499 Шамсутдинов Избранное Т. 3
Николай Меркамалович Шамсутдинов
Николай Шамсутдинов
ИЗБРАННОЕ
Том 3
Эпос лица
* * *
Уступи заблуждению, что сновиденье, по сути,
Жизнь, что рядится ребусом, с явственным преобладаньем
Парадоксов, просеянных памятью… ибо — закваска
Сказок — всё умозрительней наша реальность. Черствеет
Муза, падчерица этих горьких предгорий у моря,
Где волна на волну набегает, как слово на слово
В вечном черновике — невменяема, как Немизида,
Воплощение мести богов — нечестивцам, ведь в жизни,
Проповеданной гибельной пропастью, обремененной
Вдовством образа стоика, — неистребимая старость,
Припоздав, стучит в двери, которые не открывают,
И они не дают, как вы их ни пинайте, ответа,
Упасающего от соблазна запоя. В разладе,
Как ведется, с собой, вкрадчив сон, что извечно настоян
На придирчивой к сущему зоркости крови изгоя,
Обуянного памятью о настающем… Надолго
Провидению память отшибло? Оно и не знает,
В чем его назначение, ибо химеры предметней
Неуклюжей реальности в горечи и прозябанье,
Что, настойчивы, ведают вами, не ведая, кто вы…
На смотринах у зыби, подсвеченной воображеньем,
Словно бы полнолунием, не исчезайте, покуда
Нежным жаром объятий выпаривают нетерпенье
Вакха подле Венеры, чтоб после, блаженно пустым и
Спотыкаясь о собственную, под рекламою, тень и
Отрешенно ее обгоняя, нести себя, ибо
Полновесными веснами старое (верно ли?!) чувство —
Вечно юно, поскольку оно, повсеместно, — подпочва
Жизни, родственной смерти обильностью плодоношенья…
И наперсник природы, воспитанный «мистикой лона»,
Непреложность не чтя и в молчании — «против теченья»,
Деформируем рвением массы, стремящейся в душу
Отрешаемого от познанья себя. Заклинатель
Лицемерного времени, множа прогнозы, оракул (?),
Но гневлив, исповедует, что ни поют, ясновиде —
ние в той безучастности, что остается блесною
Для шельмуемых физиологией в образе фавна,
Проливающегося конвульсией в щедрые недра
Скаредной на уветливость. Пресно прессуемый прессой —
Привстает только прикосновенью навстречу, в приязни
К алогичности в логике спутницы по лабиринтам…
Лабиринтам либидо, которое ни приструнить, ни
Заслонить, уточним, пожилою буколикой. Подлость
Энергичных умозаключений стервозней в приемах,
Пародирующих, как известно, любовь. Эпигоны,
Да-с, в коллизиях сих — опрометчивы в частностях, но не
В содержанье отчетливых поползновений на племя
Норовистых и кротких, отъявленных и простодушных… —
Словом, так преломляют усвоенное через опыт
Непреложных предместников, знающих толк в этом, ибо
Чувство, рвущее сердце иным, выживает в изменах
Бледным стереотипам блудливой морали. Бесспорно,
Приручаемый чаяньями, заслоняясь, лукавит
Сам с собою, поскольку за мистификацией масок —
Пустота, а не лица… С комком в надсадившемся горле,
Что стоит за молчанием, как за взываньем к забвенью
Черт, играющих с ветром морским, ибо рок собирает
Урожай, по сю пору обильный и неистощимый,
Ибо женщины внемлют себе — пустотою блаженной,
С расторопностью пряного опыта, жестов, обмолвок
Ровно бы ненароком?.. Лукавы и низменны, лица
Постоянно выкрашиваются из памяти вроде
Колизея… с поправкой на право рефлексии либо
же юродства в пустых комментариях к прошлому, то бишь
В перекличке вещей, забывающих вас, что не имут
Сраму, будь то набрякшая будущей жизнью кушетка
С синяками в изножье… циничная, для омовенья,
Пожилая посудина, та, из фаянса… подушка,
Соглядатай альковных ристалищ… А впрочем, прервемся,
Обрывая соромный реестр. И поныне, должно быть,
Общей судорогою их бьет, постаревшие вещи…
Кто ж ее процитирует, не пережив пораженья
В нарциссизме? Гоня золотистое исчезновенье
Из ночных размышлений, конечно ж, оплодотворенных
Позабытой заколкой на стуле, боль переливают
В небыль, не выставляя весталку сию из сюжета,
Что, уйдя, унесет все же большую часть вас с собою,
И тогда — поздравленье от собственного потрясенья,
Что берет перевес сокрушительно над здравым смыслом,
Как любовь ищет новые, вне хронологии, формы.
И доныне, к судьбе сведена материнским дыханьем,
Нежность движет мирами, легко провожая в забвенье
Даже память о них… Не поэтому ль «Выход — рожденье
вход же — смерть…» (Лао-цзы…)? Погружая в бессилье,
довольно
Чтоб привить миру вирус тщеты? А, позвольте, огранка
Первозданного хаоса, вечное творчество? Царство
Метафизики — в анабиозе. «Не жалуйся, лютня…», —
Подсознанью ответствует Найман. Минутная стрелка
Разлучает всех, чьи, в ожиданье, сердца перестуки —
ваются, возрождая глубинные связи, как прежде,
Меж высоким и низменным, в их вечном противоречье
Проницая слияние… И, представляете, каждый
Носит в безднах своих потаенно противостоянье
Как мотив своего одиночества, в поползновеньях
Взра-щи-ва-е-мо-го, словно миф, увлекающий в ужас,
Чей античный словарь откровенней в следах. Чистый опыт
Ностальгии по незамутненной действительности, что и
Отзывается психоанализом, — есть внутреннее
Достояние, не истонченною ни суетою,
Ни рефлексией, боготворящей как и отрешенность
От «сейчас», так и, в сумерках пагубы сей, отвращенье
К фарисеям и книжникам… Пасмурное прозябанье
В поголовном, как определяет судьба, непризнанье
Затянулось — грузна, пыль безвременья густо лежит на
Ваших книгах, мешая прочесть имя автора… «Завтра»
Выдает неизменный кредит, между тем как у цели —
Свой прицел. Сонмы снов, обойденных смятением крови,
Неуимчивой встарь, — словно изгнаны из обихода.
Норовистый норд-ост их несет, зорок, над побережьем,
Декорирующим всю бессмысленность существованья
На отшибе действительности, рыхло переходящей
В ирреальность, что пестует комплекс иллюзии в каждом
Из понуро живущих химерами здесь, в релятивной
Обыдёнщине, тупо показывающей вам спину.
Сколько ни, обгоняя себя, запаленные, тщатся
Заглянуть ей в лицо, безучастное к этим частностям,
То бишь к смертным, что путаются под ногами, зверея,
Хоть по Гамсуну, как бы тут ни возражали, «жизнь — это
Нескончаемая война с демонами в своем сердце…»,
Обиходно меняющими имена — лицемерье,
Алчность ли, вероломство… Нахохлившись, сон сирой чайки
Одинок на полунощной зыби у мола. Игрушка
Обстоятельств — соседствует с бездной, чей взгляд испытующ
Ибо переживает любого, кто не успевает
Отвести в замешательстве свой… Неизменно блаженен
Кто обязан ей первыми, к смеху, уроками страха,
В своей подлой ущербности праха. Недвижимость Леты,
Человек — лепта жизни
бессмысленности упованья
На достойное существование. Ранняя осень
Пресно перетасована здесь, в захолустье, тоскою
По неодушевленности вечной души, изнуренной
Стыдным преобладанием мерзостей над добродете —
лями, смачно шельмуемыми… Повзрослев, с этим проще
Примириться, чем сопротивляться? Спиною к простору,
Что, без изысков архитектуры — в отличье от суши,
Погружен в отрешенность от рынка, что беспрецедентно
Средь повального торжища, — прошлое не докучает
Произвольностью интерпретаций себя же… Всеядность
Симбиоза, будь фауна, творчество либо наука, —
Явно неисчерпаема… Толки плодя, недостатка
Нет в исходном сырье, поставляемом жизнью, что, впрочем,
Тавтология… что, в свою очередь, мать популярнос —
ти у улицы, встретившись взглядом с которой, теряют
Хладнокровие, приобретенное на заметенных
Вьюгой аэродромах… Вмороженный в черствый устав — не
Подает вам наглядный пример смоквы под каблуком, но —
Кремня, чья заскорузлая твердость ревниво брезглива
К конформизму как версии существованья. Похоже,
В жизни, траченной чаще утратами, словно каракуль —
Молью, лучшего ждать не приходится, в принципе, и у
Женщины, что лишают ночного восторга отдачи
Одному из… — ознобно скисает молочная вечность
В побледневшем лице. Одиночество так ненасытно,
Что пропитывает мир не только вещей, но, свербя, и
Мир их связей и чувствований, в чьем поименованье
Можно, зубы сцепив, утонуть… Каждый алчущий образ
Дан в масштабе гротеска, а не потрясения им, что —
В равенстве с ясновиденьем, в чьем убывании видят
Образ собственного бытия непреклонного роста…
У предметов — призвание признаков выпотрошенной
Не потребностями, а больными соблазнами жизни,
Выброшенной из будущего, что, язвимое нами,
Есть поминки, cheri, по минувшему, это в природе
Облапошенных пошлостью. Но, под созвездьем Амура,
Окунувшись в свое отраженье на строгой воде, не
Достигают заветного дна, ибо не вспоминают
Женщину, обиталище тех обличений, что чаще
Поражают абсурдностью поводов. Неврастения
Для таких — норма жизни. Ее обитанье в инстинкте
Холерички без пряных привязанностей истязает
Алогичностью… Впрочем, с цикадою под циферблатом,
Старость — дело, как здесь, в городке, говорят, наживное
Для погрязнувшего в аутизме, иными словами,
В черном самокопанье. Почерпнут из почерка черствой,
В прорицаниях, норов — нора, катакомбы, в которых
Держат, чтоб не свихнуться, себя взаперти… Если ж песня —
Непременно с акцентом абсента. Прискучила скучен —
ность ненастной субстанции, набранной в хаосе… Плутни
Памяти не заслуживают ни вниманья, ни боли
В сердце лишнего средь леших в дебрях железобетона
Дряхлой архитектуры… с лужайкой, затоптанной свалкой,
Озверевшей от крыс… с тупиками грызни… — мартиролог
Милых детскому сердцу божеств этих мест — все обильней
С каждым днем… Все мучительней труд осмысленья —
в обвальном
Одичанье действительности, отторгающей Бога,
Принимаемого в душу с тихой молитвой. С примером
Мора, что, зашифрованный в вызове миру, наглядней
С погружением в осень души, чья — скорее, спонтанна,
Чем навязанная вам извне, — быль о ласковой боли
Романтических ран, с обрушеньем в самопогруженность,
Обретающую остроту изощренного слуха,
Поглощенного мелосом крови. Не ищут исхода
В совмещенных конвульсиях… Брошен иллюзиями, но
Обращаемый им, одиночеством, к Фрейду лицом — не
Выпадает в осадок, а, трачен утратами, мощно
Из железного скепсиса лепит, тверд, существованье
Записного затворника. Глуше, как иносказанье,
Притча о пролагаемых сердцем путях, причитая
Над ошибками юности, с пряным пристрастием к падшим,
Но пикантным созданиям из близлежащего бара.
Там, с причиною, опережающей следствие, в каждой
Из потерянных для добродетелей — бесы соблазна
Зоркими поцелуями остро, кромешные, метят
Жертв инстинкта, как встарь, сгоряча запускающих корни
В э т у женскую кровь, что уж ежели бьет в подсознанье,
То в мужское, и так распаляет вас, сребролюбива,
Словно всасывает воспаленным, всеведущим зреньем
Завсегдатаев бара. Похоже, что, покоряя
Женщину — ей проигрывают и в свободе, теряя,
Как известно, себя… В постном, что ни поют, постоянстве
Мимикрии с заигранной мимикой инока, тщетно
Обращенье к предтечам, токующим про близорукость
Как опору морали, живущей, увы, слепотою
К пряным прелестям плоти, будь чресла, ланиты ли, перси,
На персидский манер — в изощренном кармине. Куда как,
В затрапезной застенчивости, упоительней младость —
Фактор жиденького городка у заштатного моря,
Помещенного тесным соседством в сюжет. За спиною —
Гнус, как палеолит, плюс каменноугольные зимы,
В хлябях, с хлюпанием поглощающих сущее, — юность
В красном галстуке и принудительной нежности к Фету,
Вышивающему по душе рыжей неврастенички,
Густо плодоносящей доносами плюс… В ее средне —
статистическом бурном стукачестве — место объекту
С прилежанием в лени, как и в поглощении чтива
Из разряда сомнительного… Дело, впрочем, не в этом
И не в легком головокруженье у ног амазонки,
Ибо розовоперстые шалости тем беспредметней,
Чем вы ближе к ним. В приторном, ровно варенье,
притворстве,
Зазывают, дразня, чтоб злорадно отхлынуть… В укусах
Искушенной в альковных проказах, заигрывать с прошлым,
С пиететом документалиста к монументальному бюсту,
Норовя обернуться пуховкою, лишь бы ласкать? Но
Поглощенье собою одергивает волокиту.
Жизнь теряет в достоинстве, неискупимо цепляясь
За любовь, оставляющую злополучных… Бесспорно,
За душой, унаследовавшей ад, — ни прошлого и ни
Сожаленья о будущем, переживающим особь,
Если не изживающим… В склонности к самопознанью,
Память, что вне себя требует забытья, в перспективе —
Монолог отрешенности. С горечью, как от удушья,
Ей спасаются, не веря на слово, от равнодушья
И, взыскуя покоя, уже уходя — не уходят
Оставаясь — долгами… детьми… анекдотами… в лучшем
Случае, стопкой писчей бумаги, пером испещренной,
Да и брошенной вечности… Эта среда — безразлична
К каждому взятому напрокат у забвения, ибо
Творчество — результат потаенно разлившейся желчи…
_2008_
Николай Меркамалович Шамсутдинов
Николай Шамсутдинов
ИЗБРАННОЕ
Том 3
Эпос лица
* * *
Уступи заблуждению, что сновиденье, по сути,
Жизнь, что рядится ребусом, с явственным преобладаньем
Парадоксов, просеянных памятью… ибо — закваска
Сказок — всё умозрительней наша реальность. Черствеет
Муза, падчерица этих горьких предгорий у моря,
Где волна на волну набегает, как слово на слово
В вечном черновике — невменяема, как Немизида,
Воплощение мести богов — нечестивцам, ведь в жизни,
Проповеданной гибельной пропастью, обремененной
Вдовством образа стоика, — неистребимая старость,
Припоздав, стучит в двери, которые не открывают,
И они не дают, как вы их ни пинайте, ответа,
Упасающего от соблазна запоя. В разладе,
Как ведется, с собой, вкрадчив сон, что извечно настоян
На придирчивой к сущему зоркости крови изгоя,
Обуянного памятью о настающем… Надолго
Провидению память отшибло? Оно и не знает,
В чем его назначение, ибо химеры предметней
Неуклюжей реальности в горечи и прозябанье,
Что, настойчивы, ведают вами, не ведая, кто вы…
На смотринах у зыби, подсвеченной воображеньем,
Словно бы полнолунием, не исчезайте, покуда
Нежным жаром объятий выпаривают нетерпенье
Вакха подле Венеры, чтоб после, блаженно пустым и
Спотыкаясь о собственную, под рекламою, тень и
Отрешенно ее обгоняя, нести себя, ибо
Полновесными веснами старое (верно ли?!) чувство —
Вечно юно, поскольку оно, повсеместно, — подпочва
Жизни, родственной смерти обильностью плодоношенья…
И наперсник природы, воспитанный «мистикой лона»,
Непреложность не чтя и в молчании — «против теченья»,
Деформируем рвением массы, стремящейся в душу
Отрешаемого от познанья себя. Заклинатель
Лицемерного времени, множа прогнозы, оракул (?),
Но гневлив, исповедует, что ни поют, ясновиде —
ние в той безучастности, что остается блесною
Для шельмуемых физиологией в образе фавна,
Проливающегося конвульсией в щедрые недра
Скаредной на уветливость. Пресно прессуемый прессой —
Привстает только прикосновенью навстречу, в приязни
К алогичности в логике спутницы по лабиринтам…
Лабиринтам либидо, которое ни приструнить, ни
Заслонить, уточним, пожилою буколикой. Подлость
Энергичных умозаключений стервозней в приемах,
Пародирующих, как известно, любовь. Эпигоны,
Да-с, в коллизиях сих — опрометчивы в частностях, но не
В содержанье отчетливых поползновений на племя
Норовистых и кротких, отъявленных и простодушных… —
Словом, так преломляют усвоенное через опыт
Непреложных предместников, знающих толк в этом, ибо
Чувство, рвущее сердце иным, выживает в изменах
Бледным стереотипам блудливой морали. Бесспорно,
Приручаемый чаяньями, заслоняясь, лукавит
Сам с собою, поскольку за мистификацией масок —
Пустота, а не лица… С комком в надсадившемся горле,
Что стоит за молчанием, как за взываньем к забвенью
Черт, играющих с ветром морским, ибо рок собирает
Урожай, по сю пору обильный и неистощимый,
Ибо женщины внемлют себе — пустотою блаженной,
С расторопностью пряного опыта, жестов, обмолвок
Ровно бы ненароком?.. Лукавы и низменны, лица
Постоянно выкрашиваются из памяти вроде
Колизея… с поправкой на право рефлексии либо
же юродства в пустых комментариях к прошлому, то бишь
В перекличке вещей, забывающих вас, что не имут
Сраму, будь то набрякшая будущей жизнью кушетка
С синяками в изножье… циничная, для омовенья,
Пожилая посудина, та, из фаянса… подушка,
Соглядатай альковных ристалищ… А впрочем, прервемся,
Обрывая соромный реестр. И поныне, должно быть,
Общей судорогою их бьет, постаревшие вещи…
Кто ж ее процитирует, не пережив пораженья
В нарциссизме? Гоня золотистое исчезновенье
Из ночных размышлений, конечно ж, оплодотворенных
Позабытой заколкой на стуле, боль переливают
В небыль, не выставляя весталку сию из сюжета,
Что, уйдя, унесет все же большую часть вас с собою,
И тогда — поздравленье от собственного потрясенья,
Что берет перевес сокрушительно над здравым смыслом,
Как любовь ищет новые, вне хронологии, формы.
И доныне, к судьбе сведена материнским дыханьем,
Нежность движет мирами, легко провожая в забвенье
Даже память о них… Не поэтому ль «Выход — рожденье
вход же — смерть…» (Лао-цзы…)? Погружая в бессилье,
довольно
Чтоб привить миру вирус тщеты? А, позвольте, огранка
Первозданного хаоса, вечное творчество? Царство
Метафизики — в анабиозе. «Не жалуйся, лютня…», —
Подсознанью ответствует Найман. Минутная стрелка
Разлучает всех, чьи, в ожиданье, сердца перестуки —
ваются, возрождая глубинные связи, как прежде,
Меж высоким и низменным, в их вечном противоречье
Проницая слияние… И, представляете, каждый
Носит в безднах своих потаенно противостоянье
Как мотив своего одиночества, в поползновеньях
Взра-щи-ва-е-мо-го, словно миф, увлекающий в ужас,
Чей античный словарь откровенней в следах. Чистый опыт
Ностальгии по незамутненной действительности, что и
Отзывается психоанализом, — есть внутреннее
Достояние, не истонченною ни суетою,
Ни рефлексией, боготворящей как и отрешенность
От «сейчас», так и, в сумерках пагубы сей, отвращенье
К фарисеям и книжникам… Пасмурное прозябанье
В поголовном, как определяет судьба, непризнанье
Затянулось — грузна, пыль безвременья густо лежит на
Ваших книгах, мешая прочесть имя автора… «Завтра»
Выдает неизменный кредит, между тем как у цели —
Свой прицел. Сонмы снов, обойденных смятением крови,
Неуимчивой встарь, — словно изгнаны из обихода.
Норовистый норд-ост их несет, зорок, над побережьем,
Декорирующим всю бессмысленность существованья
На отшибе действительности, рыхло переходящей
В ирреальность, что пестует комплекс иллюзии в каждом
Из понуро живущих химерами здесь, в релятивной
Обыдёнщине, тупо показывающей вам спину.
Сколько ни, обгоняя себя, запаленные, тщатся
Заглянуть ей в лицо, безучастное к этим частностям,
То бишь к смертным, что путаются под ногами, зверея,
Хоть по Гамсуну, как бы тут ни возражали, «жизнь — это
Нескончаемая война с демонами в своем сердце…»,
Обиходно меняющими имена — лицемерье,
Алчность ли, вероломство… Нахохлившись, сон сирой чайки
Одинок на полунощной зыби у мола. Игрушка
Обстоятельств — соседствует с бездной, чей взгляд испытующ
Ибо переживает любого, кто не успевает
Отвести в замешательстве свой… Неизменно блаженен
Кто обязан ей первыми, к смеху, уроками страха,
В своей подлой ущербности праха. Недвижимость Леты,
Человек — лепта жизни
бессмысленности упованья
На достойное существование. Ранняя осень
Пресно перетасована здесь, в захолустье, тоскою
По неодушевленности вечной души, изнуренной
Стыдным преобладанием мерзостей над добродете —
лями, смачно шельмуемыми… Повзрослев, с этим проще
Примириться, чем сопротивляться? Спиною к простору,
Что, без изысков архитектуры — в отличье от суши,
Погружен в отрешенность от рынка, что беспрецедентно
Средь повального торжища, — прошлое не докучает
Произвольностью интерпретаций себя же… Всеядность
Симбиоза, будь фауна, творчество либо наука, —
Явно неисчерпаема… Толки плодя, недостатка
Нет в исходном сырье, поставляемом жизнью, что, впрочем,
Тавтология… что, в свою очередь, мать популярнос —
ти у улицы, встретившись взглядом с которой, теряют
Хладнокровие, приобретенное на заметенных
Вьюгой аэродромах… Вмороженный в черствый устав — не
Подает вам наглядный пример смоквы под каблуком, но —
Кремня, чья заскорузлая твердость ревниво брезглива
К конформизму как версии существованья. Похоже,
В жизни, траченной чаще утратами, словно каракуль —
Молью, лучшего ждать не приходится, в принципе, и у
Женщины, что лишают ночного восторга отдачи
Одному из… — ознобно скисает молочная вечность
В побледневшем лице. Одиночество так ненасытно,
Что пропитывает мир не только вещей, но, свербя, и
Мир их связей и чувствований, в чьем поименованье
Можно, зубы сцепив, утонуть… Каждый алчущий образ
Дан в масштабе гротеска, а не потрясения им, что —
В равенстве с ясновиденьем, в чьем убывании видят
Образ собственного бытия непреклонного роста…
У предметов — призвание признаков выпотрошенной
Не потребностями, а больными соблазнами жизни,
Выброшенной из будущего, что, язвимое нами,
Есть поминки, cheri, по минувшему, это в природе
Облапошенных пошлостью. Но, под созвездьем Амура,
Окунувшись в свое отраженье на строгой воде, не
Достигают заветного дна, ибо не вспоминают
Женщину, обиталище тех обличений, что чаще
Поражают абсурдностью поводов. Неврастения
Для таких — норма жизни. Ее обитанье в инстинкте
Холерички без пряных привязанностей истязает
Алогичностью… Впрочем, с цикадою под циферблатом,
Старость — дело, как здесь, в городке, говорят, наживное
Для погрязнувшего в аутизме, иными словами,
В черном самокопанье. Почерпнут из почерка черствой,
В прорицаниях, норов — нора, катакомбы, в которых
Держат, чтоб не свихнуться, себя взаперти… Если ж песня —
Непременно с акцентом абсента. Прискучила скучен —
ность ненастной субстанции, набранной в хаосе… Плутни
Памяти не заслуживают ни вниманья, ни боли
В сердце лишнего средь леших в дебрях железобетона
Дряхлой архитектуры… с лужайкой, затоптанной свалкой,
Озверевшей от крыс… с тупиками грызни… — мартиролог
Милых детскому сердцу божеств этих мест — все обильней
С каждым днем… Все мучительней труд осмысленья —
в обвальном
Одичанье действительности, отторгающей Бога,
Принимаемого в душу с тихой молитвой. С примером
Мора, что, зашифрованный в вызове миру, наглядней
С погружением в осень души, чья — скорее, спонтанна,
Чем навязанная вам извне, — быль о ласковой боли
Романтических ран, с обрушеньем в самопогруженность,
Обретающую остроту изощренного слуха,
Поглощенного мелосом крови. Не ищут исхода
В совмещенных конвульсиях… Брошен иллюзиями, но
Обращаемый им, одиночеством, к Фрейду лицом — не
Выпадает в осадок, а, трачен утратами, мощно
Из железного скепсиса лепит, тверд, существованье
Записного затворника. Глуше, как иносказанье,
Притча о пролагаемых сердцем путях, причитая
Над ошибками юности, с пряным пристрастием к падшим,
Но пикантным созданиям из близлежащего бара.
Там, с причиною, опережающей следствие, в каждой
Из потерянных для добродетелей — бесы соблазна
Зоркими поцелуями остро, кромешные, метят
Жертв инстинкта, как встарь, сгоряча запускающих корни
В э т у женскую кровь, что уж ежели бьет в подсознанье,
То в мужское, и так распаляет вас, сребролюбива,
Словно всасывает воспаленным, всеведущим зреньем
Завсегдатаев бара. Похоже, что, покоряя
Женщину — ей проигрывают и в свободе, теряя,
Как известно, себя… В постном, что ни поют, постоянстве
Мимикрии с заигранной мимикой инока, тщетно
Обращенье к предтечам, токующим про близорукость
Как опору морали, живущей, увы, слепотою
К пряным прелестям плоти, будь чресла, ланиты ли, перси,
На персидский манер — в изощренном кармине. Куда как,
В затрапезной застенчивости, упоительней младость —
Фактор жиденького городка у заштатного моря,
Помещенного тесным соседством в сюжет. За спиною —
Гнус, как палеолит, плюс каменноугольные зимы,
В хлябях, с хлюпанием поглощающих сущее, — юность
В красном галстуке и принудительной нежности к Фету,
Вышивающему по душе рыжей неврастенички,
Густо плодоносящей доносами плюс… В ее средне —
статистическом бурном стукачестве — место объекту
С прилежанием в лени, как и в поглощении чтива
Из разряда сомнительного… Дело, впрочем, не в этом
И не в легком головокруженье у ног амазонки,
Ибо розовоперстые шалости тем беспредметней,
Чем вы ближе к ним. В приторном, ровно варенье,
притворстве,
Зазывают, дразня, чтоб злорадно отхлынуть… В укусах
Искушенной в альковных проказах, заигрывать с прошлым,
С пиететом документалиста к монументальному бюсту,
Норовя обернуться пуховкою, лишь бы ласкать? Но
Поглощенье собою одергивает волокиту.
Жизнь теряет в достоинстве, неискупимо цепляясь
За любовь, оставляющую злополучных… Бесспорно,
За душой, унаследовавшей ад, — ни прошлого и ни
Сожаленья о будущем, переживающим особь,
Если не изживающим… В склонности к самопознанью,
Память, что вне себя требует забытья, в перспективе —
Монолог отрешенности. С горечью, как от удушья,
Ей спасаются, не веря на слово, от равнодушья
И, взыскуя покоя, уже уходя — не уходят
Оставаясь — долгами… детьми… анекдотами… в лучшем
Случае, стопкой писчей бумаги, пером испещренной,
Да и брошенной вечности… Эта среда — безразлична
К каждому взятому напрокат у забвения, ибо
Творчество — результат потаенно разлившейся желчи…
_2008_