О поэтах хороших и разных
Ю. А. Мешков
ВЛАДИСЛАВ ЗАНАДВОРОВ
Как-то довелось мне рецензировать рефераты старшеклассников по литературе. Среди работ, посвященных преимущественно известным именам и книгам, внимание остановило сочинение десятиклассницы о Владиславе Занадворове. Она писала о чувстве, которое испытала, познакомившись с жизнью и творчеством земляка – уральского поэта. Для нее открылась судьба, в которой органично сплелись биография и творчество, жизненный путь реального лица, побуждения лирического героя его стихов и история поколения.
...Весной 1939 года поэт-геолог Владислав Занадворов снимался с одного временного, но уже обжитого места и должен был отправиться – опять-таки на время – в другое.
Экспедиционная жизнь, которую он любил, полна романтики. Но она полна и бытовых неудобств, серьезных опасностей, неизвестности. И потому, привыкнув к ней, привыкаешь не особенно грустить при частых разлуках и прощаниях. Друзья сошлись за импровизированным столом. Закусили-выпили, попросили хозяина почитать стихи. И Владислав Занадворов прочитал недавно написанное им стихотворение-балладу «Шлем».
Старый шлем на стене. Он пробит пулями в двух местах, дважды штопан рукой старой матери. Бывает, долго она смотрит на шлем, а потом переводит взгляд на младшего сына. Во взгляде ее немой вопрос, и младший, угадывая его, отвечает:
О мать родная! Ведь и мне,
Как брату и отцу,
Не раз испытанный в войне
Придется шлем к лицу!
И потому, что мне всегда
Простор Отчизны мил,
Не опозорю никогда
Я славу двух могил!
А коль со знаменем в руках
Меня убьют враги, –
Ты шлем, зашитый в трех местах,
Для внуков сбереги.
Хозяйка квартиры, в которой остановился Занадворов, тоже слушала это стихотворение. Вспомнилась ли ей судьба своих близких или женским сердцем заглянула в судьбу сидящих за столом молодых парней, но она, не стыдясь, заплакала.
В стихотворении «Шлем» и предчувствие судьбы, и настроения поколения предвоенных лет. Тогда же от имени поколения Николай Майоров написал поистине пророческие строки:
Мы были высоки, русоволосы,
Вы в книгах прочитаете, как миф,
О людях, что ушли, недолюбив,
Не докурив последней папиросы...
Николай Майоров погиб под Смоленском 8 февраля 1942 года.
Владислав Занадворов не подлежал призыву в армию. Но он писал с начала войны одно заявление за другим, убеждал, просил, настаивал. И в феврале 1942 года был призван. Последовали краткосрочные курсы, марши, первые бои.
18 ноября 1942 года разгорелся бой у деревни Русаково Чернышевского района Ростовской области. Младший лейтенант, командир огнеметной команды Владислав Занадворов с огнеметом пополз к вражескому дзоту, мешавшему наступлению. Здесь и оборвалась жизнь поэта...
Не только стихи поэта, но и его биография имеет немалое познавательное значение. Заинтересовавшись стихами, читатель стремится возможно больше узнать о личности поэта, его жизни, реальных биографических моментах, чтобы лучше понять творчество. Но возможен ведь и иной путь: читатель заинтересовался жизненной судьбой поэта, его биографией или даже одним фактом из биографии и – отталкиваясь от этого интереса, пришел к его стихам.
Я разделяю суждение о настоятельной необходимости изучать жизнь и биографию писателей, не отделяя их судьбу от их книг. Это особо важно в тех случаях, когда мы говорим о поэте, чье творчество в силу тех или иных причин не получило широкой известности, чьи стихи не вошли в популярные антологии и хрестоматии...
Жизненная судьба Владислава Занадворова обладает многими привлекательными чертами как типичная судьба представителя поколения 30-х годов. А за тридцатыми шли те самые «сороковые, роковые», которые они и вынесли на своих плечах.
Юными остались в памяти Георгий Суворов и Михаил Кульчицкий, Николай Отрада и Павел Коган, Николай Майоров и Владислав Занадворов... Немного и не всегда достаточно умело сказали они о себе. Но сказанное ими волнует искренностью порыва, страстностью убеждения. Да, стихи их занимают скромное место в тысячелистной книге отечественной поэзии. Но они принадлежат не только поэзии, а и истории. И мне, право, жаль, что в тематике школьных сочинений и рефератов их имена стали отсутствовать.
Двадцать восемь прожитых Владиславом Леонидовичем Занадворовым лет наполнены были большим напряжением. Они прожиты им всерьез и с какой-то доброй, завидной «жадностью».
Он родился 15 сентября 1914 года в городе Перми. Отец был инженером-строителем. Беспокойная профессия отца заставляла семью часто менять место жительства. Так Владислав в детские и отроческие годы сполна вкусил радость открытия новых мест. С отцом он изъездил почти весь Урал и часть Западной Сибири. А когда ему исполнилось пятнадцать лет решил выучиться на геолога.
Решение было в духе времени.
В 1929 году поступил в Свердловский геологоразведочный техникум. После второго курса ему предложили специализироваться по маркшейдерскому делу. А он хотел быть разведчиком недр, его манили нехоженые дали. Владислав отказался подчиниться решению администрации техникума. Он яростно доказывал, требовал, протестовал. А когда зачисление все же состоялось и его желание не было удовлетворено, Занадворов заупрямился. Даже исключение из техникума его не остановило.
Поколение писателей, вступивших в литературу в 30-е годы, начинало свои биографии на стройках, у станков, в экспедициях. Время легких путей не предлагало. Суровая правда времени откроется позже контекстом эпохи, итогами судьбы народа, откроется правдой истории. Поколение Занадворова жило в том времени, и были они детьми своего времени, возбуждено глотали его ветер, обжигались им.
Владислав Занадворов по своему характеру был человеком деятельным. Трудолюбие и презрение к праздности воспитаны в нем были еще в семье. Деятельное начало в его характере счастливо соединялось с настойчивостью, осознанным пониманием цели.
Жизненная судьба Занадворова определилась рано. «С 1930года, – писал он в автобиографии, – начал странствовать самостоятельно в геологических партиях, в экспедициях. Это были годы первой пятилетки, когда нас – подростков – властно влекла к себе жизнь и нам, конечно, не сиделось дома. Потрепанные учебники были закинуты в угол, на ноги обуты походные сапоги и ветер скитаний обжигал щеки... За эти годы я побывал в Казахстане, жил в Ленинграде, работал за Полярным кругом, в Северной Карелии, на Колымском полуострове. Я накрепко полюбил Север и людей, покоряющих его. Похоже на то, что я оставил там свое сердце и мне еще придется вернуться за ним».
Об этом он скажет и стихами:
Я не знаю, что сердцу дороже –
То ли с детства родимый Урал,
То ли мурманских тундр бездорожье,
То ль места, где еще не бывал.
Первые стихи Владислава Занадворова появились в печати в 1932 году, на страницах свердловского журнала «Штурм».
В год литературного дебюта Занадворова Эдуард Багрицкий написал поэму «Смерть пионерки». В заключительных строках поэмы обозначен путь поколения, вступавшего в жизнь под раскаты битв гражданской войны: «Нас водила молодость в сабельный поход...» Молодость тех, кто вступал в жизнь вначале 30-х годов, была иной. И как бы отталкиваясь от строк Багрицкого, Занадворов так напишет о своем поколении:
Чтоб радость несмолкаемая пела
В ударах крови, как в снегу родник,
Нам молодость навеки повелела
Свои мечты с грядущим породнить.
Нас молодость водила по Игарке,
По первобытным тропам Колымы,
И вот из этой молодости жаркой,
Как из железа, выкованы мы.
В год литературного дебюта ему было всего лишь 18 лет. Но за плечами уже было два года трудовой биографии.
Он считает себя знающим жизнь. Внешние атрибуты романтики не могли не увлечь молодого человека. Поэзия скитаний далека от сентиментальных вздыханий. В его стихи приходят герои «вчерашнего дня»: то главарь бандитов, то пропойца-шахтер, то бродяга, опустившийся на дно жизни. Север немало дарил таких встреч, он обустраивался лагерными вышками и бараками, превращался в ГУЛАГ. Этот Север потом найдет своих писателей и поэтов.
Стихи Владислава Занадворова в начальный период его творчества (1932–1935) полны ощущения пульса времени, принятого им в пафосном, созидательном аспекте. Этот созидательный аспект времени организует экзотику скитания и поглощает ее.
За черными хребтами,
За разношерстием путей
Эпоха строится руками
Твоих единственных друзей.
Позже он напишет стихотворение «Чудо». Поэт еще продолжает восхищаться романтикой скитания. Но в этих скитаниях самым большим чудом оказывается открывшийся на таежной дороге, оторванный от большого мира рабочий поселок, картина строительства.
По пням, по утесам.
Карабкаясь до облаков,
Безмолвно всходила на приступ
Дивизия черных копров.
И всюду, счастливый, я видел
Живых, настоящих людей,
Воспитанный в бурях и громах
Своих закадычных друзей.
И поэт стремится населить свои стихи «живыми, настоящими людьми», рассказать об их делах. Таков его первый цикл стихотворений «Кизел», поэма «Путь инженера», ряд других публикаций в периодике и сборниках Свердловска, Перми, Ленинграда. Однако первые эти крупные публикации не выходили за пределы стихотворной констатации факта, взволнованного поэтического отклика.
Герой Занадворова еще только открывал для себя мир, и это открытие фиксировалось поэтом:
Рубашка, тужурка, ботинки –
Немудрое барахло.
И вдаль уводили тропинки,
Чтоб сердце назад не влекло,
Чтоб Родину видеть и всюду
Встречать мне родные края...
Герой Занадворова искренен в своей патетике:
Мы тундру заносим на кальковый лист,
Исследуем недра своими руками.
Суровая молодость! Социализм
На Север упорно шагает за нами.
И таких, в духе времени, восклицаний, как приведенное из стихотворения «На север», у поэта немало. Но одни риторические восклицания, намечая содержательный стержень героя, еще не раскрывают его сути. Характер раскрывается в действии, в поступках, в конкретности свершений, в напряжении и глубине лирического переживания.
Успехом, большой творческой удачей в этом направлении стало стихотворение «Временный барак». На первом плане здесь не производство и колоритные детали экзотики, а поэтизированный в суровой реальности времени образ.
Я бываю рад, как другу,
Увидав сквозь полумрак
Сшитый на скорую руку
Старый временный барак.
Все былое в миг единый
Оживает предо мной:
Грубый стол и посредине
Смятый чайник жестяной.
Поэт верно и точно отмечает детали этого своеобразного быта. Но не они на первом плане, они лишь закрепляют мысль.
А она – в раскрытии дыхания времени, его атмосферы, его молодой, неудержимой устремленности. Барак – лишь веха на пути страны, но памятная веха.
Пусть же новым поколеньям
Он останется, как след,
Тех, достойных изумленья,
Опаленных бурей лет.
Во второй половине 30-х годов главное внимание Владислава Занадворова было направлено уже не на выявление примет и пафоса времени, а на раскрытие характера своего героя. Его герой теперь не только мечтает «о дальних, неисхоженных просторах», он стремится осмыслить себя, свою судьбу в ряду других.
Творчество Занадворова обретает эпическую направленность. С этим связано и его обращение к прозе.
В одном из писем Владислав Занадворов выскажет убеждение: «Нельзя быть средним, обычным, заштатным литератором, художником, артистом. Искусство не может мириться на малом. Уж лучше им совсем не заниматься, чем ограничиться на этом» (Письма В. Занадворова приводятся по его архиву в Музее писателей Урала.).
Стремясь расширить горизонты творчества, он пишет повесть «Медная гора», рассказы «Аномалия», «В подземном лабиринте», «Мужество», «Письмо», «Привязанность».
Повесть «Медная гора» – о мужестве и труде геологов, открывающих кладовые Северного Урала. Написана она рукой еще неопытной. Но утверждающий пафос ее очевиден. Повесть обобщала впечатления молодого поэта-геолога.
Занадворов мечтал о практической работе, открытиях, дальних маршрутах. Он не считает себя пока достаточно подготовленным, чтобы стать профессиональным литератором. Главным в своей жизни он считает геологию. А литературное творчество – чтобы оформить впечатления.
С 1935 года Владислав Занадворов – студент геологического факультета Уральского государственного университета. Геолог и писатель А. Малахов, работавший в те годы в университете, вспоминает, что внешне Занадворов ничем не выделялся из общей студенческой массы. Но вот он приходит пересдать на повышенную оценку экзамен. На счастье, ему выпал вопрос о геологии Кольского полуострова, где он бывал и работал в экспедициях.
«Вот здесь-то, – вспоминал профессор, – и сверкнула та природная грань, тот жадный интерес к жизни, который все время тянул его к приключениям, к перемене мест. Тяга к неизвестному была его главной движущей силой. Любовь к жизни и чувство товарищества были, пожалуй, основными чертами его неуемного характера» (Малахов А. Природная грань // Урал. 1960. № 5. С. 93).
Заканчивал он учебу уже в Перми: геофак Уральского университета был объединен с геофаком Пермского университета. В 1940 году В. Занадворов получает диплом с отличием.
К этому времени стала определяться и литературная судьба Владислава Занадворова. Его стихи и рассказы часто появляются в журналах, альманахах и газетах. Готовится его первый поэтический сборник.
В том же 1940 году в Москве в Союзе писателей прошло обсуждение стихов уральского поэта Владислава Занадворова.
Почти все выступавшие на обсуждении отмечали, что в стихах Владислава Занадворова еще не стерты следы ученичества. Поэту пришлось смутиться, когда Иосиф Уткин прочел вслух две первые строки его стихотворения «Компас»: «Как-то раз в тоске упорной Прибирал я стол...» – и вслед за этим строки М. Лермонтова: «Как-то раз перед толпою Соплеменных гор...».
Участники обсуждения справедливо говорили, что «Полярник» Занадворова близок симоновскому «Амундсену», а «Походный рюкзак» интонационно напоминает его поэму «Пять странниц». Ощутимо также влияние английского поэта Р. Киплинга.
Но все выступавшие на обсуждении стихов уральского поэта сошлись во мнении, что талант его – все-таки самобытен, а жизненный опыт обеспечивает ту значительность содержания, с которым он может выйти к читателю. Так, поэтесса Надежда Павлович отметила, что стихи Занадворова «подкупают силой обобщения, удивляют огромным комплексом ассоциаций, искренностью чувств, дыханием истории, которая делается для поэта личным фактом». Да и Иосиф Уткин, наиболее резко и конкретно критиковавший поэта, признал, что стихи его – «очень симпатичные, говорящие о том, что у товарища есть поэтический талант».
В целом обсуждение прошло успешно. Размышляя о причинах, обеспечивших успех уральского поэта в Москве, С. Гинц писал: «Однако здоровое начало и прекрасное общественное и художественное чутье, благородная работа геолога, обстановка непрерывного, напряженного, творческого труда советских людей, в которой он все время находился, помог ли найти верный, свой путь» (Гинц С. Владислав Занадворов. Пермь, 1963. С. 30).
Рукописи Занадворова – это чаще листочки, вырванные из школьной тетрадки в косую линейку или полевого блокнота и исписанные торопливым, неразборчивым почерком. В них нередко загнуты углы, оторваны края.
Поэт упорно работает над своими стихами, ищет верное слово, единственно нужную интонацию. Он часто возвращался к написанному. Вот стихотворение «Щит». Сначала первая строка второй строфы записалась так: «Безвестный ратник здесь расстался с жизнью...» Строка не понравилась поэту, он дает ее другой вариант: «Его владелец, может, пал безгласным...» Но этот второй вариант сразу бракуется, записывается новая строка: «Его владелец, может, пал без жизни...» На обсуждение в Москве Занадворов представил стихотворение «Щит» с этой строкой, но она была раскритикована как неуклюжая. Вернувшись домой, он вновь правит стихотворение, и в итоге – сохраняет самую первую редакцию:
Мы щит нашли на поле Куликовом
Среди травы, в песке заросших ям.
Он медью почерневшей был окован
И саблями изрублен по краям.
Безвестный ратник здесь расстался с жизнью,
Подмят в бою татарским скакуном,
Но все же грудь истерзанной отчизны
Прикрыл он верным дедовским щитом.
Примеры творческой неудовлетворенности хранят многие черновики поэта. Вот стихотворение «Два листка». Вначале записано:
Он станет средь мертвой (вариант: всякой)
Рухляди на свалке
Достойной пищей для червей...
Затем строки обретают большую упорядоченность:
Настанет время – и на свалке
Он ляжет пищей для червей.
«Настанет время» – указание на некую неопределенность, неизбежность, установленную самой природой. Здесь есть свой философский смысл. Но активный характер лирического Героя поэта не приемлет пассивного ожидания, он действием торопит время. И окончательный вариант несет в себе действенное начало, ускоряющее неизбежное:
Придет садовник – и на свалке
Он ляжет пищей для червей.
... Первая книга Владислава Занадворова вышла в Свердловске в 1941 году. Она вышла буквально за несколько дней до начала войны. Поэт назвал ее широко и открыто: «Простор».
Девятнадцать стихотворений в этой первой и единственной прижизненной книге В. Занадворова. Пафос ее – в ощущении полноты жизни. Лирический герой поэта – молодой геолог, веселый, уверенный в себе, умеющий радоваться, привыкший к неудобствам. Как бы подчеркивая упорность его стремлений к простору, некую не только пространственную, но и нравственную целеустремленность, эпиграфом к книге поэт взял пушкинские строки: «Непреклонность и терпенье Гордой юности моей».
Заключало книгу стихотворение «Жажда». Оно – о том бескрайнем мире, что открылся вступившему в него герою. А мир открылся ему «во всем величьи Еще незавершенных дел».
Он звал нас, ясный и влекущий,
Он был податлив, как руда,
Расцвет предчувствия грядущий
В дыханьи нашего труда.
Стихотворение «Жажда» раскрывало и то главное, чем наполнилась жизнь лирического героя книги:
И мне тот день других дороже,
Что завтра должен наступить,
Но с каждым днем, чем дольше прожил,
Тем все сильней хочу я жить!
В сборник «Простор» вошли далеко не все стихи, написанные Владиславом Занадворовым к тому времени. И далеко не все, которые он предполагал вначале включить. После московского обсуждения поэт стал очень строг в их отборе и довольно самокритичен в оценке их достоинств.
В стихи сборника «Простор», как и в творчество многих поэтов конца 30-х годов, настойчиво входит тема героического прошлого Родины. Время дышало предчувствием неизбежного и скорого военного столкновения с фашизмом. Красноармейские стихи Алексея Суркова, стихи Константина Симонова об Испании и Халхин-Голе, оборонные песни Василия Лебедева-Кумача подкрепляли это предчувствие.
В стихотворении «Щит» Занадворов рассказывает о найденном на Куликовом поле древнем щите. В этом факте открывалась не просто память пусть о великом, но давнем событии истории, а истоки могучего движения Родины. Поэт завершает стихотворение упоминанием трехгранного штыка недавних боев и тем протягивает нить к современности. В ряде других стихотворений он вновь возвращается к традициям воинского подвига. Героическое прошлое Родины, готовность защитить ее – слагаемые характера лирического героя поэта. Но раскрывается он в первую очередь в его сегодняшних делах.
Во второй половине 30-х годов «ура-ударные» стихи, написанные по принципу «увидел-воспел», уже не удовлетворяют Занадворова. Для многих в то время лирика все еще была синонимом «индивидуалистической поэзии». Но время требовало лирики. Путь именных од «к дате» и стихотворных рапортов многим помогал быть «на виду», но отвращал от поэзии.
Примечательна в этом смысле судьба уральского поэта Константина Реута, который стремительно завоевал признание: его первая книга вышла в 1934 году, он стал делегатом Первого съезда писателей.
Его стихи – взволнованный отклик молодого современника на события текущего дня. Цельность поэтического мира Реута ничем не омрачена, она гармонична в самом главном созвучии с временем. Эффект эстетического воздействия стиха поэт видел в том, что современник-читатель откроет в нем им же пережитое, встретится и узнает то, что и ему памятно. Сошлюсь на стихотворение «Я не помню сейчас ни лица твоего и ни смеха...». Оно адресовано любимой. Но неожиданен поворот в решении традиционной темы расставания влюбленных. Он не может отыскать ее, но нет чувства потери, нет чувства грусти. А есть своеобразная радость: «У многих девушек ликующей столицы Я узнаю твой голос и глаза!».
А во второй половине 30-х годов, когда явно стало ощущаться обеднение лирического потенциала поэзии, Константин Реут, исчерпав себя и осознав это, отходит от поэтического творчества. Он обращается к журналистике, пишет газетные очерки и не выступает со стихами.
К. Реут был всего тремя годами старше В. Занадворова. Он погиб на фронте в том же, что и Занадворов, 1942 году. Они были людьми одного поколения и одного времени. Но там, где поэт Реут вынужден был «сойти с дистанции», поэт Занадворов как раз набирал силу.
В сборник «Простор» вошли лучшие стихотворения Владислава Занадворова, среди них уже называвшиеся «Шлем», «Временный барак», «Щит» и др. Среди несомненных поэтических его удач следует назвать и «Походный рюкзак».
Над моей кроватью
Все годы висит неизменно,
Побуревший на солнце,
Потертый походный рюкзак.
В нем хранятся консервы,
Одежды запасная смена,
В боковом отделенье –
Завернутый в кальку табак.
Может, завтрашней ночью
Прибудет приказ управленья,
И, с тобой не простившись,
Рюкзак я поспешно сниму...
В этом стихотворении сегодня можно вычитать и тревожное ожидание насильного, вынужденного расставанья, неожиданного ареста, столь частых в то репрессивное время. Но о «мешке вещевом» как примете быта писал и Константин Симонов. Это типологическое сходство, думается, отражает реалии времени. Они же и в очень сходных «Песне о брезентовой палатке» Бориса Ручьева и «Временном бараке» Занадворова.
Мотив возможной и неожиданной разлуки в «Походном рюкзаке» становится определяющим. Грустью проникнуты строки, обращенные к любимой:
Но я знаю тебя, –
Ты и рукопись бережно спрячешь,
От людей посторонних
Прикроешь ревниво чертеж
И, письма дожидаясь,
Украдкой над сыном поплачешь,
Раз по десять, босая,
Ты за ночь к нему подойдешь.
Но эта грусть не заслоняет, а пафосно оттеняет главное в характере героя, смысл его жизни как открытие нового. И он завещает это главное сыну:
В беспрерывных походах
Нам легче шагать под метелью,
Коль на горных вершинах
Огни путевые видны.
А рюкзак для того
И висит у меня над постелью,
Чтобы сын в свое время
Забрал бы его со стены.
Если раньше Владислав Занадворов подчеркивал в своем герое суровость, аскетичность, то теперь он выделяет то, что делает его человечески доступным, что связывает его с домом и любимой. Таково стихотворение «Свитер». При прощании положен в рюкзак свитер, связанный любимой. Все есть от стужи и бурана, но одно прикосновение к свитеру и – «сразу станет на сердце теплее...».
Лирически проникновенно пишет поэт о любви:
Я б хотел, как месяц ранний,
Веки сном твои смежить,
Слушать легкое дыханье,
Все движенья сторожить;
Я б хотел звездой рассветной
Заплутаться в волосах
И улыбкой незаметной
Отразиться в светлых снах...
Эти строки заметно выделялись в сборнике «Простор» среди других, посвященных трудному и опасному призванию Героя. Выделялись мягкой сказочностью, песенной интонацией, фольклорной образностью. В них узнается прежде слышанное и читанное о любви, но не реминисценциями, а той особой духовностью, которая раскрывается как вечное, знаемое каждому и вместе с тем неисчерпаемое, индивидуальное в конкретном проявлении чувства. Стихи о любви говорили о больших потенциальных возможностях Занадворова – лирика, они как бы прорывались сквозь время и расстояния. Но дело, которым занят лирический герой, пока все еще пребывает у поэта на первом месте. Сурова интонация стихотворения «В охотничьей избушке». Мужеством и житейской стойкостью наделяет поэт героя-манси в стихотворении «Хатанзеи».
В стихотворении «Гранильщик самоцветов» Владислав Занадворов уподобил труд поэта кропотливому и терпеливому труду ювелира, искусство которого в том, чтобы вскрыть сказочный мир красоты, заключенный в плен камня. Чем талантливей мастер, тем богаче предстает в его изделии красота самого камня. Таково и призвание поэта – в многогранной жизни разгадать подлинное:
Наводить бы алмазные грани,
Чтобы слово пылало огнем,
Безымянных людей дарованье
В мастерстве воплощая своем.
В стихотворении «Компас» Занадворов размышляет о том, какой должна быть судьба поэта, какую роль поэзия должна играть в судьбе современников. Подобные размышления в стихах, письмах, беседах с друзьями, ряде выступлений говорили о том, что поэтическое призвание захватывало геолога, все чаще манило к себе целиком, полностью, без остатка. И писание стихов становилось не влечением и страстью, а внутренней потребностью, формой выявления себя, своей сущности, состоянием души. Манила и колдовская сила слова. И поэт размышляет, как разгадать ее, подчинить себе.
Чтобы в ветреную стужу
К песне греться шли,
И она б томила душу,
Как огонь вдали.
Чтоб рождалась в людях сила
От беседы с ней;
Чтобы компасом служила
Песня для друзей.
Напряженная работа над стихом, новые жизненные впечатления, признание в литературной среде наполнили помыслы
Владислава Занадворова масштабной дерзостью. Он вынашивал замысел большой эпической поэмы о своем времени и современниках.
Рабочее название этой задуманной поэмы – «Завоеватели Арктики». Название это вряд ли сохранилось бы, ибо замысел шире. В рабочих тетрадях поэта, хранящихся в его архиве, есть план поэмы и размышления о ее жанре и композиции.
Владислав Занадворов предполагал включить в текст поэмы песни. В итоге это должно было быть большое, полифоническое произведение, стиль его предполагался ритмически-разнообразный: песенный, балладный, пафосно-торжественный. Предполагалось перебивать стихотворный текст прозаическими отрывками, документами. Но началась война. И работу над поэмой пришлось отложить.
В «Песне зимовщиков», которая должна была войти в предполагаемую поэму, Занадворов писал:
Звезды светят, не сгорая,
Но кремлевская видней.
Мы сердца свои сверяем
С сердцем Родины своей.
Конечно, спустя годы можно и упрекнуть поэта, что он «увяз... на несколько лет» в «риторичности, парадности, великошумности, проявившихся в стихах о героях, о маршрутах эпохи, о потомках» (Воронов Н. Братья Занадворовы. – Пермь, 1967. – С. 24). Правда, не очень понятно, почему в вину поэту надо ставить «стихи... о потомках», они как раз самим фактом преемственности поколений и времен избавляли поэзию от бездумности и гладкописи, вносили тревогу за будущее. Но не буду вдаваться в полемику. Замечу только, что без всей поэтической работы Владислава Занадворова 30-х годов, без его стихов о зимовщиках, геологах, ветре эпохи и романтике буден не было бы его нескольких, но поразительно точных и искренних фронтовых стихотворений.
Фронтовая обстановка не располагала к творчеству. Да и на фронт он рвался не для того, чтобы потом написать об увиденном.
По дороге на фронт, в действующую армию Владислав Занадворов на несколько дней попал в Москву. Вспомнился ноябрь 1940 года, когда сурово, но в общем-то доброжелательно обсуждали здесь, в Союзе писателей, его стихи. Впереди был фронт, а потому думалось о главном и вспоминалось наиболее важное. Занадворов начинает ощущать в себе нечто переломное в своем отношении к слову. Он мысленно как бы представляет себе ту высоту и подъем к ней, когда можно приблизиться к истинному.
В обстановке суровых военных буден диапазон непосредственных наблюдений сужается. Младший лейтенант Владислав Занадворов знал свой взвод, немного роту и чуточку батальон, знал свой участок фронта и тот максимум и минимум, что должен знать на передовой командир взвода. Но и то немногое, что попадает в поле его зрения, оценивается обостренно. Он – поэт, а потому по части может представить себе целое. И вроде бы ты всего лишь частица, но мысль твоя прорывается к обобщениям глобальным, а истина открывается в своей масштабности.
Он стал солдатом, но не перестал быть поэтом. И глазом поэта он воспринимает детали фронтового быта, реалии обстановки, разговоры. В его письмах с фронта среди приветов и житейских интонаций вдруг встречаем мысли, которые останавливают наше внимание емким и обостренным видением мира. Письма с фронта суровы трезвостью оценок, но возвышенны устремленностью в будущее. Их писал Поэт, заново открывающий для себя мир. Занадворов чувствует, что ему есть что сказать людям об этом мире.
«Я верю, – читаем в письме к жене от 18 июня 1942 года, – что счастье на моей стороне, – и я вернусь... У меня чешутся руки, когда я подумаю о том, что и как надо писать».
А вот письмо от 9 августа: «Русский в душе всегда, – оптимист. Вот, может быть, потому, что я – русский, я сейчас, лежа в палатке и готовый со дня на день выйти на передовую, занимаюсь тем, что строю шаткое здание будущего романа, вспоминаю тысячи мелочей, отбрасываю одни и выдумываю другие и все пытаюсь найти то главное, что вызывало бы и улыбки, и слезы, и светлую грусть, и десятки других хороших чувств. Человеку, его поискам своего места, своей большой правды и должен быть посвящен роман».
В письмах с фронта Владислав Занадворов пересылал и те стихи, что писались им на коротких привалах. Их собрал потом его друг, пермский поэт Борис Михайлов. И когда уже после гибели Занадворова его фронтовые стихи стали известны, они по-новому высветили весь облик поэта.
«Прекрасный поэт романтической героики» – так тогда его определили (Рождественская К. Литературные итоги 1942 года // Уральский современник. 1943. № 7. С. 154). Занадворов остается им и в своих фронтовых стихах.
Но существенно меняется само понимание романтики. Если раньше поэт стремился отыскать ее в неизвестных краях, то теперь иными глазами смотрит на все, что его окружает.
Его фронтовые стихи «написаны криво на ложе винтовок», написаны без внешней патетики, с подчеркнутым вниманием к реалиям солдатского быта. В смертельном бою лирический Герой открывает для себя Родину заново, открывает заново друзей, открывает заново радость жизни. И уже не просто чувство сопричастности, а чувство единения своей судьбы с судьбами других наполняет его стихи.
Мужественной интонацией проникнуто стихотворение «Город». Руины города рождают гнев и непреклонную решимость солдат:
Но мы, товарищ, самой полной мерой
Заплатим им за слезы матерей.
За наши села, что пустыней стали,
За кровь детей, за Родину свою.
И на штыке, на непреклонной стали
Я эту клятву грозную даю.
Когда после войны, в 1946 году вышла посмертно книга стихов Владислава Занадворова «Преданность», критики отметили удивительное соответствие ее названия основному пафосу. Поэт Константин Мурзиди писал: «Его стихи полны романтики, от них веет неиссякаемой силой молодости, их основной мотив – преданность Родине» (Мурзиди К. Преданность // Уральский рабочий. 1947. 7 янв.).
Завершало книгу стихотворение «Родное», емко выразившее и в своем названии, и в содержании пафос всей книги:
В траве по колено леса
И стежки, родные для взора,
И чистые, словно слеза,
За желтым обрывом озера.
И кажется – дремлют они
С вечерней зари до рассвета...
В суровые, трудные дни
По-новому смотришь на это.
О, юности вечный родник,
Тропа босоногого детства.
Посмотришь – сливаются вмиг
Удары винтовки и сердца.
_Он_надеялся_вернуться_живым._
Надеялся вернуться к тем, подчас наспех записанным стихотворным строчкам, что пересылал в письмах. А там, на фронте, был озабочен не тщательной отделкой их, а чтобы точнее, полнее, правдивее запечатлеть главное, что открывалось глазам и душе.
Когда Владислав Занадворов погиб, в его полевом блокноте на листках в линейку нашли стихи. Они известны сегодня как «Последнее письмо». В нем дано описание боя. Это описание проникнуто напряженным внутренним движением. Поэт точен в деталях, но детали боя не закрывают человека.
Стихотворение передает мысли борца, ведущего смертный бой, выявляет истоки его мужества. Детальное знание материала, та правда факта, что не дает усомниться в достоверности, делают финал стихотворения художественно мотивированным:
Я теряю сознание...
Прощай! Все кончается просто.
Но ты слышишь, родная,
Как дрогнула разом гора?
Это голос орудий
И танков железная поступь,
Это наша победа кричит
Громовое «Ура!».
Самому Владиславу Занадворову увидеть эту победу не довелось. Но в ее неминуемости убеждали его стихи.
Неверно думать, что фронтовые стихи Занадворова – это всего лишь зарисовки. Такие его стихотворения, как «Последнее письмо», «Война», «Холм», «Могилы моих друзей», по сосредоточенности мысли, внутреннему лиризму, точности деталей могут быть названы среди наиболее значительных поэтических достижений военных лет.
И по праву едва ли не во все антологии поэзии военных лет входит его стихотворение «На высоте N.»:
На развороченные доты
Легли прожектора лучи,
И эти темные высоты
Вдруг стали светлыми в ночи.
А мы в снегу, на склонах голых,
Лежали молча, как легли,
Не подымали век тяжелых
И их увидеть не могли.
Но, утверждая наше право,
За нами вслед на горы те
Всходила воинская слава
И нас искала в темноте.
Владислав Занадворов после войны пришел к читателю в своих стихах. Проникнутые пафосом жизнелюбия, его стихи очерчивают современному читателю биографию и судьбу его поколения.
В стихотворении «Родина», которое поэт написал еще перед войной и включил в прижизненный сборник «Простор», он сказал:
Я ни друга, ни отца, ни женщины
Не любил, как Родину свою!
И эти слова – не громкая фраза, они – ведущий лейтмотив в недолгом творческом пути поэта Владислава Занадворова. И – эпиграф в воинской судьбе солдата, защитника Родины.
Ю. А. Мешков
ВЛАДИСЛАВ ЗАНАДВОРОВ
Как-то довелось мне рецензировать рефераты старшеклассников по литературе. Среди работ, посвященных преимущественно известным именам и книгам, внимание остановило сочинение десятиклассницы о Владиславе Занадворове. Она писала о чувстве, которое испытала, познакомившись с жизнью и творчеством земляка – уральского поэта. Для нее открылась судьба, в которой органично сплелись биография и творчество, жизненный путь реального лица, побуждения лирического героя его стихов и история поколения.
...Весной 1939 года поэт-геолог Владислав Занадворов снимался с одного временного, но уже обжитого места и должен был отправиться – опять-таки на время – в другое.
Экспедиционная жизнь, которую он любил, полна романтики. Но она полна и бытовых неудобств, серьезных опасностей, неизвестности. И потому, привыкнув к ней, привыкаешь не особенно грустить при частых разлуках и прощаниях. Друзья сошлись за импровизированным столом. Закусили-выпили, попросили хозяина почитать стихи. И Владислав Занадворов прочитал недавно написанное им стихотворение-балладу «Шлем».
Старый шлем на стене. Он пробит пулями в двух местах, дважды штопан рукой старой матери. Бывает, долго она смотрит на шлем, а потом переводит взгляд на младшего сына. Во взгляде ее немой вопрос, и младший, угадывая его, отвечает:
О мать родная! Ведь и мне,
Как брату и отцу,
Не раз испытанный в войне
Придется шлем к лицу!
И потому, что мне всегда
Простор Отчизны мил,
Не опозорю никогда
Я славу двух могил!
А коль со знаменем в руках
Меня убьют враги, –
Ты шлем, зашитый в трех местах,
Для внуков сбереги.
Хозяйка квартиры, в которой остановился Занадворов, тоже слушала это стихотворение. Вспомнилась ли ей судьба своих близких или женским сердцем заглянула в судьбу сидящих за столом молодых парней, но она, не стыдясь, заплакала.
В стихотворении «Шлем» и предчувствие судьбы, и настроения поколения предвоенных лет. Тогда же от имени поколения Николай Майоров написал поистине пророческие строки:
Мы были высоки, русоволосы,
Вы в книгах прочитаете, как миф,
О людях, что ушли, недолюбив,
Не докурив последней папиросы...
Николай Майоров погиб под Смоленском 8 февраля 1942 года.
Владислав Занадворов не подлежал призыву в армию. Но он писал с начала войны одно заявление за другим, убеждал, просил, настаивал. И в феврале 1942 года был призван. Последовали краткосрочные курсы, марши, первые бои.
18 ноября 1942 года разгорелся бой у деревни Русаково Чернышевского района Ростовской области. Младший лейтенант, командир огнеметной команды Владислав Занадворов с огнеметом пополз к вражескому дзоту, мешавшему наступлению. Здесь и оборвалась жизнь поэта...
Не только стихи поэта, но и его биография имеет немалое познавательное значение. Заинтересовавшись стихами, читатель стремится возможно больше узнать о личности поэта, его жизни, реальных биографических моментах, чтобы лучше понять творчество. Но возможен ведь и иной путь: читатель заинтересовался жизненной судьбой поэта, его биографией или даже одним фактом из биографии и – отталкиваясь от этого интереса, пришел к его стихам.
Я разделяю суждение о настоятельной необходимости изучать жизнь и биографию писателей, не отделяя их судьбу от их книг. Это особо важно в тех случаях, когда мы говорим о поэте, чье творчество в силу тех или иных причин не получило широкой известности, чьи стихи не вошли в популярные антологии и хрестоматии...
Жизненная судьба Владислава Занадворова обладает многими привлекательными чертами как типичная судьба представителя поколения 30-х годов. А за тридцатыми шли те самые «сороковые, роковые», которые они и вынесли на своих плечах.
Юными остались в памяти Георгий Суворов и Михаил Кульчицкий, Николай Отрада и Павел Коган, Николай Майоров и Владислав Занадворов... Немного и не всегда достаточно умело сказали они о себе. Но сказанное ими волнует искренностью порыва, страстностью убеждения. Да, стихи их занимают скромное место в тысячелистной книге отечественной поэзии. Но они принадлежат не только поэзии, а и истории. И мне, право, жаль, что в тематике школьных сочинений и рефератов их имена стали отсутствовать.
Двадцать восемь прожитых Владиславом Леонидовичем Занадворовым лет наполнены были большим напряжением. Они прожиты им всерьез и с какой-то доброй, завидной «жадностью».
Он родился 15 сентября 1914 года в городе Перми. Отец был инженером-строителем. Беспокойная профессия отца заставляла семью часто менять место жительства. Так Владислав в детские и отроческие годы сполна вкусил радость открытия новых мест. С отцом он изъездил почти весь Урал и часть Западной Сибири. А когда ему исполнилось пятнадцать лет решил выучиться на геолога.
Решение было в духе времени.
В 1929 году поступил в Свердловский геологоразведочный техникум. После второго курса ему предложили специализироваться по маркшейдерскому делу. А он хотел быть разведчиком недр, его манили нехоженые дали. Владислав отказался подчиниться решению администрации техникума. Он яростно доказывал, требовал, протестовал. А когда зачисление все же состоялось и его желание не было удовлетворено, Занадворов заупрямился. Даже исключение из техникума его не остановило.
Поколение писателей, вступивших в литературу в 30-е годы, начинало свои биографии на стройках, у станков, в экспедициях. Время легких путей не предлагало. Суровая правда времени откроется позже контекстом эпохи, итогами судьбы народа, откроется правдой истории. Поколение Занадворова жило в том времени, и были они детьми своего времени, возбуждено глотали его ветер, обжигались им.
Владислав Занадворов по своему характеру был человеком деятельным. Трудолюбие и презрение к праздности воспитаны в нем были еще в семье. Деятельное начало в его характере счастливо соединялось с настойчивостью, осознанным пониманием цели.
Жизненная судьба Занадворова определилась рано. «С 1930года, – писал он в автобиографии, – начал странствовать самостоятельно в геологических партиях, в экспедициях. Это были годы первой пятилетки, когда нас – подростков – властно влекла к себе жизнь и нам, конечно, не сиделось дома. Потрепанные учебники были закинуты в угол, на ноги обуты походные сапоги и ветер скитаний обжигал щеки... За эти годы я побывал в Казахстане, жил в Ленинграде, работал за Полярным кругом, в Северной Карелии, на Колымском полуострове. Я накрепко полюбил Север и людей, покоряющих его. Похоже на то, что я оставил там свое сердце и мне еще придется вернуться за ним».
Об этом он скажет и стихами:
Я не знаю, что сердцу дороже –
То ли с детства родимый Урал,
То ли мурманских тундр бездорожье,
То ль места, где еще не бывал.
Первые стихи Владислава Занадворова появились в печати в 1932 году, на страницах свердловского журнала «Штурм».
В год литературного дебюта Занадворова Эдуард Багрицкий написал поэму «Смерть пионерки». В заключительных строках поэмы обозначен путь поколения, вступавшего в жизнь под раскаты битв гражданской войны: «Нас водила молодость в сабельный поход...» Молодость тех, кто вступал в жизнь вначале 30-х годов, была иной. И как бы отталкиваясь от строк Багрицкого, Занадворов так напишет о своем поколении:
Чтоб радость несмолкаемая пела
В ударах крови, как в снегу родник,
Нам молодость навеки повелела
Свои мечты с грядущим породнить.
Нас молодость водила по Игарке,
По первобытным тропам Колымы,
И вот из этой молодости жаркой,
Как из железа, выкованы мы.
В год литературного дебюта ему было всего лишь 18 лет. Но за плечами уже было два года трудовой биографии.
Он считает себя знающим жизнь. Внешние атрибуты романтики не могли не увлечь молодого человека. Поэзия скитаний далека от сентиментальных вздыханий. В его стихи приходят герои «вчерашнего дня»: то главарь бандитов, то пропойца-шахтер, то бродяга, опустившийся на дно жизни. Север немало дарил таких встреч, он обустраивался лагерными вышками и бараками, превращался в ГУЛАГ. Этот Север потом найдет своих писателей и поэтов.
Стихи Владислава Занадворова в начальный период его творчества (1932–1935) полны ощущения пульса времени, принятого им в пафосном, созидательном аспекте. Этот созидательный аспект времени организует экзотику скитания и поглощает ее.
За черными хребтами,
За разношерстием путей
Эпоха строится руками
Твоих единственных друзей.
Позже он напишет стихотворение «Чудо». Поэт еще продолжает восхищаться романтикой скитания. Но в этих скитаниях самым большим чудом оказывается открывшийся на таежной дороге, оторванный от большого мира рабочий поселок, картина строительства.
По пням, по утесам.
Карабкаясь до облаков,
Безмолвно всходила на приступ
Дивизия черных копров.
И всюду, счастливый, я видел
Живых, настоящих людей,
Воспитанный в бурях и громах
Своих закадычных друзей.
И поэт стремится населить свои стихи «живыми, настоящими людьми», рассказать об их делах. Таков его первый цикл стихотворений «Кизел», поэма «Путь инженера», ряд других публикаций в периодике и сборниках Свердловска, Перми, Ленинграда. Однако первые эти крупные публикации не выходили за пределы стихотворной констатации факта, взволнованного поэтического отклика.
Герой Занадворова еще только открывал для себя мир, и это открытие фиксировалось поэтом:
Рубашка, тужурка, ботинки –
Немудрое барахло.
И вдаль уводили тропинки,
Чтоб сердце назад не влекло,
Чтоб Родину видеть и всюду
Встречать мне родные края...
Герой Занадворова искренен в своей патетике:
Мы тундру заносим на кальковый лист,
Исследуем недра своими руками.
Суровая молодость! Социализм
На Север упорно шагает за нами.
И таких, в духе времени, восклицаний, как приведенное из стихотворения «На север», у поэта немало. Но одни риторические восклицания, намечая содержательный стержень героя, еще не раскрывают его сути. Характер раскрывается в действии, в поступках, в конкретности свершений, в напряжении и глубине лирического переживания.
Успехом, большой творческой удачей в этом направлении стало стихотворение «Временный барак». На первом плане здесь не производство и колоритные детали экзотики, а поэтизированный в суровой реальности времени образ.
Я бываю рад, как другу,
Увидав сквозь полумрак
Сшитый на скорую руку
Старый временный барак.
Все былое в миг единый
Оживает предо мной:
Грубый стол и посредине
Смятый чайник жестяной.
Поэт верно и точно отмечает детали этого своеобразного быта. Но не они на первом плане, они лишь закрепляют мысль.
А она – в раскрытии дыхания времени, его атмосферы, его молодой, неудержимой устремленности. Барак – лишь веха на пути страны, но памятная веха.
Пусть же новым поколеньям
Он останется, как след,
Тех, достойных изумленья,
Опаленных бурей лет.
Во второй половине 30-х годов главное внимание Владислава Занадворова было направлено уже не на выявление примет и пафоса времени, а на раскрытие характера своего героя. Его герой теперь не только мечтает «о дальних, неисхоженных просторах», он стремится осмыслить себя, свою судьбу в ряду других.
Творчество Занадворова обретает эпическую направленность. С этим связано и его обращение к прозе.
В одном из писем Владислав Занадворов выскажет убеждение: «Нельзя быть средним, обычным, заштатным литератором, художником, артистом. Искусство не может мириться на малом. Уж лучше им совсем не заниматься, чем ограничиться на этом» (Письма В. Занадворова приводятся по его архиву в Музее писателей Урала.).
Стремясь расширить горизонты творчества, он пишет повесть «Медная гора», рассказы «Аномалия», «В подземном лабиринте», «Мужество», «Письмо», «Привязанность».
Повесть «Медная гора» – о мужестве и труде геологов, открывающих кладовые Северного Урала. Написана она рукой еще неопытной. Но утверждающий пафос ее очевиден. Повесть обобщала впечатления молодого поэта-геолога.
Занадворов мечтал о практической работе, открытиях, дальних маршрутах. Он не считает себя пока достаточно подготовленным, чтобы стать профессиональным литератором. Главным в своей жизни он считает геологию. А литературное творчество – чтобы оформить впечатления.
С 1935 года Владислав Занадворов – студент геологического факультета Уральского государственного университета. Геолог и писатель А. Малахов, работавший в те годы в университете, вспоминает, что внешне Занадворов ничем не выделялся из общей студенческой массы. Но вот он приходит пересдать на повышенную оценку экзамен. На счастье, ему выпал вопрос о геологии Кольского полуострова, где он бывал и работал в экспедициях.
«Вот здесь-то, – вспоминал профессор, – и сверкнула та природная грань, тот жадный интерес к жизни, который все время тянул его к приключениям, к перемене мест. Тяга к неизвестному была его главной движущей силой. Любовь к жизни и чувство товарищества были, пожалуй, основными чертами его неуемного характера» (Малахов А. Природная грань // Урал. 1960. № 5. С. 93).
Заканчивал он учебу уже в Перми: геофак Уральского университета был объединен с геофаком Пермского университета. В 1940 году В. Занадворов получает диплом с отличием.
К этому времени стала определяться и литературная судьба Владислава Занадворова. Его стихи и рассказы часто появляются в журналах, альманахах и газетах. Готовится его первый поэтический сборник.
В том же 1940 году в Москве в Союзе писателей прошло обсуждение стихов уральского поэта Владислава Занадворова.
Почти все выступавшие на обсуждении отмечали, что в стихах Владислава Занадворова еще не стерты следы ученичества. Поэту пришлось смутиться, когда Иосиф Уткин прочел вслух две первые строки его стихотворения «Компас»: «Как-то раз в тоске упорной Прибирал я стол...» – и вслед за этим строки М. Лермонтова: «Как-то раз перед толпою Соплеменных гор...».
Участники обсуждения справедливо говорили, что «Полярник» Занадворова близок симоновскому «Амундсену», а «Походный рюкзак» интонационно напоминает его поэму «Пять странниц». Ощутимо также влияние английского поэта Р. Киплинга.
Но все выступавшие на обсуждении стихов уральского поэта сошлись во мнении, что талант его – все-таки самобытен, а жизненный опыт обеспечивает ту значительность содержания, с которым он может выйти к читателю. Так, поэтесса Надежда Павлович отметила, что стихи Занадворова «подкупают силой обобщения, удивляют огромным комплексом ассоциаций, искренностью чувств, дыханием истории, которая делается для поэта личным фактом». Да и Иосиф Уткин, наиболее резко и конкретно критиковавший поэта, признал, что стихи его – «очень симпатичные, говорящие о том, что у товарища есть поэтический талант».
В целом обсуждение прошло успешно. Размышляя о причинах, обеспечивших успех уральского поэта в Москве, С. Гинц писал: «Однако здоровое начало и прекрасное общественное и художественное чутье, благородная работа геолога, обстановка непрерывного, напряженного, творческого труда советских людей, в которой он все время находился, помог ли найти верный, свой путь» (Гинц С. Владислав Занадворов. Пермь, 1963. С. 30).
Рукописи Занадворова – это чаще листочки, вырванные из школьной тетрадки в косую линейку или полевого блокнота и исписанные торопливым, неразборчивым почерком. В них нередко загнуты углы, оторваны края.
Поэт упорно работает над своими стихами, ищет верное слово, единственно нужную интонацию. Он часто возвращался к написанному. Вот стихотворение «Щит». Сначала первая строка второй строфы записалась так: «Безвестный ратник здесь расстался с жизнью...» Строка не понравилась поэту, он дает ее другой вариант: «Его владелец, может, пал безгласным...» Но этот второй вариант сразу бракуется, записывается новая строка: «Его владелец, может, пал без жизни...» На обсуждение в Москве Занадворов представил стихотворение «Щит» с этой строкой, но она была раскритикована как неуклюжая. Вернувшись домой, он вновь правит стихотворение, и в итоге – сохраняет самую первую редакцию:
Мы щит нашли на поле Куликовом
Среди травы, в песке заросших ям.
Он медью почерневшей был окован
И саблями изрублен по краям.
Безвестный ратник здесь расстался с жизнью,
Подмят в бою татарским скакуном,
Но все же грудь истерзанной отчизны
Прикрыл он верным дедовским щитом.
Примеры творческой неудовлетворенности хранят многие черновики поэта. Вот стихотворение «Два листка». Вначале записано:
Он станет средь мертвой (вариант: всякой)
Рухляди на свалке
Достойной пищей для червей...
Затем строки обретают большую упорядоченность:
Настанет время – и на свалке
Он ляжет пищей для червей.
«Настанет время» – указание на некую неопределенность, неизбежность, установленную самой природой. Здесь есть свой философский смысл. Но активный характер лирического Героя поэта не приемлет пассивного ожидания, он действием торопит время. И окончательный вариант несет в себе действенное начало, ускоряющее неизбежное:
Придет садовник – и на свалке
Он ляжет пищей для червей.
... Первая книга Владислава Занадворова вышла в Свердловске в 1941 году. Она вышла буквально за несколько дней до начала войны. Поэт назвал ее широко и открыто: «Простор».
Девятнадцать стихотворений в этой первой и единственной прижизненной книге В. Занадворова. Пафос ее – в ощущении полноты жизни. Лирический герой поэта – молодой геолог, веселый, уверенный в себе, умеющий радоваться, привыкший к неудобствам. Как бы подчеркивая упорность его стремлений к простору, некую не только пространственную, но и нравственную целеустремленность, эпиграфом к книге поэт взял пушкинские строки: «Непреклонность и терпенье Гордой юности моей».
Заключало книгу стихотворение «Жажда». Оно – о том бескрайнем мире, что открылся вступившему в него герою. А мир открылся ему «во всем величьи Еще незавершенных дел».
Он звал нас, ясный и влекущий,
Он был податлив, как руда,
Расцвет предчувствия грядущий
В дыханьи нашего труда.
Стихотворение «Жажда» раскрывало и то главное, чем наполнилась жизнь лирического героя книги:
И мне тот день других дороже,
Что завтра должен наступить,
Но с каждым днем, чем дольше прожил,
Тем все сильней хочу я жить!
В сборник «Простор» вошли далеко не все стихи, написанные Владиславом Занадворовым к тому времени. И далеко не все, которые он предполагал вначале включить. После московского обсуждения поэт стал очень строг в их отборе и довольно самокритичен в оценке их достоинств.
В стихи сборника «Простор», как и в творчество многих поэтов конца 30-х годов, настойчиво входит тема героического прошлого Родины. Время дышало предчувствием неизбежного и скорого военного столкновения с фашизмом. Красноармейские стихи Алексея Суркова, стихи Константина Симонова об Испании и Халхин-Голе, оборонные песни Василия Лебедева-Кумача подкрепляли это предчувствие.
В стихотворении «Щит» Занадворов рассказывает о найденном на Куликовом поле древнем щите. В этом факте открывалась не просто память пусть о великом, но давнем событии истории, а истоки могучего движения Родины. Поэт завершает стихотворение упоминанием трехгранного штыка недавних боев и тем протягивает нить к современности. В ряде других стихотворений он вновь возвращается к традициям воинского подвига. Героическое прошлое Родины, готовность защитить ее – слагаемые характера лирического героя поэта. Но раскрывается он в первую очередь в его сегодняшних делах.
Во второй половине 30-х годов «ура-ударные» стихи, написанные по принципу «увидел-воспел», уже не удовлетворяют Занадворова. Для многих в то время лирика все еще была синонимом «индивидуалистической поэзии». Но время требовало лирики. Путь именных од «к дате» и стихотворных рапортов многим помогал быть «на виду», но отвращал от поэзии.
Примечательна в этом смысле судьба уральского поэта Константина Реута, который стремительно завоевал признание: его первая книга вышла в 1934 году, он стал делегатом Первого съезда писателей.
Его стихи – взволнованный отклик молодого современника на события текущего дня. Цельность поэтического мира Реута ничем не омрачена, она гармонична в самом главном созвучии с временем. Эффект эстетического воздействия стиха поэт видел в том, что современник-читатель откроет в нем им же пережитое, встретится и узнает то, что и ему памятно. Сошлюсь на стихотворение «Я не помню сейчас ни лица твоего и ни смеха...». Оно адресовано любимой. Но неожиданен поворот в решении традиционной темы расставания влюбленных. Он не может отыскать ее, но нет чувства потери, нет чувства грусти. А есть своеобразная радость: «У многих девушек ликующей столицы Я узнаю твой голос и глаза!».
А во второй половине 30-х годов, когда явно стало ощущаться обеднение лирического потенциала поэзии, Константин Реут, исчерпав себя и осознав это, отходит от поэтического творчества. Он обращается к журналистике, пишет газетные очерки и не выступает со стихами.
К. Реут был всего тремя годами старше В. Занадворова. Он погиб на фронте в том же, что и Занадворов, 1942 году. Они были людьми одного поколения и одного времени. Но там, где поэт Реут вынужден был «сойти с дистанции», поэт Занадворов как раз набирал силу.
В сборник «Простор» вошли лучшие стихотворения Владислава Занадворова, среди них уже называвшиеся «Шлем», «Временный барак», «Щит» и др. Среди несомненных поэтических его удач следует назвать и «Походный рюкзак».
Над моей кроватью
Все годы висит неизменно,
Побуревший на солнце,
Потертый походный рюкзак.
В нем хранятся консервы,
Одежды запасная смена,
В боковом отделенье –
Завернутый в кальку табак.
Может, завтрашней ночью
Прибудет приказ управленья,
И, с тобой не простившись,
Рюкзак я поспешно сниму...
В этом стихотворении сегодня можно вычитать и тревожное ожидание насильного, вынужденного расставанья, неожиданного ареста, столь частых в то репрессивное время. Но о «мешке вещевом» как примете быта писал и Константин Симонов. Это типологическое сходство, думается, отражает реалии времени. Они же и в очень сходных «Песне о брезентовой палатке» Бориса Ручьева и «Временном бараке» Занадворова.
Мотив возможной и неожиданной разлуки в «Походном рюкзаке» становится определяющим. Грустью проникнуты строки, обращенные к любимой:
Но я знаю тебя, –
Ты и рукопись бережно спрячешь,
От людей посторонних
Прикроешь ревниво чертеж
И, письма дожидаясь,
Украдкой над сыном поплачешь,
Раз по десять, босая,
Ты за ночь к нему подойдешь.
Но эта грусть не заслоняет, а пафосно оттеняет главное в характере героя, смысл его жизни как открытие нового. И он завещает это главное сыну:
В беспрерывных походах
Нам легче шагать под метелью,
Коль на горных вершинах
Огни путевые видны.
А рюкзак для того
И висит у меня над постелью,
Чтобы сын в свое время
Забрал бы его со стены.
Если раньше Владислав Занадворов подчеркивал в своем герое суровость, аскетичность, то теперь он выделяет то, что делает его человечески доступным, что связывает его с домом и любимой. Таково стихотворение «Свитер». При прощании положен в рюкзак свитер, связанный любимой. Все есть от стужи и бурана, но одно прикосновение к свитеру и – «сразу станет на сердце теплее...».
Лирически проникновенно пишет поэт о любви:
Я б хотел, как месяц ранний,
Веки сном твои смежить,
Слушать легкое дыханье,
Все движенья сторожить;
Я б хотел звездой рассветной
Заплутаться в волосах
И улыбкой незаметной
Отразиться в светлых снах...
Эти строки заметно выделялись в сборнике «Простор» среди других, посвященных трудному и опасному призванию Героя. Выделялись мягкой сказочностью, песенной интонацией, фольклорной образностью. В них узнается прежде слышанное и читанное о любви, но не реминисценциями, а той особой духовностью, которая раскрывается как вечное, знаемое каждому и вместе с тем неисчерпаемое, индивидуальное в конкретном проявлении чувства. Стихи о любви говорили о больших потенциальных возможностях Занадворова – лирика, они как бы прорывались сквозь время и расстояния. Но дело, которым занят лирический герой, пока все еще пребывает у поэта на первом месте. Сурова интонация стихотворения «В охотничьей избушке». Мужеством и житейской стойкостью наделяет поэт героя-манси в стихотворении «Хатанзеи».
В стихотворении «Гранильщик самоцветов» Владислав Занадворов уподобил труд поэта кропотливому и терпеливому труду ювелира, искусство которого в том, чтобы вскрыть сказочный мир красоты, заключенный в плен камня. Чем талантливей мастер, тем богаче предстает в его изделии красота самого камня. Таково и призвание поэта – в многогранной жизни разгадать подлинное:
Наводить бы алмазные грани,
Чтобы слово пылало огнем,
Безымянных людей дарованье
В мастерстве воплощая своем.
В стихотворении «Компас» Занадворов размышляет о том, какой должна быть судьба поэта, какую роль поэзия должна играть в судьбе современников. Подобные размышления в стихах, письмах, беседах с друзьями, ряде выступлений говорили о том, что поэтическое призвание захватывало геолога, все чаще манило к себе целиком, полностью, без остатка. И писание стихов становилось не влечением и страстью, а внутренней потребностью, формой выявления себя, своей сущности, состоянием души. Манила и колдовская сила слова. И поэт размышляет, как разгадать ее, подчинить себе.
Чтобы в ветреную стужу
К песне греться шли,
И она б томила душу,
Как огонь вдали.
Чтоб рождалась в людях сила
От беседы с ней;
Чтобы компасом служила
Песня для друзей.
Напряженная работа над стихом, новые жизненные впечатления, признание в литературной среде наполнили помыслы
Владислава Занадворова масштабной дерзостью. Он вынашивал замысел большой эпической поэмы о своем времени и современниках.
Рабочее название этой задуманной поэмы – «Завоеватели Арктики». Название это вряд ли сохранилось бы, ибо замысел шире. В рабочих тетрадях поэта, хранящихся в его архиве, есть план поэмы и размышления о ее жанре и композиции.
Владислав Занадворов предполагал включить в текст поэмы песни. В итоге это должно было быть большое, полифоническое произведение, стиль его предполагался ритмически-разнообразный: песенный, балладный, пафосно-торжественный. Предполагалось перебивать стихотворный текст прозаическими отрывками, документами. Но началась война. И работу над поэмой пришлось отложить.
В «Песне зимовщиков», которая должна была войти в предполагаемую поэму, Занадворов писал:
Звезды светят, не сгорая,
Но кремлевская видней.
Мы сердца свои сверяем
С сердцем Родины своей.
Конечно, спустя годы можно и упрекнуть поэта, что он «увяз... на несколько лет» в «риторичности, парадности, великошумности, проявившихся в стихах о героях, о маршрутах эпохи, о потомках» (Воронов Н. Братья Занадворовы. – Пермь, 1967. – С. 24). Правда, не очень понятно, почему в вину поэту надо ставить «стихи... о потомках», они как раз самим фактом преемственности поколений и времен избавляли поэзию от бездумности и гладкописи, вносили тревогу за будущее. Но не буду вдаваться в полемику. Замечу только, что без всей поэтической работы Владислава Занадворова 30-х годов, без его стихов о зимовщиках, геологах, ветре эпохи и романтике буден не было бы его нескольких, но поразительно точных и искренних фронтовых стихотворений.
Фронтовая обстановка не располагала к творчеству. Да и на фронт он рвался не для того, чтобы потом написать об увиденном.
По дороге на фронт, в действующую армию Владислав Занадворов на несколько дней попал в Москву. Вспомнился ноябрь 1940 года, когда сурово, но в общем-то доброжелательно обсуждали здесь, в Союзе писателей, его стихи. Впереди был фронт, а потому думалось о главном и вспоминалось наиболее важное. Занадворов начинает ощущать в себе нечто переломное в своем отношении к слову. Он мысленно как бы представляет себе ту высоту и подъем к ней, когда можно приблизиться к истинному.
В обстановке суровых военных буден диапазон непосредственных наблюдений сужается. Младший лейтенант Владислав Занадворов знал свой взвод, немного роту и чуточку батальон, знал свой участок фронта и тот максимум и минимум, что должен знать на передовой командир взвода. Но и то немногое, что попадает в поле его зрения, оценивается обостренно. Он – поэт, а потому по части может представить себе целое. И вроде бы ты всего лишь частица, но мысль твоя прорывается к обобщениям глобальным, а истина открывается в своей масштабности.
Он стал солдатом, но не перестал быть поэтом. И глазом поэта он воспринимает детали фронтового быта, реалии обстановки, разговоры. В его письмах с фронта среди приветов и житейских интонаций вдруг встречаем мысли, которые останавливают наше внимание емким и обостренным видением мира. Письма с фронта суровы трезвостью оценок, но возвышенны устремленностью в будущее. Их писал Поэт, заново открывающий для себя мир. Занадворов чувствует, что ему есть что сказать людям об этом мире.
«Я верю, – читаем в письме к жене от 18 июня 1942 года, – что счастье на моей стороне, – и я вернусь... У меня чешутся руки, когда я подумаю о том, что и как надо писать».
А вот письмо от 9 августа: «Русский в душе всегда, – оптимист. Вот, может быть, потому, что я – русский, я сейчас, лежа в палатке и готовый со дня на день выйти на передовую, занимаюсь тем, что строю шаткое здание будущего романа, вспоминаю тысячи мелочей, отбрасываю одни и выдумываю другие и все пытаюсь найти то главное, что вызывало бы и улыбки, и слезы, и светлую грусть, и десятки других хороших чувств. Человеку, его поискам своего места, своей большой правды и должен быть посвящен роман».
В письмах с фронта Владислав Занадворов пересылал и те стихи, что писались им на коротких привалах. Их собрал потом его друг, пермский поэт Борис Михайлов. И когда уже после гибели Занадворова его фронтовые стихи стали известны, они по-новому высветили весь облик поэта.
«Прекрасный поэт романтической героики» – так тогда его определили (Рождественская К. Литературные итоги 1942 года // Уральский современник. 1943. № 7. С. 154). Занадворов остается им и в своих фронтовых стихах.
Но существенно меняется само понимание романтики. Если раньше поэт стремился отыскать ее в неизвестных краях, то теперь иными глазами смотрит на все, что его окружает.
Его фронтовые стихи «написаны криво на ложе винтовок», написаны без внешней патетики, с подчеркнутым вниманием к реалиям солдатского быта. В смертельном бою лирический Герой открывает для себя Родину заново, открывает заново друзей, открывает заново радость жизни. И уже не просто чувство сопричастности, а чувство единения своей судьбы с судьбами других наполняет его стихи.
Мужественной интонацией проникнуто стихотворение «Город». Руины города рождают гнев и непреклонную решимость солдат:
Но мы, товарищ, самой полной мерой
Заплатим им за слезы матерей.
За наши села, что пустыней стали,
За кровь детей, за Родину свою.
И на штыке, на непреклонной стали
Я эту клятву грозную даю.
Когда после войны, в 1946 году вышла посмертно книга стихов Владислава Занадворова «Преданность», критики отметили удивительное соответствие ее названия основному пафосу. Поэт Константин Мурзиди писал: «Его стихи полны романтики, от них веет неиссякаемой силой молодости, их основной мотив – преданность Родине» (Мурзиди К. Преданность // Уральский рабочий. 1947. 7 янв.).
Завершало книгу стихотворение «Родное», емко выразившее и в своем названии, и в содержании пафос всей книги:
В траве по колено леса
И стежки, родные для взора,
И чистые, словно слеза,
За желтым обрывом озера.
И кажется – дремлют они
С вечерней зари до рассвета...
В суровые, трудные дни
По-новому смотришь на это.
О, юности вечный родник,
Тропа босоногого детства.
Посмотришь – сливаются вмиг
Удары винтовки и сердца.
_Он_надеялся_вернуться_живым._
Надеялся вернуться к тем, подчас наспех записанным стихотворным строчкам, что пересылал в письмах. А там, на фронте, был озабочен не тщательной отделкой их, а чтобы точнее, полнее, правдивее запечатлеть главное, что открывалось глазам и душе.
Когда Владислав Занадворов погиб, в его полевом блокноте на листках в линейку нашли стихи. Они известны сегодня как «Последнее письмо». В нем дано описание боя. Это описание проникнуто напряженным внутренним движением. Поэт точен в деталях, но детали боя не закрывают человека.
Стихотворение передает мысли борца, ведущего смертный бой, выявляет истоки его мужества. Детальное знание материала, та правда факта, что не дает усомниться в достоверности, делают финал стихотворения художественно мотивированным:
Я теряю сознание...
Прощай! Все кончается просто.
Но ты слышишь, родная,
Как дрогнула разом гора?
Это голос орудий
И танков железная поступь,
Это наша победа кричит
Громовое «Ура!».
Самому Владиславу Занадворову увидеть эту победу не довелось. Но в ее неминуемости убеждали его стихи.
Неверно думать, что фронтовые стихи Занадворова – это всего лишь зарисовки. Такие его стихотворения, как «Последнее письмо», «Война», «Холм», «Могилы моих друзей», по сосредоточенности мысли, внутреннему лиризму, точности деталей могут быть названы среди наиболее значительных поэтических достижений военных лет.
И по праву едва ли не во все антологии поэзии военных лет входит его стихотворение «На высоте N.»:
На развороченные доты
Легли прожектора лучи,
И эти темные высоты
Вдруг стали светлыми в ночи.
А мы в снегу, на склонах голых,
Лежали молча, как легли,
Не подымали век тяжелых
И их увидеть не могли.
Но, утверждая наше право,
За нами вслед на горы те
Всходила воинская слава
И нас искала в темноте.
Владислав Занадворов после войны пришел к читателю в своих стихах. Проникнутые пафосом жизнелюбия, его стихи очерчивают современному читателю биографию и судьбу его поколения.
В стихотворении «Родина», которое поэт написал еще перед войной и включил в прижизненный сборник «Простор», он сказал:
Я ни друга, ни отца, ни женщины
Не любил, как Родину свою!
И эти слова – не громкая фраза, они – ведущий лейтмотив в недолгом творческом пути поэта Владислава Занадворова. И – эпиграф в воинской судьбе солдата, защитника Родины.