Страницы разных широт
Н. В. Денисов
БОЖЕСТВЕННЫЙ СВЕТ ПОЭТА
В пору начала моей учебы в Литературном институте многие первокурсники, особенно те, что родились и выросли в деревне, признавали за ИСТИННОГО ПОЭТА едва ли не одного Сергея Есенина. Преподаватели нас убеждали, что существует и другая великая поэзия, но Есенин был для нас первым среди великих.
Николай Рубцов, что учился двумя курсами старше, написал в те годы стихи о Есенине, они заканчивались такой строфой:
Эта муза не прошлого дня,
С ней люблю, негодую и плачу.
Много значит она для меня,
Если сам я хоть что-нибудь значу.
Я тогда уже несколько "переболел" Есениным, "болезнь" эта случилась раньше, когда был курсантом училища сельских механизаторов, когда принес в редакцию газеты "Ишимская правда"' тетрадку своих стихов. На мое счастье там отрабатывал практику студент Литинститута Костя Яковлев. Он сходу просмотрел все восемь моих стихов в тетрадке, пригласил еще одного сотрудника редакции. Это был поэт Валентин Законов, которого я знал по публикациям в областных изданиях. Они вслух читали мои первые вирши о деревне, о полях, о хлебе, переглядывались, кивали. Тетрадку попросили оставить. И вскоре я получил газету, где все эти мои восемь стихов были напечатаны, да еще предварены обширной статейкой о том, как "в газету приходил деревенский парень со свежими стихами". А в следующий мой приход В. Законов спросил: "Есенина знаешь? Читал?". Я ответил, что слышал о таком поэте, но не читал. Он подал голубой томик: "Возьми, почитай!".
По дороге в училище трактористов я открыл томик на первом попавшемся месте и едва не задохнулся от восторга от какой-то щемящей нежности и пронзительности:
О, пашни, пашни, пашни,
Коломенская грусть,
На сердце день вчерашний,
А в сердце светит Русь.
Там я нашел и знакомую мне с детства песню "Выткался над озером алый свет зари...". Эту песню в нашем селе знали и пели. Помню, я все никак не мог сообразовать такие в ней слова: "Сядем в копны свежие под соседний стог". И еще: "Унесу я пьяную до утра в кусты". Мне думалось, что тут явная несуразица: если "сядем в копны", то "соседний стог" причем? Или зачем уносить в какие-то "кусты", когда любому деревенскому парню понятно, что под копной или стогом – лучше. Но все равно песня завораживала и я, помню, тоже подпевал... А тут книга пронзительной лирики! Особенно заворожила меня яркая и порой сложная образная система раннего Есенина. Потом, конечно, я узнал, что это было время увлечения поэта имажинизмом. А тогда... я вдруг сам начал выискивать в себе такие же сложные метафоры, эпитеты, сравнения, "заболев", что называется, Есениным. Было мне тогда 18 лет.
...Стояла мокрая осень 67-го года. К нам в аудиторию второго курса Литинститута во время лекции зашла наша лаборантка Лина Васильевна и сказала, что нужны два студента на похороны Сергея Городецкого. Меня словно обожгло – это ж один из первых наставников Есенина. Я вскинул руку и поднялся. За мной встал маленький по росту Алекса Абдулаев: "Если пошел христианин, то пусть будет еще и мусульманин!".
Похороны были тихими, скромными. Поэт Городецкий пережил свое время, известность, славу. В Центральном доме литераторов было прощание и мы с Алексой стояли в траурном карауле у гроба поэта. На Ваганьковское кладбище, кроме нас, помню, поехали Виктор Боков, Михаил Львов, Дмитрий Ковалев, профессор Семен Машинский, дочь Городецкого. Мы и несли на своих плечах через все кладбище к могиле длинный гроб с телом Сергея Митрофановича... А потом, не сговариваясь, все пошли к Есенину. У памятника поэту, как всегда, были люди – почитатели и просто любопытные.
Возложив цветы, я отошел со своими думами в сторонку. И вдруг ко мне подошла средних лет женщина в черном платье и без всяких предисловий: "Вы будете поэтом! Запомните мои слова". И так же неожиданно исчезла. Поэтом-то я уже себя считал, печатался, готовил первую книжечку к изданию. А еще на младших курсах Литинститута многие мнят себя гениями. Это уж потом понимают, что гений – явление эпохи, редкое дело. И все же появление этой черной женщины, ее слова – были как бы мистическими, нереальными. И в то же время сулили сладкую надежду...
Шли годы. В русской советской литературе появлялось немало отличных талантов. Одни, вспыхнув ярко, уходили, других подручная пресса "раздувала" искусственно, а вот поэтов лирической пронзительности, подобных Есенину, и в нашем талантливом народе – маловато...
А слава Есенина, известно, шагнула далеко. Как-то, путешествуя по миру, я оказался в гостях у старых русских кадет в столице Венесуэлы – Каракасе. С крестным Георгием Григорьевичем Волковым мы однажды зашли к председателю объединения кадет в Венесуэле Гняздовскому. Тот служил в фирме по продаже насосов. После знакомства, он открыл ящик рабочего стола и достал два томика – Есенина и Блока. Сказал, что это любимые его поэты, даже на работе с ними не расстается.
В другом городе, в Валенсии, в церковной библиотеке отца Сергия Гуцаленко, я нашел первое издание драмы Сергея Есенина "Пугачев". Эту тоненькую книжечку на желтой бумаге попросил себе на память, привез из Южной Америки домой...
Московский поэт Иван Лысцов, с которым мы дружили, написал книгу "Убийство Есенина" – в противовес многолетней версии о смерти русского национального гения. Он документально утверждал, что Есенин не повесился, а был зверски убит. Кстати, замечу, что у большинства поэтов немало не только почитателей и друзей, но и завистников, врагов. Это какая-то адская закономерность...
В последнюю нашу встречу 13 января 1994 года Иван Васильевич рассказывал мне, как он продавал эту книгу у могилы Есенина, читал свои стихи. Однажды его избили там, отобрали деньги, на которые, собственно, он и жил. Грозили снова, чтоб он прекратил пролажу крамольной книги и свои выступления...
В тот последний вечер нашей встречи Лысцов, выпив водки, со слезами жаловался, что у него нет сейчас в Москве друзей, перестали печатать. Я говорил, мол, Москва большой город, здесь столько возможностей, можно обрести и единомышленников. И еще виделась мне почему-то судьба и трагедия Есенина, на которого внешне был очень похож Лысцов.
Мне надо было на Казанский вокзал. V подъезда дома мы обнялись, простились. Через несколько шагов я оглянулся, Иван стоял в сумерках, одиноко пошатываясь, разминал комок волглого московского снега...
В апреле прекрасного поэта Ивана Лысцова убили возле пруда. Говорят, вызвал его из дома знакомый голос по телефону, кто-то из "друзей"...
Сколько этих "черных человеков" в судьбе русских поэтов. Но остается Муза, которая "много значит".
1996
Н. В. Денисов
БОЖЕСТВЕННЫЙ СВЕТ ПОЭТА
В пору начала моей учебы в Литературном институте многие первокурсники, особенно те, что родились и выросли в деревне, признавали за ИСТИННОГО ПОЭТА едва ли не одного Сергея Есенина. Преподаватели нас убеждали, что существует и другая великая поэзия, но Есенин был для нас первым среди великих.
Николай Рубцов, что учился двумя курсами старше, написал в те годы стихи о Есенине, они заканчивались такой строфой:
Эта муза не прошлого дня,
С ней люблю, негодую и плачу.
Много значит она для меня,
Если сам я хоть что-нибудь значу.
Я тогда уже несколько "переболел" Есениным, "болезнь" эта случилась раньше, когда был курсантом училища сельских механизаторов, когда принес в редакцию газеты "Ишимская правда"' тетрадку своих стихов. На мое счастье там отрабатывал практику студент Литинститута Костя Яковлев. Он сходу просмотрел все восемь моих стихов в тетрадке, пригласил еще одного сотрудника редакции. Это был поэт Валентин Законов, которого я знал по публикациям в областных изданиях. Они вслух читали мои первые вирши о деревне, о полях, о хлебе, переглядывались, кивали. Тетрадку попросили оставить. И вскоре я получил газету, где все эти мои восемь стихов были напечатаны, да еще предварены обширной статейкой о том, как "в газету приходил деревенский парень со свежими стихами". А в следующий мой приход В. Законов спросил: "Есенина знаешь? Читал?". Я ответил, что слышал о таком поэте, но не читал. Он подал голубой томик: "Возьми, почитай!".
По дороге в училище трактористов я открыл томик на первом попавшемся месте и едва не задохнулся от восторга от какой-то щемящей нежности и пронзительности:
О, пашни, пашни, пашни,
Коломенская грусть,
На сердце день вчерашний,
А в сердце светит Русь.
Там я нашел и знакомую мне с детства песню "Выткался над озером алый свет зари...". Эту песню в нашем селе знали и пели. Помню, я все никак не мог сообразовать такие в ней слова: "Сядем в копны свежие под соседний стог". И еще: "Унесу я пьяную до утра в кусты". Мне думалось, что тут явная несуразица: если "сядем в копны", то "соседний стог" причем? Или зачем уносить в какие-то "кусты", когда любому деревенскому парню понятно, что под копной или стогом – лучше. Но все равно песня завораживала и я, помню, тоже подпевал... А тут книга пронзительной лирики! Особенно заворожила меня яркая и порой сложная образная система раннего Есенина. Потом, конечно, я узнал, что это было время увлечения поэта имажинизмом. А тогда... я вдруг сам начал выискивать в себе такие же сложные метафоры, эпитеты, сравнения, "заболев", что называется, Есениным. Было мне тогда 18 лет.
...Стояла мокрая осень 67-го года. К нам в аудиторию второго курса Литинститута во время лекции зашла наша лаборантка Лина Васильевна и сказала, что нужны два студента на похороны Сергея Городецкого. Меня словно обожгло – это ж один из первых наставников Есенина. Я вскинул руку и поднялся. За мной встал маленький по росту Алекса Абдулаев: "Если пошел христианин, то пусть будет еще и мусульманин!".
Похороны были тихими, скромными. Поэт Городецкий пережил свое время, известность, славу. В Центральном доме литераторов было прощание и мы с Алексой стояли в траурном карауле у гроба поэта. На Ваганьковское кладбище, кроме нас, помню, поехали Виктор Боков, Михаил Львов, Дмитрий Ковалев, профессор Семен Машинский, дочь Городецкого. Мы и несли на своих плечах через все кладбище к могиле длинный гроб с телом Сергея Митрофановича... А потом, не сговариваясь, все пошли к Есенину. У памятника поэту, как всегда, были люди – почитатели и просто любопытные.
Возложив цветы, я отошел со своими думами в сторонку. И вдруг ко мне подошла средних лет женщина в черном платье и без всяких предисловий: "Вы будете поэтом! Запомните мои слова". И так же неожиданно исчезла. Поэтом-то я уже себя считал, печатался, готовил первую книжечку к изданию. А еще на младших курсах Литинститута многие мнят себя гениями. Это уж потом понимают, что гений – явление эпохи, редкое дело. И все же появление этой черной женщины, ее слова – были как бы мистическими, нереальными. И в то же время сулили сладкую надежду...
Шли годы. В русской советской литературе появлялось немало отличных талантов. Одни, вспыхнув ярко, уходили, других подручная пресса "раздувала" искусственно, а вот поэтов лирической пронзительности, подобных Есенину, и в нашем талантливом народе – маловато...
А слава Есенина, известно, шагнула далеко. Как-то, путешествуя по миру, я оказался в гостях у старых русских кадет в столице Венесуэлы – Каракасе. С крестным Георгием Григорьевичем Волковым мы однажды зашли к председателю объединения кадет в Венесуэле Гняздовскому. Тот служил в фирме по продаже насосов. После знакомства, он открыл ящик рабочего стола и достал два томика – Есенина и Блока. Сказал, что это любимые его поэты, даже на работе с ними не расстается.
В другом городе, в Валенсии, в церковной библиотеке отца Сергия Гуцаленко, я нашел первое издание драмы Сергея Есенина "Пугачев". Эту тоненькую книжечку на желтой бумаге попросил себе на память, привез из Южной Америки домой...
Московский поэт Иван Лысцов, с которым мы дружили, написал книгу "Убийство Есенина" – в противовес многолетней версии о смерти русского национального гения. Он документально утверждал, что Есенин не повесился, а был зверски убит. Кстати, замечу, что у большинства поэтов немало не только почитателей и друзей, но и завистников, врагов. Это какая-то адская закономерность...
В последнюю нашу встречу 13 января 1994 года Иван Васильевич рассказывал мне, как он продавал эту книгу у могилы Есенина, читал свои стихи. Однажды его избили там, отобрали деньги, на которые, собственно, он и жил. Грозили снова, чтоб он прекратил пролажу крамольной книги и свои выступления...
В тот последний вечер нашей встречи Лысцов, выпив водки, со слезами жаловался, что у него нет сейчас в Москве друзей, перестали печатать. Я говорил, мол, Москва большой город, здесь столько возможностей, можно обрести и единомышленников. И еще виделась мне почему-то судьба и трагедия Есенина, на которого внешне был очень похож Лысцов.
Мне надо было на Казанский вокзал. V подъезда дома мы обнялись, простились. Через несколько шагов я оглянулся, Иван стоял в сумерках, одиноко пошатываясь, разминал комок волглого московского снега...
В апреле прекрасного поэта Ивана Лысцова убили возле пруда. Говорят, вызвал его из дома знакомый голос по телефону, кто-то из "друзей"...
Сколько этих "черных человеков" в судьбе русских поэтов. Но остается Муза, которая "много значит".
1996