Ананьев Цвет тундры голубой
Евгений Григорьевич Ананьев
Евгений Ананьев
Цвет тундры — голубой
Строитель Новой Мангазеи
Первые месторождения природного газа на Крайнем Севере открыты примерно в том же районе, где стояла Мангазея, один из самых ранних городов Сибири, основанный в 1600 году московским посланием князем Мироном Шаховским. Неподалеку от давно умершего города поднимается его младший собрат — поселок геологов. Мы так и пытались его назвать — Новая Мангазея.
К сожалению, плоховато знакомо нам прошлое родного края — большинство геологов не вдохновилось исторической параллелью. Выбрали название более, что ли, прикладное — Газ-Сале, «газ на мысу».
Впрочем, тогда-то даже и газа не было. Просто к уже известным нам пяти балкам торопливо прирастали всяческие временные сооружения — увы, нет ничего постояннее их в практике освоения новых районов. Сколоченные в пожарном порядке навесы прикрывали щелястыми дощатыми козырьками бумажные мешки с цементом. Шагали в брод по реке скороспелые свайные причалы. И балков становилось все больше — переезжали на работу новые бригады такелажников, плотников и маляров. И когда буровики закончили скважину № 2, полными хозяевами этого места стали строители.
История донесла до нас имя основателя Мангазеи. А кто закладывал нынешний поселок первооткрывателей заполярного газа? Кто размечал в тундре улицы будущего городка? Чьи руки любовно оглаживали свежеструганные брусы первого дома! Боюсь, что уже сегодня, спустя всего лишь несколько лет, жители могут не знать его фамилии. Но ведь был он, первый строитель Газ-Сале!
Признаться, внешне Сергей Цыганков — так зовут первого начальника стройучастка Тазовской нефтеразведочной экспедиции — ничем не похож на традиционного северного волка. Ни буйной бороды («Пробовал отпускать, жена чуть из дому не вытурила. Да и бороденка-то, как кочки на болоте…»). Ни богатырской стати («Какое там, с моим росточком только грибы в лесу собирать. В армию шел, вообще бараний вес был».). Ни столь любезной сердцам литераторов и кинематографистов суровости и молчаливости. Наоборот, он приветлив и речист. Над этой его особенностью друзья охотно подтрунивают:
— Тебе, Серега, только в ООНе работать — вот уж наговорился бы…
— Небось, Анке по ночам тоже речуги толкаешь?..
Сергей в карман за словом не лезет:
— Конечно, от речуг трое ребятишек на свет божий и появились. А шифер ты завез?
И тут же, почти без перехода — в этом он тоже здорово наловчился — начинает сугубо деловой разговор: хватит ли бруса до навигации, или кому выделить квартиры в доме. Только из глубины простодушно-хитрых глаз не уходит смешинка, готовая в любую минуту прорваться острым словцом или такой вот меланхолично-иронической тирадой:
— Генерального-то плана Газ-Сале до сих пор нет. Чует мое сердце, вначале мы поселок сгрохаем, потом проектировщики подоспеют. По всем правилам науки скажут, правильно или нет построили. А на черта попу гармонь после заутрени?..
Если человек всегда улыбается, особенно врезаются в память моменты, когда он — без улыбки. Вот почему я хорошо запомнил Сергея Цыганкова в первую осень Тазовской экспедиции.
Как это заведено у тюменских геологов — жизнь научила, — новая экспедиция отпочковалась от другой, Нарыкарской. Именно из Нарыкар, вместе с начальником Подшибякиным, перебрались в Заполярье многие инженеры, буровые мастера и начальники цехов. По неписаному, но почти нерушимому обычаю — опять же, опыт подсказал — они прилетали в новый район налегке, осматривались, чуть-чуть обживались и уж тогда забирали семьи.
Как раз к этому времени подоспела оказия — старая экспедиция делилась с младшим собратом катерами и баржами. «Семейный караван» повел в Тазовскую губу водолаз и капитан Валерий Демирский — его роскошная рыжая борода была главной достопримечательностью разношерстной геологической эскадры.
У Цыганкова на этих суденышках плыла вся семья — жена и трое ребят. Пока шли Обью, особых беспокойств не было. Но уже в Салехарде прозвучал первый звонок: речной судоходный контроль весьма неохотно и лишь после долгих препирательств выпустил подозрительные посудинки в бурное плавание по Обской губе.
Дальнейший ход событий напоминал небрежно смонтированный приключенческий фильм. «Семейная эскадра» откликалась Тазовским радистам крайне неаккуратно и из почти необъяснимых маршрутных точек. Уже выйдя на главное, Горнохаманельское русло дельты Оби, она вдруг, словно перешагнув сушу, оказалась в побочном рукаве, так называемой Надымской Оби (как выяснилось при встрече, искали заблудший катер). За бодрой радиограммой из Обской губы последовало странное сообщение: шторм снова загнал в реку. И уж совсем неожиданной была депеша из Нового Порта, расположенного в стороне от маршрута, на противоположном берегу Обской губы.
А потом караван и вовсе замолк. Петя Баженов обшарил весь окрестный эфир: из Нового Порта вышли, больше никаких сведений.
Цыганков в те дни тянул два воза. Помимо прямой работы он заправлял всем снабжением — назначенный заочно заместитель начальника экспедиции еще загорал на Кавказе в полугодовом северном отпуске. Попробуй раскидай по разным пунктам и причалам без всякой механизации тысячетонные лихтеры с грузами. И все равно Сергей Ильич по нескольку раз в день вырывался на рацию. Статуей пушкинского Командора застывал в дверях, непривычно хмурый и молчаливый, в хрустящем брезентовом дождевике, с красными бессонными глазами в рамке серых от цементной пыли ресниц и бровей.
— Наверное, непрохождение… — виновато успокаивал его Петя Баженов. Но Цыганков, словно храня обиду на бедного радиста, круто разворачивался и с безмолвным ожесточением покидал радиостанцию. Я понимал его: наверное, таким способом он предохранялся от бессмысленного взрыва отчаяния.
Уже потом, спустя много месяцев, Сергей рассказывал мне о мучительных тех днях: что бы ни делал, куда бы ни шел, перед глазами стояли ребятишки. На неизвестной палубе, с испуганными глазами, и туфельки волна полощет. За работой еще кое-как забывался, но стоило только голову к подушке приложить, все снова вспоминается, да так ясно, словно про самого себя кино смотришь.
…Неужели десять годов отстукало? Вот он, демобилизованный солдат и отставной столяр из Омска (и чего в родном городе не жилось?) с последним в ту осень пароходом высаживается в Березове. Рядом Аня с сынишкой на руках, Длинный пирс, словно дощатый тротуар на воде. Надсадный гул газового фонтана — грозный голос земли. И новый начальник, громогласный, полное лицо озабочено, седоватые кудри взъерошены — Александр Григорьевич Быстрицкий.
— Столярной работы нет. Но со временем будет много. На буровую пока пойдешь?
Первая березовская буровая — скольким из них она наново повернула жизнь? Разве думал он, Сергей, что осядет здесь на многие годы, вырастит ребятишек-северян, да еще сорвется с ними дальше, в Заполярье? И вот на тебе, такая беда… Что с ними, где? Тревожные мысли снова уволокли его в морскую стихию. Крушение?.. Но ведь все суда сразу не затонут! Да и Валера Демирский человек надежный, полжизни на воде. Тогда почему же, какого черта они молчат?.. А у Лешки, Аня писала, зубки режутся… Мгновенная острая жалость к ребятишкам, к жене, к самому себе захолодила сердце. Прикрытые веками глаза непривычно намокли. Усилием воли Сергей отогнал мрачные картины, снова вернулся памятью к тем, первым своим годам.
…Быстрицкий оказался прав — работы набралось порядочно. Первый сибирский газ сделал свое дело — столько людей понаехало, всем где-то жить надо. Вскоре Сергей вернулся на работу по специальности, строил дома. Стал бригадиром, потом мастером. А Быстрицкому показал, что значит классный столяр — в послерабочие часы так отделал кабинет начальника, что тот до сих пор вспоминает. О самом поселке и говорить нечего: когда по новому Березову идет, с каждым вторым домом здоровается.
Геолог на месте не живет, даже если он и строитель. Кто в Нарыкары пришел, когда там еще и экспедиции не было? Он, Цыганков. Точно в годовщину Дня Победы вертолет за прорабом стройработ прислали — первую праздничную рюмку в Березове пригубил, последнюю — в этих самых Нарыкарах. А уж поселок-то — от нуля своими руками. И Шухтунгорт, и Игрим. Сколько, Сергей, твоих улиц по тайге понастроено?.. Только для себя ничего не спроворил. Случись что, куда с такой оравой деться? Эко повело — что с тобой случиться может? А вот с ними… Если просто где-нибудь на рыбном причале отстаиваются! Нет, нынче на причалах всюду рации. Заблудились в губе?..
Ему снова представилось, как мечется по широкой воде — то ли река, то ли море — слабенькое суденышко и бешеная пенная волна хлещет через палубу. Сразу вспомнились все страхи, все были и небылицы про суровый нрав Обской губы. И опять на глазах ребятишки, одни-одинешеньки в стылой безбрежной воде. Дернул же черт послать катером! Нет, чтобы обычным пассажирским рейсом. Случится что — вовек себе не простит…
Он понял, что ему не уснуть. Наскоро оделся, сунул ноги в болотные, с отворотами, сапоги и вышел на берег.
Полярный день был на исходе, слепая сумеречная серость пеленала тундру, но небо оставалось голубым. Так бывает только на Крайнем Севере — светло, а поселок словно вымер, ни человека, ни дымка. У бревенчатых причальных стенок спали суда, только около самого дальнего лихтера копошились грузчики в спецовках, напоминающие отсюда больших желтых муравьев. На стрежне река была пустынной, но из-за поворота выходили к Тазовскому две огромные пузатые баржи, облепленные со всех сторон буксирными катерами.
Сергей все стоял на берегу, оглядывая окрестную тундру. Н-да, не курорт… А ведь живут люди. И ему здесь жить-поживать, добра наживать. Баржи, небось, опять для экспедиции. Хорошо, конечно, что заботятся. Но куда грузы выкатывать? Откуда людей снимать?
Он начал перебирать в памяти полученные грузовые документы: что в трюмах и на палубах, куда выгодней ставить на разгрузку — к будущему поселку или сюда, в Тазовское. А глаза, словно действуя отдельно от сознания, не упускали из вида головной катерок с подозрительно знакомым силуэтом: широкая, словно обрубленная, корма, выдвинутая вперед рулевая рубка. В экспедиции такого нет, это точно. Нарыкарский?!
Запинаясь о кочки и груды зимнего мусора, он побежал вниз, к воде. Какой-то случайный рыбак с моторкой, немало удивленный взволнованным видом вездесущего зама, беспрекословно согласился отвезти его к каравану. Вот уже явственно видна черноморова борода Валеры Демирского. Но пассажиров на палубе нет. Горестное предчувствие снова стянуло сердце.
— Где пацаны? — первым делом спросил Сергей, переваливаясь через борт на палубу.
— То есть как? — удивился Демирский. — Еще позавчера…
Тем временем на противоположном конце Тазовского — а это добрых пять-семь километров — тянулась унылая процессия. Еще стоял на пассажирском причале грязно-белый «Омик» — морской трамвай, совершающий полурегулярные рейсы по речкам Таз и Пур, — но люди уже покинули его. Местные старожилы сразу подхватили чемоданы и, не надеясь на попутный транспорт, пехом стали подниматься на соседний холм, за которым, собственно, и начиналось Тазовское. Остальные разместились по углам пропахшего рыбой и мазутом дебаркадера, послав гонца к телефону. Пока безуспешно пытались разжиться едой у закрытых в ночную пору киосков, вернулся гонец: экспедиция молчит, тоже спят, черти.
Можно, конечно, на дебаркадере переночевать…
— Ребята голодные, — устало возразила Анна Цыганкова. — Скорей бы до дому, отмучиться.
И повела своих по узкой песчаной дорожке: Лешка на руках, хныкающая Маринка за юбку держится, позади, как и подобает старшему, одиннадцатилетний Витька с распухшим от простуды лицом. Кто-то из мужчин забрал Лешку, ей стало легче. Но такова уж материнская суть — расправив онемевшие руки, Анна тут же подхватила измученную дочушку и посадила ее на плечи, как всадника.
…В радиотехнике Валера Демирский оказался небольшим специалистом — все попытки исправить в пути рацию оказались безуспешными (Пете Баженову на это потребовалось потом ровно семь минут). Погода была нормальной, возвращаться не хотелось. Так, «глухонемым» и дошел «семейный караван» без всяких приключений до Пуровских вех — есть такое хитрое мелководье, о которое все морские суда запинаются.
А уж там — конец света! Никогда в Тазовскую губу столько грузов не приходило — понятно, экспедиция обосновывается, да еще на голом месте. И все караваны сразу пришли, после шторма. Речных буксиров не хватает, плавучий кран один. Все спешат, ругаются, шум и неразбериха, как на базаре. Не такой человек Валерий Демирский, чтобы остаться в стороне. Пассажиров быстро на «Омик» перекинул, благо, трамвайчик подошел: уезжайте, мол, быстрее, вещи завтра придут. А сам давай шерудить: кого под плавучий кран на перевалку, кого своим ходом катера потянут. Словом, рука начальника геологического флота сразу почувствовалась. Главное, чтобы порядок был, без нахрапа. Вот, сам первые баржи привел, остальные следом идут. Куда же пассажиры девались, будто в космос улетели?..
Обо всем этом Цыганков узнал от Демирского накоротке, пока звал назад рыбацкую моторку. Выскочив на берег, помчался к гаражу, сел за руль первой попавшейся машины — хорошо хоть, что здесь по одному автоинспектору на сто тысяч квадратных километров, — и рванул в речной порт.
Путешественников встретил на полпути. Измученные идут, грязные. Так и есть, «Омик» сутки на мели проторчал, продуктов нет, холодина: вещи-то на катерах оставили. Всю злость на Сергее сорвали, а он и не оправдывается — главное, ребятишки, вот они, целые и невредимые. Много ли человеку надо — беда прошла стороной, он уже и счастлив.
— Мы вас, братцы, морошкой откормим! И куропатками, их здесь видимо-невидимо! Рыбки тоже хватает!
— Отко-ормите вы… Хоть бы до места когда-нибудь довезли…
— Даже встретить не могли.
— Зато уж я своего Коленьку встречу! Небось, к рыбозаводским бабам без вертолета летали!
Сергей, конечно, нашел бы, что ответить. Но на всякий случай промолчал. Быстро попрыгали в кузов. Забормотала машина, то тяжело вздымаясь по разъезженным колеям в гору, то безоглядно ныряя вниз, в размазученные вездеходами лужи.
Слух о приезде семей все-таки дошел. Около конторы экспедиции уже ждали буровики. Когда Цыганков, поставив машину на место, вернулся в контору, там оставалась только измученная Аня с ребятами.
— Ну, пошли, — он повел их к соседнему бараку. Отыскал в темном коридоре дверь и без стука распахнул ее, пропуская вперед семью.
Сергей ночевал здесь не раз, и это временное пристанище казалось ему тогда почти нормальным. Но сейчас, приведя сюда жену и трех ребятишек, он словно заново увидел все.
Небольшая, с трещиноватым потолком комната была плотно заселена людьми. Каждая койка являла собой своеобразную семейную квартиру. На одной из них молодая женщина с заспанными раскосыми глазами кормила грудью такого же черноволосого раскосенького мальчугана. На другой спали валетиком две девчушки-школьницы, а их мать примостилась в спальном мешке около кровати — едва распахнулась дверь, она торопливо подняла голову, но, видимо, успокоившись, тотчас же уснула опять. На полу, расстелив матрацы и бросив под головы меховые куртки, спали храпучим богатырским сном несколько молодых парней. Эту группу выразительно дополняли двое полутрезвых мужчин у окна, почему-то надумавших завершить бурно начатый вечер ремонтом часов — было похоже, что мелкие шестеренки на мокром столе жили уже своей, отличной от всего остального механизма жизнью.
— У твоих часов двух камней не хватает, — басом шептал мужчина, похожий на артиста Юрия Никулина. — На один положить, а вторым камушком ка-ак стукнуть!..
И оба залились бестолковым смехом.
Аня как прикрыла за собой дверь, так и застыла на пороге. Чего говорить, в жизни по-разному приходилось. Но даже она, натренированная десятью годами кочевого быта, такого еще не видывала. «Ничего себе, приготовил хоромы», — со злостью подумала о муже. Однако, постеснявшись людей, только сказала горестно:
— А нам куда?..
Сергей растерянно повел рукой на койку, с которой часа три назад его подняла бессонница. Встретил, называется… Намаялась, бедная, детишки простыли до ужаса. А дома — прямо-таки Ноев ковчег. Ну как объяснить Анюте, что эта вот раскосенькая десятый день из Якутии к мужу добирается, катер в сейсмопартию только завтра пойдет? Женщина должна дочек до Свердловска довезти, в школу определить, назад в свой котлопункт (так у геологов походные столовые называются) вернуться — и на все про все начальник выделил ей пять суток. Буровички вообще за весь месяц впервые на выходной прилетели, охота молодым парням хоть на танцы сбегать. А ночевать где! Общежитий нет, все знают, что Цыганков пока без семьи живет, один в комнате — роскошь по нынешним масштабам неописуемая. Ну как он откажет! Что же до этих двух мужиков — сам их впервые видит. Ушлые, видно, — только пришли и уже на переднем месте. И где только спирт добыли — в Тазовском «сухой закон».
Нет, не помогли бы на сей раз Цыганкову его ораторские способности. Заторопился, бросился постель расстилать, ребятишек обихаживать. Разжился где-то банкой сгущенки, хлеба добыл, раскладушку у соседей выпросил, непрошеных гостей-пьянчужек выпроводил. Лишь когда разморенные теплом и едой детишки залегли штабельком на койке, обнял жену за плечи, нежно разгладил пальцами морщинки на усталом лице:
— Вот и наше с тобой, Аннушка, заполярное новоселье… Ты уж извини. Люди на улице мыкались. — Помолчал, потом добавил, виновато улыбаясь: — Отстроим новый город, лучшая квартира твоя будет.
Много тазовской воды утекло с тех пор в Карское море. Вскоре Цыганковы получили квартиру, и о приключениях того, первого дня, без улыбки не вспоминают. Когда я покидал Тазовское, строительство геологического городка Газ-Сале шло полным ходом. Рядом с нашей замерзшей буровой день и ночь сверкали на будущей пристани молнии электросварки. Трактора перемесили тундру до полужидкого состояния, и ходить по ней можно было, лишь привязывая высокие голенища резиновых рыбацких ботфортов к брючному ремню. Плотницкие бригады жили, что называется, на казарменном положении в бывших балках буровиков и приезжали в Тазовское лишь на выходной — семьи проведать, в баньке попариться. Полностью готовых домов еще не было, но желтые, цвета поздней морошки тесовые венцы первых срубов заметно отличали «наш» холм от окрестной тундры.
Провожая меня, Сергей сказал:
— Снова приедешь — встречать уже в своем городе будем.
…И вот я снова спешу к тебе, родной поселок. Последний отрезок длинного пути на катере из Тазовского в Газ-Сале.
Порой посторонние, казалось бы, далеко отстоящие от дела обстоятельства могут сказать многое. И в наше время попадались пассажиры на первую буровую. Но таких не было. Шумная стайка загорелых ребятишек — переполненные впечатлениями школьники возвращаются домой из южных пионерских лагерей. Пенсионного вида старушка с пахнущей яблоками кладью — она через полстраны едет на первое свидание с внучкой, родившейся уже здесь, в тундре. Даже черноусые, смуглолицые представители неутомимого племени торговцев орехами и сухофруктами включили заполярный поселок в свою суетливую орбиту (их бы нюх нашим штатным торговцам!). Говорливые агенты госстраха и самоуверенные носители культуры, щеголеватые отпускники и молодые научные сотрудники из больших городов, будто сошедшие с витрин конкурса на самые живописные лохмотья (у каждого свой шик!) — словом, второй эшелон, верный признак начала устойчивого, оседлого житья-бытья.
Это и по самой реке заметно. Раньше редко-редко попадалась встречная посудина. Нынче же Таз, словно оживленная улица, только вместо легковушек на ней юркие катера, а тупоносые, как модные ботинки, самоходные баржи заменяют грузозики. И на берегах люднее: то трубопроводчики с бульдозером, то охотник с ружьем. Вскоре на высоком холме появились первые дома поселка.
Удивительное все-таки чувство возвращения на старое место. Идешь, и словно сама память с растроганной усмешкой водит тебя за ручку. Вот здесь, где стоят сейчас успевшие пропитаться специфическим запахом перегретого железа и керосина ремонтные мастерские, ты нашел когда-то неистощимое «месторождение» морошки, и вся вахта бегала сюда попастись. На нынешней окраине поселка, где топорщатся сваями запасенные впрок фундаменты будущих домов, геофизики прежде держали склад взрывчатки, и девчонки-сторожихи жаловались: больно далеко от людей, парни озоруют. Только на дежурство заступит, а с разных сторон папиросные огоньки словно глаза волчьи — у ухажеров свои «дежурства».
Ступенчатая пирамидка на месте грохотавшей и лязгавшей буровой № 2 — своего рода памятник родительнице заполярного газа… Застывшие в каменной неподвижности волны недавних тракторных дорог. Так вот ты какой, первый тундровый поселок разведчиков, Мангазея нынешнего века…
Двухэтажные дома с укутанной в войлок или одетой в дощатые короба линией парового отопления. Школа, сверкающая чистотой предпраздничной побелки. Новый клуб с кинозалом и биллиардом ка почетном месте — клуб только что введен в действие, реечные узоры дранки на стенах и потолках еще ожидают послеосадочную штукатурку. Хотя идет только конец августа, но под тесовыми слегами тротуаров уже лежат тоненькие пластики снега. Здравствуй, Газ-Сале!
Повод для приезда нынче знаменательный — публичная защита запасов Заполярного месторождения. Народу съехалось много: начальство из столицы, представители из области, инженеры соседних экспедиций. Газ-Сале пока не очень приспособлен для гостей. Посему каждый полезный метр свободной площади на жесточайшем учете. Строгий табель о рангах в его некотором, так сказать, географическом преломлении: сперва москвичей разместить, потом тюменцев, а уж своего, окружного, брата — как бог на душу положит. Всем этим заправляет Таня Прокопьева, комендант экспедиции. С удивительной для ее комплекции резвостью Таня носится из конца в конец маленького поселка, отдавая на ходу множество распоряжений:
— Трех женщин у Петровых поселим — они только позавчера в отпуск улетели. Бери ключ, побыстрей с бельем туда.
— Профессора? Вместе с министром, второй этаж около магазина. Но, может быть, им еще в катере понравится, там каюта готовая.
— Вам хотелось бы вместе? Ах, поздно сказали. Обождите… Третий не помешает? В плановом отделе раскладушки постелены.
— Аппаратуру куда? Скажете дежурной, кладовку в общежитии откроет. Да, у вас еще две койки свободных? Подселим надымских. Ну, дорогой товарищ, инженера на вашу пленку не позарятся.
Говоря о старожилах, мы обязательно вспомним знатного буровика или именитого начальника. А кто был завхозом на первой буровой? Какой кладовщик выдавал спальные мешки и кирзовые сапоги? Какая повариха, мешая порой соленые слезы со сладким киселем, кормила горластую, вечно заляпанную глинистым раствором буровую команду?..
Таня приехала в экспедицию одной из первых. Еще поселка в помине не было, и балки-вагончики были раскиданы бог знает по каким перифериям, а комендант уже хлопотливо считала казенные табуретки, простыни и спальные вкладыши. Она как бы олицетворяла собой первоначальный, кочевой период экспедиции. Но вот обжились, завели оседлое хозяйство, и Таня стала совсем другой — домовитой, расчетливой, будто приросла к этому краешку северной земли. И, разумеется, своего рода энциклопедией поселковой жизни кому, как не коменданту, знать все обо всех.
Расспрашиваю о Цыганкове. Таня словоохотливо сообщает:
— Сергей Ильич теперь уже не наш. Как геофизики от буровиков отделились, к ним и ушел. Новый поселок поднимает. Адресок хотите?
Долго шагал я в тот день по дощатым тротуарам Газ-Сале, всматривался, вдумывался, вспоминал. Так и не довелось нам, Сергей, встретиться в отстроенной тобой Новой Мангазее. Но стоит она, словно памятник первому своему строителю, обживается, разрастается, принимает все новых и новых жителей. Право же, им не мешало знать имя того, кто протянул по этой нежилой тундре первую улицу…
А с Сергеем Цыганковым мы все равно встретились, правда, в другой поездке. Время бежит, даже не верится, что недавно в тундре первоселами были. Лешка, тот самый Лешка, которого на руках сюда привезли, в школу пошел. Они растут, мы — старимся… Ну, да чего прибедняться — еще поработаем.
Начальник стройучастка Тазовской геофизической экспедиции возил меня по новым поселкам геофизиков ка берегу Тазовской губы. Приземистые и немноголюдные, они терялись среди окрестной тундры. Но Сергей, как и несколько лет назад, увлеченно сказал:
— Снова приедешь — в городе встречать будем.
Это здорово — значит, что ты оставил людям построенные тобою города!
Евгений Григорьевич Ананьев
Евгений Ананьев
Цвет тундры — голубой
Строитель Новой Мангазеи
Первые месторождения природного газа на Крайнем Севере открыты примерно в том же районе, где стояла Мангазея, один из самых ранних городов Сибири, основанный в 1600 году московским посланием князем Мироном Шаховским. Неподалеку от давно умершего города поднимается его младший собрат — поселок геологов. Мы так и пытались его назвать — Новая Мангазея.
К сожалению, плоховато знакомо нам прошлое родного края — большинство геологов не вдохновилось исторической параллелью. Выбрали название более, что ли, прикладное — Газ-Сале, «газ на мысу».
Впрочем, тогда-то даже и газа не было. Просто к уже известным нам пяти балкам торопливо прирастали всяческие временные сооружения — увы, нет ничего постояннее их в практике освоения новых районов. Сколоченные в пожарном порядке навесы прикрывали щелястыми дощатыми козырьками бумажные мешки с цементом. Шагали в брод по реке скороспелые свайные причалы. И балков становилось все больше — переезжали на работу новые бригады такелажников, плотников и маляров. И когда буровики закончили скважину № 2, полными хозяевами этого места стали строители.
История донесла до нас имя основателя Мангазеи. А кто закладывал нынешний поселок первооткрывателей заполярного газа? Кто размечал в тундре улицы будущего городка? Чьи руки любовно оглаживали свежеструганные брусы первого дома! Боюсь, что уже сегодня, спустя всего лишь несколько лет, жители могут не знать его фамилии. Но ведь был он, первый строитель Газ-Сале!
Признаться, внешне Сергей Цыганков — так зовут первого начальника стройучастка Тазовской нефтеразведочной экспедиции — ничем не похож на традиционного северного волка. Ни буйной бороды («Пробовал отпускать, жена чуть из дому не вытурила. Да и бороденка-то, как кочки на болоте…»). Ни богатырской стати («Какое там, с моим росточком только грибы в лесу собирать. В армию шел, вообще бараний вес был».). Ни столь любезной сердцам литераторов и кинематографистов суровости и молчаливости. Наоборот, он приветлив и речист. Над этой его особенностью друзья охотно подтрунивают:
— Тебе, Серега, только в ООНе работать — вот уж наговорился бы…
— Небось, Анке по ночам тоже речуги толкаешь?..
Сергей в карман за словом не лезет:
— Конечно, от речуг трое ребятишек на свет божий и появились. А шифер ты завез?
И тут же, почти без перехода — в этом он тоже здорово наловчился — начинает сугубо деловой разговор: хватит ли бруса до навигации, или кому выделить квартиры в доме. Только из глубины простодушно-хитрых глаз не уходит смешинка, готовая в любую минуту прорваться острым словцом или такой вот меланхолично-иронической тирадой:
— Генерального-то плана Газ-Сале до сих пор нет. Чует мое сердце, вначале мы поселок сгрохаем, потом проектировщики подоспеют. По всем правилам науки скажут, правильно или нет построили. А на черта попу гармонь после заутрени?..
Если человек всегда улыбается, особенно врезаются в память моменты, когда он — без улыбки. Вот почему я хорошо запомнил Сергея Цыганкова в первую осень Тазовской экспедиции.
Как это заведено у тюменских геологов — жизнь научила, — новая экспедиция отпочковалась от другой, Нарыкарской. Именно из Нарыкар, вместе с начальником Подшибякиным, перебрались в Заполярье многие инженеры, буровые мастера и начальники цехов. По неписаному, но почти нерушимому обычаю — опять же, опыт подсказал — они прилетали в новый район налегке, осматривались, чуть-чуть обживались и уж тогда забирали семьи.
Как раз к этому времени подоспела оказия — старая экспедиция делилась с младшим собратом катерами и баржами. «Семейный караван» повел в Тазовскую губу водолаз и капитан Валерий Демирский — его роскошная рыжая борода была главной достопримечательностью разношерстной геологической эскадры.
У Цыганкова на этих суденышках плыла вся семья — жена и трое ребят. Пока шли Обью, особых беспокойств не было. Но уже в Салехарде прозвучал первый звонок: речной судоходный контроль весьма неохотно и лишь после долгих препирательств выпустил подозрительные посудинки в бурное плавание по Обской губе.
Дальнейший ход событий напоминал небрежно смонтированный приключенческий фильм. «Семейная эскадра» откликалась Тазовским радистам крайне неаккуратно и из почти необъяснимых маршрутных точек. Уже выйдя на главное, Горнохаманельское русло дельты Оби, она вдруг, словно перешагнув сушу, оказалась в побочном рукаве, так называемой Надымской Оби (как выяснилось при встрече, искали заблудший катер). За бодрой радиограммой из Обской губы последовало странное сообщение: шторм снова загнал в реку. И уж совсем неожиданной была депеша из Нового Порта, расположенного в стороне от маршрута, на противоположном берегу Обской губы.
А потом караван и вовсе замолк. Петя Баженов обшарил весь окрестный эфир: из Нового Порта вышли, больше никаких сведений.
Цыганков в те дни тянул два воза. Помимо прямой работы он заправлял всем снабжением — назначенный заочно заместитель начальника экспедиции еще загорал на Кавказе в полугодовом северном отпуске. Попробуй раскидай по разным пунктам и причалам без всякой механизации тысячетонные лихтеры с грузами. И все равно Сергей Ильич по нескольку раз в день вырывался на рацию. Статуей пушкинского Командора застывал в дверях, непривычно хмурый и молчаливый, в хрустящем брезентовом дождевике, с красными бессонными глазами в рамке серых от цементной пыли ресниц и бровей.
— Наверное, непрохождение… — виновато успокаивал его Петя Баженов. Но Цыганков, словно храня обиду на бедного радиста, круто разворачивался и с безмолвным ожесточением покидал радиостанцию. Я понимал его: наверное, таким способом он предохранялся от бессмысленного взрыва отчаяния.
Уже потом, спустя много месяцев, Сергей рассказывал мне о мучительных тех днях: что бы ни делал, куда бы ни шел, перед глазами стояли ребятишки. На неизвестной палубе, с испуганными глазами, и туфельки волна полощет. За работой еще кое-как забывался, но стоило только голову к подушке приложить, все снова вспоминается, да так ясно, словно про самого себя кино смотришь.
…Неужели десять годов отстукало? Вот он, демобилизованный солдат и отставной столяр из Омска (и чего в родном городе не жилось?) с последним в ту осень пароходом высаживается в Березове. Рядом Аня с сынишкой на руках, Длинный пирс, словно дощатый тротуар на воде. Надсадный гул газового фонтана — грозный голос земли. И новый начальник, громогласный, полное лицо озабочено, седоватые кудри взъерошены — Александр Григорьевич Быстрицкий.
— Столярной работы нет. Но со временем будет много. На буровую пока пойдешь?
Первая березовская буровая — скольким из них она наново повернула жизнь? Разве думал он, Сергей, что осядет здесь на многие годы, вырастит ребятишек-северян, да еще сорвется с ними дальше, в Заполярье? И вот на тебе, такая беда… Что с ними, где? Тревожные мысли снова уволокли его в морскую стихию. Крушение?.. Но ведь все суда сразу не затонут! Да и Валера Демирский человек надежный, полжизни на воде. Тогда почему же, какого черта они молчат?.. А у Лешки, Аня писала, зубки режутся… Мгновенная острая жалость к ребятишкам, к жене, к самому себе захолодила сердце. Прикрытые веками глаза непривычно намокли. Усилием воли Сергей отогнал мрачные картины, снова вернулся памятью к тем, первым своим годам.
…Быстрицкий оказался прав — работы набралось порядочно. Первый сибирский газ сделал свое дело — столько людей понаехало, всем где-то жить надо. Вскоре Сергей вернулся на работу по специальности, строил дома. Стал бригадиром, потом мастером. А Быстрицкому показал, что значит классный столяр — в послерабочие часы так отделал кабинет начальника, что тот до сих пор вспоминает. О самом поселке и говорить нечего: когда по новому Березову идет, с каждым вторым домом здоровается.
Геолог на месте не живет, даже если он и строитель. Кто в Нарыкары пришел, когда там еще и экспедиции не было? Он, Цыганков. Точно в годовщину Дня Победы вертолет за прорабом стройработ прислали — первую праздничную рюмку в Березове пригубил, последнюю — в этих самых Нарыкарах. А уж поселок-то — от нуля своими руками. И Шухтунгорт, и Игрим. Сколько, Сергей, твоих улиц по тайге понастроено?.. Только для себя ничего не спроворил. Случись что, куда с такой оравой деться? Эко повело — что с тобой случиться может? А вот с ними… Если просто где-нибудь на рыбном причале отстаиваются! Нет, нынче на причалах всюду рации. Заблудились в губе?..
Ему снова представилось, как мечется по широкой воде — то ли река, то ли море — слабенькое суденышко и бешеная пенная волна хлещет через палубу. Сразу вспомнились все страхи, все были и небылицы про суровый нрав Обской губы. И опять на глазах ребятишки, одни-одинешеньки в стылой безбрежной воде. Дернул же черт послать катером! Нет, чтобы обычным пассажирским рейсом. Случится что — вовек себе не простит…
Он понял, что ему не уснуть. Наскоро оделся, сунул ноги в болотные, с отворотами, сапоги и вышел на берег.
Полярный день был на исходе, слепая сумеречная серость пеленала тундру, но небо оставалось голубым. Так бывает только на Крайнем Севере — светло, а поселок словно вымер, ни человека, ни дымка. У бревенчатых причальных стенок спали суда, только около самого дальнего лихтера копошились грузчики в спецовках, напоминающие отсюда больших желтых муравьев. На стрежне река была пустынной, но из-за поворота выходили к Тазовскому две огромные пузатые баржи, облепленные со всех сторон буксирными катерами.
Сергей все стоял на берегу, оглядывая окрестную тундру. Н-да, не курорт… А ведь живут люди. И ему здесь жить-поживать, добра наживать. Баржи, небось, опять для экспедиции. Хорошо, конечно, что заботятся. Но куда грузы выкатывать? Откуда людей снимать?
Он начал перебирать в памяти полученные грузовые документы: что в трюмах и на палубах, куда выгодней ставить на разгрузку — к будущему поселку или сюда, в Тазовское. А глаза, словно действуя отдельно от сознания, не упускали из вида головной катерок с подозрительно знакомым силуэтом: широкая, словно обрубленная, корма, выдвинутая вперед рулевая рубка. В экспедиции такого нет, это точно. Нарыкарский?!
Запинаясь о кочки и груды зимнего мусора, он побежал вниз, к воде. Какой-то случайный рыбак с моторкой, немало удивленный взволнованным видом вездесущего зама, беспрекословно согласился отвезти его к каравану. Вот уже явственно видна черноморова борода Валеры Демирского. Но пассажиров на палубе нет. Горестное предчувствие снова стянуло сердце.
— Где пацаны? — первым делом спросил Сергей, переваливаясь через борт на палубу.
— То есть как? — удивился Демирский. — Еще позавчера…
Тем временем на противоположном конце Тазовского — а это добрых пять-семь километров — тянулась унылая процессия. Еще стоял на пассажирском причале грязно-белый «Омик» — морской трамвай, совершающий полурегулярные рейсы по речкам Таз и Пур, — но люди уже покинули его. Местные старожилы сразу подхватили чемоданы и, не надеясь на попутный транспорт, пехом стали подниматься на соседний холм, за которым, собственно, и начиналось Тазовское. Остальные разместились по углам пропахшего рыбой и мазутом дебаркадера, послав гонца к телефону. Пока безуспешно пытались разжиться едой у закрытых в ночную пору киосков, вернулся гонец: экспедиция молчит, тоже спят, черти.
Можно, конечно, на дебаркадере переночевать…
— Ребята голодные, — устало возразила Анна Цыганкова. — Скорей бы до дому, отмучиться.
И повела своих по узкой песчаной дорожке: Лешка на руках, хныкающая Маринка за юбку держится, позади, как и подобает старшему, одиннадцатилетний Витька с распухшим от простуды лицом. Кто-то из мужчин забрал Лешку, ей стало легче. Но такова уж материнская суть — расправив онемевшие руки, Анна тут же подхватила измученную дочушку и посадила ее на плечи, как всадника.
…В радиотехнике Валера Демирский оказался небольшим специалистом — все попытки исправить в пути рацию оказались безуспешными (Пете Баженову на это потребовалось потом ровно семь минут). Погода была нормальной, возвращаться не хотелось. Так, «глухонемым» и дошел «семейный караван» без всяких приключений до Пуровских вех — есть такое хитрое мелководье, о которое все морские суда запинаются.
А уж там — конец света! Никогда в Тазовскую губу столько грузов не приходило — понятно, экспедиция обосновывается, да еще на голом месте. И все караваны сразу пришли, после шторма. Речных буксиров не хватает, плавучий кран один. Все спешат, ругаются, шум и неразбериха, как на базаре. Не такой человек Валерий Демирский, чтобы остаться в стороне. Пассажиров быстро на «Омик» перекинул, благо, трамвайчик подошел: уезжайте, мол, быстрее, вещи завтра придут. А сам давай шерудить: кого под плавучий кран на перевалку, кого своим ходом катера потянут. Словом, рука начальника геологического флота сразу почувствовалась. Главное, чтобы порядок был, без нахрапа. Вот, сам первые баржи привел, остальные следом идут. Куда же пассажиры девались, будто в космос улетели?..
Обо всем этом Цыганков узнал от Демирского накоротке, пока звал назад рыбацкую моторку. Выскочив на берег, помчался к гаражу, сел за руль первой попавшейся машины — хорошо хоть, что здесь по одному автоинспектору на сто тысяч квадратных километров, — и рванул в речной порт.
Путешественников встретил на полпути. Измученные идут, грязные. Так и есть, «Омик» сутки на мели проторчал, продуктов нет, холодина: вещи-то на катерах оставили. Всю злость на Сергее сорвали, а он и не оправдывается — главное, ребятишки, вот они, целые и невредимые. Много ли человеку надо — беда прошла стороной, он уже и счастлив.
— Мы вас, братцы, морошкой откормим! И куропатками, их здесь видимо-невидимо! Рыбки тоже хватает!
— Отко-ормите вы… Хоть бы до места когда-нибудь довезли…
— Даже встретить не могли.
— Зато уж я своего Коленьку встречу! Небось, к рыбозаводским бабам без вертолета летали!
Сергей, конечно, нашел бы, что ответить. Но на всякий случай промолчал. Быстро попрыгали в кузов. Забормотала машина, то тяжело вздымаясь по разъезженным колеям в гору, то безоглядно ныряя вниз, в размазученные вездеходами лужи.
Слух о приезде семей все-таки дошел. Около конторы экспедиции уже ждали буровики. Когда Цыганков, поставив машину на место, вернулся в контору, там оставалась только измученная Аня с ребятами.
— Ну, пошли, — он повел их к соседнему бараку. Отыскал в темном коридоре дверь и без стука распахнул ее, пропуская вперед семью.
Сергей ночевал здесь не раз, и это временное пристанище казалось ему тогда почти нормальным. Но сейчас, приведя сюда жену и трех ребятишек, он словно заново увидел все.
Небольшая, с трещиноватым потолком комната была плотно заселена людьми. Каждая койка являла собой своеобразную семейную квартиру. На одной из них молодая женщина с заспанными раскосыми глазами кормила грудью такого же черноволосого раскосенького мальчугана. На другой спали валетиком две девчушки-школьницы, а их мать примостилась в спальном мешке около кровати — едва распахнулась дверь, она торопливо подняла голову, но, видимо, успокоившись, тотчас же уснула опять. На полу, расстелив матрацы и бросив под головы меховые куртки, спали храпучим богатырским сном несколько молодых парней. Эту группу выразительно дополняли двое полутрезвых мужчин у окна, почему-то надумавших завершить бурно начатый вечер ремонтом часов — было похоже, что мелкие шестеренки на мокром столе жили уже своей, отличной от всего остального механизма жизнью.
— У твоих часов двух камней не хватает, — басом шептал мужчина, похожий на артиста Юрия Никулина. — На один положить, а вторым камушком ка-ак стукнуть!..
И оба залились бестолковым смехом.
Аня как прикрыла за собой дверь, так и застыла на пороге. Чего говорить, в жизни по-разному приходилось. Но даже она, натренированная десятью годами кочевого быта, такого еще не видывала. «Ничего себе, приготовил хоромы», — со злостью подумала о муже. Однако, постеснявшись людей, только сказала горестно:
— А нам куда?..
Сергей растерянно повел рукой на койку, с которой часа три назад его подняла бессонница. Встретил, называется… Намаялась, бедная, детишки простыли до ужаса. А дома — прямо-таки Ноев ковчег. Ну как объяснить Анюте, что эта вот раскосенькая десятый день из Якутии к мужу добирается, катер в сейсмопартию только завтра пойдет? Женщина должна дочек до Свердловска довезти, в школу определить, назад в свой котлопункт (так у геологов походные столовые называются) вернуться — и на все про все начальник выделил ей пять суток. Буровички вообще за весь месяц впервые на выходной прилетели, охота молодым парням хоть на танцы сбегать. А ночевать где! Общежитий нет, все знают, что Цыганков пока без семьи живет, один в комнате — роскошь по нынешним масштабам неописуемая. Ну как он откажет! Что же до этих двух мужиков — сам их впервые видит. Ушлые, видно, — только пришли и уже на переднем месте. И где только спирт добыли — в Тазовском «сухой закон».
Нет, не помогли бы на сей раз Цыганкову его ораторские способности. Заторопился, бросился постель расстилать, ребятишек обихаживать. Разжился где-то банкой сгущенки, хлеба добыл, раскладушку у соседей выпросил, непрошеных гостей-пьянчужек выпроводил. Лишь когда разморенные теплом и едой детишки залегли штабельком на койке, обнял жену за плечи, нежно разгладил пальцами морщинки на усталом лице:
— Вот и наше с тобой, Аннушка, заполярное новоселье… Ты уж извини. Люди на улице мыкались. — Помолчал, потом добавил, виновато улыбаясь: — Отстроим новый город, лучшая квартира твоя будет.
Много тазовской воды утекло с тех пор в Карское море. Вскоре Цыганковы получили квартиру, и о приключениях того, первого дня, без улыбки не вспоминают. Когда я покидал Тазовское, строительство геологического городка Газ-Сале шло полным ходом. Рядом с нашей замерзшей буровой день и ночь сверкали на будущей пристани молнии электросварки. Трактора перемесили тундру до полужидкого состояния, и ходить по ней можно было, лишь привязывая высокие голенища резиновых рыбацких ботфортов к брючному ремню. Плотницкие бригады жили, что называется, на казарменном положении в бывших балках буровиков и приезжали в Тазовское лишь на выходной — семьи проведать, в баньке попариться. Полностью готовых домов еще не было, но желтые, цвета поздней морошки тесовые венцы первых срубов заметно отличали «наш» холм от окрестной тундры.
Провожая меня, Сергей сказал:
— Снова приедешь — встречать уже в своем городе будем.
…И вот я снова спешу к тебе, родной поселок. Последний отрезок длинного пути на катере из Тазовского в Газ-Сале.
Порой посторонние, казалось бы, далеко отстоящие от дела обстоятельства могут сказать многое. И в наше время попадались пассажиры на первую буровую. Но таких не было. Шумная стайка загорелых ребятишек — переполненные впечатлениями школьники возвращаются домой из южных пионерских лагерей. Пенсионного вида старушка с пахнущей яблоками кладью — она через полстраны едет на первое свидание с внучкой, родившейся уже здесь, в тундре. Даже черноусые, смуглолицые представители неутомимого племени торговцев орехами и сухофруктами включили заполярный поселок в свою суетливую орбиту (их бы нюх нашим штатным торговцам!). Говорливые агенты госстраха и самоуверенные носители культуры, щеголеватые отпускники и молодые научные сотрудники из больших городов, будто сошедшие с витрин конкурса на самые живописные лохмотья (у каждого свой шик!) — словом, второй эшелон, верный признак начала устойчивого, оседлого житья-бытья.
Это и по самой реке заметно. Раньше редко-редко попадалась встречная посудина. Нынче же Таз, словно оживленная улица, только вместо легковушек на ней юркие катера, а тупоносые, как модные ботинки, самоходные баржи заменяют грузозики. И на берегах люднее: то трубопроводчики с бульдозером, то охотник с ружьем. Вскоре на высоком холме появились первые дома поселка.
Удивительное все-таки чувство возвращения на старое место. Идешь, и словно сама память с растроганной усмешкой водит тебя за ручку. Вот здесь, где стоят сейчас успевшие пропитаться специфическим запахом перегретого железа и керосина ремонтные мастерские, ты нашел когда-то неистощимое «месторождение» морошки, и вся вахта бегала сюда попастись. На нынешней окраине поселка, где топорщатся сваями запасенные впрок фундаменты будущих домов, геофизики прежде держали склад взрывчатки, и девчонки-сторожихи жаловались: больно далеко от людей, парни озоруют. Только на дежурство заступит, а с разных сторон папиросные огоньки словно глаза волчьи — у ухажеров свои «дежурства».
Ступенчатая пирамидка на месте грохотавшей и лязгавшей буровой № 2 — своего рода памятник родительнице заполярного газа… Застывшие в каменной неподвижности волны недавних тракторных дорог. Так вот ты какой, первый тундровый поселок разведчиков, Мангазея нынешнего века…
Двухэтажные дома с укутанной в войлок или одетой в дощатые короба линией парового отопления. Школа, сверкающая чистотой предпраздничной побелки. Новый клуб с кинозалом и биллиардом ка почетном месте — клуб только что введен в действие, реечные узоры дранки на стенах и потолках еще ожидают послеосадочную штукатурку. Хотя идет только конец августа, но под тесовыми слегами тротуаров уже лежат тоненькие пластики снега. Здравствуй, Газ-Сале!
Повод для приезда нынче знаменательный — публичная защита запасов Заполярного месторождения. Народу съехалось много: начальство из столицы, представители из области, инженеры соседних экспедиций. Газ-Сале пока не очень приспособлен для гостей. Посему каждый полезный метр свободной площади на жесточайшем учете. Строгий табель о рангах в его некотором, так сказать, географическом преломлении: сперва москвичей разместить, потом тюменцев, а уж своего, окружного, брата — как бог на душу положит. Всем этим заправляет Таня Прокопьева, комендант экспедиции. С удивительной для ее комплекции резвостью Таня носится из конца в конец маленького поселка, отдавая на ходу множество распоряжений:
— Трех женщин у Петровых поселим — они только позавчера в отпуск улетели. Бери ключ, побыстрей с бельем туда.
— Профессора? Вместе с министром, второй этаж около магазина. Но, может быть, им еще в катере понравится, там каюта готовая.
— Вам хотелось бы вместе? Ах, поздно сказали. Обождите… Третий не помешает? В плановом отделе раскладушки постелены.
— Аппаратуру куда? Скажете дежурной, кладовку в общежитии откроет. Да, у вас еще две койки свободных? Подселим надымских. Ну, дорогой товарищ, инженера на вашу пленку не позарятся.
Говоря о старожилах, мы обязательно вспомним знатного буровика или именитого начальника. А кто был завхозом на первой буровой? Какой кладовщик выдавал спальные мешки и кирзовые сапоги? Какая повариха, мешая порой соленые слезы со сладким киселем, кормила горластую, вечно заляпанную глинистым раствором буровую команду?..
Таня приехала в экспедицию одной из первых. Еще поселка в помине не было, и балки-вагончики были раскиданы бог знает по каким перифериям, а комендант уже хлопотливо считала казенные табуретки, простыни и спальные вкладыши. Она как бы олицетворяла собой первоначальный, кочевой период экспедиции. Но вот обжились, завели оседлое хозяйство, и Таня стала совсем другой — домовитой, расчетливой, будто приросла к этому краешку северной земли. И, разумеется, своего рода энциклопедией поселковой жизни кому, как не коменданту, знать все обо всех.
Расспрашиваю о Цыганкове. Таня словоохотливо сообщает:
— Сергей Ильич теперь уже не наш. Как геофизики от буровиков отделились, к ним и ушел. Новый поселок поднимает. Адресок хотите?
Долго шагал я в тот день по дощатым тротуарам Газ-Сале, всматривался, вдумывался, вспоминал. Так и не довелось нам, Сергей, встретиться в отстроенной тобой Новой Мангазее. Но стоит она, словно памятник первому своему строителю, обживается, разрастается, принимает все новых и новых жителей. Право же, им не мешало знать имя того, кто протянул по этой нежилой тундре первую улицу…
А с Сергеем Цыганковым мы все равно встретились, правда, в другой поездке. Время бежит, даже не верится, что недавно в тундре первоселами были. Лешка, тот самый Лешка, которого на руках сюда привезли, в школу пошел. Они растут, мы — старимся… Ну, да чего прибедняться — еще поработаем.
Начальник стройучастка Тазовской геофизической экспедиции возил меня по новым поселкам геофизиков ка берегу Тазовской губы. Приземистые и немноголюдные, они терялись среди окрестной тундры. Но Сергей, как и несколько лет назад, увлеченно сказал:
— Снова приедешь — в городе встречать будем.
Это здорово — значит, что ты оставил людям построенные тобою города!