Василий Еловских
ЕГОРКА


ТЮМЕНСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО 1962


ЧИКА

Лето выдалось засушливое. Дуют горячие ветры. Днём температура доходит до тридцати восьми градусов.
Выходить на улицу не хочется, и Серёжа сидит дома. В соседней комнате, ворочаясь на койке, тяжело дышит бабушка. Она уже очень старенькая — больше восьмидесяти лет. Бабушка плохо слышит и не может ходить — почти всё время лежит. Серёжа время от времени кричит ей в ухо:
— Не надо ли воды, бабушка? Может, капли подать?
Бабушка отвечает громким хриплым голосом:
— А? Чего? Не надо. Не надо, миленький.
В доме больше никого нет. Отца направили в командировку в Москву. С ним уехала и мать. Ей хочется посмотреть город и кое-что там купить. Серёжин братишка, восьмилетний Петя, несмотря на жару, целыми днями бегает с ребятишками по улице. Он приходит домой уставший и до того пыльный, что кажется седым.
— Посиди дома, — говорит ему Серёжа. — Помоги мне в квартире прибрать. Хоть пол подмети. Ведь ты уже большой.
— Хы, — хмурится Петя, — большой… А сегодня утром говорил, что маленький. Подметать пол так большой, а купаться — так маленький.
Верно, был такой разговор. После завтрака Петя попросился сходить на речку. Серёжа сказал:
— Нельзя, ты ещё маленький. Утонешь.
— Тогда пойдём со мной, — предложил Петя.
— У меня книжка интересная, дочитать хочется.
Петя упрашивал, хныкал, сердито посматривал на брата, но Серёжа был неумолим.
Петя нынче закончил первый класс. В своём классе он учился лучше всех. Он вообще очень сообразительный мальчик. И Серёжу просто удивляет, что сейчас Петя бегает с игрушечным пистолетиком и пинает старую консервную банку вместо футбольного мяча. Ведёт себя как дошкольник.
Перед обедом к Серёже забежал его приятель Владик. В этом году они с Владиком закончили седьмой класс. Ходили в одну школу, вместе готовились к экзаменам.
— Ты знаешь, что твой Петька играет в чику? — спросил Владик.
— Нет, не знаю, — спокойно ответил Серёжа. — А что это за штука такая, чика?
— Это игра в деньги.
— В деньги?
— Да. Ты чего на меня глаза выпучил? Понимаешь, они собрались втроём возле соседнего дома, возле того… двухэтажного. Положили на землю по пятаку и бросают в них круглыми металлическими пластинками, биты называются. Кто попадёт, тот и выиграл.
— Очень нехорошая игра, как ты думаешь?
— Конечно. Всякая игра в деньги нехорошая.
— Предупредить надо Петьку. Через десять минут он должен на обед прийти. Мы договорились с ним обедать в два часа, как прогудит гудок на машиностроительном.
— За десять минут он, знаешь, сколько ударов сделает?
— Верно. Пожалуй, надо крикнуть…
Серёжа подошёл к открытому окну, опёрся животом о подоконник и закричал что есть силы:
— Пе-ть-ка! Иди до-мой!
— Крикни ещё, — предложил Владик.
— Нет, не надо. Он дисциплину знает, будь здоров.
На лестничной клетке послышался лёгкий топот. Дверь отворилась.
— А ты что сегодня сварил, Серёж? — спросил Петя, переступив порог.
— Кашу, — буркнул Серёжа, нарезая хлеб.
Серёже сегодня пришлось вызывать к бабушке врача, бегать в аптеку за каплями. Кроме каши и киселя, он ничего не успел сготовить.
— Садись! — Серёжа указал рукой на стул. — Может, и ты, Владик, с нами поешь?
— Не, — мотнул головой Владик. — Я ведь пришёл, чтобы сообщить тебе об этом, этом самом… У нас дома тоже обедают. Пойду.
Он хлопнул дверью.
Ты что? Ты, что ли, на меня сердишься? — Петя поднял на брата чистые голубые глазёнки.
«Соображает», — подумал Серёжа и спросил сердито:
— Чем сейчас занимался?
— Играл.
— В какую игру играл?
— В чику.
— А ты знаешь, знаешь ты, что в эту игру играют только хулиганы? Это очень нехорошая игра.
Петя испуганно посмотрел на брата и часто-часто заморгал глазами.
— Не знаю.
— Не знаешь? А я знаю.
«Не так я ему объясняю», — подумал Серёжа.
— Это денежная игра, и потому она нехорошая. Ясно?
— А я не проиграл, — замотал головой Петя, — Я брал из копилки пять копеек. А сейчас у меня семь.
— Дело не в этом — проиграл или не проиграл. Играть в деньги нехорошо.
Петя озадаченно сдвинул белёсые брови:
— А почему?
— Это азартная игра. Это вроде игры в очко.
— Какое очко?
— Вот что, друг милый… — Серёжа начал сердиться. Ему было неприятно, что он не может отыскать простых доходчивых слов и проклятая чика по-прежнему остаётся в. глазах Пети непорочной и заманчивой. — Вот что… Играть в деньги очень нехорошо даже взрослым, а маленьким тем более. Это, понимаешь ли, безобразие. Человек должен зарабатывать деньги, а не выигрывать их, не обманывать других. А то научишься паразитом быть.
«Это, кажется, что надо!» — решил Серёжа и победоносно посмотрел на Петю.
— Да и вообще тяга к деньгам — нехорошая штука, — продолжал Серёжа. — Не о деньгах надо думать. Нельзя в эту игру играть. Понял? Согласен со мной?
— Согласен, согласен, — сказал Петя. — Я понял. Я очень понял, что в деньги нехорошо играть. А давай поиграем в чику без денег. Бить будем деньгами, а отдавать деньги друг другу не будем. Просто так. Кто кого обыграет.
— Нет, не буду, — подумав, сказал Серёжа.
— Давай, а! Здесь, в комнате поиграем. Ударять можно в печку. Никто не увидит. Ух, и интересная игра — чика!
— Я тебе покажу «интересная», — рассердился Серёжа. — Вот мама приедет, она тебе задаст.
Петя замолчал. Медленно, нехотя съел несколько ложек каши и стакан киселя. Встал, походил, как сонный, по квартире, подошёл к брату.
— Серёж, а что мне теперь делать?
— Что тебе делать? Попляши.
— Ну тебя, — Петя махнул рукой и нахмурился. Но обижаться он долго не мог и через несколько минут снова подошёл к Серёже.
— Почитай мне книжечку. Только один рассказик.
В руках он держал толстую книжку, на обложке которой были нарисованы солдаты с пушкой.
— Сам читай, — суховато ответил Серёжа.
Петя вздохнул, раскрыл книжку и начал читать, шепча про себя. Серёжа, довольный тем, что брат, наконец, успокоился, углубился в. свою книгу…
На следующее утро Петя вскочил с постели раным-рано и убежал на улицу. Когда завтрак — яичница и чай — был готов, Серёжа крикнул в окно:
— Петька, иди домой!
Петя не отзывался. На улице не было видно ни одного мальчишки. Серёжа накормил бабушку, поел сам и снова крикнул:
— Пе-еть-каа! Иди или худо будет!
Чирикают воробьи, сидя на проводах, жужжат мухи, из соседней квартиры доносится радио.
Серёжа выходит во двор. Это очень своеобразный двор: узкая дорожка возле дома, по сторонам ветхие, почерневшие от дождей досчатые дровяники и прямо против окон широкий огород со множеством узких грядок, тянущихся до забора. На огороде пропалывает морковь бабка Семёновна. Возле бабки ходит старый кот с облезлой шерстью. И больше никого, как говорится, хоть шаром покати.
Серёжа заглянул в соседний подъезд, сбегал в свой дровяник, посмотрел за поленницу, которая высилась рядом с калиткой. Петьки не было.
За огородами виднелся новый деревянный гаражик, построенный одним из жильцов. В него закрывали мотоцикл с коляской. Серёжа пошёл туда. До гаража оставалось несколько шагов, когда Серёжа услышал Петькин голос:
— Э-э, зачем близко подходишь? Бей отсюда!
Послышались другие возбуждённые ребячьи голоса.
Изобразив на лице сердитую мину, Серёжа в несколько прыжков обогнул гараж и увидел группу ребят лет восьми-двенадцати, которые, несомненно, играли в чику: на пыльной земле валялся новенький блестящий пятак. А Лёнька Доминов, приятель Петьки, на глазах Серёжи ударил о стенку гаража трёхкопеечной монетой. Раздался глухой удар, и монета покатилась по земле.
Все ребята, а их было пятеро, настороженно следили за ней.
Рыжеволосый мальчик, ростом ещё меньше, чем Петя, сидел на траве, смотрел на игроков, и вид у него был очень удручённый. Он готов был заплакать. Серёжа понял, что мальчик проигрался.
Игроки не обращали на Серёжу внимания. И только Петя стоял прямо, недвижимо, как оловянный солдатик, и со страхом смотрел на брата.
— Ты опять играешь?! — со злостью выкрикнул Серёжа. — Негодяй ты этакий! Я же тебе говорил, что нельзя. Ты будешь меня слушаться или тебе наподдавать надо?
Ребята прекратили игру и, недовольные, ждали, чем кончится этот разговор.
— Я только смотрел, — быстро проговорил Петя.
Взгляд у него стал какой-то чужой, стеклянный.
— Врёшь! — вконец рассердился Серёжа. — Ты врёшь! Как тебе не стыдно?
— Он только смотрел, — проговорил один из ребятишек фальшивым голосом.
— Подойди ко мне! — скомандовал Серёжа. — Скажи честно. Только честно, смотри: ты играл?
— Играл, — тихо ответил Петя и опустил голову. Сейчас он, тоненький, в матроске и коротких трусишках, с опущенной головой, казался Серёже очень уж маленьким и беззащитным. Ему стало жаль его. Но роль старшего брата обязывала быть непреклонным. Серёжа бросил коротко:
— Иди домой!
Эта история встревожила Серёжу. Встревожила не потому, что Петя снова стал играть в чику. Вернее не только потому, а главным образом оттого, что Петя, всегда правдивый и откровенный, вдруг вздумал солгать. Серёжа решил рассказать обо всём бабушке. Но та никак не могла понять, из-за чего загорелся сыр-бор.
— Он в чику играет! — кричал бабушке в ухо Серёжа. — Это денежная игра такая — чика.
— Ничего не понимаю, — шепелявила бабушка. Врёт, говоришь? Это плохо. В нашей семье отродясь врунов не было. Покойный дед врунов не любил хуже, чем воров. Помню, однажды одолжил он тачку соседу Михайле Кнуту. Кнут — это такое прозвище. А фамилия у него была Клементьев. У нас, почитай, у всех на заводе прозвища были. Михайле надо было навоз свозить из хлева на огород. Взял он, значит, тачку да и поломал ручку у тачки той.
Бабушка долго и подробно рассказывала ещё о дедушке, тачке и Михайле, который любил врать, Серёжа её уже почти не слушал.
— Посматривай за ним, Серёженька, он ведь ещё совсем махонький, — проговорила бабушка и замолкла.
На другой день Серёжа отправился в центр города. Надо было купить продуктов и получить в аптеке лекарство для бабушки. Пете он велел подмести в комнатах и заправить кровать. Пробыл Серёжа в городе долго, наверное, часа два.
Когда вернулся, в квартире было прибрано. На кровати тяжело вздыхала бабушка. Из другой комнаты доносились редкие Лёгкие удары о стену и звон монеты. Серёжа откинул портьеру. Так и есть: Петька опять играл в чику, играл сам с собой.
— Ах ты, дрянь! — крикнул Серёжа и наотмашь ударил Петю по лицу. Петя заплакал. Серёжа в озлоблении ещё раз ударил его. Петя попятился и свалил подцветочник с фикусом. Большой глиняный горшок тяжело ударился о пол и разбился вдребезги.
— Ой, кажется, чегой-то упало, — послышался дребезжащий бабушкин голос. — Серёжик, ты дома аль нет?
— Се-рёж-ка!
Это кричал на улице Владик.
Серёжа открыл окно.
— Чего?..
— Знаешь что… На Первомайской, где Васька Захарченко живёт, ребята в городки играют. Пойдём!
— Жарко, поди, сейчас в городки-то…
— Ничего! Рубахи снимем.
— Сейчас иду, подожди!
Серёжа закрыл окно и форточки (вдруг гроза будет), сказал бабушке, что уходит на улицу, и подошёл к Пете.
— Пойдёшь со мной. Сейчас я не буду тебя отпускать ни на шаг. Так и будешь со мной ходить. Куда я, туда и ты.
— Пойдём, — уныло согласился Петя.
Первомайская улица близко, рукой подать. Это тихая, поросшая травой улица. На ней почти никогда не появляются машины, да и люди ходят редко. Для городошной игры — благодатнейшее место.
Возле двухоконного старенького домика грудились ребята. Человек десять. С взлохмаченными волосами, босые и без рубашек. Они шмыгали носами, говорили громко, с азартом, почти кричали. На завалинке сидел мужчина и курил махорку. Один из ребят, высокий и тощий, держал в руке короткую палку, которая с одной стороны была толще, а с другой тоньше. Он размахнулся и с силой бросил её. Палка устрашающе просвистела в воздухе, бухнулась возле кучи круглых деревянных чурок и покатилась по траве.
— Мимо, — сказал с сожалением Серёжа.
— Чего это ты, то влево забираешь, то перебрасываешь, — с недовольством проговорил мужчина. — Бросай биту без рывков.
— Где бита? — спросил Петя, дёрнув брата за рубашку.
— А в руках у парня. Эту палку называют битой. А чурочки, в которые он бросает палкой, называют городками. Из городков строят фигуры: «пушку», «звезду», «серп», «самолёт» и всякие другие. Они на пару играют вон с тем парнем.
— Бросай биты с одинаковой силой, — снова заговорил мужчина.
— Да я уж и так, — пробормотал паренёк, покусывая губы.
Он бросал биту за битой. Они падали влево и вправо от городков и сзади них.
— Что такое не везёт и как с ним бороться? — сказал высокий парень, стараясь казаться совершенно равнодушным к проигрышу. Но улыбка у него была жалкая, она выдавала парня.
Другому игроку, мальчишке со шрамом на щеке, повезло больше. Он первой же битой попал в фигуру. Городки стремительно покатились в разные стороны.
— Выиграл, выиграл! — радостно крикнул Петя. Он уже начал понимать, что выигрывает тот, кто выбивает городки из квадрата, начерченного на земле.
Парню со шрамом ставили фигуру за фигурой, и он меткими сильными ударами выбивал их. Потом начал играть Владик. Он оказался неопытным городошником — только разваливал фигуры, а выбивать городки не мог.
Слушая насмешливые возгласы зрителей, Владик злился, что-то шептал про себя и со всё большим остервенением кидал биты. Но злость — плохая помощница. Палки летели ещё быстрее, а в цель по-прежнему не попадали.
Серёжа услышал, как Петя пренебрежительно хмыкнул:
— Хэ, мазилы.
Мальчишку заинтересовала игра. Он даже подбежал и поднял биту: интересно узнать, много ли она весит. Владик прикрикнул на него:
— Убирайся! Путаешься тут под ногами.
Петя сделал серьёзное лицо, но отойдя шагов на пять, пробормотал, кося глазами на неудачливого городошника:
— Ма-зи-ла!
Место Владика занял Серёжа. Он играл с мальчишкой, у которого шрам на щеке. Серёжа бил лучше, чем Владик, но где ему было тягаться со своим противником! Тот бросит биту — и фигуры нет. Ещё раз ударит — половина городков за пределами квадрата, остальные — у задней черты. Ещё один удар, и нужно ставить новую фигуру. То был замечательный игрок, прямо чемпион!
Чем точнее бил игрок, тем больше возбуждались зрители: «Вот так!», «Ого!», «Порядок!», хватали друг друга за плечи, подпрыгивали.
На Первомайской улице. Серёжа и Петя пробыли до вечера. Когда они шли домой, Петя говорил, размахивая руками:
— Ух и здорово! Серёж, а можно сделать палки полегче?
— Можно, конечно.
— Давай, сделаем!
— Как-нибудь попробуем.
— Завтра! Сделаем завтра?
— Посмотрим!
— Ин-те-ресная игра.
И Петя добавил про себя:
— Такая же, как чика, интересная.
Серёжа покосился на брата, но промолчал. Он стал понимать, что непобедимая чика сдаётся.
И сейчас многое зависит от него, Серёжи. Поэтому он предложил:
— Завтра утром я тебе сделаю городки. Маленькие, чтобы ты с друзьями мог играть. Только не думай, что так просто можно сбивать фигуры. Тут, знаешь ли, тренировка да тренировка нужна.
— Я, наверно, собью, — проговорил Петя.
Серёжа поморщился:
— Ох и хвастун же ты. Ну, посмотрим… Городки — интересная игра. Но есть и много других интересных игр. Знаешь, мне в позапрошлом году папа показывал, как играть в чижика. Похоже на городки. Или вот змея интересно запускать. Владик в прошлом году хорошего змея сделал! Когда порвалась нитка, так змей у него за пруд улетел. Вон куда!
— Змей! Ага, я видел!.. — прервал Серёжу Петя. — Серёж, а Серёж, давай сегодня сделаем чижика или змея. Давай! Лучше змея. И ветер есть. Я знаю, как надо. Надо бежать и тянуть за собой змея, тогда он будет быстро подниматься вверх. Ладно, а, Серёж?
— И нетерпеливый же ты, — не то осуждающе, не то одобрительно сказал Серёжа и ускорил шаги.
А брат шёл за ним и говорил быстро, заискивающе:
— Сделаем, а, Серёж? Сделаем?


ЕГОРКА


Егорка живёт с матерью на окраине сибирского города в двухоконном домике с сенями и амбаром и древними покосившимися воротами.
Мать делает кирпичи на заводе, заработки у ней небольшие, но им хватает. Да и много ли тому и другому надо. Егорка всё лето ходит в стоптанных брезентовых ботинках и стареньком пиджачке. А на матери всегда одна и та же синяя кофта, которой, кажется, износу нет. Есть у них огород, на котором растут такие красные, такие сочные помидоры и всякие другие овощи. И кроме того, они получают деньги от дяди Феди.
Брат матери, дядя Федя, живёт далеко-далеко, в громадном городе Ленинграде. Деньги он высылает редко, но помногу. Мать в такие дни ходит радостная, в тысячу первый раз говорит Егорке, что дядя Федя человек учёный, что он «вышел в большие люди». Подбоченясь и строго глядя на сына, она добавляет:
— А ты как учишься? Всё тройки да четвёрки, а пятёрок нету. Смотри у меня!
Егорка ни разу не видел дядю. А три дядины фотографии — молодого в тельняшке, тридцатилетнего с сердитыми глазами и сорокатрёхлетнего, полного, важного, — висят на передней стене в. рамке. На этой же стене развешаны фотографии дядиной жены, тёти Оли, и их маленького сына Льва.
Больше никого из родных у Егорки с матерью нет на всём белом свете.
Егорка привык к мысли, что его дядя сильно занятый человек и не может приехать к мим. Но вот однажды с почты принесли телеграмму. Дядя сообщал, что проездом побывает у них.
Мать всполошилась. Нервничая, она стала торопливо прибираться в доме: мыть полы, развешивать занавески, расстилать половики. Подготовила бутыль квасу, настряпала каралек. Егорка старательно подмёл во дворе и наколол берёзовых дров — надо будет подтопить баньку, чтобы дядя мог помыться с дороги.
Он приехал утром на такси. Егорка думал, что у дяди будет много чемоданов, а он привёз с собой только портфель, большой, с блестящими металлическими пластинками по углам. В эти пластинки можно было смотреться, как в зеркало, только лицо казалось страшно широким и каким-то чужим. Сам дядя тоже выглядел не таким, каким представлял его Егорка. Мальчик ожидал очень серьёзного человека, вроде преподавателя математики в их школе, а в дом вошёл весёлый, улыбающийся мужчина. На нём был светлосерый костюм, соломенная шляпа и молочного цвета ботинки.
Мать выскочила из кухни, запричитала:
— Федюшенька ты мой, дорогой ты мой. Господи, наконец-то приехал.
Дядя обнял мать и посмеиваясь, громко сказал:
— Успокойся, успокойся, Маша. Ты же видишь, я жив и здоров.
— Как семья-то? — спросила мать, снизу вверх глядя на брата. — Ольга, Лёвушка…
— Хорошо, хорошо. Здравствуют. Передают вам привет.
О тёте Оле мать вспоминала редко. Говорила, что та «гордячка большая», даже на письма не отвечает.
Гость весело оглядел стены дома, большую русскую печь, старую мебель и сказал:
— Всё детство моё связано с этим домом. Вот по этой скамье я когда-то тащил за хвост кота Ваську. Васька не хотел, чтобы его тащили, и упирался. Мать увидела и крепко отстегала меня ремнём. А здесь, помню, деревянная кровать стояла с надломанной ножкой. Я с неё упал однажды ночью и ударился лбом. На лбу шишка вскочила и отец прикладывал к ней пятак. Кажется, всё сохранилось в памяти. Только, когда жил в Ленинграде, дом казался мне почему-то большим. А он, оказывается, вот какой маленький. И потолок совсем низкий.
— Садись, Федюша, — мать подвинула стул и обтерла сидение рукой, — Надолго ли к нам?
— Завтра надо выехать домой.
— Только одну ночку пробудешь?!
Дядя улыбнулся и развёл руками.
— Дела, Маша. Дела требуют…
— А в баньку сходишь? Я быстро истоплю.
— Предпочитаю мыться дома в ванной. Не беспокойся. Ты извини, у меня не было времени сделать покупки. Возьми вот. — Дядя подал матери пачку денег. — Себе купи что-нибудь и Егору Дмитриевичу.
Дядя надел зелёные полосатые брюки и долго умывался, налив возле умывальника большую лужу. Потом он побрился электрической бритвой, которую Егорке до этого не приходилось видеть, побрызгался одеколоном и пошлёпал себя по лицу, назвав это массажем. Он всё время пел или насвистывал. Мать строго-настрого запрещала Егорке свистеть в доме, а дяде не сказала ни слова.
— Нельзя ли, Машенька, самоварчик организовать. Да чтобы он погромче шипел.
— Счас, счас поставим. Всё сделаем, Федя, всё.
Мать работала так быстро, что не прошло и полчаса, как на столе уже был собран завтрак. В центре стола стоял и добродушно шипел самовар.
— Самовар старик, — пробасил дядя, — он, наверное, живёт ещё с прошлого века. Я сейчас, Маша, пойду в город. Хочется пройтись по знакомым местам.
— О, город наш изменился, — радостно заговорила мать. — Особенно центральная улица. Домов сколько новых! Асфальт везде. Пойди-ка, посмотри, пойди-ка.
— Я тоже пойду сейчас в город, — сказал Егорка. — Мне надо маленьких крючков купить. На большие что-то рыба клевать перестала.
По совести говоря, у Егорки не было особой нужды в крючках, тем более, что в это лето он редко ходил рыбачить. Но так хотелось пройтись по городу с дядей.
Дядя встретил Егоркино предложение без восторга. Он даже чуть-чуть нахмурился и спросил у матери:
— У него есть другая одежда?
— Так школьный костюм куда лучше.
— Хорошо. Облачайся, синьор Егор, в школьную форму.
И вот они в центре города. Дядя шагает медленно, важно. Егорка идёт то справа, то слева от него и часто спотыкается.
— Ты что же это, Егор Дмитриевич, не выпил, а падаешь? — усмехается дядя. — У нас в Ленинграде спотыкаться запрещено. За каждое спотыкание милиционер по рублю берёт.
— Ну, да… — смеётся Егорка. Его забавляют дядины шутки. — Я на витрину смотрел. Там гармошка красивая.
— Зимой вышлю тебе денег на гармошку.
— Я на балалайке пробовал играть, и у меня ничего не выходит. Таланту нету. Я лучше себе чего-нибудь другое куплю.
— Не «таланту», а таланта. Это во-первых. А второе, всё решает труд и настойчивость. Никакого, брат, таланта на свете нет.
Они часто заходят в магазины. Дядя угощает племянника конфетами. Конфеты шоколадные и обернуты двумя бумажками — простой и серебряной. Простые бумажки Егорка выбрасывает, а серебряные кладёт в карман.
— А вы сколько зарабатываете? — спрашивает Егорка.
— Хорошо, синьор Егор. И ты учись жить. На этом свете за одного жоха двух нежохов дают.
Егорка не знал, что такое «жох», и вообще ему было непонятно дядино объяснение, но расспрашивать он не стал.
— Ещё несколько кварталов пройдём пешком, — сказал дядя, — а потом возьмём такси и проедем по городу на тихой скорости. Я, синьор Егор, не привык попусту болтаться по улицам. Время — золото, говорят деловые люди.
Егорка был не прочь прокатиться на автомашине. Он начал припоминать, где стоят такси. Кажется, их больше всего возле магазина, на витрине которого двухствольное ружьё с патронташем. Много и на Октябрьской площади, она будет через два квартала.
Егорка внезапно остановился, не успев ничего сказать. На тротуаре головой к штакетнику лежал старик, неловко согнув длинные ноги. Он вздрагивал всем телом и ударялся лицом об асфальт. С губ его капала кровь. К старику подбежали две женщины.
Егорка схватил дядю за руку:
— Ой, что это с ним?
Дядя, как показалось Егорке, ускорил шаг и сказал тихо и грубо:
— Пошли, пошли…
Пройдя немного, он добавил:
— Без нас подберут.
Они долго молчали. Потом Егорка спросил:
— Он больной?
— Да уж не здоровый, конечно.
— А он умрёт?
— Может быть и умрет, а может быть и нет.
— Я бы в больницу сбегал или за машиной какой… — Егорка боязливо покосился на дядю. А тот сказал весело:
— Хватит болтать, синьор Егор. И попрошу тебя: избавляйся от нехороших словечек — «посюда», «потуда», «ихий». Это местные слова, неграмотные. Понял? Читай, голубчик, побольше. В библиотеку запишись. Библиотека-то близко от вас?
— Нет, далеко.
В действительности от их дома до библиотеки было минут пятнадцать ходу, но Егорка почему-то захотел возразить дяде.
— Всё равно запишись.
Возле кинотеатра было много людей. И как-то так получилось, что дядя очутился впереди, а Егорка сзади. Дядя тихо напевал весёлую песенку, а Егорка молча плёлся за его спиной. Вот две женщины оказались между ним и дядей, потом Егорку обогнал мужчина с мальчиком. Дядю уже не видно.
Егорка резко повернулся и быстро пошёл обратно, почти побежал.
По улице промчалась легковая машина с красным крестом. «Больного повезли», — решил Егорка. На том месте, где лежал старик, валялся маленький клочок бумаги. Прохожие наступали на него. Лица у прохожих были спокойные.
Вскоре успокоился и Егорка. Он глазел на витрины, легковые автомашины и на людей. Долго бродил по берегу реки и смотрел на пароходы, самоходные баржи и катера. Потом он стал соображать, у кого из ребят можно провести время до вечера: с дядей не хотелось встречаться.


ПЛОТ


Бабушка тормошила Диму за плечо, а он не просыпался, мычал и отмахивался.
— Или уж ладно, поспи ещё, — сказала она. — Только когда встанешь, не ругайся, что рыбалку проспал.
Услышав о рыбалке, Дима протёр глаза и вскочил. Вся изба была залита ярким солнечным светом. На пёстрых половиках лежали весёлые тени фикусов. Ходики показывали двадцать пять восьмого.
— Что в шесть часов не разбудила? — захныкал Дима, направляясь к умывальнику.
— Не раз пыталась, да спишь уж больно крепко. Утащи тебя и не услышишь.
Дом бабушки стоял на краю села. Перед окнами был луг, а за ним протекал Тобол. Сейчас над широкой рекой висел лёгкий туман. На гладкой поверхности Тобола появлялись всплески — это играла рыба.
Дима закинул три донных удочки и стал ждать.
Река у этого берега мелкая — воробьям бродиться. Правда, лески у Димы длинные, но всё равно рыба плохо клюёт. Вчера с обеда до ночи просидел, а выловил четыре маленьких чебачка, у которых кости да чешуя. Вся большая рыба в глубине.
Сплошное невезение! А между прочим, из-за рыбалки Дима в пионерский лагерь не поехал, попросился в гости к бабушке.
На берегу не видно людей. Только у поворота реки Димкин одногодок Владька подкатывал к воде короткие бревёшки. Бревёшки были наложены высокой кучей возле домов.
Владик сталкивал с кучи бревёшко и откатывал его ногой и руками. По пути были ямы, бугры, русло засохшей речки. Владику было трудно — пройдёт немного и отдыхает.
«Зачем он это делает?» — удивился Дима. Странный парнишка. Он тоже приехал из города, почти одновременно с Димой, и жил у дяди. Мальчики часто видели друг друга, но не дружили. Владик целыми днями что-то строгал, пилил, мёл во дворе или ходил по огороду и поливал из лейки огурцы и помидоры. Всё это не интересовало Диму. То ли дело рыбачить!
Плохо, что не клюёт. Скучно сидеть одному. Даже посмотреть не на что. Противоположный берег высок, травянист, однообразен. Вот у воды села птица с длинным белым хвостом, побегала и улетела. Прошёл пароход с весёлыми пассажирами, которые пели и что-то кричали Диме. И опять «тишь да гладь, да божья благодать», как говорит бабушка.
Невдалеке паслась коза. Она была привязана к столбику и ходила вокруг него, пощипывая траву.
— Эй, друг, козу запряги бревёшки возить! — крикнул Дима. Он понимал, что его фраза не отличается остроумием, но ему хотелось завести с Владиком разговор. Однако Владик молчал, будто не слышал.
Вот он подкатил к воде четыре бревёшка и стал вбивать в них гвозди. Гвозди были толстые, огромные и похожи на букву п. Один конец гвоздя он вбивал в одно бревёшко, а другой конец — в другое.
Дима никак не мог сообразить, что делает Владик, и, любопытствуя, вытянул шею. Зазвонил колокольчик у удочки. Дима снял чебачка, насадил на крючок червя, забросил леску и снова взглянул на соседа. Владик прибивал к бревёшкам доску.
«Плот. Он делает плот, — догадался Дима. — Это интересно!»
— Вбивай побольше гвоздей! — крикнул Дима. — А то развалится.
Ему очень хотелось посмотреть, какой плот строит Владик, и он уже жалел, что кричал ему «козу запряги».
Мальчик снова промолчал.
«Ну и шут с тобой! — рассердился Дима. — Посмотрим, как ты свой плот будешь на воду сталкивать. Попросишь помочь — не пойду».
Владик работал долго. Потом он принёс из дому длинную берёзовую жердь и начал этой жердью отталкивать плот. Подсунет её под плот, оттолкнёт и снова подсовывает.
«Молодец!» — одобрил Дима, ещё более удивлённо посматривая на парнишку, который, вместо того чтобы рыбачить, занимается такой тяжёлой работой.
Сам Дима не привык трудиться. В маленькой городской квартирке всё делала мать. Даже Димину кропать она заправляла. А что делал Дима? Он играл с ребятами, смотрел телевизор, иногда читал книжки о путешествиях. Ну, конечно, готовил уроки. Мать ругалась, когда он приносил двойки и тройки.
Столкнув плот на воду, Владик стал отталкиваться жердью. Отъехав от берега довольно далеко, он поднял с плота якорь, привязанный к верёвке, и бросил его в воду. Потом укрепил вертикально жердь, воткнув один конец её в дно реки. Жердь и якорь хорошо держали плот.
Это было здорово! Дима встал, чтобы лучше разглядеть. Но когда Владик поднял с плота две удочки, Дима даже подскочил. Он никак не думал, что Владик будет рыбачить.
Диме по-прежнему не везло. А Владик посидит-посидит да вытащит рыбину раза в три больше, чем Димины чебачки. Ведь с плота клюёт куда лучше, чем с берега.
Когда стало жарко и рыба перестала клевать, Владик подогнал плот к берегу.
— Я такой же сделаю, — сказал Дима. — Только вот не знаю, где якорь достать. Ты где доставал?
Владик усмехнулся:
— Хо! А молоток в руках держать умеешь? А якорь… Якорь я могу тебе свой отдать…
— Ты не больно…
— Сам не больно-то…
У бабушки во дворе не было коротких бревёшек. Пришлось распилить длинное бревно, которое лежало у сарайчика, как сказала бабушка, «чуть не со времён царя Николашки».
Дима думал, что сможет пилить, а не смог. Бабушка, намаявшись с ним, попросила помочь соседку. А внуку сказала:
— Экой же ты нехваткий.
Рассердившись на себя и неизвестно почему на бабушку, Дима стал быстро перекатывать бревёшки к реке.
Возникла новая задача: где достать гвозди, такие, как у Владьки. Бабушка сказала, что это не гвозди, а скобы. Их когда-то покупал дедушка. Но дедушки нет в живых уже пятнадцать лет. Дима долго рылся в ящиках, корзинах и банках, разложенных под сараем. И, наконец, нашёл шесть скоб.
Вбить их оказалось не так-то просто. Дима за всю свою жизнь забил только один маленький гвоздик — в табуретку на кухне, за что мать назвала его «паршивым мальчишкой». Скобы почему-то вбивались криво. Он их вытаскивал, ударял по ним как мог осторожно, а они всё же врезались не туда, куда надо.
Когда скобы были вбиты, а указательный палец левой руки посинел от удара молотком, Дима попробовал, как скрепились бревёшки. К великому огорчению он убедился, что плохо: плот сильно шатался и был готов вот-вот развалиться.
«Ничего не выйдет», — решил Дима. И тут ему так захотелось поплавать на плоту, что он не удержался и вприпрыжку побежал к Владику. Тот в это время подходил к берегу. «Обедать ходил, — сообразил Дима. — Бабушка говорит, люди после обеда добреют».
— Слушай, — сказал Дима, — продай мне свой плот на три дня. А? Я тебе за это рубль дам. Два килограмма чебаков на базаре купишь. Ты не думай, я в самом деле рубль отдам.
— Что мало даёшь?
Владик сказал спокойно, насмешливо поглядев, на Диму, и Дима понял, мальчик не отдаст плот даже за сто рублей.
— Возьми меня с собой. А?
— Плот не удержит двоих, — серьёзно ответил Владик. — Пойдём ко дну топорами. Если хочешь, давай сделаем плот побольше.
— Давай!
— Подкатывай сюда свои брёвнышки. Скобы найдёшь? А гвозди? Я сейчас принесу доски.
Он ушёл. Вздохнув. Дима стал перекатывать бревёшки. Ему казалось, что они сейчас катятся легче, чем утром. «Привыкаю», — подумал он и улыбнулся.
Владик принёс две доски и ножовку.
— Пили, а я подержу.
Когда Дима стал распиливать доску, Владик поморщился.
— Ты что. никогда ножовку в руках не держал? Не держал? Давай я.
Ножовка у Владика легко врезалась в дерево.
— Это меня брат научил. У него все инструменты есть. И слесарные, и столярные, и всякие другие. Когда у меня не получается, он ничего… показывает. А если я всё время по улице бегаю, он ругается. Папа говорит: «Да пускай Владька бегает». А Володя, брата Володей звать, говорит: «Надо и бегать, и работать». Он, Володя-то, бригадир, на станкостроительном, Рычков фамилия. Зимой о его бригаде в газете писали. И фотографию всей бригады напечатали. Видал? На, допиливай! Поучись хоть немножко.
Говорил он сердито, а улыбался.
Диме вдруг стало стыдно, что у него ничего не получается. Он попробовал пилить, как Владик. Но лоска двигалась из стороны в сторону, а зубья ножовки почему-то застревали в дереве.
Когда доски были перепилены, Дима предложил:
— Пошли, искупаемся.
Владик уже начал было снимать рубаху, но передумал.
— Нет, давай сперва сделаем плот и с плота…
Быстро и ловко прибив одну доску, Владик положил на брёвна вторую доску и подал молоток Диме.
— Хочешь?..
Гвозди у Димы гнулись и ещё больше, чем скобы, шли вкось.
— Не торопись, — советовал Владик, — ударяй прямо.
Диму затошнило от усталости. Он подумал, что неплохо бы сбежать. Шут с ним, с плотом. Можно прожить и без него. Но бежать было стыдно. И почему другие могут всё делать, а он нет.
А потом, когда ребята привели плот на середину реки, Дима, закинув удочки, подумал: «Хорошо!»
В этот вечер он принёс домой большущего язя, в два карандаша длиной. Бабушка даже не поверила, что рыбину выудил Дима и несколько раз спрашивала:
— Скажи, у кого ты её купил?
Ночью Дима спал на сеновале. Он всегда спал в комнате, а тут ему захотелось полежать на сене. Владька сказал, что «на сене здорово хорошо». Ночь выдалась холодная. Дима много раз просыпался и, ёжась от холода, плотнее укрывался полушубком.
На этот раз он проснулся рано. С реки несло прохладой, над селом поднималось громадное, красноватое солнце. На улице мычали коровы, слышались окрики пастуха.
Бабушка пекла пироги с луком.
Под окнами раздался пронзительный свист. Дима открыл окошко и увидел Владика.
— По реке косяк рыб идёт, — сообщил Владик полушёпотом. — Сам видел. Так и ходют, так и ходют по дну-то. И плещутся. Так и плещутся. Пошли.
Дима схватил пиджак, кепку и, завернув в газету два пирога, побежал на улицу.
— Куда ты?! — крикнула бабушка. — Поешь сперва. Ну, что за мальчишка!
Они проплыли по течению около километра. Косяка рыб Дима не увидел, но путешествие ему очень понравилось.
Уже поспела земляника. Из травы проглядывали белые, красные, синие головки сыроежек. Ребята нашли два рыжика. А сколько было в лесу крепких сосновых шишек! И каждая летит далеко, если её нацепить на длинную палку и, размахнувшись, бросить.
Походив по лесу, они решили сделать скамейку и укрепить её на плоту. У Владика был топор. В карманах он нашарил с десяток гвоздей. Ребята срубили сосенку, притащили к реке, отодрали от плота доску и начали строить скамью.
Скамья получилась плохая. Она никак не стояла на своих четырёх ногах, кособочилась и падала. Дима подровнял ножки скамьи, выдергал гвозди и снова вбил их. Сейчас скамья выглядела хорошо, совсем как настоящая, но когда Владик сел на неё, она развалилась.
Они долго гнали плот против течения. Владик рассказывал:
— Лес здесь до самой тундры тянется. А зверья!.. Даже медведи есть. Мы в прошлом году в поход ходили. Всем классом. Километров сорок прошли. В сам-деле. Ночевали в селе. В школе. А у татарской деревни сели на пароход и обратно в город. У той татарской деревни грибов сколько! Уу! Грузди, сыроежки, подберёзовики, в общем всякие-всякие. Не пройдёшь, чтобы не растоптать грибы. Хоть как шагай. Говорят, старики-татары не едят грибы. Не слыхал? Мы с Мишкой Дубком… Фамилия у него Дубов, но ребята его зовут Дубком. Так мы с Мишкой грибную косилку сделали. Не веришь? Можно было и без косилки. Собирай себе в корзину, пока полную не наберёшь. Но мы решили сделать косилку. Попросили в колхозной кузнице пластинку металлическую, длинную-длинную, и наточили её. А потом попросили два старых колеса, которые на улице лежали. Кузнец приделал пластинку к этим колёсам, потому что у нас с Мишкой ничего не получалось. Мишка собрал у ребят полотенца. Мы их сшили и привязали к пластинке. А к полотенцам привязали сачок, которым бабочек ловят. Мишка и я тянули косилку, а ребята сзади держали полотенца и сачок.
Потом мы грибы варили. И с Мишкой сделалось плохо, потому что с хорошими грибами попали поганыши. Грибы поломались и не поймёшь, где поганыши и где не поганыши. С Мишкой сделалось плохо и позвали фельдшера, потому что врача в той деревне нету. А когда Мишку вылечили, все стали ругать меня, будто я один строил косилку. И говорили, что у них весь вечер из-за нас с Мишкой попортился. Слушай, а в колхозах грибы выращивают или нет?
У Димы были другие мысли. Он сказал:
— Владь, а хорошо бы большой плот построить. И прокатиться до самого Салехарда. И на плоту бы избушку поставить с печкой и трубой — вдруг холодно будет.
— Хэ! — махнул рукой Владик и изо всей силы оттолкнулся шестом от берега. — Где ты её возьмёшь, избушку? Ребята с Малой Заречной футбольную площадку строят. За огородами. Ямы закапывают. Там ям всяких много. Бугры срезают. Бугров тоже много. Завтра будут ворота ставить. И сразу же играть будут. Меня звали в их команду. Пойдём, и тебя примут. Только помочь им надо ворота поставить.
Дима молчал.
— Я, понимаешь, никогда не видел, как ставят ворота, — добавил Владик. — А ты?..
На другой день после завтрака Дима надел старую рубаху, взял лопату и сказал:
— Я, баб, к обеду приду.
Бабушка довольно улыбнулась. Ей нравилось, когда внук занимался делом.
С улицы слышался Владькин голос:
— Димка! Не забудь ножичек перочинный, тот, который с шилом.


ДВОЕ В ЛЕСУ


Костя был озлоблен против Игоря. Неженка, дуралей — с ним, пожалуй, можно и совсем замёрзнуть.
Что же делать? В каком направлении идти?
Лес будто замер в тишине, только слышен скрип снега под ногами. Как странно: идёшь — вроде бы жарко, а пальцы рук, нос и уши мёрзнут. А попробуй-ка остановиться — холод сейчас же начинает пробираться даже в валенки.
Костя радовался, что стояла тихая погода. Если бы мороз был с ветром — пришлось бы совсем плохо.
Мальчики шли на лыжах. Впереди двигался Костя, в двух-трёх шагах от него — Игорь.
Оба молчали. Неожиданно Игорь запел:
По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах…

«Посмотрим, как ты попозже запоёшь, — подумал Костя со злорадством. — Это тебе тайга, а не тёпленькая квартирка».
Косте часто приходилось бывать в лесу. Летом он ходил с матерью за грибами и ягодами. Зимой с отцом охотился на белок и зайцев. Но. ориентировался в тайге он плохо, видимо, потому, что привык ходить не один. Костя был вынослив. Дома его не очень-то баловали, заставляли колоть и носить дрова, подметать во дворе, ходить за водой, нянчить четырёхлетнего братишку и делать многое другое. Если же Костя пытался отлынивать от работы, отец и мать брались за ремень. Отец был шофёром, а мать торговала в продовольственном магазине.
Совсем по-другому складывалась жизнь у Игоря. Его мать ещё когда-то давно-давно умерла, и за мальчиком присматривала бабушка. Отец редко бывал дома. Он работал инженером и всё время ездил по участкам леспромхоза. Бабушка баловала внука, исполняя все его капризы. По дому он совсем ничего не делал. До пятого класса бабушка частенько выполняла домашние задания за Игоря, потом перестала выполнять — ей уже не хватало образования.
Мальчики учились в одном классе. О Косте говорили, что он очень способный. Игорь же считался отстающим учеником. Ребятишки дразнили его «Игорёк — выучи урок».
Бывает, что Игорь быстрее всех усвоит то, о чём рассказывает преподаватель. Но уже на другой день все ребята знают больше: они повторяли дома материал, а он нет.
Был Игорь нетерпелив, брался за многое и ничего не доделывал. Так или иначе, а о нём сложилось у школьников мнение, как о человеке легкомысленном и не очень толковом.
Но в одном паренёк не отставал от сверстников — он неплохо ходил на лыжах. Даже лучше многих. Сегодня Игорь уговорил Костю пойти с ним на лыжах в лес. Они вышли перед обедом, надеясь часа через два вернуться. Но уже приближался вечер, а ребята всё ещё не выбрались из лесу: они заблудились. Сначала Костя и Игорь шли по дороге, соединяющей посёлок с участком леспромхоза. Потом Игорь сказал, что у него мёрзнут руки и вообще ему надоело в лесу, он хочет домой. Чтобы сократить путь, решили пройти до посёлка по снежной целине, напрямик. Шли, шли, а куда зашли — неизвестно. Сначала им попадались пеньки, поломанные берёзки, хотя ни дорог, ни тропинок не было. А потом уже ничто не напоминало о человеке. Ребята шли по не тронутой людьми тайге.
Попробовали определить стороны горизонта. Но на небе сплошная серая облачная масса, трудно угадать, где солнце.
— Определить стороны горизонта можно по многим признакам, — быстро заговорил Костя. В его голосе почувствовалось некоторое напряжение, как бывало во время ответов на уроке. — На южной стороне деревьев можно найти муравьиные кучи, но их сейчас, конечно, не увидишь. На северной стороне у деревьев больше мха и снега. Ты помнишь?
— Нет, забыл чего-то. Знаешь, пойдём-ка обратно по своей лыжне. Самое лучшее… Ну, узнаем мы, где север, где юг. а где посёлок, нам всё равно точно не определить.
«Он прав, — подумал Костя, — так и придётся сделать».
Ребята повернули обратно. Они успели пройти с километр, как вдруг повалил снег. Снежинки, большие, пышные, медленно-медленно падали на землю, но вскоре их стало так много, что трудно было разглядеть даже ближайшие деревья.
Лыжню заносило. Костя первым понял опасность. Он почувствовал неприятный холодок в груди, а затем слабость во всём теле, похожую на ту, которая бывает после выхода из угарной бани. Ему вспомнились рассказы отца о некоторых охотниках, уходивших в тайгу и исчезавших, будто их никогда и не было.
Игорь запел какую-то унылую песенку. Костя удивился: неужели человек не понимает, что за опасность угрожает им? Или, может быть, он очень бесстрашный? Едва ли. Просто Игорь ещё не сталкивался с опасностью и не думает, что жизнь может когда-нибудь подготовить ему скверную неожиданность.
Сейчас его пение даже бодрило. Костя сознавал, что паника — плохой помощник в беде, но всё же сказал своему спутнику:
— Лыжню замело, понимаешь ли, иду наугад.
Игорь отозвался с досадой:
— Есть как хочется! У тебя нет спичек? Жаль! Костёр бы разожгли, если не выйдем к ночи. Я где-то читал, что можно забраться под снег и прекрасно выспаться. Так делают, например, в тундре. Но в такую постель, я, конечно, ложиться ни за что не буду.
Костя подметил, что даже сейчас у Игоря проявляется манерность. Он сказал будто бы между прочим:
— Только бы звери не напали.
К удивлению Кости, Игорь равнодушно отозвался:
— Может быть, ничего… Здесь ведь только волки да медведи. Волки, говорят, редко нападают на людей — только тогда, когда здорово голодные, в конце зимы. Медведь, если не рассердишь его, тоже не нападёт, его даже испугать можно. И вообще медведь больше питается растительной пищей: ягоды ест, молодые ветки, жёлуди разные и даже траву. Муравьёв любит. Сладкое выискивает. Ну, а сейчас можно встретить разве только шатуна, все медведи в берлогах.
Костя слушал Игоря молча, всё более удивляясь, а потом спросил:
— Откуда ты это знаешь?
— А я читал. Понимаешь, когда мне что-нибудь интересно, я быстро запоминаю. А вот уроки иногда ну никак не могу учить. А как бабушка скажет: «Ты отдохнул бы, Игорёк», я и совсем бросаю… Отчего это, интересно, а?
— Испортили тебя, вот чего. И сам ты себя испортил. Мать моя дала б тебе… Она, знаешь…
— Ой, Коська, смотри, сосенки какие ободранные, где-то дома близко! — крикнул Игорь, но, глянув на бесстрастное лицо товарища, спросил обеспокоенно:
— Чего ты?
— Это лоси объели, — пояснил мрачным голосом Костя.
Они стояли на длинной и узкой поляне, на которой кое-где росли жиденькие сосенки. Верхушки их словно обрублены — здесь кормились лоси.
Вскоре ребята набрели на лося. Он обгладывал кору с молодой осины, откинув па спину громадные рога. Чёрнобурую голову зверя трудно было отличить от тёмных веток деревьев. Зато ясно вырисовывались на снегу, как стволы четырёх сосенок, его длинные ноги.
Ребятам приходилось слышать рассказы охотников о том, что лось выглядит неуклюжим, но Косте и Игорю он показался красивым и могучим животным.
Не дыша, ребята любовались на него, потом Костя крикнул с азартом охотника:
— Э-э-э-у!
Лось стремительно кинулся прямо через кустарник и мелкие сосенки. Он уже исчез из вида, но всё ещё слышался треск сучьев и топот.
— Пугливый, — сказал Костя, — привык от людей удирать. А бывает наоборот. Знаешь, о чём я прочитал недавно в книжке? Пас мужик коров и видит: сохатый из лесу идёт. Идёт, как к приятелю в гости, спокойно так. А в стаде-то бык был, бросился этот бык на сохатого. И стала между ними страшная драка Сохатый свалил быка и начал его бодать. А пастух боится подступиться. И, понимаешь, страшно избодал лось быка, а потом пошёл не спеша обратно в лес.
— А в старину сибиряки за лосем с топорами ходили, — заговорил Игорь, — я читал.
— Ты, видно, много читаешь, — усмехнулся Костя.
— Ага, — согласился Игорь, — я очень люблю читать, особенно про необыкновенное.
Несколько минут шли молча, потом Игорь заговорил почти с отчаянием:
— Да где мы? Куда нам идти?
Ребята вновь стали соображать, где же посёлок? Они боялись уйти на север от него. Там на десятки километров не было населённых пунктов.
Вскоре лыжники вышли на какую-то необычную, по-видимому, болотистую местность. Кругом был очень густой кустарник и только кое-где виднелись невысокие толстые деревья, ветвистые и кривые. Летом здесь, вероятно, невозможно продвигаться без топора.
В отдалении постукивал дятел. Ребята спугнули несколько зайцев. Костя проговорил:
— Лесных мышей здесь много — вон сколько следов. Вот тут зайчишка пробежал, а это и не знаю, чей след. Ой, чёрт, как руки замёрзли!
— На, бери мои, — предложил свои перчатки Игорь, — они тёплые. И давай я пойду первым, ты ведь устал.
— Иди сзади, мне привычней… И перчаток не надо: поменяемся — у тебя будут руки мёрзнуть, — грубовато ответил Костя, а сам подумал: «Неплохой парень этот Игорь».
Костя видел, что Игорь с непривычки сильно устал, хоть и не жалуется, как в начале лыжной прогулки: дышит он тяжело, с хрипотцой, прихрамывает на правую ногу.
— У тебя, наверное, портянки сбились?
— Нет, я в носках.
— Ну, тогда валенки жмут или слишком свободные.
— Ага, свободные. Ноги у меня прямо болтаются в них.
— Э-э-э! Ну, кто же в дорогу так одевается? Мозоли натёр.
С Костей случилось другое несчастье — он обморозил пальцы рук. Игорь стал растирать их ему перчатками. Руки отошли и заныли. Костя ругался и жаловался, что мать до сих пор не собралась связать ему тёплые варежки.
Между тем надвигался вечер. Стало темнеть. С темнотой пришли страхи. Ребятам казалось, что за кустами затаились звери, что вот-вот на них кто-нибудь набросится. Только сейчас оба ясно поняли, как они беззащитны. Откуда-то налетел шальной лёгкий ветер. Не опускаясь на землю, он пронёсся над лесом: верхушки деревьев зашумели. Ребята прижались друг к другу и замерли.
Когда вновь стало тихо, они пошли. Оба почувствовали озноб и необычайную усталость. Хотелось сесть на снег, опереться о дерево и отдохнуть, поспать немного.
— Давай посидим, — просяще сказал Игорь.
Костя ответил со злостью:
— Иди! Замёрзнуть захотел?
В голове у Кости шумело. Почему-то стали представляться дом, мать, отец и особенно братишка Борька. Он всюду лезет, этот Борька, всем интересуется, такой шумливый… Костя часто сердился на маленького брата, покрикивал на него. А сейчас думалось о нём с нежностью.
О чём-то своём думал и Игорь. Вдруг он схватил Костю за руку.
— Я боюсь, Костя! А бояться нельзя. Если дать волю страху — человек погибнет. Он не способен к борьбе. Я знаю. Моряки во время кораблекрушения быстро погибают, если боятся.
Костя молчал.
Они шли и шли. Шли без конца. Вот Костя внезапно остановился, сбросил с правой ноги лыжу и стал быстро-быстро водить ногой под снегом. Потом он издал какой-то странный крик:
— Ааа!
Игорь вздрогнул, испуганный непонятным поведением друга.
Но тут раздался радостный возглас Кости:
— Дорога!!
…Поздно вечером, еле передвигая ноги, подошли ребята к деревне Зелёный Ключик. Увидев домики, услышав лай собак, Костя и Игорь посмотрели друг на друга и молча обнялись. Оба почувствовали, что тяжёлое испытание необычно сблизило их.
Через два дня в классе учитель географии вызвал Игоря к доске. Игорь медленно встал. Костя увидел насмешливые улыбки ребят и услышал шепоток:
— Сейчас спутает Аральское море с Азовским.
Костя почувствовал, что теперь не может равнодушно слушать эти насмешки. Он знал, что Игорь может учиться хорошо, и он будет учиться не хуже других. Только ему необходимо помочь. А в чём и как помочь — надо подумать. И Костя обязательно что-нибудь придумает, это теперь его долг — долг друга.


ЭДУАРД И ЛЕОПАРД

После обеда мать пошла в магазин и, вернувшись, сообщила Толику:
— К Пелагее гости приехали. Брат с женой и сынишкой. Отпуск на юге проводили. К Пелагее по пути заглянули. Брат-то работает инженером, а жена у него плановик, только сейчас нигде не работает, по дому управляется. У сына ихнего имя какое-то чудное — Эдарт.
— Наверно, Эдуард, — поправил Толик.
— Да, Эдуард, правильно…
Мать сняла резиновые сапоги, повесила жакет, положила на сундук шаль и обтёрла мокрое лицо полотенцем.
— Что за погода стоит, не пойму, — сказала она. — Август, а в платье на улицу не выйдешь. Худое нынче лето.
Она внимательно оглядела сына и проговорила с неудовольствием:
— Какой ты неаккуратный! Опять пуговицу оторвал. Давай, зашью.
Толик снял рубаху и, пока мать пришивала, смотрел в окно, надеясь увидеть на улице Эдуарда. Толе хотелось узнать, как выглядит этот мальчик. Наверное, гладкий, чистенький. В одном классе с Толиком учится сын главного инженера станкостроительного завода Вена Иванчук. Ходит он в красивом шевиотовом костюмчике, хорошо учится, никогда ни с кем не дерётся.
Отец Толика был прокатчиком на заводе. Пять лет назад он сильно заболел и умер, и сейчас Толя живёт с матерью, которая работает уборщицей в горпромкомбинате. Их деревянный дом в три окна, с высокими воротами и черёмухой в палисаднике стоит на самой окраине города, возле оврага. На дне оврага всё лето грязно, как в болоте. В дождливые дни по улице к оврагу текут десятки ручейков. Они становятся многоводными и быстрыми, как только посильнее припустит дождик.
У Толи много работы по дому: надо подметать во дворе, колоть дрова, помогать матери ухаживать за огородом. Иногда мать задерживается на работе, и Толя сам готовит обед — суп и жареную картошку или кашу. От природы медлительный и вялый, он едва успевает делать всё, что требуется.
Ребятишек на этой окраине города было немного, и поэтому новичков сразу же замечали. Даже уличные собаки и те узнавали, кто местный, а кто приезжий. Своих не трогают, а на чужих лают.
Но Эдуард умел обращаться с собаками. Это Толя увидел, как только вышел на улицу. Сын инженера стоял возле оврага и говорил повелительным голосом Шарику — маленькой рыжей бездомной собачонке:
— Поди сюда, поди сюда! На!..
Он бросил что-то.
«Колбаса», — догадался Толик. Шарик стал есть колбасу, помахивая маленьким хвостом-обрубком. Эдуард провёл ботинком по спине Шарика. Собачонка заворчала.
— Цыц! — крикнул Эдуард.
Шарик вздрогнул и прижался к земле.
Пока сын инженера возился с собакой, Толик разглядел его. Эдуард был года на два старше Толи. У него взлохмаченные русые волосы, пристальный и какой-то неприятный взгляд. Спортивная куртка сильно помята, брюки покрыты грязью, серой, высохшей и чёрной свежей. Сильно измазаны грязью и ботинки. Видно, что Эдуард не бережёт одежду и обувь.
— Эй, поди-ка сюда! — сказал он Толику. — Ты на этой улице живёшь? В котором доме? Так. А почему никого из ребят не видно? Прячетесь, как суслики. Вечером забирай своих друзей и приходи играть.
— Во что играть? — деловито спросил Толя.
— Найдём во что. На то и голова есть.
Эдуард повёл Шарика к дому своей тётки. Как только он открыл ворота, во дворе послышался громкий лай. Это был голос огромной злой собаки — Леопарда, которую тётка Пелагея всё время держала на цепи. «Вот попробуй-ка с Леопардом справиться, — со злорадством подумал Толик. Новый сосед ему не очень понравился. — Слишком уж важничает. Привык, наверное, у себя дома командовать ребятами. Но вообще-то, парень общительный. Это хорошо».
Весь вечер Толик читал книгу и на улицу не выходил.
На другое утро он погнал козу в овраг. На склонах его растёт густая трава. Здесь каждый день пасутся козы. В овраге Толик увидел Эдуарда. Тот стоял, наклонившись над деревянным мостиком. Вот он с силой дёрнул руками снизу вверх и выпрямился. В руках у него была доска. Размахнувшись, Эдуард бросил её в ручеёк, текущий по дну оврага. Потом снова наклонился.
«Что он там делает?» — подумал Толик. Предчувствие чего-то нехорошего вдруг овладело им.
Толик спустился па дно оврага и по траве, огибая ямы, пошёл к мостику. Возле мостика он ступил в крапиву и, морщась, несколько минут дул на ногу.
Эдуард стоял к нему спиной и вытирал рукой вспотевшую шею. То, что увидел Толик, ошеломило его. Эдуард разобрал мостик. У ручейка и в воде валялись доски и жерди. Мостик был маленький, без перил. Через него проходила дорожка к другому берегу оврага, возле которого начинались луга.
— Ты чего глаза выпучил? — спросил Эдуард.
— Зачем мостик сломал? — Толя смотрел на Эдуарда с недоумением.
— А что? — Эдуард сердито нахмурил брови и поджал губы. — А тебе-то чего?.. Тебе-то чего, я спрашиваю?!
— Тут все ходят!
— Я же одну жердь оставил.
Верно, между двумя бережками речушки лежала толстая сучковатая жердь. Но по ней мог пройти только акробат. Толя подумал: «Наверное, Эдуард разобрал мостик, чтобы упражняться в ходьбе по жерди».
— А потом ты опять сделаешь мостик? — спросил он.
Эдуард подошёл к нему и, поднеся к самому лицу кулак, прошипел:
— Убирайся отсюда, а то худо будет. Понял?!
Кулаки у него были здоровые. И по всему видно, что бить он станет без всякой жалости. Толя почувствовал и озлобление и досаду. Он не знал, что ему делать. Потом подумал: «Не я ломал мостик. Пусть сам отвечает за свои дела», — и пошёл обратно, а Эдуард пронзительно засвистел ему вслед. Толя сел на берегу оврага и посмотрел вниз. Эдуард, балансируя руками и пошатываясь, медленно шёл по жерди. Жердь под его тяжестью сгибалась, он останавливался на секунду-две и снова двигался. Вот он дошёл до другой стороны речки, постоял немного и пошёл обратно.
Толик попробовал, крепко ли привязана коза. Ещё раз посмотрел на Эдуарда, сердито плюнул и зашагал к дому. У него было тяжело на душе. И всё из-за этого приезжего мальчишки! Конечно, Толик мог бы вести себя с ним потвёрже и прямо сказать ему, что хороший парень не станет ломать мостик, которым пользуется много людей. Можно также сообщить обо всём тётке Пелагее, ребятам. Но тогда неизбежны неприятные объяснения, а от Эдуарда можно получить взбучку. Толик боялся всего этого. Его мать, тихая, робкая женщина, всегда внушала сыну, что лучше быть в стороне от ссор и бойких мальчишек. Если с улицы доносились громкие возбуждённые голоса ребятишек, мать говорила: «Не ходи туда, не ходи, без тебя обойдутся». И Толик оставался дома.
Эдуард ходил по улице задрав голову и никому из мальчишек не уступая дороги. Возле дома тётки Пелагеи он вывесил волейбольную сетку. Сюда вечерами стали собираться ребята. Эдуард играл лучше всех. Когда он, подпрыгивая, ударял по мячу, стараясь «утопить», его глаза зло сверкали. И опять Толику становилось не по себе.
Эдуард знал много игр. Он научил ребят стрелять из лука, прыгать через барьер. И везде непременно хотел быть заводилой, всюду слышался его командный окрик. Ребята не столько любили Эдуарда, сколько побаивались. Но за одно уважали: он не был скуп, угощал конфетами и печеньем, которые у него всегда были в кармане.
Однажды днём Толя вместе с ребятами поехал кататься на лодке. Лодка была большая и тяжёлая. Она глубоко сидела в воде и очень медленно двигалась.
Ребятам казалось, что виновна не лодка, а гребец — Сенька Плахин. Они стали требовать, чтобы Сенька оставил вёсла, а он не захотел. Тогда Костя Кудряшов, известный в округе подлиза и нюня, решил силой вырвать у Сеньки вёсла. Он всё время выслуживался перед Эдуардом и сейчас стремился показать перед ним свою силу. Сенька толкнул его, и Костя перелетел через борт. Эдуард, как был — в тапках и брюках, — прыгнул в воду и стал помогать Косте залезать в лодку. Конечно, он мог бы и не прыгать — Костя умеет плавать, но всем ребятам это понравилось — он поступил как настоящий товарищ.
Вечером Толя пошёл в овраг за козой, потом ужинал с матерью. А после ужина, когда мать начала мыть посуду, выглянул в окно. И вот что он там увидел. Эдуард стоял у ворот дома бабки Филатовны и сильно бил по лицу Кольку Устюгова. Колька порывался бежать, но Эдуард отбрасывал его к воротам и снова бил. Колька всхлипывал, стонал и выкрикивал что-то непонятное.
Толик закрыл окно и откинулся на спинку стула. Ему было очень жалко Колю. Он намного меньше Эдуарда ростом и. конечно, слабей его, но всё-таки часто спорил с ним. Колька вообще упрямый мальчишка и, что думает, обязательно скажет. Видимо, Эдуард решил сломить Устюгова, подчинить его себе.
— Что с тобой? — спросила мать, выйдя из кухни. — Вид у тебя какой-то нехороший. Уж не заболел ли?
— Нет, ничего.
— Пошёл бы побегал на улице.
— Да неохота мне.
Мать ещё раз внимательно поглядела на сына и снова ушла на кухню.
А Толя в это время думал: «Колька не будет молчать, он пожалуется, и Эдуарда накажут. И пусть наказывают, так ему и надо. Его никто жалеть не будет. А вообще-то надо быть от него подальше».
Толик несколько дней не выходил на улицу: уведёт козу в овраг, дойдёт до хлебного магазина и снова домой. В свободное время он один играл во дворе, ходил по огороду или читал книжки. Иногда сидел у окна. Эдуард тоже появлялся редко и вёл себя тихо. Видимо, Колька пожаловался на него.
Но сидеть всё время дома было невозможно. А последние два дня, как нарочно, стало тепло. Солнце светило так ярко и весело!
Толик вышел за ворота. На улице почему-то не было никого из ребят. Возле дома Филатовны возилась в канаве свинья. Она хрюкала и рыла землю так быстро, будто боялась, что скоро и канава и земля исчезнут. Недалеко от неё валялся в траве старый деревянный наган. На дороге воробьи клевали кем-то высыпанный овёс. Овса было мало, а Воробьёв много, наверное, до сотни.
Калитка у дома тётки Пелагеи открыта настежь. Во дворе никого не видно. Даже собака куда-то исчезла. Толя на всякий случай отошёл подальше от ворот — вдруг Леопард выскочит.
Хорошо гулять на улице. Толик не спеша дошёл до оврага и тут увидел Эдуарда. Он держал за ремешок Леопарда и натравливал его на куриц, которые разгребали мусор.
— Бери их, бери!
Леопард рычал, гавкал и, скаля длинные белые клыки, пытался вырваться. Курицы громко кричали и, хлопая крыльями, отлетали на дорогу и в овраг. Даже старый Филатовнин петух, известный в округе драчун, испугался собаки и, переваливаясь с боку на бок, во всю улепётывал к своему дому.
Эдуард хихикал.
— Эй, берегись! — крикнул он, увидев Толю. — А то съест вместе с костями!
Толя повернулся и пошёл по улице ускоренным шагом, почти побежал. Он услышал, как зарычала собака и Эдуард сказал: «На месте, Леопард, на месте!»
Потом Эдуард испуганно ойкнул и закричал:
— Леопард, иди сюда! Иди сюда! Нельзя, нельзя!
Толик понял, что собака сорвалась, и страшный холодок прокатился у него по груди. «Надо остановиться, — подумал он, — бегущего человека собака обязательно схватит».
Но в тот же момент сзади послышалось рычание, и Леопард всадил свои клыки Толе в ногу…
Толя долго болел. Ему делали уколы и перевязки. Эдуарда и его отца несколько раз вызывали в милицию. К Толе тоже приходил милиционер и спрашивал, как всё произошло. Мать на эти дни взяла отпуск и ухаживала за сыном. Однажды она пришла с улицы и сообщила:
— Пелагеины гости домой уехали. Чуть под суд не угодили. Пелагея-то радёшенька: одни неприятности с таким племянничком. И ведь кто бы мог подумать: с виду такой симпатичный мальчик.
Толя не мог вынести взгляда матери и отвернулся к стене. Он немало передумал за время своей болезни и понял, что во многом сам был не прав, что слишком часто отходил в сторонку, не желая ввязываться в ссору. Толик понял, что так жить нельзя, что надо смело и решительно давать отпор всяким таким… Эдуардам.