Евгений Ананьев Под стальным парусом
ТЮМЕНСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО 1963 г.
ПОД СТАЛЬНЫМ ПАРУСОМ
ТРИСТА шестьдесят лет ждало своего часа Березово — и дождалось. По дождавшись, казалось, не допускало уже и минутной задержки. Древнее сибирское село, основанное еще в 1593 году, зажило совершенно в другом, торопливом и взбудораженном ритме.
В то время, когда буровики только усмиряли первую скважину, неподалеку от нее, на лесистом берегу реки Вогулки разгружались все новые и новые суда. Они привозили в тайгу тракторы и специальные машины, оборудованные тонкими, сложными приборами, электромоторы и бухты кабеля, запасы строительных материалов, гopючeго, взрывчатки и продовольствия. Геофизики, без которых нельзя себе представить современную нефтяную и газовую разведку, готовились к решительному штурму тайги: приводили в порядок технику, строили на восточной окраине Березова первые дома будущего поселка.
Они были курьезными, эти дома. Ни весть откуда попали в северные края странные круглые здания, похожие на среднеазиатские юрты, только из дерева. Как сборный пирог, дом делился на множество частей: отсеков, коридорчиков, чуланчиков. Здесь размещалось все — мастерские и канцелярии, диспетчерские и склады. А ночами, если не было авралов на разгрузку судов, эти самые мастерские и диспетчерские превращались в общежития. Спальный мешок на пол (счастливцам доставались канцелярские столы), завернутые в ватник счеты под голову — и ночлег обеспечен. Только мерный храп раздавался там, где днем осипшие, простуженные голоса с. помощью «многоэтажного» красноречия выколачивали позарез нужные материалы, запасные части или лишнюю бригаду на строительство.
Действительно, это было горячее время. За несколько лет Березово изменилось больше, чем за многие века своего прошлого существования. Со всех сторон подступили к нему, возвышаясь над тайгой, буровые вышки. Вместе с Усть- Сосьвинским рыбоконсервным комбинатом, кстати, первым предприятием нашей области, переведенным на газовое топливо, они сразу придали индустриальный облик бывшему глухому селу, а сейчас молодому рабочему поселку Березово. На улицах, знавших некогда только оленьи нарты, то и дело снуют юркие автомашины и мощные тракторы. Они волокут тяжелые сани с буровым оборудованием, сейсмическими станциями разведчиков-геофизиков. Где-то около замерзшей реки застрекотал вертолет. Вот он вошел в хмурое небо и, медленно уменьшаясь, направился в глубину урмана — это геофизики испытывают новые, наиболее современные методы разведки с помощью авиации.
Березово сразу стало «геологической столицей». Отсюда волна разведок разошлась по всей Западной Сибири, откликаясь то еще одним газовым фонтаном, то новым нефтяным месторождением.
Чем дальше от поселка, тем упорней сопротивлялась тайга. Близкая и понятная местным жителям — охотникам и следопытам, пришлым людям-геологам тайга казалась зловещей. Сколько раз они становились в тупик перед многокилометровыми лесными завалами и не замерзающими зимой болотами; сколько раз тяжелые тракторы проваливались в реку, под размытый грунтовыми водами лед; сколько раз пурга и морозы вырывали драгоценные дни — разве накоротке перескажешь все услышанные у ночного костра или в тесной избушке истории, повествующие о ежедневном, будничном героизме первых искателей сибирской нефти и газа.
Вскоре стало ясно — одного героизма, одного личного мужества недостаточно. Нефтеразведчики оснащены техникой, пожалуй, больше других геологов — нефть и газ залегают глубоко под землей и искать их значительно трудней. Пока разведки велись, в основном, в густозаселенных степных районах Юга и Поволжья, эта техника вполне себя оправдывала. Но переход в труднопроходимую, малообжитую зону Сибири поставил разведчиков перед новыми, совершенно неожиданными трудностями.
Началось с того, что лето, которое в обычных условиях бывает самым плодотворным для геологов временем года, на Севере пропадало впустую. Только при поверхностном наблюдении тайга кажется сплошным лесным массивом. На самом деле она то и дело перемежается болотами, многочисленными речками и речушками. Тракторам, автомашинам туда и не подступиться. Проблема транспорта становилась не подсобной, а основной, определяющей.
Особенно страдали от этого буровики. Как сделать, чтобы громоздкие вышки и мощные моторы могли передвигаться в любое время года? Как превратить сибирские реки из врагов в надежных помощников?..
В мае нынешнего года мы с радостью читали правительственный Указ о награждении орденами и медалями тюменских геологов. В глаза бросилась фамилия: Драцкий Николай Васильевич, орден Трудового Красного Знамени. И в памяти мгновенно всплыла одна история, которая, несмотря на некоторый разрыв во времени, имеет самое прямое отношение к высокой правительственной награде…
Ночью директору Березовской конторы бурения Александру Григорьевичу Быстрицкому приснился Драцкий. Конечно, спорили о чем-то. Такой, как всегда, настырный. «На работе мне тебя не хватает», — поморщился, вспомнив утром, Быстрицкий, с трудом натягивая не просохшие за ночь сапоги.
Сон оказался в руку. Едва Быстрицкий появился в своем маленьком, огороженном фанерой кабинетике, как туда проник начальник вышкомонтажного цеха Николай Драцкий. Обычно разбитной, даже чуточку несдержанный, на этот раз он выглядел скромным, почти смущенным. Только озорной взгляд да размашистые движения рук порой выдавали лихой характер, от которого так солоно приходилось окружающим.
— Как насчет моего предложения, Александр Григорьевич? Четыре месяца выигрываем. Дело верное, — нарочито будничным голосом, словно уточняя давно решенный и совершенно бесспорный вопрос, начал Драцкий.
— И не думай — который раз говорить надо! — вспылил Быстрицкий, и его седые кудри даже заколыхались от возмущения. — Измором не возьмешь! Сказал — дело новое, к нему такая подготовка нужна…
— Была подготовка, — упрямо вставил Драцкий
— …Такая подготовка нужна, — директор конторы будто не заметил возражения, — что и месяца не хватит. А тут не сегодня-завтра река станет. Что тогда? Может, на льду забуришься? — ядовито спросил он.
— Успею дойти.
— Как же, успеешь!
Они стояли друг против друга, оба невысокие, оба горячие, рассерженные, готовые схватиться в отчаянном споре. Быстрицкий — немолодой, начавший грузнеть. Драцкий — худощавый, подтянутый, с мальчишеским черным чубом, свисающим на лоб и на широкие, прямого разлета брови.
Вдруг директор конторы почти миролюбиво усмехнулся, седые кудри его вернулись в спокойное состояние.
— Ладно, кончай базар. Все равно ничего не выйдет.
— Но, Александр Григорьевич…
— Хватит, Николай. И так у нас с тобой каждое утро, вроде физзарядки. Будь здоров, не мешай работать, — с шутливой бесцеремонностью, какая бывает между давно и хорошо знакомыми людьми, Быстрицкий выпроводил Драцкого. Несмотря ни на что, он любил этого бедового, неуемного в работе парня, вечного выдумщика. Да и сейчас Николай интересную штуку задумал: перевезти вышку по реке, не разбирая ее, стойком. Только время неподходящее. И боязно, честно говоря, — вдруг ухнет в воду, ведь еще никто никогда не плыл с вышкой. В принципе он был не против этой идеи, но считал, что браться за нее надо с будущего сезона.
Тем временем Драцкий отправился к своим монтажникам. Там уже работали вовсю: подгоняли тяги, усиливающие крепление вышки, сооружали систему блоков.
— Разрешил Быстрицкий? — с надеждой спросил бригадир Балтин, самый пожилой из монтажников, плотно сколоченный, немногословный человек.
— Пока нет. Разрешит, куда денется, — Николай не хотел разочаровывать товарищей, которых успел увлечь новой идеей. — После обеда снова пойду. Чтобы завтра все готово было.
И занялся чертежами, в который-то раз проверяя все детали задуманного водного перехода.
А проверять было что. Конечно, зимой таскать вышку привычнее. Но до зимы еще дожить надо. Пока все речки замерзнут, пока болота застынут, не меньше трех-четырех месяцев уйдет. Сколько за это время дел переделать можно! А ребятам-буровикам что? Сидеть на простое и ждать, пока «пан Драцкий» соизволит подготовить им рабочее место?
Николай представил себе утреннюю разнарядку в конторе бурения, и унылые лица буровиков, неделями, а то и месяцами дожидающихся установки вышки. Кому приятно сидеть так — ни дела, ни заработка! Да ему в глаза им посмотреть стыдно будет: хотел помочь и отступился.
Он вспомнил, с каким живым интересом отнеслись буровики к его необычной затее, как однажды после разговора с Быстрицким, дружески похлопывая его по плечу, просили: «Ты уж постарайся. Выручишь, браток».
Нет, надо зубами выгрызть, но своего добиться!
Драцкий понимал, какую тяжелую ношу взваливает на свои плечи. Уже несколько лет березовцы, по примеру других, перетаскивали неразобранные вышки по земле, но только зимой, когда замерзнет почва и пойдет снег. Поставить же вышку на воду и перевезти ее по реке — такого еще не знали нефтяники мира. Понятно, — в других, обжитых местах, где есть дороги, это и не нужно. Но Сибирь всюду поворачивается своей необычной, удивительной стороной. Как же использовать для передвижения реки, основные магистрали края? Над этим Николай задумывался уже давно. Ответ напрашивался сам собой, но возникали тысячи деталей, очень важных и совсем неизвестных частностей. Какой шторм может выдержать вышка? Как лучше крепить ее? Что предпринять, если судно попадет на мель? Какой избрать порядок движения? Какие сконструировать дополнительные приспособления?
И каждый раз, не найдя сходных примеров из практики, ему приходилось углубляться в расчеты, в чертежи, в схемы, чтобы свести к минимуму неизбежный риск первой попытки.
Есть такая категория людей. Веселые, удачливые, заводилы во всех компаниях, они кажутся ясными с первого взгляда, а их успехи — легкими, словно достигнутыми шутя, попутно. Скрывая от людей напряженную работу мысли, они с усмешкой преподносят только результат ее, создавая впечатление несложности задачи. Таким был и Николай. Мало кто знал, сколько вечеров провел он дома, за столом, готовясь к этому переходу, сколько бумаги извел в поисках лучших вариантов. Этот внешне бесцеремонный парень прятал в глубине души какую-то трогательную застенчивость. Потому так ранили его слова начальника о неподготовленности операции. Он-то знал: продумано все до мелочей, и твердо стоял на своем.
Сразу после обеденного перерыва неугомонный Драцкий снова появился в конторе бурения. Нашлись текущие дела: очередность монтажа вышек, заказы отделу снабжения. Но Быстрицкий знал: все это лишь предисловие к главному, навязшему в зубах разговору. И едва Николай начал говорить о катерах и водном переходе, он показал телеграмму.
— Хватит. Завтра будет начальник управления. С ним и говори. Только предупреждаю: мое мнение — против.
— Но почему, Александр Григорьевич?
— А то не знаешь? По подготовке — рано, по времени — поздно, конец осени. Если что случится — тебя не выручить.
— Так ничего же не случится, Александр Григорьевич! Все рассчитано.
— Мало мы говорили! Ей-богу, Николай, велю тебя в контору не пускать.
Но и на следующее утром первым, кого увидел в конторе Быстрицкий, был все тот же Николай Драцкий. Он атаковал начальника Тюменского геологического управления Эрвье, едва тот успел выйти из самолета.
— Юрий Георгиевич, выручайте. Есть предложение одно, да ему ходу не дают. Бюрократизм заедает.
— Тебя заесть — очень уж зубастым быть нужно. А конкретно?
Драцкий употребил все красноречие — он с горячностью отстаивал свои планы, показывал чертежи, расчеты, подкрепляя это энергичными, выразительными движениями рук, которые объясняли не хуже чертежей. Но Эрвье только с сомнением покачивал головой.
— Да, загвоздка солидная. Будем решать сообща.
Дорого далось начальнику управления вскользь данное обещание. С тех пор он уже не знал покоя — чуть ли не каждый час Николай с наивным видом осведомлялся: когда состоится совет. Глядя на это, Быстрицкий только усмехался — пусть знает начальство, как с такой «овечкой» работать.
На второй день Эрвье не выстоял. Долго спорили, придирчиво рассматривали документы и проекты. Голоса разделились.
— Да разве его прошибешь, — вставил главный инженер конторы бурения Владимир Ильич Белов иронически поблескивая стеклами солидных «профессорских» очков, которые казались на его молодом лице какими-то ненастоящими. — А идея технически интересна.
— Интере-есна, — раздумчиво согласился Эрвье и, наконец, твердо заключил:
— Итак, рискнем! Готовься.
— А я уже готов, Юрий Георгиевич.
— То есть, как готов?
— Так. Пока пороги обивал, бригада работала. Приспособления уже на буровой. Завтра можем начинать. Все равно знал, что добьюсь, — и, глядя на удивленные лица вокруг, Драцкий радостно и озорно рассмеялся.
…На буровую они уехали еще с вечера — всей бригадой. Для такой операции
Драцкий подобрал самых крепких, самых деловых парней: рослого Бориса Осколкова, человека огромной физической силы и удивительной невозмутимости; разбитного, бойкого на дело и слова Григория Жернова, чем-то напоминающего самого Николая; белесого, спокойного, даже слегка флегматичного Александра Виткасова, который, однако, обладал завидным свойством оказываться именно на том месте, где он больше всего нужен. Ну, и, конечно, бригадира Владимира Балтина — на него начальник вышкомонтажного цеха надеялся, как на самого себя.
Хоть и сказал Драцкий на совещании, будто у него все готово, но больше для того, чтобы блеснуть, ошеломить «начальство». На самом деле, работы оставалось порядочно. Всю ночь горел на буровой свет. Всю ночь монтажники укрепляли остов вышки, устанавливали блоки для тросов, монтировали приспособления. Зато, когда рассвело, они уже могли начинать переход.
Стояло холодное октябрьское утро. Хмурая северная осень поджелтила неровной охрой привядшую траву, подшибла некогда задорные хохолки болотного пырея, проложила колкие льдистые пластинки на лужицах. Вышка, освобожденная от фундамента, стояла на специальных трубах, напоминающих полозья богатырских саней. С верхней площадки ее были видны выползающие из туманной сырости улицы Березова, темная лента реки, гребенчатые ряды дальней тайги. И тишина, спокойная, умиротворяющая.
Но вдруг застучал, зафыркал трактор, ему ответил другой. Заскрипели тросы, тяжело зашлепали по земле полозья.
И началось…
Если бы в этот день кто-нибудь из сторонних зрителей побывал на пустынном берегу Северной Сосьвы около Березова, он мог бы увидеть удивительную процессию. Впереди по жухлому болоту двигался трактор. Длинные тросы шли от него к высокой, сорокаметровой вышке. Такие же тросы тянулись к стоявшему позади трактору, который поддерживал равновесие этого громоздкого сооружения. Сама вышка медленно и тяжело двигалась по болоту, оставляя глубокий, словно пробуравленный в почве, след.
Впрочем, зрителей не было. Все, кто находился в этот день на бывшей буровой — и монтажники, и трактористы, и командиры производства, — уже не раз оказывались свидетелями и участниками сухопутной перекочевки вышки. Они знали — главное наступит потом, когда вышка доберется до обрывистого берега реки. И ждали этого с затаенным, плохо скрываемым волнением.
Драцкий стоял на одной из труб-полозьев и командовал движением. Условный взмах руки — и трактор, как было решено заранее, менял направление, обходя слишком топкое место, или задняя машина сильнее натягивала тросы, чтобы закрепить вышку. Весь начальный путь прошли без особых проволочек.
Наконец, вышка очутилась на берегу, резко обрывавшемся к реке. Метрах в семи от берега — ближе не подпускала отмель — покачивались на легких волнах два счаленных борт-о-борт понтона. Массивные, тупоносые, с огромными, как афишные тумбы, деревянными кнехтами[1], они прежде служили для перевозки железнодорожных составов — до сих пор по палубам ползли остатки рельсов. Сейчас им придется принять совершенно иной груз. Как они справятся с ним?..
Словно «болея» вместе со всеми за успех начатого дела, вырвалось из туч редкое в это время года солнце. Оно сразу окрасило все вокруг в новые, бодрые тона — подчеркнуло зелень, оставшуюся на ветвях прибрежного тальника, подожгло растаявшие к полудню лужицы, разыскрило мазут на боках изрядно потрудившихся тракторов. Оживились и люди. Тракторист переднего тягача Василий Никулин, растирая шею, весело воскликнул:
— Товарищ начальник, мне надбавка за повороты полагается! Все время следи за вышкой, гни назад шею. На ней небось за полдня вся резьба сорвалась.
Но Драцкий, всегда готовый подхватить шутку, на этот раз сумрачно молчал. Сейчас начнется самое трудное — нужно протянуть на весу от берега к понтонам тридцатитонную махину. Для этого сооружен специальный трап — две колеи, в каждой по три бурильных трубы, намертво скрепленных на концах болтами. По ним и пройдут полозья вышки.
Уже урчал на судне трактор, который казался таким маленьким рядом с громоздкими понтонами и уходящей далеко в небо вышкой. Уже стояли на своих местах монтажники. Но Драцкий все не давал команды начинать.
Он нервно курил папиросу за папиросой, механическим движением руки все время распрямляя и без того прямые черные брови. Каким-то шестым чувством — чувством монтажника, он догадывался, что именно на этом этапе есть какая-то слабина. Но какая?
«Э, была не была! На своей шкуре проверю». Он еще раз подошел к пролету, внимательно оглядел колею, полозья, проверил крепость тросов. И решительно направился к вышке.
Но дорогу ему преградил бригадир Балтин.
— Ни к чему, Николай. На вышке от тебя пользы не будет. Зачем жизнь зазря на кон ставить?
— Пусти!
— Не пущу! Ты на берегу нужней.
Николай нехотя согласился. В душе он понимал правоту бригадира, только не хотелось покидать самого опасного места в решающий момент. Напрягшись, он неотрывно смотрел, как медленно, словно нехотя, вползали полозья безлюдной вышки на край пролета. Тракторы, надрываясь от усилий, все наматывали и наматывали тросы. И хотя надсадно рокотали моторы, скрежетало железо о железо, слышались прерывистые команды — Драцкому казалось, такая тишина стоит, что можно услышать, как вышка рассекает воздух.
А она шла все вперед и вперед, отвоевывая сантиметры опасного пространства.
Чуяло сердце, чуяло! Все-таки просчитался, не додумал до конца! Чем ближе к середине пролета, тем слабее становились трубы колеи, тем с большим трудом принимали они на себя многотонную тяжесть. Как же не догадался, дубина, пробить болты посредине трапа? Колея поддается, трубы раздвигаются, в промежуток угрожающе вклиниваются полозья вышки. Вот они намертво застопорились, и вышка, ставшая в этот момент поразительно неуклюжей, беспомощно застряла в центре пролета, между берегом и понтонами. Как струны, натянулись стальные тросы с палец толщиной. Еще рывок трактора и — порвутся они, словно гнилые нитки. А то и хуже случится — не выдержит колея, лопнут трубы, вышка грохнется прямо в воду. И все из-за его поспешности, похвальбы, недалекого расчета!
— Сто-о-оп!
Решение созрело мгновенно:
— Дать слабину на тягач! Дергай задним!
Трактор, только что настырно тянувший вышку вперед, вдруг замолк, тросы ослабли. Зато взъярился тот, что раньше лишь удерживал позади равновесие. Мгновенье вышка стояла неподвижно, словно в раздумье, потом, уступая напору мощного мотора, едва покачнулась назад. Передние полозья вылезли из щели между трубами.
И в ту же минуту заработал тягач. Опять вышка медленно поползла вперед.
Так повторилось три раза. Наконец, опасная середина пролета осталась позади. Скрепленный болтами конец колеи снова уверенно держал тяжесть.
Как гигантский вздох облегчения, послышался тяжелый всплеск волны под понтонами.
Вышка вступила на судно.
Драцкий что-то кому-то говорил, от кого-то отшучивался, принимал какие-то поздравления, но всем своим существом был еще там, на пролете, переживал предельное напряжение незабываемых минут. Он поднес к вспотевшему лбу платок. И удивился. Платок был уже совершенно мокр, хоть выжимай.
Были и дальше какие-то трудности, пока переваливали вышку через рельсовый путь, пока устанавливали на двух понтонах, чтобы найти равновесие. Но это не шло ни в какое сравнение.
Уже поздним вечером, когда в насквозь прокуренной диспетчерской уточняли маршрут завтрашнего похода, Быстрицкий иронически спросил:
— Ну, признайся, струхнул малость?
Николай хотел было выдержать характер и ответить с обычной задиристостью. Но лишь усмехнулся, несмело провел рукой по бровям и честно сознался:
— Поначалу — не успел. Как кончилось — испугался.
Утром отправились в путь — необычный караван, каких не знали еще в этих местах да и. пожалуй, во всех других. Впереди, в кильватер друг за другом шли буксирные катера «Изумруд» и «Изыскатель». Следом за ними, занимая в узких местах чуть ли не всю ширину реки, двигались внушительные понтоны, напоминающие плавучие острова. А на них, словно сторожевой пост, поднялась к небу нефтяная вышка, слегка покачиваясь на волнах.
Драцкий взобрался на самую ее верхнюю площадку. Сырой воздух осени стушевывал дали, но Березово еще виднелось едва заметным муравейником. По соседней, свинцового оттенка протоке плыла белая скорлупка последнего пассажирского парохода. В разных сторонах чуть проглядывались, возвышаясь над тайгой, темные свечки буровых. Зеленый ковер хвои с ярко-желтыми вкрапинами лиственниц, удаляясь, становился неопредленно-пестрым, потом темнел, превращался на линии горизонта в сплошную подсиненную полосу. Мерное колыханье волн давало себя знать наверху заметной качкой. Иногда казалось, что вышка наклоняется к воде, и сердце замирало от мгновенного, неосознанного испуга. Николай чувствовал себя на мачте какого-то старинного парусного корабля. Неожиданно он вспомнил, как мальчишкой зачитывался книгами про отважных мореходов, вместе с ними бродил по штормовым морям Вот, никогда не догадаешься, откуда вернется к тебе позабытая юношеская мечта!..
Но насущные заботы брали свое. Драцкий высматривал в бинокль хитросплетение проток, пытаясь на местности отыскать проложенный по карте маршрут. Расстояние солидное — почти триста километров по Северной Сосьве, Малой Оби, Большой Оби. Приходится делать порядочный крюк, но иначе нельзя — уровень воды упал, не все протоки судоходны. Только бы успеть, пока не покроется текучая река ледовой чешуей шуги.
Шли по течению, скорость была хорошей: десять километров в час. Назад уходили берега, то высокие, покрытые голыми прутьями тальника, то низменные, в неровных кочках болот. Запоздавшие утки выпархивали из зарослей.
Изредка на берегу попадались люди, они остолбенело застывали, не отрывая глаз от удивительного каравана. А караван все двигался вперед, съедая первые километры длинного и — Драцкий это прекрасно понимал — нелегкого пути.
Тем временем жизнь на понтонах вступала в свою колею. Как все люди кочевых профессий, монтажники легко освоились на новом, непривычном месте. Не прошло и нескольких часов, а они уже чувствовали себя почти дома: кто стучал костяшками домино, гоняя нескончаемого «флотского козла», кто удобно примостился с книжкой, кто по примеру начальника поднялся на вышку и разглядывал окрестную тайгу.
— Эх, сейчас бы лето — прямо с вышки ныряй, — мечтательно воскликнул Жернов, вольготно расположившийся на средней площадке верхового. — Чем не водная станция! Да еще на плаву.
— А ты нырни, попробуй. — незлобиво поддразнил его с палубы бригадир Балтин.
— Вода холо-одная! Подогреешь спиртом — согласен, — под общий смех отшутился острый на язык Жернов.
Не отдыхали только трактористы. Они на ходу подлечивали машины, которым изрядно досталось во время погрузки.
Темнота подкралась как-то неожиданно, сразу, и силуэт вышки едва виднелся на безлунном небе. На катерах и понтонах зажглись сигнальные огни. Светящихся бакенов уже не было — регулярные рейсы судов прекратились, и вахтенный матрос все время опускал в воду наметку, чтобы не наскочить на частые в этих местах отмели. Двигались медленно, осторожно.
И все-таки вскоре пришлось остановиться. Вокруг потускнело, воздух стал матовым. Огоньки фонарей, еще недавно хорошо видные издалека, едва-едва пробивались сквозь молочную пелену.
Туман.
Караван причалил к устью протоки Толчиной, когда было уже за полночь. Вся бригада спала в шкиперских каютах. Только к Николаю сон не приходил. Он вышел на берег, набрал сучьев. Из-за тумана костер даже вблизи казался тускло-оранжевым.
— Кто там? — тревожно прозвучал совсем рядом надтреснутый голос.
— Свои. С караваном.
— Поздненько идете, бедолаги, — уже успокоенно ответил тот же голос, и из тьмы вынырнул сухонький, аккуратный старичок в меховой телогрейке, ватных штанах и оленьих чулках с самодельными галошами. Он подсел к огню, лизавшему подмокревшие ветви.
— Далеко путь держите?
— К Полновату, дедушка А ты чего здесь воюешь?
— Я-то? Я при службе. Голубев моя фамилия. Коней караулю. Мы — геофизики, — горделиво ответил дед, словно именно его лошадиный отряд определял всю сущность геофизической работы. — А тебя я знаю, видел в Березове, хоть и не часто гостюю там. Эти самые штуковины железные ставишь…
— Вышки, — улыбнулся Николай.
— Во-во, вышки, — старик, видимо, стосковавшись в одиночестве по собеседнику, словоохотливо продолжал: — И фамилию припоминаю. Такая, забористая. Хватский, что ли? Нет, не Хватский. Драчливый, кажись?
— Драцкий.
— Говорю же — вроде про драку. А везете-то чего?
— Да так, разное, — Николаю не хотелось распространяться о необычном грузе.
Дед неторопливо выкурил махорочную самокрутку, пошел смотреть караван. Оттуда послышался его удивленный возглас. А вскоре у огня снова появилась сухонькая фигурка.
— Чудеса, и только. Сколько живу — такого не видывал. И как она только держится, дура долгая.
Помолчал. Закурил. Уже по-другому, сдержанно и уважительно, добавил:
— Не спится, браток? Оно понятно. Большой на себя груз взял. Ну, счастливо тебе добраться до места. Бывай здоровый.
И ушел в глубину леса, где по временам слышалось домовитое похрапывание лошадей.
Николай снова остался один. Он подкармливал костер сухостоем. Языки пламени вылизывали туман. Деревья скрипели на ветру голыми ветвями, В такие тихие, сосредоточенные минуты вспоминается все: и озорное детство в башкирском городе Стерлитамаке, и нефтяной техникум в другом городе Башкирии — Ишимбае, и десять лет работы на буровых, и семья. Каково сейчас Нине, ведь скоро должна подарить второго ребятенка. Хорошо бы девчонку… Но куда ни уводил причудливый ход мыслей, все равно возвращался к одному — к нынешнему переходу, к завтрашнему трудному дню.
Что обещает он? Тихое безветрие или злой шторм? Чистую воду или льдистую шугу? Открытое небо или вязкий туман? Готовым нужно быть ко всему. Николай знал — не один из его ребят просыпался этой ночью и, высовывая голову из спального мешка, с тревогой вслушивался в разговоры ветра и волн. Как бы то ни было — не теряться, не подать виду, что волнуешься. Но до чего это трудно! Только такой ночи и можно поведать свои сомнения.
Он бросил в огонь очередную порцию валежника.
Еще не начало светать, но воздух становился прозрачней. Утренний мороз прибил туман к земле, инеем осадил на вялую старую траву.
В пять утра двинулись дальше. Через несколько часов показался первый на пути поселок Устрем. Здесь тоже жили нефтеразведчики — чуть в стороне виднелись буровые вышки.
К берегу сбежалось все население небольшого поселка. Товарищи кричат что-то неслышное, машут кепками. Вдруг — винтовочный залп.
— Ишь ты, салют дают, как генералам, — усмехнулся Драцкий.
К понтонам подъехала моторная лодка. На борт поднялся Худаверди Кулиев, буривший здесь очередную скважину. Он бросился обнимать Драцкого:
— Ай да, Николай, молодэц-человек! Поздравляю, поздравляю, дорогой! От Быстрицкого радиограмма. Беспокоится. Давай ответ.
— Чего отвечать? Передай, все в порядке. Туман пережидали.
— Может, что нужно? Папирос, продуктов?
— Спасибо, всего хватает.
Устрем миновали без остановки. А навстречу уже идет рыбацкая деревушка. Снова люди на берегу, снова приветственные жесты и возгласы. Рыбаки, подплывая к каравану, дарили свежую рыбу, кедровые орехи, а то просто доброе слово. И долго еще ходила по тайге, от мансийского или хантыйского стойбища к стойбищу, удивительная весть о новом чуде, плывущем по их древней реке…
Необычное путешествие продолжалось. Вышли на Большую Обь, широко раздвинувшую угрюмые берега. Поселок Вонзеват, еще одна рыбацкая деревенька. Ход сильно замедлился — караван двигался против течения. Навстречу плыли рыхлые хлопья шуги. Прозрачное «сало» схватывало берега, вода на реке казалась загустевшей. Но на самом стрежне она была еще чистой, услешно боролась с усилиями наступающей зимы.
Удивительно легко привыкает ко всему человек! Словно и не было тревожной туманной ночи, словно всю жизнь только и делали, что перевозили по стылой осенней реке торчком стоящую вышку — до того покойно было на понтонах. Осколков вытащил на палубу спальный мешок и, убравшись в затишок между тракторами и вышкой, наверстывал не досмотренные за ночь сны. Кто-то из шкиперов развесил между металлическими стойками наскоро выстиранное белье: самый вид его напоминал о домашнем, обыденном.
Драцкий сидел на палубе с остальными монтажниками. Разговор тек лениво: обо всем понемножку. То вспоминали какую-нибудь березовскую новость, то записной острослов Жернов «травил» тут же придуманный им «доподлинный случай» из своей жизни. Вот он оживился, лукаво посмотрел на начальника:
— Николай Васильевич, ты бы рассказал, как в отпуск ездил.
— Ну, вот еще, — Драцкий смущенно ухмыльнулся. — Слыхал небось.
— Ей богу, не приходилось, — вдохновенно врал Жернов. — Так, краешком уха…
— Отпуск как отпуск! — почти рассердился Николай. — Можно раз в два года отдохнуть?
— Что-то там про письмо поминали?..
— У-у, клещ! Ну, поехал на родину, в Башкирию. Отпуск четыре месяца, денег много. Загулял с дружками. Через два месяца письмо пишу ему. — Николай кивнул на Владимира Балтина. — Так, мол, и так, вначале я себя некультурно вел — пил, гулял. Зато сейчас совсем правильный — только в театр и библиотеку. Вышли в долг триста рублей.
— Во загнул! — в голосе воскликнувшего слышится торжество. — Значит, так: в отпуск едешь — где ресторан, направо? Из отпуска — где кипяток, налево?.. А дальше?
— Что дальше? Ну, выслал он деньги.
— И снова по театрам?
Николай словно не слыхал ехидного вопроса. За него ответил Балтин:
— Это уже сам догадайся. Только через неделю еще телеграмма: «Вышли сотню на дорогу».
Взрыв хохота. Дробно, как-то со звоном заливается Жернов, восторженно хлопая себя по брезентовым коленям; у Виткасова смех редкий, но гулкий, словно пропущенный через уличный громкоговоритель; довольная усмешка на широком лице Балтина; даже Осколков высунул белокурую голову из спального мешка, недоуменно осмотрелся сонными глазами, и снова залег — на этот раз всерьез и надолго.
Смеется и Драцкий. Едва тронутое морщинками подвижное лицо его выражает самые разные чувства: и некоторое смущение, и озорство, и легкую иронию, и… и обыкновенную усталость.
— Нашли забаву. Зубомои, — он встает. — Какая каюта свободная? Отдохнуть малость надо.
…Его разбудили странные звуки, похожие на многократно усиленный шорох. Николай оторвал голову от подушки, прислушался. Шорох громчел, в него вплетались скрипучие нотки. «Понтоны бортами трутся, — догадался он. — С чего бы?»
Николай вышел на палубу. Здесь было спокойнее. Широченные понтоны не поддавались напору волн. Они лишь глухо покряхтывали деревянными боками. Начало темнеть, и монтажники ушли в освещенную каюту, откуда слышался азартный перестук костяшек домино. На корме другого понтона меланхолично бренчала мандолина.
Но стоило посмотреть вверх, и это кажущееся спокойствие сразу нарушалось. Вышка чувствовала приближение шторма. Она раскачивалась все заметнее, кланялась воде все ниже. Словно передавая ее тревогу, стонали тяги, скрепляющие металлические стойки.
Ветер заметно усиливался. Теперь качка чувствовалась и на палубе. Монтажники, покинув каюту, опасливо поглядывали на кренящуюся вышку — вот-вот упадет, ведь никак не закреплена. А крепить тоже нельзя — многотонная громада может вывернуть понтоны, весь караван искорежить.
Впрочем, Драцкий был пока спокоен. Когда особенно уж высокий вал вздымался над палубой, подхватывая на пенный гребень один из понтонов, а второй, наоборот, бросая в расщелину между волнами, он подносил к борту деревянный плотницкий аршин.
— Разница высот — сорок сантиметров. Терпим, ребята. Пока метра не будет, можно не беспокоиться. Все учтено.
Учтено-то учтено, да как не замрет сердце, когда после отчаянного порыва долговязая вышка, словно живая, заглядывает в реку. Кажется, еще мгновенье, она нырнет сама. Присмиревший Жернов молча стоял, прислонившись к стенке каюты и время от времени сплевывал папиросную горечь. Да и у самого Николая порой противно екало под ложечкой. Его черные прямые волосы стали мокрыми от брызг, лихой чуб прилип ко лбу. На одежде не было сухого места. Но он как стал с плотницким аршином в промежуток между стойками, так и не покидал его.
А шторм свирепел. Темнота, встречное течение, встречный бешеный ветер. Если раньше вышка напоминала мачту, то сейчас она казалась огромным неуклюжим парусом, который никак нельзя повернуть в нужном направлении. Ветер прижимал понтоны к берегу, они шаркали по мелкому дну, терлись бортами о прибрежную глину. Катера, чтобы выровнять их. шли чуть ли не поперек Оби.
На глаза Николаю попалось уродливое расщепленное дерево около самого берега реки. Три голых ствола его, как зловещая кривая вилка, вонзились в самое небо. Прошло десять минут, двадцать, полчаса, а дерево не удалялось. Он вдруг понял: караван не движется вперед, вся сила двух катеров уходит на то, чтобы удержаться на месте, чтобы не сносило течение. Насколько хватит этих неравных сил?
Он с тревогой и надеждой прислушивался к голосу шторма — вдруг ослабнет или изменит направление. Но по- прежнему разбойничьи свистел ветер, глухо бились волны. Лишь иногда звуки разнообразились гулкими хлопками, похожими на удары крыла большой птицы, — это металось на веревке забытое незадачливым шкипером белье.
На ближнем катере мигнул фонарь. Погас и опять зажегся. Снова погас. Условный сигнал.
— Что там у вас? — Николай сложил ладони рупором.
Ветер принес ответ:
— Машина сдает! Не тянет! — голос капитана звучал испуганно.
И тут Николаем овладело слепое, темное бешенство. Он рванулся к самому носу понтона, размахивая кулаками, гневно выкрикивая бранные слова. Мгновенно прорвалось все, что накапливалось долгими часами под маской внешнего спокойствия. Привлекательное прежде лицо Николая исказила уродливая гримаса — искривила губы, согнула прямой разлет бровей. Все, все может рухнуть из-за нелепого случая! И не сделаешь ни черта — только смотри и казнись!
Ветер, злорадно хохоча, расшвыривал его бесполезные, не слышимые никем яростные фразы. Только бессвязные обрывки их порой возвращались на палубу, где чуть поодаль стояла взволнованная, оцепеневшая от неожиданности бригада.
— …разгоню к собачьим…
— …твою так…
— …корыта рассохшие…
Он стоял у буксирного троса, казалось, готовый нырнуть в высокие, с пенной гривой поверху волны. Кулаки его машинально сжимались и разжимались, черные волосы были вконец растрепаны. И где-то на плече осел брошенный и возвращенный ветром жеваный окурок.
— …твою так!..
Балтин пришел в себя первым. Он двинулся к Драцкому, положил на его плечо тяжелую руку:
— Опомнись, Николай! Ты что, рехнулся?
Николай сразу сник, виновато посмотрел на товарищей.
— Нервы не держат. Извини, сорвался.
— Тебе бы отдохнуть…
Но перед Балтиным уже стоял прежний Николай Драцкий — твердый, уверенный.
Довезем вышку — отдохну. Слушай, вроде ходче пошли?!
Действительно, мотор на катере заработал ритмичнее. Вскоре зловещее трехпалое дерево исчезло из вида.
И опять томительные, напряженные часы, полные тревог и бессонного бдения. Только к утру вышка прибыла в Полноват. Семь километров караван шел одиннадцать часов — по полтора часа на километр!
Утром стихло. И снова пошла шуга. Это были уже не те рыхлые комья льда, что встречались прежде. Смерзшиеся льдины неохотно уступали дорогу катерам и сразу смыкались за караваном, постепенно заполняя собой поверхность реки.
А сверху повалил снег. Видно, в небе была проделана основательная дыра — он шел безостановочно, крупными хлопьями. Через несколько часов все берега стали совсем белыми.
Караван в Полновате не остановился К вечеру на высоком берегу Оби, не доезжая деревни Тугияны, вырисовались контуры раньше завезенных дизелей, насосов, длинные поленницы бурильных труб.
Николай облегченно вздохнул. Добрались. Все-таки он оказался прав — вышка прошла 260 километров речных дорог. Первая в мире — подумать только!
Нечего и говорить — на следующее утро, когда начали разгрузку, настроение у всех было преотличное. Николай побрился. переоделся, выглядел совсем молодым. Только темные круги у глаз напоминали о напряжении предыдущих дней.
Балтин критически оглядел товарища:
— Хоть сейчас на танцы.
Первыми выбрались на берег тракторы. Словно застоявшиеся кони, они пыхтели и урчали, разбрызгивая капельки смешанной с водой солярки. Потом поползли неторопливо, вдавливая мокрый снег в мягкую торфянистую почву. Длинные тросы протянулись от них к корме, к носу сдвоенных понтонов, намертво закрепляя суда у берега.
Пора выводить вышку. Монтажники, шкиперы и трактористы таскали огромные лесины, ставили уже знакомый нам трап из бурильных труб. Неудача при погрузке была учтена — еще в Березове середину каждой колеи закрепили массивным болтом.
В общем, все было в порядке. Все, кроме погоды. Будто чувствуя последнюю возможность задержать строптивую вышку, снова разбушевался холодный северный ветер. Он задувал как раз с берега, пытаясь отогнать, развернуть понтоны. Но те не двигались. Туго натянулись «цинкачи» тракторов, цепко прижались ко дну якоря.
Но что это? Сильный порыв ветра. Всплеск волны. Крутой поклон вышки. И корма стала уходить от берега.
Рухнули, нырнув краями в воду, трубчатые трапы. Часть людей растерянно стояла на берегу, остальных увозили понтоны. Тракторист Василий Никулин что-то кричал с борта, взволнованно показывая рукой в сторону своего трактора.
Николай оглянулся. И ахнул.
Трактор беззвучно двигался к реке, упираясь, вспахивая глубокую колею, но все-таки не в силах противостоять многотонной массе, тянувшей его за трос, как поводырь за веревку. Уже близко круча берега. А там…
Не помня себя, запинаясь о кочки, Николай помчался наперерез. Скорее, скорее! Дать передний ход, полный газ! Спасти машину от гибели!
Пронзительный, устрашающий свист прорезал воздух. Николай упал.
Когда он поднялся, картина была уже иной. Трактор, зарывшись в болото, — это его и спасло, — спокойно стоял, не дойдя каких-нибудь пяти метров до воды. Трос лопнул — его свист и слышал Николай. Понтоны развернулись поперек Оби, — у берега их удерживал протянутый к носу трос второго трактора.
Вышка была цела.
И словно признав свое поражение, словно истратив все оставшиеся силы на неистовый порыв, ветер неожиданно утих.
Это было последним испытанием. Черев несколько часов вышка, поднятая по трубам, уже стояла на твердой земле.
Свершилось! Николаю хотелось плясать, петь, громко радоваться. Но верный себе он только деланно ворчал, соскабливая налипшую на костюм грязь:
— Вот, разве в таком виде на танцы пойдешь…
Через неделю, окончив монтаж буровой, Николай Драцкий вернулся в Березово. Когда своей стремительной, мальчишеской походкой он вошел в контору бурения, его обступили с жадным любопытством — о знаменитом рейсе знали уже все.
— Расскажи хоть, как было?
— Обыкновенно. Шли, шли — и пришли. В следующий раз лучше пойдем.
— А, Николай! Поздравляю, — выйдя из своего фанерного кабинетика, Александр Григорьевич Быстрицкий дружелюбно пожал ему руку. — Ну, теперь твоя душенька довольна? Больше не будешь приставать?
Драцкий хитро прищурился, привычным жестом распрямляя брови:
— Завелась одна мыслишка…
Быстрицкий красноречиво развел руками, приглашая остальных разделить его притворное возмущение. Прощай, спокойная жизнь. Драцкий приехал. Давно не снился…
И, уже широко улыбаясь, обнял Николая за плечи.
Примечания
1
Кнехты — столбы-упоры для закрепления причальных канатов.
Евгений Ананьев Под стальным парусом
ТЮМЕНСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО 1963 г.
ПОД СТАЛЬНЫМ ПАРУСОМ
ТРИСТА шестьдесят лет ждало своего часа Березово — и дождалось. По дождавшись, казалось, не допускало уже и минутной задержки. Древнее сибирское село, основанное еще в 1593 году, зажило совершенно в другом, торопливом и взбудораженном ритме.
В то время, когда буровики только усмиряли первую скважину, неподалеку от нее, на лесистом берегу реки Вогулки разгружались все новые и новые суда. Они привозили в тайгу тракторы и специальные машины, оборудованные тонкими, сложными приборами, электромоторы и бухты кабеля, запасы строительных материалов, гopючeго, взрывчатки и продовольствия. Геофизики, без которых нельзя себе представить современную нефтяную и газовую разведку, готовились к решительному штурму тайги: приводили в порядок технику, строили на восточной окраине Березова первые дома будущего поселка.
Они были курьезными, эти дома. Ни весть откуда попали в северные края странные круглые здания, похожие на среднеазиатские юрты, только из дерева. Как сборный пирог, дом делился на множество частей: отсеков, коридорчиков, чуланчиков. Здесь размещалось все — мастерские и канцелярии, диспетчерские и склады. А ночами, если не было авралов на разгрузку судов, эти самые мастерские и диспетчерские превращались в общежития. Спальный мешок на пол (счастливцам доставались канцелярские столы), завернутые в ватник счеты под голову — и ночлег обеспечен. Только мерный храп раздавался там, где днем осипшие, простуженные голоса с. помощью «многоэтажного» красноречия выколачивали позарез нужные материалы, запасные части или лишнюю бригаду на строительство.
Действительно, это было горячее время. За несколько лет Березово изменилось больше, чем за многие века своего прошлого существования. Со всех сторон подступили к нему, возвышаясь над тайгой, буровые вышки. Вместе с Усть- Сосьвинским рыбоконсервным комбинатом, кстати, первым предприятием нашей области, переведенным на газовое топливо, они сразу придали индустриальный облик бывшему глухому селу, а сейчас молодому рабочему поселку Березово. На улицах, знавших некогда только оленьи нарты, то и дело снуют юркие автомашины и мощные тракторы. Они волокут тяжелые сани с буровым оборудованием, сейсмическими станциями разведчиков-геофизиков. Где-то около замерзшей реки застрекотал вертолет. Вот он вошел в хмурое небо и, медленно уменьшаясь, направился в глубину урмана — это геофизики испытывают новые, наиболее современные методы разведки с помощью авиации.
Березово сразу стало «геологической столицей». Отсюда волна разведок разошлась по всей Западной Сибири, откликаясь то еще одним газовым фонтаном, то новым нефтяным месторождением.
Чем дальше от поселка, тем упорней сопротивлялась тайга. Близкая и понятная местным жителям — охотникам и следопытам, пришлым людям-геологам тайга казалась зловещей. Сколько раз они становились в тупик перед многокилометровыми лесными завалами и не замерзающими зимой болотами; сколько раз тяжелые тракторы проваливались в реку, под размытый грунтовыми водами лед; сколько раз пурга и морозы вырывали драгоценные дни — разве накоротке перескажешь все услышанные у ночного костра или в тесной избушке истории, повествующие о ежедневном, будничном героизме первых искателей сибирской нефти и газа.
Вскоре стало ясно — одного героизма, одного личного мужества недостаточно. Нефтеразведчики оснащены техникой, пожалуй, больше других геологов — нефть и газ залегают глубоко под землей и искать их значительно трудней. Пока разведки велись, в основном, в густозаселенных степных районах Юга и Поволжья, эта техника вполне себя оправдывала. Но переход в труднопроходимую, малообжитую зону Сибири поставил разведчиков перед новыми, совершенно неожиданными трудностями.
Началось с того, что лето, которое в обычных условиях бывает самым плодотворным для геологов временем года, на Севере пропадало впустую. Только при поверхностном наблюдении тайга кажется сплошным лесным массивом. На самом деле она то и дело перемежается болотами, многочисленными речками и речушками. Тракторам, автомашинам туда и не подступиться. Проблема транспорта становилась не подсобной, а основной, определяющей.
Особенно страдали от этого буровики. Как сделать, чтобы громоздкие вышки и мощные моторы могли передвигаться в любое время года? Как превратить сибирские реки из врагов в надежных помощников?..
В мае нынешнего года мы с радостью читали правительственный Указ о награждении орденами и медалями тюменских геологов. В глаза бросилась фамилия: Драцкий Николай Васильевич, орден Трудового Красного Знамени. И в памяти мгновенно всплыла одна история, которая, несмотря на некоторый разрыв во времени, имеет самое прямое отношение к высокой правительственной награде…
Ночью директору Березовской конторы бурения Александру Григорьевичу Быстрицкому приснился Драцкий. Конечно, спорили о чем-то. Такой, как всегда, настырный. «На работе мне тебя не хватает», — поморщился, вспомнив утром, Быстрицкий, с трудом натягивая не просохшие за ночь сапоги.
Сон оказался в руку. Едва Быстрицкий появился в своем маленьком, огороженном фанерой кабинетике, как туда проник начальник вышкомонтажного цеха Николай Драцкий. Обычно разбитной, даже чуточку несдержанный, на этот раз он выглядел скромным, почти смущенным. Только озорной взгляд да размашистые движения рук порой выдавали лихой характер, от которого так солоно приходилось окружающим.
— Как насчет моего предложения, Александр Григорьевич? Четыре месяца выигрываем. Дело верное, — нарочито будничным голосом, словно уточняя давно решенный и совершенно бесспорный вопрос, начал Драцкий.
— И не думай — который раз говорить надо! — вспылил Быстрицкий, и его седые кудри даже заколыхались от возмущения. — Измором не возьмешь! Сказал — дело новое, к нему такая подготовка нужна…
— Была подготовка, — упрямо вставил Драцкий
— …Такая подготовка нужна, — директор конторы будто не заметил возражения, — что и месяца не хватит. А тут не сегодня-завтра река станет. Что тогда? Может, на льду забуришься? — ядовито спросил он.
— Успею дойти.
— Как же, успеешь!
Они стояли друг против друга, оба невысокие, оба горячие, рассерженные, готовые схватиться в отчаянном споре. Быстрицкий — немолодой, начавший грузнеть. Драцкий — худощавый, подтянутый, с мальчишеским черным чубом, свисающим на лоб и на широкие, прямого разлета брови.
Вдруг директор конторы почти миролюбиво усмехнулся, седые кудри его вернулись в спокойное состояние.
— Ладно, кончай базар. Все равно ничего не выйдет.
— Но, Александр Григорьевич…
— Хватит, Николай. И так у нас с тобой каждое утро, вроде физзарядки. Будь здоров, не мешай работать, — с шутливой бесцеремонностью, какая бывает между давно и хорошо знакомыми людьми, Быстрицкий выпроводил Драцкого. Несмотря ни на что, он любил этого бедового, неуемного в работе парня, вечного выдумщика. Да и сейчас Николай интересную штуку задумал: перевезти вышку по реке, не разбирая ее, стойком. Только время неподходящее. И боязно, честно говоря, — вдруг ухнет в воду, ведь еще никто никогда не плыл с вышкой. В принципе он был не против этой идеи, но считал, что браться за нее надо с будущего сезона.
Тем временем Драцкий отправился к своим монтажникам. Там уже работали вовсю: подгоняли тяги, усиливающие крепление вышки, сооружали систему блоков.
— Разрешил Быстрицкий? — с надеждой спросил бригадир Балтин, самый пожилой из монтажников, плотно сколоченный, немногословный человек.
— Пока нет. Разрешит, куда денется, — Николай не хотел разочаровывать товарищей, которых успел увлечь новой идеей. — После обеда снова пойду. Чтобы завтра все готово было.
И занялся чертежами, в который-то раз проверяя все детали задуманного водного перехода.
А проверять было что. Конечно, зимой таскать вышку привычнее. Но до зимы еще дожить надо. Пока все речки замерзнут, пока болота застынут, не меньше трех-четырех месяцев уйдет. Сколько за это время дел переделать можно! А ребятам-буровикам что? Сидеть на простое и ждать, пока «пан Драцкий» соизволит подготовить им рабочее место?
Николай представил себе утреннюю разнарядку в конторе бурения, и унылые лица буровиков, неделями, а то и месяцами дожидающихся установки вышки. Кому приятно сидеть так — ни дела, ни заработка! Да ему в глаза им посмотреть стыдно будет: хотел помочь и отступился.
Он вспомнил, с каким живым интересом отнеслись буровики к его необычной затее, как однажды после разговора с Быстрицким, дружески похлопывая его по плечу, просили: «Ты уж постарайся. Выручишь, браток».
Нет, надо зубами выгрызть, но своего добиться!
Драцкий понимал, какую тяжелую ношу взваливает на свои плечи. Уже несколько лет березовцы, по примеру других, перетаскивали неразобранные вышки по земле, но только зимой, когда замерзнет почва и пойдет снег. Поставить же вышку на воду и перевезти ее по реке — такого еще не знали нефтяники мира. Понятно, — в других, обжитых местах, где есть дороги, это и не нужно. Но Сибирь всюду поворачивается своей необычной, удивительной стороной. Как же использовать для передвижения реки, основные магистрали края? Над этим Николай задумывался уже давно. Ответ напрашивался сам собой, но возникали тысячи деталей, очень важных и совсем неизвестных частностей. Какой шторм может выдержать вышка? Как лучше крепить ее? Что предпринять, если судно попадет на мель? Какой избрать порядок движения? Какие сконструировать дополнительные приспособления?
И каждый раз, не найдя сходных примеров из практики, ему приходилось углубляться в расчеты, в чертежи, в схемы, чтобы свести к минимуму неизбежный риск первой попытки.
Есть такая категория людей. Веселые, удачливые, заводилы во всех компаниях, они кажутся ясными с первого взгляда, а их успехи — легкими, словно достигнутыми шутя, попутно. Скрывая от людей напряженную работу мысли, они с усмешкой преподносят только результат ее, создавая впечатление несложности задачи. Таким был и Николай. Мало кто знал, сколько вечеров провел он дома, за столом, готовясь к этому переходу, сколько бумаги извел в поисках лучших вариантов. Этот внешне бесцеремонный парень прятал в глубине души какую-то трогательную застенчивость. Потому так ранили его слова начальника о неподготовленности операции. Он-то знал: продумано все до мелочей, и твердо стоял на своем.
Сразу после обеденного перерыва неугомонный Драцкий снова появился в конторе бурения. Нашлись текущие дела: очередность монтажа вышек, заказы отделу снабжения. Но Быстрицкий знал: все это лишь предисловие к главному, навязшему в зубах разговору. И едва Николай начал говорить о катерах и водном переходе, он показал телеграмму.
— Хватит. Завтра будет начальник управления. С ним и говори. Только предупреждаю: мое мнение — против.
— Но почему, Александр Григорьевич?
— А то не знаешь? По подготовке — рано, по времени — поздно, конец осени. Если что случится — тебя не выручить.
— Так ничего же не случится, Александр Григорьевич! Все рассчитано.
— Мало мы говорили! Ей-богу, Николай, велю тебя в контору не пускать.
Но и на следующее утром первым, кого увидел в конторе Быстрицкий, был все тот же Николай Драцкий. Он атаковал начальника Тюменского геологического управления Эрвье, едва тот успел выйти из самолета.
— Юрий Георгиевич, выручайте. Есть предложение одно, да ему ходу не дают. Бюрократизм заедает.
— Тебя заесть — очень уж зубастым быть нужно. А конкретно?
Драцкий употребил все красноречие — он с горячностью отстаивал свои планы, показывал чертежи, расчеты, подкрепляя это энергичными, выразительными движениями рук, которые объясняли не хуже чертежей. Но Эрвье только с сомнением покачивал головой.
— Да, загвоздка солидная. Будем решать сообща.
Дорого далось начальнику управления вскользь данное обещание. С тех пор он уже не знал покоя — чуть ли не каждый час Николай с наивным видом осведомлялся: когда состоится совет. Глядя на это, Быстрицкий только усмехался — пусть знает начальство, как с такой «овечкой» работать.
На второй день Эрвье не выстоял. Долго спорили, придирчиво рассматривали документы и проекты. Голоса разделились.
— Да разве его прошибешь, — вставил главный инженер конторы бурения Владимир Ильич Белов иронически поблескивая стеклами солидных «профессорских» очков, которые казались на его молодом лице какими-то ненастоящими. — А идея технически интересна.
— Интере-есна, — раздумчиво согласился Эрвье и, наконец, твердо заключил:
— Итак, рискнем! Готовься.
— А я уже готов, Юрий Георгиевич.
— То есть, как готов?
— Так. Пока пороги обивал, бригада работала. Приспособления уже на буровой. Завтра можем начинать. Все равно знал, что добьюсь, — и, глядя на удивленные лица вокруг, Драцкий радостно и озорно рассмеялся.
…На буровую они уехали еще с вечера — всей бригадой. Для такой операции
Драцкий подобрал самых крепких, самых деловых парней: рослого Бориса Осколкова, человека огромной физической силы и удивительной невозмутимости; разбитного, бойкого на дело и слова Григория Жернова, чем-то напоминающего самого Николая; белесого, спокойного, даже слегка флегматичного Александра Виткасова, который, однако, обладал завидным свойством оказываться именно на том месте, где он больше всего нужен. Ну, и, конечно, бригадира Владимира Балтина — на него начальник вышкомонтажного цеха надеялся, как на самого себя.
Хоть и сказал Драцкий на совещании, будто у него все готово, но больше для того, чтобы блеснуть, ошеломить «начальство». На самом деле, работы оставалось порядочно. Всю ночь горел на буровой свет. Всю ночь монтажники укрепляли остов вышки, устанавливали блоки для тросов, монтировали приспособления. Зато, когда рассвело, они уже могли начинать переход.
Стояло холодное октябрьское утро. Хмурая северная осень поджелтила неровной охрой привядшую траву, подшибла некогда задорные хохолки болотного пырея, проложила колкие льдистые пластинки на лужицах. Вышка, освобожденная от фундамента, стояла на специальных трубах, напоминающих полозья богатырских саней. С верхней площадки ее были видны выползающие из туманной сырости улицы Березова, темная лента реки, гребенчатые ряды дальней тайги. И тишина, спокойная, умиротворяющая.
Но вдруг застучал, зафыркал трактор, ему ответил другой. Заскрипели тросы, тяжело зашлепали по земле полозья.
И началось…
Если бы в этот день кто-нибудь из сторонних зрителей побывал на пустынном берегу Северной Сосьвы около Березова, он мог бы увидеть удивительную процессию. Впереди по жухлому болоту двигался трактор. Длинные тросы шли от него к высокой, сорокаметровой вышке. Такие же тросы тянулись к стоявшему позади трактору, который поддерживал равновесие этого громоздкого сооружения. Сама вышка медленно и тяжело двигалась по болоту, оставляя глубокий, словно пробуравленный в почве, след.
Впрочем, зрителей не было. Все, кто находился в этот день на бывшей буровой — и монтажники, и трактористы, и командиры производства, — уже не раз оказывались свидетелями и участниками сухопутной перекочевки вышки. Они знали — главное наступит потом, когда вышка доберется до обрывистого берега реки. И ждали этого с затаенным, плохо скрываемым волнением.
Драцкий стоял на одной из труб-полозьев и командовал движением. Условный взмах руки — и трактор, как было решено заранее, менял направление, обходя слишком топкое место, или задняя машина сильнее натягивала тросы, чтобы закрепить вышку. Весь начальный путь прошли без особых проволочек.
Наконец, вышка очутилась на берегу, резко обрывавшемся к реке. Метрах в семи от берега — ближе не подпускала отмель — покачивались на легких волнах два счаленных борт-о-борт понтона. Массивные, тупоносые, с огромными, как афишные тумбы, деревянными кнехтами[1], они прежде служили для перевозки железнодорожных составов — до сих пор по палубам ползли остатки рельсов. Сейчас им придется принять совершенно иной груз. Как они справятся с ним?..
Словно «болея» вместе со всеми за успех начатого дела, вырвалось из туч редкое в это время года солнце. Оно сразу окрасило все вокруг в новые, бодрые тона — подчеркнуло зелень, оставшуюся на ветвях прибрежного тальника, подожгло растаявшие к полудню лужицы, разыскрило мазут на боках изрядно потрудившихся тракторов. Оживились и люди. Тракторист переднего тягача Василий Никулин, растирая шею, весело воскликнул:
— Товарищ начальник, мне надбавка за повороты полагается! Все время следи за вышкой, гни назад шею. На ней небось за полдня вся резьба сорвалась.
Но Драцкий, всегда готовый подхватить шутку, на этот раз сумрачно молчал. Сейчас начнется самое трудное — нужно протянуть на весу от берега к понтонам тридцатитонную махину. Для этого сооружен специальный трап — две колеи, в каждой по три бурильных трубы, намертво скрепленных на концах болтами. По ним и пройдут полозья вышки.
Уже урчал на судне трактор, который казался таким маленьким рядом с громоздкими понтонами и уходящей далеко в небо вышкой. Уже стояли на своих местах монтажники. Но Драцкий все не давал команды начинать.
Он нервно курил папиросу за папиросой, механическим движением руки все время распрямляя и без того прямые черные брови. Каким-то шестым чувством — чувством монтажника, он догадывался, что именно на этом этапе есть какая-то слабина. Но какая?
«Э, была не была! На своей шкуре проверю». Он еще раз подошел к пролету, внимательно оглядел колею, полозья, проверил крепость тросов. И решительно направился к вышке.
Но дорогу ему преградил бригадир Балтин.
— Ни к чему, Николай. На вышке от тебя пользы не будет. Зачем жизнь зазря на кон ставить?
— Пусти!
— Не пущу! Ты на берегу нужней.
Николай нехотя согласился. В душе он понимал правоту бригадира, только не хотелось покидать самого опасного места в решающий момент. Напрягшись, он неотрывно смотрел, как медленно, словно нехотя, вползали полозья безлюдной вышки на край пролета. Тракторы, надрываясь от усилий, все наматывали и наматывали тросы. И хотя надсадно рокотали моторы, скрежетало железо о железо, слышались прерывистые команды — Драцкому казалось, такая тишина стоит, что можно услышать, как вышка рассекает воздух.
А она шла все вперед и вперед, отвоевывая сантиметры опасного пространства.
Чуяло сердце, чуяло! Все-таки просчитался, не додумал до конца! Чем ближе к середине пролета, тем слабее становились трубы колеи, тем с большим трудом принимали они на себя многотонную тяжесть. Как же не догадался, дубина, пробить болты посредине трапа? Колея поддается, трубы раздвигаются, в промежуток угрожающе вклиниваются полозья вышки. Вот они намертво застопорились, и вышка, ставшая в этот момент поразительно неуклюжей, беспомощно застряла в центре пролета, между берегом и понтонами. Как струны, натянулись стальные тросы с палец толщиной. Еще рывок трактора и — порвутся они, словно гнилые нитки. А то и хуже случится — не выдержит колея, лопнут трубы, вышка грохнется прямо в воду. И все из-за его поспешности, похвальбы, недалекого расчета!
— Сто-о-оп!
Решение созрело мгновенно:
— Дать слабину на тягач! Дергай задним!
Трактор, только что настырно тянувший вышку вперед, вдруг замолк, тросы ослабли. Зато взъярился тот, что раньше лишь удерживал позади равновесие. Мгновенье вышка стояла неподвижно, словно в раздумье, потом, уступая напору мощного мотора, едва покачнулась назад. Передние полозья вылезли из щели между трубами.
И в ту же минуту заработал тягач. Опять вышка медленно поползла вперед.
Так повторилось три раза. Наконец, опасная середина пролета осталась позади. Скрепленный болтами конец колеи снова уверенно держал тяжесть.
Как гигантский вздох облегчения, послышался тяжелый всплеск волны под понтонами.
Вышка вступила на судно.
Драцкий что-то кому-то говорил, от кого-то отшучивался, принимал какие-то поздравления, но всем своим существом был еще там, на пролете, переживал предельное напряжение незабываемых минут. Он поднес к вспотевшему лбу платок. И удивился. Платок был уже совершенно мокр, хоть выжимай.
Были и дальше какие-то трудности, пока переваливали вышку через рельсовый путь, пока устанавливали на двух понтонах, чтобы найти равновесие. Но это не шло ни в какое сравнение.
Уже поздним вечером, когда в насквозь прокуренной диспетчерской уточняли маршрут завтрашнего похода, Быстрицкий иронически спросил:
— Ну, признайся, струхнул малость?
Николай хотел было выдержать характер и ответить с обычной задиристостью. Но лишь усмехнулся, несмело провел рукой по бровям и честно сознался:
— Поначалу — не успел. Как кончилось — испугался.
Утром отправились в путь — необычный караван, каких не знали еще в этих местах да и. пожалуй, во всех других. Впереди, в кильватер друг за другом шли буксирные катера «Изумруд» и «Изыскатель». Следом за ними, занимая в узких местах чуть ли не всю ширину реки, двигались внушительные понтоны, напоминающие плавучие острова. А на них, словно сторожевой пост, поднялась к небу нефтяная вышка, слегка покачиваясь на волнах.
Драцкий взобрался на самую ее верхнюю площадку. Сырой воздух осени стушевывал дали, но Березово еще виднелось едва заметным муравейником. По соседней, свинцового оттенка протоке плыла белая скорлупка последнего пассажирского парохода. В разных сторонах чуть проглядывались, возвышаясь над тайгой, темные свечки буровых. Зеленый ковер хвои с ярко-желтыми вкрапинами лиственниц, удаляясь, становился неопредленно-пестрым, потом темнел, превращался на линии горизонта в сплошную подсиненную полосу. Мерное колыханье волн давало себя знать наверху заметной качкой. Иногда казалось, что вышка наклоняется к воде, и сердце замирало от мгновенного, неосознанного испуга. Николай чувствовал себя на мачте какого-то старинного парусного корабля. Неожиданно он вспомнил, как мальчишкой зачитывался книгами про отважных мореходов, вместе с ними бродил по штормовым морям Вот, никогда не догадаешься, откуда вернется к тебе позабытая юношеская мечта!..
Но насущные заботы брали свое. Драцкий высматривал в бинокль хитросплетение проток, пытаясь на местности отыскать проложенный по карте маршрут. Расстояние солидное — почти триста километров по Северной Сосьве, Малой Оби, Большой Оби. Приходится делать порядочный крюк, но иначе нельзя — уровень воды упал, не все протоки судоходны. Только бы успеть, пока не покроется текучая река ледовой чешуей шуги.
Шли по течению, скорость была хорошей: десять километров в час. Назад уходили берега, то высокие, покрытые голыми прутьями тальника, то низменные, в неровных кочках болот. Запоздавшие утки выпархивали из зарослей.
Изредка на берегу попадались люди, они остолбенело застывали, не отрывая глаз от удивительного каравана. А караван все двигался вперед, съедая первые километры длинного и — Драцкий это прекрасно понимал — нелегкого пути.
Тем временем жизнь на понтонах вступала в свою колею. Как все люди кочевых профессий, монтажники легко освоились на новом, непривычном месте. Не прошло и нескольких часов, а они уже чувствовали себя почти дома: кто стучал костяшками домино, гоняя нескончаемого «флотского козла», кто удобно примостился с книжкой, кто по примеру начальника поднялся на вышку и разглядывал окрестную тайгу.
— Эх, сейчас бы лето — прямо с вышки ныряй, — мечтательно воскликнул Жернов, вольготно расположившийся на средней площадке верхового. — Чем не водная станция! Да еще на плаву.
— А ты нырни, попробуй. — незлобиво поддразнил его с палубы бригадир Балтин.
— Вода холо-одная! Подогреешь спиртом — согласен, — под общий смех отшутился острый на язык Жернов.
Не отдыхали только трактористы. Они на ходу подлечивали машины, которым изрядно досталось во время погрузки.
Темнота подкралась как-то неожиданно, сразу, и силуэт вышки едва виднелся на безлунном небе. На катерах и понтонах зажглись сигнальные огни. Светящихся бакенов уже не было — регулярные рейсы судов прекратились, и вахтенный матрос все время опускал в воду наметку, чтобы не наскочить на частые в этих местах отмели. Двигались медленно, осторожно.
И все-таки вскоре пришлось остановиться. Вокруг потускнело, воздух стал матовым. Огоньки фонарей, еще недавно хорошо видные издалека, едва-едва пробивались сквозь молочную пелену.
Туман.
Караван причалил к устью протоки Толчиной, когда было уже за полночь. Вся бригада спала в шкиперских каютах. Только к Николаю сон не приходил. Он вышел на берег, набрал сучьев. Из-за тумана костер даже вблизи казался тускло-оранжевым.
— Кто там? — тревожно прозвучал совсем рядом надтреснутый голос.
— Свои. С караваном.
— Поздненько идете, бедолаги, — уже успокоенно ответил тот же голос, и из тьмы вынырнул сухонький, аккуратный старичок в меховой телогрейке, ватных штанах и оленьих чулках с самодельными галошами. Он подсел к огню, лизавшему подмокревшие ветви.
— Далеко путь держите?
— К Полновату, дедушка А ты чего здесь воюешь?
— Я-то? Я при службе. Голубев моя фамилия. Коней караулю. Мы — геофизики, — горделиво ответил дед, словно именно его лошадиный отряд определял всю сущность геофизической работы. — А тебя я знаю, видел в Березове, хоть и не часто гостюю там. Эти самые штуковины железные ставишь…
— Вышки, — улыбнулся Николай.
— Во-во, вышки, — старик, видимо, стосковавшись в одиночестве по собеседнику, словоохотливо продолжал: — И фамилию припоминаю. Такая, забористая. Хватский, что ли? Нет, не Хватский. Драчливый, кажись?
— Драцкий.
— Говорю же — вроде про драку. А везете-то чего?
— Да так, разное, — Николаю не хотелось распространяться о необычном грузе.
Дед неторопливо выкурил махорочную самокрутку, пошел смотреть караван. Оттуда послышался его удивленный возглас. А вскоре у огня снова появилась сухонькая фигурка.
— Чудеса, и только. Сколько живу — такого не видывал. И как она только держится, дура долгая.
Помолчал. Закурил. Уже по-другому, сдержанно и уважительно, добавил:
— Не спится, браток? Оно понятно. Большой на себя груз взял. Ну, счастливо тебе добраться до места. Бывай здоровый.
И ушел в глубину леса, где по временам слышалось домовитое похрапывание лошадей.
Николай снова остался один. Он подкармливал костер сухостоем. Языки пламени вылизывали туман. Деревья скрипели на ветру голыми ветвями, В такие тихие, сосредоточенные минуты вспоминается все: и озорное детство в башкирском городе Стерлитамаке, и нефтяной техникум в другом городе Башкирии — Ишимбае, и десять лет работы на буровых, и семья. Каково сейчас Нине, ведь скоро должна подарить второго ребятенка. Хорошо бы девчонку… Но куда ни уводил причудливый ход мыслей, все равно возвращался к одному — к нынешнему переходу, к завтрашнему трудному дню.
Что обещает он? Тихое безветрие или злой шторм? Чистую воду или льдистую шугу? Открытое небо или вязкий туман? Готовым нужно быть ко всему. Николай знал — не один из его ребят просыпался этой ночью и, высовывая голову из спального мешка, с тревогой вслушивался в разговоры ветра и волн. Как бы то ни было — не теряться, не подать виду, что волнуешься. Но до чего это трудно! Только такой ночи и можно поведать свои сомнения.
Он бросил в огонь очередную порцию валежника.
Еще не начало светать, но воздух становился прозрачней. Утренний мороз прибил туман к земле, инеем осадил на вялую старую траву.
В пять утра двинулись дальше. Через несколько часов показался первый на пути поселок Устрем. Здесь тоже жили нефтеразведчики — чуть в стороне виднелись буровые вышки.
К берегу сбежалось все население небольшого поселка. Товарищи кричат что-то неслышное, машут кепками. Вдруг — винтовочный залп.
— Ишь ты, салют дают, как генералам, — усмехнулся Драцкий.
К понтонам подъехала моторная лодка. На борт поднялся Худаверди Кулиев, буривший здесь очередную скважину. Он бросился обнимать Драцкого:
— Ай да, Николай, молодэц-человек! Поздравляю, поздравляю, дорогой! От Быстрицкого радиограмма. Беспокоится. Давай ответ.
— Чего отвечать? Передай, все в порядке. Туман пережидали.
— Может, что нужно? Папирос, продуктов?
— Спасибо, всего хватает.
Устрем миновали без остановки. А навстречу уже идет рыбацкая деревушка. Снова люди на берегу, снова приветственные жесты и возгласы. Рыбаки, подплывая к каравану, дарили свежую рыбу, кедровые орехи, а то просто доброе слово. И долго еще ходила по тайге, от мансийского или хантыйского стойбища к стойбищу, удивительная весть о новом чуде, плывущем по их древней реке…
Необычное путешествие продолжалось. Вышли на Большую Обь, широко раздвинувшую угрюмые берега. Поселок Вонзеват, еще одна рыбацкая деревенька. Ход сильно замедлился — караван двигался против течения. Навстречу плыли рыхлые хлопья шуги. Прозрачное «сало» схватывало берега, вода на реке казалась загустевшей. Но на самом стрежне она была еще чистой, услешно боролась с усилиями наступающей зимы.
Удивительно легко привыкает ко всему человек! Словно и не было тревожной туманной ночи, словно всю жизнь только и делали, что перевозили по стылой осенней реке торчком стоящую вышку — до того покойно было на понтонах. Осколков вытащил на палубу спальный мешок и, убравшись в затишок между тракторами и вышкой, наверстывал не досмотренные за ночь сны. Кто-то из шкиперов развесил между металлическими стойками наскоро выстиранное белье: самый вид его напоминал о домашнем, обыденном.
Драцкий сидел на палубе с остальными монтажниками. Разговор тек лениво: обо всем понемножку. То вспоминали какую-нибудь березовскую новость, то записной острослов Жернов «травил» тут же придуманный им «доподлинный случай» из своей жизни. Вот он оживился, лукаво посмотрел на начальника:
— Николай Васильевич, ты бы рассказал, как в отпуск ездил.
— Ну, вот еще, — Драцкий смущенно ухмыльнулся. — Слыхал небось.
— Ей богу, не приходилось, — вдохновенно врал Жернов. — Так, краешком уха…
— Отпуск как отпуск! — почти рассердился Николай. — Можно раз в два года отдохнуть?
— Что-то там про письмо поминали?..
— У-у, клещ! Ну, поехал на родину, в Башкирию. Отпуск четыре месяца, денег много. Загулял с дружками. Через два месяца письмо пишу ему. — Николай кивнул на Владимира Балтина. — Так, мол, и так, вначале я себя некультурно вел — пил, гулял. Зато сейчас совсем правильный — только в театр и библиотеку. Вышли в долг триста рублей.
— Во загнул! — в голосе воскликнувшего слышится торжество. — Значит, так: в отпуск едешь — где ресторан, направо? Из отпуска — где кипяток, налево?.. А дальше?
— Что дальше? Ну, выслал он деньги.
— И снова по театрам?
Николай словно не слыхал ехидного вопроса. За него ответил Балтин:
— Это уже сам догадайся. Только через неделю еще телеграмма: «Вышли сотню на дорогу».
Взрыв хохота. Дробно, как-то со звоном заливается Жернов, восторженно хлопая себя по брезентовым коленям; у Виткасова смех редкий, но гулкий, словно пропущенный через уличный громкоговоритель; довольная усмешка на широком лице Балтина; даже Осколков высунул белокурую голову из спального мешка, недоуменно осмотрелся сонными глазами, и снова залег — на этот раз всерьез и надолго.
Смеется и Драцкий. Едва тронутое морщинками подвижное лицо его выражает самые разные чувства: и некоторое смущение, и озорство, и легкую иронию, и… и обыкновенную усталость.
— Нашли забаву. Зубомои, — он встает. — Какая каюта свободная? Отдохнуть малость надо.
…Его разбудили странные звуки, похожие на многократно усиленный шорох. Николай оторвал голову от подушки, прислушался. Шорох громчел, в него вплетались скрипучие нотки. «Понтоны бортами трутся, — догадался он. — С чего бы?»
Николай вышел на палубу. Здесь было спокойнее. Широченные понтоны не поддавались напору волн. Они лишь глухо покряхтывали деревянными боками. Начало темнеть, и монтажники ушли в освещенную каюту, откуда слышался азартный перестук костяшек домино. На корме другого понтона меланхолично бренчала мандолина.
Но стоило посмотреть вверх, и это кажущееся спокойствие сразу нарушалось. Вышка чувствовала приближение шторма. Она раскачивалась все заметнее, кланялась воде все ниже. Словно передавая ее тревогу, стонали тяги, скрепляющие металлические стойки.
Ветер заметно усиливался. Теперь качка чувствовалась и на палубе. Монтажники, покинув каюту, опасливо поглядывали на кренящуюся вышку — вот-вот упадет, ведь никак не закреплена. А крепить тоже нельзя — многотонная громада может вывернуть понтоны, весь караван искорежить.
Впрочем, Драцкий был пока спокоен. Когда особенно уж высокий вал вздымался над палубой, подхватывая на пенный гребень один из понтонов, а второй, наоборот, бросая в расщелину между волнами, он подносил к борту деревянный плотницкий аршин.
— Разница высот — сорок сантиметров. Терпим, ребята. Пока метра не будет, можно не беспокоиться. Все учтено.
Учтено-то учтено, да как не замрет сердце, когда после отчаянного порыва долговязая вышка, словно живая, заглядывает в реку. Кажется, еще мгновенье, она нырнет сама. Присмиревший Жернов молча стоял, прислонившись к стенке каюты и время от времени сплевывал папиросную горечь. Да и у самого Николая порой противно екало под ложечкой. Его черные прямые волосы стали мокрыми от брызг, лихой чуб прилип ко лбу. На одежде не было сухого места. Но он как стал с плотницким аршином в промежуток между стойками, так и не покидал его.
А шторм свирепел. Темнота, встречное течение, встречный бешеный ветер. Если раньше вышка напоминала мачту, то сейчас она казалась огромным неуклюжим парусом, который никак нельзя повернуть в нужном направлении. Ветер прижимал понтоны к берегу, они шаркали по мелкому дну, терлись бортами о прибрежную глину. Катера, чтобы выровнять их. шли чуть ли не поперек Оби.
На глаза Николаю попалось уродливое расщепленное дерево около самого берега реки. Три голых ствола его, как зловещая кривая вилка, вонзились в самое небо. Прошло десять минут, двадцать, полчаса, а дерево не удалялось. Он вдруг понял: караван не движется вперед, вся сила двух катеров уходит на то, чтобы удержаться на месте, чтобы не сносило течение. Насколько хватит этих неравных сил?
Он с тревогой и надеждой прислушивался к голосу шторма — вдруг ослабнет или изменит направление. Но по- прежнему разбойничьи свистел ветер, глухо бились волны. Лишь иногда звуки разнообразились гулкими хлопками, похожими на удары крыла большой птицы, — это металось на веревке забытое незадачливым шкипером белье.
На ближнем катере мигнул фонарь. Погас и опять зажегся. Снова погас. Условный сигнал.
— Что там у вас? — Николай сложил ладони рупором.
Ветер принес ответ:
— Машина сдает! Не тянет! — голос капитана звучал испуганно.
И тут Николаем овладело слепое, темное бешенство. Он рванулся к самому носу понтона, размахивая кулаками, гневно выкрикивая бранные слова. Мгновенно прорвалось все, что накапливалось долгими часами под маской внешнего спокойствия. Привлекательное прежде лицо Николая исказила уродливая гримаса — искривила губы, согнула прямой разлет бровей. Все, все может рухнуть из-за нелепого случая! И не сделаешь ни черта — только смотри и казнись!
Ветер, злорадно хохоча, расшвыривал его бесполезные, не слышимые никем яростные фразы. Только бессвязные обрывки их порой возвращались на палубу, где чуть поодаль стояла взволнованная, оцепеневшая от неожиданности бригада.
— …разгоню к собачьим…
— …твою так…
— …корыта рассохшие…
Он стоял у буксирного троса, казалось, готовый нырнуть в высокие, с пенной гривой поверху волны. Кулаки его машинально сжимались и разжимались, черные волосы были вконец растрепаны. И где-то на плече осел брошенный и возвращенный ветром жеваный окурок.
— …твою так!..
Балтин пришел в себя первым. Он двинулся к Драцкому, положил на его плечо тяжелую руку:
— Опомнись, Николай! Ты что, рехнулся?
Николай сразу сник, виновато посмотрел на товарищей.
— Нервы не держат. Извини, сорвался.
— Тебе бы отдохнуть…
Но перед Балтиным уже стоял прежний Николай Драцкий — твердый, уверенный.
Довезем вышку — отдохну. Слушай, вроде ходче пошли?!
Действительно, мотор на катере заработал ритмичнее. Вскоре зловещее трехпалое дерево исчезло из вида.
И опять томительные, напряженные часы, полные тревог и бессонного бдения. Только к утру вышка прибыла в Полноват. Семь километров караван шел одиннадцать часов — по полтора часа на километр!
Утром стихло. И снова пошла шуга. Это были уже не те рыхлые комья льда, что встречались прежде. Смерзшиеся льдины неохотно уступали дорогу катерам и сразу смыкались за караваном, постепенно заполняя собой поверхность реки.
А сверху повалил снег. Видно, в небе была проделана основательная дыра — он шел безостановочно, крупными хлопьями. Через несколько часов все берега стали совсем белыми.
Караван в Полновате не остановился К вечеру на высоком берегу Оби, не доезжая деревни Тугияны, вырисовались контуры раньше завезенных дизелей, насосов, длинные поленницы бурильных труб.
Николай облегченно вздохнул. Добрались. Все-таки он оказался прав — вышка прошла 260 километров речных дорог. Первая в мире — подумать только!
Нечего и говорить — на следующее утро, когда начали разгрузку, настроение у всех было преотличное. Николай побрился. переоделся, выглядел совсем молодым. Только темные круги у глаз напоминали о напряжении предыдущих дней.
Балтин критически оглядел товарища:
— Хоть сейчас на танцы.
Первыми выбрались на берег тракторы. Словно застоявшиеся кони, они пыхтели и урчали, разбрызгивая капельки смешанной с водой солярки. Потом поползли неторопливо, вдавливая мокрый снег в мягкую торфянистую почву. Длинные тросы протянулись от них к корме, к носу сдвоенных понтонов, намертво закрепляя суда у берега.
Пора выводить вышку. Монтажники, шкиперы и трактористы таскали огромные лесины, ставили уже знакомый нам трап из бурильных труб. Неудача при погрузке была учтена — еще в Березове середину каждой колеи закрепили массивным болтом.
В общем, все было в порядке. Все, кроме погоды. Будто чувствуя последнюю возможность задержать строптивую вышку, снова разбушевался холодный северный ветер. Он задувал как раз с берега, пытаясь отогнать, развернуть понтоны. Но те не двигались. Туго натянулись «цинкачи» тракторов, цепко прижались ко дну якоря.
Но что это? Сильный порыв ветра. Всплеск волны. Крутой поклон вышки. И корма стала уходить от берега.
Рухнули, нырнув краями в воду, трубчатые трапы. Часть людей растерянно стояла на берегу, остальных увозили понтоны. Тракторист Василий Никулин что-то кричал с борта, взволнованно показывая рукой в сторону своего трактора.
Николай оглянулся. И ахнул.
Трактор беззвучно двигался к реке, упираясь, вспахивая глубокую колею, но все-таки не в силах противостоять многотонной массе, тянувшей его за трос, как поводырь за веревку. Уже близко круча берега. А там…
Не помня себя, запинаясь о кочки, Николай помчался наперерез. Скорее, скорее! Дать передний ход, полный газ! Спасти машину от гибели!
Пронзительный, устрашающий свист прорезал воздух. Николай упал.
Когда он поднялся, картина была уже иной. Трактор, зарывшись в болото, — это его и спасло, — спокойно стоял, не дойдя каких-нибудь пяти метров до воды. Трос лопнул — его свист и слышал Николай. Понтоны развернулись поперек Оби, — у берега их удерживал протянутый к носу трос второго трактора.
Вышка была цела.
И словно признав свое поражение, словно истратив все оставшиеся силы на неистовый порыв, ветер неожиданно утих.
Это было последним испытанием. Черев несколько часов вышка, поднятая по трубам, уже стояла на твердой земле.
Свершилось! Николаю хотелось плясать, петь, громко радоваться. Но верный себе он только деланно ворчал, соскабливая налипшую на костюм грязь:
— Вот, разве в таком виде на танцы пойдешь…
Через неделю, окончив монтаж буровой, Николай Драцкий вернулся в Березово. Когда своей стремительной, мальчишеской походкой он вошел в контору бурения, его обступили с жадным любопытством — о знаменитом рейсе знали уже все.
— Расскажи хоть, как было?
— Обыкновенно. Шли, шли — и пришли. В следующий раз лучше пойдем.
— А, Николай! Поздравляю, — выйдя из своего фанерного кабинетика, Александр Григорьевич Быстрицкий дружелюбно пожал ему руку. — Ну, теперь твоя душенька довольна? Больше не будешь приставать?
Драцкий хитро прищурился, привычным жестом распрямляя брови:
— Завелась одна мыслишка…
Быстрицкий красноречиво развел руками, приглашая остальных разделить его притворное возмущение. Прощай, спокойная жизнь. Драцкий приехал. Давно не снился…
И, уже широко улыбаясь, обнял Николая за плечи.
Примечания
1
Кнехты — столбы-упоры для закрепления причальных канатов.