Ананьев Цвет тундры голубой
Евгений Григорьевич Ананьев
Евгений Ананьев
Цвет тундры — голубой
ДВОЕ НА ВЫШКЕ
Хоть не слишком часто, но случаются на буровой такие счастливые вахты, когда все идет спокойно и гладко. И насосы не барахлят, и глинистый раствор ровных кондиций, и само долото мерно жует кремнистый глубинный песок. Приложишь ухо к подрагивающему четырехграннику верхней трубы — ее попросту называют квадратом, — услышишь, как урчит внизу турбобур, словно огромное доброе животное. В такие часы только у бурильщика есть работа — от лебедки не оторвешься. Остальная вахта, согласно буровому журналу, занимается профилактическим ремонтом, а на самом деле просто покуривает, ведя душеспасительные разговоры.
Так было и в тот день. После недельной пурги установилась спокойная погода с легким морозцем. Солнце только недавно вырвалось из плена полярной ночи, и даже холодные лучи его несли радостное возбуждение. Мы сидели на мостках, по-школьному свесив ноги, обутые в валенки с самодельными высокими калошами из отслуживших свой век автомобильных камер — в любое время года на буровой сыро. Петро Дудка по обыкновению выкладывал очередную байку:
— Вот я и говорю — пойдешь за меня взамуж, никогда сухой хлеб исты не будешь, все с соленой слезкою…
Из-за пригорка вынырнули нарты и пошли прямо на буровую. Метров за тридцать от нас каюр лихо, как может сделать только ненец, развернул их, и олени, взметнув снежную пыль, мгновенно замерли. С нарт поднялся незнакомый человек.
Был он высок, но по-старчески сутул. Пыжиковая шапка-ушанка не могла полностью скрыть белизну волос. Одежда современная: бобриковое пальто, летчицкие унты на собачьем меху. Только к рукавам пальто пришиты оленьи рукавички, как на ненецкой малице. Человек шел к нам, неуверенно осматриваясь вокруг.
— Эй, дядя, — Дудка уже навострился на очередную каверзу. — Тебе бы…
Я едва успел остановить его, узнав в последний момент этого человека. Конечно же, Александр Максимович Вэлло, сколько лет не виделись!..
Где только не встречались мы с ним в прежнее время! Гостевали в его чуме, на стылых просторах Антипаютинской тундры, и брал интервью в Кремле, во время сессии Верховного Совета СССР. Сидели рядом на юбилейном концерте художественной самодеятельности Крайнего Севера, и в открытой кабине гидросамолетика, державшего путь на остров Олений в Гыданской губе. Заседали на партийных пленумах, вместе ездили по рыбацким угодьям, жили в гостиницах шумных городов. А вот ка буровой свиделись впервые (потом я узнал, что это была первая в жизни старого ненца буровая).
Прежде чем познакомиться с Вэлло, я о нем услышал. Было это лет двадцать назад. После окончания первой для него сессии Верховного Совета СССР депутат Ямала, председатель ненецкого колхоза им. Ленина Александр Максимович Вэлло был принят другим тюменским детутатом, вершившим тогда немалые дела в Российской Федерации. После обстоятельной беседы, решив все деловые вопросы о лодочных моторах, катерах, рыболовецких снастях для своего округа и колхоза, Вэлло вдруг поднялся с мягкого кресла и подошел к окну.
Внизу шумела Москва. День был выходной, и в двери Центрального универмага текли густые толпы покупателей. Только окончился дневной спектакль, из Большого театра высыпали ребятишки. Напротив, к гостинице «Москва» непрерывно подкатывали и отъезжали серые «победы» с шашечками такси. Старый оленевод молча рассматривал эту суету. Потом вдруг резко повернулся:
— А все-таки плохо ты работаешь, Борис Михайлович!
— Почему, Александр Максимович? — руководящее лицо, не привыкшее к такому разговору, застыло.
— Вон сколько народу по Москве без дела ходит. А у нас в тундре рыбу ловить некому.
Ах вон оно что… Ну как рассказать впервые увидевшему стольких людей жителю Ямала, который и переводится-то по-ненецки как «земли конец», о том, что такое многомиллионный город?..
— Москва большая, за всем не углядишь, — улыбнулся краешком губы хозяин кабинета. — У вас ко мне все, Александр Максимович?..
Как искали в знаменитом ресторане мороженного осетра для строганины северному гостю, как угощали не виданными им прежде вишнями и редиской, как однажды знаменитый следопыт чуть не заблудился в центре города — весь набор «столичной экзотики» был мною получен заранее. А затем я уже увидел его самого, непривычно высокого, с пудовыми кулаками молотобойца, с зорким охотничьим взглядом полуприкрытых веками глаз на скуластом, слегка тронутом оспинками лице. Почти такого же, какой сейчас, много лет спустя, стоит перед ребятами из нашей вахты…
— Здравствуйте, Александр Максимович!
Кажется, узнал. Скупо улыбнулся:
— Ань торова! — И совсем по-городскому подал всем по очереди руку: — Вэлло. Вэлло. Вэлло.
Парни с интересом смотрели на необычного ненца. Я незаметно шепнул:
— Тундровый старейшина. Петро, укоротись.
Впрочем, к нашему удивлению, Дудка присмирел и без напоминаний. Только спросил свистящим шепотом:
— Видкиля он нарисовался?
— Потом.
…Тундра без легенд — не тундра. Они рождаются у костров, когда злая пурга шатает меховые стенки чумов. Они идут от стойбища к стойбищу, обрастая выдумкой и правдой, так что порой не отличишь одно от другого. В них — слава воина, гордость матери, достоинство мудреца. В них — душа маленького народа, утверждающего среди суровой природы щедрость и красоту человеческого деяния.
Такой вот современной легендой стала для всей Приобской тундры жизнь Александра Вэлло. И пусть не все в ней до конца подтверждено анкетами дотошных отделов кадров — именно она служит добрым примером для следующего поколения ревнителей родной земли.
Говорят, не было в свое время среди молодых ненцев следопыта более рискового и умелого, чем Сашка Вэлло. На голову выше любого человека своего племени, на столько же сильней, он дальше всех уходил искать свою добычу. Ставил капканы на песцов близ самого океана; со стареньким ружьецом и насаженным на длинную жердь ножом один ходил против медведя в Пуровской тайге — владениях лесных ненцев; нанимался проводником в разные отряды и экспедиции, пропадая порой на несколько лет.
Но удача не находила тропы к его чуму — Сашка был беден, и любой заработок исчезал в уплату старых долгов за оленей, за сети, за порох и муку. Как ни бился, вырваться из цепких рук богатеев он не мог.
Однажды, вернувшись издалека в родную Надымскую тундру, Сашка узнал об организации первого в здешних местах колхоза. И сразу вступил в него.
Однако дела в новом хозяйстве шли неважно. Правда, часть оленей богачи вынуждены были отдать, но рыболовецкие и ягельные угодья хитростью оставили за собой. А без них куда в тундре денешься? Сашка сказал: надо отсюда уходить. Он брался привести колхоз на новые места, богатые рыбой, зверем и оленьим кормом.
Но как покинуть родные края? Старики говорили — не было такого, чтобы всем стойбищем на чужбину срываться. Боги не позволят.
— А олешков потерять боги позволят? — так отвечали Сашка и его сверстники. — Богатеи только и ждут, чтобы мы им снова поддались. Но не будет такого, не дождутся!
Не день, не два спорили — целый год. На следующую весну все-таки решились идти. Вэлло выбрали председателем колхоза. Не одним лишь седым волосом мудр человек, берешься дорогу торить — тебе власть, тебе и ответ. Звать его стали теперь не Сашкой, а Александром да еще Максимовичем.
Два года кочевал колхоз на северо-восток — из Надымской тундры на Тазовский полуостров, потом, перейдя по льду Тазовскую губу, расположился в Антипаютинской тундре. Трудный это был переход. Но не зряшный — края оказались привольными. На новом месте колхоз, названный именем Ленина, быстро богател, набирался сил. Мудрость Вэлло признали даже самые древние старики племени.
Свыше тридцати лет руководил Александр Максимович колхозом. Незаметно убегали годы. Подрастали сыновья — он проводил их на войну и встретил с победой. Слава председателя лучшего колхоза гремела по всему Ямало-Ненецкому округу, и чтобы не краснеть перед людьми, Вэлло уже под старость лет научился грамоте. Он стал одним из первых коммунистов в своем колхозе, его избрали членом советского парламента — депутатом Верховного Совета СССР от Ямало-Ненецкого национального округа.
Сейчас Александру Максимовичу далеко за семьдесят. Он еще крепок и деловит. Но председательское место уступил — молодые, они ученые, им через науку все лучше видать. А сам ездит по тундре скромным пенсионером, пасет своих олешков, их у него набирается порядочно.
Но не зря слагаются в тундре легенды. Едет Вэлло по родным краям не смиренным гостем, не доживающим годы тихим старичком, а мудрым старейшиной. И следом за ним идет стоустая молва. Уверен, вся окрестная тундра уже знает — Александр Максимович к геологам путь взял. Не просто поглазеть или чаю попить — хозяин тундры придирчиво глядит, что делают на ней новые люди. Умны ли? Добры ли? Бережно ли блюдут новые богатства земли его дедов и отцов?..
Вот какой человек стоял перед моими ребятами.
— Александр Максимович, может быть, на вышку поднимемся? Оттуда далеко тундру видать.
Вэлло, запрокинув голову, настороженно глянул на 42-метровое переплетение тавровых балок. Поблескивая на солнце, змеились мощные талевые тросы. Весь дрожа от скрытого напряжения, корчился на верху грязевый шланг. Шаткая деревянная лестница спиралью ввинчивалась в самое небо. Александр Максимович опасливо ответил:
— Нет, не полезу. Боюсь, сердце лопнет. Старик ведь. Ты мне отсюда покажи.
Буровая — не музей, несведущему человеку здесь много не покажешь. Познакомились с бурильщиком. Павлик особого внимания к гостю не проявил, у бурильщиков на вахте один гость — лебедка. Сходили в машинный зал — мы между собой его называем машинным сараем, — где стоят могучие дизели. Прогулялись вдоль деревянных желобов, по которым течет бурый глинистый раствор.
Вэлло изредка задавал вопросы, меряя новое дело старыми масштабами тундры:
— Рыба от этой вашей грязной воды не подохнет?
Успокаиваю — глинистый раствор безвреден. Да он и не попадает в реку. Мой собеседник удовлетворенно хмыкает.
— У меня в чуме газовый огонь поставили. С баллоном, что ли. Вы такой газ и ловите?
Подтверждаю — примерно такой. Значит, у Александра Максимовича уже стоит экспериментальная плитка для жителей тундры, сконструированная ленинградскими газовиками. А пользоваться ей он научился?
— Нет, — впервые смеется Вэлло, — боюсь. Сынова жена умеет. Слушай, сколько олешков надо, чтобы вашу… эту… буровую на новое место перекаслать?
Улыбаюсь:
— Всех оленей с тундры собрать, все равно вышку не увезут. Только трактора могут.
Старый ненец снова хмыкает, теперь уже с уважительным оттенком.
С буровой перемещаемся в наши балки. Рация не производит на Александра Максимовича особого впечатления — есть такие на рыбоучастках и даже кое-где в стадах. Зато жилые вагончики он осматривает внимательно.
— Теплый чум. И печка хорошая. Только почему своим газом не топите?
Снова улыбаюсь — правильное рацпредложение. Вот уж действительно, сапожник без сапог. Старик-ненец догадался, а наши проектировщики все еще утрясают вопрос в разных высоких сферах.
Тем временем прилетел на вертолете оповещенный по рации начальник экспедиции Василий Подшибякин. Я охотно передал ему свои обязанности экскурсовода, а сам стал поодаль, наблюдая за обоими.
Я заметил, как Подшибякин выразительно глянул на повариху, и та стремглав побежала выполнять невысказанное распоряжение — что за встреча в тундре без уважительного чаепития. А пока начальник экспедиции повел гостя по уже пройденному нами маршруту. Он что-то объяснял своему спутнику, широко проведя рукой по горизонту, словно собирая воедино буровые вышки, видневшиеся со всех сторон.
Когда Вэлло вел свой колхоз через три тундры, Подшибякин только-только начинал, бросив за спину ранец, ближние путешествия в подмосковную школу. Когда Александр Максимович отправился на первую сессию Верховного Совета, у Василия тоже была первая сессия и тоже в Москве — именно в это время недавний машинист паровоза сдавал экзамены за первый курс нефтяного института им. Губкина. Сколько событий должно было произойти, чтобы они встретились здесь — старейшина Приобской тундры и начальник самой северной в стране нефтеразведочной экспедиции?!.
Все-таки геолог уговорил оленевода посмотреть на землю с высоты. Медленно, делая долгие передышки, Александр Максимович взобрался на половину «роста» вышки — подмостки верхового рабочего. И застыл там, новым взором узнавая давно знакомые овраги, излучины родной реки и каслающие по тундре островерхие чумы соплеменников.
Рядом стал Подшибякин. Они здорово смотрелись вдвоем, плечом к плечу, — оба высокие, гренадерского роста и сложения. Расстояние скрадывало разницу в возрасте, седые и белесые волосы одинаково отсвечивали в солнечных лучах, и они казались ровесниками, побратимами, победно и торжественно оглядывающими свои владения.
Что виделось тебе, Александр Максимович Вэлло?..
Тысячные оленьи стада, от селькупской тайги до Ледовитого океана, одинокий нартовый след охотника, идущего за добычей, оседлый поселок твоего и соседних колхозов, выросшие внуки и не дотянувшие до встречи с этими новыми людьми старики-сверстники — жизнь твоя, тундра твоя, ее прошлое, ее сегодняшний день…
Что видел ты, Василий Подшибякин?..
Стальные рощи вышек в этом безлесном, продутом всеми ветрами мира краю, уходящие вдаль линии трубопроводов, будущие многоэтажные города на вечной мерзлоте, сыновья, бегающие в ненецкую школу, и товарищи, делящие с тобой неуют кочевого быта и радость больших открытий — жизнь твоя, тундра твоя, ее настоящее, ее завтрашний день…
Когда благодарные люди решат поставить памятник первооткрывателям заполярного газа, — а это будет, уверен, — пусть изобразят скульпторы буровую вышку и двух хозяев тундры, глядевших в будущее…
* * *
Столетний Ленинский юбилей был особенно знаменательным для газоразведчиков Заполярья — именно в этот день большая группа их была удостоена Ленинской премии.
«За открытие крупных и уникальных месторождений природного газа в северных районах Западной Сибири, эффективную разведку их и подготовку промышленных запасов… присудить Ленинскую премию 1970 года:
…Богомякову Геннадию Павловичу, кандидату геолого-минералогических наук, бывшему заместителю директора Западносибирского научно-исследовательского геологоразведочного нефтяного института, Подшибякину Василию Тихоновичу, управляющему трестом «Ямалнефтегазразведка».
Гире Ивану Яковлевичу, главному инженеру того же треста, Краеву Аркадию Григорьевичу, управляющему, Кавалерову Кириллу Владимировичу, главному инженеру, работникам треста «Ямалнефтегазгеофизика», Соболевскому Владимиру Викентьевичу, главному инженеру Главного Тюменского производственного геологического управления».
Почти все фамилии из этого почетного списка нам уже знакомы. Им, первооткрывателям, достались ранние тяготы нового похода за неизвестным. Им довелось вскрывать первые фонтаны Заполярья, озабоченно и радостно исследуя невиданные масштабы новых газовых залежей.
По-разному приходят к людям высокие открытия. Ученый в напряженной тиши кабинета, обобщая разрозненные наблюдения, создает стройную теорию. Исследователь в лаборатории ставит сложный опыт, проникая в тайны вещества. Инженер, реализуя замысел конструктора, доводит в грохочущем цехе новую, высокопроизводительную машину.
Искатели заполярного газа были и учеными, и исследователями, и инженерами. А еще снабженцами и проектировщиками, строителями и администраторами, водителями речных караванов и инструкторами по технике безопасности — да разве перечислишь уйму обязанностей, выпавших на долю разведчиков, заново открывающих безлюдный, бездорожный, безлесный край. Их тундровая лаборатория порой расширялась до размеров доброго европейского государства, а кабинет ужимался до верхней полки в истерзанном пургой вагончике буровиков. В цехах без стен, стоящих на коварном фундаменте вечной мерзлоты, они исследовали поведение газоносных пластов и тушили бьющие из земли пожары, строили поселки близ буровых и доставали из-подо льда тонущие тракторы, бурили глубокие скважины и возили детей в школу на вертолетах. Следами их маршрутов по тундре оставались черные пятна сейсмических взрывов на горностаевом снегу северной пустыни. Приметами их находок становились целые семейства буровых, словно косяки стальных журавлей, выклевывающих корм из земной коры. Результатом их поиска будет газопровод «Сияние Севера», по тысячекилометровым трубам которого, будто подгоняемый неистовым сердцем планеты, запульсирует «огненный воздух», неся людям жар земных глубин.
Открытия такого масштаба не бывают привилегией одиночек. Тысячи людей работают сейчас на освоении северных месторождений природного газа. Премии удостоены лучшие из лучших, вожаки, ветераны. Рядом с ними, вместе с ними — товарищи и ученики. От сибирского старожила, помнящего первый газ Березова и первую нефть Шаима, до юного мечтателя, хранящего в новехоньком рюкзаке ключи к будущим открытиям. От ученого геофизика, оперирующего новейшими данными математических методов разведки, до простодушной «кормилицы», отрядной поварихи, чьи нешумные хлопоты сводятся к ведерку-другому наваристых щей для веселой вечерней трапезы. От закоренелого нефтяника, что всю жизнь гоняется за своеобразной жар-птицей современной индустрии, до множества «смежников» — пилотов и врачей, строителей и бухгалтеров, учителей и воспитателей детсадов, представителей иных профессий, без которых самим землепроходцам в наше время не обойтись. У каждого своя работа, свой быт, свои хлопоты. Но есть и общее, определяющее — стремление как можно шире распахнуть дверь в неисчерпаемые (во всяком случае, для ближайших поколений) кладовые Ямальского Севера. Ленинская премия шести геологам — общая награда. На каждом из тех, кто обживает сейчас газовый Север — отблеск золотой медали с профилем Ильича.
Премия Ленина… Она вобрала в себя замыслы и поступки сотен людей, их надежды и потери, веру их и их труд. Она о многом говорит, эта почетная награда страны. Но и ко многому обязывает. Потому-то тюменские геологи считают ее не только признанием сегодняшних заслуг, но и авансом на будущее, залогом новых больших открытий.
Геологи идут дальше — в Гыданскую тундру и на пограничный остров Белый, к оледенелым берегам Ледовитого океана и подземным хребтам Таймыра. Геологи зарываются глубже — в древнюю осадочную толщу Надымско-Пуровского междуречья, где они намерены найти и большую нефть. Геологи поднимаются выше — к самым совершенным методам геофизической разведки и бурения, вызванным потребностями самой жизни. Для них это не только работа. Это их жизнь, их любовь, волнующие страницы личных биографий.
Служение большому делу складывается из поступков небольших, каждодневных и не слишком звонких. Лишь спустя много времени, разглядывая их сквозь увеличительное стекло памяти, осознаешь значимость и размах коллективного подвига, названного открытием заполярного газа.
Лауреаты Ленинской премии — опять в пути. Аркадий Краев руководит морской геофизикой страны. Кирилл Кавалеров отправляет из поселка Лабытнанги в тундру все новые геофизические отряды — авангард нефтегазовой разведки. По их прогнозам Василий Подшибякин ставит новые глубокие буровые в Уренгое. В Тюмени Владимир Соболевский и Иван Гиря разрабатывают скоростные методы проходки скважин, а Геннадий Богомяков, недавно избранный секретарем Тюменского обкома партии, проникает в существо самой тонкой технологии — технологии воспитания нового человека. В Самбурге и Се-Яхе, в Надыме и Красноселькупске, в Газ-Сале и на Вэнгапуре работают и мечтают, пробивают дороги и строят поселки, создают семьи и ростят детей землепроходцы двадцатого века — первооткрыватели, труженики, борцы.
Поиск продолжается.
* * *
Дописываю последние строчки книги. И опять собираюсь в путь. Туда же, в тундру.
Белая тундра. Когда ложится на землю снежное покрывало и страшный мороз заставляет лед трещать от натуги, когда на сотни километров не заметишь ни дымка, ни человеческого следа, тундру называют «белым безмолвием».
Черная тундра. Когда полярная ночь накроет своими неотвратимыми крылами унылую равнину и долготерпеливый обитатель ее неделями не видит зари, когда свирепый ветер высекает из белого наста черные искры, когда грозный призрак вечной темноты заставляет все живое искать спасения в норах, берлогах и лазах, черная тундра становится врагом человека, врагом всего живого.
Зеленая тундра. Когда уходит ночь, тают снега, уплывают в океан глыбистые льдины, над равниной восходит солнце. Оно совсем не покидает неба и возвращается с запада на восток, задевая румяным краем горизонт. В один прекрасный день тундра, вчера еще серая и однотонная, вдруг обретает радостное многоцветье. Яркие маки и тихие ромашки распахивают навстречу солнцу свои лепестки. Красными дольчатыми фонариками сверкает неспелая морошка — потом она станет желтой и вкусной. В буйный рост идут травы, пряча где-то у самой земли белые колонии ягеля — несмелой зимней травы, спасающей оленя в самую трудную пору. Рыба в реке, утка в небе, олень и ягода на суше — вот она новая, зеленая тундра, щедрая и веселая.
Красная тундра. Она родилась, когда первые отряды уральских рабочих пришли отстаивать Советскую власть на Обском Севере. Она пробила ненцам тропу в будущее, зажгла еще одно солнце — солнце новой жизни. Рыбозаводы, совхозы, школы-интернаты, фактории — красного цвета, цвета нашего знамени.
Собираясь в путь, я отмечаю свой новый маршрут голубыми вышками — значками газовых месторождений. Тысячелетиями хранила тундра неистощимый жар своей земли. Сегодня это тепло идет навстречу людям.
Я хочу рассказать о тех, кто сегодня в Надыме создает первый газовый промысел Заполярья. Кто в Лабытнангах проектирует линии будущих трубных трасс. Кто вчера в мирном вертолетном десанте приземлился на древней земле селькупов, рядом со старинной Мангазеей. Кто в дальней фактории Се-Яхе упорно ищет еще одно богатство тундры — нефть.
Я хочу рассказать, как Ямал превращается в яркий край голубых огней, край современной индустрии. И голубеет белая тундра, и краснеет черная тундра, и зеленая тундра радостно принимает под свою добрую руку щедрый дар земли. И мы приветствуем новый, многообещающий цвет тундры — голубой.
notes
Примечания
1
Ань торова — здравствуй (ненец.).
2
Ягель — род лишайника, главная пища оленей в зимнее время.
Евгений Григорьевич Ананьев
Евгений Ананьев
Цвет тундры — голубой
ДВОЕ НА ВЫШКЕ
Хоть не слишком часто, но случаются на буровой такие счастливые вахты, когда все идет спокойно и гладко. И насосы не барахлят, и глинистый раствор ровных кондиций, и само долото мерно жует кремнистый глубинный песок. Приложишь ухо к подрагивающему четырехграннику верхней трубы — ее попросту называют квадратом, — услышишь, как урчит внизу турбобур, словно огромное доброе животное. В такие часы только у бурильщика есть работа — от лебедки не оторвешься. Остальная вахта, согласно буровому журналу, занимается профилактическим ремонтом, а на самом деле просто покуривает, ведя душеспасительные разговоры.
Так было и в тот день. После недельной пурги установилась спокойная погода с легким морозцем. Солнце только недавно вырвалось из плена полярной ночи, и даже холодные лучи его несли радостное возбуждение. Мы сидели на мостках, по-школьному свесив ноги, обутые в валенки с самодельными высокими калошами из отслуживших свой век автомобильных камер — в любое время года на буровой сыро. Петро Дудка по обыкновению выкладывал очередную байку:
— Вот я и говорю — пойдешь за меня взамуж, никогда сухой хлеб исты не будешь, все с соленой слезкою…
Из-за пригорка вынырнули нарты и пошли прямо на буровую. Метров за тридцать от нас каюр лихо, как может сделать только ненец, развернул их, и олени, взметнув снежную пыль, мгновенно замерли. С нарт поднялся незнакомый человек.
Был он высок, но по-старчески сутул. Пыжиковая шапка-ушанка не могла полностью скрыть белизну волос. Одежда современная: бобриковое пальто, летчицкие унты на собачьем меху. Только к рукавам пальто пришиты оленьи рукавички, как на ненецкой малице. Человек шел к нам, неуверенно осматриваясь вокруг.
— Эй, дядя, — Дудка уже навострился на очередную каверзу. — Тебе бы…
Я едва успел остановить его, узнав в последний момент этого человека. Конечно же, Александр Максимович Вэлло, сколько лет не виделись!..
Где только не встречались мы с ним в прежнее время! Гостевали в его чуме, на стылых просторах Антипаютинской тундры, и брал интервью в Кремле, во время сессии Верховного Совета СССР. Сидели рядом на юбилейном концерте художественной самодеятельности Крайнего Севера, и в открытой кабине гидросамолетика, державшего путь на остров Олений в Гыданской губе. Заседали на партийных пленумах, вместе ездили по рыбацким угодьям, жили в гостиницах шумных городов. А вот ка буровой свиделись впервые (потом я узнал, что это была первая в жизни старого ненца буровая).
Прежде чем познакомиться с Вэлло, я о нем услышал. Было это лет двадцать назад. После окончания первой для него сессии Верховного Совета СССР депутат Ямала, председатель ненецкого колхоза им. Ленина Александр Максимович Вэлло был принят другим тюменским детутатом, вершившим тогда немалые дела в Российской Федерации. После обстоятельной беседы, решив все деловые вопросы о лодочных моторах, катерах, рыболовецких снастях для своего округа и колхоза, Вэлло вдруг поднялся с мягкого кресла и подошел к окну.
Внизу шумела Москва. День был выходной, и в двери Центрального универмага текли густые толпы покупателей. Только окончился дневной спектакль, из Большого театра высыпали ребятишки. Напротив, к гостинице «Москва» непрерывно подкатывали и отъезжали серые «победы» с шашечками такси. Старый оленевод молча рассматривал эту суету. Потом вдруг резко повернулся:
— А все-таки плохо ты работаешь, Борис Михайлович!
— Почему, Александр Максимович? — руководящее лицо, не привыкшее к такому разговору, застыло.
— Вон сколько народу по Москве без дела ходит. А у нас в тундре рыбу ловить некому.
Ах вон оно что… Ну как рассказать впервые увидевшему стольких людей жителю Ямала, который и переводится-то по-ненецки как «земли конец», о том, что такое многомиллионный город?..
— Москва большая, за всем не углядишь, — улыбнулся краешком губы хозяин кабинета. — У вас ко мне все, Александр Максимович?..
Как искали в знаменитом ресторане мороженного осетра для строганины северному гостю, как угощали не виданными им прежде вишнями и редиской, как однажды знаменитый следопыт чуть не заблудился в центре города — весь набор «столичной экзотики» был мною получен заранее. А затем я уже увидел его самого, непривычно высокого, с пудовыми кулаками молотобойца, с зорким охотничьим взглядом полуприкрытых веками глаз на скуластом, слегка тронутом оспинками лице. Почти такого же, какой сейчас, много лет спустя, стоит перед ребятами из нашей вахты…
— Здравствуйте, Александр Максимович!
Кажется, узнал. Скупо улыбнулся:
— Ань торова! — И совсем по-городскому подал всем по очереди руку: — Вэлло. Вэлло. Вэлло.
Парни с интересом смотрели на необычного ненца. Я незаметно шепнул:
— Тундровый старейшина. Петро, укоротись.
Впрочем, к нашему удивлению, Дудка присмирел и без напоминаний. Только спросил свистящим шепотом:
— Видкиля он нарисовался?
— Потом.
…Тундра без легенд — не тундра. Они рождаются у костров, когда злая пурга шатает меховые стенки чумов. Они идут от стойбища к стойбищу, обрастая выдумкой и правдой, так что порой не отличишь одно от другого. В них — слава воина, гордость матери, достоинство мудреца. В них — душа маленького народа, утверждающего среди суровой природы щедрость и красоту человеческого деяния.
Такой вот современной легендой стала для всей Приобской тундры жизнь Александра Вэлло. И пусть не все в ней до конца подтверждено анкетами дотошных отделов кадров — именно она служит добрым примером для следующего поколения ревнителей родной земли.
Говорят, не было в свое время среди молодых ненцев следопыта более рискового и умелого, чем Сашка Вэлло. На голову выше любого человека своего племени, на столько же сильней, он дальше всех уходил искать свою добычу. Ставил капканы на песцов близ самого океана; со стареньким ружьецом и насаженным на длинную жердь ножом один ходил против медведя в Пуровской тайге — владениях лесных ненцев; нанимался проводником в разные отряды и экспедиции, пропадая порой на несколько лет.
Но удача не находила тропы к его чуму — Сашка был беден, и любой заработок исчезал в уплату старых долгов за оленей, за сети, за порох и муку. Как ни бился, вырваться из цепких рук богатеев он не мог.
Однажды, вернувшись издалека в родную Надымскую тундру, Сашка узнал об организации первого в здешних местах колхоза. И сразу вступил в него.
Однако дела в новом хозяйстве шли неважно. Правда, часть оленей богачи вынуждены были отдать, но рыболовецкие и ягельные угодья хитростью оставили за собой. А без них куда в тундре денешься? Сашка сказал: надо отсюда уходить. Он брался привести колхоз на новые места, богатые рыбой, зверем и оленьим кормом.
Но как покинуть родные края? Старики говорили — не было такого, чтобы всем стойбищем на чужбину срываться. Боги не позволят.
— А олешков потерять боги позволят? — так отвечали Сашка и его сверстники. — Богатеи только и ждут, чтобы мы им снова поддались. Но не будет такого, не дождутся!
Не день, не два спорили — целый год. На следующую весну все-таки решились идти. Вэлло выбрали председателем колхоза. Не одним лишь седым волосом мудр человек, берешься дорогу торить — тебе власть, тебе и ответ. Звать его стали теперь не Сашкой, а Александром да еще Максимовичем.
Два года кочевал колхоз на северо-восток — из Надымской тундры на Тазовский полуостров, потом, перейдя по льду Тазовскую губу, расположился в Антипаютинской тундре. Трудный это был переход. Но не зряшный — края оказались привольными. На новом месте колхоз, названный именем Ленина, быстро богател, набирался сил. Мудрость Вэлло признали даже самые древние старики племени.
Свыше тридцати лет руководил Александр Максимович колхозом. Незаметно убегали годы. Подрастали сыновья — он проводил их на войну и встретил с победой. Слава председателя лучшего колхоза гремела по всему Ямало-Ненецкому округу, и чтобы не краснеть перед людьми, Вэлло уже под старость лет научился грамоте. Он стал одним из первых коммунистов в своем колхозе, его избрали членом советского парламента — депутатом Верховного Совета СССР от Ямало-Ненецкого национального округа.
Сейчас Александру Максимовичу далеко за семьдесят. Он еще крепок и деловит. Но председательское место уступил — молодые, они ученые, им через науку все лучше видать. А сам ездит по тундре скромным пенсионером, пасет своих олешков, их у него набирается порядочно.
Но не зря слагаются в тундре легенды. Едет Вэлло по родным краям не смиренным гостем, не доживающим годы тихим старичком, а мудрым старейшиной. И следом за ним идет стоустая молва. Уверен, вся окрестная тундра уже знает — Александр Максимович к геологам путь взял. Не просто поглазеть или чаю попить — хозяин тундры придирчиво глядит, что делают на ней новые люди. Умны ли? Добры ли? Бережно ли блюдут новые богатства земли его дедов и отцов?..
Вот какой человек стоял перед моими ребятами.
— Александр Максимович, может быть, на вышку поднимемся? Оттуда далеко тундру видать.
Вэлло, запрокинув голову, настороженно глянул на 42-метровое переплетение тавровых балок. Поблескивая на солнце, змеились мощные талевые тросы. Весь дрожа от скрытого напряжения, корчился на верху грязевый шланг. Шаткая деревянная лестница спиралью ввинчивалась в самое небо. Александр Максимович опасливо ответил:
— Нет, не полезу. Боюсь, сердце лопнет. Старик ведь. Ты мне отсюда покажи.
Буровая — не музей, несведущему человеку здесь много не покажешь. Познакомились с бурильщиком. Павлик особого внимания к гостю не проявил, у бурильщиков на вахте один гость — лебедка. Сходили в машинный зал — мы между собой его называем машинным сараем, — где стоят могучие дизели. Прогулялись вдоль деревянных желобов, по которым течет бурый глинистый раствор.
Вэлло изредка задавал вопросы, меряя новое дело старыми масштабами тундры:
— Рыба от этой вашей грязной воды не подохнет?
Успокаиваю — глинистый раствор безвреден. Да он и не попадает в реку. Мой собеседник удовлетворенно хмыкает.
— У меня в чуме газовый огонь поставили. С баллоном, что ли. Вы такой газ и ловите?
Подтверждаю — примерно такой. Значит, у Александра Максимовича уже стоит экспериментальная плитка для жителей тундры, сконструированная ленинградскими газовиками. А пользоваться ей он научился?
— Нет, — впервые смеется Вэлло, — боюсь. Сынова жена умеет. Слушай, сколько олешков надо, чтобы вашу… эту… буровую на новое место перекаслать?
Улыбаюсь:
— Всех оленей с тундры собрать, все равно вышку не увезут. Только трактора могут.
Старый ненец снова хмыкает, теперь уже с уважительным оттенком.
С буровой перемещаемся в наши балки. Рация не производит на Александра Максимовича особого впечатления — есть такие на рыбоучастках и даже кое-где в стадах. Зато жилые вагончики он осматривает внимательно.
— Теплый чум. И печка хорошая. Только почему своим газом не топите?
Снова улыбаюсь — правильное рацпредложение. Вот уж действительно, сапожник без сапог. Старик-ненец догадался, а наши проектировщики все еще утрясают вопрос в разных высоких сферах.
Тем временем прилетел на вертолете оповещенный по рации начальник экспедиции Василий Подшибякин. Я охотно передал ему свои обязанности экскурсовода, а сам стал поодаль, наблюдая за обоими.
Я заметил, как Подшибякин выразительно глянул на повариху, и та стремглав побежала выполнять невысказанное распоряжение — что за встреча в тундре без уважительного чаепития. А пока начальник экспедиции повел гостя по уже пройденному нами маршруту. Он что-то объяснял своему спутнику, широко проведя рукой по горизонту, словно собирая воедино буровые вышки, видневшиеся со всех сторон.
Когда Вэлло вел свой колхоз через три тундры, Подшибякин только-только начинал, бросив за спину ранец, ближние путешествия в подмосковную школу. Когда Александр Максимович отправился на первую сессию Верховного Совета, у Василия тоже была первая сессия и тоже в Москве — именно в это время недавний машинист паровоза сдавал экзамены за первый курс нефтяного института им. Губкина. Сколько событий должно было произойти, чтобы они встретились здесь — старейшина Приобской тундры и начальник самой северной в стране нефтеразведочной экспедиции?!.
Все-таки геолог уговорил оленевода посмотреть на землю с высоты. Медленно, делая долгие передышки, Александр Максимович взобрался на половину «роста» вышки — подмостки верхового рабочего. И застыл там, новым взором узнавая давно знакомые овраги, излучины родной реки и каслающие по тундре островерхие чумы соплеменников.
Рядом стал Подшибякин. Они здорово смотрелись вдвоем, плечом к плечу, — оба высокие, гренадерского роста и сложения. Расстояние скрадывало разницу в возрасте, седые и белесые волосы одинаково отсвечивали в солнечных лучах, и они казались ровесниками, побратимами, победно и торжественно оглядывающими свои владения.
Что виделось тебе, Александр Максимович Вэлло?..
Тысячные оленьи стада, от селькупской тайги до Ледовитого океана, одинокий нартовый след охотника, идущего за добычей, оседлый поселок твоего и соседних колхозов, выросшие внуки и не дотянувшие до встречи с этими новыми людьми старики-сверстники — жизнь твоя, тундра твоя, ее прошлое, ее сегодняшний день…
Что видел ты, Василий Подшибякин?..
Стальные рощи вышек в этом безлесном, продутом всеми ветрами мира краю, уходящие вдаль линии трубопроводов, будущие многоэтажные города на вечной мерзлоте, сыновья, бегающие в ненецкую школу, и товарищи, делящие с тобой неуют кочевого быта и радость больших открытий — жизнь твоя, тундра твоя, ее настоящее, ее завтрашний день…
Когда благодарные люди решат поставить памятник первооткрывателям заполярного газа, — а это будет, уверен, — пусть изобразят скульпторы буровую вышку и двух хозяев тундры, глядевших в будущее…
* * *
Столетний Ленинский юбилей был особенно знаменательным для газоразведчиков Заполярья — именно в этот день большая группа их была удостоена Ленинской премии.
«За открытие крупных и уникальных месторождений природного газа в северных районах Западной Сибири, эффективную разведку их и подготовку промышленных запасов… присудить Ленинскую премию 1970 года:
…Богомякову Геннадию Павловичу, кандидату геолого-минералогических наук, бывшему заместителю директора Западносибирского научно-исследовательского геологоразведочного нефтяного института, Подшибякину Василию Тихоновичу, управляющему трестом «Ямалнефтегазразведка».
Гире Ивану Яковлевичу, главному инженеру того же треста, Краеву Аркадию Григорьевичу, управляющему, Кавалерову Кириллу Владимировичу, главному инженеру, работникам треста «Ямалнефтегазгеофизика», Соболевскому Владимиру Викентьевичу, главному инженеру Главного Тюменского производственного геологического управления».
Почти все фамилии из этого почетного списка нам уже знакомы. Им, первооткрывателям, достались ранние тяготы нового похода за неизвестным. Им довелось вскрывать первые фонтаны Заполярья, озабоченно и радостно исследуя невиданные масштабы новых газовых залежей.
По-разному приходят к людям высокие открытия. Ученый в напряженной тиши кабинета, обобщая разрозненные наблюдения, создает стройную теорию. Исследователь в лаборатории ставит сложный опыт, проникая в тайны вещества. Инженер, реализуя замысел конструктора, доводит в грохочущем цехе новую, высокопроизводительную машину.
Искатели заполярного газа были и учеными, и исследователями, и инженерами. А еще снабженцами и проектировщиками, строителями и администраторами, водителями речных караванов и инструкторами по технике безопасности — да разве перечислишь уйму обязанностей, выпавших на долю разведчиков, заново открывающих безлюдный, бездорожный, безлесный край. Их тундровая лаборатория порой расширялась до размеров доброго европейского государства, а кабинет ужимался до верхней полки в истерзанном пургой вагончике буровиков. В цехах без стен, стоящих на коварном фундаменте вечной мерзлоты, они исследовали поведение газоносных пластов и тушили бьющие из земли пожары, строили поселки близ буровых и доставали из-подо льда тонущие тракторы, бурили глубокие скважины и возили детей в школу на вертолетах. Следами их маршрутов по тундре оставались черные пятна сейсмических взрывов на горностаевом снегу северной пустыни. Приметами их находок становились целые семейства буровых, словно косяки стальных журавлей, выклевывающих корм из земной коры. Результатом их поиска будет газопровод «Сияние Севера», по тысячекилометровым трубам которого, будто подгоняемый неистовым сердцем планеты, запульсирует «огненный воздух», неся людям жар земных глубин.
Открытия такого масштаба не бывают привилегией одиночек. Тысячи людей работают сейчас на освоении северных месторождений природного газа. Премии удостоены лучшие из лучших, вожаки, ветераны. Рядом с ними, вместе с ними — товарищи и ученики. От сибирского старожила, помнящего первый газ Березова и первую нефть Шаима, до юного мечтателя, хранящего в новехоньком рюкзаке ключи к будущим открытиям. От ученого геофизика, оперирующего новейшими данными математических методов разведки, до простодушной «кормилицы», отрядной поварихи, чьи нешумные хлопоты сводятся к ведерку-другому наваристых щей для веселой вечерней трапезы. От закоренелого нефтяника, что всю жизнь гоняется за своеобразной жар-птицей современной индустрии, до множества «смежников» — пилотов и врачей, строителей и бухгалтеров, учителей и воспитателей детсадов, представителей иных профессий, без которых самим землепроходцам в наше время не обойтись. У каждого своя работа, свой быт, свои хлопоты. Но есть и общее, определяющее — стремление как можно шире распахнуть дверь в неисчерпаемые (во всяком случае, для ближайших поколений) кладовые Ямальского Севера. Ленинская премия шести геологам — общая награда. На каждом из тех, кто обживает сейчас газовый Север — отблеск золотой медали с профилем Ильича.
Премия Ленина… Она вобрала в себя замыслы и поступки сотен людей, их надежды и потери, веру их и их труд. Она о многом говорит, эта почетная награда страны. Но и ко многому обязывает. Потому-то тюменские геологи считают ее не только признанием сегодняшних заслуг, но и авансом на будущее, залогом новых больших открытий.
Геологи идут дальше — в Гыданскую тундру и на пограничный остров Белый, к оледенелым берегам Ледовитого океана и подземным хребтам Таймыра. Геологи зарываются глубже — в древнюю осадочную толщу Надымско-Пуровского междуречья, где они намерены найти и большую нефть. Геологи поднимаются выше — к самым совершенным методам геофизической разведки и бурения, вызванным потребностями самой жизни. Для них это не только работа. Это их жизнь, их любовь, волнующие страницы личных биографий.
Служение большому делу складывается из поступков небольших, каждодневных и не слишком звонких. Лишь спустя много времени, разглядывая их сквозь увеличительное стекло памяти, осознаешь значимость и размах коллективного подвига, названного открытием заполярного газа.
Лауреаты Ленинской премии — опять в пути. Аркадий Краев руководит морской геофизикой страны. Кирилл Кавалеров отправляет из поселка Лабытнанги в тундру все новые геофизические отряды — авангард нефтегазовой разведки. По их прогнозам Василий Подшибякин ставит новые глубокие буровые в Уренгое. В Тюмени Владимир Соболевский и Иван Гиря разрабатывают скоростные методы проходки скважин, а Геннадий Богомяков, недавно избранный секретарем Тюменского обкома партии, проникает в существо самой тонкой технологии — технологии воспитания нового человека. В Самбурге и Се-Яхе, в Надыме и Красноселькупске, в Газ-Сале и на Вэнгапуре работают и мечтают, пробивают дороги и строят поселки, создают семьи и ростят детей землепроходцы двадцатого века — первооткрыватели, труженики, борцы.
Поиск продолжается.
* * *
Дописываю последние строчки книги. И опять собираюсь в путь. Туда же, в тундру.
Белая тундра. Когда ложится на землю снежное покрывало и страшный мороз заставляет лед трещать от натуги, когда на сотни километров не заметишь ни дымка, ни человеческого следа, тундру называют «белым безмолвием».
Черная тундра. Когда полярная ночь накроет своими неотвратимыми крылами унылую равнину и долготерпеливый обитатель ее неделями не видит зари, когда свирепый ветер высекает из белого наста черные искры, когда грозный призрак вечной темноты заставляет все живое искать спасения в норах, берлогах и лазах, черная тундра становится врагом человека, врагом всего живого.
Зеленая тундра. Когда уходит ночь, тают снега, уплывают в океан глыбистые льдины, над равниной восходит солнце. Оно совсем не покидает неба и возвращается с запада на восток, задевая румяным краем горизонт. В один прекрасный день тундра, вчера еще серая и однотонная, вдруг обретает радостное многоцветье. Яркие маки и тихие ромашки распахивают навстречу солнцу свои лепестки. Красными дольчатыми фонариками сверкает неспелая морошка — потом она станет желтой и вкусной. В буйный рост идут травы, пряча где-то у самой земли белые колонии ягеля — несмелой зимней травы, спасающей оленя в самую трудную пору. Рыба в реке, утка в небе, олень и ягода на суше — вот она новая, зеленая тундра, щедрая и веселая.
Красная тундра. Она родилась, когда первые отряды уральских рабочих пришли отстаивать Советскую власть на Обском Севере. Она пробила ненцам тропу в будущее, зажгла еще одно солнце — солнце новой жизни. Рыбозаводы, совхозы, школы-интернаты, фактории — красного цвета, цвета нашего знамени.
Собираясь в путь, я отмечаю свой новый маршрут голубыми вышками — значками газовых месторождений. Тысячелетиями хранила тундра неистощимый жар своей земли. Сегодня это тепло идет навстречу людям.
Я хочу рассказать о тех, кто сегодня в Надыме создает первый газовый промысел Заполярья. Кто в Лабытнангах проектирует линии будущих трубных трасс. Кто вчера в мирном вертолетном десанте приземлился на древней земле селькупов, рядом со старинной Мангазеей. Кто в дальней фактории Се-Яхе упорно ищет еще одно богатство тундры — нефть.
Я хочу рассказать, как Ямал превращается в яркий край голубых огней, край современной индустрии. И голубеет белая тундра, и краснеет черная тундра, и зеленая тундра радостно принимает под свою добрую руку щедрый дар земли. И мы приветствуем новый, многообещающий цвет тундры — голубой.
notes
Примечания
1
Ань торова — здравствуй (ненец.).
2
Ягель — род лишайника, главная пища оленей в зимнее время.