О поэтах хороших и разных
Ю. А. Мешков
АНДРЕЙ ТАРХАНОВ:
«КАК СПРАВЕДЛИВОСТЬ МИРУ ДАН ПОЭТ»
Мансийский поэт Андрей Тарханов пишет на русском языке. Он хорошо знает свою национальную культуру. Но воспитан он на русской культуре.
Его поэтические способности проявились еще в школе. Они были развиты в годы учебы в Ханты-Мансийском педагогическом училище. Это училище еще с 30-х годов стало кузницей кадров национальной интеллигенции. Потом он учился в Ленинградском педагогическом институте им. А. И. Герцена. Кстати, факультет северных народов этого института закончили очень многие представители малочисленных народов Севера, к нему у них до сих пор не просто уважительное, а трепетное отношение.
Там же, в Ленинграде, Андрей Тарханов и дебютировал как поэт. И к окончанию учебы его уже знали по ряду интересных публикаций. Вернувшись на родину, он работал корреспондентом на окружном радио, потом редактором на телевидении. В 1963 году издал первую книгу стихов. Потом на какое-то время замолчал. Это были годы обретения своего поэтического голоса, своего видения мира, утверждения себя. В 70-е годы снова начал активно печататься, теперь уже окончательно утвердившись в правильности избранной поэтической стези.
...Шли мы с ним как-то прохладным октябрем по старой части Тюмени. Торопились. Мы уже опаздывали в Институт культуры, где была назначена его встреча со студентами. Но вдруг Андрей останавливается:
Глянь, – тянет меня за рукав, – какой домик. Красота! Вот бы пожить в таком.
— Андрей Семенович, – отвечаю ему, – жильцы этих домов молят, чтобы их переселили. Внутри-то – труха, нет канализации и воды. Вывеску «охраняется государством» для дома соорудили, а об условиях жизни людей не подумали.
— Но ведь красиво! Глаз радуется. А вон рябинка... Глянь-ка, как гроздья ее ягод багряно светятся. Представь: встаешь утром, смотришь в окно, а тебе в глаза – эта красота.
— Пошли-пошли, – тороплю его, – опаздываем.
Но прошли сотню-вторую метров, и снова что-то увлекло его. И снова загорелись его глаза, лицо засветилось таким добрым-добрым светом, будто только сейчас и никогда больше ни красоты данного наличника, ни стройности этого вот дерева, ни раскидости тех вон кустов не будет. Он, конечно, знает, что будет, но такого, как сейчас, – не будет.
Потом мы ходили с ним и по Ханты-Мансийску… Уж в нем-то он знал каждую канавку и кустик. Но – все те же широко открытые радостные глаза всему приметному.
...Умению слагать стихи можно выучиться легко. Но мерные и рифмованные строки еще не делают автора их поэтом. Поэтом его делает умение видеть мир в том образном и единственном его проявлении, которое сродни открытию. Открыть мир словом – вот грань, отличающая поэта от стихотворца.
Андрей Тарханов – поэт, ибо умеет находить слово, вдруг открывающее нам обыденное радостно-неожиданным. Как вот в этой поэтической миниатюре:
Йодисто-рыжи
Апрельские шишки у ели.
Качается солнце
Забавной ромашкой над ней.
Глухарь на вершине.
Он смотрит на галечник мели,
Там четкий рисунок –
Следы великанов лосей.
Она не повествует, а точечно запечатлевает мир в его единственном, только в данный момент, но и вечном состоянии. Требует напряженной сосредоточенности и щедрости образного слова. В ней – запах, свет, пробуждение жизни, детали.
В поэтической миниатюре нет места и времени для разбега. Ее сюжетное движение оставляет за строкой экспозицию, его развитие и сразу дает кульминацию-взгляд, прорыв к целостной картине собственным, оставляя читателю душевным и жизненным опытом вызывать ассоциативные связи, в основе которых поэтом рожденное неожиданное слово – образ.
И здесь уместно привести изумительное по образному решению и мысли восьмистишие А. Тарханова:
Соловей поет –
Струны дрожанье.
Переливы трельи.
Вдруг – молчанье.
Он свои припоминает звуки.
Для чего ему такие муки?
Для чего приходится таиться?
Соловей боится...
Повториться.
Андрей Тарханов – лирик. Но творчество его не сводимо только к лирике. Он пробовал себя в прозе. В 1977 году в соавторстве с М. Вагатовой он издал сборник «Ханты-Мансийские сказки». В 1980-1981 годах опубликовал несколько рассказов. Написано им и несколько поэм. Гордится поэмой «Оранжевый остров спасения», гордится, что в 1969 году получил за нее благодарственное письмо от экипажа «Аполлон 13» и администрации НАСА.
Долго работал над поэмой «На последнем берегу». Она закономерна в его творчестве. Андрей Тарханов родился 13 октября 1936 года на реке Конда, в древней мансийской деревушке Аманья. Ее нет сегодня на карте Ханты-Мансийского округа. О ней, памятной по смутным детским впечатлениям деревне, он и пишет. Поэт прямо и публицистически остро ведет в поэме тему утраты своей малой родины. В ней боль детских воспоминаний и щемящая тревога. Это не ностальгия. Это нравственная память о корнях.
Ты знаешь сам: в Кондинском крае
Не стало больше сорока
Селений наших.
Словно стаи
Умчались в перелетном мае
В предел небесный на века.
Повторю: поэма эта необходима в творчестве Андрея Тарханова. Но сильнее всего он в лирике. А лирика его философична.
Небо («небесный предел») в поэтическом мире Андрея Тарханова-синоним Вечности. К нему (небу) и соответственно в Вечность, «с земли туманной просится мальчишки робкая рука» («Парящий купол»). Надеясь на торжество правды и красоты, мы, люди Земли, «в горе поднимаем взоры ввысь» («На вершине»). Небо лирического поэта дарует обращение к нему, приобщением к сокровенному. И постигается та единственная откровенность о сущем, которую человек ищет на земле всю свою жизнь. Диалог земли и неба («Поэту дан бунтарский склад души. Душе дай, небо, красоту Вселенной») и есть та безмолвность Вечности, которую поэт призван озвучить, услышав голос самого себя.
К звезде одинокой смятенно
Я чуткие руки простер.
Горит на виду у Вселенной
Мой тихий таежный костер.
Вот так же на дальней планете
Дорожный горит огонек.
И некто при синем рассвете
Услышать мечту мою смог.
Он видит в глубоком смятенье
Сквозь толщу родимых небес
Ночное земное свеченье
И мой растревоженный лес.
При нас вековая разлука –
При нем и, конечно, при мне.
И, мысленно видя друг друга,
Мы скорбно стоим в тишине.
Не будем торопиться видеть в этих строках косвенное влияние М. Лермонтова. Влияния нет, есть перекличка, в основе которой общий объект философских размышлений – Вечность и общий образный ход – Вселенная, как олицетворение этой Вечности. В Лермонтове, как ни в ком другом из великих поэтов-предшественников, Андрей Тарханов ощущает близкого ему по мысли и духу. Лермонтов заявлен и эпиграфами, и прямым цитированием, и перифразом строк. Но он – и это главное – в том ряду поэтов-бунтарей (по своей земной страстности) и поэтов-романтиков (по своей очарованности красотой Вселенной) одновременно, в котором – и Андрей Тарханов.
Скептики усмехнутся: равнозначен ли ряд? Я не о равнозначности, а о самом явлении рядности.
Выше я сказал, что Андрей Тарханов воспитан русской культурой. Но в его поэтическом мироощущении она органично сплавлена с культурой мансийской.
В предисловии к сборнику «Пасхальный день» (1993) он рассказывает о памятной с детства встрече Пасхи. И о запавших в душу словах бабушки: «Смотри, внучек, сейчас солнышко будет играть. Пасха сегодня».
У Андрея Тарханова мир начинается с природы.
От национальной культуры у Тарханова вера в «живую, одухотворенную связь с тайгой, с каждым деревом». От русской культуры – вера, которая «возвышала, звала в небо, звала в братство людей».
Книгу избранных стихотворений поэт назвал «Плач неба» (Тюмень, 1996).
Она прежде всего – о земле, о той красоте земного мира, который дарован нам, людям, самой Вселенной. Андрей Тарханов не только умеет видеть красоту, он очарован ею. Рассвет и закат, лес и река, мелодии бабьего лета и белая метелица равно радуют поэта, вызывая восторженное его признание: «И в мир многоцветный, ей-Богу, я словно ребенок влюблен».
Лирический герой поэта вписан в природный мир своего земного бытия. Трудно выделить его предпочтения, ибо волнуют его и «апрельские озера в синих латах» («Сомнения Весны»), и месяц «пожара рябин и берез» («Мой октябрь»), и «нерассказанная даль» моря («Я клятву дал тебе, о море...»). Ибо все это нераздельно и есть мир его бытия. А все, что есть в мире, – истинная благодать. И потому об обычном снегопаде он скажет: «Ниспослан снег».
Андрей Тарханов органично впитал свойственную его народу одухотворенную связь с природой. Он сам выделил характер этой – именно одухотворенной – связи.
За окнами певуче и багряно,
И стаи листьев к журавлям летят.
Пожар рябин волнует душу странно –
Невольно к небу поднимаешь взгляд.
Лес у него – то изначальное, что и есть жизнь. Вот в стихотворении «Пожар рябин», начальная строфа которого выше процитирована, лирический герой устремлен взглядом в небо, устремлен на встречу с неведомым и высоким. И там, на иной планете, он убежден, что найдет то, чего не может там не быть: «Планеты новой я привечу лес...»
Понятна одухотворенность его связи с миром природы. Это – связь с кровным, с предками, с истоками самого себя.
Пойду к отцовской роще дикой
И припаду к коре щекой.
И снова стану я великим
Перед Природой и собой.
Приведу тут же короткое, в четыре строки, стихотворение:
Здравствуй, лес –
Мой врачеватель,
И души моей ваятель,
А потом ее спаситель.
Это и есть лес Тарханова: врачеватель, хранитель, ваятель, спаситель.
Но бесконечная влюбленность в мир и благодарное приятие его Андреем Тархановым – не беззаботны.
Откуда плач?
Вчитываемся в стихотворение «Плач неба», по названию которого названа и книга. В Пасхальный день Христос оглядывает Землю: «Что творится?! Резня и пожары, крик младенцев и плач матерей...» И день, начавшийся солнечно, раздождился.
Небо плакало.
Люди молились
И своею виною казнились.
Небо плакало.
А небо, как я уже отметил выше, в поэтическом мире Андрея Тарханова – сама красота и высь Вселенной. И вот сама красота и высь, к которым людям устремиться бы, родительски плачут, глядя на людей.
Лирика Андрея Тарханова глубоко этична. Не нравоучениями и упреками, а демонстрацией и утверждением единственно достойной человека линии этического поведения. Своей этической философией она близка русской философии начала XX века.
Красота вселенского мира есть данность целого. Человек – часть мира. Часть не может обладать всеми качествами целого, совершенством целого. Достойно пройти по жизни, достойно, т.е. этично, вести себя можно, лишь преодолевая свое несовершенство.
И где найти такое средство,
Чтоб жить возвышенно, легко?
Все беды от несовершенства
Ума и сердца своего.
Заметьте: своего. Начни с себя. Осознать свое несовершенство, значит, сделать первый шаг к совершенствованию.
Здесь самое время назвать имя еще одного великого писателя, которое не раз возникает на страницах книги «Плач неба», – Ф. Достоевский. Возникает он и афоризмом: «Красотою спасется мир...». Мы привыкли к формуле «Красота спасет мир...», где красота – нечто активное, что вдруг явится и спасет нас, будем лишь ждать и впитывать ее. Андрей Тарханов дает иную формулу: «Красотою спасется мир...» В ней – мир (мы) активны. Возвратная частица «ся» указывает, что мир (мы, каждый) спасемся (сами, а не кто-то спасет) красотою (совершенством). А для начала согласимся: «все беды от несовершенства ума и сердца своего».
Плач неба – вековая тоска по идеалу, по красоте и выси, достойных человека. А тревога поэта, его печали и боли, им добровольно, по предназначению поэта, приняты на себя словно в искупление.
Перечитайте весьма частые размышления Андрея Тарханова о предназначении поэта и вы, читатель, откроете тяжесть ноши, принимаемой им. Стихотворцу нет дела до этой ноши, поэта без нее нет.
Как справедливость миру дан поэт.
А зло... оно всегда неугомонно:
Политикам вручает чашу бед,
А те алкают целеустремленно.
Кощунство это чувствует поэт,
И восстает отважно, одиноко...
На зов поэта в мир идет рассвет,
И для души струится ввысь дорога.
Слово поэта – «ввысь дорога». К такому слову стремится Андрей Тарханов.
В статье о поэте трудно обойтись без стихов. Я много цитировал, чтобы не мои слова, а сами стихотворные строки Андрея Тарханова открывали поэта.
В заключение приведу еще одно «Выртум» (красное озеро).
Только утро наступает,
Выртум – чаша на бугре –
Заалеет, засияет,
Как рябина в сентябре.
В полдень озеро бледнеет.
Пара лебедей в тиши
Час от часа розовеет,
Розовеют камыши.
Ночью лось прядет ушами,
В красных водах жутко плыть.
Удивленными глазами
На него взирает выпь.
Птица желтая ночная
Видит нынче при луне,
Как, рубиново мерцая,
Звезды плавают на дне.
Ю. А. Мешков
АНДРЕЙ ТАРХАНОВ:
«КАК СПРАВЕДЛИВОСТЬ МИРУ ДАН ПОЭТ»
Мансийский поэт Андрей Тарханов пишет на русском языке. Он хорошо знает свою национальную культуру. Но воспитан он на русской культуре.
Его поэтические способности проявились еще в школе. Они были развиты в годы учебы в Ханты-Мансийском педагогическом училище. Это училище еще с 30-х годов стало кузницей кадров национальной интеллигенции. Потом он учился в Ленинградском педагогическом институте им. А. И. Герцена. Кстати, факультет северных народов этого института закончили очень многие представители малочисленных народов Севера, к нему у них до сих пор не просто уважительное, а трепетное отношение.
Там же, в Ленинграде, Андрей Тарханов и дебютировал как поэт. И к окончанию учебы его уже знали по ряду интересных публикаций. Вернувшись на родину, он работал корреспондентом на окружном радио, потом редактором на телевидении. В 1963 году издал первую книгу стихов. Потом на какое-то время замолчал. Это были годы обретения своего поэтического голоса, своего видения мира, утверждения себя. В 70-е годы снова начал активно печататься, теперь уже окончательно утвердившись в правильности избранной поэтической стези.
...Шли мы с ним как-то прохладным октябрем по старой части Тюмени. Торопились. Мы уже опаздывали в Институт культуры, где была назначена его встреча со студентами. Но вдруг Андрей останавливается:
Глянь, – тянет меня за рукав, – какой домик. Красота! Вот бы пожить в таком.
— Андрей Семенович, – отвечаю ему, – жильцы этих домов молят, чтобы их переселили. Внутри-то – труха, нет канализации и воды. Вывеску «охраняется государством» для дома соорудили, а об условиях жизни людей не подумали.
— Но ведь красиво! Глаз радуется. А вон рябинка... Глянь-ка, как гроздья ее ягод багряно светятся. Представь: встаешь утром, смотришь в окно, а тебе в глаза – эта красота.
— Пошли-пошли, – тороплю его, – опаздываем.
Но прошли сотню-вторую метров, и снова что-то увлекло его. И снова загорелись его глаза, лицо засветилось таким добрым-добрым светом, будто только сейчас и никогда больше ни красоты данного наличника, ни стройности этого вот дерева, ни раскидости тех вон кустов не будет. Он, конечно, знает, что будет, но такого, как сейчас, – не будет.
Потом мы ходили с ним и по Ханты-Мансийску… Уж в нем-то он знал каждую канавку и кустик. Но – все те же широко открытые радостные глаза всему приметному.
...Умению слагать стихи можно выучиться легко. Но мерные и рифмованные строки еще не делают автора их поэтом. Поэтом его делает умение видеть мир в том образном и единственном его проявлении, которое сродни открытию. Открыть мир словом – вот грань, отличающая поэта от стихотворца.
Андрей Тарханов – поэт, ибо умеет находить слово, вдруг открывающее нам обыденное радостно-неожиданным. Как вот в этой поэтической миниатюре:
Йодисто-рыжи
Апрельские шишки у ели.
Качается солнце
Забавной ромашкой над ней.
Глухарь на вершине.
Он смотрит на галечник мели,
Там четкий рисунок –
Следы великанов лосей.
Она не повествует, а точечно запечатлевает мир в его единственном, только в данный момент, но и вечном состоянии. Требует напряженной сосредоточенности и щедрости образного слова. В ней – запах, свет, пробуждение жизни, детали.
В поэтической миниатюре нет места и времени для разбега. Ее сюжетное движение оставляет за строкой экспозицию, его развитие и сразу дает кульминацию-взгляд, прорыв к целостной картине собственным, оставляя читателю душевным и жизненным опытом вызывать ассоциативные связи, в основе которых поэтом рожденное неожиданное слово – образ.
И здесь уместно привести изумительное по образному решению и мысли восьмистишие А. Тарханова:
Соловей поет –
Струны дрожанье.
Переливы трельи.
Вдруг – молчанье.
Он свои припоминает звуки.
Для чего ему такие муки?
Для чего приходится таиться?
Соловей боится...
Повториться.
Андрей Тарханов – лирик. Но творчество его не сводимо только к лирике. Он пробовал себя в прозе. В 1977 году в соавторстве с М. Вагатовой он издал сборник «Ханты-Мансийские сказки». В 1980-1981 годах опубликовал несколько рассказов. Написано им и несколько поэм. Гордится поэмой «Оранжевый остров спасения», гордится, что в 1969 году получил за нее благодарственное письмо от экипажа «Аполлон 13» и администрации НАСА.
Долго работал над поэмой «На последнем берегу». Она закономерна в его творчестве. Андрей Тарханов родился 13 октября 1936 года на реке Конда, в древней мансийской деревушке Аманья. Ее нет сегодня на карте Ханты-Мансийского округа. О ней, памятной по смутным детским впечатлениям деревне, он и пишет. Поэт прямо и публицистически остро ведет в поэме тему утраты своей малой родины. В ней боль детских воспоминаний и щемящая тревога. Это не ностальгия. Это нравственная память о корнях.
Ты знаешь сам: в Кондинском крае
Не стало больше сорока
Селений наших.
Словно стаи
Умчались в перелетном мае
В предел небесный на века.
Повторю: поэма эта необходима в творчестве Андрея Тарханова. Но сильнее всего он в лирике. А лирика его философична.
Небо («небесный предел») в поэтическом мире Андрея Тарханова-синоним Вечности. К нему (небу) и соответственно в Вечность, «с земли туманной просится мальчишки робкая рука» («Парящий купол»). Надеясь на торжество правды и красоты, мы, люди Земли, «в горе поднимаем взоры ввысь» («На вершине»). Небо лирического поэта дарует обращение к нему, приобщением к сокровенному. И постигается та единственная откровенность о сущем, которую человек ищет на земле всю свою жизнь. Диалог земли и неба («Поэту дан бунтарский склад души. Душе дай, небо, красоту Вселенной») и есть та безмолвность Вечности, которую поэт призван озвучить, услышав голос самого себя.
К звезде одинокой смятенно
Я чуткие руки простер.
Горит на виду у Вселенной
Мой тихий таежный костер.
Вот так же на дальней планете
Дорожный горит огонек.
И некто при синем рассвете
Услышать мечту мою смог.
Он видит в глубоком смятенье
Сквозь толщу родимых небес
Ночное земное свеченье
И мой растревоженный лес.
При нас вековая разлука –
При нем и, конечно, при мне.
И, мысленно видя друг друга,
Мы скорбно стоим в тишине.
Не будем торопиться видеть в этих строках косвенное влияние М. Лермонтова. Влияния нет, есть перекличка, в основе которой общий объект философских размышлений – Вечность и общий образный ход – Вселенная, как олицетворение этой Вечности. В Лермонтове, как ни в ком другом из великих поэтов-предшественников, Андрей Тарханов ощущает близкого ему по мысли и духу. Лермонтов заявлен и эпиграфами, и прямым цитированием, и перифразом строк. Но он – и это главное – в том ряду поэтов-бунтарей (по своей земной страстности) и поэтов-романтиков (по своей очарованности красотой Вселенной) одновременно, в котором – и Андрей Тарханов.
Скептики усмехнутся: равнозначен ли ряд? Я не о равнозначности, а о самом явлении рядности.
Выше я сказал, что Андрей Тарханов воспитан русской культурой. Но в его поэтическом мироощущении она органично сплавлена с культурой мансийской.
В предисловии к сборнику «Пасхальный день» (1993) он рассказывает о памятной с детства встрече Пасхи. И о запавших в душу словах бабушки: «Смотри, внучек, сейчас солнышко будет играть. Пасха сегодня».
У Андрея Тарханова мир начинается с природы.
От национальной культуры у Тарханова вера в «живую, одухотворенную связь с тайгой, с каждым деревом». От русской культуры – вера, которая «возвышала, звала в небо, звала в братство людей».
Книгу избранных стихотворений поэт назвал «Плач неба» (Тюмень, 1996).
Она прежде всего – о земле, о той красоте земного мира, который дарован нам, людям, самой Вселенной. Андрей Тарханов не только умеет видеть красоту, он очарован ею. Рассвет и закат, лес и река, мелодии бабьего лета и белая метелица равно радуют поэта, вызывая восторженное его признание: «И в мир многоцветный, ей-Богу, я словно ребенок влюблен».
Лирический герой поэта вписан в природный мир своего земного бытия. Трудно выделить его предпочтения, ибо волнуют его и «апрельские озера в синих латах» («Сомнения Весны»), и месяц «пожара рябин и берез» («Мой октябрь»), и «нерассказанная даль» моря («Я клятву дал тебе, о море...»). Ибо все это нераздельно и есть мир его бытия. А все, что есть в мире, – истинная благодать. И потому об обычном снегопаде он скажет: «Ниспослан снег».
Андрей Тарханов органично впитал свойственную его народу одухотворенную связь с природой. Он сам выделил характер этой – именно одухотворенной – связи.
За окнами певуче и багряно,
И стаи листьев к журавлям летят.
Пожар рябин волнует душу странно –
Невольно к небу поднимаешь взгляд.
Лес у него – то изначальное, что и есть жизнь. Вот в стихотворении «Пожар рябин», начальная строфа которого выше процитирована, лирический герой устремлен взглядом в небо, устремлен на встречу с неведомым и высоким. И там, на иной планете, он убежден, что найдет то, чего не может там не быть: «Планеты новой я привечу лес...»
Понятна одухотворенность его связи с миром природы. Это – связь с кровным, с предками, с истоками самого себя.
Пойду к отцовской роще дикой
И припаду к коре щекой.
И снова стану я великим
Перед Природой и собой.
Приведу тут же короткое, в четыре строки, стихотворение:
Здравствуй, лес –
Мой врачеватель,
И души моей ваятель,
А потом ее спаситель.
Это и есть лес Тарханова: врачеватель, хранитель, ваятель, спаситель.
Но бесконечная влюбленность в мир и благодарное приятие его Андреем Тархановым – не беззаботны.
Откуда плач?
Вчитываемся в стихотворение «Плач неба», по названию которого названа и книга. В Пасхальный день Христос оглядывает Землю: «Что творится?! Резня и пожары, крик младенцев и плач матерей...» И день, начавшийся солнечно, раздождился.
Небо плакало.
Люди молились
И своею виною казнились.
Небо плакало.
А небо, как я уже отметил выше, в поэтическом мире Андрея Тарханова – сама красота и высь Вселенной. И вот сама красота и высь, к которым людям устремиться бы, родительски плачут, глядя на людей.
Лирика Андрея Тарханова глубоко этична. Не нравоучениями и упреками, а демонстрацией и утверждением единственно достойной человека линии этического поведения. Своей этической философией она близка русской философии начала XX века.
Красота вселенского мира есть данность целого. Человек – часть мира. Часть не может обладать всеми качествами целого, совершенством целого. Достойно пройти по жизни, достойно, т.е. этично, вести себя можно, лишь преодолевая свое несовершенство.
И где найти такое средство,
Чтоб жить возвышенно, легко?
Все беды от несовершенства
Ума и сердца своего.
Заметьте: своего. Начни с себя. Осознать свое несовершенство, значит, сделать первый шаг к совершенствованию.
Здесь самое время назвать имя еще одного великого писателя, которое не раз возникает на страницах книги «Плач неба», – Ф. Достоевский. Возникает он и афоризмом: «Красотою спасется мир...». Мы привыкли к формуле «Красота спасет мир...», где красота – нечто активное, что вдруг явится и спасет нас, будем лишь ждать и впитывать ее. Андрей Тарханов дает иную формулу: «Красотою спасется мир...» В ней – мир (мы) активны. Возвратная частица «ся» указывает, что мир (мы, каждый) спасемся (сами, а не кто-то спасет) красотою (совершенством). А для начала согласимся: «все беды от несовершенства ума и сердца своего».
Плач неба – вековая тоска по идеалу, по красоте и выси, достойных человека. А тревога поэта, его печали и боли, им добровольно, по предназначению поэта, приняты на себя словно в искупление.
Перечитайте весьма частые размышления Андрея Тарханова о предназначении поэта и вы, читатель, откроете тяжесть ноши, принимаемой им. Стихотворцу нет дела до этой ноши, поэта без нее нет.
Как справедливость миру дан поэт.
А зло... оно всегда неугомонно:
Политикам вручает чашу бед,
А те алкают целеустремленно.
Кощунство это чувствует поэт,
И восстает отважно, одиноко...
На зов поэта в мир идет рассвет,
И для души струится ввысь дорога.
Слово поэта – «ввысь дорога». К такому слову стремится Андрей Тарханов.
В статье о поэте трудно обойтись без стихов. Я много цитировал, чтобы не мои слова, а сами стихотворные строки Андрея Тарханова открывали поэта.
В заключение приведу еще одно «Выртум» (красное озеро).
Только утро наступает,
Выртум – чаша на бугре –
Заалеет, засияет,
Как рябина в сентябре.
В полдень озеро бледнеет.
Пара лебедей в тиши
Час от часа розовеет,
Розовеют камыши.
Ночью лось прядет ушами,
В красных водах жутко плыть.
Удивленными глазами
На него взирает выпь.
Птица желтая ночная
Видит нынче при луне,
Как, рубиново мерцая,
Звезды плавают на дне.