые прииски Кокпектинского округа, по скоро же составил и отчет для Семипалатинского правления о сем осмотре, и большую статью о золотопромышленности в упомянутом округе для географического общества. Словом, все своевременно и с хорошим успехом делалось у Николая Алексеевича по его служебным и частью неслужебным обязанностям в Семипалатинской области. Только председательство его (в 1867-1869 гг.) в комитете о достройке в Семипалатинске зданий для округа, окружного приказа, казначейства и полиции наделало ему много хлопот и неприятелей. Каким-то образом комитет обессилевшему в денежных средствах, или, просто сказать, разорившемуся подрядчику – строителю всех тех зданий еврею Гудовичу – выгадал казенных денег гораздо больше, чем ему, Гудовичу, следовало за произведенные им работы получить, за что все члены комитета, начиная с его председателя, могли подвергнуться опасности поплатиться за свою оплошность своим трудовым достоянием, быть может, и случилось бы, если б не вывел их из затруднения, не спас от разорения один из поручителей по Гудовичу, а именно покойный потомственный гражданин, бывший омский городской голова Владимир Петрович Кузнецов, который единственно на свой счет устроил все недоконченное по тем зданиям Гудовичем.

На службе в Семипалатинске Николай Алексеевич трудился в поте лица, и однако ж, как сказано выше, никогда не жаловался на трудность службы, даже считал себя весьма Довольным, счастливым на ней, потому что его службой, трудами в Семипалатинске всегда было довольно его областное начальство. Справедливость сказанного доказывают чины и награды, к которым его представляло начальство и которые, по его представлению, он получил: а) в 1854 году на службу в Семипалатинское областное правление он поступил только с чином надворного советника, а в 1861 году он имел уже чин статского советника, и если он не получил дальнейших чинов, то это единственно по несоответствию их должности, которую он проходил, месту, какое он занимал; б) на службу в Семипалатинске он поступил без всяких знаков отличия, а через 15 с половиною лет службы там, он умер кавалером орденов Станислава 2-й степени, с Императорскою короною, 2-й же степени св. Анны и 4-й степени св. Владимира (само собой разумеется, имея ранее ордена 3-й степени Станислава, 3-й же степени св. Анны), имел также знаки отличия беспорочной службы за 15, за 20 и 25 лет; в) 1869 году им была еще получена денежная награда, награда небольшая (в 150 рублей), но ему в то время очень пригодившаяся для уплаты оставшегося за ним долга за купленный им перед тем дом; г) о том же, т.е., что в Семипалатинске были всегда довольны службой Николая Алексеевича, свидетельствуют признательности и благодарности, какие областное начальство объявляло ему в разные времена и по разным случаям (например, по поводу успешного приготовления им всего нужного к открытию в Семипалатинске уездного училища и окончания годичного его председательствовал и я в областном правлении); тоже наконец д) подтверждается и назначением в конце 1868 года Николая Алексеевича советником и во вновь организованное тогда Семипалатинское областное правление.

И в сказанном доселе о Николае Алексеевиче, надеюсь, читатели заметили нечто такое, что покойному даст хотя некоторое право на известность, – право быть оглашенным в печати. Но, признаюсь, не это настоящая причина составления и печатания его биографии (ибо мало ли есть на свете хороших и с гораздо высшими чинами и заслугами, чем Николай Алексеевич, чиновников, которых биографии однако ж не пишутся и не печатаются)! Нет, пишущего заставила составить биографию Николая Алексеевича главным образом особенная специальность его знаний и его сочинений... Почти в начале биографии, именно в описании обучения покойного в Тобольской семинарии, было сказано, что в нем уже и тогда замечалась охота заниматься историей, географией, археологией Сибири, и вообще всем, относящимся до нее, что он и тогда любил почитать и послушать о своей родной стороне, любил более замечательные события из епархиальной или семинарской жизни, да и из общей истории русской Церкви записывать в особых тетрадках. По выходе из семинарии, на службе в тобольских духовном и гражданском народном училищах охота эта в покойном развилась и усилилась: в годы от половины 1832 и до начала 1842 он серьезным образом читал всякого рода сочинения, касавшиеся Сибири, какие только ему удавалось доставать, например, Миллера, Фишера, Палласа, Гмелина, Фалька, Гванини, «Записки в Сибирской истории служащие», (которые помещены в «Древней вивлиофике» Новикова), «Сибирскую летопись» Есипова, «Полное собрание законов», «Ежемесячные сочинения» Миллера, «Государственные грамоты и договоры», изданные гр. Румянцевым, «Сибирский вестник» Спасского, равно как и «Сибирские древности», Спасским же изданные, «Историю иерархии российской Церкви», «Словарь писателей духовного чипа», «Краткое показание о сибирских воеводах, архиереях» и пр., рукописную «Сибирскую летопись», принадлежащую Тобольской семинарской библиотеке, «Книгу записную» (рукопись же), сколько в Тобольске и во всех сибирских городах и острогах... в котором году, и кто имена бояр и окольничьих и стольников и дворян... на воеводствах бывали... и кто который город ставил... «Краткое описание» (также рукописное) остяцкого и вогульского народов с историей крещения их митрополитом Филофеем Лещинским, Григория Новицкого, и пр., и пр. Из многих из них он делал довольно значительные извлечения, а некоторые из них, именно рукописные, или приобретал в собственность покупкою, если они составляли принадлежность частных лиц, и лица эти не дорожили ими, или, если они были казенные, переписывал их (например, «Сибирскую летопись», «Книгу записную»... и описание остяцкого народа) через наемных писцов, что соединено было с чувствительными для него расходами, судя по учительскому жалованью того времени и по тому еще, что он в то время был уже женат. Кроме того, Николай Алексеевич в бытность учителем тобольским рылся в некоторых старых архивах, например, губернском, полицейском и семинарском, обозревал в археологическом и историческом отношениях тобольские церкви, а также Софийский собор с его ризницею и Тобольский Знаменский монастырь, пересматривал их описи, грамоты, дела, и о них и из них делал для себя заметки, знакомился со старыми людьми, особенно со знатоками тобольской старины, собирал от них предания и пр., и пр.

К оживлению и усилению в Николае Алексеевиче наклонности к занятию сибирскими и, в частности, тобольскими древностями, историей и, пожалуй, статистикой, содействовали в особенности два обстоятельства – знакомство его с историком Сибири Петром Андреевичем Словцовым и внимание к нему дирекции тобольских училищ. Петр Андреевич, живший в 30-х годах и начале 40-х в Тобольске на пенсии, занимавшийся тогда составлением известного своего «Исторического обозрения Сибири» (в двух томах, 1838 и 1844 годы), и между тем уже не обладавший в то время, по старости лет, хорошим зрением, как-то узнал об Абрамове, как страстном любителе всего касающегося Сибири, как толковом чтеце старинных рукописей и вместе как о солидном и очень хорошей нравственности молодом человеке (вертопрахов, людей дурного направления мыслей и дурных правил, а также бестолковых Словцов не любил), узнал и пригласил его к себе, между прочим, в качестве чтеца бывших у него во множестве старинных рукописей, множества из разных присутственных мест и от разных лиц присылаемых к нему материалов исторических, географических и статистических, большой его переписки и с лицами, и с присутственными местами. Николай Алексеевич принял это приглашение, почти каждый вечер бывал и читал у Словцова; по, оказывая услуги старцу, историку Сибири, в то же время сам он для себя находил любимую пищу именно в том, что узнавал содержание любопытных для него документов, бумаг, материалов. Кроме того, старец этот, слишком серьезный, строгий и молчаливый с людьми незнакомыми или не приходившимися ему по духу, со знакомыми своими, близкими к нему, а в том числе и с Абрамовым, нередко по окончании чтения вступал в суждения о прочитанном, вспоминал любезную и знакомую ему сибирскую, а частью и петербургскую старину, рассказывал собеседникам о разных исторических событиях и лицах, а с другой стороны, и сам он от своих собеседников охотно выслушивал их мнения, их рассказы, особенно о чем-нибудь относящемся до его исследований. В историческом обозрении Сибири есть довольно мест, которые доказывают, что Петр Андреевич не отвергал замечаний и Абрамова, что он с удовольствием пользовался указаниями, какие делал ему сей последний, и материалами, какие он доставлял ему, и бывая в Тобольске, и служа уже в Березове. Директор Тобольской гимназии 30-х и 40-х годов, сам человек образования простого и очень обыкновенных способностей, однако ж в своих подчиненных умел узнавать и ценить трудолюбие, способности, познание и занятия литературой. Между прочим в Абрамове он сумел заметить страстную любовь заниматься стариной и всем относящимся до Сибири и лично сам ободрял его в его занятиях, да и рекомендовал его, между прочим, за это высшему учебному начальству, например, ежегодно в своих отчетах по дирекции указывал на особые труды его, на статьи, составлением которых он занимался в течение того или другого года, лучшие из статей представлял в журнал Министерства народного просвещения, и редакция сего журнала, спасибо ей, не только не отвергала, напротив, интересовалась ими, печатала их, например, Составителя первой сибирской летописи, архиепископа тобольского Киприана объяснение (с татарского языка) названий разных сибирских местностей и проч., и не только печатала, но и высылала ему, автору, по нескольку десятков отдельных оттисков с его статей, даже присылала ему гонорары, что все для молодого учителя, для человека только еще начинавшего писать, конечно, было весьма лестно.

Что делал Абрамов по части изучения Сибири и всего относящегося до нее в бытность его штатным смотрителем березовских, ялуторовских и тюменских училищ, о том было довольно подробно говорено выше. Здесь же можно заметить об этом то только, что 1) Абрамов на смотрительской службе занялся собиранием сведений о лицах, уже не только служивших в Сибири и принадлежавших истории Сибири (каковы, например, тобольские архиереи, сибирские губернаторы и им подобные люди), но и о принадлежавших истории целой России и в Сибири только бывших по несчастию в заточении, например, о князе Меншикове и его семействе, о князьях Долгоруких, также с семействами, и о графе Остермане, которые все, как известно, по превратностям судьбы доживали свой век в Березове и о жизни которых там сохранились еще некоторые предания, по крайней мере находились следы их могил и сохранились кое-какие их вещи; что 2) к занятиям историей, географией и древностями Сибири он присоединил занятия климатологией, т.е. метеорологическими и барометрическими наблюдениями и еще сибирской этнографией. Заняться последнею, например, в Березове Николаю Алексеевичу было большое удобство: около Березова и во всем его округе живут преимущественно инородцы – остяки, самоеды и частью вогулы; ему же время от времени доводилось по всему Березовскому и даже Сургутскому округам ездить по обязанности штатного смотрителя для обозрения подведомых ему городских и сельских училищ и церковноприходских школ. Во время этих поездок он обозревал и училища, обозревал также в историческом и археологическом отношениях встречавшиеся ему на пути церкви и монастыри, а, главное, входил в сношения со встречавшимися инородцами, разведывал, например, о прежних их языческих верованиях, о крещении их некогда митрополитом Филофеем и его спутниками; о настоящем состоянии у них христианства, их занятиях, одежде, обуви, словом, о всем их житье-бытье. После в Ялуторовске и Тюмени по части этнографии много сведений доставило Николаю Алексеевичу его знакомство с окружающими эти города татарами и населяющими Тюмень и се окрестности ремесленниками, а также и с их разнородными промыслами.

Разнородные сведения, собранные Николаем Алексеевичем как в бытность учителем в Тобольске, гак и в бытность в разных городах смотрителем училища, служили ему прекрасным и самым обильным материалом для статей и целых сочинений по истории, географии, статистике, этнографии и археологии Сибири, которые были составляемы им или на местах собирания для них сведений и тотчас по собрании сведений, или уже после – на других местах службы. А метеорологическими его наблюдениями интересовалась сама Академия наук, куда они посылались дирекцией тобольских училищ или лучше Министерством народного просвещения, интересовалась до того, что она поручала известным ей лицам, и за довольно значительные деньги, давать им другую форму, и что некоторые из ее членов (академик Веселовский) пользовались ими наряду с наблюдениями, деланными самыми известными учеными, при вычислениях состояния температуры – тепла и холода в местностях, близких к Северному полюсу, в местностях, находящихся под одними и теми же градусами северной широты, но под разными градусами восточной долготы.

В звании учителя тобольских училищ Абрамов посылал через начальство статьи только в журнал Министерства народного просвещения; но в звании штатного смотрителя училищ он начал посылать свои статьи и материалы для сочинений географических, статистических, исторических, этнографических и археологических по части Сибири в общества географическое и археологическое. То и другое «за труды и содействие в пользу их» избрали его сначала в свои члены-сотрудники (в мае 1848 и октябре 1850 г.), а после (в ноябре 1858 г., по крайней мере, первое) переименовало его из членов-сотрудников в действительные свои члены, выслало ему на это звание свои дипломы. В своих изданиях они охотно печатали его большие и малые статьи, высылали ему gratis свои издания, присуждали ему свои медали и делали о нем и его трудах в своих отчетах лестные отзывы. Впоследствии, когда археологическое общество ослабло в своей деятельности, стало делать выпуски своего издания весьма редко, даже совсем прекратило их, Николай Алексеевич начал посылать статьи исторического и археологического содержания в общество истории и древностей российских, что при Московском университете, которое те его статьи и печатало в издаваемых им чтениях... В 1865 г. Николай Алексеевич был избран еще членом-корреспондентом от Тобольского физико-медицинского общества; и время от времени он сносился и с обществом любителей естествознания или естествоиспытателей при Московском университете; в антропологическое отделение сего последнего общества, согласно его просьбе, он послал свои статьи о курганах Тобольской губернии и Семипалатинской области.

С переходом училищной службы на гражданскую, т.е. с перемещением его из Тюмени в Омск, ученая и литературная деятельность Николая Алексеевича прекратилась, по крайней мере, на время: служба эта, как видели мы выше, вначале была соединена с большими неприятностями для него, притом была для него почти совершенно новая, следовательно, ему нужно было к ней привыкать, нужно было посвящать ей время и вне канцелярии, даже и не в присутственные дни. В год и четыре месяца службы в главном правлении Западной Сибири он, кажется, только и написал статейку: «Проповедь Евангелия сибирским вогулам». Зато в Омске он встретил молодых Менделеевых и сестру их Ев. И. Капустину (детей покойного директора Тобольской гимназии Ив. Павл. Менделеева), которые, получив в наследство от образованных фабрикантов Корнильеых много хороших, но старинных книг о Сибири и не находя в них для себя никакого интереса, предоставили ему – Абрамову – на волю взять из них книг в собственность себе, какие ему было угодно. Абрамов взял несколько томов этой любезной ему старины и часть их оставил у себя для пользования при будущих работах, а часть разослал в ученые общества, например, в географическое.

В Семипалатинске при расположении к Николаю Алексеевичу начальства и при покое его душевном, ученая и литературная его деятельность не только возобновилась, но и усилилась сравнительно со всеми периодами прежней его деятельности. В 15 с половиною лет областной семипалатинской службы им написано и напечатано в разных журналах и других повременных изданиях столько статей, что, право, удивляешься, когда ему, при известной его аккуратности по службе, удавалось столько написать, и как у него, при усерднейшем исполнении стольких прямых и косвенных обязанностей, доставало сил на сочинения. Кучи прежде собранных, но еще не обнародованных сведений, старинные книги и рукописи, касающиеся Сибири, приобретенные или переписанные им как в Тобольске, так и вне Тобольска, архив областного правления и официальные сведения, поступавшие туда и в канцелярию губернатора со всех округов области, поездки его на Копаль и в Кокпекты, осмотры им при этих поездках и помимо их озер, рек, гор, урочищ области и в особенности остатков, развалин Семи палат (которые дали свое название г. Семипалатинску) и других памятников владычества над теми местностями джунгаров (иначе калмыков) и подвластных им тогда киргизов, их идолослужения, погребения и пр., обширная корреспонденция как со служившими в степи, так и с другими лицами, особенные явления природы, случавшиеся при нем в Семипалатинске и Семипалатинской области, например, землетрясение, бывшее 12 декабря 1857 года в Семипалатинске и разных других пунктах Семипалатинской области, пыльный туман в Семипалатинске же и около него на весьма значительном пространстве, бывший 16, 17 и 18 февраля 1856 г., сильные и с особенными явлениями лунные затмения, проезды через Семипалатинск ученых, принадлежавших к экспедициям, какие неоднократно снаряжаемы были тогда географическим обществом и разными ведомствами на Алтай и во вновь присоединенные и никем еще до того необозренные в ученом отношении Семиречинский и Заилийский края, беседы с ними, обменом с ними сведений и мнений, словом, все доставляло ему материал для составления тех или других статей. Оживлению литературной и ученой деятельности Николая Алексеевича в Семипалатинске немало содействовало и начинавшееся тогда (1857 г.) издание «Тобольских губернских ведомостей» и появление в 1859 и 1860 годах в весьма значительном количестве новых духовных журналов, в том числе «Странника»... До 1857 года Тобольская губерния не имела своего литературного и официального печатного органа; в Тобольске (да, кажется, и в других сибирскогубернских городах то же было) почему-то не издавались губернские ведомости. Но в этом году, даже и не в самом начале его, по настоянию ли правительства, или как-нибудь иначе, началось их издание. Тобольский губернатор того времени Виктор Антонович Арцымович, не любивший делать что бы то ни было по губернии кое-как, захотел, чтобы начавшиеся при нем губернские ведомости издавались не для формы только, чтобы отделаться от предписаний, но чтобы они были изданием живым, полезным и интересным как для местных жителей, так и для жителей других местностей. Для этого он, между прочим, ко всем любившим что-нибудь писать о Сибири, в особенности о заведываемой им Тобольской губернии, и лично, к кому можно было, и письменно обращался с самыми усердными приглашениями принять участие в начавшемся у него издании сообщением в редакцию его своих статей. В числе других, и едва ли не ранее других, губернатор обратился с письмом о том в Семипалатинск к Абрамову. Добрый, горячий любитель всего сибирского, Николай Алексеевич радушно обещал постоянно содействовать своими трудами в издании ведомостей, как он выразился в ответном своем письме к губернатору, «родной Тобольской губернии» и свое обещание исполнил самым точным образом, притом совершенно бескорыстно: в 12 лет существования «Тобольских губернских ведомостей» он в их редакцию переслал едва ли не до сотни статей. У пишущего под руками «Тобольские губернские ведомости» только за три первых (1857, 1858, 1859) года, из них статей Абрамова, частью вновь написанных, частью перепечатанных из разных журналов (например, журнала Министерства народного просвещения, «Географического вестника» и «Известий археологического общества»), одних без всяких перемен, а других с переменами и довольно большими дополнениями, до 30, и каких статей? Некоторые из них почти в лист печатный, некоторые более листа, иные почти в три печатных листа, а одна, именно «Описание Березовского края», чуть-чуть не в 9 печатных листов! Если в следующие (за тремя первыми) годы в «Тобольских губернских ведомостях» стали несколько реже появляться статьи с подписью: Н. Абрамов, то причина этого – не в охлаждении Николая Алексеевича к литературным трудам, а в том, что редакция «Тобольских губернских ведомостей» немного спустя по перемещении Виктора Антоновича из Тобольска в Калугу значительно изменила направление своего издания, например, она совсем не стала помещать в нем статей сибирско-церковно-исторических и церковно-археологических, вообще статей духовного содержания (а у Николая Алексеевича таких-то особенно много и было, и могло быть), сократила число печатаемых в своих №№листов и очень долго медлила с печатанием и тех статей, которые сама она предполагала и хотела печатать. Духовный журнал «Странник», и в особенности первый его отдел, нравился Николаю Алексеевичу по строго и просто назидательно-религиозному его направлению, по множеству очень дельных и вместе назидательных биографий лиц иерархии, подвижников благочестия и вообще строго нравственных и благочестивых людей, живших и действовавших преимущественно в русской, а частью и во всей православной церкви, притом в наиболее близкие к нам времена, по многим рассказам о благодатных явлениях над верующими, а с другой стороны – и по рассказам и о карах Божиих над неверующими, над кощунами и развратниками; и вот, спустя два года после появления сего издания, именно с 1862 года, он стал вкладывать в него лепты своего усердия, своего религиозно-нравственного настроения, стал посылать в «Странник» биографии тобольских иерархов и некоторых других благочестивых лиц, живших и действовавших в Сибири, например, праведного Симеона Верхотуре кого, мученика Василия Мангазейского, туруханского подвижника Тихона, туруханского же игумена Илиодора, рассказы о некоторых чудотворениях через Абалакскую икону Божией Матери, а также об обращении сибирских инородцев к вере Христовой и пр. Всех таких статей им в течение 8 лет его участия в издании «Странника» в редакцию было переслано до 30, следовательно, почти по 4 статьи на каждый год.

Впрочем, в последнее время литературная деятельность Николая Алексеевича и в Семипалатинске стала, кажется, несколько ослабевать как по количеству печатавшихся его статей, так и по самому достоинству этих статей: по крайней мере последние напечатанные им в «Страннике» биографии архиепископов тобольских Евлампия, Амвросия I (Келембета) и Амвросия II («Странник» 1869 г., март, август и октябрь) как-то скудны сведениями о лицах, которые описаны в них, не отличаются и живостью описания. Причины этого, конечно, и годы – 56 или 57 лет, и слабость зрения, которое он много повредил прежде чтением пыльных архивных дел, а потом служебных бумаг, и постигавшие его в зимы последних годов (1869 и 1870) болезни, и, наконец, житье его – в таком месте, где книг и журналов, близких к его специальностям, в особенности к церковно-исторической, никто, кроме него, не выписывал и не выписывает, где нет никакого архива духовного ведомства, да и нет там таких лиц, кто мог бы его сведения, например, о названных архиереях оживить, пополнить и пр.

Не имея под руками иных журналов и газет, где помешались статьи Николая Алексеевича, я не могу перечислить их или высчитать, сколько в сложности печатных листов во всех его статьях, вместе взятых. Потому перечислю их не все.

а) По истории церкви сибирской и сибирским церковным древностям:

Материалы для истории христианского просвещения Сибири со времени покорения ее в 1581 году до начала 19-го столетия (Журнал Министерства народного просвещения 1854 года №№2 и 3).

Христианство в Сибири до учреждения там в 1621 году епархии («Странник»).

О введении христианства у березовских остяков (Журнал Министерства народного просвещения 1851 г. №12 и «Тобольские губернские ведомости» 1857 г.).

Проповедь Евангелия сибирским вогулам (Журнал Министерства народного просвещения 1854 г. №8 и «Тобольские губернские ведомости» 1857 года).

Из 29 архипастырей, управлявших тобольскою паствою с 1621 года по настоящее время, Абрамовым описаны в отдельных статьях (из которых некоторые сначала помещены были в Журнале Министерства народного просвещения и в «Тобольских губернских ведомостях» 1858 и 1859 годов, а потом все – одни перепечатаны с разными поправками и дополнениями, другие же в первый раз напечатаны в «Страннике» 1862-1869 годов) двадцать: Киприан, Макарий, Нектарий, Герасим, Симеон, Корнилий, Павел 1, Игнатий, Филофей, Иоанн, Антоний I, Антоний II, Сильвестр, Павел II, Варлаам I, Амвросий I, Амвросий II, Павел III, Георгий и Евлампий. Значит, остались неописанными им только 9 тобольских преосвященных: два (св. Димитрий Ростовский и Никодим), потому что они в Тобольск и не приезжали, два (Евгений и Варлаам II), потому, конечно, что они еще здравствуют, четыре (Арсений Мацеевич, Антоний III. Афанасий и Владимир), потому что они (и еще св. Димитрий Ростовский) описаны ранее его другим лицом (прот. А. Сулоцким), и, наконец, один (Феогност), потому что его, по недавней его кончине, не было еще времени описать.

Из многочтимых икон, находящихся в разных церквах и монастырях Тобольской епархии, Абрамовым описано (частью в «Тобольских губернских ведомостях» 1857 и 1859 годов, частью в «Страннике» и в «Томских губернских ведомостях», а более в «Известиях археологического общества» 1859 и 1862 годов) до 24-х. Впрочем, большая часть их описаны им кратко, а подробно описаны только Абалакско-Семипалатинская икона Божией Матери да Нерукотворный образ Спасителя, именуемый Тарханским, отчасти сама Абалакская икона и еще три или четыре иконы церквей г. Березова.

Некоторые из монастырей Тобольской епархии, например, Абалакский, Тюменский, Кодинский и Ивановский, – в «Тобольских губернских ведомостях» и «Страннике».

Праведный Симеон Верхотурский, мученик Василий Мангазейский, основатель Гуруханского монастыря Тихон и игумен Туруханского же монастыря Илиодор (все в «Страннике»):

б) По гражданской сибирской истории:

Ермак, покоритель Сибири.

Первый губернатор сибирский, кн. М.П. Гагарин.

Князь А. Дан. Меншиков, князья Долгоруковы и гр. Остерман.

Губернатор сибирский Соймонов.

Губернатор тобольский Денис Ив. Чичерин.

Генерал Куткин и его жалобы министру юстиции на несправедливых судей.

Петр Андр. Словцов.

О сибирских дворянах и детях боярских.

Пожары тобольские до 1788 года.

Наместничество в Тобольске.

в) По древностям сибирским:

Кроме статей о старинных многочтимых иконах в Тобольской епархии, названных выше.

Курганы и городища в уездах Тюменском, Ялуторовском и Курганском.

Семь палат, давших название Семипалатинску.

Надмогильная каменная пирамида в киргизской степи.

Медная сибирская монета.

О железных и оружейных заводах в Сибири в XVII и XVIII веках.

О древних печатях и гербах сибирских городов.

г) По географии, статистике и этнографии Сибири.

Описание Березовского края (сначала в 12-й книжке «Записок географического общества», а потом с прибавлениями в «Тобольские губернские ведомости» 1858 года).

Чукотский народ («Географический вестник»).

Города: Тюмень, Семипалатинск, Курган (первоначально слобода Царево-городище), Ялуторовск с округом, Усть-Каменогорск, Копаль, Верное.

Озера: Нор-Зайсал с его окрестностями («Географический вестник» и «Тобольские губернские ведомости»).

Реки: Тобол, Шилка, Аргунь, Чу, Или, Лепса, Аягуз, Каратал.

О значении имен некоторых рек и мест Тобольской губернии (Журнал Министерства народного просвещения, 1841 г.).

д) По естествознанию или по физической географии Сибири:

О климате города Березова, «Географический вестник» и «Тобольские губернские ведомости» – статья, составленная преимущественно на основании метеорологических и барометрических наблюдений, которые вел Николай Алексеевич в Березове.

Другая большая, по содержанию подобна предыдущей, статья (напечатанная на немецком языке в Дерпте, в 1853 году) составлена известным метеорологом Кеметцем на основании метеорологических и барометрических наблюдений, которые вел Николай Алексеевич в Семипалатинске с 1 октября 1854 года до начала 1862 года, и которые им были представлены в географическое общество.

Арасанские (близ Копала) минеральные ключи.

О сухом пыльном тумане, бывшем в Семипалатинске в феврале 1856 года.

О землетрясении, бывшем в декабре 1857 г. в Семипалатинской области.

Перечислив столько статей, написанных покойным Николаем Алексеевичем, и вспомнив, что здесь не все еще написанное им исчислено, пожалеем о том, что все это отрывки, что нет в этом (кроме разве описания Березовского края и городов Тюмени, Семипалатинска и Ялуторовска с округом) почти ничего систематического, единого, цельного, и что все это рассеяно по журналам и газетам, а не собрано в одно или несколько каких-либо особых изданий, хотя бы то в виде сборников.

Николай Алексеевич, конечно, не был непогрешим в своей специальности; да и возможно ли обойтись без погрешностей в таком кропотливом деле, каковы, например, древности, какие бы они ни были, сибирские ли, или несибирские, или архивные разыскания? И находились критики, которые крепко осуждали его: один, например, критик в покойном «Современнике», ставя Абрамова, как говорится, на одну доску с г. К-м, известным гиперболистом, любившим многое из родного ему, т.е. из сибирского, преувеличивать донельзя, упрекал Абрамова в крайнем будто бы преувеличении, в фальшивом изображении в одной из его статей благосостояния сибирских крестьян, между тем как Абрамов вовсе не говорил в таком тоне, что будто бы сибирские крестьяне всех местностей и все до одного благоденствуют, как Адам в раю. К тому же, кто из сибиряков, бывавших в великой России, или кто из великороссов или белорусов, живавших в Сибири, пристально всматривавшихся в быт крестьян обоих указанных больших полос государства, не знает, что сибирские крестьяне в весьма значительном большинстве гораздо лучше живут, гораздо зажиточнее, чем великороссийские и в особенности белорусские крестьяне? Кто из этих бывалых и внимательных лиц не замечал, что крестьянки-сибирячки гораздо опрятнее, чище держат свои дома, сами себя и детей своих, чем крестьянки чисто русские; и что сибирское крестьянство гораздо развитее крестьянства великороссийского и белорусского? Другой критик в каком-то журнале строго изобличал Абрамова в том, что он будто бы неумеренно пользовался при составлении им статьи о Нор-Зайсан («Географический вестник» 1856 г. и «Тобольские губернские ведомости» 1860 г.) рукописью об этом же озере сотника Недорезова, бывшего довольно долго начальником Войсковой рыбалки на Нор-Зайсане, и будто бы он ни слова не сказал в статье своей об этом лице и об этой рукописи. Но а) в названной статье Абрамов упоминает о Недорезове, а б) многие ли из занимающихся географией, из пишущих о предметах, входящих в область географии, пишут свои сочинения, описывают, например, моря, озера, реки, города, народы и пр. единственно по собственным наблюдениям, по личным обозрениям описываемых ими местностей? Не пользуются ли напротив все или почти все эти лица описаниями, какие ранее их сделаны другими? Нет, у Абрамова были и есть лучшие ценители его трудов в сравнении с упомянутыми, ценители компетентные: таков, например, любивший Николая Алексеевича покойный историограф Сибири П.А. Словцов: таковы общества географическое и археологическое, которые, как видели мы, весьма охотно принимали не только в свои архивы или библиотеки, но и на страницы своих изданий его материалы и статьи, которые радушно приняли его в число своих членов, присуждали ему свои медали и прочее; таковы еще ученые разных экспедиций, которые в бытность его как в Березове, так и в Семипалатинске, отыскивали его там, находили интерес в разговорах с ним о Сибири; такова, наконец, и Академия наук, интересовавшаяся его метеорологическими наблюдениями. А вот еще оценка литературных трудов Н.А. Абрамова: в №41 «Санкт-Петербургских ведомостей» 1856 года было сказано о напечатанном перед тем (в XII т. «Записок географического общества») описании Березовского края Николая Алексеевича: «Статья г. Абрамова представляет много любопытного. Она составлена лицом, хорошо знакомым с жизнью этого края, бывшего некогда ссыльным местом для стольких замечательных лиц. Автор касается географии, статистики и даже истории Березовского края и сообщает несколько интересных сведений о его населении – остяках и самоедах. Он составил свое описание как на основании письменных источников, так и на основании своих личных наблюдений и рассказов местных жителей. Вообще, статья сделана с большим толком. Это, сколько нам известно, лучшее описание Березовского края. Сообщаемые автором сведения о знаменитых изгнанниках, живших в Березове: о Меньшиковых, Долгоруких и Остермане – очень интересны». Метеорологические и барометрические наблюдения, которые производил Николай Алексеевич, между прочим, в Семипалатинске, им по званию члена географического общества, в начале 1862 года были посланы в это общество; член сего общества, известный метеоролог, профессор Дерптского университета Кемпц принял на себя труд составить из них особую статью (на немецком языке) и ее напечатал в 1863 году в издававшемся тогда в Дерпте ученом метеорологическом журнале. Из описания города Семипалатинска Абрамова, напечатанного в «Географическом вестнике» 1861 года, кто-то из членов Лондонского королевского географического общества сделал (разумеется, на английском языке) большое извлечение, и в 1862 году напечатал в издаваемом сим обществом журнале. Отдельные оттиски названного извлечения были присланы Абрамову при весьма лестном для него письме председателя Лондонского географического общества, знаменитого Мурчинсона. Два года тому назад главный начальник Западной Сибири при представлении в Семипалатинске путешествовавшему тогда Великому князю Владимиру Александровичу между другими местными чиновниками и Абрамова и при поднесении сим последним Его Императорскому Высочеству некоторых из своих сочинений, рекомендовал его – Абрамова – высокому путешественнику как лучшего знатока Сибири и всего сибирского, как авторитет в этом деле.

От специальности Николая Алексеевича, от трудов его по разработке сведений о Сибири вообще, и, в частности, о Сибири Западной, обратимся к религиозной стороне его жизни и деятельности. Почтенный старец, семипалатинский протоиерей П. Любомудров, коротко знакомый и духовник Николая Алексеевича, извещая одного из своих и вместе его знакомых о неожиданной его кончине, в письме своем (от 27 мая) назвал его, между прочим, «усердным почитателем святыни, ревнителем просвещения и истинным христианином»... И этот отзыв совершенно верен и беспристрастен. Мы уже видели отчасти, что Николай Алексеевич был человек действительно религиозный, что он и оставив духовное звание, к которому готовился было и происхождением и воспитанием, никогда не чуждался духовного звания, напротив, всегда его уважал и уважал до того, что сам, состоя на службе по Министерству народного просвещения, он убедил младшего брата своего, человека светского, поместил сына его для обучения в семинарию; что богословской науки никогда не забывал, любил со вниманием и размышлением читать слово Божие и места из него, кстати, и для назидания приводить в составляемых им статьях. Видели также, что он, кроме множества статей светского содержания, написал весьма немало статей (не менее 40) и духовного содержания, да в иных статьях и светского содержания (и именно в исторических о невинных страдальцах) старался проводить мысль и возбуждать чувства добрые, нравственные и религиозные, что, будучи сам религиозен, он всячески старался вести путем благочестия и доброй нравственности и детей, которые вверялись ему на воспитание. К этому мы должны прибавить следующее:

Николай Алексеевич не только начало и конец каждого дня, по обычаю всякого доброго православного христианина, освящал усердною молитвою; он освящал ею и начало каждого дела. Являлся ли он к занятиям в областное правление или другое какое-нибудь присутственное место, если не крестным знамением (чтобы не подать повода другим к шуткам, улыбкам и т.п.), то в мыслях призывал Господа Бога на помощь. Садился ли за составление какой-нибудь статьи, непременно ограждал себя крестным знамением, а перед составлением некоторых статей духовного содержания наиболее важных, например: биографии Иоанна Максимовича, митрополита Тобольского и Сибирского (1850 г.) и сведений о чудотворной Семипалатинской иконе Божией Матери (1859 г.), он не только молился, не только старался подолгу держать дух свой в молитвенном настроении, но постился по пяти дней. Всякое кощунство, где бы то ни было и кем бы то ни было сказанное, всякая, хотя бы то и легкая шутка над чем-нибудь священным произнесенная, его возмущали до глубины души, и он для ограждения святыни от неодобрительных поступков, от небрежного с ней обращения принимал деятельные меры, какие только возможны для частного человека. Вот на это пример. В 16 или 17 верстах от Семипалатинска, ниже его по Иртышу, есть так называемый Святой ключ, саженях во 100 от реки Иртыша и саженях в 80 от большой Семипалатинской дороги, в ущелье, из подошвы горы, из отверстия пространством около 3 четвертей аршина, похожего на отверстие русской печи, стремительно бьет вода. Святым этот ключ называется оттого, что, по преданию, многочтимая Абалакско-Семипалатинская икона Божией Матери еще в то время, когда Семипалатинск находился на другом месте (15-ю верстами ниже настоящего и в полутора верстах от ключа), несколько раз невидимою силою была уносима из семипалатинской церкви и каждый раз была находима подле названного ключа стоящею на тополевом дереве с горящею перед ней свечою. Над ключом устроен около 1850 года, в виде часовни, на столбах навес и там поставлены св. иконы. Многие заходят на Святой ключ, чтобы посмотреть на него, помолиться подле него Божией Матери, напиться из него (чистой и всегда холодной) воды, умыться ею, а иные и для того, чтобы и взять ее, на случай немощей, с собой. Некоторые как из жителей Семипалатинска, так и соседних казачьих станиц каждое лето и нарочно приходят и приезжают на Святой ключ для подобных благочестивых целей. К сожалению, иные из семипалатинцев, в особенности из молодежи, приезжали на ключ совсем не из благоговения, а единственно для прогулки, для развлечения и подле ключа позволяли себе заводить мирские увеселения, предаваться шумному разгулу, даже бесчинствам. Когда слух об этом дошел до Николая Алексеевича, объяла его ревность по святом месте: на железном листе, окрашенном черною краскою, он написал (белилами, разумеется, для прочности на масле): Ты, Господи, расторгл еси источники и потоки, посылаяй источники в дебрех (Псал.73, 15. 103, 10); проторжеся вода в пустыни... источник водный будет... и тамо будет путь чист, и путь свят наречется, и не прейдет тамо нечистый, ниже будет тамо путь нечист... и собрании Господем (в Сион) на место сие обратятся... и придут; над главою их хвала и веселие, и радость примется; отбиже болезнь, печаль и воздыхание (Ис. 35, 6. 7, 8 и 10), и лист этот прибил около дверей при входе в часовню. После того, когда приезжавшие на ключ забывали, где находятся, и начинали говорить, петь или делать неблагопристойности, старший из старичков, живущих в устроенной подле ключа келейке как для наблюдения за самой часовней, так и для охранения пожертвований в кружку и принятия посетителей, по предварительному приказанию Николая Алексеевича, подходил к бесчинствовавшим, обращал их внимание на надпись, просил их прочесть ее; в случае же их нехотенья читать, сам читал им ее и грозил доложить об их поступках Абрамову, а через него и начальству. По милости Божией, после того бесчинства и курение сигар и папирос около часовни прекратилось. Это было в 1865 году. С сего же года из Семипалатинска 8 июля (в день ежегодного приноса подлинной чудотворной Абалакской иконы Божией Матери из Абалака в Тобольск) каждогодно бывает на ключе крестный ход в сопровождении не одной сотни, даже в последнее время и целой тысячи народа. По мысли и совету Николая Алексеевича некоторые из усердствующих в святыне семипалатинских торговцев решились построить на Святом ключе вместо часовни деревянную на каменном фундаменте церковь с тем, чтобы быть ей приписною к Семипалатинской соборной церкви, где пребывает многочтимая Абалакско-Семипалатинская икона Божией Матери, приготовили для будущей церкви бутовой камень, кирпич, лес, известь, железо, пожертвовали несколько и денег и затем в конце 1864 года подали о дозволении построить помянутую приписную церковь прошение к томскому преосвященному. Но, за увольнением в то время одного томского преосвященного на покой, за скорою смертию другого и чуть ли не скорейшим еще отъездом (на иную кафедру) из Томска третьего преосвященного, разрешения на то долго не последовало. Есть слух, что в настоящее время уже разрешено строить – только не церковь, а часовню в виде церкви; но и опять препятствие: граждане семипалатинские по объясненной выше причине желают, чтобы будущая на ключе церковь, или доколе часовня, состояла приписною к собору, но казачье семипалатинское и окрестное население требует, чтобы та церковь или часовня была приписана именно к войсковой казачьей семипалатинской церкви – на том основании, что Святой ключ находится на казачьей земле. Что будет далее, неизвестно.

Николай Алексеевич, сам благоговея к святыне, всегда желал, чтобы и другие не теряли благоговения к ней; потому он очень огорчался, если кто-нибудь предавал гласности касательно святыни такие факты, которые сами по себе истинны, но которые, сделавшись известными в публике, могли послужить к ослаблению в иных людях благоговения к той святыне. Так, в описании многочтимых икон, находящихся в Тобольской епархии, о двух иконах, очень чтимых в местах их нахождения, было рассказано, между прочим, что эти святые иконы тогда-то и от того-то попортились, сильно почернели или даже облиняли, и потому тогда-то и теми-то были поновлены. Николай Алексеевич, прочитав эти заметки в книге, прогневался на них и, не отвергая самого факта поновления икон, но опасаясь охлаждения усердия к святыне в местном народонаселении, перемешанном притом с раскольниками, автору той книги дружески, но довольно серьезно писал, между прочим, следующее: «Если и действительно поновлены иконы №№, как у вас написано, то следовало бы умолчать об этом...; по житью моему в №и №, между староверами, я неоднократно от них слышал отзывы о переписанных или поновленных иконах: «икона-то она древняя и была чудотворная, никонианцы ее перемазали».

Из религиозных же и вместе нравственных побуждений Николай Алексеевич в биографиях лиц тобольской иерархии и сибирских подвижников благочестия всегда строго держался правила древних: de mortius aut bene, aut nihil; говорил в них только то, что могло служить к похвале описываемых лиц и к назиданию читающих; напротив, все, что могло напоминать в них слабости человеческие или что другими могло быть перетолковано не в их пользу, им было оставляемо. Из 20 описанных Николаем Алексеевичем тобольских преосвященных, одного настоятеля монастыря и грех подвижников благочестия, только о двух преосвященных делаются им не совсем выгодные замечания, об одном, например, что он был с лицами духовными не только строг, но и суров, подвергал их даже телесным наказаниям, а о другом, что он имел характер вспыльчивый, нередко огорчал духовенство резкими замечаниями и выговорами; но замечания эти делаются им с немедленным за тем присовокуплением, что первый, например, был строг и суров только к лицам, недостойно носившим духовный сан, и что это в его время непротивно было духу времени, и что второй делал то единственно от природной, малороссийской вспыльчивости характера и из рвения ко благу епархии и самих духовных лиц, для исправления их в образе жизни, и пр.

Впрочем, правилу древних – писать и говорить об умерших только одно хорошее – Николай Алексеевич никогда не изменял и в описаниях лиц светских. Прочтите в его описании Березовского края те места, где он касается пребывания в Березове политических ссыльных (князей Меншикова и Долгоруких, гр. Остермана и пр.), пробегите и целые его статьи о Соймонове, Куткине, Словцове и пр. и вы не встретите ни одного упрека не только не заслужившим из них своего несчастия (Соймонову, Куткину и Словцову), но и заслужившим оное своими действиями; напротив, вы найдете в его статьях самое трогательное описание, например, того, с каким христианским терпением переносил в Березове свою кару кн. А.Д. Меншиков, или как страдало и чем занималось в Березове семейство князей Долгоруких, и как пострадало с ним и из-за него березовское и обдорское духовенство, в каком положении найден был в Охотске прощенный Императрицей Елизаветой Соймонов, и что претерпел, что вынес от несправедливых обвинителя и судей Куткин, и пр., и вы оцените добрую душу Николая Алексеевича, так писавшего об этих несчастных.

Остается, наконец, сказать несколько слов о нравственности, домашней жизни, наружном виде и кончине описываемого нами Николая Алексеевича.

Мы уже отчасти видели, что Николай Алексеевич и во время учения в семинарии всегда был примерной нравственности; что он, бывши учителем Тобольского уездного училища, до того сделался известным своею строгою нравственною жизнью, что начальство Тобольской гимназии родителям иных из иногородних и, к несчастию, шаловливых и безуспешных учеников рекомендовало помещать их на квартиру к нему; что он во всю жизнь и на всякой службе держался самых строгих правил, всегда был трезв, неприятности по службе или по авторству переносил с христианским терпением, все предоставляя Господу Богу, времени и обстоятельствам: «Господь знает, – говорил он, – кто из нас виноват и кто прав; время и обстоятельства покажут мою правоту». Здесь прибавим, что Николай Алексеевич не был завистлив не только в счастии, в чинах, наградах, но и в деле его специальности. Есть люди, которые, отыскав что-нибудь новенькое, редкое в историческом отношении, берегут то, скрывают то от других, занимающихся одними и теми же с ними или подобными им предметами, как бережет, прячет от лиц посторонних какой-нибудь старик еврей золото. Николай Алексеевич, напротив, своими сведениями по истории, древностям, географии и этнографии Сибири весьма охотно делился со своими собратьями по занятиям. Это мы частью уже и видели при рассказах о сообщении исторических и археологических материалов покойному П.А. Словцову и о беседах его с посещавшими Березов и Семипалатинск учеными разных экспедиций; а еще яснее можем видеть это из сочинений давнишнего его знакомого, протоиерея Александра Ивановича Сулоцкого. Последний, например, в конце введения в свое описание Тобольского Софийского собора и других тобольских церквей (М. 1852 г.) прямо говорит, что материалы, из которых составлено его описание... предварительно были пересмотрены и по местам исправлены или пополнены г. Абрамовым или в конце же введения в описание наиболее чтимых икон Тобольской епархии (С.-Пб. 1864 г.) он откровенно сознался, что в свое сочинение им многое и многое взято из писем Абрамова к нему и из его статей, напечатанных в разных повременных изданиях. То же протоиерей Сулоцкий делает по местам и в биографии просветителя сибирских иноверцев митрополита Филофея Лещинского.

О жизни Николая Алексеевича семейной и общественной также было замечено, что он детей не имел и все его семейство состояло только из него и жены, урожденной Дергачевой, что жизнь он вел самую простую, почти патриархальную, ложился, например, спать часов в 10 или 11, а вставал уже непременно в 5. Здесь же скажем, что время дома проводил он исключительно или за служебными бумагами, или в чтении журналов и книг исторического, географического, статистического, религиозно-нравственного и вообще серьезного содержания или едва ли не более еще в составлении статей своих о Сибири, по крайней мере, в приготовлении для них материалов. Если и случалось ему по временам бывать в обществе, в кругу хорошо знакомых, то он никогда не садился за зеленые столы, не пускался, по выражению иных, в разливанное море, не вступал в нескромные, соблазнительные или кощунственные разговоры, напротив, был обыкновенно тих, приветлив и слегка и безобидно для других шутлив. Впрочем, эти выходы или выезды его бывали редко и только в самое ограниченное число домов, в какие-нибудь три-четыре дома, равным образом и у него в доме собрания, хотя бы то и немноголюдные, случались весьма нечасто. «Едино было у него увеселение», когда-то писал Николай Алексеевич со слов тобольского летописца о митрополите тобольском Иоанне Максимовиче, «едино было у него увеселение – писать душеполезные сочинения». Применяясь к этому, и мы об нем самом можем сказать: одно только у него было удовольствие (разумеется, после отправления служебных обязанностей) писать (если не все душеполезные, то, по крайней мере, длинные и серьезные) статьи о Сибири вообще, и в особенности о родной ему Сибири Западной. Случалось, что за это удовольствие покойный платился недешево, а именно: болезнями, например, болезнею глаз и пр., и однако ж он не мог отказывать себе в нем, по крайней мере надолго; давал он иногда и обещания более не пользоваться тем удовольствием и однако ж после всегда это свое обещание брал назад. Так, он в письме от 20 марта 1856 года к одному своему знакомому, жалуясь на трехнедельную болезнь глаз, говорил между прочим: «Писать вновь статей для газет и журналов я не намерен; надобно поберечь здоровье для службы». Но месяца через два или три после сего знакомец тот, начав снова встречать в газетах и журналах статьи с подписью: Николай Абрамов, заметил ему это в письме своем, и он от 23 июля того же, 1865 года отвечал на сделанное ему замечание: «Да, я не могу по давней привычке оставить писать статьи в духовные и светские издания... «Ивановский монастырь», отосланный в редакцию «Тоб. губ. ведом.» 15 мая, до сего времени не напечатан. Несмотря на это, завтра отправляю туда же статью «Генерал-майор Куткин (1808-1817 гг.)» Биографию Куткина 10 июля отправил в Москву в чтения в обществе ист. и др. росс...», и таким образом Николай Алексеевич писал статьи до самой своей смерти.

Николай Алексеевич, доколе служил по Министерству народного просвещения, имел помещение казенное, при училищах, в которых служил. Но по переходе на гражданскую службу в Омске и Семипалатинске он постоянно жил на наемных квартирах. Жалованья 900 рублей, какое он получал, например, в Семипалатинске до 1869 года, несмотря на маленькое семейство и скромную жизнь, при нынешней дороговизне на все, при пособиях, какие он должен был делать старушке-матери и двум вдовам сестрам с сиротами, при кой-каких расходах по авторству (например, на приобретение книг, выписку журналов и переписку статей и старинных рукописей), только что доставало для безбедной и приличной жизни. Грешных и так называемых безгрешных доходов он не знал. Маленькое подспорье в содержании Николай Алексеевич получал еще от небольшой пашни, которую имел в степи верстах в 30 или 40 от Семипалатинска, и на которой у него, как и у других трудолюбивых местных хозяев, родилась между прочим прекрасная пшеница. При всем том он в состоянии был купить себе домик порядочный (за 1500 рублей) только в 1868 г., но и то с уплатою денег в два года. Получивши в конце прошедшего года наградных 150 р. и от которого-то – тобольского или семипалатинского – губернатора 100 руб., в марте настоящего года Николай Алексеевич наконец уплатил последние условленные за дом деньги и при этом с особенным удовольствием говорил и писал своим родным и знакомым: «Слава Богу, дом теперь мой; буду доживать в нем век свой покойно». Но – увы! – в доме, по уплате последних за него денег, ему довелось жить только два месяца или еще менее того: тут вместо дома в 7 довольно поместительных комнат оказалась нужною только аршина в два с половиною длины да в аршин ширины, по простому сибирскому названию, домовина (гроб)!

Кончина Николая Алексеевича была неожиданная и внезапная. Правда, ему было уже далеко за 50 лет, но он был еще человек в силах. Правда и то, что в последнюю, а особенно в предпоследнюю зимы, его постигали предвестницы смерти – болезни (одышка, кашель и пр.), но он после них, особенно с наступлением нынешней весны, поправился и поправился хорошо. Словом, во весь апрель и даже в первые два дня мая Николай Алексеевич был совершенно здоров. Между прочим, 2 мая был он в казначействе и там свидетельствовал суммы; заезжал в областное правление и там занимался делами. Правда, в тот день он чувствовал боль в спине да и вечером того дня он чувствовал себя как-то неловко; однако ж ночь всю спал хорошо и встал 3 числа совершенно здоровым. Часов в 6 утра вышел он в садик, находящийся при доме, подчищал (к несчастию, в наклон) цветы, своеручно посадил два тополевых кусточка у подъезда (дома), а в 8 часов вошел в комнаты пить чай. Но доколе чай наливали, добрый Николай Алексеевич почувствовал себя очень дурно, начал жаловаться на сильную боль в груди. Побежали за доктором и за духовником. Через полчаса тот и другой прибыли, но больной, пораженный параличом, пришел уже в бессознательное положение. Медицинские меры остались безуспешными, духовник побыл без возможности напутствовать умиравшего св. тайнами, а часа через два или через два с половиною и совсем не стало: он отошел в вечность ровно 58 лет от роду.

Николай Алексеевич был довольно высокого росту, имел, доколе был молод, русые, а под старость уже седые волосы, лицом был бел и в молодости красив. К сожалению, при всей своей воздержанности, умеренности и простоте в пище, питье и вообще в жизни, он с молодых лет (лет с 28) был довольно тучен, полон. Эта-то полнота и постоянно сидячая, малоподвижная жизнь, быть может, и были главными причинами удара и преждевременной, а главное – такой крутой, скоропостижной его смерти.

Николай Алексеевич, постоянно такой набожный, всегда столько благоговейный к святыне, всегда преданный сын матери нашей Православной Церкви, без сомнения, в предшествовавшую четыредесятницу говел, очищал совесть свою покаянием и сподоблялся св. христовых тайн. При всем том, жаль и крайне жаль, что он отошел в вечность без предварения его о ней какою-либо болезнью, а главное – без напутствия таинствами покаяния, приобщения и елеосвящения.

Милосердный Господи! Со святыми упокой душу раба Твоего Николая, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь блаженная и бесконечная.

Фил. Петухов