494 Шамсутдинов Избранное Т. 1
Николай Меркамалович Шамсутдинов
НИКОЛАЙ ШАМСУТДИНОВ
ИЗБРАННОЕ. Т. 1
КРАЙ ПРАЩУРОВ
ОСЕННИЕ СТОГА
Я там живу —
за облетевшим лесом…
Все в тишине,
И в золотом окне
Горят стога осеннего замеса —
Пульсирующей свежестью Моне.
Стога крупны, дородны, величавы…
Простреленные синью васильков,
До облаков — языческие главы
Полуденных стогов.
Полынь, пырей — топорщатся упруго,
Но обомни их в руце тяжело,
И, точно в детстве, плотно ляжет в руку
Сухой травы могучее тепло…
Здесь сталь в траве отгрянула стозвонно, и потекли по жалу
блики, лишь протяжными покосами просторно прошли
косцы, выкашивая тишь… Как размахнулись
потные покосы!
Село — цвело,
Позванивая косами по росам,
Распаренное, летнее село.
Не потому ли я, омытый жаром,
Здесь набираюсь сил, ведь испокон
Слагал стога, закатным солнцем яро,
Как златовласый Август, обагрен.
Мир копнам, пламенеющим на вилах! —
Их сладила умелая рука…
Село свое уменье,
ловкость,
силу
Сметало в огнеликие стога.
Здесь воробьишки мечутся в испуге,
Когда, на фоне вздыбленных стогов,
Ворочаются
баховские фуги
В тяжелых глотках медленных быков.
Орут звонкоголосые насесты, и слитно
петушиная капелла вступает
по зародам и заборам в согласный хор…
И белые несушки, как
шустрые, досужие болтушки, взъерошено судачат
друг о дружке.
А птичница — веселые веснушки — им подсыпает
ячменя из кружки,
да дряхлый дед свернулся на лежанке,
давно забывший думать о
тальянке да о кудрявой, о бедовой Ганке…
Морщинистая, слабая
юдоль… Он, с бородой в сметанке или манке,
грозит костлявой дланью
«лихоманке», едва в костях просверкивает боль…
Но сонно он смежил веки —
И, словно бы наяву,
(Минувшее подступило, и память глаза открыла…)
Он певчею сталью валит языческую траву.
Ржаной, нутряною силой в нем перебродил — Ярила.
Он гонит перед собою зеленый тяжелый гул,
Он вброд переходит зори, с молодками озорует,
Выходит к реке и, потный, мерцая на берегу,
Горящие ступни студит в студеных летейских струях…
Земля, клокоча, вздымает глубинное волшебство,
Лежат впереди покосы, трава за спиной распрямилась…
Вместилище мира —
весь он,
просторный, как божество,
Устал
и уснул, как в первый день сотворенья мира.
_1982_
Николай Меркамалович Шамсутдинов
НИКОЛАЙ ШАМСУТДИНОВ
ИЗБРАННОЕ. Т. 1
КРАЙ ПРАЩУРОВ
ОСЕННИЕ СТОГА
Я там живу —
за облетевшим лесом…
Все в тишине,
И в золотом окне
Горят стога осеннего замеса —
Пульсирующей свежестью Моне.
Стога крупны, дородны, величавы…
Простреленные синью васильков,
До облаков — языческие главы
Полуденных стогов.
Полынь, пырей — топорщатся упруго,
Но обомни их в руце тяжело,
И, точно в детстве, плотно ляжет в руку
Сухой травы могучее тепло…
Здесь сталь в траве отгрянула стозвонно, и потекли по жалу
блики, лишь протяжными покосами просторно прошли
косцы, выкашивая тишь… Как размахнулись
потные покосы!
Село — цвело,
Позванивая косами по росам,
Распаренное, летнее село.
Не потому ли я, омытый жаром,
Здесь набираюсь сил, ведь испокон
Слагал стога, закатным солнцем яро,
Как златовласый Август, обагрен.
Мир копнам, пламенеющим на вилах! —
Их сладила умелая рука…
Село свое уменье,
ловкость,
силу
Сметало в огнеликие стога.
Здесь воробьишки мечутся в испуге,
Когда, на фоне вздыбленных стогов,
Ворочаются
баховские фуги
В тяжелых глотках медленных быков.
Орут звонкоголосые насесты, и слитно
петушиная капелла вступает
по зародам и заборам в согласный хор…
И белые несушки, как
шустрые, досужие болтушки, взъерошено судачат
друг о дружке.
А птичница — веселые веснушки — им подсыпает
ячменя из кружки,
да дряхлый дед свернулся на лежанке,
давно забывший думать о
тальянке да о кудрявой, о бедовой Ганке…
Морщинистая, слабая
юдоль… Он, с бородой в сметанке или манке,
грозит костлявой дланью
«лихоманке», едва в костях просверкивает боль…
Но сонно он смежил веки —
И, словно бы наяву,
(Минувшее подступило, и память глаза открыла…)
Он певчею сталью валит языческую траву.
Ржаной, нутряною силой в нем перебродил — Ярила.
Он гонит перед собою зеленый тяжелый гул,
Он вброд переходит зори, с молодками озорует,
Выходит к реке и, потный, мерцая на берегу,
Горящие ступни студит в студеных летейских струях…
Земля, клокоча, вздымает глубинное волшебство,
Лежат впереди покосы, трава за спиной распрямилась…
Вместилище мира —
весь он,
просторный, как божество,
Устал
и уснул, как в первый день сотворенья мира.
_1982_