Ананьев Цвет тундры голубой
Евгений Григорьевич Ананьев
Евгений Ананьев
Цвет тундры — голубой
Ради таких минут…
В 1963 году главный геолог Тазовской нефтеразведочной экспедиции Геннадий Быстров завершал испытание скважины № 2. Эта скважина, расположенная в пустынной тундре, дала первый в Заполярье управляемый фонтан природного газа.
А спустя восемь лет почти на том же самом месте, близ выросшего за это время поселка Газ-Сала, Геннадий Быстров руководил бурением скважины № 33. У нее теперь уже новая задача: поиски заполярной нефти. А сам Быстров стал начальником Тазовской экспедиции.
Восемь лет… Не такой уж большой отрезок времени, но сколько вместилось в него событий, сколько было сложностей, радостей и разочарований. Какими стали эти годы для всего Ямальского края и для каждого из его жителей! Я придирчиво разглядываю старого товарища. Нет, не просто дались ему эти восемь лет. Человеку едва тридцать пять стукнуло, а волосы уже поседели и поредели. И морщин прибавилось, глубоких, словно зарубки, на всю жизнь. Во всем остальном он такой же, неугомонный, торопливый Гена Быстров — вот уж действительно оправдывает свою фамилию.
— Что-то давно не показываешься, — настырной скороговоркой упрекает он. — Зажирел, небось, забыл первую буровую? Или новых друзей завел? Вообще, как жизнь?
Но мне, признаться, меньше всего хочется давать Геннадию интервью. Самому интересно узнать о ребятах, с которыми вместе работал на буровой, о новых площадях и планах, о Тазовском. А Быстров удивляется: ну что может быть нового? Бурим понемножку…
Видимо, таков уж закон перспективы: для того чтобы полностью ощутить значение происходящего, нужно хотя бы немного отойти в сторону. И тогда по-другому увидятся тебе пять балков[1 - Балок — вагончик на полозьях или колесах, обычное жилье геологов.] в тундре, на половину своей высоты обложенных снегом, столовая-склад, сарай-кочегарка и буровая установка, денно и нощно жующая неподатливую земную твердь. Потом ты не раз будешь обращаться памятью и к тем местам, и к тому времени, и к тем товарищам, ища в них внутреннее тепло и поддержку…
На буровой № 2, первооткрывательнице заполярного газа, мне довелось работать помощником бурильщика. Она стояла в шестнадцати километрах от районного центра Тазовского. Выйдешь ночью из балка, увидишь вдалеке огни, рассыпанные вдоль речного берега. Вздохнешь завистливо: эх, сейчас бы в Тазовское!.. Неухоженный растрепанный поселок в эти минуты казался средоточием комфорта и многолюдья, вещественным символом «огней большого города».
А жизнь на буровой текла привычная, рабочая. Восемь часов вахты, восемь часов сна (порой и лишку прихватывали). Остальное время охотились на белых куропаток, читали книги, азартно играли в лото. Балки пришли на Крайний Север с опозданием, и после тесного, со сплошными нарами, человек на тридцать барака-общежития новенькие зеленоспинные вагончики казались верхом благоустройства. В нашем балке было восемь жителей. И девятый у входа в него: общественный чёрный пес с весьма популярной по тем временам кличкой Чомбе. Вообще-то он не заслуживал такой обиды. Пес был добрый и честный. Он сопровождал нас на вахту, провожал к вертолету, когда мы улетали на выходные дни в Тазовское, и обязательно встречал около вертолетной площадки.
Рядовая вахта, обычные ребята. Совсем не идеальные, любители погулять и весело разыграть товарищей. И дни однотонные, наполненные тяжелой «медвежьей» работой. Поворочаешь за вахту шестидесятикилограммовые элеваторы и ключи, потаскаешь тяжелые трубы, измызгаешься за ремонтом насосов — кажется, только ноги до вагонной полки донести. А пройдет час-другой, и ты уже ожил, уже подключился к общим занятиям, к общему разговору. И изнутри, войдя в судьбы своих товарищей, начинаешь понимать, что никакие хитросплетения литературного сюжета не могут сравниться с емкой сложностью обыкновенной жизни.
Взять хотя бы того же бурильщика Павла Агаева. Невысокий, худощавый. В просторной брезентовой спецовке кажется даже хрупким. Но только до той поры, пока не увидишь, как он, голый по пояс, обтирается снегом, — мускулистое, отлично тренированное тело. Лицо у Павла скульптурное — скулы четко вылеплены, глазницы глубокие, нос прямой. Выражение лица замкнутое. Да, Агаев и на самом деле молчун — каждое слово из него впору его же лебедкой вытаскивать.
Бурильщик на вахте — главная фигура. Он управляет мощной лебедкой, опускает в глубь земли многотонную бурильную колонну. Стоит ошибиться, снебрежничать, и пойдет насмарку труд многих людей, сотни тысяч государственных рублей. Поэтому так важно бурильщику быть внимательным, четким и решительным.
Во всех этих качествах Агаеву не откажешь. Трудяга он безупречный. Но бурильщик — еще и командир вахты. А вот это Павлу — нож острый. Ему гораздо легче самому что-то сделать, чем скомандовать. Чего греха таить, кое-кто из нас этим пользовался. Порой, бывало, Агаев один копается в механизмах, пока парни из вахты в теплой дизельной «баланду травят».
Разговаривать с Павлом нелегко. А разговоришься, узнаешь трудную судьбу мальчугана военной поры. Многое сразу легло на слабые плечи: смерть близких, немецкие колонны на родных улицах, нестерпимый голод, нищенская сума на плечах. Беды ожесточили юное сердце — по-моему, оно не отошло до конца и поныне, хотя у Павла сейчас и семья добрая, и дочка любимая… Учиться по-настоящему ему так и не пришлось — опять же трудные военные и послевоенные годы. Но этой мечты он не оставил. Все собирался в родные кубанские места, хотел поступить в вечерний техникум. Потом все-таки уехал. Может, уже приближается к заветному своему рубежу?..
Совсем другой характер у дизелиста Ивана Софронюка. Сам-то он называет себя «двадцать два несчастья» — вечно во всякие истории влипает. То в поселке накуролесит, то потеряет что-то. Но я, пожалуй, не видел другого человека, который с такой легкостью воспринимал бы тычки фортуны. Тучи над ним сгущаются, сгущаются — глядь, и прошло. Опять Иван весел и беззаботен.
Машинное отделение на буровой — впору иному небольшому заводу. Мощные дизели, небольшая электростанция «Кашка», система топливного питания — заботы на вахте хватает. Как и положено технарям, Иван вечно замазучен, рыжеватое ухмыльчатое лицо лоснится. Вернувшись после работы в балок, любит картинно покаяться:
— Ну чего меня мама таким глупым родила? Ходил бы себе чистый, при галстуке. А тут и к свадьбе не отмоешься.
— К которой?
Иван высокомерно замалчивает ехидную реплику. Но тут в разговор подключается его верный напарник, помощник бурильщика Петро Дудка.
— Не горюй, — с лицемерным сочувствием произносит он. — Мы тебе на свадьбу швейную машинку подарымо. В балке и поставымо.
Намек весьма прозрачный. Дело в том, что Софронюк по профессии портной, в таком качестве и на Север приехал. Портной хороший, со вкусом, всех районных модниц обшивал. И заработки приличные, и знакомства полезные. А вот же, затосковал парень. Бросил все и на буровую подался. Здесь и почувствовал себя как рыба в воде.
Что самое удивительное: найдя себя на буровой, он, уже по-любительски, охотно занимается портняжьей работой. Каждого из нас чуть ли не слезно уговаривает:
— Купи материал, штаны сошью.
— Мени галифе сваргань, — это уже, конечно, Дудка. — С такими карманами, шобы по дви пивлитры в каждый влизалы.
Пришло время рассказать и о Петре Дудке, главном балагуре и общем любимце вахты. Впрочем, сначала один случай, услышанный мною уже из вторых уст.
Однажды в бригаду приехал корреспондент. Геологоразведка на Севере — дело новое. Он, корреспондент, прежде на буровой не бывал. И нарвался на Дудку.
— Скажите, где ротор?
Дудка отнесся к вопросу весьма серьезно.
— Пошлы, покажу, — и повел его на вышку.
Подниматься непривычному человеку на 42-метровую высоту по довольно шаткой деревянной лестнице — удовольствие не из самых больших. Наконец, с остановками, забрались на самый верх — площадку кранблока. Представьте себе реакцию корреспондента, когда Петро, перегнувшись через перила, показал ему пальцем на то самое место, откуда они начали восхождение, — почти всю площадку занимал массивный стальной круг:
— Во-он он, ротор!
…Я только поступил на буровую и, еще не выходя на вахту, пришел осмотреться.
— Берегись! — послышалось откуда-то сверху. Надо мной мелькнула какая-то черная тень и обернулась вдруг в долговязого, длиннорукого парня с черными насмешливыми глазами.
— Откуда ты такый, дядя? — он критически оглядел мою подозрительно чистую буровую робу.
Признаться, я ответил не сразу, ошеломленно переваривая внезапное появление вполне материального призрака. Только потом понял, что призрак, нарушая все правила техники безопасности, лихо скользнул с площадки верхового по оттяжке, которой крепится вышка. И вот уже стоит передо мной, снимая рукавицы-верхонки, почти насквозь протертые тросом.
— Петро Дудка, прошу любыть и не жаловатысь, — торжественно провозгласил он и церемонно подал не чересчур чистую руку.
Общий язык с «земелей» мы нашли довольно быстро (земляком называл Петро всякого, кто хоть в отпуске побывал на его Украине). А потом я более подробно узнал его недлинную, но достаточно бурную биографию.
Семья у Дудки была, как у нас принято говорить, неблагополучной, и живой парнишка с детства был предоставлен самому себе. С седьмого класса он проводил школьные каникулы весьма своеобразно — целое лето разъезжал зайцем по железным дорогам страны. Так что к окончанию средней школы Петро приобрел солидные житейские и прочие навыки.
На институт надежды не было, да, признаться, и желания — тоже. Он ударился в бригаду шабашников. Богатые украинские колхозы строили телятники и свинарники, сами селяне закладывали новые дома. Работы было много, деньги текли рекой. А чего-то все-таки не хватало.
Петро вдруг почувствовал, что ему неинтересно в этой бригаде. «Вкалывал» он по-настоящему, не уступая матерым мужикам. Но какие-то нравственные силы оставались нерастраченными. Стало скучно, не радовали и заработки. Сколько нужно молодому да холостому — не копить же деньгу с девятнадцати лет.
Два года протрубил Дудка с шабашниками. А потом отправился на поиски интересного. Куда? Конечно, в Сибирь! Окончил техническое училище буровиков, напросился на самый трудный участок. Так и попал в Заполярье.
Работать он умел, и работал увлеченно. Само собой пришло честолюбивое ощущение открывательства, уважения к самому себе.
Другого помощника бурильщика, светловолосого белоруса Гену Шапора привела на буровую беда. Этот спокойный паренек с несмываемой легкой улыбкой на добродушном лице попал в бригаду в самое трудное для себя время.
За полгода до описываемых нами событий молодой воспитанник Тюменского кооперативного техникума Геннадий Шапор сменил заведующего дальней факторией Тибей-Сале в Тазовском районе: очень уж жаловались на него местные жители — ненцы.
И вот они встретились как кролик с удавом — совсем зеленый парнишка и прожженный жулик. Во время передачи товаров старый заведующий так ловко обошел неопытного юношу, что уже через несколько месяцев очередная ревизия обнаружила у него огромную недостачу.
Тяжко было на душе у молодого заведующего факторией. Как доказать, что ты честный, что ничего не украл?.. Он уже был внутренне готов к тому немилому путешествию, от которого, по поговорке, зарекаться не следует. Время от времени, снедаемый тоской и тревогой, связанный подпиской о невыезде, он уходил на дальний Мамеевский холм и с завистью смотрел, как весело строят его ровесники первую в здешней тундре буровую. «Если бы можно начать все сначала», — горестно думал он.
К счастью, в районном торговом аппарате нашлись люди, которые не поверили в мгновенную растрату. Они еще раз вернулись к актам передачи товаров. Так и оказалось: все грехи были на совести старого зава. Тому и пришлось отвечать по закону.
Но Геннадия Шапора эта история так расстроила, что он уж никак не соглашался идти на старое место. Вспомнилась буровая у Мамеевского холма. Через несколько дней одним молодым рабочим на ней стало больше.
Разные пути привели моих новых товарищей в зеленый балок среди тундры. Я мог бы рассказать о Петре Власенко, почему-то прозванном ребятами «летчиком-испытателем», о молодом коммунисте электросварщике Николае Пипоть, о серьезном, работящем помощнике дизелиста Грише Вечканове…
Пожалуй, о нем я все-таки расскажу.
Но не о том времени, когда этот уральский парень, отслуживший в армии, приехал к нам из технического училища на практику и здесь получил первый рабочий разряд. Мне хочется вспомнить более поздний период.
Я уже вернулся с заполярной буровой и жил в Тюмени. Однажды ко мне постучались. Открываю дверь — Гриша Вечканов. Какой-то особенный, нарядный и сверх меры стеснительный.
— Просьба есть. Мне свидетель нужен.
— Свидетель? Где ты набедокурил? — удивился я. Очень уж это не совмещалось со спокойным, даже несколько флегматичным Гришей.
— Да нет, — еще больше смутился мой собеседник. — В загс свидетель. Со стороны жениха. А у меня в Тюмени никого родных нет. Вот и решил — все-таки из одной бригады…
Считается, что сходятся противоположности. Но не зря шутят, будто правила созданы специально для исключений. Даже поверхностный взгляд сразу говорил о внутреннем сходстве молодых. Невеста, такая же спокойная, даже степенная, работала воспитателем в детсаде и после окончания техникума собиралась на Север. Разрумянившийся от волнения Гриша казался еще моложе. Право, это была славная пара. Там, в загсе, за традиционным бокалом шампанского я с удовольствием пожелал им счастливой жизни.
Где сейчас молодые Вечкановы? Говорят, Гриша переехал в другую экспедицию. Если так, то не сомневаюсь — еще доведется встретиться со своими «крестниками»!
Но выйдем на время за пределы нашего зеленого балка.
Август 1963 года. Только образовалась Тазовская экспедиция. Как всегда в новом деле, суматошный наплыв работ. Авралы на разгрузке — навигация коротка, а запастись нужно на весь год. Спешные поиски новой площадки для будущего поселка геологов. Торопливые сборы геофизиков в поле — трудно идет бон, техническое новшество, особенно подходящее для тундры. Все это — почти на пустом месте, с полуобученным народом, без жилья, без налаженных коммуникаций.
Начальник экспедиции Василий Подшибякин мечется между причалами и строительными площадками. Он сутками не бывает дома и роняет для короткого сна свое нескладное тело там, где застают его минуты крайней усталости, — будь то откидная полка крохотной каюты на катере или переполненный балок, являющий собой одновременно конторку, общежитие и столовую. Он не один — так работал в те дни весь командный состав молодой экспедиции.
А виновница всей этой круговерти — скважина № 2. Бурится она тяжко, с задержками и волнениями. Чуть ли не половина бригады — новички вроде Гриши Вечканова, приехавшие в Тазовское прямо из технического училища. Со временем многие из них приживутся в суровом краю, станут мастерами своего дела, настоящей буровой гвардией Заполярья. Но пока…
Пока одна беда другую догоняет. Тревожный сигнал: едва прошли половину запланированной глубины, начал катастрофически падать удельный вес глинистого раствора. Скважина газирует. Она грозит аварией, открытым фонтаном.
Буровую остановили. Прилетевший из Тюмени инженер упорно доказывал, что в раствор попадает воздух, буровая небрежно монтировалась. Он нашел несколько огрехов, исправил их. Бурение продолжалось. Но удельный вес раствора все-таки не поднимался.
В те дни уже знакомому нам главному геологу экспедиции Геннадию Быстрову по ночам снился открытый фонтан. Мы жили с ним вместе, и я сам видел, как он среди ночи неожиданно вскакивал с раскладушки, выбегал на улицу и тревожно вглядывался в направлении буровой.
Теперь-то мы знаем, что именно в то время проходили газовый горизонт. Но тогда терялись в догадках. Геологов увела от истины предшественница, скважина № 1, проведенная еще до создания экспедиции. Авария, полностью уничтожившая буровую, подстерегла ее, когда бурильная колонна ушла в глубь земли почти на 2600 метров. Потому газовую залежь связывали именно с этой глубиной. И когда испытания нижних пластов обнаружили только воду, все приуныли. Оставался последний, верхний горизонт.
Разумеется, газ ждали, ждали давно и по-разному: кто с безоговорочной верой, кто с оттенком сомнения, кто с некоторой опаской — были и для этого основания. И все-таки, как часто бывает, он заявил о себе в самый неожиданный момент.
…Это случилось в ноябре. Третьи сутки по Тазовской тундре металась бездомная пурга. Она гнала острую снежную пыль по равнине, осаживая ее в облетевших прибрежных тальниках и овражистых ложбинках. Она билась о стенки домов, чумов, балков, чуть не до труб заваливая их сугробами. Она заволокла небо, и казалось, что даже звезды спрятались от пронзительного ветра.
Не спрятались только люди. На буровой круглые сутки шли испытания верхних горизонтов. Хотя нижние пласты дали только воду, газ где-то был — все время, пока трудно бурилась скважина, он то опасно закипал пузырьками у самого устья, то аварийно разжижал глинистый раствор, то еще как-то подстерегал буровиков. Где же он, такой увертливый и коварный?
Геннадий Быстров сутками пропадал на буровой. Вот уже прострелен «подозрительный» горизонт. Теперь надо расшевелить пласт, возбудить его активность. Ночью это делать опасно, а светло сейчас в Заполярье всего несколько часов. Решение принято: едва займется поздний зимний рассвет, продолжить работы. А пока — наблюдать, наблюдать за скважиной, не спуская глаз.
В пятом часу утра Быстров ушел в свой балок. И только успел положить голову на подушку, рывком открылась дверь.
— Газ! — крикнул чей-то взбудораженный голос.
Как Быстров пробежал эти несколько десятков метров до буровой — он до сих пор не может вспомнить. Только остались в памяти заложивший уши страшный гул, ощутимо видный столб бесцветного газа и испуганно-радостные глаза ребят из дежурной вахты.
— Задвижки! — крикнул он, но говор фонтана легко перекрыл человеческий голос. Тогда Быстров показал жестами, что нужно сделать, и первым приблизился к бушующему устью скважины.
Растерянность прошла. Через несколько минут вахтенный дизелист Николай Барсук вместе с бурильщиком Вадимом Тыриным уже вертели задвижки фонтанной арматуры. Успели все как полагается: перекрыли газовый поток, сделали отводы. Передали по рации: есть заполярный газ!
В тот день наша вахта была выходной и я отдыхал в поселке. Не спалось. Сосед был на буровой. Куда тронуться? Разумеется, в «итээровский» клуб — на рацию.
Но не успел я войти туда, как дверь распахнулась. Радист Петя Баженов выскочил без шапки, по его взволнованному лицу было видно: что-то произошло.
— Газ! Газ! — крикнул он и побежал будить начальство.
Динамик тяжело дышал голосом Быстрова.
— Что произошло? — спросил я.
Или он плохо расслышал, или перепутал голоса, но вдруг зазвучал рапорт по всей форме:
— Лев Иванович! На Тазовской площади с глубины тысяча сто двадцать восемь метров получен газовый фонтан! — упоенно и торжественно возглашал Геннадий. — Визуальный дебит — до миллиона кубометров в сутки! Докладывает главный геолог экспедиции Быстров!
— Спасибо за доклад, Гена.
— Ах, черт! — только тут Быстров узнал меня. Слова, которые он произнес потом, я на всякий случай не воспроизвожу. Только именно в этот-то момент и появился на рации сам Лев Иванович Ровнин, главный геолог управления, которому предназначалось торжественно произнесенное сообщение. Так, волей курьезных обстоятельств, первый рапорт о заполярном газе достался заезжему литератору.
Впрочем, в тот день было много веселых сценок.
Сообщение Быстрова мы приняли в пять часов. Каждая минута того утра запомнилась до мельчайших подробностей: и как радист Петр Баженов, задыхаясь то ли от быстрого бега, то ли от волнения, поднимал одного за другим работников экспедиции; и как собрались все на рации, забрасывая друг друга вопросами; и как буквально через несколько минут подошла к конторе экспедиции гусеничная машина, ка которой мы отправились к фонтану.
Вездеход шел по тундре, с трудом перебираясь через сугробы, подминая под себя острые снежные заструги, опасливо обходя топкие наледи. Радостное событие как-то изменило всех: после первых минут возбуждения мы сидели непривычно молчаливые, уйдя в свои сокровенные мысли.
— Вот и дождались, — вздохнул, как бы отвечая самому себе, начальник Тазовской экспедиции Василий Подшибякин. — Дождались, — повторил он, словно еще не успел привыкнуть к реальности происходящего. Высокий, чуть сутуловатый, с энергичным, резким лицом, он казался особенно большим в тесной кабине вездехода. Опытный разведчик, душа всего дела, он открывал уже восьмое в своей жизни газовое месторождение.
Биография Подшибякина примечательна. Его трудовая жизнь началась не в геологической экспедиции, а за реверсом паровоза. Воспитанник ФЗО, кочегар, помощник, а потом машинист паровоза, он заочно окончил среднюю школу, поступил в Московский нефтяной институт им. Губкина. Став горным инженером, попросился в Сибирь, где только начинались разведки на нефть и газ. Он бурил скважины в Нарымском крае, осваивал знаменитое Березово. И когда в трудных условиях Заполярья создавалась новая экспедиция, выбор пал на Подшибякина. Так машинист с подмосковной станции Узловой стал открывателем северных подземных кладов.
…Вездеход на мгновение остановился. Сквозь тихие обороты мотора к слуху пробился ровный мощный гул. Это «разговаривал» новый фонтан. До буровой оставалось не меньше пяти километров, но гул слышался совсем рядом.
А потом, обойдя изгиб реки, мы увидели и пламя — перекрытый фонтан полагается поджечь у отводов. Громадное и подвижное, пламя, казалось, захватывало все черное небо.
Скорей, скорей! Перед буровой вездеход застопорился, и мы, теряя терпение, побежали, проваливаясь в глубоком снегу, обливаясь потом, распахивая сразу потяжелевшую теплую меховую одежду. И остановились как вкопанные перед мощным разливом огня.
На что похож горящий газовый фонтан! Трудно подобрать сравнение. Может быть, так извергают раскаленные газы сопла космических ракет? Может быть, так вырывается пламя из кратера вулкана? Одно могу сказать — нельзя смотреть спокойно на это половодье огня, его переливы и стремительные рывки, словно подвижное пламя хочет оторваться от тонкой трубки бокового отвода, давшей ему силу и движение. А давление таково, что у выхода газ не успевает загораться и вспыхивает, лишь пройдя метра три на свободе.
Мечется пурга огня. Тают снежные завалы. Горит под ними пожухлый осенний мох. А вокруг всего этого взволнованные, счастливые лица.
Прошла минута, третья, пятая. Уже кончились объятия и поздравления, отщелкали фотоаппараты. Словно устав от волнений, все стояли молча, притихшие, серьезные.
Может быть, именно ради этих святых минут и выбирает себе человек на всю жизнь трудную профессию открывателя…
Когда мы вернулись на базу, там уже ждала телеграмма. Начальник Тюменского геологического управления Юрий Георгиевич Эрвье, сам горячий поборник тазовского газа, писал: «Поздравляю коллектив с открытием большого месторождения».
О масштабах его можно судить по такому сравнению: площадь Тазовской газовой залежи раз в пятнадцать больше любого месторождения Березовского газоносного района. Небольшая глубина залегания продуктивных пластов позволила за относительно короткий срок пробурить много скважин и быстро завершить разведку.
Суровый край рыбаков, охотников и оленеводов вступал в новую эпоху.
Когда-нибудь грядущие историки промышленности объяснят этот «геологический взрыв». Нам, очевидцам и современникам, приходится только удивляться. Посудите сами — четырнадцать лет назад в Ямало-Ненецкий округ пришла первая геофизическая партия Кирилла Кавалерова. Лет через пять появилась первая буровая (скважины у истоков Полуя можно скорее считать продолжением казымских и березовских). И сразу же после Тазовской была открыта Новопортовская газовая залежь. Затем известный всей стране необузданный фонтан на реке Пурпе — Губкинское месторождение. На наших глазах рождался новый газоносный район страны. Это стало особенно ясно после того, что произошло через два года в той же Тазовской экспедиции.
notes
Примечания
1
Балок — вагончик на полозьях или колесах, обычное жилье геологов.
Евгений Григорьевич Ананьев
Евгений Ананьев
Цвет тундры — голубой
Ради таких минут…
В 1963 году главный геолог Тазовской нефтеразведочной экспедиции Геннадий Быстров завершал испытание скважины № 2. Эта скважина, расположенная в пустынной тундре, дала первый в Заполярье управляемый фонтан природного газа.
А спустя восемь лет почти на том же самом месте, близ выросшего за это время поселка Газ-Сала, Геннадий Быстров руководил бурением скважины № 33. У нее теперь уже новая задача: поиски заполярной нефти. А сам Быстров стал начальником Тазовской экспедиции.
Восемь лет… Не такой уж большой отрезок времени, но сколько вместилось в него событий, сколько было сложностей, радостей и разочарований. Какими стали эти годы для всего Ямальского края и для каждого из его жителей! Я придирчиво разглядываю старого товарища. Нет, не просто дались ему эти восемь лет. Человеку едва тридцать пять стукнуло, а волосы уже поседели и поредели. И морщин прибавилось, глубоких, словно зарубки, на всю жизнь. Во всем остальном он такой же, неугомонный, торопливый Гена Быстров — вот уж действительно оправдывает свою фамилию.
— Что-то давно не показываешься, — настырной скороговоркой упрекает он. — Зажирел, небось, забыл первую буровую? Или новых друзей завел? Вообще, как жизнь?
Но мне, признаться, меньше всего хочется давать Геннадию интервью. Самому интересно узнать о ребятах, с которыми вместе работал на буровой, о новых площадях и планах, о Тазовском. А Быстров удивляется: ну что может быть нового? Бурим понемножку…
Видимо, таков уж закон перспективы: для того чтобы полностью ощутить значение происходящего, нужно хотя бы немного отойти в сторону. И тогда по-другому увидятся тебе пять балков[1 - Балок — вагончик на полозьях или колесах, обычное жилье геологов.] в тундре, на половину своей высоты обложенных снегом, столовая-склад, сарай-кочегарка и буровая установка, денно и нощно жующая неподатливую земную твердь. Потом ты не раз будешь обращаться памятью и к тем местам, и к тому времени, и к тем товарищам, ища в них внутреннее тепло и поддержку…
На буровой № 2, первооткрывательнице заполярного газа, мне довелось работать помощником бурильщика. Она стояла в шестнадцати километрах от районного центра Тазовского. Выйдешь ночью из балка, увидишь вдалеке огни, рассыпанные вдоль речного берега. Вздохнешь завистливо: эх, сейчас бы в Тазовское!.. Неухоженный растрепанный поселок в эти минуты казался средоточием комфорта и многолюдья, вещественным символом «огней большого города».
А жизнь на буровой текла привычная, рабочая. Восемь часов вахты, восемь часов сна (порой и лишку прихватывали). Остальное время охотились на белых куропаток, читали книги, азартно играли в лото. Балки пришли на Крайний Север с опозданием, и после тесного, со сплошными нарами, человек на тридцать барака-общежития новенькие зеленоспинные вагончики казались верхом благоустройства. В нашем балке было восемь жителей. И девятый у входа в него: общественный чёрный пес с весьма популярной по тем временам кличкой Чомбе. Вообще-то он не заслуживал такой обиды. Пес был добрый и честный. Он сопровождал нас на вахту, провожал к вертолету, когда мы улетали на выходные дни в Тазовское, и обязательно встречал около вертолетной площадки.
Рядовая вахта, обычные ребята. Совсем не идеальные, любители погулять и весело разыграть товарищей. И дни однотонные, наполненные тяжелой «медвежьей» работой. Поворочаешь за вахту шестидесятикилограммовые элеваторы и ключи, потаскаешь тяжелые трубы, измызгаешься за ремонтом насосов — кажется, только ноги до вагонной полки донести. А пройдет час-другой, и ты уже ожил, уже подключился к общим занятиям, к общему разговору. И изнутри, войдя в судьбы своих товарищей, начинаешь понимать, что никакие хитросплетения литературного сюжета не могут сравниться с емкой сложностью обыкновенной жизни.
Взять хотя бы того же бурильщика Павла Агаева. Невысокий, худощавый. В просторной брезентовой спецовке кажется даже хрупким. Но только до той поры, пока не увидишь, как он, голый по пояс, обтирается снегом, — мускулистое, отлично тренированное тело. Лицо у Павла скульптурное — скулы четко вылеплены, глазницы глубокие, нос прямой. Выражение лица замкнутое. Да, Агаев и на самом деле молчун — каждое слово из него впору его же лебедкой вытаскивать.
Бурильщик на вахте — главная фигура. Он управляет мощной лебедкой, опускает в глубь земли многотонную бурильную колонну. Стоит ошибиться, снебрежничать, и пойдет насмарку труд многих людей, сотни тысяч государственных рублей. Поэтому так важно бурильщику быть внимательным, четким и решительным.
Во всех этих качествах Агаеву не откажешь. Трудяга он безупречный. Но бурильщик — еще и командир вахты. А вот это Павлу — нож острый. Ему гораздо легче самому что-то сделать, чем скомандовать. Чего греха таить, кое-кто из нас этим пользовался. Порой, бывало, Агаев один копается в механизмах, пока парни из вахты в теплой дизельной «баланду травят».
Разговаривать с Павлом нелегко. А разговоришься, узнаешь трудную судьбу мальчугана военной поры. Многое сразу легло на слабые плечи: смерть близких, немецкие колонны на родных улицах, нестерпимый голод, нищенская сума на плечах. Беды ожесточили юное сердце — по-моему, оно не отошло до конца и поныне, хотя у Павла сейчас и семья добрая, и дочка любимая… Учиться по-настоящему ему так и не пришлось — опять же трудные военные и послевоенные годы. Но этой мечты он не оставил. Все собирался в родные кубанские места, хотел поступить в вечерний техникум. Потом все-таки уехал. Может, уже приближается к заветному своему рубежу?..
Совсем другой характер у дизелиста Ивана Софронюка. Сам-то он называет себя «двадцать два несчастья» — вечно во всякие истории влипает. То в поселке накуролесит, то потеряет что-то. Но я, пожалуй, не видел другого человека, который с такой легкостью воспринимал бы тычки фортуны. Тучи над ним сгущаются, сгущаются — глядь, и прошло. Опять Иван весел и беззаботен.
Машинное отделение на буровой — впору иному небольшому заводу. Мощные дизели, небольшая электростанция «Кашка», система топливного питания — заботы на вахте хватает. Как и положено технарям, Иван вечно замазучен, рыжеватое ухмыльчатое лицо лоснится. Вернувшись после работы в балок, любит картинно покаяться:
— Ну чего меня мама таким глупым родила? Ходил бы себе чистый, при галстуке. А тут и к свадьбе не отмоешься.
— К которой?
Иван высокомерно замалчивает ехидную реплику. Но тут в разговор подключается его верный напарник, помощник бурильщика Петро Дудка.
— Не горюй, — с лицемерным сочувствием произносит он. — Мы тебе на свадьбу швейную машинку подарымо. В балке и поставымо.
Намек весьма прозрачный. Дело в том, что Софронюк по профессии портной, в таком качестве и на Север приехал. Портной хороший, со вкусом, всех районных модниц обшивал. И заработки приличные, и знакомства полезные. А вот же, затосковал парень. Бросил все и на буровую подался. Здесь и почувствовал себя как рыба в воде.
Что самое удивительное: найдя себя на буровой, он, уже по-любительски, охотно занимается портняжьей работой. Каждого из нас чуть ли не слезно уговаривает:
— Купи материал, штаны сошью.
— Мени галифе сваргань, — это уже, конечно, Дудка. — С такими карманами, шобы по дви пивлитры в каждый влизалы.
Пришло время рассказать и о Петре Дудке, главном балагуре и общем любимце вахты. Впрочем, сначала один случай, услышанный мною уже из вторых уст.
Однажды в бригаду приехал корреспондент. Геологоразведка на Севере — дело новое. Он, корреспондент, прежде на буровой не бывал. И нарвался на Дудку.
— Скажите, где ротор?
Дудка отнесся к вопросу весьма серьезно.
— Пошлы, покажу, — и повел его на вышку.
Подниматься непривычному человеку на 42-метровую высоту по довольно шаткой деревянной лестнице — удовольствие не из самых больших. Наконец, с остановками, забрались на самый верх — площадку кранблока. Представьте себе реакцию корреспондента, когда Петро, перегнувшись через перила, показал ему пальцем на то самое место, откуда они начали восхождение, — почти всю площадку занимал массивный стальной круг:
— Во-он он, ротор!
…Я только поступил на буровую и, еще не выходя на вахту, пришел осмотреться.
— Берегись! — послышалось откуда-то сверху. Надо мной мелькнула какая-то черная тень и обернулась вдруг в долговязого, длиннорукого парня с черными насмешливыми глазами.
— Откуда ты такый, дядя? — он критически оглядел мою подозрительно чистую буровую робу.
Признаться, я ответил не сразу, ошеломленно переваривая внезапное появление вполне материального призрака. Только потом понял, что призрак, нарушая все правила техники безопасности, лихо скользнул с площадки верхового по оттяжке, которой крепится вышка. И вот уже стоит передо мной, снимая рукавицы-верхонки, почти насквозь протертые тросом.
— Петро Дудка, прошу любыть и не жаловатысь, — торжественно провозгласил он и церемонно подал не чересчур чистую руку.
Общий язык с «земелей» мы нашли довольно быстро (земляком называл Петро всякого, кто хоть в отпуске побывал на его Украине). А потом я более подробно узнал его недлинную, но достаточно бурную биографию.
Семья у Дудки была, как у нас принято говорить, неблагополучной, и живой парнишка с детства был предоставлен самому себе. С седьмого класса он проводил школьные каникулы весьма своеобразно — целое лето разъезжал зайцем по железным дорогам страны. Так что к окончанию средней школы Петро приобрел солидные житейские и прочие навыки.
На институт надежды не было, да, признаться, и желания — тоже. Он ударился в бригаду шабашников. Богатые украинские колхозы строили телятники и свинарники, сами селяне закладывали новые дома. Работы было много, деньги текли рекой. А чего-то все-таки не хватало.
Петро вдруг почувствовал, что ему неинтересно в этой бригаде. «Вкалывал» он по-настоящему, не уступая матерым мужикам. Но какие-то нравственные силы оставались нерастраченными. Стало скучно, не радовали и заработки. Сколько нужно молодому да холостому — не копить же деньгу с девятнадцати лет.
Два года протрубил Дудка с шабашниками. А потом отправился на поиски интересного. Куда? Конечно, в Сибирь! Окончил техническое училище буровиков, напросился на самый трудный участок. Так и попал в Заполярье.
Работать он умел, и работал увлеченно. Само собой пришло честолюбивое ощущение открывательства, уважения к самому себе.
Другого помощника бурильщика, светловолосого белоруса Гену Шапора привела на буровую беда. Этот спокойный паренек с несмываемой легкой улыбкой на добродушном лице попал в бригаду в самое трудное для себя время.
За полгода до описываемых нами событий молодой воспитанник Тюменского кооперативного техникума Геннадий Шапор сменил заведующего дальней факторией Тибей-Сале в Тазовском районе: очень уж жаловались на него местные жители — ненцы.
И вот они встретились как кролик с удавом — совсем зеленый парнишка и прожженный жулик. Во время передачи товаров старый заведующий так ловко обошел неопытного юношу, что уже через несколько месяцев очередная ревизия обнаружила у него огромную недостачу.
Тяжко было на душе у молодого заведующего факторией. Как доказать, что ты честный, что ничего не украл?.. Он уже был внутренне готов к тому немилому путешествию, от которого, по поговорке, зарекаться не следует. Время от времени, снедаемый тоской и тревогой, связанный подпиской о невыезде, он уходил на дальний Мамеевский холм и с завистью смотрел, как весело строят его ровесники первую в здешней тундре буровую. «Если бы можно начать все сначала», — горестно думал он.
К счастью, в районном торговом аппарате нашлись люди, которые не поверили в мгновенную растрату. Они еще раз вернулись к актам передачи товаров. Так и оказалось: все грехи были на совести старого зава. Тому и пришлось отвечать по закону.
Но Геннадия Шапора эта история так расстроила, что он уж никак не соглашался идти на старое место. Вспомнилась буровая у Мамеевского холма. Через несколько дней одним молодым рабочим на ней стало больше.
Разные пути привели моих новых товарищей в зеленый балок среди тундры. Я мог бы рассказать о Петре Власенко, почему-то прозванном ребятами «летчиком-испытателем», о молодом коммунисте электросварщике Николае Пипоть, о серьезном, работящем помощнике дизелиста Грише Вечканове…
Пожалуй, о нем я все-таки расскажу.
Но не о том времени, когда этот уральский парень, отслуживший в армии, приехал к нам из технического училища на практику и здесь получил первый рабочий разряд. Мне хочется вспомнить более поздний период.
Я уже вернулся с заполярной буровой и жил в Тюмени. Однажды ко мне постучались. Открываю дверь — Гриша Вечканов. Какой-то особенный, нарядный и сверх меры стеснительный.
— Просьба есть. Мне свидетель нужен.
— Свидетель? Где ты набедокурил? — удивился я. Очень уж это не совмещалось со спокойным, даже несколько флегматичным Гришей.
— Да нет, — еще больше смутился мой собеседник. — В загс свидетель. Со стороны жениха. А у меня в Тюмени никого родных нет. Вот и решил — все-таки из одной бригады…
Считается, что сходятся противоположности. Но не зря шутят, будто правила созданы специально для исключений. Даже поверхностный взгляд сразу говорил о внутреннем сходстве молодых. Невеста, такая же спокойная, даже степенная, работала воспитателем в детсаде и после окончания техникума собиралась на Север. Разрумянившийся от волнения Гриша казался еще моложе. Право, это была славная пара. Там, в загсе, за традиционным бокалом шампанского я с удовольствием пожелал им счастливой жизни.
Где сейчас молодые Вечкановы? Говорят, Гриша переехал в другую экспедицию. Если так, то не сомневаюсь — еще доведется встретиться со своими «крестниками»!
Но выйдем на время за пределы нашего зеленого балка.
Август 1963 года. Только образовалась Тазовская экспедиция. Как всегда в новом деле, суматошный наплыв работ. Авралы на разгрузке — навигация коротка, а запастись нужно на весь год. Спешные поиски новой площадки для будущего поселка геологов. Торопливые сборы геофизиков в поле — трудно идет бон, техническое новшество, особенно подходящее для тундры. Все это — почти на пустом месте, с полуобученным народом, без жилья, без налаженных коммуникаций.
Начальник экспедиции Василий Подшибякин мечется между причалами и строительными площадками. Он сутками не бывает дома и роняет для короткого сна свое нескладное тело там, где застают его минуты крайней усталости, — будь то откидная полка крохотной каюты на катере или переполненный балок, являющий собой одновременно конторку, общежитие и столовую. Он не один — так работал в те дни весь командный состав молодой экспедиции.
А виновница всей этой круговерти — скважина № 2. Бурится она тяжко, с задержками и волнениями. Чуть ли не половина бригады — новички вроде Гриши Вечканова, приехавшие в Тазовское прямо из технического училища. Со временем многие из них приживутся в суровом краю, станут мастерами своего дела, настоящей буровой гвардией Заполярья. Но пока…
Пока одна беда другую догоняет. Тревожный сигнал: едва прошли половину запланированной глубины, начал катастрофически падать удельный вес глинистого раствора. Скважина газирует. Она грозит аварией, открытым фонтаном.
Буровую остановили. Прилетевший из Тюмени инженер упорно доказывал, что в раствор попадает воздух, буровая небрежно монтировалась. Он нашел несколько огрехов, исправил их. Бурение продолжалось. Но удельный вес раствора все-таки не поднимался.
В те дни уже знакомому нам главному геологу экспедиции Геннадию Быстрову по ночам снился открытый фонтан. Мы жили с ним вместе, и я сам видел, как он среди ночи неожиданно вскакивал с раскладушки, выбегал на улицу и тревожно вглядывался в направлении буровой.
Теперь-то мы знаем, что именно в то время проходили газовый горизонт. Но тогда терялись в догадках. Геологов увела от истины предшественница, скважина № 1, проведенная еще до создания экспедиции. Авария, полностью уничтожившая буровую, подстерегла ее, когда бурильная колонна ушла в глубь земли почти на 2600 метров. Потому газовую залежь связывали именно с этой глубиной. И когда испытания нижних пластов обнаружили только воду, все приуныли. Оставался последний, верхний горизонт.
Разумеется, газ ждали, ждали давно и по-разному: кто с безоговорочной верой, кто с оттенком сомнения, кто с некоторой опаской — были и для этого основания. И все-таки, как часто бывает, он заявил о себе в самый неожиданный момент.
…Это случилось в ноябре. Третьи сутки по Тазовской тундре металась бездомная пурга. Она гнала острую снежную пыль по равнине, осаживая ее в облетевших прибрежных тальниках и овражистых ложбинках. Она билась о стенки домов, чумов, балков, чуть не до труб заваливая их сугробами. Она заволокла небо, и казалось, что даже звезды спрятались от пронзительного ветра.
Не спрятались только люди. На буровой круглые сутки шли испытания верхних горизонтов. Хотя нижние пласты дали только воду, газ где-то был — все время, пока трудно бурилась скважина, он то опасно закипал пузырьками у самого устья, то аварийно разжижал глинистый раствор, то еще как-то подстерегал буровиков. Где же он, такой увертливый и коварный?
Геннадий Быстров сутками пропадал на буровой. Вот уже прострелен «подозрительный» горизонт. Теперь надо расшевелить пласт, возбудить его активность. Ночью это делать опасно, а светло сейчас в Заполярье всего несколько часов. Решение принято: едва займется поздний зимний рассвет, продолжить работы. А пока — наблюдать, наблюдать за скважиной, не спуская глаз.
В пятом часу утра Быстров ушел в свой балок. И только успел положить голову на подушку, рывком открылась дверь.
— Газ! — крикнул чей-то взбудораженный голос.
Как Быстров пробежал эти несколько десятков метров до буровой — он до сих пор не может вспомнить. Только остались в памяти заложивший уши страшный гул, ощутимо видный столб бесцветного газа и испуганно-радостные глаза ребят из дежурной вахты.
— Задвижки! — крикнул он, но говор фонтана легко перекрыл человеческий голос. Тогда Быстров показал жестами, что нужно сделать, и первым приблизился к бушующему устью скважины.
Растерянность прошла. Через несколько минут вахтенный дизелист Николай Барсук вместе с бурильщиком Вадимом Тыриным уже вертели задвижки фонтанной арматуры. Успели все как полагается: перекрыли газовый поток, сделали отводы. Передали по рации: есть заполярный газ!
В тот день наша вахта была выходной и я отдыхал в поселке. Не спалось. Сосед был на буровой. Куда тронуться? Разумеется, в «итээровский» клуб — на рацию.
Но не успел я войти туда, как дверь распахнулась. Радист Петя Баженов выскочил без шапки, по его взволнованному лицу было видно: что-то произошло.
— Газ! Газ! — крикнул он и побежал будить начальство.
Динамик тяжело дышал голосом Быстрова.
— Что произошло? — спросил я.
Или он плохо расслышал, или перепутал голоса, но вдруг зазвучал рапорт по всей форме:
— Лев Иванович! На Тазовской площади с глубины тысяча сто двадцать восемь метров получен газовый фонтан! — упоенно и торжественно возглашал Геннадий. — Визуальный дебит — до миллиона кубометров в сутки! Докладывает главный геолог экспедиции Быстров!
— Спасибо за доклад, Гена.
— Ах, черт! — только тут Быстров узнал меня. Слова, которые он произнес потом, я на всякий случай не воспроизвожу. Только именно в этот-то момент и появился на рации сам Лев Иванович Ровнин, главный геолог управления, которому предназначалось торжественно произнесенное сообщение. Так, волей курьезных обстоятельств, первый рапорт о заполярном газе достался заезжему литератору.
Впрочем, в тот день было много веселых сценок.
Сообщение Быстрова мы приняли в пять часов. Каждая минута того утра запомнилась до мельчайших подробностей: и как радист Петр Баженов, задыхаясь то ли от быстрого бега, то ли от волнения, поднимал одного за другим работников экспедиции; и как собрались все на рации, забрасывая друг друга вопросами; и как буквально через несколько минут подошла к конторе экспедиции гусеничная машина, ка которой мы отправились к фонтану.
Вездеход шел по тундре, с трудом перебираясь через сугробы, подминая под себя острые снежные заструги, опасливо обходя топкие наледи. Радостное событие как-то изменило всех: после первых минут возбуждения мы сидели непривычно молчаливые, уйдя в свои сокровенные мысли.
— Вот и дождались, — вздохнул, как бы отвечая самому себе, начальник Тазовской экспедиции Василий Подшибякин. — Дождались, — повторил он, словно еще не успел привыкнуть к реальности происходящего. Высокий, чуть сутуловатый, с энергичным, резким лицом, он казался особенно большим в тесной кабине вездехода. Опытный разведчик, душа всего дела, он открывал уже восьмое в своей жизни газовое месторождение.
Биография Подшибякина примечательна. Его трудовая жизнь началась не в геологической экспедиции, а за реверсом паровоза. Воспитанник ФЗО, кочегар, помощник, а потом машинист паровоза, он заочно окончил среднюю школу, поступил в Московский нефтяной институт им. Губкина. Став горным инженером, попросился в Сибирь, где только начинались разведки на нефть и газ. Он бурил скважины в Нарымском крае, осваивал знаменитое Березово. И когда в трудных условиях Заполярья создавалась новая экспедиция, выбор пал на Подшибякина. Так машинист с подмосковной станции Узловой стал открывателем северных подземных кладов.
…Вездеход на мгновение остановился. Сквозь тихие обороты мотора к слуху пробился ровный мощный гул. Это «разговаривал» новый фонтан. До буровой оставалось не меньше пяти километров, но гул слышался совсем рядом.
А потом, обойдя изгиб реки, мы увидели и пламя — перекрытый фонтан полагается поджечь у отводов. Громадное и подвижное, пламя, казалось, захватывало все черное небо.
Скорей, скорей! Перед буровой вездеход застопорился, и мы, теряя терпение, побежали, проваливаясь в глубоком снегу, обливаясь потом, распахивая сразу потяжелевшую теплую меховую одежду. И остановились как вкопанные перед мощным разливом огня.
На что похож горящий газовый фонтан! Трудно подобрать сравнение. Может быть, так извергают раскаленные газы сопла космических ракет? Может быть, так вырывается пламя из кратера вулкана? Одно могу сказать — нельзя смотреть спокойно на это половодье огня, его переливы и стремительные рывки, словно подвижное пламя хочет оторваться от тонкой трубки бокового отвода, давшей ему силу и движение. А давление таково, что у выхода газ не успевает загораться и вспыхивает, лишь пройдя метра три на свободе.
Мечется пурга огня. Тают снежные завалы. Горит под ними пожухлый осенний мох. А вокруг всего этого взволнованные, счастливые лица.
Прошла минута, третья, пятая. Уже кончились объятия и поздравления, отщелкали фотоаппараты. Словно устав от волнений, все стояли молча, притихшие, серьезные.
Может быть, именно ради этих святых минут и выбирает себе человек на всю жизнь трудную профессию открывателя…
Когда мы вернулись на базу, там уже ждала телеграмма. Начальник Тюменского геологического управления Юрий Георгиевич Эрвье, сам горячий поборник тазовского газа, писал: «Поздравляю коллектив с открытием большого месторождения».
О масштабах его можно судить по такому сравнению: площадь Тазовской газовой залежи раз в пятнадцать больше любого месторождения Березовского газоносного района. Небольшая глубина залегания продуктивных пластов позволила за относительно короткий срок пробурить много скважин и быстро завершить разведку.
Суровый край рыбаков, охотников и оленеводов вступал в новую эпоху.
Когда-нибудь грядущие историки промышленности объяснят этот «геологический взрыв». Нам, очевидцам и современникам, приходится только удивляться. Посудите сами — четырнадцать лет назад в Ямало-Ненецкий округ пришла первая геофизическая партия Кирилла Кавалерова. Лет через пять появилась первая буровая (скважины у истоков Полуя можно скорее считать продолжением казымских и березовских). И сразу же после Тазовской была открыта Новопортовская газовая залежь. Затем известный всей стране необузданный фонтан на реке Пурпе — Губкинское месторождение. На наших глазах рождался новый газоносный район страны. Это стало особенно ясно после того, что произошло через два года в той же Тазовской экспедиции.
notes
Примечания
1
Балок — вагончик на полозьях или колесах, обычное жилье геологов.