Ананьев Цвет тундры голубой
Евгений Григорьевич Ананьев








Евгений Ананьев







Цвет тундры — голубой







Биография открытия


Той, самой первой, осенью мы жили втроем в маленькой комнатушке на краю поселка Тазовского: главный геолог экспедиции Геннадий Быстров, начальник сейсмопартии Аркадий Краев, приезжавший ненадолго из своих отрядов, и автор этих строк. Три раскладушки, тумбочка и три пары заляпанных грязью пудовых сапог — вот и все, что могло разместиться в нашем роскошном по тому времени жилье. Но уже тогда мы думали о будущем промысле и поселке.

— Дождемся, еще поживем в своем городе, — сказал как-то Гена Быстров. — Тазовская площадь за себя постоит!

— А вот на Заполярную выйдем — совсем богачами станем, — добавил Аркадий Краев, протирая по привычке массивные очки, которые еще сильнее оттеняли юношески густой, кирпичный румянец щек. — Вспомните мои слова — она на весь мир прогремит.

Так я впервые услышал о Заполярной площади. Нет, ее тогда еще не было. Не отмечалась она ни на одной карте, не тянулись к ней маршруты разведчиков, ретивые снабженцы не спешили завозить туда грузы.

И все-таки Заполярная существовала — пока в планах, в задумках. И «в натуре» — под землей.

Говорят, первое место работы для молодого инженера — все равно что первая любовь. Зинаида и Аркадий Краевы, окончив Свердловский горный институт, попали на работу в Заполярье. Летом на катеpax, с сейсмостанциями, они плавали по рекам Тазу и Пуру. Вьюжными морозными зимами трактора возили их по немеряной тундре. Результат — Тазовская газоносная площадь.

Но были и другие, более далекие планы. Несколькими годами раньше весь район был закрыт мелкомасштабной магнитной и гравиметрической съемкой — ее проводили то ли новосибирские, то ли красноярские геофизики. Они не искали структур — мыслили в основном крупными геологическими категориями, так называемыми регионами.

После, когда уже было открыто Тазовское месторождение, молодые инженеры-геофизики Краевы, изучая старые карты, обратили внимание на удивительную схожесть гравитационных аномалий Тазовской структуры и более южного района, около полузаброшенной фактории Нямбойто. «Значит, здесь должна быть такая же структура», — решили они.

И назвали ее для себя Заполярной.

Но как проверить это предположение? Летом в те места не доберешься, река обошла стороной предполагаемую газовую залежь. Вся надежда на зиму.

А зима началась трудно. Бурение Тазовской площади обнаружило некоторые расхождения с данными сейсмической разведки. То и дело буровая, заложенная вроде бы в верном месте, неожиданно оказывалась пустой.

Пришлось срочно ставить дополнительную разведку, чтобы точней очертить контур залежи.

«Как же с Заполярной? Неужели опять зиму пропустим!» — мучительно раздумывал начальник партии. Однажды он пригласил к себе обоих операторов.

Они вошли вместе, словно специально созданные для контраста: маленький, говорливый Слава Антипин и высокий, хмуроватый Валентин Михайленко.

Аркадий сразу поставил вопрос ребром:

— Разрываемся на части. И Тазовскую структуру доработать надо, и на Заполярную выходить. Ваше мнение?

Договорились быстро: Антипин берет на себя всю Тазовскую, поработать изрядно придется. Зато высвобождается Михайленко — и сразу на Заполярную.

— Ты сейчас, Валя, на юг, а я летом — на курорт, — подшучивал по обыкновению Слава Антипин.

Вскоре трактора отряда Михайленко покинули стоянку партии — поселок Тибей-Сале. На буксире тянулось громоздкое странноватое сооружение, похожее на стального удава с шарнирами-изгибами. Это был сухопутный сейсморазведочный бон, сконструированный и разработанный инженерами-геофизиками Александром Шмелевым, Вадимом Бованенко и Аркадием Краевым. Он как бы продолжил жизнь речного бона, сыгравшего важную роль в сейсмической разведке недр тюменской тайги. Михайленко была поручена его проверка в тундре.

Это была трудная проверка. Как всегда при доводке нового прибора, случалось множество непредвиденных задержек. То внутри металлического бона обрывалась проводка, то выходили из строя сейсмоприемники. Остановка, поиск неисправности, ремонт — уходило драгоценное время. Все-таки сухопутный бон пересек крест-накрест намеченный район. И подтвердил: да, здесь должна быть еще одна структура — подземное поднятие, в котором могут скапливаться газ или нефть.

Лето 1964 года прошло стремительно. Заполярное месторождение намечалось пунктиром на картах. Но чтобы заменить эти пунктиры уверенными линиями, нужно было еще много поработать. Аркадий Краев, ставший к тому времени главным геофизиком Тазовской экспедиции, направил на новую площадь всю партию. Ее начальником стал уже знакомый нам Валентин Михайленко.

Весь зимний сезон ушел на разведку. День за днем, месяц за месяцем, в пургу и мороз сейсмические отряды прощупывали землю.

К весне подготовка закончилась. Подошла пора приступать к бурению глубоких скважин.

Во второй половине мая 1965 года Быстров и техник-топограф Иван Смирнов отправились в тундру. Она уже уступала приближающемуся теплу. На вершинах холмов темнели проплешины талой земли, снег становился мокрым и рыхлым. Куропатки еще не сбросили зимний белый наряд, но голова с шеей стали темными, и казалось, что прыгают по тундре огромные запятые.

Вот и нужное место. С помощью приборов точно определились на местности и на карте. Здесь будет заложена первая буровая.

Возвращались к вездеходу усталые. Смирнов спросил:

— Геннадий Петрович, как ваше мнение — найдем здесь что-нибудь?

Быстров продолжал шагать молча, словно не расслышал вопроса. Что сказать этому парню? Конечно, все решит бурение. Но разве не строят они здесь свой город Газ-Сале? Разве не это держит его, волжанина, в прохваченном стылыми ветрами краю? Разве может он не верить в то, что составляет основу его труда, труда открывателя?

Обо всем этом думал главный геолог, пока шел к вездеходу. А ответил коротко:

— Конечно, найдем. Даром, что ли, тундру шагами меряем!

Вскоре туда, где недавно ходили геолог с топографом, отправился необычный для тундры караван. Вместо оленей шли тяжелые вездеходы и трактор, вместо кочевых чумов — передвижные вагон-домики. В кузовах машин и на тракторных санях, сделанных из отработанных бурильных труб, лежали тяжелые насосы, дизели, швеллерные переплетения вышки. Буровая установка «БУ-75» начала перебазировку на новую, Заполярную площадь.

Караваном командовал заместитель начальника экспедиции Александр Аристов. Маленький, полный, он колобком перекатывался от машины к машине — кого-то торопил, на кого-то наседал, кому-то помогал выползти из очередной колдобины.

А помощь была необходима — тракторный поезд вышел поздно. Каждый день что-нибудь случалось. То вездеход провалится в совсем уж никчемном озерке — приходится лебедкой вытаскивать. То занесет в протоку тяжелые сани. И главное — караван нельзя разрывать, иначе совсем не дойдешь.

Восемьдесят километров тракторный поезд прошел за три дня. И вернулся назад за новыми грузами. Каждая машина сделала по три рейса. Когда возвращались в последний раз, было уже совсем тепло. Пели ручьи, на Тазу стояли широкие промоины. Идти было страшновато. Четыре трактора так и не сумели вернуться на базу, весновали на необитаемом острове около Тибей-Сале. «Железные робинзоны», — в шутку говорили о них механизаторы.

К лету забуриться все-таки не пришлось. Дизельное топливо, трубы, цемент остались на прежней базе. Трактора до зимы бессильны. «Попутной» реки нет.

Одна была надежда — «Миша», тяжелый вертолет «МИ-6».

И новая загвоздка: для «МИ-6» нужна специальная посадочная площадка на базе. Времени в обрез, работали в три смены. Вахта механизаторов, вахта такелажников, вахта строителей и инженерно-технических работников — вся экспедиция строила «Мишину площадку». Успели.

Коротко лето на Севере. Казалось, совсем недавно ползли по реке острые льдины, солнце не покидало горизонта, и многоцветье трав покрыло настывшую тундру. Не успел оглянуться, а уже опять плывет по реке осенняя шуга, исчезли тучи комаров, и холодные ветры все раньше прогоняют солнце. Прилетел, перевез трубы, цемент и улетел «МИ-6». Ушли на новые структуры геофизики. Зашумели дизели новой буровой.

По старой памяти бригаду, которая бурила первую скважину на Заполярной площади, называли кожевниковской. Но самого мастера Павла Кожевникова там уже не было. Ветеран тюменской нефтеразведки передал свой коллектив молодому инженеру Владимиру Невмире, только что окончившему Грозненский нефтяной институт.

…Их было трое, три южанина, пожелавших уехать за Полярный круг. Вместе прибыли в трест «Ямалнефтегеология», попросились и дальше отправить их вместе. Но интересы дела потребовали иного. Рафаил Татевосов полетел в Тарко-Сале, Анатолий Рябченков — в Новый Порт, Владимир Невмира — в Тазовское.

Всего год работы (помните: первая работа — первая любовь?), а сколько событий, впечатлений! Рафик Татевосов участвовал в борьбе со знаменитым Пурпейским огненным фонтаном, Толя Рябченков забрался аж на полуостров Ямал, с которым они прежде лишь в кроссвордах встречались, Володя Невмира открыл первое в своей жизни газовое месторождение — пусть немало их еще будет на пути молодых…

Скважину прошли уверенно. Когда долото турбобура взяло полуторакилометровый рубеж, бурение закончилось. Пришли каротажники. Не знаю, кто именно был среди них, наверное, Леша Филиппов, удивительно дружелюбный, улыбчивый крепыш, который, кажется, вообще не умеет сердиться. Старожил этих краев, Леша исследовал первые подземные стволы Тазовского месторождения. И вот новая площадь…

Результаты огорошили каротажников. На диаграммах электрических сопротивлений отчетливой пикой выделялся пласт, обещающий газ. И какой пласт — мощностью в 200 метров! Такого в Тюменской области еще не бывало.

Геологи начали лихорадочные подсчеты. Примерная площадь Заполярной структуры — около 800 квадратных километров. И на всем этом пространстве — гигантская, высотой в 150–200 метров, газовая губка. Голова кружилась от колоссальных цифр — что-то около триллиона кубометров природного газа. Но ведь это — вдвое больше, чем в знаменитом Газли, самом богатом месторождении Советского Союза!

В Тюмень все новости прилетают мгновенно. В коридорах и кабинетах геологического управления, на квартирах инженеров и в номерах гостиниц, где живут многочисленные командированные из разных экспедиций, обсуждалась каждая радиограмма с Заполярной: «Провели цементаж скважины», «Идет отбивка цементного кольца», «Разбуриваем цементный стакан»…

Напряжение нарастало. И хотя все геологические материалы, все сравнения с соседними залежами говорили за то, что здесь должен быть газ, волнение не покидало разведчиков. Как там сейчас, на буровой?..

В один из этих дней я встретился с главным геофизиком Тюменской комплексной экспедиции Аркадием Краевым — да, да, тем самым Краевым, от которого впервые услыхал о Заполярной. Он совсем недавно стал тюменцем и до сих пор говорит о Тазовском «у нас». И очки так же протирает, и румянец такой же кирпичный. Только лицо стало пожестче, да улыбка появляется пореже, да морщин прибавилось: дают себя знать годы на Крайнем Севере.

Мы вспоминали тазовское житье-бытье, поговорили о товарищах: небось, Кирилл Кавалеров у себя в Салехарде тоже ждет не дождется каждой весточки с Заполярной; Гена Быстров наверняка на буровой торчит; Слава Антипин — помнишь говорливого Славу? — повышение получил: начальник Ямбургской партии. На глазах ребятишки растут.

Карандаш Аркадия гуляет по карте севера Тюменской области, показывая новые и новые многообещающие структуры.

И я вдруг, сидя в своем коммунальном раю, чувствую себя там, далеко-далеко… У нас только начинает сеяться снежок и горбится у новых домов застывшая старая грязь, а там прошли уже первые бураны, медленно, смерзаясь перед ледоставом, ползет непреклонная шуга, и колючий ветер освистывает походный балок. Может быть, в это время бурильщик бригады испытаний Петро Дудка, мой бывший напарник по вахте и сосед по балку, неуемный весельчак Петро упрямо пробивает дорогу могучему газовому потоку… Ни пуха, ни пера тебе, Петро Дудка!..

18 октября 1965 года с глубины 1310 метров взмыл к небу огромный газовый фонтан. Яркое пламя тундры словно искусственное солнце распугало темную полярную ночь. Геологи провели исследования, определили точный дебит газа, давление. А потом надежно закрыли задвижки фонтанной арматуры до будущей эксплуатации. Самое крупное в стране Заполярное месторождение «огненного воздуха» вступило в жизнь.

Биография месторождения… Она только начиналась. Еще не одну скважину пробурят Владимир Невмира со своими товарищами, очерчивая точные границы гигантской газовой залежи. Будет защищать свой отчет инженер-геофизик Зинаида Краева — в суховатых цифрах и схемах профилей разместились мечты, поиски, беды и радости многих искателей недр. Еще глубже уйдут в землю бурильные трубы — в нижних горизонтах геологи ожидают и газ, и нефть. Придут в тундру добытчики газа. Протянутся многокилометровые трубопроводы — стальные реки, созданные человеком.

Биография месторождения… Это и биография людей, отдающих ему жар своих сердец. Я знаю, начальника экспедиции Василия Подшибякина одолевают уже следующие заботы: как ускорить монтаж буровых или вывезти станок на новую структуру. И Гена Быстров колдует над сеткой будущих скважин, разрабатывая годовую схему работ, которая при всей ее деловитости носит поэтическое название «ковер бурения». И буровой мастер Володя Макаровский, земляк Владимира Невмиры, приглядывается к нижним горизонтам — может быть, ему придется бурить трех- или четырехкилометровую скважину. И бурильщики Павлик Агаев, Петро Дудка, Евгений Иванов-Годунов примеряются к иным, особым условиям. И какой-нибудь завороженный геологами вихрастый мальчуган, хотя бы тот же семиклассник Сашка Подшибякин, с кем мы два года назад спешили на Тазовский фонтан, через несколько лет сам станет за рычаг лебедки или экран сейсмостанции, или пульт газокомпрессорной установки.

Биография месторождения… Где они — те, что пришли сюда первыми! Слава Антипин, Валентин Михайленко уже работают на новых площадях. Где? На соседней с Заполярной безымянной структуре, которую Аркадий Краев назвал «для себя» Юредейской? В Ямбурге или Красноселькупске? На Русской Речке? И снова будут работать и мечтать те же, а может быть, и иные люди.

Впрочем, это будут уже биографии других месторождений.

Признаться, я не ожидал еще раз встретиться с Заполярным месторождением. Но в августе 1967 года оно снова напомнило о себе.

…В Тюмень москвичи прилетели на комфортабельном «ИЛ-18». Здесь, вместе с присоединившимися сибиряками, пересели на пассажирский «АН-24». В Уренгое ждал грузовой вертолет «МИ-4». Он и привез нас в уже известный читателю поселок ямальских геологов Газ-Сале.

Пожалуй, впервые это заполярное селеньице встречало столь высокопоставленных гостей. Министр геологии РСФСР С. Горюнов. Доктор геолого-минералогических наук И. Малышев. Специалисты всех геологических профессий в сопровождении прессы и кино. Все это вместе длинно и торжественно называлось: выездная сессия Государственной комиссии по запасам полезных ископаемых при Совете Министров СССР. Задача — подсчет запасов Заполярного месторождения природного газа.

Оперируя сверхвольным сравнением, эту комиссию можно назвать центральной геологической бухгалтерией государства. Утвержденные ею цифры минеральных ресурсов подводят итог труду геологов. Находясь еще глубоко под землей, ресурсы уже сосчитаны, определены, включены во все народнохозяйственные реестры и переданы новому промышленному отряду — эксплуатационникам, которые будут добывать подземные богатства.

Как и положено верховной инстанции, члены комиссии строги и взыскательны. Их побаиваются даже самые отважные из землепроходцев нашего времени. Они возят в Москву тщательно проверенные и многожды пересчитанные первичные документы. И вдруг могущественная комиссия снимается со своего насиженного места, чуть ли не впервые выезжает прямо на месторождение. И куда — через половину страны за Полярный Круг, в далекую и неприветливую тундру!

Разумеется, для этого были весомые причины.

К тому времени у нас в стране было открыто больше пятисот месторождений природного газа. Самые богатые из них — Газли, Шебелинка — достигали 400–500 миллиардов кубометров «огненного воздуха». И вдруг тюменские геологи открывают Заполярное месторождение, запасы которого сразу переваливают за триллион кубометров. Ну как тут не лететь в тундру, чтобы на месте познакомиться со столь богатым «погребом планеты»!

Увы, подходящего помещения для солидного заседания в Газ-Сале не нашлось. Остановились на школьном коридоре. К следующему утру он приобрел не свойственный ему внушительный вид. Выложенная канцелярским зеленым сукном буква «Т» стала посадочной площадкой для членов комиссии и экспертов. Ряды стульев (позади — табуретки: изящной мебели не хватило) для гостей и зрителей. Вытянулись пожуравлиному треноги кинокамер, «юпитеры» пялят на окружающих жаркие марсианские глаза. И как вершина полевой роскоши — неожиданная стильная вешалка. На ее никелированных хоботках трофеями повисли плащпалатки и короткие меховые куртки, называемые в обиходе «радикулитками».

Народу порядочно. Пришли, принарядившись, все свободные от вахты буровики — это на их улице праздник. Приглашены начальники и главные геологи соседних экспедиций — скоро самим сдавать новые месторождения, пусть привыкают к требованиям. И, конечно, вездесущее племя пацанов — как их ни задерживай, все равно щелку найдут.

Впрочем, вскоре мальчуганы сами убежали. Заседание было лишено всякой картинности. Обыкновенная инженерная работа, спокойная и деловитая. Вступительное слово председателя комиссии по запасам И. Малышева. Сообщение тюменских геологов. Заключения экспертов. Нет, они не отвергали месторождения — просто все подвергали анализу и сомнению. Все-таки газ руками не пощупаешь, приходится не семь раз отмерять, а все семнадцать. Требуются дополнительные уточнения, сталкиваются различные геологические взгляды. И сквозь технические проблемы проглядывают жизненные коллизии.

У диаграмм немолодой человек строгого вида, со старомодной щеточкой седоватых усов. Он в свое время открывал на Украине знаменитые газовые залежи Шебелинки. Вчера этот человек увлеченно говорил об удивительных горизонтах, которые открывают перед газовой промышленностью страны заполярные месторождения-гиганты. Но сегодня тональность его речи совсем иная.

— У вас мощный пласт, — сердито выговаривал он здешним геологам, — а вы вскрываете его на одном, самом удобном для себя месте. Почему не простреливаете ухудшенные горизонты?

В самом деле, почему? Я слушаю не слишком убедительные объяснения геологов и пробую найти свой, продиктованный жизненными обстоятельствами, ответ.

Надо понять психологию геолога. Он приходит на новое, ничем еще не примечательное место и открытиями утверждает правомерность своего появления здесь. Может ли он провести эксперимент в ухудшенных условиях, поставить под удар только родившееся месторождение? Пожалуй, нет. Его задача — убедить, доказать, потрясти важным событием.

Но вот пробурены вторая скважина, пятая, седьмая. Газоносная площадь обретает строгие, геологически обоснованные контуры. Теперь бы и браться за более детальную, приспособленную к будущей эксплуатации разработку месторождения. Но вступает в силу инерция — еще не вся площадь разведана, надо доказывать нарастающие запасы газа, когда еще дойдет очередь до таких «деталей», как более бедные горизонты!

А она, оказывается, уже дошла. И я вдруг понимаю, что дотошность моего вчерашнего собеседника говорит об общем признании больше, чем самые хвалебные тирады. Значит, сомневающихся уже нет, пора думать о подготовке месторождения к эксплуатации.

Словно в подтверждение этой догадки звучат слова следующего эксперта, миловидной московской гидрогеологини в не по сезону кокетливом — женщина даже в начальстве остается женщиной — капроновом шарфике:

— Что вы нам все про газ объясняете? О вашем газе мы уже знаем. Расскажите про вашу воду.

«Расскажите про воду»… Я невольно усмехаюсь: слышал бы эти слова мой бурильщик Павлик Агаев. Вода — извечный враг буровиков. Она почти всегда сопровождает пустую скважину. Мало того, что весь вымокнешь на морозе, еще и обида берет — зря огород городили, столько денег, металла и пота в землю зарыли.

И все-таки очень важно при разведке любого месторождения обнаружить так называемый газоводяной контакт — границу самой залежи. Для этого одну буровую выносят за продуктивный контур, в заведомо невыгодные геологические условия. Видели бы вы, с какой неохотой идут на эту работу буровики. Вроде и для заработка значения не имеет — платят с того же метра проходки. Да и бурить легче — не грозит газовый выброс. Ан нет, начинаются обиды: почему нас, а не другую бригаду, чем провинились? Опять же, психологический фактор — настоящие нефтяники считают ниже своего достоинства искать какую-то воду.

Помню, досталась такая доля и нашей бригаде. Буровой мастер Павел Кожевников, человек выдержанный, с начальством в экспедиции поругался, а уж в своем коллективе ни-ни. Приказ есть приказ. Зато остальные дали словам волю. Петро Дудка вовсе разгремелея, чуть не в драку лезет. А на кого? Всем обидно.

Тут как раз зам появился, Сергей Ильич Цыганков.

— Вездеход на новую буровую! Кому по пути?

Каково ехать на вездеходе, да еще по тундре, всем известно. Трясет, мотает, только что за борт не перекидывает — брезент мешает. Тут особо не разговоришься. Даже Дудка утихомирился. Полдороги проехали, вдруг наш бурильщик, обычно молчаливый, Павел Агаев как вскочит:

— Такие-сякие, их бы из теплых контор в нашу шкуру!..

Мы так и легли. Дошло, наконец, как ангина до жирафа! Но таков Агаев — что доходит, то уж напрочно. Мы давно и думать забыли, а он, как на вахту собираться, все бурчит себе под нос: «Нашли работу, волам хвосты крутить». Так и не добурил скважину — в отпуск ушел.

Бригада, конечно, осталась. Быстро довели до забоя, приток воды вызвали. За ускоренную проходку хорошую прогрессивку получили. И бегом на новое место — газ искать. А здесь геологи кудесничать остались.

Недокудесничали, видимо. Это разведчику вода не нужна. Разработка начнется, чуть ли не первый вопрос о подпоре подземных вод, влажности грунта, направлении глубинных потоков. Так что кокетливая инженерша права — без гидрогеологов ни один поисковик до конца свою работу не доведет.

И снова замечания, вопросы, претензии экспертов. Дотошный подсчет всех параметров глубинной залежи. Коэффициент пористости (месторождение газа — гигантская песчаная губка, в порах которой и скапливается «огненный воздух»). Степень газонасыщенности. Гидрогеологические условия. Таблицы, формулы, поправочные коэффициенты… Кажется, они уже существуют самостоятельно, подчиняя себе споры и рассуждения людей. Не посвященному в таинства профессии трудно освоиться в этом калейдоскопе цифр и знаков. Но есть другая возможность «вникнуть в суть». И я, потеряв надежду разобраться в цифрах, наблюдаю за теми, кто эти цифры произносит.

Неожиданно замечаю: члены комиссии в годах, северные геологи молоды. Случайность?

Не сомневаюсь — у первых за плечами сотни километров дальних маршрутов, десятки «своих» месторождений. Для контрольных функций опыт — аргумент решающий. Ну а молодость?..

Вот сидит в первом ряду Геннадий Быстров. Начальник экспедиции в тридцать с небольшим лет — для геологически обжитых районов возраст почти младенческий. На Ямале же Быстров — чуть ли не самый «старый». И уж, конечно, ветеран — прибыл с первыми караванами.

Геннадий заметно волнуется, по его исхудалому лицу сразу можно определить оценку речи очередного оратора. Повышает запасы месторождения — глаза выражают веселое согласие, руки спокойно поглаживают записную книжку. Наоборот, сводит до минимума — протест в каждом движении, губы сердито кривятся, кажется, даже возмущенно топорщатся изрядно поредевшие за последние годы волосы. Он лихорадочно листает страницы блокнота, отыскивая нужное доказательство: вот же, вот, ребенку ясно! Но молчит — у таких китов не разболтаешься, жди своей очереди. А то вдруг отключится от всего, уставится невидяще в одну точку и витает себе в каких-то, лишь ему известных, волшебных краях. С каким облаком ты улетел, Гена Быстров?..

Знаю, у тебя сегодня «звездный час» — не каждому выпадает счастье открыть крупнейшее в стране месторождение. Где ты сейчас — с топографом Иваном Смирновым бредешь по рыхлому снегу, перенося с карты на живую тундру точку, где станет первая буровая Заполярной!.. С дизелистом Колей Барсуком мечешься по черной ночной буровой, оглушенный гулом Тазовского фонтана и радостью рождения первого заполярного газа?.. Или память увела тебя еще дальше, в трижды благословенное и пять раз проклятое Березово — ты впервые самостоятельно испытываешь Чуэльскую скважину, и вызванный тобой газ оранжевым огненным стягом взмывает над тайгой?..

Ты помнишь первого своего начальника, тезку и старшего товарища Геннадия Рогожникова? Пожалуй, это он убедил тебя стать испытателем газовых скважин, уловив в молодом инженере-геологе качества, подходящие для такого опасного дела: выдержку, напористость, постоянную готовность к схватке. А вашу последнюю встречу помнишь?..

О Рогожникове я напишу отдельно. О том, как тюменский парень-фронтовик первым из коренных сибиряков стал инженером-нефтеразведчиком. Как открывал бесценные клады родных мест: Березово, Ямал. И уже сам потом стал полпредом Западной Сибири в еще более молодом нефтегазовом районе страны — от Дальнего Востока до Енисея. Но сейчас речь пойдет только о той, последней встрече.

В перерыве какого-то совещания мы расхаживали втроем по полупустому фойе. Рогожников впервые приехал в Тюмень уже как представитель восточносибирских геологов. Обычно замкнутый и немногословный, он вдруг разговорился. Трудный район, очень. Марково прогремело, а нефти — чуть. Есть кембрийская нефть, и много, да дорожка к ней не протоптана. Нужно искать геологические закономерности. Нужно свежим глазом разобраться в старых скважинах.

Мы внимательно слушали присказку. А сама сказка прозвучала неожиданно, хотя и полностью в стиле Рогожникова. Без всякой дипломатии — увы, в этой области человеческой деятельности он не преуспел — Рогожников вдруг предложил:

— Слушай, Геннадий Петрович, нужен опытный испытатель. Пойдешь замом главного геолога управления? — Он помолчал немного и, не дождавшись ответа Быстрова, дополнил: — Мы с тобой друг про друга все знаем, угадывать не придется. Ну, разумеется, приличная квартира и оклад по высшей черте. — Снова помолчал и добавил без видимой связи: — Где-то рядом большая нефть вертится, только за хвост ухватить!

Такое уж лицо у Гены Быстрова — по нему все мысли прочесть можно. Приятно получить заманчивое приглашение, да к тому же от нескорого на похвалу Рогожникова. Тем более с главного геолога экспедиции (он в ту пору еще не был начальником) на управление — не рост, а прямо-таки прыжок. И город областной. Нина довольна будет, сколько можно по Северам мотаться! Старшенькую в английскую школу отдадим, по театрам ходить будем… Ну, соглашайся, нечего резину тянуть…

Наше медленное кружение по паркету явно затягивалось. Рогожников, окончив тираду, привычно набычился и, не выказывая особого нетерпения, опустил взгляд на носки остроносых модных ботинок. Быстров молчал, на лице его явственно обозначилось борение противоречивых желаний.

Значит, Заполярную без него до ума доведут, на Русскую без него с бурением выйдут? Ну, и доведут, ну, и выйдут, ребятишки вполне подросли… За диссертацию приниматься надо, в Иркутске проще будет… С расходами поджаться придется — зарплата не северная. А-а, всех денег все равно не заработаешь. Интересно, как с нефтяной оторочкой на Тазовской площади?.. Что там за нефть, вот на Сибирской платформе… Когда еще будет журавль в небе… А дома сейчас светло-о, солнышко круглые сутки по небу шляется… Вот Нинка пилить будет, когда узнает!

Зазывающе протренькал звонок — конец перерыва. Рогожников впервые оторвал взгляд от ботинок, с любопытством посмотрел на Быстрова. Тот даже покраснел от неловкости, сказал неуверенно:

— Хочется, Геннадий Борисович, — и уже тверже добавил: — Но не могу.

— Смотри, Геннадий Петрович. Понимаю тебя. Но не одобряю. В общем, до вечера можешь передумать, с Эрвье я лично переговорю. Только учти — дважды не зову.

Так совпало — именно в этот же вечер начальник главка сам вызвал Быстрова. И назавтра Геннадий уже улетал домой начальником Тазовской экспедиции.

…Может, именно ради сегодняшнего дня и отказался ты тогда, Геннадий, от лестного предложения! И сейчас продолжаешь начатый в том фойе разговор с человеком, мнение которого так много значит для тебя! Или ты мыслями уже на берегу Черного моря! Знаю, что завтра, сразу после комиссии, у тебя начинается длинный северный отпуск, Нина уже ждет на юге. Впрочем, голос председателя сразу возвращает тебя к действительности:

— Быстров, начальник экспедиции!

Он начал нервно, каким-то фальцетистым, на регистр выше, тоном. Но постепенно втянулся, речь потекла ровней. Никакой лирики — ссылка на очередной геофизический отчет, анализ испытаний последней скважины, новый метод расчета газоносных горизонтов. Волнение улеглось, он чувствовал себя все уверенней, решаясь порой даже на фехтовальный выпад указкой в сторону висящих неподалеку карт и диаграмм. И сам заметил, как за каждым таким неожиданно резким движением тянутся взгляды сидящих в школьном зале инженеров.

Они здесь, рядом, его соседи, его товарищи, со многими из которых ему довелось начинать свою инженерную жизнь. Ваня Гиря, начальник Нарыкарской, хитро глянул поверх очков и подмигнул совсем по-студенчески, условным жестом руки разрезая воздух: порядок, мол, «как в лучших домах Лондона». Точно так лет восемь назад они подбадривали друг друга в Березове, на первом после института месте работы — Иван был помбуром, он, Геннадий, техником-геологом. «Надо же, не забыл», — с неожиданной теплотой подумал Быстров и украдкой показал два пальца: сигнал принят.

Члены комиссии удивленно переглянулись — на совершенно серьезном, не располагающем ни к какому веселью месте начальник экспедиции вдруг широко улыбнулся. А он уже опять овладел собой, суховатым голосом продолжал нанизывать доказательства. И закончил, словно обрубил:

— Мы считаем, что запасы Заполярного месторождения составляют один триллион семьсот миллиардов кубометров природного газа. При дальнейшей разведке эта цифра будет увеличена.

В зрительных рядах кто-то восхищенно присвистнул. Не от неожиданности — все уже знали, что запасы переваливают за триллион. Просто поразил еще раз сам факт. Как-никак, первая в стране триллионная залежь! Наверное, не один геолог, слушая выступление товарища, честолюбиво предвидел в тот момент будущую защиту «своего» месторождения.

Не об этом ли размечтался главный геолог Надымской экспедиции Иван Крохин? Долговязый, шумный, он громогласно обсуждал с соседями аргументы сторон. Даже подсказывать пытался: действует школьная атмосфера. А тут вдруг притих, словно и нет его. Вспомнил свою Медвежью?.. «Ничего, что позже всех родилась, зато самая западная. Триллиончик будет — первой в разработку войдет».

Крохин повернулся к Гире, спросил с дружелюбной иронией — впрочем, и она не смогла до конца заглушить завистливые нотки:

— Тезка, скоро пойдешь, — он указал острым подбородком на зеленый стол, — свой товар торговать?

— Хоть завтра, — расхрабрился Гиря, весело поблескивая стекляшками очков. У него пора гаданий уже прошла — Уренгой сказал свое, хотя не последнее, но вполне весомое слово: — Нам пробиться только — Заполярная далеко-о позади будет!

— Не хвались, идучи на рать, — с ходу отпарировал Быстров, занимая прежнее место. — Ну как, парни, речуга? — Молодец, убедительно, — Гиря пожал руку товарища. Но от подначки не удержался: — Это называется — калиф на час. До Уренгоя.

— А может, до Медвежьей? — громко полюбопытствовал Крохин.

— Ты скажи, храбрый заяц! Сразу в медведи записывается. Потопай прежде.

— Я здесь топал, когда ваше высочество еще в Нарыкарах поясницу грело, — победительно рассмеялся Крохин: съел, мол? И, желая оставить поле боя за собой, быстро переключился: — Послушаем-ка, что москвич скажет?

Они снова посерьезнели, отдав все внимание очередному эксперту, — три «владельца» крупнейших в стране газовых месторождений. Три молодых, в сущности, инженера, выросших на дрожжах большого дела, — где-нибудь в обжитых районах их ровесники ходят еще в прилежных подмастерьях. Три парня, непростая и нелегкая жизнь которых с самой студенческой скамьи переплетена со столь же непростой историей поисков газа Сибири. И уже их младшие товарищи, сидящие в этом же импровизированном зале, видят в судьбе молодых сибирских ветеранов вдохновляющий пример трудного, но заманчивого пути первооткрывателей.

Они еще не знают, что через несколько месяцев Геннадию Быстрову предстоит с гордостью докладывать о новом открытии — заполярной нефти, что Медвежье месторождение сольется с Ныдинским, и Иван Крохин будет чертить новую карту, далеко опережающую самые смелые его прогнозы, что уренгойские буровики обнаружат на трехкилометровой глубине еще один богатейший пласт, удваивающий и без того баснословные запасы их месторождения.

…Все это впереди, все найдет место в дневниках современников, в научных изысканиях историков, в будущих повестях и романах, посвященных обычной и удивительной жизни землепроходцев нашего времени. Пока же три инженера напряженно вслушиваются в речь, густо пересыпанную терминами, цифрами, формулами…