Дальний переход по снежной, немеряной тундре… Пять современных Робинзонов на необжитом, безлюдном острове… Рыба, жаренная на лопате… Вышка, плывущая по реке… Взрывы над тайгой — вертолет «мирного десанта» приземлился прямо на болоте… Все это и многое, многое другое — не приключения любителей острых ощущений. Это повседневный, будничный труд геологов и буровиков — искателей сибирской нефти и газа.
Сибирская нефть… В поисках ее следопыты недр исшагали сотни тысяч трудных километров. Они идут в глубину таежных чащоб, на берега голубых тундровых озер, в каменистые долины горных плато. И вот, наконец, радостные результаты: один за другим на всей обширной территории Западной Сибири взметываются фонтаны нефти и газа.
О сложном и многотрудном пути поисков «горного масла» и рассказывается в новой книге очерков Евгения Ананьева «Под стальным парусом». Автору хорошо известны труд и быт нефтеразведчиков — он сам был участником многих событий, несколько сезонов работал непосредственно в геологоразведочных партиях. Может быть, оттуда и пришли к нему точность и образность деталей, глубокое знакомство с людьми, с проблемами дальнейшего развития нефтяной Сибири.
Написанная живо и увлекательно, эта книжка, несомненно, привлечет внимание читателей. Они полюбят ее героев — настоящих романтиков, землепроходцев двадцатого века, прокладывающих пути в незнаемое.
А сам автор снова в походе. Окончив эту книжку, он опять поехал работать к геологам — на заполярный газовый фонтан в Тазовском и к искателям «большой нефти» в Сургуте и Усть-Балыке. Можно надеяться, что мы вскоре вновь встретимся с уже знакомыми нам героями.

Евгений Ананьев Под стальным парусом

ТЮМЕНСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО 1963 г.



МЕСТО НА ЗЕМЛЕ
КAPТA Сибири — ее лицо, переменчивое и многообещающее. Взгляните — в ровную празелень тайги совсем недавно вписался квадратик с трубой будущего крупного комбината; у голубой жилки пустынной некогда реки примостился светлый значок электростанции; темный треугольник железной руды оседлал рыжие вершины горной гряды. Семимильными шагами идет по Сибири семилетка — щедрая, могучая, неуемная…
Почти четыре века назад начали свой долгий и трудный поход русские землепроходцы. Охотники и воины, люди «служилые и пашенные», они открыли для России обширную, богатую «мягкой рухлядью» (пушниной) «землицу». Их сегодняшние правнуки заново открывают Сибирь — несметные запасы ее недр, материнское плодородие ее целинных земель, нетерпеливую силу ее рек, новую красоту и полезность ее вековечной тайги.
Словно перекликаются над землей богатыри новых, советских былин, горделиво похваляясь делами могучих рук своих:
— Железная руда?
— Есть! — отвечают Хакассия и Нарым.
— Хлеб?
— Много! — слышится голос степного Алтая и некогда засушливой Кулунды.
— Электричество?
— Дадим! — заверяют Братск и Назарово.
— Уголь?
— Будет! — доносится ответ Кузбасса и Причулымья.
— Металл?
— Выплавим! — говорят Кузнецк и Тайшет.
— Алмазы?
— Нашли! — радостно откликается Якутия.
— Лес?
— На всех хватит! — обещают Приангарье и обской урман.
— Химия?
— Растет! — уверенно отвечают Омск и Барнаул.
— Алюминий, цветные металлы?
— Готовимся! — сообщают Красноярск и Чита.
— Машиностроение?
— Обеспечим! — солидно докладывают Новосибирск и Иркутск.
— Нефть и газ?
— Нефть?..
Молчит Сибирь. Ждет горючее для своих машин, сырье для своих химических заводов. Идут на восток по железнодорожным колеям нескончаемые вереницы маслянистых цистерн, чуть не через всю страну, на тысячи километров, тянутся ломкие линии трубопроводов.
А впрямь — неужто на самом деле нет в Сибири нефти?
…Издавна бывалые люди и ученые, совершавшие далекие путешествия по Западно-Сибирской низменности, замечали на реках и болотах многоцветные маслянистые круги, пузырчатые выходы горючего газа.
Но все эти сигналы, подаваемые самой природой, считались случайными — слишком уж глубоко въелось представление о Сибири, как о бесплодном, «каторжном» крае. Даже известный географ и путешественник В. Семенов-Тян-Шанский в обстоятельной книге «Западная Сибирь» утверждал, что этот район России «крайне беден полезными ископаемыми».
В той же книге, вышедшей в 1907 году, ученый с горечью писал: «Таким образом, в Западной Сибири, несмотря на ее относительную близость к Европе, еще долго суждено лежать втуне не эксплуатируемыми громадным земельным пространствам при наличности обширнейшей речной сети».
А жизнь шла вперед. Четверть века назад зачинатель советской нефтяной геологии академик-коммунист Иван Михайлович Губкин, с чьим именем связаны все новые нефтяные районы страны, высказывал смелые предположения о богатствах участка к востоку от Урала. «Выявляется новое нефтяное лицо Сибири, — говорил он. — Несколько лет тому назад мы даже не помышляли о сибирской нефти. Теперь имеются ее определенные признаки».
Не сразу начались разведки в этом районе. Поначалу шли изыскания «Второго Баку» в Башкирии и Поволжье. Затeм помешала война. Однако вскоре после ее окончания взоры нефтяников-разведчиков вновь обратились на восток.
Но упрямая Сибирь далеко припрятала свои подземные богатства. Огромные, почти не изученные геологами пространства, непроходимые участки сплошных болот и вековой тайги, где порой не ступала даже нога человека, суровые зимы и поздние весны с многокилометровыми разливами рек, — эти препятствия задерживали разведки, создавали небывалые трудности на пути поисковиков. И кто знает, сколько еще пришлось бы им гоняться за ускользающим «кладом», если: бы…

* * *
Есть люди, которые до старости ищут свое место в жизни. Спросишь такого: был он и токарем и пекарем, продавал трамвайные билеты и грузил арбузы на пристанях. Встречая подобных людей, Худаверди Фаталы-оглы, а попросту, по- русски, Николаи Иванович Кулиев иронически щурил свои узковатого разреза глаза, и в черных, как маслины, зрачках внимательный человек мог бы заметить оттенки сожаления: охота же всю жизнь болтаться без специальности, без главной линии, как, извините, цветок в проруби. Не то, чтобы осуждал он кочевое, бродячее житье — самому пришлось поездить столько, что дай бог каждому. Но всегда — при своем деле.
Место в жизни Худаверди выбрал, можно сказать, еще в раннем детстве. Да и вообще, кто из азербайджанцев не мечтал об этой, для многих ставшей фамильной, профессии? Голоштанным мальчуганом он уже играл со сверстниками в «нефтяников». Едва подрос — вместе с другими мальчишками бегал на соседние промыслы, часами смотрел, как равномерно качались похожие на колодезные журавли насосы, наполняя огромные баки густой маслянистой жидкостью. Кто раньше их знал о новом фонтане, о досрочно пробуренной скважине? Кто с большей завистью и любовью смотрел на возвращающихся после смены операторов и бурильщиков, усталых, не успевших снять остро пахнущую керосином одежду? Казалось, самый воздух родных мест настоен из нефти.
Разве удивительно, что уже шестнадцати лет, в 1940 году, после окончания ФЗУ он стал рабочим в одной из бакинских контop бурения? А еще через год занял, как шутили в бригаде, «самый высокий пост» верхового, который на головокружительной высоте ловко управлялся с многометровыми бурильными трубами.
В те трудные годы на востоке страны входили в строй все новые нефтяные месторождения. Но своих специалистов «Второму Баку» не хватало. На помощь, как всегда, пришел старший его собрат. В составе буровых бригад, направленных бакинцами в Башкирию, был и молодой Худаверди Кулиев. Он стал помощником бурильщика на знаменитом Туймазинском месторождении, давшем и это время стране первые мощные фонтаны древней девонской нефти. Затем опять перевод — и он уже бурильщик на промыслах Грозного. Привыкнув к переездам, новое назначение в Сибирь принял вполне спокойно. Что холостому — собрал бельишко в чемодан, и порядок. Только непонятно, что в Сибири делать: промыслов там ведь нет.
— Для того и посылаем, чтобы были, — ответили ему. — Поведете глубокое разведочное бурение.
Так азербайджанец Худаверди Фаталы-оглы Кулиев стал Николаем Ивановичем, одним из первых сибирских нефтеразведчиков. Он бурил скважины около Тюмени и в лесном городке Заводоуковском. Он учил трудному ремеслу молодых сибирских ребят, бывших лесорубов и хлебопашцев, охотников и шоферов. Учил так, что они накрепко привязывались к своему новому делу, к беспокойной и кочевой жизни разведчиков.
Одно плохо — год шел за годом, а результатов не было. Иногда керн — столбики породы, взятой с глубины скважины — слоился темными прожилками нефтяного битума, кое-где появлялись слабые признаки газа. А потом исчезали, словно злорадствуя над неудачами поисковиков. После каждой бесплодной скважины Кулиеву казалось, что он чувствует на себе укоризненные взгляды ребят — вот, мол, втравил в пустое дело. И хоть прекрасно понимал, что это зависит не от него, но чувство досады и стыда не проходило.
Все громче раздавались голоса, что разведка в южной части Западной Сибири бесперспективна, пора идти в глубину тайги, на север. Кулиев был согласен с этим. Но что ждет там буровиков? На огромнейшей площади не было ни одной глубокой скважины. Работать придется вслепую. Прежде чем искать нефть или газ, надо будет закладывать так называемые опорные скважины, по которым изучается геологическое строение всего района. Одна из первых таких скважин намечалась в далеком северном поселке Березово. Туда и вызвался поехать Кулиев вместе со всей своей сменой, или, как говорят буровики, вахтой.
Это было в мае 1952 года. Только что вырвавшись из ледового плена, могучий Иртыш залил берега и раздался вширь на много километров. По этому речному морю деловито двигался небольшой приземистый пароходик, из тех, что каждый год снуют от пристани к пристани, перевозя лес и рыбу, соль и зерно. Он тянул на буксире баржу с необычным грузом. Намертво закрепленные тросами, стояли на палубе мощные двигатели и насосы, рядом теснились какие-то металлические каркасы. В трюме грудами лежали массивные трубы разных диаметров, железные бочки с маслом и соляркой. И тут же — домашняя утварь, тщательно упакованные мотоциклы. В тесных каютах и на палубе много людей; среди них женщины и ребятишки.
Буровая бригада нефтеразведчиков тронулась на север.
Кулиев стоял у борта судна, навалившись всем своим грузным, сильным телом на поручни палубы. Свежий ветер, заставляя зябко поеживаться — все-таки трудновато привыкать южанину к Сибири, — разметал черные смолистые волосы. Весеннее буйство воды напоминало о родном море, соленом Каспии. Берега скрыты, только гряды обнаженных берез, словно изготовившись к купанью, стояли в воде, опасливо макая вислые края ветвей. Впереди синела кромка льда — судно двигалось вслед за ледоходом.
Что ждет их там, за ледовой кромкой?.. Кулиев знал — вскоре появится молодой северный город и порт Ханты- Мансийск, где Иртыш смыкается с Обью. Еще несколько суток вниз по Оби — и Березово. Какое оно, это Березово? Бывалые люди рассказывали о щедрых сполохах северного сияния и оленьих упряжках. причудливых звериных тропах и обильных уловах осетров, о местных жителях ханты и манси, одетых в необычные одежды, живущих своей, необычной жизнью. Да, далеко от родных мест забросила Худаверди его беспокойная судьба!
Несколько дней назад на глаза ему попалась открытка. Может, и отложил бы он ее, скользнув равнодушным взглядом, но вдруг заметил подпись: «Меншиков в Березове». И уже внимательнее стал вглядываться в известную картину русского художника Сурикова, все больше проникаясь ее настроением. В сумеречном зимнем свете, едва проникающем сквозь оконце, в осунувшейся фигуре недавнего правителя России, в тоскующем лице его дочери Кулиев с такой беспощадной ясностью почувствовал обстановку тоски и заброшенности, трагического поворота в судьбе человеческой, что невольно защемило сердце: вот какое Березово, мрачный край ссылки и изгнания!
Так случается иногда — небольшой, казалось бы, эпизод заставит по-новому посмотреть на все, что делается твоими руками. Именно в эти минуты Кулиев понял, что дело не в одной — двух скважинах, пробуренных на Севере, а в том, каким огромным содержанием могут наполнить жизнь далекого северного края успешные разведки. И с особой силой захотелось, чтобы как раз здесь ему улыбнулось счастье, о котором мечтает каждый разведчик недр, — открывать новое месторождение. Еще даже не видя Березова, споря с художником, он представил себе селение, опоясанное кольцом буровых вышек, гнездами емких резервуаров, как родной прибакинский поселок. И уже другие мальчишки, в длиннополых меховых малицах, будут с восторгом и завистью встречать возвращающихся с вахты товарищей Худаверди Фаталы-оглы Кулиева.
— Что задумался, Коленька?
Он обернулся. Лицо расплылось в доброй улыбке, к уголкам рта сбежались морщинки-смешинки.
— Все удивляюсь, Клавдюша, — весело ответил он с гортанным акцентом, отчего имя жены звучало, как «Клавдуша». — Все удивляюсь — сколько пришлось по свету проехать, чтобы тебя в Тюмени встретить?..
Они согласно рассмеялись, любовно и таинственно поглядывая друг на друга.
Поездка в Березово была первым совместным путешествием молодоженов. И оттого, что к удовольствию необычной поездки примешивалась их совсем личная, радостная тайна, на душе у обоих было как-то по-особенному хорошо. Худаверди заботливо смотрел на жену, угадывая в ее статной фигуре первые признаки будущего материнства.
Березово встретило их солнечным ветреным днем. Рыбозаводский причал, где разгружалось судно, стоял на обрывистом берегу небольшой речки Вогулки, почти у самого места ее впадения в Северную Сосьву. Глухо урчала тайга, вплотную подступавшая к берегу. Здесь уже другой лес: могучие раскидистые кедры с их характерной матово-зеленой хвоей; стройные, высокие сосны; тонкие и чопорные, как старые девы, растерявшие хвою лиственницы. Из-за стены деревьев едва выглядывала верхушка маленькой вышки мелкого, колонкового бурения. Поселок отсюда не виден: вокруг или пропадающая вдалеке речная гладь, или нескончаемые зелено-серые лесные массивы. Буровики с волнением смотрели на эту величественную первозданную ширь. Казалось, убери вышку — и не останется здесь признаков человека и его труда.
Но поселок оказался невдалеке — сразу же за оврагом, в нескольких сотнях метров. Кулиев ожидал увидеть ряды чумов, между которыми бродят олени. На самом деле все было значительно проще. И дома как дома, и улицы как улицы. Только на реке множество просмоленных лодок, да около берега сушились на длинных палках готовые к горячей путине рыбацкие сети. И он в душе посмеялся над всеми страхами и сомнениями, которые старательно скрывал даже от своих ребят.
Точку для буровой геологии «выдали» неудобную — далеко от места разгрузки, да и с подвозом воды затруднения будут. Скважина опорная, она бурится не столько для поисков, сколько для изучения геологии района, от верхних слоев почвы до кристаллического фундамента. Поэтому начальник вновь организованной Березовской нефтеразведки Александр Григорьевич Быстрицкий, невысокий шумливый человек с броской шевелюрой седоватых кудрей принял самоличное решение: переместить буровую ближе к реке. Вряд ли он да и кто-либо другой мог даже подумать, какое это будет иметь значение для будущего сибирских разведок на нефть и газ…
Прежде чем начать глубокое бурение скважины, нужно завершить ее «обустройство». «Обустройство буровой» — чисто «нефтяное» выражение. Оно объединяет в себе пропасть разных дел: и расчистку площадки для бурения, и постройку жилья для себя, и монтаж сложного оборудования — насосов, двигателей, котельной, растворного узла, и воздвижение «фонаря» — самой решетчатой вышки, которая тянется вверх на сорок один метр, сразу главенствуя над окружающей тайгой.
Всем этим напористо командовал начальник вышкомонтажников Николай Драцкий, лихой и веселый парень, уже прослывший, несмотря на свои двадцать пять лет, опытным строителем. Кулиев с товарищами временно превратились из буровиков в плотников и грузчиков — народу не хватало, каждый человек был на счету.
Однажды, когда выдался редкий свободный день, Худаверди отправился осматривать поселок. Проводником была Клава. Боевая и общительная, она успела перезнакомиться со многими женщинами северного поселка. Домика Меншикова они не нашли — говорят, берег, где он стоял, подмыло водой. Зато побывали в клубе, осмотрели выложенную из красного кирпича школу, погуляли по сосновому бору около аэропорта — поселок оказался не таким маленьким и угрюмым как думалось Кулиеву.
Шли дни. Осенью, еще до того, как река покрылась льдом, начали бурение. Днем и ночью не затихал, пересиливая своим шумом вой пурги, грохот ротора на окраине Березова. К Октябрьской годовщине подошли с хорошим подарком — первые пятьсот метров труб отправились в глубь земли.
Праздник встретили у Кулиевых в маленькой комнатенке, которую они сняли на окраине Березова, около самой буровой. Заметно располневшая Клава — теперь их тайну скрывать стало уже невозможно — с увлечением потчевала гостей, подливала вино. В рюмках у мужчин был традиционный северный спирт. Зазвучали тосты:
— За нефтяников!
— За будущих березовчан! (Тут Клава краснела).
— За удачу!
Никто и не догадывался, что эта удача бродит совсем рядом, около многострадальной буровой… Дело шло туго. Трудные условия Севера всякий раз напоминали о себе: то неистовой пургой, начисто перекрывшей все дороги на буровую; то жестокими морозами, от которых леденел вязкий глинистый раствор; то неожиданными мелкими неполадками, устранение которых на обычных скважинах занимало несколько часов, а здесь растягивалось на целые недели, пока самолетом доставят за тысячу километров нужную деталь или запас горючего. Кулиев нервничал, злился на непогоду, на свою неопытность, на товарищей, словно они были виноваты в досадных задержках.
Только приходя домой, он немного успокаивался. Здесь его ждала черноглазая Людушка. Она появилась на свет точно в новый год — 1 января 1953 года. Намного суеверный, как большинство людей рисковых профессий, Худаверди увидел в этом хорошее предзнаменование. Только когда оно сбудется?..
Как бы то ни было, но работа двигалась. Долото уже сверлило землю где-то в тысяче с лишним метрах под буровой. Скважина повела себя беспокойно. Порой напор газа выдавливал тяжелый глинистый раствор, и буровиков с головы до ног окатывало тягучей жижей. И хоть такие «грязевые ванны» были не очень приятны, Кулиев с товарищами радовались — если скважина «плюется», значит, можно на что-то рассчитывать.
Но маловеры, которые утверждали, что в Сибири не может быть нефти или газа, не разделяли их надежд:
— Верхние пласты дают случайный газ. Скважина бесперспективна.
Интерес к буровой заметно падал. Вначале наезжало так много представителей из институтов и учреждений, что порой трудно было работать. Но постепенно поток представителей редел, оставляя буровиков один на один с отрицательными заключениями. Кулиев, смеясь, вспоминал, как потом многие «горе-теоретики» срочно вырывали листочки из отчетов, с пеной у рта доказывая в печати и на совещаниях свою причастность к березовскому открытию. Но в те дни ему было не до смеха.
Уныние коснулось и самой бригады. Особенно досаждал буровой рабочий Степан. Это был один из тех искателей вольготной жизни и длинного рубля, которых так не любил Худаверди. На буровую вышку он попал уже в Березове — сбежал с рыбозавода, узнав про большие заработки нефтяников. А заработков в это время как раз и не было.
— Пора на другое место подаваться, — этими словами Степан начинал чуть не каждую вахту.
— Ненадежный ты человек! — со свойственной южанам горячностью возмущался Кулиев. — Плохой человек! Деньги любишь, дело не любишь. Птица такая есть у вас, как ее зовут? Ага, кукушка — гнезда не имеет.
— А чего его любить, дело-то. Были бы денежки, — нагловато отвечал Степан. И довольный тем, что разозлил бригадира, лениво принимался за работу. Уходить он все-таки не торопился. А прогнать нельзя было — людей и так не хватало.
В середине лета дошли до кристаллического фундамента — так называется участок, где на смену рыхлым осадочным породам приходят плотные, магматические. Спустили обсадную колонну, которая закрепляет стенки скважины. Но не до конца. Махнули рукой — все равно ждать нечего, Так, на весу и зацементировали. Десять человек оставили на испытании скважины, а самого Кулиева с остальной бригадой отправили в Ханты-Мансийск, на новую буровую.
Огорченный, покидал Худаверди Березово. Мечта об удаче опять уходила в будущее. Больше года жизни он отдал этой буровой — и все понапрасну.
Клаве сумрачно наказал:
— Готовь вещи. Устроюсь, за вами приеду.
Чувствуя его настроение, жена подавленно молчала. Только маленькая Людушка, свободная в эту счастливую пору от забот, с радостным смехом делала первые неуверенные шажки по комнате.
В Ханты-Мансийск отправились 29 сентября. А через три дня туда пришла телеграмма: «На буровой выброс газа тчк Положение трудное тчк Вылетайте немедленно». Короткий, взволнованный текст ничего не мог объяснить, но сразу заставил встревожиться.
Назавтра Кулиев уже был в Березове. Едва выйдя из самолета, он почувствовал что-то необычное. Поселок гудел. Нельзя было понять, откуда идет этот непрерывный, ровный гул, как бы придавивший все вокруг. Несмотря на то, что небо было чистое, а погода прохладная, шел мелкий теплый дождь.
Он спросил у первого встречного:
— Что случилось?
— Черт его знает. Что-то у нефтяников. Который день покоя нет.
Едва выбирая дорогу, не заходя домой, Худаверди побежал на буровую.
То, что он увидел там, ошеломило его. Вышка была изуродована. Покосились полати для верхового, некоторые штанги вырваны. Около буровой лежали в беспорядке перегнутые, как детские игрушки, массивные стальные трубы. Гул стал таким сильным, что нельзя было услышать даже крика рядом стоящего человека. А из скважины стремительно, мощно вырывался многометровый столб газа с водой. Ветер относил воду, и она дождем падала на поселок.
Фонтан. Настоящий газовый фонтан! Да еще такой, каких ему не приходилось видеть за всю свою более чем десятилетнюю работу!
Первым чувством, завладевшим Худаверди, была радость. Наконец-то дотянулись до сибирских кладов! Не зря пошли они на север. Все события последнего, трудного года промелькнули за мгновенье перед бурильщиком в каком-то новом свете — свете торжествующей удачи.
Незаметно для себя он снял шапку. Скупые, невольные слезы радости высветлили широкое, исхлестанное всеми северными ветрами, темное лицо.
Но странно — чем дальше, тем больше его охватывало чувство смутного беспокойства. Волнуясь, он сунул руку в карман за папиросами. И вдруг отдернул ее, словно ожегся. Как он сразу не подумал? Ведь открытый газовый фонтан — это же постоянная опасность, нависшая на буровой, над поселком! Стоит загореться спичке, стоит молнии ударить по-соседству — и займется огромный, невыразимой силы костер, способный сжечь все вокруг. Дунет ветер на поселок, — что останется тогда от Березова?
Восстановить события прошедших дней, да еще с помощью очевидцев из бригады, оказалось нетрудным. Как известно, скважина, на которую мало кто рассчитывал, была укреплена трубами не до конца, и мощный газоносный пласт остался на свободе. Постепенно активизируясь, он выдавливал глинистый раствор, обретал все большую силу. Когда начали поднимать буровой инструмент и давление снизилось, огромный столб газа вдруг вырвался наружу, разбрасывая и корежа стальные грубы. Скважина «заговорила». По самым робким подсчетам, она ежедневно давала миллион кубометров ценнейшего горючего газа. И все это богатство бесцельно уходило в воздух.
Так, рука об руку, пришли на буровую открытие и авария, заставляя одновременно и радоваться и мучиться. Кулиев понимал — вместе с другими, а, может быть, и больше других, он виноват в том, что произошло. Как мог он, опытный разведчик, даже поверив в бесплодность скважины, допустить такой опрометчивый шаг? Хотя где-то в глубине таилась мысль: а если бы скважину зацементировали до конца, не осталось ли бы под спудом на долгие годы это подземное богатство?.. Как говорится в русской поговорке: не было бы счастья, да несчастье помогло.
Так или иначе, но он судил себя строже, чем других. Потому с таким, можно сказать, ожесточением принялся усмирять необузданный газовый поток.
Но фонтан не сдавался. Несколько раз пытались подвести задвижку, однако мощный столб газа с давлением в несколько десятков атмосфер отшвыривал ее, едва только заслонка появлялась над скважиной. И снова мощный гул сотрясал местность.
Тем временем подступила зима — вторая зима в Березове. Стояли холода. Часть воды, вырываясь вместе с газом яз скважины, замерзала сразу на вышке, и та казалась уродливым чудовищем с огромными ледяными наростами и многопудовыми сосульками, которые угрожающе нависали над рабочим местом буровиков. Остальная вода уже в воздухе превращалась в льдинки, мелким градом падала на сугробистые улицы поселка, стучала по крышам и окнам домов. Град зимой — что можно придумать странней и необычнее этого?..
Только в декабре с огромными трудностями поставили превентор — приспособление, которым перекрывают фонтанирующую скважину. Теперь газ уже не рвался вверх, не угрожал Березову, а по одной из боковых труб, с таким же, как и раньше, шумом уходил в тайгу. От его мертвящего дыхания хвоя деревьев желтела, опадали пожухлые иглы.
Предстояло «задавить» фонтан, лишить газоносный пласт активности, закачав в него десятки тонн тяжелого глинистого раствора.
Но прежде всего нужно было восстановить вышку, освободить ее ото льда. При одной мысли об этом Кулиев с опаской поеживался: каждый удар топором по льду грозил многотонным обвалом. Однако выбора не было.
Наутро он собрал бригаду за полкилометра от буровой — на более близком расстоянии шум фонтана заглушал человеческие голоса.
— Долгий разговор заводить не буду. Не до того. Вышку готовить надо. Лед отбивать. Что опасно — сами знаете. Кто пойдет?
В тесной комнатке стало тихо-тихо. Только стекла дребезжащим звоном отвечали на гул фонтана. Худаверди напряженно смотрел на побледневших, потупивших взгляд товарищей. Неужели среди них, с кем столько лет пришлось делить все радости и горести трудной работы, кого считал настоящими, близкими друзьями, не найдется верных людей?
— Кто пойдет? — с нажимом повторил он.
Вдруг тишину разрезал необычный, с привизгом, голос Степана:
— Нашел дураков. Мне своя шкура дорога. Сам иди!
Кулиев ответил с нескрываемым презрением:
— Тебе шкура душу заменяет. Таких и не зову, кому дело наше — плюнуть и растереть. А обо мне, — он даже удивился, что кто-то мог подумать иначе, — обо мне и разговору нет, начну первый.
— Меня пиши, Николай Иванович, — решительно, словно отбрасывая все страхи, заговорил бурильщик Александр Киршин.
— И нас, — поднялись двое невысоких худощавых людей. Тонколицые и белокурые, они очень походили друг на друга. Это были местные жители — коми Михаил и Иван Ануфриевы, пришедшие на буровую уже в Березове.
Кулиев крепко пожал добровольцам руки.
— Спасибо, друзья. Четырех хватит. Теперь давайте план делать.
Решили вначале прорубить вдоль лестницы тропу вверх, а уж оттуда скалывать лед целиком. Работать по очереди, сменяя друг друга. Риск поровну делить. Когда начинать? Завтра, сразу с утра.
Домой пришел поздно. Квартира была празднично убрана. Худаверди снял спецовку, хотел натянуть домашнюю рубашку, но Клава подала парадный костюм.
— Что это? — недовольно спросил он. — Не ко времени праздники.
Жена обиженно упрекнула:
— Подумай, что говоришь. День-то какой. Людушке сегодня…
Только тут он спохватился. За всеми волнениями на буровой забыл, что вчера встречали Новый год, что сегодня они празднуют первую годовщину рождения черноглазой дочурки.
— Извини, Клавдуша, — расстроенно обнял он жену. — Совсем замотался.
— Что поделаешь, знаю, Коленька.
Весь вечер Худаверди был с гостями, произносил витиеватые южные тосты, принимал поздравления. А перед глазами неотступно стоял зловещий ледовый нарост в центре буровой…
И ночью это видение не покидало его. Поднялся раньше обычного, велел удивленной жене приготовить новое белье. «Как на море в опасную вахту», — подумалось ему. Но когда появился на буровой, даже близко знавшие люди не могли заметить на широком приветливом лице бригадира следов волнения. Только чуть суровее, чем обычно, сжаты яркие, как у юноши, губы да на лбу, сбегаясь к горбинке у переносицы, пролегло несколько новых складок.
Наконец, посветлело. Все четверо пожали друг другу руки, обнялись и направились к вышке, издали похожей на уродливую ледяную гору. Вместе с ними пошел инженер Лютов, специально прибывший из Москвы для устранения аварии.
— Только осторожнее там, около буровой, — предупредил Кулиев.
— Да что со мной случится, — беспечно усмехнулся Лютов. — Главное, вы берегитесь.
Кулиев, как и сказал, начал первым. Убедившись, что все отошли на подходящее расстояние, он опустил топор на нижнюю ступеньку. Несильный удар отозвался в нем оглушительным эхом. Он вздрогнул — мгновенье показалось, что вышка заколыхалась, и ледяные глыбы, как переспевшие плоды, посыпались на землю. Но все было спокойно. Тогда он ударил уже увереннее, очистил место, чтобы поставить обе ноги, перешел к следующей ступеньке. Вторая, третья, пятая… Как всегда в таких случаях, ощущение опасности стерлось, и он уже автоматически вырубал ступеньку за ступенькой, пока не добрался до первого поворота лесенки.
Он разогнул спину и огляделся вокруг, дожидаясь смены. И вдруг увидел: люди бежали к вышке. Они кричали, но шум фонтана заглушал голоса. По возбужденным, взволнованным лицам и жестам бурильщик понял: произошло что-то из ряда вон выходящее. Тяжелое предчувствие сжало сердце. Он спрыгнул с вышки, побежал вслед за товарищами по ту сторону буровой. И остановился, потрясенный.
Около вышки, распластанный на снегу, лежал Лютов. Тяжелый кусок льда обрушился на него. Только несколько кровинок растеклось по снегу.
Появился врач. Но он уже ничем не мог помочь. Уродливая ледяная гора исполнила свою угрозу — неосмотрительно подойдя к вышке, чтобы зарисовать разрез, Лютов был убит наповал.
Молча, обнажив головы, стояли, буровики около тела погибшего москвича-инженера. Кулиев отошел первым. Тяжело ступая, не отрывая глаз от бездыханного тела, он снова поднялся по узким ступеням, вырубленным во льду, каждым своим шагом, каждым движением подчеркивая: все равно обуздаем злобную силу, вырвавшую жизнь товарища.
Вечером, когда они вернулись с вахты, весь поселок уже знал о случившемся. Стоя на порогах домов, собираясь группками на улицах, березовцы долго провожали взглядами носилки и идущих за ними четырех усталых людей со слипшимися от замерзшего пота волосами на непокрытых головах.
Клава встречала мужа около дома. Увидев его посеревшее, измученное лицо, она заторопилась:
— Коленька, обедать…
Но усталость и нервное напряжение взяли свое. Он только махнул рукой, едва снял спецовку и рухнул в постель.
На следующее утро все повторилось снова. Только на второй день уже не удалось скрыть от жены грозящей опасности. Уходя на буровую, Худаверди, словно прощаясь надолго, обнял ее, дочку. Когда он скрылся из виду, Клава дала волю слезам. Да, нелегка жизнь жены бурильщика! Идет он на буровую и весь день поглощен тяжелым, опасным делом. А что за это время передумает она, сколько страхов наберется, с какой жадностью ловит скупые вести обо всем, что происходит там, на окраине поселка!..
Четыре дня сбивали лед с вышки. Четыре дня, как четыре года. В тот вечер, когда Худаверди, еще не остывший от возбуждения, наконец, откровенно делился с Клавой последними событиями, она вдруг пригнула его голову к своим глазам. В волосах молодого человека, как снежная изморозь, поблескивали первые предательские сединки.
Вышка, вернувшая себе стройный и горделивый вид, стала за эти дни как-то по-особенному близкой, своей. Но работы впереди было очень много. И когда раз за разом пробовали новые приспособления, укрощающие не желавший поддаваться фонтан, когда постепенно закачивали глинистый раствор в скважину, когда, наконец, почувствовали, что газ ослабил сопротивление — они то и дело вспоминали эти четыре решающих дня, с их тревогами и надеждами, их опасностями и свершениями, их неповторимым, терпким настоем борьбы, дружбы и победы…
Только в июне 1954 года скважина была полностью усмирена. Девять месяцев напряженного труда, жертв и усилий понадобилось для того, чтобы сломить сокрушительную силу вырвавшегося на простор своевольного потока.
Так, со счастливой и трудной находки, начало свою жизнь первое в Сибири Березовское месторождение природного газа. Удивительная деталь: на запланированном вначале месте, в нескольких сотнях метров от первой буровой, газа не оказалось.
И все-таки не слепой случай столкнул разведчиков с гигантским резервуаром драгоценного топлива. Он был подготовлен всем ходом событий: и дальновидными предсказаниями геологов, и решительным размахом исследований в Сибири, и смелым походом на север, в немерянные чащобы тайги. Он был подготовлен трудами многих сотен людей, которые, даже не зная Кулиева и его товарищей, вместе с ними делали общее, нужное стране дело. Счастливое стечение обстоятельств только помогает самым упорным и отважным, самым целеустремленным и настойчивым — тем, кто ищет…
Худаверди Фаталы-оглы Кулиев и по сей день трудится в Березово. Сбылась его мечта — здесь создан первый в Сибири эксплуатационный промысел, дающий «голубое топливо» своему поселку. Возвращаясь с вахты, Кулиев, как мечталось когда-то, ловит на себе восхищенно-завистливые взгляды школьников-ханты, сменивших свои извечные «охотничьи» забавы на новую игру «в геологов». Добро улыбаясь, он думает: «Вот и нашел ты, Худаверди, свое место на земле».
Домик, в котором Кулиевы встречали первый Новый год на Крайнем Севере, давно уже переместился из окраины Березово чуть не в самый центр — к нему пристроился большой поселок разведчиков, где, неподалеку от новой улицы инженера Лютова, Худаверди получил просторную квартиру. Да и само несоизмеримо выросшее Березово стало родным и привычным. И уже бойкой десятилетней Людушке, такой же веселой и черноглазой, как отец, невдомек, что там, где она ведет свои незатейливые девчоночьи игры, стояла непроходимая сумрачная тайга, куда ее мать даже боялась ходить по ягоды.
Однажды летом Худаверди вместе со всей семьей проводил отпуск в родных краях. На обратном пути, знакомясь с Москвой, Кулиевы побывали в Третьяковской галерее.
«Меншиков в Березове». В оригинале давно полюбившаяся картина потрясала еще сильней. Не отрываясь, вглядывался Худаверди в мрачные переливы красок, в скупую строгость рисунка, всем сердцем чувствуя безысходный трагизм изломанных, угнанных за тридевять земель жизней. Но в то же время он с радостью понял, что уже не может представить за этой картиной образ прежнего Березова — настолько изменилось содержание, самый смысл существования далекого северного поселка.
И он подумал с надеждой и нетерпением: когда же сегодняшний день Березова, с его трудными и светлыми свершениями, с его ярким и ясным будущим, перейдет на полотна новых картин, в чеканные строфы стихов, на страницы увлекательнейших, еще не написанных повестей и романов!


ПОД СТАЛЬНЫМ ПАРУСОМ

ТРИСТА шестьдесят лет ждало своего часа Березово — и дождалось. По дождавшись, казалось, не допускало уже и минутной задержки. Древнее сибирское село, основанное еще в 1593 году, зажило совершенно в другом, торопливом и взбудораженном ритме.
В то время, когда буровики только усмиряли первую скважину, неподалеку от нее, на лесистом берегу реки Вогулки разгружались все новые и новые суда. Они привозили в тайгу тракторы и специальные машины, оборудованные тонкими, сложными приборами, электромоторы и бухты кабеля, запасы строительных материалов, гopючeго, взрывчатки и продовольствия. Геофизики, без которых нельзя себе представить современную нефтяную и газовую разведку, готовились к решительному штурму тайги: приводили в порядок технику, строили на восточной окраине Березова первые дома будущего поселка.
Они были курьезными, эти дома. Ни весть откуда попали в северные края странные круглые здания, похожие на среднеазиатские юрты, только из дерева. Как сборный пирог, дом делился на множество частей: отсеков, коридорчиков, чуланчиков. Здесь размещалось все — мастерские и канцелярии, диспетчерские и склады. А ночами, если не было авралов на разгрузку судов, эти самые мастерские и диспетчерские превращались в общежития. Спальный мешок на пол (счастливцам доставались канцелярские столы), завернутые в ватник счеты под голову — и ночлег обеспечен. Только мерный храп раздавался там, где днем осипшие, простуженные голоса с. помощью «многоэтажного» красноречия выколачивали позарез нужные материалы, запасные части или лишнюю бригаду на строительство.
Действительно, это было горячее время. За несколько лет Березово изменилось больше, чем за многие века своего прошлого существования. Со всех сторон подступили к нему, возвышаясь над тайгой, буровые вышки. Вместе с Усть- Сосьвинским рыбоконсервным комбинатом, кстати, первым предприятием нашей области, переведенным на газовое топливо, они сразу придали индустриальный облик бывшему глухому селу, а сейчас молодому рабочему поселку Березово. На улицах, знавших некогда только оленьи нарты, то и дело снуют юркие автомашины и мощные тракторы. Они волокут тяжелые сани с буровым оборудованием, сейсмическими станциями разведчиков-геофизиков. Где-то около замерзшей реки застрекотал вертолет. Вот он вошел в хмурое небо и, медленно уменьшаясь, направился в глубину урмана — это геофизики испытывают новые, наиболее современные методы разведки с помощью авиации.
Березово сразу стало «геологической столицей». Отсюда волна разведок разошлась по всей Западной Сибири, откликаясь то еще одним газовым фонтаном, то новым нефтяным месторождением.
Чем дальше от поселка, тем упорней сопротивлялась тайга. Близкая и понятная местным жителям — охотникам и следопытам, пришлым людям-геологам тайга казалась зловещей. Сколько раз они становились в тупик перед многокилометровыми лесными завалами и не замерзающими зимой болотами; сколько раз тяжелые тракторы проваливались в реку, под размытый грунтовыми водами лед; сколько раз пурга и морозы вырывали драгоценные дни — разве накоротке перескажешь все услышанные у ночного костра или в тесной избушке истории, повествующие о ежедневном, будничном героизме первых искателей сибирской нефти и газа.
Вскоре стало ясно — одного героизма, одного личного мужества недостаточно. Нефтеразведчики оснащены техникой, пожалуй, больше других геологов — нефть и газ залегают глубоко под землей и искать их значительно трудней. Пока разведки велись, в основном, в густозаселенных степных районах Юга и Поволжья, эта техника вполне себя оправдывала. Но переход в труднопроходимую, малообжитую зону Сибири поставил разведчиков перед новыми, совершенно неожиданными трудностями.
Началось с того, что лето, которое в обычных условиях бывает самым плодотворным для геологов временем года, на Севере пропадало впустую. Только при поверхностном наблюдении тайга кажется сплошным лесным массивом. На самом деле она то и дело перемежается болотами, многочисленными речками и речушками. Тракторам, автомашинам туда и не подступиться. Проблема транспорта становилась не подсобной, а основной, определяющей.
Особенно страдали от этого буровики. Как сделать, чтобы громоздкие вышки и мощные моторы могли передвигаться в любое время года? Как превратить сибирские реки из врагов в надежных помощников?..
В мае нынешнего года мы с радостью читали правительственный Указ о награждении орденами и медалями тюменских геологов. В глаза бросилась фамилия: Драцкий Николай Васильевич, орден Трудового Красного Знамени. И в памяти мгновенно всплыла одна история, которая, несмотря на некоторый разрыв во времени, имеет самое прямое отношение к высокой правительственной награде…
Ночью директору Березовской конторы бурения Александру Григорьевичу Быстрицкому приснился Драцкий. Конечно, спорили о чем-то. Такой, как всегда, настырный. «На работе мне тебя не хватает», — поморщился, вспомнив утром, Быстрицкий, с трудом натягивая не просохшие за ночь сапоги.
Сон оказался в руку. Едва Быстрицкий появился в своем маленьком, огороженном фанерой кабинетике, как туда проник начальник вышкомонтажного цеха Николай Драцкий. Обычно разбитной, даже чуточку несдержанный, на этот раз он выглядел скромным, почти смущенным. Только озорной взгляд да размашистые движения рук порой выдавали лихой характер, от которого так солоно приходилось окружающим.
— Как насчет моего предложения, Александр Григорьевич? Четыре месяца выигрываем. Дело верное, — нарочито будничным голосом, словно уточняя давно решенный и совершенно бесспорный вопрос, начал Драцкий.
— И не думай — который раз говорить надо! — вспылил Быстрицкий, и его седые кудри даже заколыхались от возмущения. — Измором не возьмешь! Сказал — дело новое, к нему такая подготовка нужна…
— Была подготовка, — упрямо вставил Драцкий
— …Такая подготовка нужна, — директор конторы будто не заметил возражения, — что и месяца не хватит. А тут не сегодня-завтра река станет. Что тогда? Может, на льду забуришься? — ядовито спросил он.
— Успею дойти.
— Как же, успеешь!
Они стояли друг против друга, оба невысокие, оба горячие, рассерженные, готовые схватиться в отчаянном споре. Быстрицкий — немолодой, начавший грузнеть. Драцкий — худощавый, подтянутый, с мальчишеским черным чубом, свисающим на лоб и на широкие, прямого разлета брови.
Вдруг директор конторы почти миролюбиво усмехнулся, седые кудри его вернулись в спокойное состояние.
— Ладно, кончай базар. Все равно ничего не выйдет.
— Но, Александр Григорьевич…
— Хватит, Николай. И так у нас с тобой каждое утро, вроде физзарядки. Будь здоров, не мешай работать, — с шутливой бесцеремонностью, какая бывает между давно и хорошо знакомыми людьми, Быстрицкий выпроводил Драцкого. Несмотря ни на что, он любил этого бедового, неуемного в работе парня, вечного выдумщика. Да и сейчас Николай интересную штуку задумал: перевезти вышку по реке, не разбирая ее, стойком. Только время неподходящее. И боязно, честно говоря, — вдруг ухнет в воду, ведь еще никто никогда не плыл с вышкой. В принципе он был не против этой идеи, но считал, что браться за нее надо с будущего сезона.
Тем временем Драцкий отправился к своим монтажникам. Там уже работали вовсю: подгоняли тяги, усиливающие крепление вышки, сооружали систему блоков.
— Разрешил Быстрицкий? — с надеждой спросил бригадир Балтин, самый пожилой из монтажников, плотно сколоченный, немногословный человек.
— Пока нет. Разрешит, куда денется, — Николай не хотел разочаровывать товарищей, которых успел увлечь новой идеей. — После обеда снова пойду. Чтобы завтра все готово было.
И занялся чертежами, в который-то раз проверяя все детали задуманного водного перехода.
А проверять было что. Конечно, зимой таскать вышку привычнее. Но до зимы еще дожить надо. Пока все речки замерзнут, пока болота застынут, не меньше трех-четырех месяцев уйдет. Сколько за это время дел переделать можно! А ребятам-буровикам что? Сидеть на простое и ждать, пока «пан Драцкий» соизволит подготовить им рабочее место?
Николай представил себе утреннюю разнарядку в конторе бурения, и унылые лица буровиков, неделями, а то и месяцами дожидающихся установки вышки. Кому приятно сидеть так — ни дела, ни заработка! Да ему в глаза им посмотреть стыдно будет: хотел помочь и отступился.
Он вспомнил, с каким живым интересом отнеслись буровики к его необычной затее, как однажды после разговора с Быстрицким, дружески похлопывая его по плечу, просили: «Ты уж постарайся. Выручишь, браток».
Нет, надо зубами выгрызть, но своего добиться!
Драцкий понимал, какую тяжелую ношу взваливает на свои плечи. Уже несколько лет березовцы, по примеру других, перетаскивали неразобранные вышки по земле, но только зимой, когда замерзнет почва и пойдет снег. Поставить же вышку на воду и перевезти ее по реке — такого еще не знали нефтяники мира. Понятно, — в других, обжитых местах, где есть дороги, это и не нужно. Но Сибирь всюду поворачивается своей необычной, удивительной стороной. Как же использовать для передвижения реки, основные магистрали края? Над этим Николай задумывался уже давно. Ответ напрашивался сам собой, но возникали тысячи деталей, очень важных и совсем неизвестных частностей. Какой шторм может выдержать вышка? Как лучше крепить ее? Что предпринять, если судно попадет на мель? Какой избрать порядок движения? Какие сконструировать дополнительные приспособления?
И каждый раз, не найдя сходных примеров из практики, ему приходилось углубляться в расчеты, в чертежи, в схемы, чтобы свести к минимуму неизбежный риск первой попытки.
Есть такая категория людей. Веселые, удачливые, заводилы во всех компаниях, они кажутся ясными с первого взгляда, а их успехи — легкими, словно достигнутыми шутя, попутно. Скрывая от людей напряженную работу мысли, они с усмешкой преподносят только результат ее, создавая впечатление несложности задачи. Таким был и Николай. Мало кто знал, сколько вечеров провел он дома, за столом, готовясь к этому переходу, сколько бумаги извел в поисках лучших вариантов. Этот внешне бесцеремонный парень прятал в глубине души какую-то трогательную застенчивость. Потому так ранили его слова начальника о неподготовленности операции. Он-то знал: продумано все до мелочей, и твердо стоял на своем.
Сразу после обеденного перерыва неугомонный Драцкий снова появился в конторе бурения. Нашлись текущие дела: очередность монтажа вышек, заказы отделу снабжения. Но Быстрицкий знал: все это лишь предисловие к главному, навязшему в зубах разговору. И едва Николай начал говорить о катерах и водном переходе, он показал телеграмму.
— Хватит. Завтра будет начальник управления. С ним и говори. Только предупреждаю: мое мнение — против.
— Но почему, Александр Григорьевич?
— А то не знаешь? По подготовке — рано, по времени — поздно, конец осени. Если что случится — тебя не выручить.
— Так ничего же не случится, Александр Григорьевич! Все рассчитано.
— Мало мы говорили! Ей-богу, Николай, велю тебя в контору не пускать.
Но и на следующее утром первым, кого увидел в конторе Быстрицкий, был все тот же Николай Драцкий. Он атаковал начальника Тюменского геологического управления Эрвье, едва тот успел выйти из самолета.
— Юрий Георгиевич, выручайте. Есть предложение одно, да ему ходу не дают. Бюрократизм заедает.
— Тебя заесть — очень уж зубастым быть нужно. А конкретно?
Драцкий употребил все красноречие — он с горячностью отстаивал свои планы, показывал чертежи, расчеты, подкрепляя это энергичными, выразительными движениями рук, которые объясняли не хуже чертежей. Но Эрвье только с сомнением покачивал головой.
— Да, загвоздка солидная. Будем решать сообща.
Дорого далось начальнику управления вскользь данное обещание. С тех пор он уже не знал покоя — чуть ли не каждый час Николай с наивным видом осведомлялся: когда состоится совет. Глядя на это, Быстрицкий только усмехался — пусть знает начальство, как с такой «овечкой» работать.
На второй день Эрвье не выстоял. Долго спорили, придирчиво рассматривали документы и проекты. Голоса разделились.
— Да разве его прошибешь, — вставил главный инженер конторы бурения Владимир Ильич Белов иронически поблескивая стеклами солидных «профессорских» очков, которые казались на его молодом лице какими-то ненастоящими. — А идея технически интересна.
— Интере-есна, — раздумчиво согласился Эрвье и, наконец, твердо заключил:
— Итак, рискнем! Готовься.
— А я уже готов, Юрий Георгиевич.
— То есть, как готов?
— Так. Пока пороги обивал, бригада работала. Приспособления уже на буровой. Завтра можем начинать. Все равно знал, что добьюсь, — и, глядя на удивленные лица вокруг, Драцкий радостно и озорно рассмеялся.
…На буровую они уехали еще с вечера — всей бригадой. Для такой операции
Драцкий подобрал самых крепких, самых деловых парней: рослого Бориса Осколкова, человека огромной физической силы и удивительной невозмутимости; разбитного, бойкого на дело и слова Григория Жернова, чем-то напоминающего самого Николая; белесого, спокойного, даже слегка флегматичного Александра Виткасова, который, однако, обладал завидным свойством оказываться именно на том месте, где он больше всего нужен. Ну, и, конечно, бригадира Владимира Балтина — на него начальник вышкомонтажного цеха надеялся, как на самого себя.
Хоть и сказал Драцкий на совещании, будто у него все готово, но больше для того, чтобы блеснуть, ошеломить «начальство». На самом деле, работы оставалось порядочно. Всю ночь горел на буровой свет. Всю ночь монтажники укрепляли остов вышки, устанавливали блоки для тросов, монтировали приспособления. Зато, когда рассвело, они уже могли начинать переход.
Стояло холодное октябрьское утро. Хмурая северная осень поджелтила неровной охрой привядшую траву, подшибла некогда задорные хохолки болотного пырея, проложила колкие льдистые пластинки на лужицах. Вышка, освобожденная от фундамента, стояла на специальных трубах, напоминающих полозья богатырских саней. С верхней площадки ее были видны выползающие из туманной сырости улицы Березова, темная лента реки, гребенчатые ряды дальней тайги. И тишина, спокойная, умиротворяющая.
Но вдруг застучал, зафыркал трактор, ему ответил другой. Заскрипели тросы, тяжело зашлепали по земле полозья.
И началось…
Если бы в этот день кто-нибудь из сторонних зрителей побывал на пустынном берегу Северной Сосьвы около Березова, он мог бы увидеть удивительную процессию. Впереди по жухлому болоту двигался трактор. Длинные тросы шли от него к высокой, сорокаметровой вышке. Такие же тросы тянулись к стоявшему позади трактору, который поддерживал равновесие этого громоздкого сооружения. Сама вышка медленно и тяжело двигалась по болоту, оставляя глубокий, словно пробуравленный в почве, след.
Впрочем, зрителей не было. Все, кто находился в этот день на бывшей буровой — и монтажники, и трактористы, и командиры производства, — уже не раз оказывались свидетелями и участниками сухопутной перекочевки вышки. Они знали — главное наступит потом, когда вышка доберется до обрывистого берега реки. И ждали этого с затаенным, плохо скрываемым волнением.
Драцкий стоял на одной из труб-полозьев и командовал движением. Условный взмах руки — и трактор, как было решено заранее, менял направление, обходя слишком топкое место, или задняя машина сильнее натягивала тросы, чтобы закрепить вышку. Весь начальный путь прошли без особых проволочек.
Наконец, вышка очутилась на берегу, резко обрывавшемся к реке. Метрах в семи от берега — ближе не подпускала отмель — покачивались на легких волнах два счаленных борт-о-борт понтона. Массивные, тупоносые, с огромными, как афишные тумбы, деревянными кнехтами[1], они прежде служили для перевозки железнодорожных составов — до сих пор по палубам ползли остатки рельсов. Сейчас им придется принять совершенно иной груз. Как они справятся с ним?..
Словно «болея» вместе со всеми за успех начатого дела, вырвалось из туч редкое в это время года солнце. Оно сразу окрасило все вокруг в новые, бодрые тона — подчеркнуло зелень, оставшуюся на ветвях прибрежного тальника, подожгло растаявшие к полудню лужицы, разыскрило мазут на боках изрядно потрудившихся тракторов. Оживились и люди. Тракторист переднего тягача Василий Никулин, растирая шею, весело воскликнул:
— Товарищ начальник, мне надбавка за повороты полагается! Все время следи за вышкой, гни назад шею. На ней небось за полдня вся резьба сорвалась.
Но Драцкий, всегда готовый подхватить шутку, на этот раз сумрачно молчал. Сейчас начнется самое трудное — нужно протянуть на весу от берега к понтонам тридцатитонную махину. Для этого сооружен специальный трап — две колеи, в каждой по три бурильных трубы, намертво скрепленных на концах болтами. По ним и пройдут полозья вышки.
Уже урчал на судне трактор, который казался таким маленьким рядом с громоздкими понтонами и уходящей далеко в небо вышкой. Уже стояли на своих местах монтажники. Но Драцкий все не давал команды начинать.
Он нервно курил папиросу за папиросой, механическим движением руки все время распрямляя и без того прямые черные брови. Каким-то шестым чувством — чувством монтажника, он догадывался, что именно на этом этапе есть какая-то слабина. Но какая?
«Э, была не была! На своей шкуре проверю». Он еще раз подошел к пролету, внимательно оглядел колею, полозья, проверил крепость тросов. И решительно направился к вышке.
Но дорогу ему преградил бригадир Балтин.
— Ни к чему, Николай. На вышке от тебя пользы не будет. Зачем жизнь зазря на кон ставить?
— Пусти!
— Не пущу! Ты на берегу нужней.
Николай нехотя согласился. В душе он понимал правоту бригадира, только не хотелось покидать самого опасного места в решающий момент. Напрягшись, он неотрывно смотрел, как медленно, словно нехотя, вползали полозья безлюдной вышки на край пролета. Тракторы, надрываясь от усилий, все наматывали и наматывали тросы. И хотя надсадно рокотали моторы, скрежетало железо о железо, слышались прерывистые команды — Драцкому казалось, такая тишина стоит, что можно услышать, как вышка рассекает воздух.
А она шла все вперед и вперед, отвоевывая сантиметры опасного пространства.
Чуяло сердце, чуяло! Все-таки просчитался, не додумал до конца! Чем ближе к середине пролета, тем слабее становились трубы колеи, тем с большим трудом принимали они на себя многотонную тяжесть. Как же не догадался, дубина, пробить болты посредине трапа? Колея поддается, трубы раздвигаются, в промежуток угрожающе вклиниваются полозья вышки. Вот они намертво застопорились, и вышка, ставшая в этот момент поразительно неуклюжей, беспомощно застряла в центре пролета, между берегом и понтонами. Как струны, натянулись стальные тросы с палец толщиной. Еще рывок трактора и — порвутся они, словно гнилые нитки. А то и хуже случится — не выдержит колея, лопнут трубы, вышка грохнется прямо в воду. И все из-за его поспешности, похвальбы, недалекого расчета!
— Сто-о-оп!
Решение созрело мгновенно:
— Дать слабину на тягач! Дергай задним!
Трактор, только что настырно тянувший вышку вперед, вдруг замолк, тросы ослабли. Зато взъярился тот, что раньше лишь удерживал позади равновесие. Мгновенье вышка стояла неподвижно, словно в раздумье, потом, уступая напору мощного мотора, едва покачнулась назад. Передние полозья вылезли из щели между трубами.
И в ту же минуту заработал тягач. Опять вышка медленно поползла вперед.
Так повторилось три раза. Наконец, опасная середина пролета осталась позади. Скрепленный болтами конец колеи снова уверенно держал тяжесть.
Как гигантский вздох облегчения, послышался тяжелый всплеск волны под понтонами.
Вышка вступила на судно.
Драцкий что-то кому-то говорил, от кого-то отшучивался, принимал какие-то поздравления, но всем своим существом был еще там, на пролете, переживал предельное напряжение незабываемых минут. Он поднес к вспотевшему лбу платок. И удивился. Платок был уже совершенно мокр, хоть выжимай.
Были и дальше какие-то трудности, пока переваливали вышку через рельсовый путь, пока устанавливали на двух понтонах, чтобы найти равновесие. Но это не шло ни в какое сравнение.
Уже поздним вечером, когда в насквозь прокуренной диспетчерской уточняли маршрут завтрашнего похода, Быстрицкий иронически спросил:
— Ну, признайся, струхнул малость?
Николай хотел было выдержать характер и ответить с обычной задиристостью. Но лишь усмехнулся, несмело провел рукой по бровям и честно сознался:
— Поначалу — не успел. Как кончилось — испугался.
Утром отправились в путь — необычный караван, каких не знали еще в этих местах да и. пожалуй, во всех других. Впереди, в кильватер друг за другом шли буксирные катера «Изумруд» и «Изыскатель». Следом за ними, занимая в узких местах чуть ли не всю ширину реки, двигались внушительные понтоны, напоминающие плавучие острова. А на них, словно сторожевой пост, поднялась к небу нефтяная вышка, слегка покачиваясь на волнах.
Драцкий взобрался на самую ее верхнюю площадку. Сырой воздух осени стушевывал дали, но Березово еще виднелось едва заметным муравейником. По соседней, свинцового оттенка протоке плыла белая скорлупка последнего пассажирского парохода. В разных сторонах чуть проглядывались, возвышаясь над тайгой, темные свечки буровых. Зеленый ковер хвои с ярко-желтыми вкрапинами лиственниц, удаляясь, становился неопредленно-пестрым, потом темнел, превращался на линии горизонта в сплошную подсиненную полосу. Мерное колыханье волн давало себя знать наверху заметной качкой. Иногда казалось, что вышка наклоняется к воде, и сердце замирало от мгновенного, неосознанного испуга. Николай чувствовал себя на мачте какого-то старинного парусного корабля. Неожиданно он вспомнил, как мальчишкой зачитывался книгами про отважных мореходов, вместе с ними бродил по штормовым морям Вот, никогда не догадаешься, откуда вернется к тебе позабытая юношеская мечта!..
Но насущные заботы брали свое. Драцкий высматривал в бинокль хитросплетение проток, пытаясь на местности отыскать проложенный по карте маршрут. Расстояние солидное — почти триста километров по Северной Сосьве, Малой Оби, Большой Оби. Приходится делать порядочный крюк, но иначе нельзя — уровень воды упал, не все протоки судоходны. Только бы успеть, пока не покроется текучая река ледовой чешуей шуги.
Шли по течению, скорость была хорошей: десять километров в час. Назад уходили берега, то высокие, покрытые голыми прутьями тальника, то низменные, в неровных кочках болот. Запоздавшие утки выпархивали из зарослей.
Изредка на берегу попадались люди, они остолбенело застывали, не отрывая глаз от удивительного каравана. А караван все двигался вперед, съедая первые километры длинного и — Драцкий это прекрасно понимал — нелегкого пути.
Тем временем жизнь на понтонах вступала в свою колею. Как все люди кочевых профессий, монтажники легко освоились на новом, непривычном месте. Не прошло и нескольких часов, а они уже чувствовали себя почти дома: кто стучал костяшками домино, гоняя нескончаемого «флотского козла», кто удобно примостился с книжкой, кто по примеру начальника поднялся на вышку и разглядывал окрестную тайгу.
— Эх, сейчас бы лето — прямо с вышки ныряй, — мечтательно воскликнул Жернов, вольготно расположившийся на средней площадке верхового. — Чем не водная станция! Да еще на плаву.
— А ты нырни, попробуй. — незлобиво поддразнил его с палубы бригадир Балтин.
— Вода холо-одная! Подогреешь спиртом — согласен, — под общий смех отшутился острый на язык Жернов.
Не отдыхали только трактористы. Они на ходу подлечивали машины, которым изрядно досталось во время погрузки.
Темнота подкралась как-то неожиданно, сразу, и силуэт вышки едва виднелся на безлунном небе. На катерах и понтонах зажглись сигнальные огни. Светящихся бакенов уже не было — регулярные рейсы судов прекратились, и вахтенный матрос все время опускал в воду наметку, чтобы не наскочить на частые в этих местах отмели. Двигались медленно, осторожно.
И все-таки вскоре пришлось остановиться. Вокруг потускнело, воздух стал матовым. Огоньки фонарей, еще недавно хорошо видные издалека, едва-едва пробивались сквозь молочную пелену.
Туман.
Караван причалил к устью протоки Толчиной, когда было уже за полночь. Вся бригада спала в шкиперских каютах. Только к Николаю сон не приходил. Он вышел на берег, набрал сучьев. Из-за тумана костер даже вблизи казался тускло-оранжевым.
— Кто там? — тревожно прозвучал совсем рядом надтреснутый голос.
— Свои. С караваном.
— Поздненько идете, бедолаги, — уже успокоенно ответил тот же голос, и из тьмы вынырнул сухонький, аккуратный старичок в меховой телогрейке, ватных штанах и оленьих чулках с самодельными галошами. Он подсел к огню, лизавшему подмокревшие ветви.
— Далеко путь держите?
— К Полновату, дедушка А ты чего здесь воюешь?
— Я-то? Я при службе. Голубев моя фамилия. Коней караулю. Мы — геофизики, — горделиво ответил дед, словно именно его лошадиный отряд определял всю сущность геофизической работы. — А тебя я знаю, видел в Березове, хоть и не часто гостюю там. Эти самые штуковины железные ставишь…
— Вышки, — улыбнулся Николай.
— Во-во, вышки, — старик, видимо, стосковавшись в одиночестве по собеседнику, словоохотливо продолжал: — И фамилию припоминаю. Такая, забористая. Хватский, что ли? Нет, не Хватский. Драчливый, кажись?
— Драцкий.
— Говорю же — вроде про драку. А везете-то чего?
— Да так, разное, — Николаю не хотелось распространяться о необычном грузе.
Дед неторопливо выкурил махорочную самокрутку, пошел смотреть караван. Оттуда послышался его удивленный возглас. А вскоре у огня снова появилась сухонькая фигурка.
— Чудеса, и только. Сколько живу — такого не видывал. И как она только держится, дура долгая.
Помолчал. Закурил. Уже по-другому, сдержанно и уважительно, добавил:
— Не спится, браток? Оно понятно. Большой на себя груз взял. Ну, счастливо тебе добраться до места. Бывай здоровый.
И ушел в глубину леса, где по временам слышалось домовитое похрапывание лошадей.
Николай снова остался один. Он подкармливал костер сухостоем. Языки пламени вылизывали туман. Деревья скрипели на ветру голыми ветвями, В такие тихие, сосредоточенные минуты вспоминается все: и озорное детство в башкирском городе Стерлитамаке, и нефтяной техникум в другом городе Башкирии — Ишимбае, и десять лет работы на буровых, и семья. Каково сейчас Нине, ведь скоро должна подарить второго ребятенка. Хорошо бы девчонку… Но куда ни уводил причудливый ход мыслей, все равно возвращался к одному — к нынешнему переходу, к завтрашнему трудному дню.
Что обещает он? Тихое безветрие или злой шторм? Чистую воду или льдистую шугу? Открытое небо или вязкий туман? Готовым нужно быть ко всему. Николай знал — не один из его ребят просыпался этой ночью и, высовывая голову из спального мешка, с тревогой вслушивался в разговоры ветра и волн. Как бы то ни было — не теряться, не подать виду, что волнуешься. Но до чего это трудно! Только такой ночи и можно поведать свои сомнения.
Он бросил в огонь очередную порцию валежника.
Еще не начало светать, но воздух становился прозрачней. Утренний мороз прибил туман к земле, инеем осадил на вялую старую траву.
В пять утра двинулись дальше. Через несколько часов показался первый на пути поселок Устрем. Здесь тоже жили нефтеразведчики — чуть в стороне виднелись буровые вышки.
К берегу сбежалось все население небольшого поселка. Товарищи кричат что-то неслышное, машут кепками. Вдруг — винтовочный залп.
— Ишь ты, салют дают, как генералам, — усмехнулся Драцкий.
К понтонам подъехала моторная лодка. На борт поднялся Худаверди Кулиев, буривший здесь очередную скважину. Он бросился обнимать Драцкого:
— Ай да, Николай, молодэц-человек! Поздравляю, поздравляю, дорогой! От Быстрицкого радиограмма. Беспокоится. Давай ответ.
— Чего отвечать? Передай, все в порядке. Туман пережидали.
— Может, что нужно? Папирос, продуктов?
— Спасибо, всего хватает.
Устрем миновали без остановки. А навстречу уже идет рыбацкая деревушка. Снова люди на берегу, снова приветственные жесты и возгласы. Рыбаки, подплывая к каравану, дарили свежую рыбу, кедровые орехи, а то просто доброе слово. И долго еще ходила по тайге, от мансийского или хантыйского стойбища к стойбищу, удивительная весть о новом чуде, плывущем по их древней реке…
Необычное путешествие продолжалось. Вышли на Большую Обь, широко раздвинувшую угрюмые берега. Поселок Вонзеват, еще одна рыбацкая деревенька. Ход сильно замедлился — караван двигался против течения. Навстречу плыли рыхлые хлопья шуги. Прозрачное «сало» схватывало берега, вода на реке казалась загустевшей. Но на самом стрежне она была еще чистой, услешно боролась с усилиями наступающей зимы.
Удивительно легко привыкает ко всему человек! Словно и не было тревожной туманной ночи, словно всю жизнь только и делали, что перевозили по стылой осенней реке торчком стоящую вышку — до того покойно было на понтонах. Осколков вытащил на палубу спальный мешок и, убравшись в затишок между тракторами и вышкой, наверстывал не досмотренные за ночь сны. Кто-то из шкиперов развесил между металлическими стойками наскоро выстиранное белье: самый вид его напоминал о домашнем, обыденном.
Драцкий сидел на палубе с остальными монтажниками. Разговор тек лениво: обо всем понемножку. То вспоминали какую-нибудь березовскую новость, то записной острослов Жернов «травил» тут же придуманный им «доподлинный случай» из своей жизни. Вот он оживился, лукаво посмотрел на начальника:
— Николай Васильевич, ты бы рассказал, как в отпуск ездил.
— Ну, вот еще, — Драцкий смущенно ухмыльнулся. — Слыхал небось.
— Ей богу, не приходилось, — вдохновенно врал Жернов. — Так, краешком уха…
— Отпуск как отпуск! — почти рассердился Николай. — Можно раз в два года отдохнуть?
— Что-то там про письмо поминали?..
— У-у, клещ! Ну, поехал на родину, в Башкирию. Отпуск четыре месяца, денег много. Загулял с дружками. Через два месяца письмо пишу ему. — Николай кивнул на Владимира Балтина. — Так, мол, и так, вначале я себя некультурно вел — пил, гулял. Зато сейчас совсем правильный — только в театр и библиотеку. Вышли в долг триста рублей.
— Во загнул! — в голосе воскликнувшего слышится торжество. — Значит, так: в отпуск едешь — где ресторан, направо? Из отпуска — где кипяток, налево?.. А дальше?
— Что дальше? Ну, выслал он деньги.
— И снова по театрам?
Николай словно не слыхал ехидного вопроса. За него ответил Балтин:
— Это уже сам догадайся. Только через неделю еще телеграмма: «Вышли сотню на дорогу».
Взрыв хохота. Дробно, как-то со звоном заливается Жернов, восторженно хлопая себя по брезентовым коленям; у Виткасова смех редкий, но гулкий, словно пропущенный через уличный громкоговоритель; довольная усмешка на широком лице Балтина; даже Осколков высунул белокурую голову из спального мешка, недоуменно осмотрелся сонными глазами, и снова залег — на этот раз всерьез и надолго.
Смеется и Драцкий. Едва тронутое морщинками подвижное лицо его выражает самые разные чувства: и некоторое смущение, и озорство, и легкую иронию, и… и обыкновенную усталость.
— Нашли забаву. Зубомои, — он встает. — Какая каюта свободная? Отдохнуть малость надо.
…Его разбудили странные звуки, похожие на многократно усиленный шорох. Николай оторвал голову от подушки, прислушался. Шорох громчел, в него вплетались скрипучие нотки. «Понтоны бортами трутся, — догадался он. — С чего бы?»
Николай вышел на палубу. Здесь было спокойнее. Широченные понтоны не поддавались напору волн. Они лишь глухо покряхтывали деревянными боками. Начало темнеть, и монтажники ушли в освещенную каюту, откуда слышался азартный перестук костяшек домино. На корме другого понтона меланхолично бренчала мандолина.
Но стоило посмотреть вверх, и это кажущееся спокойствие сразу нарушалось. Вышка чувствовала приближение шторма. Она раскачивалась все заметнее, кланялась воде все ниже. Словно передавая ее тревогу, стонали тяги, скрепляющие металлические стойки.
Ветер заметно усиливался. Теперь качка чувствовалась и на палубе. Монтажники, покинув каюту, опасливо поглядывали на кренящуюся вышку — вот-вот упадет, ведь никак не закреплена. А крепить тоже нельзя — многотонная громада может вывернуть понтоны, весь караван искорежить.
Впрочем, Драцкий был пока спокоен. Когда особенно уж высокий вал вздымался над палубой, подхватывая на пенный гребень один из понтонов, а второй, наоборот, бросая в расщелину между волнами, он подносил к борту деревянный плотницкий аршин.
— Разница высот — сорок сантиметров. Терпим, ребята. Пока метра не будет, можно не беспокоиться. Все учтено.
Учтено-то учтено, да как не замрет сердце, когда после отчаянного порыва долговязая вышка, словно живая, заглядывает в реку. Кажется, еще мгновенье, она нырнет сама. Присмиревший Жернов молча стоял, прислонившись к стенке каюты и время от времени сплевывал папиросную горечь. Да и у самого Николая порой противно екало под ложечкой. Его черные прямые волосы стали мокрыми от брызг, лихой чуб прилип ко лбу. На одежде не было сухого места. Но он как стал с плотницким аршином в промежуток между стойками, так и не покидал его.
А шторм свирепел. Темнота, встречное течение, встречный бешеный ветер. Если раньше вышка напоминала мачту, то сейчас она казалась огромным неуклюжим парусом, который никак нельзя повернуть в нужном направлении. Ветер прижимал понтоны к берегу, они шаркали по мелкому дну, терлись бортами о прибрежную глину. Катера, чтобы выровнять их. шли чуть ли не поперек Оби.
На глаза Николаю попалось уродливое расщепленное дерево около самого берега реки. Три голых ствола его, как зловещая кривая вилка, вонзились в самое небо. Прошло десять минут, двадцать, полчаса, а дерево не удалялось. Он вдруг понял: караван не движется вперед, вся сила двух катеров уходит на то, чтобы удержаться на месте, чтобы не сносило течение. Насколько хватит этих неравных сил?
Он с тревогой и надеждой прислушивался к голосу шторма — вдруг ослабнет или изменит направление. Но по- прежнему разбойничьи свистел ветер, глухо бились волны. Лишь иногда звуки разнообразились гулкими хлопками, похожими на удары крыла большой птицы, — это металось на веревке забытое незадачливым шкипером белье.
На ближнем катере мигнул фонарь. Погас и опять зажегся. Снова погас. Условный сигнал.
— Что там у вас? — Николай сложил ладони рупором.
Ветер принес ответ:
— Машина сдает! Не тянет! — голос капитана звучал испуганно.
И тут Николаем овладело слепое, темное бешенство. Он рванулся к самому носу понтона, размахивая кулаками, гневно выкрикивая бранные слова. Мгновенно прорвалось все, что накапливалось долгими часами под маской внешнего спокойствия. Привлекательное прежде лицо Николая исказила уродливая гримаса — искривила губы, согнула прямой разлет бровей. Все, все может рухнуть из-за нелепого случая! И не сделаешь ни черта — только смотри и казнись!
Ветер, злорадно хохоча, расшвыривал его бесполезные, не слышимые никем яростные фразы. Только бессвязные обрывки их порой возвращались на палубу, где чуть поодаль стояла взволнованная, оцепеневшая от неожиданности бригада.
— …разгоню к собачьим…
— …твою так…
— …корыта рассохшие…
Он стоял у буксирного троса, казалось, готовый нырнуть в высокие, с пенной гривой поверху волны. Кулаки его машинально сжимались и разжимались, черные волосы были вконец растрепаны. И где-то на плече осел брошенный и возвращенный ветром жеваный окурок.
— …твою так!..
Балтин пришел в себя первым. Он двинулся к Драцкому, положил на его плечо тяжелую руку:
— Опомнись, Николай! Ты что, рехнулся?
Николай сразу сник, виновато посмотрел на товарищей.
— Нервы не держат. Извини, сорвался.
— Тебе бы отдохнуть…
Но перед Балтиным уже стоял прежний Николай Драцкий — твердый, уверенный.
Довезем вышку — отдохну. Слушай, вроде ходче пошли?!
Действительно, мотор на катере заработал ритмичнее. Вскоре зловещее трехпалое дерево исчезло из вида.
И опять томительные, напряженные часы, полные тревог и бессонного бдения. Только к утру вышка прибыла в Полноват. Семь километров караван шел одиннадцать часов — по полтора часа на километр!
Утром стихло. И снова пошла шуга. Это были уже не те рыхлые комья льда, что встречались прежде. Смерзшиеся льдины неохотно уступали дорогу катерам и сразу смыкались за караваном, постепенно заполняя собой поверхность реки.
А сверху повалил снег. Видно, в небе была проделана основательная дыра — он шел безостановочно, крупными хлопьями. Через несколько часов все берега стали совсем белыми.
Караван в Полновате не остановился К вечеру на высоком берегу Оби, не доезжая деревни Тугияны, вырисовались контуры раньше завезенных дизелей, насосов, длинные поленницы бурильных труб.
Николай облегченно вздохнул. Добрались. Все-таки он оказался прав — вышка прошла 260 километров речных дорог. Первая в мире — подумать только!
Нечего и говорить — на следующее утро, когда начали разгрузку, настроение у всех было преотличное. Николай побрился. переоделся, выглядел совсем молодым. Только темные круги у глаз напоминали о напряжении предыдущих дней.
Балтин критически оглядел товарища:
— Хоть сейчас на танцы.
Первыми выбрались на берег тракторы. Словно застоявшиеся кони, они пыхтели и урчали, разбрызгивая капельки смешанной с водой солярки. Потом поползли неторопливо, вдавливая мокрый снег в мягкую торфянистую почву. Длинные тросы протянулись от них к корме, к носу сдвоенных понтонов, намертво закрепляя суда у берега.
Пора выводить вышку. Монтажники, шкиперы и трактористы таскали огромные лесины, ставили уже знакомый нам трап из бурильных труб. Неудача при погрузке была учтена — еще в Березове середину каждой колеи закрепили массивным болтом.
В общем, все было в порядке. Все, кроме погоды. Будто чувствуя последнюю возможность задержать строптивую вышку, снова разбушевался холодный северный ветер. Он задувал как раз с берега, пытаясь отогнать, развернуть понтоны. Но те не двигались. Туго натянулись «цинкачи» тракторов, цепко прижались ко дну якоря.
Но что это? Сильный порыв ветра. Всплеск волны. Крутой поклон вышки. И корма стала уходить от берега.
Рухнули, нырнув краями в воду, трубчатые трапы. Часть людей растерянно стояла на берегу, остальных увозили понтоны. Тракторист Василий Никулин что-то кричал с борта, взволнованно показывая рукой в сторону своего трактора.
Николай оглянулся. И ахнул.
Трактор беззвучно двигался к реке, упираясь, вспахивая глубокую колею, но все-таки не в силах противостоять многотонной массе, тянувшей его за трос, как поводырь за веревку. Уже близко круча берега. А там…
Не помня себя, запинаясь о кочки, Николай помчался наперерез. Скорее, скорее! Дать передний ход, полный газ! Спасти машину от гибели!
Пронзительный, устрашающий свист прорезал воздух. Николай упал.
Когда он поднялся, картина была уже иной. Трактор, зарывшись в болото, — это его и спасло, — спокойно стоял, не дойдя каких-нибудь пяти метров до воды. Трос лопнул — его свист и слышал Николай. Понтоны развернулись поперек Оби, — у берега их удерживал протянутый к носу трос второго трактора.
Вышка была цела.
И словно признав свое поражение, словно истратив все оставшиеся силы на неистовый порыв, ветер неожиданно утих.
Это было последним испытанием. Черев несколько часов вышка, поднятая по трубам, уже стояла на твердой земле.
Свершилось! Николаю хотелось плясать, петь, громко радоваться. Но верный себе он только деланно ворчал, соскабливая налипшую на костюм грязь:
— Вот, разве в таком виде на танцы пойдешь…
Через неделю, окончив монтаж буровой, Николай Драцкий вернулся в Березово. Когда своей стремительной, мальчишеской походкой он вошел в контору бурения, его обступили с жадным любопытством — о знаменитом рейсе знали уже все.
— Расскажи хоть, как было?
— Обыкновенно. Шли, шли — и пришли. В следующий раз лучше пойдем.
— А, Николай! Поздравляю, — выйдя из своего фанерного кабинетика, Александр Григорьевич Быстрицкий дружелюбно пожал ему руку. — Ну, теперь твоя душенька довольна? Больше не будешь приставать?
Драцкий хитро прищурился, привычным жестом распрямляя брови:
— Завелась одна мыслишка…
Быстрицкий красноречиво развел руками, приглашая остальных разделить его притворное возмущение. Прощай, спокойная жизнь. Драцкий приехал. Давно не снился…
И, уже широко улыбаясь, обнял Николая за плечи.


ЖИЗНЬ В ПОХОДЕ

ОX МНОГО здесь буровых вышек и растут они быстро, словно поднимается над тайгой новый, исполинский стальной лес. И поселки растут новые, и люди прибывают, напрочно обживая этот неласковый дремучий край.
Все вместе — люди, вышки, поселки, — и есть то, что мы называем Шаимским нефтяным месторождением, первым месторождением «горного масла» в Западной Сибири.
Три года назад здесь ударил мощный нефтяной фонтан. Эхо его сразу разнеслось на всю страну. Мы с волнением узнавали о новых успехах буровиков, вскрывающих одну богатую скважину за другой. Мы ждали новых открытий и радовались, когда эти ожидания оправдывались. Мы запоминали имена открывателей, и совсем недавно от души поздравляли бурового мастера Семена Урусова с высоким званием Героя Социалистического Труда, а начальника Шаимской экспедиции Ивана Морозова — с орденом Знак Почета.
И все-таки — до чего мало знаем мы о нефтяном Шаиме! О тех годах, которые предшествовали подвижному столбу вырвавшейся из подземного плена нефти. О тех людях, которые своим трудом приближали этот волнующий момент. О всем сложном сгустке поисков, забот и человеческих судеб, который потом скуповато называют открытием и освоением нового месторождения…
Буровики, при всем их нелегком труде — своего рода баловни геологических разведок. Именно им доводится выдавать «на-гора» вещественные результаты многолетнего труда многих: нефтяную залежь или рудный горизонт, угольный пласт или залегание асбеста. Им, естественно, и достается львиная доля общей славы. И мало кто знает о других, тех, кто задолго до буровиков приходил в эти нелюдимые места. И двинулся уже вперед, навстречу новой, еще более заманчивой мечте — тех, чья жизнь всегда в поисках, всегда в походе.
Итак…
Это происходило поздней осенью 1956 года. В Тюменскую областную больницу зачастили необычные посетители. Молодые, крепкие парни и девчата, в клетчатых ковбойках, видавших виды кирзовых сапогах, казалась, противоречили всей обстановке лечебницы.
— Как Блохинцев? — задавали они один и тот же вопрос.
Медицинские работники не утешали — состояние тяжелое. Свидания не разрешаются.
Так продолжалось несколько трудных дней. И вот однажды медсестра принесла записку, начерканную еще нетвердым почеркам больного: «Что с отчетом? Блохинцев». И больше ничего — ни о болезни, ни о недавней трудной операции!
«Что с отчетом?» — это был первый вопрос начальника гравиметрической партии Блохинцева. В течение всего лета его люди со сложными приборами пешком прошагали Шаимскую тайгу. Гравиметрия — одна из отраслей геофизики, изучающая силу земного притяжения, — давала обнадеживающие результаты. Где-то в этом районе намечался интересный перегиб глубинных слоев.
Но случилось так, что во время одного из походов начальник партии, здоровяк, запросто жонглировавший гирями, вдруг неожиданно тяжело заболел. Партия сама довела разведку, вернулась на базу. Вот тогда-то и появились в больнице юноши в клетчатых ковбойках.
Василий Блохинцев вскоре поправился. И сразу принялся за составление геологического отчета. Именно в этом отчете впервые зазвучало название «Шаим», о котором позднее узнала вся страна.
Но гравиметрия не занимается прямыми поисками нефти. Ее нужно дополнять другими методами разведки. И меньше чем через год, летом 1957 года, на реку Конду пришла другая партия — мелкого, колонкового бурения. Это еще не те буровики, которые добираются до нефти. Их подвижные, оборудованные на тракторах или баржах буровые установки, заглядывают неглубоко в землю, оповещают только о первых горизонтах. Но и их значение тоже немалое.
Старший инженер Кондинской разведочной партии структурного бурения Станислав Суслов как раз бурил важную 77-ю опорную скважину в верховьях реки Конды. Вдруг неожиданно перед ним предстал незнакомый широкоплечий парень в свободной щеголеватой тужурке.
— Вот так гость появился, — улыбнулся Суслов. — Откуда? У нас тут одни бобры да «господин номер 420» — медведь. Что хорошего скажешь?
Парень назвался Анатолием Швейкиным.
— Понимаете, из соседнего района я. Вот, побродить захотелось, романтики отведать, какова она на вкус да на запах… Примете на работу?
— На работу? Можно. Нужны помощники бурильщиков. Только имей в виду, дело наше непростое. Как за штангу ухватишься — она, эта романтика, много килограммов весит…
Так появился в бригаде новый рабочий.
77-я буровая занимала особое место во всем маршруте. Она была опорной, и все 550 метров надо было отбирать керн — образцы пород. Работали, не щадя ни времени, ни себя. От комаров отбивались как могли. Специальная мазь не помогала, слишком быстро стекала вместе с потом. Тогда мазались солидолом и были похожи во время работы на желтокожих индейцев. Но скважину пробурили досрочно, за девять суток вместо семнадцати плановых.
А потом… Потом бригада пошла дальше, а с ней и Анатолий Швейкин. Здесь он нашел свою романтику, до сих пор работает в геологоразведке.
Мелкое бурение подтвердило: да, Шаим интересен. Уже появилась на карте первая Шаимская площадь. Эта площадь еще невнятно говорила о себе. Еще много вопросов таилось в недрах болотистых лесов, еще много контуров проводилось пунктирами. Лишь когда тонкие пунктирные наметки сменит уверенная линия точного прогноза, только тогда можно начинать глубокое бурение.
Как же уточнять эти пунктиры? На помощь снова пришла геофизика. Она, можно сказать, наступала с воды, суши и воздуха. Речная сейсмическая партия Черепанова «прощупала» русло Конды, электроразведчики применили в этом районе новый метод теллурических (земных) токов, разработанный и внедренный инженером Юрием Копелевым; наконец, аэросейсмическая партия — в ней успешно работала единственная в Западной Сибири женщина-оператор Елена Каравацкая, — высадившись десантом на ближних к Шаиму озерах, подтвердила предыдущие выводы.
На это ушло немало времени. К зиме 1958 года для детальной или, как говорят геофизики, площадной сейсмической съемки отправилась на тракторах и вездеходах в пришаимскую тайгу сейсмопартия, которой руководил Виктор Гершанник.
Пожалуй, нет на Севере геолога, который не знал бы этого невысокого, плотного человека с заметно тронутой инеем шевелюрой. А приехал он сюда в числе самых первых, совсем молодым, и носил на лацкане грубой спецовки университетский значок. Но не это привлекало к нему особое внимание окружающих. Они не могли не заметить пустого правого рукава, конец которого был аккуратно заправлен в карман пиджака.
Шли послевоенные годы, и всюду можно было встретить то фронтовую шинель, то гимнастерку со следами споротых потоков, то руку на перевязи. Но что заставило этого человека уйти в самую глубину тайги, искать самую трудную работу?
…Виктор Гершанник пришел в Днепропетровский университет после тяжелого ранения. Уходить с передовой линии жизни он никак не хотел. Выбрал сложную специальность геофизика, поехал на самое горячее место — в Сибирь. И здесь нашел свою новую, мирную передовую.
Его можно видеть в любом районе разведок. Его можно слышать на всех концертах самодеятельности — тенор инженера Гершанника пользуется большой популярностью у геологов.
Так уж случилось, что почти все открытия в этом краю, тем или иным образом, связаны с именем Гершанника: и знаменитая первая Березовская буровая, и Полноватские скважины на берегу Оби, и нефтяные фонтаны Каменного. Геологи так и называют его «счастливчиком». Но в этом шутливом прозвище заложено большое уважение к человеку и мужеству его.
Итак, поздней осенью караван с тракторами и массивными санями плыл по застывающей Конде. На санях стояли закрытые сейсмические станции — сложные геофизические приборы. Рядом плыли балки — передвижные домики на санях, в которых живут всю зиму геофизики. Им предстояло выйти в дальний поход по суровым, не тронутым техникой местам.
Едва наступили холода, едва мороз сковал землю, тракторы пошли в тайгу. И первый же день ознаменовался аварией: головная машина провалилась в незамерзающее болото, тракторист выпрыгнул в последний момент из машины и долго полз по мху, смешанному со снегом. Пять мощных тракторов с трудом вытащили стального «утопленника» на сухое место.
Дальше работа двигалась успешно Материал был интересным. Как бы приподнимались глубинные горизонты земли. На Шаиме сразу наметилась структура — так называется подземный холм, в котором может сосредотачиваться нефть. Структура была большой, и от центра ее тракторы звездными маршрутами разошлись в разные стороны.
А вокруг была тайга… Рабочий станции Иван Сизиков не понимал: зачем нужно идти тайгой, пробиваться сквозь лесные завалы, когда рядом хорошие, удобные места. Поздно вечером он пришел к начальнику партии.
— Виктор Абрамович, не дело. Мы же здесь все не простреляли, а в тайгу лезем. Зачем? Рабочие обижаются.
Виктор улыбнулся, помолчал:
— Обижаются, говоришь? Ну, зови всех в балок. Тут и побеседуем.
Снаружи бушевала метель, и каждый входящий вносил с собой волну морозного воздуха. А в балке весело гудела железная печка, и начальник партии, прижав рукавом несуществующей руки обрез карты, объяснял:
— Мы ведь, братцы, не просто так бродим. Нефть нас сюда толкает. А нефти все равно, что наверху: болото, лес или изба с коровой. Вот и ведет она нас в самые трудные места, в самые гиблые. Что, не пойдем?
— Как не пойти, пойдем, конечно, — раздались голоса.
На следующее утро вся партия двинулась в тайгу. Ох, и не просто это — пробиваться тайгой! Сколько деревьев пришлось вырубить, сколько лесных завалов преодолеть — впору электронной машиной считать, благо, завелась она в Тюменском геологическом управлении. Зато к концу сезона решение было твердым: структура очерчена, она обещает нефть. Пора начинать глубокое бурение.
Это было весной 1959 года. А через полтора месяца в Шаим ушла первая баржа с оборудованием буровой. Тут же ехал и молодой инженер Геннадий Махалин, пока больше похожий на студента — даже курточка форменная, студенческая. Вместе с Геннадием была его жена — она только что окончила Московский нефтяной институт, и их путешествие к первому месту работы можно было считать свадебным.
Только вот незадача — для свадебных прогулок эти места не слишком приспособлены. В маленькой деревушке Ушья — буровики для легкости переделали ее в «Чешуя» — даже жилья не нашлось. Хорошо хоть, что было время каникул, и дирекция соседней школы-интерната отдала молодоженам пустой класс. Потом в нем начался ремонт — перешли в другой. Конец лета «отметили» уже в следующем. Начался учебный год. Собрав в чемоданы немудрые, студенческие еще пожитки, Геннадий сказал жене с грустноватой усмешкой:
— Вот мы с тобой после института еще три класса окончили…
Эти «классы» не ограничивались школьным зданием. Сама жизнь ставила перед молодым инженером такие вопросы, отвечать на которые не научит ни один институт. Как, например, собрать насосы, если где-то в пути запропали их рабочие чертежи? Не стоять же — пришлось выкручиваться, собирать «на пальцах». Только через три месяца пришли чертежи. Проверили — точка в точку, даже один узел экономичней собрали.
Словом, забот на буровой хватало. То задвижка сорвалась, то турбобур капризничает, то глинистый раствор другого состава. Хоть сутками пропадай — всех дел не переделаешь.
Однажды поздним вечером Геннадий возвращался пешком домой. Догорал багровый закат, и вода в глубоких болотистых колеях казалась цветной, словно щедро политая нефтью. «Всюду она мерещится», — машинально подумал Махалин, продолжая путь.
Вдруг со стороны буровой послышался шум автомобильного мотора. «С чего бы в такой неурочный час, — удивился он. — Вроде, только вахта осталась».
Машина догоняла. Еще издали стало видно, что кто-то машет рукой.
— Беда, Геннадий Алексадрович!
— Скажи хоть толком, что случилось?
— Колонна оборвалась. Трубы как ахнут!..
Обрыв колонны — тяжелая авария. Особенно если промедлить, запустить ее. С таким трудом пробитая в земле дырка сразу заплывет водой, начнут обваливаться стенки скважины. Попробуй тогда поднять оборвавшиеся трубы. Прихватит породой — и навсегда.
Времени терять нечего. Махалин прыгнул на ступеньку кабины.
— Разворачивайся!
Легко сказать — разворачивайся. А где? Даже из колеи не вывернуться. Машина осторожно пятилась назад, так и не найдя подходящего для поворота места. По-рачьему доехали чуть ли не до самой буровой.
Она встретила неожиданной тишиной. Молодой, неопытный бурильщик растерянно метался от лебедки к дизелям. Геннадий осмотрел неровный, с рваными. краями обрыв на четвертой свече. Так и есть — проело трубу.
— М-да-а… Порядочно железа вниз кинули. Ловильный инструмент готов?
И снова, как при обычном бурении, вниз поползла длиннющая нитка стальных труб. Только на первой из них вместо долота сидел намертво привинченный «колокол» — так называется несколько расширенное, конусообразное приспособление, которым можно захватить ускользнувшие трубы.
Махалин напряженно смотрел на шкалу глубины. Вот-вот встретятся… Он сам стал за лебедку, медленно, словно крадучись, отпускал ее вниз. Есть! Он долго разворачивал ротором трубы, но ничего не получалось. Вдруг по возросшему весу колонны понял — захватило.
И бережно, будто боялся расплескать бесценную жидкость, перевел лебедку на подъем.
Когда, ликвидировав аварию, Геннадий уезжал домой, уже занимался рассвет. И снова вода в глубоких колеях казалась нефтяной. И снова он подумал: «Мерещится? Не все ей мерещиться, увидим и живую».
Жена не спала.
— Что случилось?
— Да вот на гулянку бегал, к соседним медведям, — улыбнулся Геннадий.
Она озадаченно поглядела на его заляпанную глиной форменную тужурку, на потемневшие от усталости глаза. И рассмеялась:
— Давай, давай, гуляка. Ужином-то тебя медведи покормили?..
…Работы на буровой шли к концу. Начались ее испытания. Данные кароттажа — геофизического исследования скважин — были многообещающими. Ожидался газ. Но день сменялся днем, а результатов — никаких. Каждый вечер Геннадий, возвращаясь домой, разочарованно ронял:
— Напрасные хлопоты. Что-то не то— сам понять не могу. И бригада нервничает.
Но однажды вечером он в обычное время домой не пришел. Появился, как и в тот раз, только под утро, веселый и усталый. А на тужурке вместо комков глины блестели жирные пятна нефти.
— Дождались! Теперь пойдет! — радостно воскликнул он. И лишь после этого начал обстоятельный рассказ о событиях на буровой.
День начинался совсем по-обычному. Простреляли горизонт, начали опробывание скважины. По-прежнему из нее шла кода. Вдруг вода покрылась слабой пленкой, какая бывает в начинающих «зацветать» стоячих прудах. Потом пленка стала все толще, на ней обозначились радужные разводы. Сомнений быть не могло — скважина «проснулась», откуда-то из глубины поднималась нефть.
Что тут началось! Признаки «горного масла» словно подстегнули всех. Уже не было свободных и рабочих вахт — все толкались на буровой, одновременно и помогая и мешая друг другу. Желонка — так называется огромное подобие стального стакана, которым зачерпывается жидкость из глубины — все быстрее заполнялась нефтью. И вот уже она потекла сама, переливаясь через устье скважины, заливая дощатый настил буровой, оседая многоцветными лужицами на пожухшей осенней траве.
Нет, это был не тот знаменитый нефтяной фонтан, который принес Шаиму всеобщую известность — на подступах к нему пришлось пробурить еще не одну скважину. Но осень 1959 года оставила по себе добрую память — именно тогда и появились в тайге первые ручейки будущих нефтяных рек.
Как раз в это время мне довелось впервые побывать в Шаиме. Наш гидросамолет АН-2 «приводнился» на реке Конде. Мой спутник, гидрогеолог Ханты-Мансийской экспедиции Рэм едва дождался, пока привычный «Антон» уперся своими поплавками в неуклюже сколоченные деревянные сходни. И вот — берег Конды, вековая тайга с высокими, мачтовыми соснами, а над всем этим — горделивая буровая вышка. Далеко смотрится с высоты!
Несколько дней прожили мы на буровой. Ее уже испытали, закрыли, и лишь время от времени, чтобы удовлетворить любопытство гостей, выпускали небольшую толику густой, лоснящейся жидкости — первой тюменской нефти. Мы наливали ее в пустые консервные банки, а потом жгли в расположенной по соседству культбудке, радуясь голубоватым переливам огня. Могли мы думать, что через несколько месяцев здесь появится «большая нефть», что на наших глазах рождается совершенно новый нефтеносный район страны?..
Случилось именно так. Могучий фонтан появился в начале 1960 года. Шаим сразу стал знаменитым. Но те, кто закладывал фундамент «большой нефти», были уже далеко-далеко от нее, в новых походах.
Открытие Шаима резко оживило всю работу сибирских разведчиков недр. Цель была уже не умозрительной, а реальной, ощутимой! Все новые скважины уходили в глубь земли, возвращаясь с добрыми вестями.
…Буровой мастер Николай Григорьев приехал в управление Ханты-Мансийской экспедиции под вечер. И сразу к начальнику экспедиции Сутормину.
— Евгений Васильевич, бурение на Каменном к концу подходит. Договариваться приехал — три года в отпуске не был. Пора и отдохнуть.
Сутормин посмотрел куда-то в сторону, задумчиво потрагивая румяные, почти юношеские щеки.
— Да, в отпуск… Надо бы тебе, Николай Иванович, в отпуск, надо. Ладно, решим. Только вначале разберемся в обстановке.
Он расстелил геологическую карту, пригласил главного геолога Марка Бинштока (он сейчас тоже начальник экспедиции, только другой — Сургутской).
— Давай, Марк, — предложил Сутормин, — посоветуемся с мастером. Как по-твоему, Николай Иванович, будет на твоей буровой нефть?
— Будет. Только совеем немного.
— Согласен. Это и понятно — скважина на крыле структуры. А новую поставим в самом центре, на макушке, так сказать. Что ожидать можно?
Григорьев долго рассматривал геологический разрез структуры, кривые кароттажных диаграмм.
— Должна быть большая нефть. Правда, должна быть!
И пошли обычные рабочие разговоры: откуда перевозить вышку, где будут жить буровики, сколько надо труб, глинистого раствора.
— А кого вместо тебя поставим, Николай Иванович? — спросил Сутормин.
— Вместо меня?.. — Григорьев даже привстал от удивления и обиды. — Как, вместо меня?.. Уж нехорош стал!
— Так тебе же в отпуск, — спрятал улыбку начальник экспедиции.
— Отпуск? — Григорьев озадаченно посмотрел на него. — Точно, в отпуск собрался, жене твердо обещал.
Потом махнул рукой, рассмеялся:
— Ну и хитер! Куда я от большой нефти уйду. Успею отгулять.
Остается досказать, что Николай Иванович успешно пробурил эту скважину, получил богатый фонтан. Потом и в отпуск пошел, и снова вернулся на таежные буровые. Несколько месяцев назад мастер Григорьев был награжден орденом Ленина.
Уже новые горизонты открываются перед нефтеразведчиками Западной Сибири. Кажется, совсем недавно узнали мы о Шаиме. А жизнь идет вперед, и главное направление разведок успело сместиться на восток, к мощным месторождениям Сургута и Усть-Балыка. Сколько их будет еще впереди, этих далеких и манящих рубежей!
Первооткрыватели Шаима уже бродят по другим уголкам Сибири, порой за многие километры от таежной Конды. По-прежнему отправляется в свои нелегкие маршруты инженер-гравиметрист Блохинцев. В Ханты-Мансийске разрабатывает новые методы сейсморазведки Виктор Гершанник. Только Геннадий Махалин не тронулся пока из этих мест — он теперь главный инженер Шаимской экспедиции. Впрочем, трудно сейчас узнать в солидном, заметно располневшем и чуточку самодовольном человеке того самого порывистого юношу в студенческой, заляпанной глиной тужурке. Но вспомнишь былое, 'заговоришь о тех трудных и ярких днях, — словно повеет бодрым ветром дорог и дальних странствий. Большая цель ведет в новые походы.
Разные бывают цели. Одна — ближняя, завтрашняя. Стоит чуть приналечь, собраться с силами — и она уже достигнута. Такая цель всегда видна. Этой целью был нефтяной Шаим.
Но бывает и другая цель. Она видится где-то на дальних рубежах. Вглядишься вперед, вслушаешься в зов собственного сердца — и перед мысленным взором откроется трудная, нескорая дорога. Ты даже не знаешь, сколько доведется идти по ней. Ты только догадываешься о всех преградах. Но уже собираешься в путь. Дальняя, нелегкая цель манит за видимые горизонты.
Такая цель — вся нефтяная Сибирь, «Третье Баку» Советского Союза. Ей отдают свои силы, ей посвящают свою жизнь в походе, — жизнь в поиске сибирские разведчики недр — современные землепроходцы нашей эпохи.


ЗАПАХ НЕФТИ

ПОЛETОB сегодня не было. Елена Владимировна Каравацкая, инженер-оператор Ханты-Мансийской геофизической партии, решила использовать свободный день для осмотра своей сейсмостанции. Работы хватало: где подпаять контакты, где проверить усилитель, где просто удостовериться в четкой работе приборов. Только после обеда она освободилась и решила отправиться в контору экспедиции, а уж оттуда в самый город.
Дорога поднималась вверх по некрутому холму. Собственно, это была даже не дорога, а тропинка из аэропорта прямо в новый поселок экспедиции, выросший на окраине таежного города Ханты-Мансийска. Елена Владимировна шла, не торопясь, радуясь редкому для этих мест осеннему дню. Справа, из-за негустого строя сосен и начавших желтеть лиственниц, порой показывался Иртыш — здесь, смыкаясь с Обью, он был особенно широк. Тронутая первыми заморозками трава податливо склоняла свои острые хоботки. Временами из нее выглядывали ярко-красные ягоды спелой брусники. Каравацкая машинально срывала их, продолжая думать о своем: надо узнать план полетов на декаду, потом добыть на базе изоляционной ленты. И в универмаг сходить — говорят, привезли маленькие шубки, может, есть Андрюшкин размер.
Она мечтательно улыбнулась, вспомнив, как сынишка провожал ее в последний раз из Тюмени. И снова вернулась к будничным хлопотам: авоськи с собой, надо продуктами запастись. В летные дни времени не хватало, поэтому хозяйственные вылазки организовывались капитально, с расчетом на неделю, не меньше.
Под ноги покатилась опавшая шишка. Послышались встречные шаги.
— На смотрины бежишь, Ленушка? — знакомый работник экспедиции сказал это, как нечто само собой разумеющееся.
— Кого смотреть? — удивилась она.
— Не кого, а что, — голос знакомого зазвучал назидательно. — Нефть смотреть.
— Так-таки и нефть. Какую?
Теперь наступил черед удивляться собеседнику.
— Неужели не знаешь? — остальное он произнес восторженной скороговоркой, словно боясь, что кто-то раньше него сообщит сенсационную новость. — Из Шаима нефть! Фонтан, понимаешь! Вчера вечером! Сейчас пробу привезли. Первая нефть, понимаешь!
Дальше она не стала слушать. Вначале торопливым шагом, потом почти бегом бросилась к поселку. И уже исчезли из поля зрения узенькая тропинка, Иртыш и редкая цепочка деревьев. Осталось одно. Нефть. Шаим. Подумать только — десять лет работы! Скорей, скорее.
Запыхавшись, она вбежала на холм. Усилием воли удержала себя: что это, как девчонка… Оглянулась по сторонам, не видел ли кто-нибудь.
Тогда отдышавшись, внешне спокойно и, как всегда, неторопливо направилась в контору экспедиции.
Первая сибирская нефть… История ее поисков зафиксирована в десятках статей, сотнях таблиц и отчетов, тысячах радиограмм. Но как пережить эту минуту тому, кто отмечал ее трудными километрами пройденных дорог, многими названиями разведанных площадей, незабываемыми вехами жизненного пути?..
Есть у каждого человека заветный уголок памяти, который хранит самые дорогие, самые важные воспоминания. Не всегда они связаны с наиболее яркими обстоятельствами жизни. Наоборот, порой малопримечательная встреча, небогатый событиями эпизод врезается в память на долгие годы, окрашивая их в особые, только им присущие тона.
Таким был для Елены один из первых зимних сезонов в Сибири. Сейсмическая партия работала тогда в тобольских болотах.
Тобольские болота, поросший чахлыми березками и осинками клочок хлюпающей суши… Они не замерзали до конца даже в самую холодную зиму. Едва отвлечешься, ослабишь внимание — трактор уже ковыряет гусеницами податливую трясину. В самых трудных местах выручала собственная «дорога»: впереди укладывался большой железный лист, трактор полз прямо по нему. И так до новой позиции, до новой «отстрелянной» точки.
Каждая такая точка — маленькое «землетрясение», мирный взрыв небольшого подземного заряда. В этом существо сейсморазведки: по времени пробега взрывных волн она определяет структурные формы скрытых в глубине пород.
В описании все выглядит просто. Но попробуй на морозе пробурить несколько скважин, заложить в них пачки тола, растянуть по глубокому снегу «косу» — так называется многожильный кабель с сейсмоприемниками на выходах. Наконец, оператор застыл у пульта сейсмической станции. Взрыв! Через несколько минут появляется еще не просохшая лента сейсмограмм. Затем уже другие специалисты — их называют интерпретаторами, — находясь на оседлой базе, сравнят идущие одна за другой ленты, переведут их на «геологический язык», составят стройную картину невидимых глазом подземных пластов.
С раннего утра Елену захватывал неудержимый поток малых и больших забот. Оператор назначает норму сгущения сейсмоприемников и разрешает выезд в поселок; распоряжается передвижением отряда и производством взрывов; оценивает качество полученных лент и подает команду на обед. Словом, оператор — главная фигура в разведке.
Это очень непросто — сразу после учебной скамьи руководить коллективом, где каждый работник намного старше тебя. В своем неизменном полушубке с кокетливыми меховыми отворотами и стеганых брюках Елена напоминала лихого, расторопного паренька. И лишь поздно вечером, закончив работу и отдав распоряжения на завтра — целую ночь единственный трактор перевозил сейсмостанцию и четыре копра ручного бурения на новые места — она вдруг снова превращалась в молоденькую девчушку, писала письма маме в Киев, скучала по старым подружкам и украдкой роняла в костер тоскливые слезинки.
Начальник партии Александр Шмелев понимал, что творится в душе у его юной помощницы. Однажды они допоздна засиделись около походного костра.
— Александр Ксенофонтович, — спросила вдруг Елена, — как вы думаете, будет здесь нефть? Не пропадут труды наши?
Шмелев ответил не сразу. Он долго рассматривал причудливые узоры подвижного огня.
— Эх, Леночка, задай вопрос полегче. Одно знаю твердо — не пропадет труд. Здесь ли, в другом месте, сегодня ли, завтра, а нефть мы найдем. Ты только начинаешь, а я уж порядочно обхаживаю ее, проклятую. Даже во сне снится. Она для меня, понимаешь, живая. И прячется, как живая.
Он смолк, подбросил в костер сухую лесину. И добавил уже весело:
— Не тушуйся, мы еще с тобой понюхаем эту нефть. Нашу, сибирскую!
Всякое бывало потом у оператора Каравацкой — и удачи, и огорчения. Но и в самые трудные времена воспоминания о том вечере наполняли ее верой и бодростью.
Менялись партии, менялись их стоянки. Елена продолжала искать нефть. А нашла свою судьбу. Судьба явилась в облике рыжеволосого армейского радиста, приехавшего с берегов Байкала, Алексея Будникова назначили радиотехником отряда.
Радиотехник — ближайший помощник оператора. Но каково быть под началом девчонки, пигалицы? Алексей всячески подчеркивал свою независимость: то не выполнит распоряжения, то без спроса уйдет в соседнюю деревню.
Но у пигалицы оказался «взрослый» характер. Не сделал, что положено — не приняла станцию, простой за счет виновного. Выпил на работе — отстранила от дежурства. Как ни хорохорился Алексей — ничего не скажешь, нрава. Он все внимательней присматривался к этой строгой девчушке со смешным носом уточкой и иронической складкой в уголках губ.
Операторов в партиях не хватало. Вскоре Алексею предложили перейти на самостоятельную работу. К общему удивлению, он наотрез отказался, не вдаваясь ни в какие объяснения.
Только вечером, словно случайно оставшись наедине с Еленой, сказал:
— Елена Владимировна, знаете, почему я не дал согласия?
— Понятия не имею.
Он вдруг выпалил с решимостью отчаяния:
— От тебя уходить не хочу!
— Неужто мало насолила? — неловко рассмеялась девушка. И покраснела, как-то по-новому глядя на своего строптивого сослуживца…
Вскоре они поженились. А через год родилась дочурка Сашенька.
Геофизики стояли тогда в Заводоуковском. Алексей работал за Елену оператором. Из родильного дома он привез жену и дочурку на специализированной машине — сейсмостанции. Долго потом разыгрывали товарищи:
— Быть вашей дочурке геофизиком. Только на свет появилась — сразу на «профиль»[2].
Сведущие люди говорили: ну, кончилась оператор Каравацкая. Ребенок появился — забудь о полевой работе. Но Елена думала по-другому. Ей не хватало уже и трудных ночевок в тайге, и привычных волнений вокруг каждой «точки», и всей этой обстановки ожидания открытий. Она вызвала из Киева мамашу, а сама при первой возможности снова вышла «в поле».
Так и работали они «семейным» отрядом: жена — оператор, муж — ее помощник, радиотехник.
— Все за твоей широкой спиной прячусь, — шутливо жаловался Алексей. — А еще говорят, глава семьи…
Жизнь шла своим чередом — кочевая и беспокойная. Они по-прежнему ездили вместе, и рождение детей заставало их в районе очередной стоянки партии. В селе Суерском появилась на свет вторая дочь, Наташа, в Тюмени — сын Андрейка. Уже начала ворчать и бабушка: пора остепениться, не молоденькая — трое детей на руках.
Тем временем разведки сибирской нефти и газа переместились далеко на север. Уже гордились тюменцы своим Березовым, и десятки новых партий уходили в приполярную тайгу. Перебралась в новый район и их партия.
Впрочем, на север Елена Владимировна поехала одна. Она впервые расставалась с Алексеем он отправился на юг.
Правда, это был особый юг, южнее которого уже нет ничего.
Когда самолет доставил оператора Елену Каравацкую в Ханты-Мансийск, дизельэлектроход увозил оператора Алексея Будникова в Антарктиду.
Долго идут письма с другого конца планеты. Елена скучала, жадно выискивала короткие газетные заметки об антарктической экспедиции. Она еще больше сил стала отдавать текущим рабочим делам.
Подступала очередная зима с ее морозами, от которых страдали не только люди, но и сама техника. Именно в это время капризная сейсмостанция особенно часто выходила из строя. Причем самые уязвимые ее детали: конденсаторы, сопротивления, наконец, главное устройство — осциллограф. Станцию берегли, как больного ребенка: кутали в ватные чехлы, густо смазывали, при всяком удобном случае таскали в теплое помещение. Но полевые условия все-таки отличаются от курортных — полностью уберечь ее от стужи не могли.
«Чего боится станция? — задумывалась Елена. — Морозов?.. Вряд ли. Скорее всего, ее выводит из строя смена температур. Избавиться от холода мы не в силах. Может быть, избавимся от тепла?..»
Она посоветовалась с начальником партии Евгением Суторминым.
— Это мысль, — поддержал тот. — Давай попробуем.
Не без внутренней тревоги начала Елена своеобразное «закаливание» станции. Вначале она очистила ее от всякой смазки — застыв, смазка могла нарушить нормальный режим работ. Затем освободила от всех чехлов, прочих «грелок». И начинала каждый день, со страхом: что-то случится?..
Но ничего не случалось. Станция вела себя на редкость прилежно. Приезжавшие на «профиль» инженеры удивлялись: почему у Каравацкой, известной своим бережным отношением к технике, станция находится в таком запущенном состоянии? На самом деле, она казалась осиротевшей: стылая, запорошенная блестящим инеем, с насквозь промороженными кнопками и переключателями.
Узнав, в чем дело, коллеги еще придирчивей следили за показаниями приборов. И не могли не согласиться: да, избранный режим самый подходящий. Но тут же оговаривались: а как сезонная смена температур? Нужно дождаться, что скажет весна.
Пожалуй, ни одну весну Елена не ждала с таким нетерпением. Станция казалась ей живым, беззащитным существом, требующим волнений и ухода. Но работала она безотказно, качество сейсмограмм оставалось хорошим.
Едва окрепли дороги, Каравацкая забрала станцию и отправилась на тракторе в мастерскую. Весна уже набирала силу. Яркая празелень молодой травы еще больше подчеркивалась остатками лежалого снега в оврагах. На голых недавно ветвях лиственниц проклюнулись свежие пики молодых иголок. Солнечные лучи расцветили промасленный тракторный корпус, и от этого казалось, что на машину легла радуга. Вся красота только усиливала беспокойство: что покажет осмотр станции?..
Напрасно тревожилась Елена: ни холодная зима, ни мокрая весна не повредили сейсмостанции. Специалисты тщательно осмотрели ее, проверили в работе.
— Порядок. Ты, Лена, оказывается, не только людей, но и машины перевоспитывать можешь, — одобрительно рассмеялся Шмелев, явно намекая на давнишнюю историю с Будниковым. Старший инженер управления, он должен был дать окончательную оценку новому методу.
— Скажете, Александр Ксенофонтович, — смущенно возразила своему бывшему начальнику партии Каравацкая.
— Шутки шутками, а мы этот метод берем на вооружение. Поздравляю, Елена Владимировна, — он крепко пожал ей руку.
За Каравацкой прочно утвердилась слава отличного оператора. Однажды к ней в партию приехал корреспондент.
Он застал геофизиков за необычным занятием. Любители-рыбаки наловили в тот день много карасей. Хорошо бы их поджарить, но сковородка в походной жизни не предусмотрена. Впрочем и здесь выход был найден. Сковородки с успехом заменили… обыкновенные лопаты. Все с хохотом занялись самообслуживанием. А потом в один голос утверждали, что караси, поджаренные на лопате, ничем не уступают своим ресторанным сородичам. Особенно, если учесть свежий воздух и хороший аппетит.
Только у корреспондента испортилось настроение — Елена Владимировна ничего о себе не рассказывала.
— Что говорить, работаю, как все. Вы лучше еще карасей отведайте. Да вот и чай вскипел…
— Ну, какие-нибудь случаи интересные, героические, — взмолился бедняга.
— Про героизм — увольте. Он у нас чаще всего оборачивается нарушением техники безопасности. — Каравацкая улыбнулась чуть насмешливо. — Я боюсь приключений — как ни говорите, слабый пол. Работаю осторожно, того же и от подчиненных требую. Мы ведь со взрывчаткой дело имеем…
«Стандарт» геолога с «легкой руки» кино выработан давно — этакий бодряга в клетчатой ковбойке и с горящим взором. Попробуйте связать его со спокойной полнеющей женщиной, матерью трех детей, с ее начисто лишенным внешних эффектов обликом и поведением. Это самое трудное — увидеть скрытую от любопытных глаз человеческую глубину и устремленность…
Так и не рассказала Елена Владимировна ничего «героического». Зато поводила по «профилю», познакомила с обычной работой партии. Прощаясь, корреспондент с надеждой спросил:
— Ну, хоть скажите, о чем вы мечтаете?
Она задумалась. «Может, в самом деле про нефть рассказать… Тоже, как тогда Шмелеву, по ночам снится. Нет, нескромно. Вот уж найдем, тогда…» И вслух ответила:
— В отпуск к ребятишкам поехать.
…«Неужели дождались?.. Нефть…» Знакомая дорожка от края холма до конторы экспедиции показалась на этот раз бесконечной. Но Елена все-таки сдержалась, спокойно вошла в людный кабинет начальника экспедиции:
— Говорят, нефть из Шаима привезли? Можно посмотреть?
Кто-то подал ей бутылку с темной, маслянистой жидкостью. Она отлила немножко в стеклянную пепельницу, зажгла спичку. Скользнуло желто-голубое пламя, комната наполнилась характерным бензиновым запахом.
Запах нефти, первой сибирской нефти… Она, не отрываясь, смотрела на подвижное, словно живое, пламя. И видела тобольские болота, памятный разговор у другого огня. Видела Заводоуковск, Суерское, Шаим — все, все десять лет, прожитые ради этой вот счастливой минуты…

* * *
Жизнь в походе… Елена Владимировна Каравацкая уже переехала из Ханты-Мансийска в Тюмень, работает оператором сейсмической лаборатории, недавно созданного в нашем городе научно-исследовательского института. Подросли и ребята: в этом году самый младший, Андрейка, пошел в школу. А старшая, Сашенька, уже оправдывает высказанные при ее рождении шутливые прогнозы: все просится поехать с матерью в геофизический маршрут.
Ранним нынешним летом в гидропорту на озере Андреевском стоял самолет АН-2. Легкие волны чуть заметно колыхали его пухлые поплавки, и в такт им покачивалась небольшая металлическая лестница у входа в самолет.
Здесь уже хлопотали люди. Они выгружали с катера сейсмостанцию, буровой инструмент, спальные мешки. Институтский геофизический отряд вылетал в тайгу. Сейчас ему предстоит дальний воздушный бросок, и посадка в поселке Луговом. Здесь только база, а работы будут вестись на всем окрестном участке, от Луговой до Шаима.
Шаим… Елена Владимировна задумчиво стояла на краю большой деревянной «подковы» — самолетного причала. Снова жизнь сталкивает ее с этими краями. Как он изменился, Шаим?.. Она, конечно, знала и о новых буровых, и о поселках, выросших в безлюдных недавно местах. Но одно дело знать, а другое увидеть, воочию представить себе новый облик недавней таежной пустыни.
— Вправо заноси, вправо! Теперь кантуй! — слышался голос с катера. Это Алексей Иванович Будников командовал погрузкой. Каравацкая привычно улыбнулась краешками губ: теперь роли переменились — муж, начальник отряда, командует женой, оператором. «У тебя тоже спина широкая», — с нежностью подумала она, вспоминая прошлые сетованья Алексея. Сколько труда отдал он новому методу сейсмозондирования преломленными волнами, очень важному для Сибири. Сам смонтировал эту станцию, сам испытывать ее будет. Ну, конечно, и она помогала, все вместе делали. Теперь в тайгу до осени…
Елена Владимировна внимательно разглядывала привычный пейзаж, прощаясь с ним на несколько месяцев. Гидропорт жил, как всегда, шумливо и суматошно. Самолеты то с ревом взмывали в воздух, то, наоборот, притихнув, шли на посадку. В лесной прогалине мелькнуло синее пятно — приближался автобус с пассажирами. Ветер разгуливался, он клонил книзу шапки древесных вершин, сгибал дымки дальних котельных, все более дерзко тревожил озерную гладь. И Каравацкой показалось вдруг — ветер несет с собой знакомый-знакомый запах нефти — запах исканий, тревог и находок.


ВРЕМЯ БОЛЬШОГО РАЗЛИВА

МЫ ПЛЫВЕМ за льдами. Катер «Академик Ферсман», носящий пышный титул флагмана тюменских геологов, то и дело догоняет иззубренную, потемневшую кромку запоздалых ледяных заторов. Ничего не поделаешь — приходится пережидать, благо, дел на пути хватает: на всех беретах буровые вышки вытягивают свои тонкие металлические шеи.
Наконец, мы сворачиваем с Иртыша на Обь. Теперь ход медленней, течение идет навстречу. Еще сотня — другая километров, и мы у цели: в Сургутском нефтеносном районе. Одни названия буровых говорят о многом: Нарымский поселок Назино, давший первую непромышленную нефть Западной Сибири, знаменитый Мегионский фонтан, обильные скважины Усть-Балыка, Сургута, Охтеурья. Щедрые нефтяные берега…
Поздняя весна уже утвердилась на среднем течении Оби. Морем разлилась в паводок многоводная сибирская река. Заползла на низкие тальниковые берега, сомкнулась с протоками и старицами; лишь кое-где сиротливыми гривками стоят, по пояс окунувшись в холодную воду кедрачи да листвяги. Не оглядеть, не умерить это буйство нахлебавшейся талого снега воды и напоенного весенним воздухом упругого ветра.
Время Большого Разлива… Так уж получилось, что не раз, не два, а многажды мне приходилось встречать его на этих берегах, даже когда они еще не были нефтяными. Ну, как не вспомнить самое первое свое путешествие в Ханты- Мансийский округ, больше десятка лет назад? Летчик Михаил Иванович Медведев, обслуживая лесоустроительный отряд, по пути «забросил» меня в глухое стойбище Пим, у самых истоков таежной реки с таким же названием. Там прежде не был ни один журналист. Прожив несколько дней, я потом двое суток плыл в утлой лодке-колданке вниз по Пиму, до впадения реки в Обь. Мой спутник, ханты Петр Итыков, фронтовик, побывавший в Берлине и Варшаве, во многих странах и городах, любовно рассказывал о лучшем месте на земле — своем родном крае.
Где ты сейчас, Петр Итыков?.. По-прежнему промышляешь рыбу на реках и протоках, ставишь капканы на соболя и горностая? Или взял под начало колхозную звероферму — хозяйству нужны боевые, опытные люди?.. Или стал плотником, строишь новые дома и целые поселки для своего народа?.. А может, и тебя поманили следопыты подземных даров, и ты водишь одну из геологических партий по хорошо известным тебе таежным тропам?..
А старого глухого Пима уже нет. Поселок со всеми жителями, со всеми строениями (сколько еще понастроили дополнительно!) переехал поближе к людям, на Обь. Кстати, скоро он появится на виду. Имя его переняла Пимская буровая — один из первых форпостов будущей индустрии. Да, круто порой поворачиваются судьбы людей и целых районов…
Впрочем, к Пимской буровой мы еще вернемся, а остальное было в «древние донефтяные» времена. В первый, уже связанный с разведчиками недр, приезд самым важным событием оказался

Конец «Арапской республики»

Была и такая. Записные остряки из далекого Новосибирского управления называли ее по-разному: и «Запорожская сечь» и «Нарымская вольница», и «Обское братство речных пиратов», и еще как-то не менее смешно, но столь же бесполезно.
Чтобы понять причины появления «Арапской республики», придется немного углубиться в историю нефтяной разведки Западной Сибири. Для этого достаточно посмотреть один из многих фотоальбомов, которые хранятся чуть ли не в каждой экспедиции. Пусть качество снимков оставляет желать лучшего, пусть что-нибудь упущено в сопроводительном тексте. Но о жизни и труде геологов вы всегда получите точное представление.
Вот одна из типичных фотографий. Лесной завал. Тяжелой преградой легли на пути сваленные бурей или временем узловатые деревья. Около них стоит, глядя прямо в объектив фотоаппарата, могучий лось. И, словно вытесняя его из обжитых мест, входит в кадр трактор.
А рядом — самоходная сейсмическая станция вброд переправляется через речку. Со всех сторон окружила машину водная гладь. Настороженно наблюдают за этим походом люди. Они же участвуют и в другом, «грязевом походе». Право, это не легче: тяжеловесная машина чуть не на всю высоту гусеницы увязла в болоте. Весь отряд откапывает завязший трактор, готовит слеги. Немало еще придется ему потрудиться, чтобы продолжать путь.
Не надоело? Тогда заглянем в зимнюю тайгу. На тракторном буксире — «балки». У одного из них покороблена крыша — видно, в пути задело большое дерево. Придется на остановке заниматься ремонтом.
Так — в пути — живут геологи не месяцами, а сезонами, порой даже годами. У буровиков свои трудности. Несколько лет назад им понадобилось пробурить глубокую опорную скважину около таежного поселка Пудино, в самых верховьях реки Парабель. Навигация здесь всего около месяца в году, а от Оби надо пройти еще шестьсот километров вверх по реке, катастрофически мелеющей еще в июле. Чтобы завезти туда тяжелое буровое оборудование, понадобилось «всего» три года.
И все-таки разведчики недр идут в эту глухомань. Почему? Их ведет за собой нефть. А она к комфортабельному рельефу местности равнодушна.
Что же выискивает нефть, в каком «геологическом комфорте» она заинтересована? Для образования залежей нужны, так называемые, нефтематеринские свиты — органические отложения, из которых получается нефть (сторонники другой, неорганической теории происхождения нефти считают, что требуются только глубокие разломы земной коры — оставим эти споры специалистам); нужны определенные подземные «холмы», где нефть может накапливаться; они должны состоять из проницаемых, пористых пород (пески, известняки, песчаники), в которых нефть может собираться — их называют коллекторы; нужны, наконец, плотные глинистые покрышки, своего рода, шапки, прикрывающие коллекторы, чтобы залежь скапливалась в одном месте.
Вот какое капризное ископаемое! Попробуй, подбери к нему все ключи сразу.
Этим и занялись в свое время две больших группы сибирских поисковиков. Через несколько лет северо-западная, тюменская группа, обнаружив богатое Березово, захватив в свои руки конкретную газовую «синицу», энергично пошла дальше, за многожданным нефтяным «журавлем». Березовцы двинулись на север, к Ямалу, на юг, к Ханты-Мансийску и от него на восток, вверх по течению Оби.
Первая находка родила вдохновение, особый стремительный темп. Геофизики разработали и внедрили точечное сейсмозондирование с помощью авиации — новый метод, позволивший намного ускорить разведку огромных пространств. Автором его был молодой в то время инженер Дмитрий Тальвирский (нынче кандидат наук Дмитрий Борисович Тальвирский забрался еще глубже: он руководит геофизическими работами на совсем уже далеком Таймыре). Монтажник Николай Драцкий впервые в мире провел неразобранную буровую вышку на понтонах по воде, сэкономив на этом три месяца.
Буровики все повышали скорости проходки. Они решительно отделили строительство вышек от самого бурения, обживали центральные базы, выезжая оттуда за десятки километров на очередные рабочие вахты. Словом, знаменитый лозунг «Время, вперед!» имел для березовцев вполне реальное, ощутимое содержание.
По-иному складывались дела у идущих им навстречу новосибирских соседей. Начав чуть раньше разведки в районе Нарыма, они довольно быстро обнаружили признаки нефти. Но не больше. Сама нефть толкала их дальше по реке. Вскоре буровые вышки растянулись на несколько тысяч километров.
Большие глубины скважин, разбросанность участков и не очень обнадеживающие результаты сказались на темпах: здесь не слишком торопились. Переезжая на новое место, буровики сами раскорчевывали и расчищали площадку, заготавливали лес и строили жилые дома, монтировали буровое оборудование и вышку — словом, попеременно «исполняли роли» лесорубов, строителей, землекопов и монтажников. Только через год — два они принимались за свое дело — бурение, ради которого и появились здесь.
К тому времени поселок прочно обживался, обрастал огородами, живностью, и вскоре сама буровая становилась лишь придатком к обыкновенному крестьянскому хозяйству. Доходило до смешного: бурильщики, работавшие по десять лет в разведках, успевали за это время пройти всего две — три скважины — их тюменские напарники одолевали столько за полгода.
Между тем четыре головные новосибирские разведки вплотную сблизились со своими удачливыми коллегами. Даже географически: все они работали уже на территории Тюменской области.
Это и была пресловутая «Арапская республика». Локосово, Солкино и два Сургута — «государства» микроскопические, в каждом лишь по одной буровой вышке, но зато самостоятельные и суверенные. Ох, и боком же выходил для окружающих этот «суверенитет»! Удаленные на тысячу километров от ближайшего начальства и на несколько тысяч — от баз снабжения, «высокие стороны» выкидывали одно коленце за другим.
Одна разведка перехватила самоходную баржу, шедшую в адрес другой, и самовольно выгрузила чужой бульдозер?.. Это уже никого не удивляет — «Обское братство речных пиратов».
На буровой отступили от проекта и чуть не загубили скважину?.. Что с них возьмешь — «Нарымская вольница».
Ехидная бумага в управление За подписями всех четырех, вдруг объединившихся начальников?.. Тоже не новость — «Запорожская сечь» и письмо геологическому султану.
Длительные переговоры по поводу «раскулаченного» агрегата, отдельные узлы которого валяются во всех четырех разведках?.. «Арапская республика» — не могут сговориться, кто будет хозяином агрегата.
Однажды к начальнику Сургутской разведки Фарману Салманову приехал из Баку погостить отец, старый буровой мастер Курбан Салманов.
Впрочем, вначале о самом Фармане. Он довольно молод — еще недавно играл в футбольной команде мастеров бакинского «Нефтяника» Окончив институт, потомственный нефтяник Фарман Салманов поехал на работу в далекую незнакомую Сибирь. Был геологом, потом начальником разведки. Худой, стремительный в движениях и даже торопливой речи, он вносит в свою любовь к северному краю чисто южный темперамент.
Вернемся, однако, к приезду дорогого гостя. Фарман рассказывал об этом очень живописно:
— Па-анимаешь, — гортанный голос его сразу поднимался до верхних, «колоратурных» нот. — Я отца родного встречал, а приехал кто? Ревизор приехал! Все посемейному хотел: с сибирячкой-женой познакомил, вина южного попробовали. Теперь, говорю, отдыхай, отец, с дороги. А он сразу на буровую.
Фарман говорил с усмешкою. Но за некоторой иронией, за понятным чувством неловкости пряталась и сыновняя гордость: вот, мол, какой у меня старик.
— Два часа прошел, смотрю, отец в кабинет заявляется. В руках железяка какая-то. И — на стол ее.
— Это что? — говорит.
— Тебе лучше знать — сам принес. Хоз-зяева! Весь двор деталями закинули. Ка-кой порядок? У себя на промысле увидел — всех бы сразу к чертям разогнал!
— И пошло, — Фарман, видимо, заново переживал все перепитии родственного приезда. — День по буровой, по мастерским ходит, вечером разгон мне дает. «Вас, говорит, не премировать надо, а под суд отдавать! Все на Сибирь скидку берете!» Поверишь, устал я, так и сказал на прощанье: «Мы уж лучше к тебе, отец, в гости ехать будем». Однако что правда, то правда — порядок помог навести.
Нет, не случайно так строго «проэкзаменовал» сына бакинский буровой мастер. Ничего не скажешь, условия работы нефтеразведчиков в Сибири нелегкие: и морозы крутые, и с подвозом инструмента трудно, да и опыта маловато. Но порой за эти «объективные» условия прячутся низкая культура труда, бездумье, привычка работать спустя рукава. А с ними на далеких, почти беспризорных разведках бороться не привыкли.
Вскоре забравшаяся на чужую территорию «Арапская республика» перешла в Тюменское геологическое управление. А там ее перво-наперво… закрыли. Вместо четырех карликовых разведок сделали одну мощную, а потом, соединив с геофизиками, превратили в Сургутскую нефтеразведочную экспедицию. Ее начальником стал наш знакомец Фарман Салманов.

Пятеро на острове
Примерно, в это же время на безымянный остров в устье обской протоки Солкино высадились пять человек.
Только что прошел ледоход, и окраинные льдины еще ползли, вспахивая острыми боками берега. На острове не стаял осевший снег, он занимал все ложбинки, пытался удержаться на обласканных нежарким северным солнцем при горках. Здесь из-под него выглядывала пожухлая прошлогодняя трава. Поздняя весна напоминала о себе всем: и особым, неповторимым запахом тающих снегов, и не уходящим на покой солнцем, и первыми птичьими голосами, только появившимися в тайге.
Буровой рабочий Вася Голев, молодой белобрысый парень с прищуренными, словно всегда ищущими что-то глазами, присвистнул.
— Вот так бурова-ая! Вроде Робинзона — на необитаемый остров попали.
— А что? — рассмеялся руководитель бригады Петр Васильевич Терещенко, и его грубоватое, с четкими морщинами лицо оживилось, даже помолодело. — Это тебе не Пудино, где деревня под боком. Разведчику порой в таких переплетах бывать приходится, что Робинзону и не снилось.
Он шутливо развел руками, обращаясь ко всем сразу.
— Прошу познакомиться — здесь будет город заложен, как сказал когда-то поэт. А мы добавим: и глубокая нефтяная скважина. Верно, Кривошеев?
Худощавый, невысокий рабочий спокойно ответил:
— Нам, Петр Васильевич, не привыкать. Нефть, она не смотрит — стоит рядом хата или нет.
Совсем недавно бригада кончила бурить скважину вдалеке от этих мест, на юге Томской области. И вот сейчас — скачок далеко на север, в Ханты-Мансийский округ. Были здесь и опытные нефтяники, и такие молодые, как Вася Голев. Полгода назад, уволившись из армии, он вернулся в родное село Пудино. поступил на буровую. И вот теперь совершает с новыми товарищами по профессии свой первый переход. Сколько их будет еще на его пути — пути искателя нефти.
Терещенко объяснил, что неподалеку от острова впадает в Обь таежная речка Пим, имя которой получил недавно открытый Пимский вал — гряда подземных «холмов» и «впадин», где может скапливаться нефть. Здесь и будут ставить новую буровую.
— Скоро остальная бригада соберется, — закончил он. — Имейте в виду, следующие сразу с семьями приедут — встретить их надо по-хорошему.
Каждый занялся своим делом. Начальник разведки тщательно осматривал сжатый половодьем остров, выбирая место для будущей вышки, котельной, жилого поселка. Опытный плотник Достовалов примерялся к здешнему лесу — можно ли пустить его на строительство. А Вася Голев отправился с прихваченной заранее сеткой к озеру, занимавшему самый центр небольшого острова. Ему, завзятому рыбаку, не терпелось познакомиться с достоинствами нового места.
Через короткое время он вернулся вполне удовлетворенный.
— Петр Васильевич, рыбы здесь — видимо-невидимо.
— Вот и хорошо, — весело отозвался тот. — Проверим, какова она на вкус. Ну-ка, заваривай ведерочко.
День пробежал в мелких хлопотах, без которых не обходится ни одно «новоселье». Собираясь на ночлег у наскоро сооруженного шалаша, который шутники успели окрестить гостиницей «Красный Пим», новые обитатели уже говорили об острове, как о своем доме. Так уже повелось у разведчиков — кочевая профессия приучает ценить тот уголок земли, который им предстоит заселить и освоить.
А через несколько дней к обским новоселам приехал первый гость. Молодой житель соседнего села Тундрино Володя Завьялов издавна облюбовал это тихое, богатое рыбой и дичью место. Верткая лодка-долбленка ходко шла навстречу мерному течению разлившейся Оби.
Вдруг в заповедную тишину явственно ворвались звуки тракторного мотора, визг пил, оживленные голоса. Володя прислушался — уж не померещилось ли?
Безлюдный прежде остров встретил молодого охотника оживленной рабочей суетней, грудами теса и металлических труб, сложенных прямо на берегу, приветственными возгласами:
— Вот и пополнение!
— Откуда путь держишь, дружок?
— Привет соседям!
Володя только растерянно осматривался. Что делают в глуши эти веселые люди, зачем так много машин, откуда столько новых домов?.. Словно поняв невысказанные вопросы юноши, Вася Голев тоном опытного человека важно произнес:
— Разведчики мы, нефть ищем. Понимаешь? Вышку нефтяную поставим, в землю заглянем.
Конечно, о рыбалке и охоте Володя в тот день даже и не подумал. Как завороженный, бродил он около новых знакомцев, вслушивался в непонятные, но уже заманчивые разговоры о долотах и нефтяных структурах, вышечном «фонаре» и длинных «свечах» из труб. Володя втайне завидовал Василию Голеву — не намного старше его, а уже нефтеразведчик. Вот бы ему!
К концу дня он набрался храбрости. Терещенко внимательно выслушал слегка бессвязную от волнения речь паренька.
— Значит, на буровую просишься? Что ж, рабочие нужны. Только имей в виду: дело наше нелегкое. В любую погоду — мороз или дождь, — буровик на посту. У нефтяников и смена называется, как на море, — вахта. А вахта не ждет. Подумай. Завтра ответишь.
Так в списке Пимской бригады появилась новая фамилия. Володя Завьялов был первым местным жителем, ставшим нефтеразведчиком. А за ним потянулись и другие.
Чего греха таить, на первых порах доставалось изрядно. Не хватало транспорта, тому же Володе Завьялову приходилось возить продукты для буровиков на своей утлой лодке-долбленке из самого Тундрино, почти за пятьдесят километров. Не поступала почта. Даже адреса еще не было у маленького поселка, не отмеченного ни на одной карте. Чтобы встречать суда с грузами, отправленными в неизвестную точку, кто-нибудь должен был выезжать им навстречу в районный центр Сургут.
А тут еще наступило лето с полчищами комаров и мошкары. Укрыться от них было невозможно. Они забирались в дома и палатки, проникали под марлевые пологи, мешали работать и отдыхать, спать и есть. Маленькие ребятишки плакали, искусанные комарами, и жались поближе к дымокурам. Расстроенные матери ругали комаров, тайгу, мужей, которые завезли их в эти «гиблые» места.
Но постепенно все стало выравниваться. К концу лета остров уже нельзя было узнать. В центре его протянулась первая улица, а рядом бульдозер корчевал лес, срезал кустарники для второй. Трактор, глухо урча, развозил по площадке будущей буровой тяжелые грузы — к его радиатору липли свежие березовые листья. По зеленому лугу степенно бродили коровы, словно понимая свое значение символа обжитого, нормального бытия…
Уже начались занятия в школе. Уже появилась на обском плесе новая стоянка «речного трамвая». Уже справлена первая свадьба: Вася Голев привел в свою новую квартиру молодую хозяйку. Незаметно подступила первая зима.
Трудным было лето на острове, а зима не легче. Хорошо хоть, успели утеплить геологические домики-вагончики — иначе не сдержали бы они напора здешних ветров и морозов. Но кирпича не хватило — пришлось собирать по окрестным селеньям железные печки. Строить зимой, выламывать лес изо льда, копать отогретую кострами землю — тоже дело не из простых. Однако все-таки одолели, сдюжили. Точно в срок подготовили фундаменты под дизели и насосы, котлованы для глинистого раствора, склады и пристройки.
Можно начинать монтаж буровой вышки.
В конце февраля приехали из Сургута монтажники. Бригадир Иван Костантинович Оленин весь первый день ходил возле оборудования, перебирал трубы, узлы подъемника, металлические балки, что-то записывал в потрепанный блокнотик. Невысокий, щупленький, в очках с железной оправой, в дубленом полушубке и подшитых валенках, он больше походил на какого-нибудь счетного работника, чем на рискового верхолаза-монтажника.
Впрочем, первое впечатление, как часто бывает, оказалось ошибочным. Убедиться в этом пришлось очень скоро.
На следующий день Оленин пришел к Терещенко в самом начале работы. Неторопливо разделся, сел около стола, выложил блокнотик.
— Так вот, товарищ начальник. Плохо ваше дело. Много деталей вышки растеряли. Ваши ли, другие ли — не знаю. Стоек не хватает, растяжек…
— Что же вы предлагаете? — насторожился Терещенко. «Неужели откажется? — промелькнула опасливая мысль. — И не придерешься. Без ножа режет».
— Что предлагаю? — Оленин помолчал, разглядывая побеленные стены, словно отыскивая на них ответ. — А ничего не предлагаю. Делать надо. Кузница есть. Трубы есть. Давай своих слесарей на подмогу, недельки за две справимся.
— С этого бы и начинал, — облегченно рассмеялся Петр Васильевич. — Напугал. Так заикой запросто сделать можно.
— А вообще-то непорядок. У нас в Куйбышеве, — Оленин совсем недавно приехал с нефтепромыслов Поволжья, — такую вышку и ставить бы не разрешили. Не научились еще вы, сибиряки, по-настоящему технику уважать.
Теперь, когда главное было сказано, Терещенко готов был выслушивать претензии монтажника хоть целый час. Но тот и сам знал цену времени. Сразу поднялся, натянул свой полушубок.
— Сегодня и начнем, — сказал он вместо прощанья.
Все следующие дни Оленин с товарищами пропадали в мастерской. Ребята оказались на редкость деловыми: сами кузнечили, слесарили, подгоняли новые детали. И уже в марте начали устанавливать вышку.
В те дни стояли жестокие холода. Безветренный воздух, казалось, звенел от мороза. С оглушительными взрывами лопались деревья. До дна промерзали мелкие реки. Даже привычные белки не вылезали из своих гнезд.
Монтажники работали. Рядом горел костер. Время от времени кто-нибудь из них подбегал к пламени, совал негнущиеся пальцы чуть ли не в самый огонь. И снова возвращался к стылому железу. Схватит болт, приладится, сорвет зубами варежку, ввернет голыми пальцами гайку — того и гляди, пристынет кожа к металлу. Отогреет дыханием, натянет варежку, и за новым болтом.
Вот так и не приметил однажды опытный Василий Михайлович Легеза, увлекся — пальцы побелели. Едва оттер их снегом да шерстяным шарфом. Три дня работать не мог.
— Старею, — сокрушенно вздыхал он, держа на весу перебинтованную руку. — За двадцать пять лет такого не бывало. На пенсию пора. А жаль — хваткая работа.
— Рано сдаешься, Михайлыч. — Оленин говорил это, вися на поперечной балке. — Ты еще новичков до дела доведешь, — он показал глазами на молодого Ваню Левина, монтировавшего одну из первых в своей жизни буровых.
Как бы то ни было, а решетчатая вершина «фонаря» с каждым днем все, выше ввинчивалась в небо. Монтажники собирали установку современным способом «сверху вниз» — верхний пояс все время поднимается и к нему пришиваются нижние секции.
Сорок один метр. Вышка горделиво поднялась над окрестной тайгой. Монтажники кончили свою работу.
Провожал их весь поселок.
Трактор, на котором они попутным рейсом возвращались домой, шел в Сургут за лесом и буровым оборудованием. Механик Василий Сергеевич Васякин наставлял тракториста Николая. Можно было сразу определить, что это братья — настолько они похожи друг на друга: оба плечистые, чернявые, медленные на слова и скорые на работу.
— Значит, учти, в Сургуте не задерживайся. Весна прихватить может, а нам без грузов и трактора — зарез. Ну, давай, — он протянул сильную, с несмывающимися масляными штрихами руку.
— Коля, покупки не забудь, — еще раз напомнила мужу фельдшер Аня Гирина. — И в аптеке медикаменты по списку получи. Счастливого пути!
Трактор тронулся. За ним заскользили по снегу массивные, с полозьями из отработанных буровых труб сани. Крутой спуск с берега на лед. Перевалка через Обь. Вскоре путешественники скрылись за изгибами ближнего леса.
В Сургут пришли без всяких приключений. Но пока получили все материалы, пока погрузились, ушло немало времени. Заметно потеплело. Снег стал рыхлым и мокрым. Деревья продышали вокруг стволов черные воронки. В середине дня с крыш бойко стучала капель, по ночам намерзая ледяными сосульками.
На обратном пути следы от гусениц сразу заплывали водой. Только бы опередить весну!
Вот и Обь. На другом берегу — остров, поселок, буровая. Осталось каких-то полкилометра.
Но они и были самыми трудными. По ледяной Оби шла вода. Она выплескивалась мелкими речками, текла торопливо, покрываясь лишаями пены. Николай ступил на лед — нога по колено скрылась в воде.
— Застряли, — мрачно ответил грузчик. — До лета куковать.
Васякин молча посмотрел на спутника. Надо решаться. Под водой крепкий лед. Конечно, опасно, — можно в полынью или трещину угодить. «Нам без грузов и трактора — зарез», — вспомнил он слова брата.
«Рискнем!»
— Одевай сапоги! — коротко скомандовал напарнику.
— Ты что задумал? — всполошился тот.
Но Николай был уже далеко от него,
привязывал длинную бечевку к обеим рукояткам управления.
— Пойдем на вожжах, — скупо объяснил Васякин-младший.
Это была удивительная картина. Трактор шел по Оби, вспарывая неуклюжим брюхом надледный поток. Шел без седока, с опаской, с остановками. А за ним, метрах в десяти, двигался человек. Ледяная вода заливала его сапоги, добиралась до полушубка. Но ему было не до того. Держа в обеих руках бечевки, действительно похожие на вожжи, он то опускал одну из них, то тянул к себе. Послушная воле своего хозяина даже на расстоянии, машина приближалась к заветному берегу.
А там уже собрался весь поселок. Сумрачно сдвинув брови, но оставаясь внешне спокойным, стоял механик Васякин, только сильные руки мяли неведомо как попавший к нему кусок замазки. Какие-то тихие распоряжения отдавал Терещенко — он третий раз пытался надеть шарф и снова машинально клал его в карман. Вася Голев, приоткрыв рот, завороженными глазами смотрел на приближающийся трактор. Скорей, скорей на твердую землю!
Вот и берег. Навстречу бегут трактористы. Васякин-младший отстраняет их, сам садится в кабину, поднимает трактор на гору. Весь мокрый, лицо посиневшее, измученное. Но, удивительно, Николай, молчаливый, невозмутимый Николай, улыбается широко, открыто, словно приглашает всех разделить его радость.
Таким же было лицо у Николая и через несколько месяцев, в тот памятный для всех нефтяников день, когда началось бурение. Как добрая примета, день был солнечным, приветливым. Лес цвел яркими красками осени. Терпкая зелень еловой хвои оттеняла блеклость талового листа. Нежно-белые березки роняли целые охапки пестрых листьев — от искрасна-желтых до зеленовато-розовых. Легкий ветер разносил их по всей округе — укрывал привядшую траву, приставлял к голубым озеркам, осыпал на свежий дощатый помост буровой установки.
Празднично выглядели и сами жители поселка, нарядно одетые, оживленные. Неожиданным контрастом выделялись среди них в своей брезентовой спецодежде бурильщики смены Валентина Белогирина. Но они-то и были настоящими героями сегодняшнего дня — им доверили начать бурение первой на острове скважины. На три с лишним километра в землю!
До начала смены — считанные минуты. Уже наращивают обороты прогретые моторы. Уже мощный насос прогоняет по шлангам первые порции глинистого раствора. Уже стоит у своего рабочего места — лебедки, нахлобучив шапку на лоб, опытный бурильщик Валентин Белогирин — вместе с этой бригадой он бурил скважину еще в Пудино. Помощник дизелиста Кривошеев, один из пяти первых новоселов острова, торопливо осматривает машины. Приплясывает от нетерпения Вася Голев. Волнующие, торжественные минуты!
Терещенко стоит у наклонного настила для труб с начальником экспедиции Фарманом Салмановым и показывает под ноги:
— Вот сюда вода весной доходила. Просто море разливанное. Из поселка к буровой на лодке добирались.
Вдруг мощный рокот мотора заглушил его голос. Дощатый настил задрожал. С жестким лязгом завертелся стол ротора. Быстрее, быстрее, еще быстрей! Набирая обороты, долото ввинтилось в рыхлую наверху, податливую почву. Путешествие в глубь земли началось!
— Забурились, — с волнением сказал кто-то из стоявших рядом свободных от вахты рабочих. — В добрый час!
Моторы громко гудели, захлебывались от собственного неистовства. Одна за другой бурильные трубы скрывались в скважине. Устойчивый спокойный ритм уже прослушивался сквозь неровное дыхание впервые вступивших в работу машин.
Фарман Салманов, держась за деревянные поручни кольцевой лестницы, поднимался на верхнюю площадку вышки. Худощавый, стремительный, он намного опередил тяжело ступающего Терещенко. Вот и сама площадка. Ее слегка пошатывало, как рубку корабля. Широко расставив ноги, убрав назад черные волосы, Фарман осматривался вокруг. Хорошо!
Нескончаемые массивы тайги. Спичечные коробки тундринских домов. Широкая гладь Оби с частыми желтыми плешинами отмелей. А на востоке, еле видная вдалеке, приветствует свою младшую подругу Сургутская нефтяная вышка.
Прерывисто дыша, поднялся наверх и Терещенко. Он тронул Салманова за плечо и показал вниз, на остров.
Неподалеку от продолговатого озера вытянулись две улицы поселка нефтеразведчиков — сорок домов, двести пятьдесят жителей. Красный флаг над крышей клуба. Гурьба ребятишек у школы. Земля около буровой взрыхлена колеями тракторов и автомашин. Катер на реке. Автокран на берегу. От него двумя прямыми светлыми линиями тянулся рельсовый путь вагонетки.
— Вот и обжили свой необитаемый остров!
Когда это было — вчера или несколько лет назад?.. Каким ты стал, остров знакомых Робинзонов в жестких робах буровиков?.. Как живут сейчас те ребята, с которыми довелось провести первые дни на безлюдном острове?.. Сохранилась ли ты, гостиница «Красный Пим» — шалаш приютивший ранних строителей буровой?..
Не удержаться от поездки в старые, бережно хранимые памятью места. И снова катер везет нас на остров. Сперва идет Обью, потом сворачивает в протоку, чуть не цепляясь радиоантенной за вислые верхушки берез, и выскакивает на раздольный плес. Издалека виднеются темная свечка буровой, белые кубики поселка.
— Помните Василия Васякина? — вспоминает кто-то. — Ну. механика нашего? Он теперь, брат, важная фигура — старший механик в Нижне-Вартовской разведке. А братишка его Николай — знаете, еще трактор весной «на вожжах» через Обь переводил? — на Ермаки подался, повстречаетесь там. Нашего народу теперь всюду много.
Вот и знакомый берег. Сюда тоже вмешался могучий весенний разлив. Обская вода проникла на буровую, плещется чуть ли не у самого дощатого помоста. Хлюпающие мостки едва провели нас к скважине.
С площадки верхового хорошо виден весь остров, стиснутый паводком до крохотного, пятачкового размера. Он, пожалуй, не очень изменился за последнее время. Понятно, бурение кончилось, скважина дала нефть. Завершат ее испытания и — на новое место. Такая уж жизнь разведчика: только привыкнешь, едва пустишь корни — снова собирайся в дальний путь.
Не изменился остров, а чего-то все равно не хватает. Но чего именно? Люди, вроде, те же, домов больше не стало. Даже лестница на вышке старая, со знакомыми скрипучими перилами.
И вдруг стало ясно. Конечно же, не хватает шумного говора дизелей, привычного ритма машинной работы! Скважина «отдыхает». Где-то глубоко-глубоко, в двух с лишним километрах под нами, стиснутый соседними породами, продуктивный пласт «набирает силы», накапливает очередную порцию нефти.
Василий Голев взялся показать нам эту нефть. Вслед за ним спускаемся по заляпанной серо-бурым глинистым раствором лестничке вниз, под дощатый помост. Сюда тоже проникла река, сапоги хлюпают по воде; пригнувшись, мы расшевеливаем полами плащей застывшие в безветренном закутке лужи.
Внизу совсем тихо, только гулко отдаются с настила неторопливые шаги дежурного. Вася подзывает нас к трубчатому отводу, какие бывают на обыкновенных водонапорных колонках. Потом открывает задвижку.
Нефть течет масляной ленивой струйкой, радужным пятном расплывается по воде. На ней возникает и сразу тает желтоватая пена газовых пузырьков.
Мы растираем густую жидкость пальцами, рассматриваем на свет, подставляем консервную банку под медленный, с синеватым отливом поток. Вот она, живая нефть Острова Робинзонов! Мы радостно улыбаемся, громко смеемся.
И вдруг неожиданно замолкаем, уходя каждый в свои мысли. О чем думаем мы сейчас? О том ли, сколько мужества и лишений вложено в эту тоненькую маслянистую струйку?.. Или о том, сколько еще предстоит сделать, чтобы она превратилась в нескончаемый поток, идущий по стальным нитям нефтепроводов?.. Или просто о труде человеческом, преобразующем этот суровый край?..
Не знаю. Не помню. Только трудно передаваемое словами ощущение приподнятости, остроты чувств охватило всех: и юного Васю Голева, бурящего первые в своей жизни скважины; и посвятившего всю жизнь нефтяным разведкам начальника геологического управления Юрия Георгиевича Эрвье; и потомственного нефтяника Фармана Салманова; и бродягу-журналиста.
Как много ты весишь, легкая тюменская нефть с удельным весом меньше воды!.. Как много значит для людей каждое твое откровение, когда вдруг забушует над тайгой

Черная метель

Она привела наш катер на несколько сот километров восточнее Сургута, в поселок Мегион. Линия домов вдоль берега с буровой вышкой на краю, словно вовремя поставленным восклицательным знаком, несколько судов у причала, несколько тракторов у буровой — этот новый пейзаж Оби становится почти обычным. Право, он мог и не возбудить интереса, если бы не оставался в памяти другой день — летний, жаркий, когда другой катер сделал остановку у этого же высокого берега, где в Обь впадает небольшая речушка Мега. В ту пору здесь стоял один полудостроенный дом с жесткими ребрами непокрытой крыши. Восемь плотников, едва отбиваясь от комаров, только принимались за поселок. Кто тогда мог подумать о роли, какую доведется сыграть в нефтеразведке этому малопримечательному комариному берегу?
Впрочем, думать об этом не могли и даже многие специалисты. Только за месяц до открытия большой нефти на Мегионе в журнале «Советская геология» появилась статья ученого Р. о газо- и нефтеносности Сибири. В ней автор (и прежде не баловавший коллег-производственников точными прогнозами) отвел этому району одно из последних мест.
Не стерпел Мегион — ответил нефтяным фонтаном. Не стерпел и его «хозяин», уже знакомый нам начальник экспедиции Фарман Салманов. Он поступил соответственно своему темпераменту — первую телеграмму о радостном открытии отправил не в Москву, не в Тюмень, не какому-либо другому начальству. Ее читал ученый Р.: «В Мегионе ударил мощный нефтяной фонтан тчк Ясно вопросительный восклицательный Салманов».
Как же это произошло?
Инженер Тюменского геологического управления Юрий Михайлович Шевченко томился в аэропорту. Из-за плохой погоды предыдущие дни не летали самолеты, и тесноватое здание порта чуть не трещало от напора пассажиров. Сегодня, пожалуй, в Шаимскую экспедицию не улететь — очередь не дойдет. Он сидел в зале ожидания, тоскливо шелестя старыми газетами.
Вдруг усиленный динамиком голос диктора произнес:
— Инженера Шевченко — к телефону. Вызывал начальник управления. Распоряжение было коротким, как военная команда: на Мегионе — нефтяной фонтан. Необходимо вмешательство специалиста-буровика. Срочно менять маршрут, лететь в Мегион. Самолет заказан. Завтра быть на месте.
Так, вместо Шаима, инженер Шевченко направился в противоположный конец Западно-Сибирской низменности.
…А в это время на Мегионской буровой, спрятанной в небольшой обской протоке Баграс, шла отчаянная борьба с нефтяным фонтаном. На ногах были все три вахты. Выбиваясь из сил, час за часом буровики упорно собирали громоздкую фонтанную арматуру.
Уже почти год шло испытание пробуренной скважины. Дно забоя и самые нижние горизонты ничего реального не дали. Чуть выше появилась нефть, правда, ее было немного. Наступила очередь седьмого объекта испытаний, горизонта 2175–2178 метров. Данные каротажа — геофизического исследования скважин — позволили надеяться на нефть. Но какую? Опять «теоретическую», с литровыми притоками?
Буровой мастер по испытаниям Евстигней Липковский внимательно рассматривал устье скважины. Недавно каротажники простреляли горизонт, расшевелили пласт, и сейчас скважина «переливала». Из устья текла вода, цветная пленка на ней становилась все гуще.
Решили замерить активность скважины. Двухсотлитровая бочка наполнилась за четыре минуты. Поверх воды плавало литров десять нефти.
«Заговорил пласт, — подумал мастер. — Как дальше будет?»
Прошло еще два часа. Теперь на бочку приходилось только полторы минуты. И чуть ли не треть ее занимала нефть. Жидкость становилась все маслянистей.
— Слушай, мастер, вроде настоящая залежь показывается! — радостно воскликнул бурильщик Алексей Доминов, разглаживая масляными пальцами скуластые щеки. Его раскосые глаза весело щурились.
— Пожалуй, — ответил Липковский, но лицо его оставалось озабоченным. — К фонтану дело идет. А у нас, как назло, арматура фонтанная не установлена. Как держать нефть будем?
Он помолчал немного, подумал и решительно произнес:
— Ну-ка, зови все вахты!
Звать никого не пришлось. Сама нефть магнитом притянула к себе рабочих: и тех, кто только вернулся с вахты, и тех, кого еще ждала бессонная ночная смена.
— Срочно противофонтанную арматуру! — скомандовал Липковский.
Легко сказать — «срочно». А попробуйте это сделать, когда арматура весит несколько тонн, а каждый отдельный узел не меньше 70–80 килограммов. Лебедкой не поможешь, давно замолчали дизеля — от одной искры может воспламениться вся нефть. И тогда — конец буровой.
Словно нарочно, начинался буран. Порывы злого ветра крутили снежную пыль, разбрызгивали воду. Бурильщики торопливо собирали задвижки, массивные чугунные «елки» и трубы.
Но все-таки не успели. Нефть хлынула неожиданно, высоким темным фонтаном. Смешиваясь со снегом, она разносилась ветром во все стороны и падала на плечи, спины, головы окружающих. Странная черно-белая метель заволакивала буровую. Весь поселок пришел на помощь очередной вахте. Люди в грязных промазученных костюмах боролись одновременно и с непогодой, и с вышедшим из подчинения фонтаном. Вот она. черная метель — и трудная, и радостная…
Через десять часов неустанной борьбы, крайних усилий фонтан был усмирен. Когда инженер Шевченко прибыл на Мегион, все уже было в порядке. Вместе с мастером они выбрали безопасную ложбину за кочегаркой, отвели туда трубы, проверили запасы нефти. Пока проводили испытания, нефть скапливалась в этой ложбине. На берегу небольшой проточки образовалось целое нефтяное озеро — 135 кубометров «горного масла».
Результат поразил даже буровиков. Мегионская скважина оказалась самой богатой в Сибири — она давала в сутки до четырехсот тонн нефти, рекорд по тем временам.
…Та метель оказалась одной из последних. Все ближе подступала весна. Под солнечными лучами плавились снега. Нефть из желанного друга становилась врагом. Стоит сойти снегу, тронуться льду, и нефтяное озеро уйдет в речку, погубит рыбу, загрязнит все окрестные водоемы.
Что делать? Оставлять так, понятно, нельзя. Никаких резервуаров для нефти нет. Поджечь целое озеро?.. А если переметнется на поселок, на буровую?..
И все-таки надо было решаться. В один из дней, когда ветер дул от поселка, Липковский дал команду: «Приготовиться!»
Вахты уже были на своих местах, знали свои обязанности. Мужчины, собрав все противопожарные средства, отрезали поселок от озера. Женщины и дети, на всякий случай, укрылись в самых дальних домах. Вещи аккуратно собраны, вывезены подальше от предстоящего гигантского костра.
Липковский еще раз осмотрел все, определил направление ветра. И как-то совсем буднично, устало, словно ему приходится делать это раза по два на дню, сказал:
— Ну, начнем.
Рванулось, заполыхало, заклубилось черным дымом огромное пламя. Все озеро занялось сразу, дым взметнулся к небу. Огненные языки расползались в стороны, стараясь лизнуть высокие сугробы, с жадностью выискивая, на кого бы излить свое бессильное бешенство.
Трудно было оторвать глаза от этого страшноватого буйства огня.
— Красиво, — сказал кто-то рядом, вздохнув. — Красиво. А все-таки жаль…
Липковский повернулся к говорящему — это был бурильщик Доминов. Доверительно положил руку на его брезентовое плечо.
— Конечно, жалковато столько нефти терять. Но это ведь только цветочки. А ягодки наши будут, ой, какие спелые! Верно, Алексей?
— Точно! — весело ответил Доминов. И они согласно улыбнулись друг другу.
Почти час горела нефть. Это время рация не знала покоя. Изо всех окрестных поселков неслись тревожные запросы: «Что с вами? Нужна ли помощь? Есть ли жертвы?» Только спокойный ответ восстанавливал настроение соседей: «Все нормально. Планово поджигаем нефть. Липковский».
Наконец, последние языки пламени, растопив до земли снежные сугробы, пробежались по жухлой прошлогодней траве и замерли, оставив огромное черное пятно, словно в тысячу раз увеличенные остатки походного костра.
Дальше все пошло спокойно. Родоначальницу Мегионской нефти испытали, надежно зацементировали и перешли на новую, вторую на этом месторождении буровую.
В те дни, когда мы появились в Мегионе, бурение второй скважины уже шло к концу. Почти до самой проектной глубины опускались в землю отполированные работой «свечи» бурильных труб. По-комариному жужжала каротажная станция, собирая электрорадиограммы поведения скважины. Главный геолог управления Лев Ровнин придирчиво копался в ящиках со столбиками керна — образцами пород. Некоторые из них явственно доносили бензиновый запах. Этими образцами геологи особенно дорожили, ощупывали и рассматривали, не могли оторвать застенчиво-любовных взглядов.
Признаюсь: я украдкой отломил кусочек нефтеносного керна, сунул его в карман. Прошло время. Но когда я разглядываю зернисто-серую, с блестящими вкрапинками поверхность породы, до меня и сейчас доносится едва уловимый бензиновый аромат, запах «большой нефти» Мегиона.
Чем особенно замечателен Мегион? Ведь еще раньше нашли залегания промышленной нефти в Шаиме. Но если шаимская нефть говорила только об одном, довольно узком районе, то Мегионская залежь, можно сказать, «типовая», подобные условия есть по всей Сибири. Значит, таких месторождений много — их только искать и искать.
Новый нефтеносный район решительно заявляет о себе. Все тверже очерчиваются контуры будущего «Третьего Баку». А геологи снова заглядывают вперед, приходят в новые поселки, как бы говоря:

Запомните это название!
— Запомни это название, — мой товарищ, инженер-геофизик Лева Немцов провел пальцем по карте, где среди синих черточек болот и зеленых лесных пятен виднелась маленькая черная точка — Шаим. О нем когда-нибудь вся страна заговорит.
Было это давно, много лет назад, первые гравиметрические партии только-только определили в тех глухих местах интересные перегибы подземных пластов. Никто, в том числе и сам Немцов, не мог точно предугадать судьбу маленького уголка тайги на границе Урала и Сибири. Но в том-то и талант геологаразведчика: по некоторым деталям, по неоформленным догадкам, по какому-то интуитивному «шестому чувству» искателя увидеть будущее.
Сейчас слава Шаима достаточно широка. Всего несколько десятков километров отделяет его от промышленной Свердловской области. Нынче даже основной путь снабжения молодого района — свердловская железнодорожная станция Сосьва. И уже вместе с проектом газопровода Игрим — Серов разрабатываются самые удобные способы доставки соседней нефти предприятиям Северного Урала. Буквально на глазах расширяются горизонты района, как бы соединяющего в себе уральские и сибирские черты.
В этом году здесь открыта еще одна, Тетеревская нефтеносная «структура». Первое промышленное месторождение сибирской нефти обрастает новыми буровыми вышками, богатеет новыми фонтанами. Но всякий раз, бывая в Шаиме или слыша о нем, я вспоминаю Леву Немцова около немой еще в то время карты…
— Запомни это название, — так говорил мне в первый приезд Фарман Салманов. — Сургут — нефтяное место, точно говорю.
Он тогда лишь начинал бурение первой сверхглубокой скважины в Западной Сибири. Стальное долото только вгрызалось в незнакомую землю, и местные жители опасливо прислушивались к металлическому громыханию ротора, к натужной скороговорке дизелей, к визгливым всхлипам лебедки, ловко управляющейся с десятками тяжелых бурильных труб.
Сургут… Нет, даже буйная фантазия горячего фармана не поспела за стремительным разворотом событий. Теперь запоминать надо не только Сургут, не только Мегион. На сравнительно небольшом отрезке среднего течения Оби за очень короткое время открыто три мощных нефтяных и одно газовое месторождение. С людьми, обнаружившими третью, Усть-Балыкскую залежь, мы уже немного знакомы — они пришли в Усть-Балык, закончив бурение той самой знаменитой скважины на необитаемом острове.
Спрятанное в самой глубине тайги хантыйское стойбище Охтеурье много десятков лет жило только охотничьим промыслом. До сих пор людям мало известно, что соболиное да беличье Охтеурье стало еще и Охтеурьем газовым. Совсем недавно здесь «заговорил» еще один мощный фонтан природного газа. В прошлом году на территории бывшей «Арапской республики» созданы три больших экспедиции: Сургутская, Мегионская, Усть-Балыкская. В нынешнем году основана и четвертая — Охтеурская. И уже строится в тайге первый город разведчиков Нефтьюганск, опорный пункт нового наступления на земные недра.
— Запомни это название, — главный геофизик Ямало-Ненецкой экспедиции Кирилл Кавалеров положил ладонь чуть ли не на самую границу северной суши. — Тазовское многое обещает нам.
Пожалуй, нет в Ямальской и Тазовской тундре района, где не довелось бы поработать этому худощавому, ироничному парню, ветерану заполярных нефтеразведок. Всяких геологических историй у него — видимо-невидимо. Вот и сейчас рассказал Кирилл, как однажды его сейсмопартия вела работы на трассе недостроенной железной дороги.
Рельсы в болотистой, бездорожной тундре — прямо-таки подарок судьбы. Но как им воспользоваться?.. Взяли обычный грузовик, из тех, что летом все равно стояли без действия, отыскали (а может, и «приласкали») где-то вагонные оси, поставили на них машину — своеобразный «конек-горбунок» готов. И название дали подходящее: «Тяни-толкай», Вперед едет еще ничего, да вот задним ходом десять-пятнадцать километров — удовольствие для водителя маленькое.
Специального дежурного ставили, назывался почти как на флоте — «назад-смотрящий». Как бы то ни было, весь сезон поработали на славу. А зимой — в Тазовское, вот уж действительно богатый район. Только — трудный, необжитой.
Этот разговор проходил приблизительно год назад. А спустя несколько месяцев в том же Тазовской ударил газовый фонтан, да такой, какого в Сибири еще не было: 2 миллиона кубометров «огненного воздуха» в сутки. «Структура», на которой стоит первое заполярное месторождение, настолько обширна, что целая сейсмопартия за два сезона не смогла до конца определить ее границы. Причем не Только вширь, но и вглубь: пласты, лежащие ниже газоносного горизонта 2700 метров, просто-напросто еще не обследованы — фонтан был таким сильным, что дальше пройти скважину не удалось.
Даже эти неполные данные обрадовали разведчиков — они уверены, что Тазовское месторождение не уступит по мощности знаменитым среднеазиатским Газлям. Если к тому же учесть близость солидного потребителя — индустрии Норильска, то можно твердо сказать: начавшееся соревнование «Тундра-пустыня» принесет большую выгоду всему народному хозяйству страны.
Поздравляю Кирилла Кавалерова — его пророчество сбывается. Но Кирилл не проявляет должного энтузиазма.
— Меня Тазовское уже меньше интересует. Вот, посмотри, — он ведет заменяющий указку карандаш вниз, строго на юг от жирной точки, которой помечена действующая буровая.
Мы сидим в тюменской гостинице «Заря» — почему-то именно здесь нас особенно часто сталкивает судьба. Кирилл только вчера прилетел из Салехарда. Традиционные разговоры о погоде — у нас там еще метелит, а здесь, гляди, травка зеленая. Обычные расспросы о друзьях: Вадим Бованенко привыкает к роли начальника; Леня Гиршгорн все в своей самолетной партии мотается; легендарный топограф Коля Горбунов бродит где-то по южному Ямалу. В общем, все нормально. Зачем сюда?.. Да вот, планы согласовывать.
Кирилл снова ведет свой карандаш вдоль карты:
— Обрати внимание: Мегион и Тазовское находятся примерно на одних меридианах. Случайность?.. Видимо, нет. Геофизика показывает: здесь на большой глубине пролегает мощный подземный вал. За его края мы уже зацепились. А середина?.. У меня сомнений нет — она еще богаче. Правда, черт, трудна для разведки: такая уж тайга нехоженная, хоть на лыжах буровую тащи. Да и с глубинами такими мы в Сибири еще не встречались. Но зато, когда найдем…
И снова карандаш ищет на карте едва заметные, словно утонувшие в зелени лесов и сини болот, точки. Настоящий разведчик едва пробившись к открытию, он сразу ставит новые, еще более сложные рубежи.
— Запомни эти названия: Тарко-Сале, Толька, Пур. Они со временем весь мир удивят.
Я тщательно обвожу эти строчки в своем журналистском блокноте. Они звучат сегодня, как пароль в будущее. Может быть, именно они раскроют нам настоящую нефтяную Сибирь, страну мечтателей и землепроходцев. Тогда заново оживет в воспоминаниях обычный день в тюменской гостинице, и простая географическая карта на столе, и удивительный рассказ о большой и яркой цели.
Так давайте же запомним эти названия!

* * *
Снова Обь, уплывающие берега и ныряющее в воду солнце. Снова решетчатые силуэты буровых вышек и дальние контуры шагающих балков. У всякого путешествия бывает конец. Но наше путешествие только начинается. Мы поставим точку лишь когда обживут тайгу нефтепромыслы, пробегут по ней трубопроводы, когда во весь свой богатырский рост поднимется «Третье Баку» — новая топливная и химическая жемчужина нашей могучей страны.
Разлив сибирской реки. Разлив горячих работ. Щедрый воздух свежести и исканий. Синие дали горизонта. Близкие высоты мечты.
Живое, бодрящее время — Время Большого Разлива!


ТОВАРИЩ РОМАНТИКА

БЕРЕЗОВО, знакомое Березово… Тот же горбистый контур улочек. Те же баржи и катера, вмерзшие в лед Северной Сосьвы. То же странное смешение древних потемневших домишек со свежими срубами поселка геологов. Та же неизменная дорожка от молодежного общежития нефтеразведчиков — мимо ремонтных мастерских, мимо рыбоконсервного комбината, через осколок тайги — в аэропорт. Все такое привычное, памятное, до щемления в сердце близкое…
…Каждое утро, все лето и осень, в любую погоду, мы спозаранку натягивали сапоги, спецовки с «модными» накладными карманами, телогрейки, захватывали плащ-накидки и спешили по этой, раскисшей или запыленной, — судя по погоде — дорожке. Мы — это вертолетная сейсмическая партия, или, как нас в шутку называли, «десантники».
На самом деле это напоминало десант. Едва синоптики давали летную погоду, наши вертолеты, разгоняя пыль или болотные брызги, вздымались в воздух. Еще издали виден разрыв в тайге — заранее вырубленная топоотрядом посадочная площадка. Вертолет зависал над ней, мы спешно выбрасывали на землю спальные мешки, снаряжение, осторожно выносили сейсмическую станцию.
Только затихал вдали говорок авиационного мотора, мы начинали бурить неглубокую скважину для взрывного заряда, устанавливали станцию, растаскивали по тайге «косу» — многожильный плетеный кабель для приема взрывной волны. Ох, уж эта «коса» — ни одной девичьей косе не доставалось столько упреков от безнадежно влюбленных, сколько ей, неодушевленной. Пока распутаешь десятки тонких проводов, раскидаешь по болоту сейсмоприемники, пока прикрепишь их зажимами, удивительно напоминающими хищные морды маленьких щурят — день на убыль идет.
Взрывы. Мокрая, на месте проявленная лента сейсмических диаграмм. Точка «отстреляна», можно перебираться на новую площадку.
Мы рассаживались у бесцветного в дневную пору костра, жадно ели невообразимое варево из риса, слегка подмороженной, сладковатой картошки, китайской свиной тушенки и отечественной грибной солянки — не хватало только полить сверху сгущеным молоком. Насытившись, раскурившись, кто-нибудь заунывно начинал:
Летят утки, летят утки И два гу-у-ся.
А остальные допевали:

Вертолета, вертолета
Не дожду-уся…

Бывало, и не дожидались. То погода портилась, то барахлила еще не очень испытанная техника. Мы раскидывали палатку, залезали в спальные мешки. И до следующей «точки».
Так рождался новый, продиктованный самой жизнью метод точечного сейсмозондирования, своеобразная геологическая «разведка боем». Она позволяла сразу охватить большие площади Западной Сибири, дать рекомендации для детальных поисков на самых обещающих участках. А это, в свою очередь, подготовило новую волну поисков. Она все расширялась, откликаясь время от времени то еще одним газовым фонтаном, то мощным нефтяным месторождением.
Авторами этого метода были сами березовцы, молодые инженеры. Сразу после институтов они пришли в эти северные края. Они были свидетелями первого фонтана, на их плечи сразу легла тяжесть продолжения сложных работ. Я помню наши первые встречи в Березово, первые маршруты в тайге, долгие — далеко за полночь — споры о геологии и литературе, музыке и спорте — обо всем, чем живут молодые люди, где бы они ни находились и чем бы ни занимались.
…Привычная дорога мало изменилась. Разве что около рыбокомбината заметны линии газовых коммуникаций: рыбники первыми ощутили достоинства нового топлива. Ну, конечно, и дома новые — они всюду есть. И клуб отличный отгрохали — имени Гагарина. А еще?..
Так хочется повидать старых друзей!.. В этом домике, около дощатого тротуара, жил начальник нашей вертолетной партии Семен Альтер, отличный, веселый парень, инженер, шахматист и поэт. Стучусь к нему.
— Семен Михайлович? Он здесь уже не живет. Уехал. Куда? Кажется, в Казахстан.
Чуть поодаль квартира главного геофизика Левы Цибулина, уральца, воспитанника Свердловского горного института. Небось этот заядлый охотник опять с патронами возится…
— Леву?.. Ах, вы Льва Григорьевича! Его ищите в Нарыкарах, там начальником экспедиции.
— Вадима? Это вы, наверное, о Вадиме Дмитриевиче Бованенко? Он в Салехарде, начальником Ямало-Ненецкой экспедиции. Неужели не знали?
Я ходил из дома в дом, всюду встречая, незнакомые лица, иных молодых людей. Уже закатилось за тайгу несмелое зимнее солнце, и снег стал отсвечивать лунной бледностью. Еще раз прорезал фарами темноту рейсовый автобус «Старое Березово — поселок нефтеразведчиков». Начался и окончился первый киносеанс в клубе — после небольшого перерыва снова застрекотал кузнечиком движок киноустановки. Мне стало как-то грустно, как-то не по себе, словно я терял что-то родное и очень нужное. Привычный, близкий поселок казался чужим, незнакомым.
И вдруг… Вдруг я усмехнулся собственным мыслям. На что, собственно, можно было рассчитывать?.. Разве не встречался я с этими ребятами на всяких совещаниях в Тюмени, разве не виделись мы в разное время то на Шаимской буровой, то в Ханты-Мансийском окружкоме партии, то неожиданно где-нибудь в маленьком аэропорту? Совсем недавно в Тюменском геологическом управлении была одна-единственная Березовская экспедиция, — а сейчас их уже девять, крупных, комплексных. Конечно, Березово, недавняя столица нефтяных и газовых разведок, послала в эти экспедиции самых одаренных и энергичных. Жизнь сама сделала выбор: молодые специалисты, попав прямо с институтской скамьи в трудные условия Сибири, сразу приняли большую ношу. И те, для кого она оказалась посильной, пошли вперед широкими шагами.
Нарыкарская экспедиция. Начальник — Лев Цибулин, бывший главный геофизик в Березове, один из первых молодых инженеров, приехавших на Север (пока писался этот очерк, Цибулин уже стал главным геофизиком всего Тюменского управления). Ямало-Ненецкая экспедиция. Начальник — Вадим Бованенко, совсем недавно он был в Березово начальником партии. Экспедицию Вадим принял у своего сверстника Ивана Морозова — тот переехал начальником в знаменитый Шаим. Ханты-Мансийская экспедиция — соученик Бованенко по Московскому нефтяному институту Евгений Сутормин. А в самом Березово начальником стал Геннадий Рогожников, бывший главный геолог экспедиции. Все — молодые, здесь же, на месте, прошедшие «таежную академию».
И до чего разные! Лихой, стремительный Цибулин, завидно соединяющий в себе качества инженера и организатора; лукавый, насмешливый Сутормин; напористый, порой слишком прямолинейный Рогожников; мягкий, не очень-то увлеченный организаторской работой Бованенко — с большей охотой он решает чисто геофизические проблемы; вдумчивый Морозов, его «конек» — работа с людьми. Разные, очень разные: в одинаковых обстоятельствах каждый поступит по-своему. А вместе — единая, действенная, внушительная сила.
Характерно: из девяти начальников экспедиции ни одного пришлого, ни одного «завезенного» варяга. То же самое главные геологи, инженеры, геофизики. Да и самого начальника управления Героя Социалистического Труда Юрия Георгиевича Эрвье многие помнят здесь же начальником одной из нефтяных разведок.
Первое поколение сибирских нефтеразведчиков… Поколение, бурившее первую Березовскую скважину и заложившее буровую далеко за Полярным кругом, в Тазовской тундре. Поколение, открывшее нефтяной Шаим и газовый Игрим. Поколение, решившее сложные, чисто сибирские, технические проблемы: точечное сейсмозондирование и речную сейсмику. Оно выросло, окрепло, создало свои традиции. А рядом с ним поднимается молодой подрост, второе поколение. Поднимается, стараясь перенять у старших товарищей опыт и инженерное мастерство, волевой напор и страстную приверженность своему делу.
Какое оно, второе поколение, преемники моих сверстников и товарищей?..
Я вторично прошелся по Березову, теперь уже с другой целью. И вот что мне удалось увидеть, услышать, заметить…
Знакомьтесь: Александр Баянов, старший интерпретатор Шайтанской геофизической партии. 26 лет. Черноглазый, скуластый, со сросшимися у переносицы угольными бровями. Серьезный, неторопливый, обстоятельный.

Первый отчет
(рассказ Баянова)
Настроение у меня в эти дни — превосходное! Почему? Причина уважительная: отчет защитил. Первый в своей жизни!
Знаете, что значит для нашего брата отчет? О, это дело особенное, можно сказать, главный экзамен. Так и говорят: пока отчета не защищал, не считай себя геологом. Или геофизиком, все равно, — мы ведь те же геологи, только самые современные, с привлечением смежных наук: физики, математики, даже астрономии.
Я считаю — мне в Березове повезло. За какие-то полтора года после Томского института все разделы сейсмики практически освоил. Был вначале помощником оператора, потом сам полевые исследования вел. Потом интерпретатором стал — истолковывал полученные в поле материалы. И наконец начальником партии побывал, административных навыков чуть поднабрался. Словом, прошел ускоренным ходом огонь и воды. Ну, а медные трубы — они как раз защитой отчета и были.
Район трудный достался. Шайтанская партия между речками Северной Сосьвой и Вогулкой работала. Краешком эту площадь многие партии захватывали, но материала не получали — мощная зона малых скоростей. А район важный, без него никак всю площадь не увяжешь, запад с востоком не соединись.
Возились, возились — нашли подходящую методику. «Ход коня», через интервал — может, знаете? Ну, и аэрофотосъемка помогла. Словом, определили зеркало грунтовых вод, одолели эту самую зону малых скоростей. Материал хороший получили. И сразу втроем за отчет: я, инженер-интерпретатор Аля Безукладникова и вычислитель Надя Позднякова.
Волновались перед защитой здорово. Аля протокол вела — карандаш в руках дрожал. А оказалось — не так страшно. Похвалили даже, оценили на «хорошо». Такое ощущение, словно гору перевалил.
Вот и все, пожалуй. Меня за Сибирь агитировать не приходится — сам сибиряк. Хорошо у нас! А если еще охотник или рыбак… Выйдешь раненько утром на лыжах зайцев выслеживать. И так на душе просторно становится!.. Нет, я из Сибири — никуда.

Саша Баянов, конечно, счастливчик. Сразу все получаться стало, ни тебе ошибок, ни неприятностей. А каково тем, чьи первые шаги не были столь лучезарными?
С одним из таких «неудачников» мне довелось встретиться в Березове. Ровесник Баянова Михаил Мазин только приехал из Полноватской партии. Молодого инженера-волжанина не так давно перевели в Полноват с понижением — прежде он был техническим руководителем Казымской группы партии. Почему?
Об этом Михаил рассказывал с усмешкой, хотя и не очень весело. Узковатые, четкого очерка, губы порой улыбались. Но глаза и при этом оставались строгими.

Блин — комом
(рассказ Мазина)
История, можно сказать, выдающаяся. Только ее причина самая обыкновенная. Инженеров маловато, чуть-чуть побыл на рядовой должности, вытолкнули в начальники. Шутка сказать, технический руководитель группы партий. Люди под командой, техника самая разнообразная: от мощных дизелей до копров ручного бурения. Ну, и того… голова кружиться начала. Я-де все знаю, всему обучен. В общем, говорю, причина необыкновенной истории самая банальная.
И что обидно — ведь не замечаешь за собой ржу. Это я теперь умный стал. Замахал после драки кулаками. А тогда… Ку-уда там!
Словом, торопились мы на буровую. Везли на самоходной барже кое-какой инструмент для испытания скважины. Времени — середина лета, только-только спад воды на Казыме начался.
Вы наши реки знаете: сплошные кружева. Плывешь, плывешь, а все около одного дерева. Весной я уж ездил на буровую, мы, спасибо паводку, кое-где срезали уголки. Вот и сейчас того же захотел, командую судоводителю: давай в эту протоку. Нельзя, отвечает, с фарватера собъемся. Чудак-человек, говорю, сейчас всюду фарватер. А он свое: не могу. А я свое: приказываю, под личную мою ответственность. Долго ли, коротко ли разговоры городили — выполнил судоводитель приказание.
И сходу на мель напоролся. Кто его знает, может, и нарочно, со зла. Во всяком случае, чего только не пробовали: и грунт подмывали, и шестами отталкивались — ни с места.
Совсем из сил вымучились. А тут ночь подоспела. Решил дать людям передышку. Мол, утро вечера мудренее.
Да му-удрое было то утро, куда мудрей. Проснулся чуть свет, вышел на палубу. И глазам своим не поверил: ушла вода! Где-то в стороне бежит речушка, а под нами прошлогодняя трава, водоросли зацепились и земля сырая-сырая. Но ведь земля, черт возьми! А на ней наша баржонка заблудшая. Так сказать, по суше плавает.
Два месяца возились. И это в самую горячую пору, когда на всю зиму грузы завозить надо. Все было: и смешки, и крупные разговоры. Опять-таки, начальство вниманием не обделяло… А потом меня… (Михаил сделал выразительное движение коленкой).
Ребята проходу не давали. Я вначале злился, а затем подумал: чего обижаться, раз сам виноват?.. Урок настоящий, такое легко не забудется. А за битого, говорят, двух небитых дают.

Но борьба с таежным бездорожьем или северной пургой — это все-таки, говоря языком искусств, только форма, а не содержание геологических разведок. Новые открытия влекут за собой новые проблемы, которые, в свою очередь, ждут разрешения — такова нескончаемая цепочка поиска. Те технические приемы, над какими билось первое поколение, уже стали обычной, повседневной практикой. А задач, проблем нисколько не меньше: как вести точную и экономную сейсмическую разведку в тундре; какой должна была быть конструкция буровой установки, чтобы ее можно было отдельными узлами перевозить на вертолете в самые непроходимые места; как обнаружить бесспорно имеющиеся закономерности, связывающие Березовское газовое и Шаимское нефтяное месторождения; наконец, какие приемы, какие методы помогут решить главную проблему сегодняшних нефтеразведок — проблему прямых поисков нефти и газа.
Об этом, главном, я однажды весь вечер беседовал в загроможденной столами, ощетинившейся частоколом свернутых в трубки чертежей «камералке» опытной партии высокочастотной сейсморазведки. Говорили не только об этом: обсуждались преимущества знаменитой сосьвинской селедки над малосолым муксуном и возможности газификации Тюмени, условия работы молодых специалистов в Березове и шансы Таля в ближайших матчах претендентов. Но по каким-то особым кругам речь неизбежно возвращалась к основной, самой важной теме. Начальник партии Александр Бринзинский, слегка кокетничая и эрудицией, и должностью, и даже великолепным свитером, продолжал рассказ, то и дело усилия его энергичным жестом руки.
А я все смотрел на этого парня, боевого, напористого, и вспоминал: где я видел его прежде?.. Мы не встречались — проверено точно, по датам. Почему же знакомо это волевое, с иронической складкой у губ лицо, размашистый, словно подчеркивающий мысль жест?.. Да и цепкий взгляд его жены поверх солидных очков тоже что-то напоминает. Откуда, откуда?..
— Тогда навигация только начиналась… — слышу неожидано слова Александра. И сразу вспоминаю!
Конечно! Очередной выпуск киножурнала «Советский Урал». Пассажирский пароход «Жан-Жорес» отплывает из Тюмени. На палубе молодые специалисты — москвичи Бринзинские и Лев Трусов. Они едут работать на Обской Север.
Внезапно возникший в памяти кинокадр напомнил о многом. С Левой Трусовым мы потом вместе работали в Березове. Прошло несколько лет. Что принесли они этим молодым людям, с таким оживлением вступавшим той весною в новую, самостоятельную жизнь?..

Впереди — цель
(рассказ Бринзинокого)
Я хоть недавно институт окончил, но, пожалуй, как говорят, явление не типичное. И прежде порядочно в геофизике работал, практика солидная. Что привлекло в Сибирь, сюда, в Березово? Возможность искать, экспериментировать.
Как вы уже поняли, наш метод высокочастотной сейсмики совсем новый. Особое оборудование, позволяющее добиваться более высокого класса точности. Новые методы — впрочем, их еще разрабатывать надо, этим сейчас и занимаемся. У нас в управлении две таких партии: одна моя, а другая в Шаиме, Левы Трусова. Да, да, того самого. Как раз мы должны вскоре встретиться, обменяться первыми результатами.
Повышение точности, конечно, важно. Но я вижу будущее высокочастотной сейсмики даже не в этом. Известно, что пока геофизика дает только структуры, подходящие ловушки для нефти. Есть она там, нет ли ее — на это, как говорят наши остряки, наука дает точный ответ: неизвестно. Приходится специально приглашать «профессора долото» — вести глубокое бурение. А каждая скважина стоит сотни тысяч рублей. Теперь посудите, во сколько обходится стране недостаточность современных геофизических методов разведки!
Прямые поиски нефти и газа — вот будущее всей геофизики и, по-моему, будущее высокочастотной сейсмики. Представляете себе, провели исследования, обработали результаты, и сразу даем точные рекомендации: эта структура «пустая», а здесь бурите на нефть. Чувствуете, какая выгода!
Разумеется, кое-кто из скептиков меня в «прожекторы» запишет. Да и вправду сказать, все это еще довольно далеко. Но кто по первым шагам ребенка может определить, что из него получится великий бегун? Это нас не пугает — была бы цель впереди. И чтобы не мешали продолжать поиски, побольше самостоятельности давали.

Не все здесь находят себя. Приходилось видеть нытиков, ведущих дотошный счет обидам, нанесенным им человечеством: стертым пяткам, не съеденным вовремя борщам и с опозданием увиденным кинофильмам. Ловкачей, норовящих спекульнуть на тайге и пурге, устраивающих свои личные делишки «со скидкой на северное сияние». Людей равнодушных, случайно избравших живую профессию искателя, во сне и наяву видящих покойную службу «с девяти до пяти». Такие здесь не засиживаются, да их никто и не держит. Зато уж если кто привязался к этому удивительному краю — привязался искренне, прочно. И тогда все трудности, — а их на Крайнем Севере, в общем, немало — воспринимаются по-особенному: с озорной усмешкой, с веселым вызовом, с верой в свои силы, эти трудности одолевающие.
Оператору газокаротажного отряда Лиде Пирской двадцать два года. Окончила Саратовский нефтяной техникум. Вся семья — потомственные саратовцы. А ее на Урал потянуло. Уже третий год пошел— все нравится. Работы много, в институт готовится, да и веселья не занимать. Вот, приехала на короткий отдых в Березово: и платье модное, и пальцы в маникюре, А ведь по-всякому приходится…

Первомай
(рассказ Пирской)
Наша жизнь известная. Болота, тайга, морозы. Или продукты завезти не сумели, или машина в топи застряла. Но самое удивительное: трудно, а настроение хорошее. Хотите, про один свой праздник расскажу? Непростой, первомайский, я его с детства люблю.
Работали мы тогда второй месяц на Тугиянской буровой. Начало весны на Севере всегда трудное: то мороз, то оттепель. Туманы, ветры. Вертолета почти месяц не было. Продукты кончились, а даже до ближайшей деревни не доберешься — лед на Оби стоит, но пройти по нему уже нельзя, всюду разводья, забереги. Вот-вот ледоход начнется. Словом, обычно поют «без воды — ни туды и ни сюды», а у нас наоборот: из-за воды никуда не двинешься. Тут как раз 1-е Мая.
Так и отпраздновали: вместо вина — снег натаянный, на закуску — рис и прогорклое масло. Песни попели, вспомнили всякие домашние пирожки, даже слюнки потекли. На следующий день один рисковый парень все-таки не утерпел, отправился в Тугияны. Рюкзак за спиной, в руках палка длинная поперек, чтобы над водой удержаться, если в полынью угодит. Медленно так шел, наощупь, вроде слепого. На глазах три раза в ледяную воду по пояс проваливался. Но добрался, молодец. Джем принес, печенье, макароны. Веселее стало.
Шестого мая лед на Оби прошел. Решили домой лодкой добираться. Опять-таки, станцию не бросишь, кому-то оставаться надо. Подумала я: остальных семьи заждались, а мне все равно одной. Давайте, говорю, собирайтесь, только потом меня быстрее вызволяйте. Ладно, обещают, в Березове с начальства не слезем.
Еду оставили, спички. Ружье дали. Станцию запломбировали, на самое высокое место вынесли — здешний паводок бешеный, вода на глазах поднимается. Проводила их, платочком помахала — тоже несладко придется, до Березова несколько суток добираться. А если еще ледовый затор встретится?..
Утром проснулась — тихо так, словно на необитаемый остров попала. Я, бывало, на ребят обижалась, если у кого крепкое слово сорвется. А тут, ей-богу, и это выслушала бы, только голос человеческий. Костер разожгла, в котелок снегу накидала. Грустно что-то стало, даже всплакнула.
Вдруг слышу — звук необычный, будто швейная машина работает. Все громче и громче. Самолет! Смотрю, а он уже над нашим лагерем кружится, поплавками к реке примеряется.
Слез как не бывало. Давай мешки скатывать, имущество собирать — оно со вчерашним отплытием все поразбросано. А самолет уже сел на воду, к буровой своим ходом добирается.
— Есть кто живые? — и летчик знакомый.
— Есть! Я, Лида! Помогите, братцы!
Через полтора часа уже по Березову вышагивала. Сапоги все в дырах, куртка в нескольких местах прожженная, сама грязная, чумазая — еще бы, пятьдесят дней невылазно на буровой, без бани. В общежитие пришла, девчата то ревут, то хохочут.
В тот день в клубе танцы были. А баня, как назло, выходная. Мои девчонки быстро сообразили, давай воду греть, тазы прямо в комнате расставлять. Помылась я — и на гулянку. С теми самыми летчиками танцевала.
А потом целую ночь напролет не спали. Все подружкам рассказывала: и как на охоту ходила, и как за часового на буровой осталась, и как сама сети ставила — все, все! Девчатам даже завидно стало.
Остальные наши только на следующий день прибыли. Тянутся с пристани усталые, грязные, вроде меня вчерашней. А я им навстречу — отглаженная, модная, словно век в тайге не бывала. И туфельки новые — с утра в магазине купила. То-то смеху было!
Вот и весь мой прошлый Первомай. Дней через десять на новую буровую вылетела, в Казым. Но об этом уже другой разговор.

Такие они, эти парни и девушки, второе поколение березовских нефтеразведчиков. Чем больше я встречался с ними, тем явственнее замечал черты, сближающие их со старшими товарищами, первооткрывателями Березово. И снова становился близким этот своеобразнейший поселок, бывшее место ссылки, буквально на глазах сотворивший свою новую, творческую судьбу…
Конечно, есть у этих поколений и некоторые различия. «Старики» (а этим «старикам» сейчас всего за тридцать!) до всего доходили сами, им просто неоткуда было ждать помощи. Сейчас из их числа выросло много знатоков края, его геологии и тектоники, перспектив газо- и нефтеносности. Нынешний молодой геолог лучше вооружен первичными, изначальными знаниями района. Но к нему позже приходит самостоятельность. Если прежде молодой специалист сразу «нырял в воду, не зная броду», то сейчас у него больше проводников, советчиков. Да и понятие «столицы разведок» сместилось. Рядом с Березовым выросли нефтеносные Шаим и Сургут, близки к серьезным открытиям ханты-мансийцы, глубоко на запад, вдоль трассы будущего газопровода, ушли передовые партии Нарыкарской экспедиции. И всюду — молодые разведчики подземных кладов, второе поколение искателей и романтиков.
Товарищ Романтика… Она здесь всюду: в мерзлом балке, где всю зиму живут, кочуя, операторы-сейсмики; она вместе с буровиками пуржистой ночью стоит трудную зимнюю вахту; она уводит пешком в глубь леса отряд топографов и поднимает ввысь вертолетный геофизический десант; она делает мягче мороженый хлеб, теплее — настывший спальный мешок, светлее — непробиваемую темь глухого урмана. Она властно ведет за собой, по пути новых открытий.
У тебя, товарищ Романтика, веселые, нежные глаза, в которых отражаются добрые ветры дальних странствий. Но у тебя еще и грубые, натруженные руки. Ты не только видишь, но и переделываешь виденное, не только восхищаешься, но и сама творишь восхищение. А посмотришь на тебя — обыкновенная девчонка в неуклюжей походной одежде.

Последний березовский вечер я провел километрах в восьмидесяти от поселка, в одной из зимних геофизических партий. Весь день мы работали: проваливаясь в метровом снегу, тянули знаменитую «косу», бурили мелкие скважины, отбивали очередные «точки». Уже в темноте собрались на ужин в балке, густо заполнив собой все свободное пространство походного вагончика на санных полозьях.
Весело потрескивали в печке дрова, приемник доносил приглушенную музыку — дальний привет «Большой земли». Кто-то из ребят налаживал фонарик, тихонько мурлыча свою, самодеятельную:
Не токаря мы, не газетчики,
Но сожалений горьких нет.
Ведь мы геологи-разведчики,
И из тайги вам шлем привет.

В маленькое окошко заглядывала неестественно полная, словно разбухшая луна. Поодаль слышался шум дизельного мотора — старательный тракторист прогревал машину. В глубине балка, было темновато. Все молчали, курили. Наступал особенный час перехода от напряженной работы к отдыху, когда хочется собраться с мыслями, подумать о чем-то очень своем, даже помечтать… И вдруг чей-то охрипший голос неуверенно вывел первую строфу прозрачной, удивительно мелодичной песни:
Тихо по веткам шуршит листопад,
Сучья трещат на огне.
В эти часы, когда все уже спят,
Что вспоминается мне?..

Мой сосед отложил фонарик. Задумчиво глядя в окошко, словно впервые рассматривая располневшую луну, ответил сочным баритоном:
Неба далекого просинь,
Редкие письма домой.
В мире чахоточных сосен
Резко сменяется осень
Долгой полярной зимой.

Никто не шевельнулся, казалось, еще глубже уйдя в свои думы. Но голосов стало больше. Чувствовалось, что каждый поет для себя, о себе, о своем.
Снег,
      Снег,
            Снег,
                  Снег…
Снег над палаткой кружится.
Вот и окончился наш краткий ночлег.
Снег,
      снег,
            снег,
                 снег…
Милая, что тебе снится?..
По берегам остывающих рек
Снег,
      Снег,
             Снег…

Они пели — тихо, согласно. Я пел с ними, вглядываясь сквозь полумрак в молодые лица, окрашенные мягкой грустью воспоминаний. Далеко отступил прошедший день с его заботами, отступило завтрашнее трудовое утро. Они не просто пели — они думали вслух, под чуткую, проникающую в самое сердце мелодию.
В сердце своем я тебя сберегу.
Ветер поет на пути.
Через метели, туманы, пургу
Мне до тебя не дойти.

Открылась дверь, морозный воздух заклубился у входа. Вошедший хотел было что-то сказать, но тотчас примолк, не мешая песне, только осторожно стряхивал снег с пушистых, собачьего меха, унтов:
Вспомни же, если взгрустнется.
Наших стоянок огни.
Вплавь и пешком, как придется,
Песня к тебе доберется
Даже в ненастные дни.
Снег,
     снег,
          снег,
               снег…

Исчез тесный вагончик в тайге. Осталась сама жизнь, полная поисков и открытий, встреч и расставаний. Сколько впереди походов и песен?..
Ночная темнота еще теснее прижалась к земле. Но в вагончике становилось все светлей. Ребята, настоящие ребята пели, и товарищ Романтика заглядывала им в глаза…


ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
У КАЖДОГО литератора есть свой любимый герой. Нет, это не только книжный персонаж. Это человек из твоей биографии. По нему ты меришь окружающих людей. По нему ты оцениваешь все свои работы — и прошедшие, и будущие. Это — высокая мера дружеской прямоты и беспощадной взыскательности.
Любимый герой, современник и сверстник… Вместе со мной он лет двенадцать назад опускал потрепанный студенческий чемоданчик на асфальт Тюменского перрона. Вместе мы уплывали по Оби на Крайний Север, туда, где только зарождались нефтяные и газовые разведки нынешнего Большого Урала. Я видел, как он бурил первые газовые скважины, как он пробирался сквозь нехоженные чащобы в глубину тайги. Я помню радость открытий и многие обиды неудачных поисков. Я читал письма его невесты из столичного института и праздновал их веселую свадьбу где-то на краю земли, в нелюдимом тундровом стойбище. Отдыхал со своим героем после тяжелых работ в соседнем спальном мешке, умывался снегом, ел жесткие сухари. Жил рядом с ним — даже когда был далеко-далеко от этих нелегких северных мест.
И вот мы снова сидим за столом и беседуем, беседуем — нам есть о чем поговорить. Каким ты стал, мой сверстник, мой товарищ? Двенадцать лет оставили на тебе свои затесы. Уже засеребрились виски, черты лица стали резче, определенней, и морщины, словно отметки всех геологических маршрутов, разбежались ото лба к подбородку.
Ты не любишь говорить о себе — только о деле. О новом месторождении нефти, открытом совсем недавно. О трассе будущего газопровода Игрим — Серов. О судьбе товарищей. Об огромных перспективах нашего богатого края.
И все-таки, говоря обо всем этом, ты рассказываешь о себе. Потому что месторождение нефти обнаружено по данным, подготовленным тобой и твоими товарищами. Потому что сейчас ты работаешь именно над тем, чтобы открыть новые продуктивные скважины как можно ближе к трассе газопровода. Потому что судьба твоя повторяет судьбы товарищей, а превращать перспективы развития в реальную действительность придется вам же, здесь же.
Знаю, дружище, тебе, воспитаннику городского института, порой до смерти хочется побывать на симфоническом концерте, в картинной галерее, а то и просто пройтись по залитым огнями улицам большого города. Вздохнешь украдкой, глядя в прижатую к окнам таежную темь, помечтаешь о будущем отпуске. И снова за текущие дела — завтра рано утром опять в поход.
Жизнь в походе… Нет, это не привилегия идеально дистилированных героев. Разве не приходилось тебе вступать в бой с карьеризмом и неправдой, с хищным эгоистом, себялюбивым трусом или прекраснодушным болтуном? А разве не приходилось самому подавлять свои слабости, учиться на собственных ошибках? И, поднимаясь над собой — вчерашним, достигать себя — завтрашнего?
Каждая моя книга — это тоже новая встреча с тобой, мой сверстник, мой товарищ. Вот и еще одна из них подходит к концу. Где и когда мы встретимся снова — в обложенном глубокими снегами тундровом Тарко-Сале или на столичном совещании геологов, у плюющегося нефтью нового фонтана или в тихой лаборатории на четвертом этаже многоэтажного тюменского дома? Где бы мы ни встретились — мы опять будем вспоминать друзей, мечтать о будущем нефтяной Сибири.
Будущее… Оно видится сегодня реально и убедительно. Пробила тайгу железная дорога. Серебряные рельсы тянутся от Уральских гор до Оби, энергично разветвляясь в самую глубь отступающего урмана. По берегам этой стальной реки — нефтепромыслы и леспромхозы, фабрики целлюлозы и нефтехимии. На месте маленького селения Нарыкары растет современный индустриальный город. Огни многоэтажных домов отражаются в водах Оби, во дворах, словно добрая память о тайге, давшей жизнь городу, стоят раскидистые ели, лиственницы и кедры, заботливо оставленные градостроителями. Тепло в эти дома приносит природный газ.
А вот и трубопровод, по которому газ поступает в молодой город. Начинаясь у богатых месторождений Игрима, Березова и Шухтунгорта, он идет параллельно железной дороге, удачно соединяя новый топливный район с индустрией Урала. Необычными кажутся в зеленой стране четырехгранные серые столбы железобетонных опор. На них лежат огромные стальные трубы — в болотистых северных местах надземная трасса служит дольше и выгодней подземной. Вслушиваешься в тихий говорок газовой струи, проверишь манометром давление — все в порядке. Если что случится, подвижный, похожий на огромного кузнечика, зеленый вертолет перебрасывает техника-оператора в любую точку многокилометрового трубного пути. Спешит, бежит «огненный воздух» на заводы и рудники, шахты и домны могучего, работящего Урала. А оттуда на берега Оби возвращается буровыми станками для нефтеразведчиков, сложными установками для химиков, лебедками для лесомеханизаторов, металлом, хлебом, книгами.
Обь… Река-работница, река-труженица. Чем дальше катит она свои буроватые воды, тем шире раздаются берега с новыми поселками геологов и рыбаков, строителей и овощеводов — граница земледелия продвинулась далеко на Север, к самому Полярному кругу.
Увлекательна картина преображенного Севера! Тундровые совхозы намного увеличили свои оленьи стада, зверофермы, мастерские замши и косторезного промысла. В Салехарде создан специальный нефтяной институт, где большая часть студентов — молодые ненцы, ханты и манси. На Полярном Урале соперничают с вершинами гор трубы и доменные пирамиды металлургического комбината. В верховьях глухого Пура строится новый город — геологи прямыми поисками обнаружили на большой глубине невиданные в мире месторождения нефти. Чтобы не везти ее далеко, на месте заложили крупнейший в Советском Союзе центр нефтехимии. Тысячи полимеров различных видов: удобрения и ткани, декоративные пластики и сложнейшие заменители алмаза по нескончаемому «воздушному мосту» отправляются ежедневно в центральные районы страны.
И словно для контраста, для памяти о славном и нелегком прошлом, историки открывают нынче неподалеку, в Сидоровске, рядом с раскопками первого торгового города Сибири Мангазеи, Всесоюзный музей землепроходцев.
Музей землепроходцев… Я вижу самую высокую точку, господствующую над всем районом. Вершина ее — современное, открытое всем ветрам времени, здание из пластиков, алюминия и стекла. Перед зданием — необычный, как бы застывший в стремительном движении, памятник Романтикам.
Этот музей освещен коллективным подвигом многих тысяч романтиков разных эпох. Рядом с кольчугами уральских служилых людей атамана Ермака стоят макеты плоскодонных кочей, на которых отважные новгородцы в давнюю пору совершали трудные переходы «за студеные моря», к Мангазее. Я повторяю на карте великий поход предков, за 130 лет одолевших пешком и на лодках всю неизведанную Сибирь и Дальний Восток — от Поясового Камня — Урала до Тихого океана. Я отмечаю тревожные кружки сибирских ссылок и каторг, где закаляли свою волю к борьбе Радищев и Чернышевский, Ленин и Свердлов, декабристы и большевики, революционеры разных поколений. Я слежу за рождением первых факторий — очагов Советской власти в тундре — и пунктирами беспримерных походов «Седова» и «Челюскина». Я замечаю, как на смену одиночкам приходят целые коллективы, как подвиг первооткрывателя дополняется и усиляется подвигами созидателей, преобразующих и заново осваивающих далекий край. Как открытие нефти и газа Западной Сибири завершили переворот в жизни и облике этого большого и далекого края.
Музей землепроходцев… Органически вписались в его экспозицию новые карты геологических поисков и макет первого на Ямале морского промысла нефти, выдвинувшего свои залитые светом буровые вышки к Обской губе; флотилии судов на подводных крыльях и современные передвижные жилища оленеводов из полиэтилена; фотографии новых городов тундры и первые станки из пластмассы, отлитые на химическом машиностроительном заводе имени героя ненецкого народа Ваули Пиэттомина.
Музей землепроходцев… Как я рад снова встретиться здесь с вами, мои современники, мои друзья — геологи Юрий Эрвье и Николай Драцкий, геофизики Лев Цибулин и Кирилл Кавалеров, летчик Владимир Нецветаев и рыбак Веня Тюльканов и многие, многие другие открыватели новой Сибири. Как хочется, чтобы где-то рядом с вашими портретами и плодами рук ваших нашли свое скромное место и мои, может быть, даже еще ненаписанные книжки…



Примечания
1
Кнехты — столбы-упоры для закрепления причальных канатов.
2
Профиль — рабочий маршрут геофизической партии.